"Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер" - читать интересную книгу автора (Брюханов Владимир Андреевич)

4.4. Смурной реформатор лоскутной империи

Первое слово, которым начинается заголовок данного раздела, не относится к разряду общепринятых литературных терминов — это скорее жаргонное словечко, имевшее хождение в соответствующей неформальной среде на финише советских времен. Но мы не нашли более подходящего краткого определения для отражения личностных черт, внутреннего самоощущения и образа действий эрцгерцога Франца-Фердинанда. Сделав это пояснение-оговорку, возвратимся к сущности наших проблем.

Теперь мы пребываем в ситуации, встречающейся у следователей по уголовным делам: обнаружен склад украденных вещей, но не известно где это уворовано, кем и у кого. Состав предметов, однако, позволяет установить, где же они (хотя бы приблизительно) украдены, очертить круг возможных исполнителей преступления, а затем и постараться найти конкретных виновников. То же и у нас: донесения Агента № 25 и являются собранием украденного, но не предметов, а документов.

Хронологически первым известным из них идет добыча, привезенная Владимиром Роопом в июне 1905. Это — упоминавшиеся Роопом «копии с журнала секретного совещания австро-венгерской комиссии под председательством начальника Генерального штаба по выработке проекта укрепления страны на предстоящее десятилетие (1905–1914 гг.) и с секретной резолюцией австро-венгерского военного министерства по этому вопросу, имеющихся в моем [Роопа] распоряжении непродолжительное время». Рооп, напоминаем, очень переживал относительно сохранения в строжайшем секрете самого факта утечки данной информации, поскольку в Вене круг посвященных был строго ограничен.

Исходя же из наших целей, он, наоборот, чересчур широк: этот круг посвященных состоял тогда из десятка, двух десятков, а может быть даже из трех десятков высших австрийских военных и администраторов. К ним необходимо добавить и технических сотрудников — секретарей, писарей, машинисток и стенографисток, а также и близкое неформальное окружение обозначенных должностных лиц — их жен, любовниц, любовников и т. д. Круг подозреваемых, повторяем, чересчур широк.

Зато сведения, поставленные Агентом № 25 в 1908 году и предложенные им тогда же, но так и не приобретенные в силу ограниченности финансовых возможностей штаба Киевского военного округа, отличаются невероятным разнообразием. Повторим:

— поставлено: «новые данные о мобилизации австрийских укрепленных пунктов; некоторые подробные сведения об устройстве вооруженных сил Австро-Венгрии; сведения о прикомандированном к штабу Варшавского военного округа П. Григорьеве, предложившим в Вену и Берлин свои услуги в качестве шпиона; полное боевое расписание австрийской армии на случай войны с Россией, издания 1907 г., ряд сведений о современных политических событиях на Балканском полуострове и мобилизации по этому случаю австрийских корпусов»;

— предложено к поставке: «сведения о контингенте, который обязана выставить Италия в случае войны Тройственного союза; о почтовых, телеграфных и телефонных сообщениях в военное время; секретный шифр Австро-Венгрии, принятый в ее дипломатических сношениях».

Примерно в том же ключе выдержаны донесения и более позднего периода деятельности Агента № 25 — включая передачу русским пресловутого плана развертывания в марте-апреле 1913 года.

Вот тут уже есть о чем поразмышлять!

Помимо информации того же рода, что и в 1905 году, восходящей по происхождению к руководству Генштаба и военного министерства Австро-Венгрии, среди перечисленных разведданных встречается и нечто совершенно иное.

Например, сведения о некоем П. Григорьеве. Неизвестно где, когда и при каких обстоятельствах этот вроде бы изменник предложил свои услуги немцам и австрийцам, но решение о его вербовке должно было приниматься непосредственно в разведотделах генштабов Германии и Австро-Венгрии, если в последней — то в Эвиденцбюро. Там эта информация должна была быть принята и обработана, а затем положена под строжайший секрет: подлинное имя фигуранта, во всяком случае, не должно было сообщаться никаким начальственным инстанциям во избежание такой утечки, каковая и произошла. И к русским эта информация могла поступить лишь из Эвиденцбюро — минуя и Генштаб, и военное министерство Австро-Венгрии, которые не должны были заниматься вопросами конкретной вербовки агентов и, главное, знать их подлинные имена.

