"Преданное сердце" - читать интересную книгу автора (Портер Дик)

ГЛАВА VIII

Я был удивлен тем, как страшно изменилась Америка. В моей памяти она сохранилась живописной и ухоженной, богатой красивыми пейзажами и домами, но то, что я видел сейчас в окне поезда, поражало своей запущенностью. Мне пришло в голову, что мои мысли на эту и на другие темы для многих могут оказаться небезынтересными. Я уже представлял себе, как сижу в нашей гостиной в окружении друзей и знакомых, жадно ловящих каждое слово, и рассуждаю о том, чем Европа отличается от Америки. Разумеется, им захочется также услышать о моей службе в армии. Я сообщу им кое-какие мелочи о своей работе в разведке, но добавлю, что о самом интересном можно будет рассказать только через десять лет. Напустив на себя таинственности, я предстану перед ними в некоем загадочном ореоле. Потом, не откладывая дела в долгий ящик, я извещу их о своем решении вернуться в Берлин. Нравится — не нравится, а теперь я сам себе хозяин, и если родители попробуют мне помешать, они быстро увидят, как сильно я переменился. На этот случай я даже заготовил речь, смысл которой сводился к тому, что в Америке, конечно, неплохо, но в данный момент она меня не устраивает, и поэтому я возвращаюсь туда, где ощущаю гармонию жизни. Разговор с родителями состоится в первый же вечер, в гостиной, сразу после ужина.

На деле, однако, все вышло несколько иначе. Не успел я переступить порог, как мама сунула мне под нос список всех приглашенных на сегодня. Что касается отца, то он вернулся домой в последнюю минуту перед нашествием. В шесть часов начали прибывать гости; войдя, они прямиком направлялись к бару. В семь появились закуски, а к восьми, казалось, в гостиной собрались все мало-мальски знакомые мне жители Нашвилла, притом под изрядным хмельком. Ко мне подошла мамина приятельница миссис Мак-Киннон и, вздохнув, сказала:

— Вы, конечно, рады, что снова дома, — как я вас понимаю! Мы с мужем сами вернулись только месяц назад и буквально прыгали от счастья. Я Дэвиду так и сказала: съездить в Европу, конечно, приятно, но возвращаться еще приятнее. Мне все время казалось, что если я увижу хотя бы еще один неисправный туалет, еще одного хама-официанта, то не выдержу и закричу. Как это у вас хватило терпения так долго там прожить? Подумайте, они даже не знают, что такое завтрак; по их мнению — это булочка, смазанная джемом. Нет-нет, я прекрасно знаю, что это такое — снова оказаться дома!

Коэн Джексон, старый университетский приятель, протиснулся ко мне со стаканом виски в руке и спросил трубным голосом:

— Слушай, это правда, что женщины там не бреют волос?

— Да, в основном.

— По-моему, это омерзительно — когда женщина поднимает руку, а у нее подмышкой клок волос.

— Ничего, привыкаешь.

— А волосы на ногах? Как можно лечь в постель с женщиной, у которой волосатые ноги?

— И с этим осваиваешься.

— Ну, не знаю, я бы не смог. Я бы первым делом дал ей бритву и велел побриться.

— Вряд ли она бы послушалась. Они там считают, что волосы — это нормально.

— Волосы — нормально? Что же они, слепые что ли? Неужели видеть женщину, заросшую волосами, им так же приятно, как женщину с чистой кожей?

— Они просто не обращают на это внимания.

— Я бы точно обратил. И еще я слышал, что там можно купить любую женщину, какую захочешь.

— Ну, там есть проститутки — как, впрочем, и здесь.

— При чем тут проститутки? Просто подходишь на улице к любой симпатичной женщине, предлагаешь ей нужную сумму — и дело в шляпе.

— Этот номер у тебя пройдет с тем же успехом, что и в Америке.

— У меня другие сведения. То есть, конечно, какую-нибудь богатую аристократку вряд ли так купишь, а всех остальных — пожалуйста.

— Слушай, Коэн, если ты в Европе станешь на улице предлагать женщинам отдаться за деньги, то в девятнадцати случаях из двадцати получишь по морде.

— Ну, у меня другие сведения.

Потом ко мне подошла Кэрол Энн Эллистон. Она недавно вышла замуж за Спейна Кимбро, и я еще не успел привыкнуть к тому, что теперь ее зовут Кэрол Энн Кимбро.

— Хэмилтон, — воскликнула она, — какое счастье, что ты там ни на ком не женился!

— А, собственно, почему?

— А ты спроси у родителей Тодда Гудлоу — они тебе расскажут.

— А им откуда знать?

— Ты что, не слышал?

— Я только что вернулся.

— Значит, так: Тодд служил лейтенантом в Штутгарте, там познакомился с какой-то немкой и решил во что бы то ни стало на ней жениться. Родители пробовали его отговорить, но он на них — ноль внимания. Ну, поженились они честь по чести, привез он ее сюда, а теперь рвет на себе волосы. Вид у него прямо как у мученика.

— Чем же он так мучается?

— Если бы ты ее увидел, то сразу бы понял. Поперек себя шире и целыми днями только и делает, что сидит и читает журналы про кино. Не готовит, не убирает — ничего. Тодд мне уже сказал, что спит и видит, когда она уберется восвояси. Ни с кем из семьи эта Эльке не разговаривает, а ведь они все сделали, чтобы она чувствовала себя как дома.

— Что ж он женился на такой, которая поперек себя шире?

— Наверно, из-за грудей. На нее посмотришь — одни груди видно.

Потом подошел Сэнфорд Адамс — опрятный и элегантный, как никогда раньше. Он теперь занимался продажей недвижимости.

— Слушай, тут про тебя говорят, что ты в Германии был вроде как шпионом.

— Я служил в разведке.

— А ты знаешь, что Уэбб Перкинс во время корейской войны был чуть ли не главным нашим шпионом в Японии? Его специально обучили японскому, и он там выполнял всякие хитрые задания.

— Я вел допросы в Берлине.

— Уэбб рассказывает фантастические истории про свои японские дела.

— У нас в Берлине тоже были фантастические случаи. — Вот, например, про одного японца, который был четверным агентом и работал на китайцев, а мы думали, что он тройной агент и работает на нас.

— Однажды объявили, что русские вот-вот нападут на Берлин, и мы уже решили, что всем нам крышка.

— Попроси Уэбба, чтобы он рассказал тебе эту историю.

— Подозреваю, что некоторые из тех, кого я допрашивал, были двойными агентами.

— А тот японец был четверным агентом.

— У нас там работали интересные ребята из Принстона, Стэнфорда, Беркли. Сильная была группа.

— Понятно, а мы тут с Уэббом занялись коммерческой деятельностью. Сейчас проворачиваем одну операцию по продаже участков в Грин-Хиллз. Помяни мое слово, это будет крупнейший торговый центр в Нашвилле. Уже сейчас от желающих нет отбоя.

— Должно быть, Уэбб учил японский там же, где я русский.

— Ну, сейчас он, наверно, его уже подзабыл. По-японски-то здесь ни с кем не поговоришь. Но в бизнесе он сечет — будь здоров. Надо будет как-нибудь устроить вам встречу.

Разумеется, присутствовали и Колдуэллы. Как всегда, они были исключительно любезны и рассказали о том, как замечательно я принимал их в Берлине. При этом имя Эрики ни разу не было упомянуто, так что выходило, будто мы провели то воскресенье втроем, а не вчетвером. Среди слушателей была и Сара Луиза. Я уже видел ее, когда встречал гостей, — тогда она лишь сказала, что очень признательна за заботу о родителях, потом добавила: "Сегодня ты, наверно, нарасхват — не буду тебя отвлекать", — и исчезла.

Все это время она, разумеется, пользовалась гораздо большим вниманием, чем я. Сейчас Сара Луиза стояла возле Симса и Сисси и усердно им суфлировала: "Расскажите, как вы видели русских солдат у памятника. А теперь про продавщицу в магазине, где вы покупали оловянные тарелки. А теперь про то, как папа учил бармена делать "манхэттен".[72]

Чувствовалось, что Сара Луиза неплохо подкована. Неужели родители ничего не говорили ей про Эрику?

— Да, кстати, вам привет от Эрики, — сказал я. — Она была очень рада с вами познакомиться.

— Ах, ну конечно, Эрика, — сказала Сисси, — никак не могла вспомнить, как ее звали.

