"Венера без лицензии" - читать интересную книгу автора (Щербаненко Джорджо)

5

– Вот и все, – сказал он Давиду.

Они вернулись к «Джульетте». Все закончено, все выяснено, все оказалось так омерзительно просто.

– Поехали в «Кавур», надо счет оплатить.

Из пекла улиц они погрузились в весенний горный воздух отеля «Кавур». Он спросил счет и две бутылки пива. В номере снял пиджак, предложив Давиду сделать то же самое, поскольку знал, что тот никогда его не снимает. Усевшись на постели, позвонил в клинику «Фатебенефрателли». Телефонистка соединила его с отделением, а дежурная сестра в отделении попросила немного подождать; вскоре он услышал голос своего старшего коллеги.

– Это Ламберти.

Со стороны старика последовали радостные, хотя и несколько покровительственные приветствия.

– Примерно два часа назад тебе привезли девушку с порезами на лице.

Тот подтвердил, он только что закончил ее зашивать, ответил на интересующие его вопросы: нет, она не в шоке, нет, общее состояние удовлетворительное, ах, потрясающая девушка, она даже попыталась улыбнуться, потом обрисовал ему степень нанесенных увечий.

– Через часок я заеду ее навестить, ты еще будешь?

Ну, конечно, он на месте и будет очень рад его повидать. Ну и отлично.

– С вами, Давид, я тоже закончил, – сказал он, вешая трубку. – Больше я вам не нужен. – Пить он теперь не станет, но это не означает, что Дука сделал из него заядлого трезвенника.

Давид промолчал.

– Я бы вас хотел еще кое о чем попросить, – сказал он уже на выходе из гостиницы. – Отвезите меня, пожалуйста, в два места.

Давид кивнул.

– И потом, если ваш отец в Милане, я хотел бы увидеться с ним как можно скорее.

Снова кивок.

– Сначала на улицу Плинио. – Он тоже кивнул, отвечая на вопросительный взгляд. – Да, к дому Ливии.

Давид ехал не спеша.

– А как себя чувствует Ливия?

– Сказали – хорошо. – Это не ответ, но что еще можно ответить?

На улице Плинио он вышел.

– Вам придется немного обождать.

Он скрылся в подъезде и вновь вышел через полчаса.

– Теперь «Фатебенефрателли».

Ну вот и все. Когда Давид остановил машину перед клиникой, он положил ему руку на плечо.

– Не ходите, вы уже достаточно на нее насмотрелись.

Дука вошел в клинику, увидел знакомого санитара, тот бросился к нему, стал говорить, как он рад... Дука поднялся в отделение, разыскал коллегу – тот был уже без халата и собирался уходить. Старик обнял его и проявил большой такт: ни о чем не расспрашивал, только отвечал на его вопросы, чисто специального характера; затем проводил его в палату Ливии.

– Пока, если понадоблюсь, я здесь.

– Спасибо.

Он закрыл дверь. За ширмой стояла кровать, а на ней – Ливия. Прежде чем отодвинуть ширму, он сказал:

– Ливия, это я.

Минутку постоял у постели, глядя на нее. И сел на стул, придвинув его совсем близко.

– Я только что был у вас дома, говорил с вашим отцом. Объяснил ему, что полиция поручила вам очень важное задание, и поэтому какое-то время вы будете отсутствовать. Он, конечно, был ошарашен, но, по-моему, все же поверил. Потом, для пущей убедительности, пошлю к нему Маскаранти. Так что о своих домашних не беспокойтесь.

Чтобы она не шевелила веками, в уголках которых тоже были надрезы, ей забинтовали и глаза, однако Ливия Гусаро – это не псевдоним, а живое, больное, раненое существо, и при всем при том очень стойкое, поскольку она слегка приподняла ладонь над простыней, поискала его руку, тут же нашла и несильно сжала, как бы говоря: «Хорошо, спасибо», ведь иначе говорить она не могла. Им обоим было ясно, что нет в таком пожатии ничего личного, а уж тем более любовного – это просто способ общения, знак того, что она слушает и понимает.

– Здесь, в Милане, взяли всех, – сказал он.

Другой женщине он бы сказал, что она скоро поправится, что пластическая хирургия нынче делает чудеса, что всего за несколько недель... и так далее, – но не Ливии Гусаро: она либо надеялась на это, но про себя, и ей не нужно было никаких подтверждений, либо не надеялась и только рассердилась бы, если б кто-то вздумал ее переубеждать.