Эта история оказывается единственной, о которой мы уже упоминали в том отношении, что она дает основания подозревать Редля в выдаче австрийских шпионов русской контрразведке. Но и это обвинение тут же приходится отмести из тех соображений, что подавляющее большинство других сообщений Агента № 25 заведомо выходит за рамки служебной компетенции тогда подполковника Редля.

Некоторые из перечисленных сведений, поставленных номером двадцать пятым, исходят даже скорее не от военных, а от политиков — из кабинета министров Австро-Венгрии, из министерства иностранных дел и т. д. Секретный шифр Австро-Венгрии, принятый в ее дипломатических сношениях, почти наверняка не имел никакого отношения к военному ведомству: из соображений секретности МИД должен был сам управляться с собственными шифрами, никого не посвящая в эту сферу своей деятельности.

Что же получается?

Получается, что источники исходной информации Агента № 25 были рассеяны по меньшей мере в нескольких высших учреждениях Австро-Венгрии, а потому этим источником в принципе не мог быть какой-либо один работник любого из этих ведомств. Такие сведения могла поставлять лишь специальная шпионская организация — подобные случаи хорошо известны в истории разведок и упоминались нами выше.

Такой организацией и была, например, возглавлявшаяся Треппером «Красная капелла», хотя и вошедшая в историю под именем клички, данной ей гестаповцами. Ныне про нее известно если и не все, то очень многое.

Хорошо известна ее структура: организация состояла из нескольких сотен людей, действительно рассеянных по различным учреждениям Третьего Рейха, занимавших там не очень высокие должности, но связанных с секретными сведениями. Некоторые из этих людей были убежденными антинацистами; другие даже не подозревали, что сообщаемая ими информация используется врагами Рейха. Из соображений безопасности и по условиям личных знакомств организация была не единой, а состояла из целого ряда подразделений, не связанных между собой, но замыкавшихся на одного руководителя — «Большого шефа» Леопольда Треппера. К сожалению, было допущено немало ошибок, подорвавших безопасность деятельности этой организации — потому она и погибла; но далеко не все ее члены были расшифрованы Гестапо и подверглись репрессиям — некоторые просто лишились связи и затаились, улегшись на дно.

Притом обобщенные доклады, шедшие от Треппера и его ближайших помощников в Москву, редко содержали подлинные масштабные документы — подобные тем, что поставлял Агент № 25; большинство сведений, переданных «Красной капеллой», создавалось аналитической проработкой и сопоставлением разнообразных данных, нередко ничтожных по собственному самостоятельному смыслу.

Можно предполагать, что и Юзеф Пилсудский, например, тоже в свое время располагал чем-то подобным: его тайные стронники-поляки были рассеяны по всем учреждениям царской России, а также в Германии, в Австро-Венгрии и даже во Франции! Ниже мы приведем пример блестящего, просто гениального анализа и прогноза политической ситуации, предпринятого Пилсудским за полгода до начала Первой Мировой войны. Но для подобных прозрений необходима не только гениальность, присущая Пилсудскому, но и неординарная информированность, каковой он, по-видимому, также располагал!

Вот только похожая по характеру, структуре и масштабам организация и могла поставлять сведения, реально исходившие от Агента № 25. Отдельному человеку — писарю ли, полковнику, министру или даже начальнику Генштаба (или любовнику или любовнице кого-либо из них) обладать такими сведениями (если они были достоверными, а не выдумкой, как пытались представить дело на суде братья Яндричи) было просто невозможно!

Но, с другой стороны, очень трудно предположить, что подобная организация могла реально существовать: ведь она осталась совершенно неизвестной ни по составу, ни по задачам, притом не только русским, но и австрийцам! Ни единого намека о возможности такой организации не сохранилось в сведениях тех времен!

Агент № 25, как считали русские, руководствовался лишь стремлением торговать секретами в корыстных целях. Ему и платили немало, но немало для одного или нескольких человек, но не для многих! Содержать же на подобные гонорары организацию хотя бы в десяток достаточно равноправных источников информации было просто невозможно, да они мгновенно перессорились бы и повыдавали бы друг друга, будучи не идейными людьми, а жуликами.

Недаром Ронге ссылался на якобы предсмертные слова Редля (врет тут Ронге или нет — в данной ситуации не имеет значения!): «Соучастников у него не было, ибо он имел достаточный опыт в этой области и знал, что соучастники обычно ведут к гибели»; мы это цитировали, и это действительно должно было быть устоявшимся мнением руководства австрийской контрразведки, кто бы конкретно ни высказывал его.