— Потратила на нас массу времени, показала весь Восточный Берлин, — добавил Симс. — Внимательная девушка.

На этом разговор про Эрику закончился. Вскоре он вообще перешел на университетскую футбольную команду — тему, гораздо более близкую собравшимся, — и стал громче и оживленнее. Через какое-то время я неожиданно столкнулся с Уэйдом Уоллесом. В списке гостей его имени не было, и я даже не знал, что он в Нашвилле.

— Извини за опоздание, — сказал он, — прямо сейчас из Атланты. Ну, здорово.

— Чем занимаешься? — спросил я.

— Разве Колдуэллы тебе не сказали?

— Что именно?

— Я тоже работаю в "Камберленд Вэлли". Так что мы теперь с тобой сотрудники.

— Ну и как тебе?

— Отлично. Да, слушай, страшно рад, что ты не женился. А то тут до меня доходили всякие слухи.

— От кого?

— Да так, вообще. Говорят, ты там спутался с какой-то библиотекаршей. Только этого тебе сейчас не хватало — повесить на шею стерву.

— Никакая она не стерва.

— Это — там, а здесь все было бы по-другому. Прости — мне надо поговорить с Симсом.

Вскоре Симс сказал, что завтра рабочий день, и им с Сисси пора домой.

— Сара Луиза, — обратился он к дочери, — ты поедешь с нами или еще останешься?

Сара Луиза неопределенно пожала плечами и взглянула на меня; все прочие также посмотрели в мою сторону, а мама толкнула меня в бок.

— С удовольствием тебя провожу, — сказал я. Когда гости разошлись, я повез Сару Луизу домой. По дороге она не закрывала рта, и меня несколько раз подмывало рассказать ей все: и то, что я люблю другую, и то, что скоро уеду назад в Берлин, но нужные слова никак не шли на ум, потому что мысли мои были заняты совсем другим. Мне просто не верилось, что всем, с кем я сегодня беседовал, было глубоко наплевать на то, чем я занимался эти три года. Ни моя полная опасностей и приключений жизнь, ни мои самобытные идеи нисколько их не интересовали.

И я представил себе, что было бы, если бы я вернулся с Луны. Вот ко мне подходит Сэнфорд Адамс и говорит:

— Слушай, тут про тебя рассказывают, что ты вроде как слетал на Луну.

— Да, — отвечаю я, — я был первым человеком, ступившим на лунную поверхность.

— Ну, насчет Луны я не спец, зато в недвижимости кое-что смыслю: мы тут с Уэббом Перкинсом проворачиваем одно дело с участками в Грин-Хиллз — представляешь, там будет крупнейший в Нашвилле торговый центр! Сейчас я тебе все расскажу.

Когда мы выехали на дорогу, ведущую к дому, я все еще бился над этой загадкой, а Сара Луиза по-прежнему щебетала. Не доезжая до боковой просеки, где мы, бывало, останавливались, она вдруг умолкла, потом сказала:

— Давай свернем.

То, что Саре Луизе хватит смелости предложить такое, уже приходило мне в голову, и ответ уже был готов — твердое «нет», — но тут я ощутил ее руку на своем бедре. Три недели, проведенные без женской ласки — сперва в море, потом в пункте демобилизации, — сделали меня несколько возбудимым. Моментально вспомнилась старая присказка насчет того, что члену совесть не указ, и я понял, насколько она справедлива.

В следующую минуту машина уже катилась по просеке, потом Сара Луиза выключила фары и зажигание, и мы остановились. Когда она забралась на меня, я все еще чувствовал себя хозяином положения. Все, что она может сделать с моим членом, подумал я, я могу с тем же успехом сделать и сам. Когда ей надоест целоваться и она полезет мне в штаны, я приму необходимые меры обороны. Со мной эти штучки больше не пройдут! Некоторое время все действительно шло по заведенному порядку, и я ждал момента, когда Сара Луиза расстегнет на себе кофточку и попытается расстегнуть мою заветную молнию. Вместо этого она вдруг скользнула с сиденья на пол и начала целовать через брюки мой пенис. Меня разобрало такое любопытство, что я позволил ей вытащить его наружу. Намерения у Сары Луизы и вправду оказались самые серьезные: сперва она лизала член, будто это был леденец на палочке, потом, когда он начал подергиваться, засунула его себе в рот и застонала.

Конечно, я сразу усек, в чем тут фокус, но усек-то усек, а что толку. Длительное воздержание сделало свое дело. И у кого она только всего этого набралась? Не у Фреда ли Зиммермана? Что ж, и от него хоть какая-то вышла польза. Не успела Сара Луиза поразить меня своим новым искусством, как я почувствовал, что фонтанирую, словно гейзер. Когда все кончилось, меня охватило такое умиротворение, что я даже не заметил, проглотила она или выплюнула. Через минуту я ощутил легкие прикосновения бумажной салфетки и услышал голос Сары Луизы:

— Ну вот, теперь ему хорошо, он снова в своем домике.

Конечно, я мог бы сообщить ей все, что собирался, когда выруливал на главную аллею или когда мы подъезжали к дому, но в голове царил такой кавардак, что мне стоило невероятных усилий не съехать в кювет. Да и потом — разве позволительно джентльмену порывать отношения с дамой, которая только что сосала ему член? Нет, лучше подождать. У дверей Сара Луиза напомнила мне, что завтра у них прием. Перспектива еще одного такого же вечера мне никак не улыбалась, и я ответил, что хотел бы побыть с родителями. "Так они тоже будут, — сказала Сара Луиза, — и они, и все, кто был сегодня, и еще много-много народу". Выхода не было. Я поцеловал Сару Луизу — по-братски, как я надеялся, — но тут же ощутил у себя во рту ее язык. Когда я шел назад к машине, у меня было странное чувство, будто я попробовал собственной спермы.

Когда я вернулся, родители уже легли спать, оставив записку с выражением радости по поводу того, что я снова дома. Я начал подозревать, что они меня просто избегают, и подозрение это усилилось на следующее утро. Я встал в полвосьмого — задолго, по моим предположениям, до того, как отцу идти на работу, — но дома обнаружил лишь нашу домработницу Наоми и еще одну записку. В записке говорилось, что у отца деловой завтрак, мама тоже отправилась по делам и они безумно рады моему возвращению, а Наоми сказала:

— Только сейчас и ушли. Хозяйка сказала — будет поздно: две встречи у нее да еще обед. Но они уж вам так рады, так рады.

Когда я готовил речь, предназначавшуюся для родителей, мне как-то в голову не приходило, что мне ее не перед кем будет произнести. Я занялся тем, что распаковал чемоданы, потом зашел в университет, но когда вернулся днем домой, там опять была одна Наоми.

— Мама ваша звонила, — сообщила она, — говорит, задерживается, управится только к вечеру, когда вам в гости идти.

Натурально, тютелька в тютельку в нужное время мама и вернулась. Колдуэллы звали к половине седьмого, а ее машина подлетела к дому без чего-то шесть, на несколько секунд опередив машину отца. Оба они тут же бросились наверх принять душ, наскоро крикнув мне с лестницы: "Привет!", а когда спустились, готовые к выходу, было двадцать минут седьмого. Хотели они того или нет, а им предстояло провести вместе со мной пятнадцать минут в машине — столько занимала дорога до Колдуэллов, — и, если постараться, этого времени могло бы хватить на то, чтобы сообщить им то, что я хотел. Я решил просто сказать, что мы с Эрикой любим друг друга, что мы помолвлены и что я возвращаюсь в Берлин. Но когда мы вышли, мама сказала мне: "Хэмилтон, поезжай в «шевроле», а нам с отцом еще нужно заехать за Гарднерами". Деться было некуда — приходилось отложить наш разговор еще на один день.

У Колдуэллов вся компания была в полном сборе. Все снова рассказывали про свои дела, но разбегались при первом намеке на то, что я могу начать рассказывать про свои. Сестра Сары Луизы спросила, какое на меня произвело впечатление то, что Сара Луиза защитила диссертацию.

— Это потрясающе, — ответил я.

— А как тебе ее идея получить диплом преподавателя?

— Отличная идея.

— Из нее должен выйти хороший преподаватель.

— Да, все задатки налицо.

— Но знаешь, что я тебе скажу? На самом деле она вовсе этого не хочет.

— Неужели?

— А знаешь, чего она хочет? Выйти замуж и зажить семейной жизнью.