– Мы знаем имена и адреса главарей по всей Европе, теперь будет задействован Интерпол, они работали под эгидой мафии, на самом высоком уровне; обслуживали высочайшую клиентуру, каждую женщину отбирали из тысяч. Институт сутенеров, как поведал мне синьор А, в настоящее время также переживает определенную перестройку, никто уже не хочет иметь дело с лежалым товаром. Под руководством мафии некоторые крупные воротилы-сводники решили обновить систему проституции. Женщины, которых уже использовали, автоматически переходят в более низкую категорию, а на смену им... Я вас не утомил?

Это вырвалось непроизвольно, все-таки надо помнить, что несколько часов назад Ливия была в руках садиста, но пожатием руки она дала ему понять, что он допустил бестактность, что его отчет – для нее сейчас лучшая терапия.

– Поиски отборного товара были сложным моментом операции, – продолжал он. – Им нужны были не видавшие виды девицы, которые пойдут на все и которых можно держать в повиновении при помощи двух-трех пощечин, а свеженькие или почти свеженькие – такие, как Альберта, из приличных семей, раскаивающиеся в содеянном, бунтующие, не желающие опускаться на дно. Тут без изощренной жестокости не обойтись, поэтому в каждой ячейке этой организации был молодой человек типа сегодняшнего знакомого.

Колеблющихся он заставлял задуматься, непокорных наказывал. Кроме того, в его обязанности входило доставлять рекрутированных девиц к месту прохождения дальнейшей службы.

– Фотографии «Минокса» выполняли две задачи, – говорил он, стараясь не глядеть на белоснежные бинты, скрывающие ее лицо. – Первая – составление редчайшего, постоянно обновляющегося каталога, который циркулировал по всей Европе в кругу любителей и специалистов. Вторая – шантаж фотомоделей. Большинство сомневающихся сдавалось, после того как им пригрозят показать фотографии отцу, жениху или начальнику. С Альбертой не вышло: она не просто восстала, она украла только что отснятую пленку.

Это было тяжкой провинностью, объяснял он ей, продолжая держать ее руку в своей, а она была в любой момент готова сжать его пальцы, чтобы спросить или ответить. Такого еще ни с кем не случалось – чтобы украсть пленку. Весь тщательно продуманный механизм основывался на секретности этих пленок, отснятых в не вызывающих подозрений фотостудиях. К примеру, тот педераст снимал по заказу крупных фирм модели автомобилей, тракторов, автопогрузчиков на фоне каких-нибудь пейзажей – к такой промышленной рекламе ни один полицейский не придерется. Снимать разных девиц на частной квартире опасно – нужна была вывеска «Фото Чего-Нибудь-Там»... Вот так эта единая система, снабженная надежными прикрытиями, безупречно действовала почти два года во всей Европе. А ваша подруга Альберта, взяв пленку, чуть не порушила целую организацию, ведь самый тупоголовый страж порядка, взглянув на эти фотографии, мигом догадается, о чем идет речь.

Тому типу был отдан приказ схватить и запугать Альберту. Но с первого раза ему это не удалось. Тогда он отловил другую, Мауриллу, и стал шантажировать Альберту, что убьет ее подругу, если она не вернет кассету.

В палате стало сумрачно: солнце хотя еще и не зашло, но превратилось в пыльный, не дающий света источник тепла; и это был милосердный полумрак, потому что он постепенно скрыл черты забинтованного лица и саму его форму.

Альберта сообразила, спокойно, без тени нервозности объяснял он ей, что в любом случае, даже если она вернет кассету, они все равно убьют ее бедную подругу, а потом и ее, и она не ошиблась, потому что Мауриллу уже отвезли в Рим и утопили, а теперь ждали только подходящего момента, чтобы убрать ее.

Альберта пережила шок, отдав себе отчет, в какой зловонный колодец насилия она угодила. Она была неумолима даже к самой себе и решила: передаст пленку полиции, а потом покончит самоубийством. Для этого она заготовила и положила в сумочку письмо к сестре. Но прежде чем покончить с собой, она должна была достать пятьдесят тысяч для оплаты за квартиру – да, она была неумолима даже в мелочах и достала эти деньги единственным известным ей способом – то есть встретив на улице мужчину. И встретила Давида.