— Вот уж никогда бы не сказал.

— Шутишь, да?

Потом ко мне подошел брат Сары Луизы — Клей.

— Здорово, что ты вернулся, — сказал он. — Пока тебя не было, Сара Луиза только о тебе и говорила. Может, хоть сейчас мы все отдохнем.

Где-то посередине вечера я решил, что наслушался достаточно, и вышел проветриться. Я успел позабыть, что такое южная ночь, и после кондиционированного воздуха в доме Колдуэллов словно погрузился в горячую влагу. Стрекотали бесчисленные цикады. Идя по саду, я подумал, что, наверно, здешняя атмосфера и звуки мало чем отличаются от атмосферы и звуков где-нибудь в джунглях. Так я дошел до беседки, стоявшей в сотне ярдов от дома. В такую ночь никто, конечно, не выйдет на улицу. Я был в безопасности. Я сел и стал смотреть на усыпанное звездами тропическое небо, как вдруг мне на глаза легли чьи-то две ладони.

— Угадай, кто это? — сказала Сара Луиза.

— Элеонора Рузвельт?

— Господи, почему именно она? Даю еще две попытки.

— Мэрилин Монро?

— Это уже приятнее. Ну, еще разок.

— Сара Луиза Колдуэлл.

— Никак тебя не проведешь!

— Я вообще хорошо угадываю.

— Что ты тут делаешь?

— Смотрю на звезды.

— Тебе не нравится, как проходит вечер?

— Да нет, все замечательно. Просто захотелось прогуляться.

— Так в кино всегда бывает. Ты не пьян?

— Нет.

— Не болен?

— Нет.

— По-моему, тебе нужна помощь.

— Со мной все в полном порядке.

— Знаю — потому так и говорю.

И с этими словами она начала гладить мне член — точно так же, как и в прошлый вечер, и — как и в прошлый вечер — я завелся с пол-оборота. Бросив взгляд по сторонам — нет ли там кого, — Сара Луиза опустилась передо мной на колени и опять принялась демонстрировать свое новое искусство. На этот раз я продержался дольше, но не намного. Только ее голова начала ходить вверх-вниз, как пушка снова выстрелила. Откинувшись в изнеможении, я все-таки нашел в себе силы посмотреть, что Сара Луиза будет делать потом. Как подобает благовоспитанной даме, она захватила две салфетки — для себя и для меня — и теперь, аккуратно сплюнув в одну, другой начала вытирать мне член, приговаривая:

— Ну вот, теперь ему хорошо.

— И он снова в своем домике, — продолжил я.

— И он снова в своем домике. — Моя ирония не дошла до нее. — Ты, конечно, знаешь про ближайший уикенд?

— Про ближайший уикенд?

— Как, тебе никто не говорил?

— Что именно?

— Все, наверно, считали, что ты уже знаешь. Что мы едем в Атланту. Камилла Морлок зовет всех к себе на выходные. Прием в твою честь.

— А нельзя было сперва спросить меня, хочу ли я ехать?

— Приглашено полно народу. Увидишь, тебе понравится. Будут все атлантские знакомые, а из Нашвилла — Джулия с Роббом, потом Лиза Мэри со Стюартом и Лора Энн с Морганом. Мы с тобой едем в одной машине с Джулией и Роббом. Они заскочат за тобой завтра в восемь утра. Ты что, правда не знал?

Это была последняя капля. Я твердо решил поставить все на свое место, а раз так, то начать можно прямо сейчас.

— Послушай, Сара Луиза, мне надо тебе кое-что сказать.

— Подожди минутку — вроде кто-то идет. Давай-ка лучше вернемся, а то все начнут гадать, куда мы пропали.

Перед самым уходом Симс Колдуэлл обнял меня за плечи и сказал:

— Мы страшно рады, что ты вернулся. Зарплату тебе начнут начислять с завтрашнего дня, а на работу выйдешь через месяц. Ты заслужил отпуск.

— Но, сэр…

— И никаких возражений. По-моему, Сисси хочет выпить. Прошу прощения.

Я уж и позабыл, какой Атланта богатый город. Я всегда считал, что у нас в Бэл Мид шикарные дома, но когда мы на следующий день добрались до Атланты и поехали по Бакхеду,[73] нас встретили особняки, которые по величине вполне можно было принять за отели. Камилла Морлок жила в одном из самых больших особняков. Однажды я уже был у нее дома, еще когда учился в университете, после нашего футбольного матча с местной командой, но тогда было темно, и я не смог как следует все рассмотреть. Теперь, когда мы с Сарой Луизой шли к дверям, у меня было полное ощущение, что за ними мы увидим коридорных и портье. Хотя из Нашвилла прибыла целая компания, каждого поселили в отдельной комнате. Родители Камиллы были такими же любезными, как и Колдуэллы, но — хотя в это было непросто поверить — еще более богатыми.

В этот приезд я увидел Атланту в новом свете. Раньше я останавливался в общежитии братства "Сигма хи" при местном университете, и все наши развлечения состояли в том, что мы пили прямо там или ходили в студенческий клуб. Если не считать новых лиц, футбольный уикенд в Атланте был совершенно такой же, как в Нашвилле. У Морлоков же, не успели мы осмотреться, как уже лежали вокруг огромного бассейна — такого большого я еще никогда не видел. Бассейн этот изгибался вокруг лужайки, уходя куда-то далеко вглубь, к видневшимся там цветам. Сара Луиза расстелила свое полотенце прямо передо мной и легла на него, а остальные растянулись неподалеку.

Сперва все разговаривали наперебой, так что прошло порядочно времени, прежде чем я успел хорошенько рассмотреть Сару Луизу; когда же наконец рассмотрел, то увидел, что она нацепила на себя какое-то немыслимо урезанное бикини, из которого, стоило Саре Луизе подпереть голову руками, начинали выглядывать ее соски. Я не видел эти соски целых два года и уже успел позабыть, какой у них пикантный вид. Не прошло и пяти минут, как плавки на мне взбухли и продолжали оставаться такими весь остаток дня. Пока дворецкий обносил нас напитками, а вся компания — человек двадцать — оживленно беседовала, я занимался тем, что разглядывал соски Сары Луизы. Иногда Сара Луиза меняла позу, и тогда соски исчезали из виду, но через какую-нибудь минуту вновь представали взору. Интересно, сколько еще народу смотрело это представление? Лично мне было неприятно, что я оказался зрителем. Все это явно делалось с целью меня подразнить — и только потому, что, насколько я мог судить, уединиться нам с Сарой Луизой не было никакой возможности. Я огляделся в поисках подходящего места: сад, сосновая роща, гараж — всюду таилась опасность быть обнаруженными. Я на мгновение представил себе, как Сара Луиза увлеченно занимается своим новым делом, а в этот момент над нами возникает грозная фигура мистера Морлока — и у меня мурашки побежали по телу. Я злился, что вид этих сосков так меня распалил, но, увы, факт оставался фактом.

Вечером на Саре Луизе была кофточка, почти такая же открытая, как купальник. Я, как и остальные наши ребята, болтался около Сары Луизы и глядел на то, что удавалось увидеть. За ужином в банкетном зале и потом, когда пили коньяк и ликеры, взгляды присутствующих то и дело устремлялись к этой кофточке — когда наконец из нее что-нибудь выскочит? Даже женщины — и те смотрели, а Агнес Энн Кэндлер заметила, усмехнувшись: "Жаль, что я не смогла надеть такую". На что Сара Луиза ответила: "Еще немного, и смогла бы".

Кто бы мог подумать, что весь вечер пройдет под знаком какого-то кусочка плоти, под знаком страха и надежды увидеть тайком чьи-то соски? Ложась в постель, я никак не мог решить, чем заняться: поонанировать ли, выпить ли еще или попытаться заснуть — и в конце концов остановился на последнем. Уже начиная дремать, я вдруг услышал, как дверь тихонько отворилась и закрылась, щелкнул замок. Чьи-то легкие шаги прошлепали по ковру, и прямо над ухом раздался шепот Сары Луизы:

— Хэмилтон, ты не спишь?

— Сплю.

— Можно я к тебе залезу?

— Если хочешь.

Раздался шорох сбрасываемого пеньюара, одеяло сдвинулось в сторону — и вот уже Сара Луиза уютно прижалась ко мне.

— Мне стало одной скучно, — сказала она.

— Неужели?

— А вообще-то я страшно тебя хочу.

На ней была короткая ночная рубашка, которая тоже полетела на пол.

— Видишь, как я тебя хочу?

— Не уверен.

— Тогда почему же я все это делала? Ты что, забыл? Позавчера в машине? Вчера в беседке? И почему тогда я пришла сейчас?

— Не уверен.

— Ну как мне тебя убедить?

Тут, движимая внезапной идеей, она схватила мою руку и засунула ее себе между ног. Там было так влажно и скользко, что сперва даже показалось, будто это вазелин.

— Ну, теперь видишь, что я не обманываю?

— Возможно.

— Неужели ты совсем меня не хочешь?

Желая посмотреть, хочу я ее или нет, Сара Луиза протянула руку к моему пенису, который, разумеется, был тверд.

— Ты хочешь — хочешь, как и я, — сказала она. — Ах, Хэмилтон, что нам делать?

Более легкого вопроса мне еще не задавали. Не долго думая, я попытался залезть на Сару Луизу, но тут она как бы застыла.

— Нет, Хэмилтон, только не это.

— Но ты ведь говоришь, что хочешь меня.

— Да, но не так. Пока не так. Я все еще невинна, Хэмилтон, и хочу выйти замуж невинной.

Я бессильно откинулся на подушку.

— Хэмилтон, я думала, ты знаешь. Ты что, расстроился?

— Твои поступки — это твое личное дело.

— Ну вот, расстроился.

— Я в отчаянии.

— Ты думал, мы будем заниматься любовью?

— Такая мысль приходила мне в голову.

— Неужели ты не знал, что я еще невинна?

— Я как-то об этом не думал. Честно говоря, после твоего романа с Фредом я в этом сомневался.

— Хэмилтон, за кого ты меня принимаешь?

— Что значит — "принимаешь"?

— Ты действительно считаешь, что я могла бы опуститься до того, чтобы отдаться Фреду?

— Ну, между вами были близкие отношения. Он тебе нравился. А люди нередко занимаются любовью.

— Только не я. И среди моих знакомых нет ни одной приличной девушки, которая бы этим занималась. Возможно, там, откуда ты приехал, люди живут по-другому, но мы пока что следуем принципам.

— А зачем?

— Затем, что именно это отличает приличных людей от подонков.

Мы помолчали.

— Извини, если я тебя обидела, — сказала наконец Сара Луиза.

— Ничего страшного.

— Не стоило мне приходить. Просто хотелось побыть рядом с тобой.

— Благодарю.

— И еще я хотела, чтобы ты знал, какие у меня к тебе сильные чувства. Чтобы ты знал, что тот, за кого я выйду замуж, получит в жены настоящую женщину и даже больше.

— Послушай, если ты думаешь о браке…

— Не бойся, это не предложение.

Чтобы прекратить неприятный для себя разговор, она снова потянулась к моему пенису, но в нем, увы, уже не было прежней стойкости. Тут я собрался наконец рассказать Саре Луизе о своих планах, но она вдруг сползла под одеяло вниз и начала стягивать с меня трусы. Я не стал ей мешать и потом, когда она принялась за работу. Неужели Фред научил ее всему этому или, может, она сама придумывала по ходу дела? Она то лизала мне яйца, то ласкала член пальцами и губами, то проводила языком по моим бедрам. Словом, трудилась на совесть, и все кончилось так же, как и в прошлые два вечера. Когда Сара Луиза вытирала меня салфеткой, я подумал, что тоже должен сделать ей приятное, и, хотя ощущал смертельную слабость, тоже полез вниз под одеяло.

— Ты что, с ума сошел? — воскликнула Сара Луиза. — За кого ты меня принимаешь? — И, крепко сжав ноги, отпихнула меня. — Не знаю, как там в Европе, но у нас ни одной приличной девушке и в голову не может прийти позволить такое!

К этому времени я уже начал понимать, что ее моральные принципы для меня непостижимы, что они основаны не на логике, а на сиюминутной прихоти. Если она может делать это со мной, то почему мне нельзя делать это с ней? Я уже готов был спросить, но тут Сара Луиза снова заговорила:

— Опять я тебя обидела. Прости. Все у меня выходит не так, как надо. Зачем, зачем я только пришла? — И она всхлипнула.

— Ты вовсе меня не обидела. Я рад, что ты пришла. Но мне нужно тебе кое-что сказать.

— Какой же ты жестокий! Ты же видишь, как мне плохо. Зачем же делать еще хуже? Разве ты не джентльмен?

— Не знаю.

— Ты так переменился в этой своей Европе. Ты стал холодным и циничным. Где тот Хэмилтон, которого я когда-то знала, который обнимал меня и говорил: "Не плачь, Сара Луиза, все будет в порядке"?

Она жалобно потянулась ко мне, с глазами, полными слез. Если ее сейчас не успокоить, подумал я, она наверняка заревет и перебудит весь дом. Я обнял ее и принялся ласково поглаживать, ощущая, как моя Майка становится мокрой от ее слез. Порой казалось, что Сара Луиза вот-вот возьмет себя в руки, но всякий раз она снова разражалась рыданиями. Наконец она взглянула на меня все еще полными слез глазами и сказала:

— Значит, я по-прежнему тебе дорога?

— Да, но я все-таки должен тебе кое-что сказать.

— Нет-нет, не надо, а то все испортишь. — И Сара Луиза приложила мне пальчик к губам. — Не заставляй меня жалеть о том, что я пришла. Я хочу просто помнить, что все еще дорога тебе, что ты прежний Хэмилтон.

С этими словами она взбила подушку, устроила мою голову на ней поудобнее и поцеловала меня в лоб. Я попытался что-то сказать, но Сара Луиза ответила "Ш-ш!", раздался шелест надеваемых ночной рубашки и пеньюара, шорох шагов по ковру и звук осторожно открываемой и закрываемой двери. Я лежал, отчаянно досадуя, будучи уверен, что не смогу уснуть, однако выпитое за ужином и забота, проявленная Сарой Луизой, оказали магическое действие, и очнулся я уже утром.

Накануне на ней было черное бикини, сегодня — такое же, только белое, еще эффектнее оттеняющее загар, и опять все только и делали, что глазели на нее.

— Прямо не могу, как хороша, — сказала мне Лора Энн Лоу. — Форменное чудо.

— Да, она следит за собой, — ответил я.

— Следит за собой? Ты что, смеешься? Я вот, например, за собой слежу, а где ты видел, чтобы был такой ажиотаж? Просто она самая красивая.

Тут в наш разговор включился Морган — парень, который был с Энн.

— Догадываешься, почему у нее всегда такой вырез? — спросил он меня.

— Чтобы на нее смотрели?

— Старик, ей до смерти хочется замуж. Неужели непонятно?

— Понятно.

— И вот что я тебе скажу. Тот будет полным кретином, кто откажется от возможности на ней жениться.

— Ну, люди бывают разные…

— Надеюсь, что ты не такой кретин, каким кажешься, — если судить по поступкам.

Робб развил эту тему.

— Знаешь, Дэйвис, — сказал он мне, — в университете, конечно, ты часто вел себя по-идиотски, но сейчас превзошел сам себя. У тебя в руках самая завидная невеста на всем Юге, а ты на нее ноль внимания. Смотри, другой такой не найдешь.

— По-моему, я был с ней достаточно ласков.

— Ну да, ласков! Будто нарочно отворачиваешься.

Остальные были того же мнения. После обеда Лиза Мэри сказала мне:

— Хэмилтон, ты изменился. Это Германия так на тебя подействовала?

— В каком смысле?

— Ты так себя ведешь — словно жалеешь, что уехал оттуда.

— Да, иногда я скучаю по Германии.

— Если, по-твоему, ты выше всех нас, тогда, может, стоит вернуться обратно?

— Господь с тобой, я вовсе так не считаю.

— Но ведешь ты себя именно так — и с Сарой Луизой, и со всеми остальными.

После очередного внушения я понял, что надо попробовать перековаться. Вообще-то я мог поклясться, что все это время был таким же, как всегда, — радушным и веселым, — но послушать их, так выходило, что я чуть ли не испортил всем уикенд. Наверняка, это Сара Луиза им на меня накапала. Как бы то ни было, чтобы отвязаться, я начал изо всех сил стараться стать душою общества и, по крайней мере, добился того, что выволочки прекратились. На обратном пути в Нашвилл Сара Луиза шепнула мне:

— Как хорошо, что ты вдруг стал таким милым. Я ведь тебе дорога, правда?