Она знала, что за ней следят, поэтому старалась все время быть на людях, и, когда Давид согласился ее подбросить, почувствовала себя увереннее. Но в обществе Давида обмякла, ослабела, понадеялась, что, убежав, уехав далеко, можно все изменить. Однако Давид не понял, не мог понять причины такой истерии и на въезде в Милан высадил ее. А там уже был тот садист со своим «мерседесом».

Легко себе представить, что произошло дальше. Он потребовал у нее кассету, но она и не заметила, как выронила ее в машине Давида. Он не поверил, стал рыться в сумочке, нашел письмо к сестре: сам дьявол подсказывал ему путь к убийству. Он оглушил Альберту, положил на траву и сделал надрезы на венах... Этс мастер своего дела и очень практичный тип. Он не погнушался забрать себе сорок тысяч из тех денег, которые дал Альберте Давид; эти твари не могут спокойно глядеть на десятитысячные купюры.

Без пленки «Минокса», хотя полиция и продолжала расследование двух не слишком убедительных самоубийств, она при всем желании ничего бы не раскопала. А кассета целый год пролежала вместе с платочком, орошенным слезами, в чемодане Давида, нормального, здорового парня, находящегося на пути к психозу и алкоголизму.

Он продолжал рассказ, потому что при каждой затянувшейся паузе она сжимала его руку. К счастью, почти ничего уже не было видно и, еще к счастью, вошла сиделка и спросила:

– Вы доктор Ламберти?

Он ответил утвердительно, ведь он в самом деле доктор Ламберти, только в тот момент очень уж тяжело было в этом сознаваться.

– Здесь двое мужчин, хотят поговорить с вами.

Он сжал руку Ливии.

– Ливия, я только на минутку, сейчас вернусь.

Она таким же пожатием отпустила его.

В коридоре он увидел Давида и его отца – все такого же низкорослого, уверенного в себе императора.

– Мне жаль, что Давид заставил вас приехать прямо сюда – дело не такое уж срочное.

– Не надо расшаркиваться, Давид сказал, что вы хотите меня видеть немедленно.

Ну ладно, ладно, Цезарь, не гневайся!

– Прежде всего можете забрать у меня сына... – По коридору прошла монахиня и, узнав его, улыбнулась. – Он никогда не был алкоголиком и никогда им не станет. А то, что вы мне сказали тогда насчет «велик, да умом некрепок», тоже неверно.

Маленький император посмотрел на Давида.

– Надеюсь, вы не ошиблись в диагнозе.

Можешь быть уверен.

– А еще... у меня к вам одна просьба.

Нельзя ли, попросил он, чтобы девушка, оставшаяся искалеченной в результате несчастного случая, пожила месяц-другой на его вилле в Инвериго: ей необходимо уединение, пока здоровье ее немного не поправится.

– Давид сказал, что это вовсе не несчастный случай, – хмурясь, уточнил Цезарь. – Ужасно! Я сделаю все, что в моих силах, и для вас, и для девушки. С этой минуты вилла в вашем распоряжении.

– Спасибо.

Давид решился вставить слово:

– А можно мне к ней? На одну минуту!

Голос звучал умоляюще, но он покачал головой.

– Лучше завтра. А сейчас у меня и к вам просьба, вы не могли бы съездить в мою берлогу, а то сестра, наверное, беспокоится. Объясните ей все в общих чертах и, если никуда не торопитесь, посидите с ней немного. – Лоренца очень одинока, надо как-то о ней позаботиться... Вообще-то не грех бы позаботиться и о себе.

Он попрощался с обоими Аузери и вошел в палату.

– Это я.

Сел возле кровати, положил раскрытую ладонь рядом с ее рукой; она тут же нащупала ее и слегка пожала. Она хочет снова слушать его. Голова раскалывается, но надо придумать что-нибудь такое, что доставит удовольствие любительнице разговоров на общие темы. Ну конечно же, эвтаназия, об этом они еще не говорили, хотя она его единственная поклонница. Вот случай, чтоб сделать ее счастливой.

– Три года назад, когда меня осудили... – начал Дука (он изложил ей всю теорию эвтаназии, и она будет счастлива в больничной палате, вся изуродованная, забинтованная, потому что для нее в жизни существуют вещи гораздо более важные, чем порезы на лице: к примеру – Мысль – с большой буквы, Справедливость, Теория и тому подобное), – за эвтаназию... – И он с нежностью стиснул ее пальцы.