Родителям с таким успехом удавалось избегать меня в первые два дня, что я был уверен — так пойдет и дальше. Как только я войду через парадную дверь, думал я, они тут же смоются через черный ход. К моему удивлению, они оба оказались на месте — потому что, как выяснилось, успели развернуть тяжелую артиллерию. Первый залп дала мама. Я застал ее на кухне, где она сидела, не отрывая взгляда от стоявшего перед ней бокала с виски.

— Ты уже видел почту? — спросила она.

— Нет.

— Советую посмотреть.

На подносе лежала стопка писем от Эрики. Еще перед поездкой в Атланту я получил от нее два письма, но тогда мамы не было дома, так что эти были первые, которые она увидела.

— Надеюсь, ты не станешь утверждать, что она написала тебе восемь писем и между вами ничего нет?

— Не стану; между нами действительно что-то есть.

— Господи, за что мне такое наказание? Ну зачем, скажи, ты связался с этой девкой? Неужели ты не понимаешь, что ты со мной делаешь? Неужели в тебе нет ни капли жалости?

— Я полагал, что имею право распоряжаться собственной жизнью, как сочту нужным.

— Ах, как сочтешь нужным? Значит, ты считаешь нужным поломать себе жизнь ради какого-то ничтожества? Ради немецкой потаскушки, которая и по-английски-то неизвестно как говорит?

— Да, я считаю, что должен жениться на Эрике. Это лучшая девушка, которую я когда-либо встречал. И если ты боишься, что мы вас хоть как-то стесним, то напрасно: через несколько дней я уезжаю в Берлин, и мы будем жить там.

— Ах вот как! Чудесно! — Она налила себе еще немного виски. — Так вот что я тебе скажу. Я отдала двадцать пять лет своей жизни не для того, чтобы видеть, как ты губишь свою жизнь. И я не собираюсь на это смотреть. Пожалуйста — убирайся в свою проклятую Германию, женись на этой шлюхе! Но учти — меня ты больше в живых не увидишь. В день твоего отъезда я пойду в гараж, запру дверь и включу мотор. И не надо приезжать на похороны. Я не хочу, чтобы ты суетился у гроба, делая вид, что будто это для тебя имеет какое-то значение. Я не могу запретить тебе уехать, но я не обязана стоять и смотреть, как ты коверкаешь себе жизнь. Я сделала для тебя достаточно, чтобы иметь такое право.

Я никогда не видел маму такой: никогда не видел, чтобы она пила неразбавленное виски, никогда не видел, чтобы она выходила из себя, никогда не слышал от нее угроз. Я обнял ее за плечи и сказал: «Прости». Она закрыла лицо руками, потом проговорила: "Хэмилтон, за что ты со мной так?" Я привлек ее к себе, снова сказал: «Прости», и вышел. Пройдя по коридору, я увидел через дверь кабинета отца, сидевшего за письменным столом. Перед ним лежала чековая книжка и счета.

— Хэм, — окликнул он меня, — можно тебя на минутку?

Я вошел. Отец сидел, не отрывая взгляда от стола.

— Мы ведь никогда с тобой много не разговаривали, а? — спросил он.

— В общем-то нет.

— Странно — столько лет живем вместе и ни разу как следует не поговорили.

— Наверно, не мы одни такие.

— Я вот тут пытался себе представить, каким я должен тебе казаться. Мне пятьдесят — по-твоему, должно быть, я старик. Я в твоем возрасте считал, что если человеку пятьдесят, то ему пора на покой — дальше наступает закат жизни.

— Я знал весьма активных людей, которым было больше пятидесяти.

— Но теперь я считаю, что старик — это тот, кому за семьдесят. Я чувствую себя тридцатипятилетним, и когда вспоминаю, сколько мне на самом деле, у меня возникает ощущение, будто надо мной подшутили.

— Ты выглядишь моложе своих лет.

— И то же самое с моей практикой. Чем дальше, тем больше кажется, что я только-только начинаю. Дома я редко говорю о делах: и слушать скучно, и похвастаться, по правде говоря, было особенно нечем. И то — разве название адвокатской конторы "Дэйвис, Хупер и Вон" мелькает в газетах? Разве к нам обращается много крупных клиентов? Так что ты, наверно, считаешь меня средненьким адвокатом. Не вышло из меня того, что должно было бы выйти. Как-никак, я окончил Вандербилтский и Вирджинский университеты.

— Тебя интересовали другие вещи, кроме работы.

— Ты имеешь в виду историю? Да, историю я люблю. Явления начинаешь осознавать только тогда, когда они уже прошли. Мне, например, Джеймс Поук понятнее Фрэнка Клемента.[74]

— Как, думаю, и большинству людей.

— Но я позвал тебя не для исторических бесед. Сколько ни прячься в прошлом, а не убежишь от того, что думают о тебе другие. Люди ведь первым делом на что смотрят — на твое имя и состояние, а у меня и то и другое довольно-таки скромное.

— Тебе не кажется, что большинство людей в твои годы чувствуют то же самое?

— Все может быть. Но сейчас впервые за долгое время наметился просвет. Появился шанс получить работу, которая позволит нам по-настоящему развернуться. Никто больше не будет тупо на тебя пялиться, услышав, что ты работаешь в адвокатской конторе "Дэйвис, Хупер и Вон". Догадываешься, что это за работа?

— Боюсь, что да.

— Симс Колдуэлл собирается провести реконструкцию в "Камберленд Вэлли", и он спросил нас, не можем ли мы подключиться к этому делу. Если мы действительно станем их представителями, это будет значить очень многое. На нас посыпятся новые клиенты, и клиенты крупные. Наконец-то я смогу заработать достаточно, чтобы обеспечить всем нам пристойную жизнь. И наконец-то я начну пользоваться влиянием. Тебя это смущает? По-моему, я никогда не говорил с тобой так откровенно.

— Мистер Колдуэлл уже обещал вам эту работу?

— Во всяком случае, активно намекал.

— Если я женюсь на Саре Луизе, "Камберленд Вэлли" наймет вас заниматься их делами?

— Что-то в этом роде. Разумеется, у них есть свои адвокаты, так что нам достанется только часть дел.

— Мистер Колдуэлл сказал, что все это зависит от того, женюсь я на ней или нет?

— Так он никогда не скажет.

— Но именно это он имеет в виду?

— Учти, я ни о чем тебя не прошу. Но прежде чем принять решение, необходимо узнать все факты. Надо спросить себя: а как мое решение отзовется на других людях? Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь пожалел о том, что я в свое время не объяснил, насколько важен для меня твой брак с Сарой Луизой. Впрочем, главное — это чтобы ты был счастлив. Мы с матерью всегда так считали.

— Мы с ней только что говорили об этом на кухне.

— Не сомневаюсь, что она думает так же. Твое счастье для нас — на первом месте.

Мамина угроза покончить с собой и папины слова о том, что моя женитьба на Саре Луизе проложит ему путь к славе и богатству, повергли меня в замешательство. Чем усерднее я искал выход из создавшегося положения, тем яснее становилось, что найти мне его не удастся. Наутро я достал свои старые теннисные ракетки и поехал в наш клуб сразиться с тамошним тренером. Около одиннадцати я должен был позвонить Саре Луизе, чтобы договориться о встрече. Набирая номер, я вдруг подумал, что с большим удовольствием поиграю с ней в теннис, чем буду слушать разговоры. Она сказал, что согласна и обещала тут же приехать. Перекусив в баре, мы отправились на корт и играли до самой темноты. Когда игра окончилась, Сара Луиза упала на стул и сказала:

— Хэмилтон, я и не знала, что ты так увлекаешься теннисом.

— Просто неожиданно захотелось поиграть.

— Сколько мы сыграли сетов?

— Семь.

За ужином Саре Луизе так хотелось пить, что она уговорила два бокала пива, в результате чего в кино, куда мы потом поехали, она задремала. Мы смотрели "О мужчины! О женщины!" с участием Дэна Дейли и Джинджер Роджерс. Внешне между Джинджер и Эрикой не было ровным счетом ничего общего, но что-то в ее голосе и соблазнительных манерах заставило меня моментально вспомнить Эрику. Когда я разбудил Сару Луизу и она спросила, интересный ли был фильм, я не мог ничего ответить: ведь сеанс я мысленно пробыл в Берлине. На обратном пути Сара Луиза снова заснула. Пробудившись неподалеку от дома, она было сделала движение, чтобы расстегнуть мне брюки, но когда я убрал ее руку на место, не стала возражать.

На следующее утро, прихватив ракетку, я снова отправился в клуб, снова встретился там с Сарой Луизой, и мы снова играли до тех пор, пока она не обессилела. Она так раскраснелась, что я на секунду испугался: а вдруг у нее будет солнечный удар? Был ли такой случай, чтобы кто-нибудь в этом возрасте умер от солнечного удара на теннисном корте? Прискорбно, конечно, но это был бы выход. За ужином она опять выпила два бокала пива и опять задремала в кино. На этот раз мы смотрели «Хижину» с Авой Гарднер и Стюартом Грейнджером. Сара Луиза спала, положив голову мне на плечо, а я все думал, что у Авы такие же глаза и та же страстная внешность, что и у Эрики. И опять Сара Луиза спросила меня про фильм, и опять я не мог ничего ответить, и опять на обратном пути она спала, оставив мой член в покое.

Так прошла вся неделя: днем теннис до изнеможения, потом пиво за ужином, а потом кино, где Сара Луиза спала, а я уносился мечтами в лучшие времена. В фильме "Бог его знает, мистер Эллисон" Дебора Керр напоминала мне Эрику своей уравновешенностью. Колдовское впечатление произвел последний фильм, "Любовь после полудня": Одри Хепбёрн была похожа на Эрику, Морис Шевалье — на ее отца, а виды Парижа пробудили во мне воспоминания о прошлой зиме.

На следующий день было воскресенье, и я думал, что родители захотят, чтобы я пошел в церковь вместе с Колдуэллами. Они, однако, попросили меня пойти с ними. Причина стала мне ясна, как только началась проповедь. С той минуты, как отец Филлипс взошел на кафедру, и до того момента, как он спустился с нее, он смотрел только на меня. Должно быть, родители обратились к нему за помощью — "Наш сын вернулся полным каких-то странных идей. Нас он не слушает. Не могли бы вы растолковать ему, что к чему? Он говорит, что влюбился в какую-то девицу в Берлине и теперь хочет вернуться туда и жениться на ней. Должен же он, разумеется, сделать совсем другое: жениться на Саре Луизе Колдуэлл и жить в Нашвилле". Не знаю, с удовольствием ли исполнял отец Филлипс родительскую просьбу, но трудился он на совесть. За пятнадцать минут он успел поговорить о Руфи и Ноемини, о Давиде и Вирсавии, о Блудном сыне, о юном герое-конфедерате Сэме Дейвисе, а также о нескольких своих знакомых, чьи имена он, однако, не назвал. Смысл всей проповеди сводился к тому, что мы должны исполнять своей долг перед близкими, забыв о собственных желаниях и прихотях.

Когда мы шли к машине, меня подмывало сказать родителям, что зря они все это затеяли, что проповедь получилась путаной и своей цели не достигла, но тут мне в голову пришла одна мысль. Конечно, отец Филлипс наговорил много чепухи, но кое в чем он, возможно, был прав. Раньше я считал, что самое важное, когда женишься, — это выбрать себе такую женщину, с которой будешь счастлив. В то же время, прочитав Хемингуэя и других писателей, я узнал, что суровая жизнь рано или поздно тебя настигает, что долго счастливым все равно быть не удастся и что лучшие люди воспринимают это мужественно и терпеливо тянут свою лямку. А раз так, раз счастья — по большому счету — мне не видать ни с Эрикой, ни с Сарой Луизой, то, может быть, имеет смысл осчастливить на какое-то время окружающих и поступить так, как они требуют?

Я усердно размышлял над этим вопросом во время обеда в клубе с Колдуэллами. Потом мы пошли играть в теннис.

— Хэмилтон, — сказал мне Симс в раздевалке, — это очень хорошо, что ты так увлекся теннисом. Теннис поможет тебе отвлечься от всяких прошлых переживаний.

Вышло так, что мы с Сисси играли в паре против Сары Луизы и Симса. Потом появилась Элеонора с Клеем, и мы стали играть по очереди. Когда мы с Сисси отдыхали, она сказала мне:

— Знаешь, Хэмилтон, по-моему, вы с Сарой Луизой просто изумительно смотритесь вместе.

— Благодарю вас, миссис Колдуэлл.

— А ты как думаешь?

— Да, Сара Луиза очень красивая.

— Она тоже считает тебя красивым. Говорит, ты выделяешься среди остальных.

— По-моему, это в первую очередь относится к ней самой.

— Знаешь, ей никто никогда по-настоящему не нравился, кроме тебя. Она так переживала после этой глупой истории с Фредом Зиммерманом — главным образом от того, что ты от нее отвернулся.

— У меня создалось впечатление, что это было нечто большее, чем глупая история.

— Ну что ты. Мы с Симсом сразу поняли, что за фрукт этот Фред, а Саре Луизе потребовалось на это чуть-чуть больше времени — вот и все. А когда она в нем наконец разобралась, то сейчас же пришла ко мне и сказала: "Мама, я люблю только Хэмилтона. Как ты думаешь, мне удастся когда-нибудь вернуть его?" Я ответила, что до этого «когда-нибудь» еще много времени и что на ее месте я бы попыталась. А ты как считаешь, Хэмилтон? Какие у Сары Луизы шансы?

— Шансы?

— Ну да, шансы вернуть тебя.

— Не знаю.

— Ты все еще бредишь этой девушкой из Берлина?

— Она много для меня значит.

— Больше, чем Сара Луиза?

— Трудно сказать — они такие разные.

— А что нужно для того, чтобы Сара Луиза стало больше для тебя значить?

— Не знаю. Сара Луиза — прекрасная девушка. Тут все дело во мне.

— Ты растерян?

— Да.

— Запутался в своих чувствах?

— Да.

— Что ж, попробую тебе помочь. Мы с Симсом очень хотели бы видеть тебя своим зятем, а Сара Луиза тебя прямо-таки обожает. Давай сделаем так: ты женишься на Саре Луизе, и если через год поймешь, что совершил ошибку, то мы с Симсом платим за развод, а Сара Луиза не требует с тебя ни цента. Все очень справедливо, как ты считаешь?

— Да, пожалуй.

— Поздравляю, ты принял блестящее решение. Ну, устроим мы все сами, а вы с Сарой Луизой копите силы для будущих торжеств.

Появившись на следующее утро в клубе, Сара Луиза сказала:

— Как я понимаю, мы женимся.

— Да, я тоже об этом слышал.

— Значит, мама тебя все-таки уговорила.

— Не совсем так. Впрочем, у нас действительно был разговор.

— Наверное, я должна тебя спросить, не жалеешь ли ты, но не буду. Хочешь знать, когда свадьба?

— Было бы неплохо.

— В четверг, 22 августа, в пять ноль-ноль. Церковь св. Павла.

— Постараюсь прийти.

— Да, пожалуйста.

— Если мы поженимся так быстро, не подумают ли, что ты беременна?

— Нет. Ты ведь недавно вернулся — за это время нельзя обнаружить беременность.

— Все равно эта спешка покажется несколько странной.

— Не покажется — если мы скажем, что уже давно помолвлены. Подожди до воскресенья — все прочтешь в газете.

Но до воскресенья я не выдержал — страшно не терпелось узнать, что это учудили Колдуэллы. В субботу вечером, после театра, где мы с Сарой Луизой смотрели «Бернардину» с нашвиллским доморощенным Пэтом Буном[75] (я учился с ним в одной школе, и было интересно посмотреть, что он за актер; играл он, надо сказать, лучше, чем я ожидал), нам удалось купить номер завтрашнего «Теннессийца». Развернув газету в ресторане, мы быстро нашли страницу светской хроники, и первое, что бросилось в глаза, были наши имена: "Сара Луиза и Хэмилтон вступают в брак". Заметка была помещена в рубрике "Не для цитирования". Охваченный смятением, я прочитал: "Дорогая Бекки!

Держись крепче — сейчас я сообщу тебе сногсшибательную новость! Тебе, конечно, знакомо имя Сары Луизы Колдуэлл — этой потрясающей девушки, о которой я тебе часто писал, — и Хэмилтона Дейвиса — галантного молодого человека, секретного агента номер один, пережившего столько захватывающих приключений в Германии, откуда он недавно вернулся. Их брак мог бы стать настоящей сенсацией. И эта сенсация произошла! Симс и Сисси Колдуэллы раскрыли секрет. Оказывается, Сара Луиза и Хэмилтон помолвлены уже три года. Перед тем как пойти в армию, Хэмилтон взял с Сары Луизы обещание, что, когда он вернется, она будет принадлежать ему, и Сара Луиза верно ждала своего любимого. Эта свадьба станет главным событием конца лета; венчание состоится 22 августа в церкви св. Павла во Франклине. В честь счастливой пары намечается масса роскошных раутов. Первый из них состоится завтра — Сара Луиза и Хэмилтон приглашены к Бизли и Хани Мак-Клендонам на ужин с коктейлями. На радостном торжестве будут присутствовать…"

Дальше шел список из пятнадцати-двадцати пар; все они действительно были на ужине, равно как и сорок-пятьдесят других пар. У Мак-Клендона яблоку негде было упасть — как, впрочем, ему негде было упасть на каждом из намеченной массы роскошных раутов. Сначала я каждый раз внутренне готовился к тому, что из-за этой заметки в газете надо мной будут смеяться: ведь все прекрасно знали, что мы с Сарой Луизой не были эти годы помолвлены, — но, как ни странно, заметке верили. Близкие друзья, которые помнили и про Фреда Зиммермана, и про мою пассию в Берлине, подходили ко мне и с самым серьезным видом говорили: "Здорово вы нас всех разыграли; мы и понятия не имели". Даже Уэйд Уоллес, который-то уж точно должен был бы понять, что происходит, и тот сказал только: "Рад, что ты наконец все осознал, Хэм. Давно бы так".

В самом начале этого месячника торжеств я опасался, что рано или поздно мой запас рассказов истощится. Волноваться, однако, не стоило: слушали меня так же неохотно, как и в тот первый вечер у нас дома, когда я только вернулся. Гости, войдя, направлялись прямиком к Саре Луизе, следовали объятия, поцелуи и слова о том, что они за нее рады. Потом, сообщив мне, что на мою долю выпала крупная удача, они переводили разговор на торговлю недвижимостью, на сыпь у младенцев, на университетскую футбольную команду и на прочие злободневные темы. Сначала я прислушивался, а потом заметил, что им это все равно. Я обнаружил, что если весь день играешь в теннис и всю ночь пьянствуешь, то едва понимаешь, что вокруг тебя творится. Пару раз я слышал, как кто-то у кого-то спрашивал, что со мной происходит, а тот отвечал, что это все трудности привыкания к новой жизни.

Подарков нам надарили столько, что ими можно было бы заполнить приличный магазин; к середине августа дом Колдуэллов ломился от серебра и фарфора. Каждый нашвиллский бизнесмен отдал дань Симсу, потратив солидную сумму на Сару Луизу. Колдуэллы говорили, что никогда в жизни не видели ничего подобного, а Сара Луиза от радости то смеялась, то плакала. Мои родители, когда осматривали все эти трофеи или появлялись на приемах, млели от удовольствия. Никогда еще я не доставлял столько счастья такому количеству людей.

На венчание Колдуэллы наняли трубача — играть барочную музыку. В церкви царило великолепие красок. Пурпурное с золотом убранство алтаря, ярко-желтые одежды подружек невесты, красные платья почтенных дам — все соединилось в единой цветовой палитре. Благоухали тысячи цветов. Я был настолько ошеломлен, что мне казалось, будто я смотрю сам на себя с высоты. Как странно было видеть мою сестру Мадлену, с которой я не встречался целых три года! Она с мужем-физиком приехала из Оук-Риджа — разве можно было пропустить главное событие конца лета? — и двух их дочерей поставили стоять среди подружек невесты. Но разве я значил хоть сколько-нибудь для Мадлены, а она для меня? Между нами не было ничего общего — только то, что мы вышли из одного чрева. Когда раздались звуки свадебного марша и появилась Сара Луиза, которую вел Симс, я мыслями унесся в лагерь «Кэссиди». Я и вообразить себе не мог, что когда-нибудь стану с умилением вспоминать ту муштру, но вдруг понял, что сейчас мне бы доставило гораздо большее удовольствие промаршировать под начальственным оком по плацу, чем сделать несколько шагов к алтарю. С каким удовольствием я работал бы сейчас в переводческом отделе или выкачивал сведения из Нади, а не женился бы на Саре Луизе! Понимает ли хоть кто-нибудь из тех, кто сейчас смотрит на меня и завидует тому блаженству, которое я испытаю с Сарой Луизой, что это я завидую им? Я завидовал всем — даже тем горе-разведчикам в Берлине, которые мучались под пятой сержанта Элрода, даже тем беднягам, которые сейчас задыхались на тренировках в лагере «Кэссиди». Если бы мне сейчас предоставили выбор — остаться здесь или оказаться в самой гуще потасовки на футбольном поле, я бы выбрал потасовку. Через какое-то время я услышал собственный голос — он произносил слова и обещания, которые мне не принадлежали, — будто это были реплики из какой-то пьесы. Снова заиграла музыка, и мы с Сарой Луизой — теперь уже муж и жена — пошли к выходу, и вокруг было столько улыбающихся лиц, сколько я никогда в жизни не видел.

На торжественном приеме в клубе мы с Сарой Луизой в течение часа стояли и встречали вытянувшихся в вереницу гостей, каждый из которых считал своим долгом пожелать нам счастья. Пришли и мэр города Уэст, и губернатор Клемент — в точности, как я весной обещал Эрике. Казалось, тут были все жители Нашвилла, и я подумал, что очередь эта, наверно, начинается еще с автомобильной стоянки. Когда последний из гостей поцеловал Сару Луизу и сообщил мне о выпавшей на мою долю удаче, нас протащили сквозь толпу к столу, чтобы мы разрезали пирог; то и дело вспыхивали блицы фотографов. Не успел я выпить бокал шампанского, как нас снова потащили прочь — на этот раз к машине, на которой мы должны были уехать в аэропорт. Сара Луиза бросила провожающим свой свадебный букет, и Симс сунул мне в руку конверт и сказал: "Надеюсь, это пригодится. Не хочу, чтобы вы думали о деньгах". В машине я открыл конверт и обнаружил банковский чек на три тысячи долларов — по тем временам грандиозная сумма.

Еще раньше Симс и Сисси решили, что после свадьбы нам будет в самый раз съездить на уикенд в Нью-Йорк, а оттуда на две недели в Париж. Сара Луиза была согласна.

В Нью-Йорке нас уже ждали роскошные аппартаменты для новобрачных в "Уолдорф Астории" — ни о чем другом Колдуэллы и слышать не хотели. Когда мы добрались до гостиницы, было уже поздно, Сара Луиза выглядела измученной, и я думал, что она скоро заснет. Вместо этого она устроила целый спектакль. Где это ей только удалось достать в Нашвилле такой открытый лифчик и такие прозрачные трусики? Направляясь к постели, Сара Луиза вдруг остановилась и провела руками по груди. Гляди, гляди — казалось, хотела сказать она — и представь себе, что сейчас все это будет твоим. Для Сары Луизы не существовало большего удовольствия, чем играть какую-нибудь роль, и в тот вечер она была в прекрасной форме. Не надевая пеньюара, она легла, прижавшись ко мне, и сказала:

— Ты уже разделся, а я еще нет. Сними с меня все это.

Когда она тоже была раздета, мы принялись целоваться, и вскоре я почувствовал, как Сара Луиза начала вертеться у меня в руках. Тихо застонав, она притянула меня к себе, и я оказался на ней.

— Я так долго этого ждала, — сказал Сара Луиза. — Постой, я сейчас направлю. Помедленней. Ох, как хорошо. Ох, какое наслаждение. Мне совсем не больно. Вот так. Давай, давай. Ох, Хэмилтон, ох, как хорошо!

Никогда еще я не спал с женщиной, которая бы не переставая болтала в постели. Я думал, что рано или поздно она должна все-таки приумолкнуть, но, даже извиваясь и постанывая, Сара Луиза продолжала что-то говорить. Некоторые ее фразы — например, "Дай, дай его мне!" или "Ох, как мне от тебя горячо!" — казалось, были заимствованы из порнофильмов. Видела ли она когда-нибудь такие фильмы? В университете мы иногда брали их напрокат и устраивали сеансы в одном придорожном кафе; больше всего нам нравились два фильма, которые назывались "Вперед и ниже" и "Девушка с бульдогом". Не оттуда ли Сара Луиза взяла свои реплики? Или, может, она как-то прочитала одну из тех потрепанных книжонок, которые ходили по всем школам и на обложках которых утверждалось, что они изданы "в Париже, Франция"? В любом случае, она вполне могла бы сниматься в кино. То она так внезапно подпрыгивала, что я чуть не летел на пол, то так закатывала глаза, что становилось страшно — вдруг она такой и останется? Наконец Сара Луиза глубоко вздохнула и откинулась в изнеможении.

— Боже, как это было прекрасно, — сказала она.

Я решил, что дело сделано и что теперь я свободен в своих действиях. Одного я не мог понять: если у Сары Луизы все это было в первый раз, то почему она вела себя так, словно имела за плечами богатый опыт? Я украдкой взглянул на простыню — ни единого, даже розового, пятнышка, не говоря уж о каких-то там кровавых разводах. Может, она лишилась своей девственной плевы, катаясь на велосипеде, а может, просто слишком легко возбуждалась? Но не проще ли было предположить, что первым до нее добрался Фред Зиммерман? Я даже хотел ее об этом спросить, во потом все-таки сдержался. И еще одно меня интересовало: действительно ли она кончила или только сделала вид? Этот вопрос я задал — как мне казалось — в тактичной форме, но тут же пожалел.

— Хэмилтон, — воскликнула Сара Луиза, — да как ты смеешь! С приличными женщинами о таком не говорят!

И потекла наша постельная жизнь. Сначала она мне нравилась своей новизной, так как дело шло в охотку. Однако к тому времени как пришла пора отправляться в Париж, я уже понял, что в сексе Сара Луиза так же непредсказуема, как и в остальных вещах. В Париже, в царских аппартаментах отеля "Пляза Атене", взобравшись в постели на Сару Луизу, я испытал приступ страха. С каждым новым разом во мне усиливалось ощущение того, что меня обслуживают — как если бы я был автомобилем, а Сара Луиза — механиком. Чувствовала ли она хоть что-нибудь или делала все это только ради меня? Я пытался это выяснить, задавал всякие вопросы, чуть ли не спрашивал, было ли ей тоже хорошо, и в ответ неизменно слышал, что да, все было божественно, но приличные женщины не говорят об оргазмах. Чем дольше мы жили в Париже, тем меньше проводили времени в постели.

Денег у нас, однако, было так много, что все равно мы чудесно проводили время. Сара Луиза уже дважды бывала в Европе — но с родителями, так что теперь она упивалась своей независимостью. Мы делали все то, что полагается делать туристам: побывали чуть ли не во всех картинных галереях, обошли чуть ли не все старинные улочки. Мы обещали Колдуэллам обедать только в лучших ресторанах и свое слово старались держать: пировали то в «Фуке», то в «Максиме», то в "Ля кремайер", то в «Ритце». Когда Сара Луиза сказала, что надо бы сходить в "Тур д'аржан", я попытался было ее отговорить, но ничего не вышло. Наш столик оказался в двух шагах от столика, где мы сидели с Эрикой. Так же, как и в тот зимний вечер, когда я сделал Эрике предложение, посверкивали огоньки на Иль де ля Сите. Мне казалось, что я ничем не выдаю своих чувств, но Сара Луиза вдруг спросила:

— Почему ты такой грустный?

— Вовсе я не грустный. Если у меня такой вид, извини.

— Ты бывал здесь с той женщиной?

— Уже не помню.

— Но вы ездили в Париж?

— Да.

— Скажи, ты когда-нибудь забудешь ее?

— Все рано или поздно забываешь.

Сара Луиза вздохнула и отвела взгляд.

— Ну, и долго мне еще быть на вторых ролях? — спросила она.

— По-моему, ты совсем не на вторых ролях. Не забывай все-таки, что мы муж и жена.

— Ты считаешь? Я как-то этого не чувствую.

— Почему?

— Ты бы с большим удовольствием оказался сейчас в другом месте и с другой женщиной.

— Если бы было так, я не сидел бы здесь, с тобой.

— Нет-нет, ты женился на мне, потому что поддался на уговоры. Просто ты не умеешь настоять на своем.

— Но я считал, что это и есть мое.

Остаток вечера Сара Луиза держалась отчужденно. Я думал, что, когда она выспится, все придет в норму, но на следующий день она была раздражена и за завтраком, и во время прогулки по Монпарнасу, и за обедом. Положив в рот кусочек омлета с трюфелями, она вдруг бросила вилку на стол — наверно, видела, как это делает в кино Бетт Девис — и воскликнула:

— Нет, это просто невыносимо!

— Что невыносимо?

— Вся эта твоя враждебность.

— Но, послушай, я только и делаю, что пытаюсь поддержать разговор.

— Вот именно — пытаешься поддержать разговор, пытаешься быть вежливым. Если бы ты меня любил, ты обнял бы меня и сказал мне об этом, что тебе нужна я, а не та женщина из Берлина.

— Если бы мне была нужна не ты, я не сидел бы сейчас здесь.

— Нет-нет, я вижу, что тебе нужна не я. Увы, но это так.

Какое-то время Сара Луиза смотрела в окно, потом встала и направилась к выходу. Я догнал ее, но она сказала:

— Пусти сейчас же, а то закричу. Ты ведь не хочешь, чтобы я устроила скандал? Возможно, я не приду и ночевать.

В тот день, сидя у себя в номере и гадая, всерьез ли Сара Луиза решила от меня сбежать, я понял, что пришла пора признаться во всем Эрике. Устроившись за огромным письменным столом, я написал ей первое за два месяца письмо:

"Эрика, дорогая!

Не думай, что твои или мои письма затерялись на почте; телеграмму твою я также получил. Знай: мои чувства к тебе не переменились — я люблю тебя еще сильнее и никого другого любить не могу.

Ты спросишь, почему же я тогда тебе не писал? Один человек недавно сказал мне, что я не умею настоять на своем, и это, наверное, правда. Я никогда не считал себя слабохарактерным и всегда стремился поступать благородно. Увы, ничего из этого не вышло.

Эрика, дорогая, я женился на другой. Как это случилось — я и сам не понимаю. Мне казалось, что каждый мой шаг был правильным, но теперь я вижу, что совершил самую страшную в своей жизни ошибку. Почему я раньше ничего тебе не сообщил? Как я мог не сдержать данного тебе слова? Сам не знаю.

Одно меня утешает — то, что в проигрыше оказался я, а не ты. Я потерял ту, которая была мне дороже всех на свете, — единственную женщину, которую любил. У тебя же теперь могут возникнуть новые надежды, перед тобой лежит будущее, где не будет человека, который рано или поздно все равно бы тебя предал. Если тебе сейчас грустно, то знай, что мне грустнее во сто крат; если же тебе противно, то поверь: никто не противен мне более, чем я сам.

Не стану просить прощения ни у тебя, ни у твоего отца, ни у Юргена — знаю, что ты все равно меня не простишь. Моя душа — с вами, в Берлине, и останется там навсегда.

Любящий одну только тебя — Хэмилтон".

Не успел я вернуться с почты, где отправлял это письмо, как в дверь постучала Сара Луиза. Я ожидал нового скандала, но, к моему великому удивлению, у нее было покаянное настроение.

— Хэмилтон, — сказал она, — я была к тебе несправедлива. Мне очень стыдно.

— Я постараюсь исправиться, — ответил я.

— Нет-нет, я была несправедлива. — Она стояла у окна, повернувшись ко мне в профиль. Из какого, интересно, фильма, она взяла эту позу? — Ты простил мне историю с Фредом Зиммерманом, теперь я должна простить тебя.

Через каких-нибудь полчаса гроза прошла совсем: к Саре Луизе вернулась ее всегдашняя жизнерадостность, а я стал пытаться прогнать свое уныние. По возвращении в Нашвилл Сара Луиза всем говорила, что наше путешествие в Париж прошло замечательно.

Дома меня ждало извещение о денежном переводе из Берлина на сумму пятьсот долларов. В первый момент я не понял, в чем дело, а потом меня осенило: это Эрика вернула те деньги, которые я дал ей на билет и на мелкие расходы. Неделю спустя ценной посылкой пришло ее обручальное кольцо.