Да и поведение Агента № 25, затаившегося после гибели Редля, проще объяснять мотивами поведения одного человека, а не целого коллектива: ведь русские, как считается, ничем Редлю не навредили, а австрийцы разоблачили его по чистейшей случайности — так почему бы этому коллективу не возобновить свою деятельность без Редля? И возможность связи с русскими у них вроде бы оставалась — как свидетельствовал Самойло.

Но этого, как известно, не произошло.

Вот и получается, что Агент № 25 не мог представлять собой ни организацию, ни отдельного частного лица. Остается, таким образом, вроде бы лишь одна возможность — он не принадлежал к миру реальных людей!

Последнее, однако, не совсем верно.

На самом же деле в Австро-Венгрии было даже не одно должностное лицо, обладавшее возможностью поставить все сведения, исходившие от Агента № 25, а целых два!

Это были — император Франц-Иосиф I и его официальный наследник — эрцгерцог Франц-Фердинанд, они же — верховный главнокомандующий вооруженных сил Австро-Венгрии и его единственный заместитель. Только они и могли безотчетно использовать любые служебные документы в Австро-Венгрии, притом практически не опасаясь подозрений и обвинений в измене.

Франц-Иосиф вообще в принципе был неуязвим в этом отношении и недоступен ни для каких и ничьих нападок; Франц-Фердинанд был подотчетен лишь одному Францу-Иосифу.

Никто из всех остальных во всей Австро-Венгрии ничем не мог ограничить их индивидуальную деятельность по использованию любых документов; этих же двоих можно было лишь убить — что и оказалось наглядно реализовано в Сараеве 28 июня 1914 года по отношению к Францу-Фердинанду.

Мог ли быть Агентом № 25 кто-либо из этих двоих?

А почему бы и нет?

Разумеется, возможность исполнения роли Агента № 25 применительно к этим двоим лицам подразумевает и возможность подозрений в том же, адресованную к людям из их ближайшего окружения — к какому-нибудь адъютанту, например. Обнаружить и разоблачить подобного агента нам совершенно не по силам.

Это было бы и вовсе никому невозможно, если бы Агент № 25 действовал короткое время: тогда могло сложиться так, что очень многие (преимущественно — неизвестные нам лица) могли стянуть с письменных столов императора или его наследника те или иные секретнейшие документы — и продать их русским. Но, к счастью для нас, эта преступная деятельность продолжалась годами — целых десять лет: со дня появления у Роопа весной 1903 года неизвестного (для всех остальных русских) ценнейшего «венского агента» и до момента гибели Редля.

Сохранение постоянно действующего изменника, на которого не падали никакие подозрения ни окружающих, ни обоих наивысших начальников — императора и его наследника — при таких условиях представляется нам крайне маловероятным, хотя и не вовсе невозможным.

Никакой адъютант или кто-либо близкий к подобной должности не сохранялся на одном месте целый десяток лет — все они совершали какие-то карьерные перемещения. Но в принципе существует возможность сюжета для романа, в котором роль русского агента исполнит, например, супруга Франца-Фердинанда (убитая вместе с ним в Сараеве), или какая-нибудь ее камеристка, или кто-либо другой — от такой перспективы, думается, не отказались бы Александр Дюма-отец или какой-нибудь Валентин Пикуль. Подобная возможность, повторяем, и в реальности не исключена.

Но если же ограничиться кругом известных личностей, отмеченных в политической истории Австро-Венгрии данного периода, то никаким случайным незначительным персонажам не найдется места в этой шпионской эпопее, продолжавшейся целое десятилетие.

А вот сами Франц-Иосиф и Франц-Фердинанд остаются в качестве подозреваемых почти на равных. Но все же подозревать императора нужно значительно меньше: и его возраст, и его, так сказать, служебное положение не должны были бы подвигнуть престарелого монарха на столь отчаянную авантюру на восьмом десятке лет его жизни.

Иное дело — Франц-Фердинанд.

Габсбургская империя сформировалась и укрепилась в жестокой борьбе — именно она оказалась на пути турецких завоевателей, вторгшихся в Европу. Для народов, населявших империю, ее существование и сохранение было вопросом жизни и смерти: альтернативой было лишь воинствующее мусульманство. Но как только отпала угроза, исходившая от мусульман (а именно так и казалось в Европе XIX и значительной части ХХ веков), как единство империи оказалось подорвано.

«Свое название «лоскутной монархии» Австрия получила по заслугам. /…/ после Венского Конгресса 1815 года Австрия оказалась славянской империей с значительными «инородческими меньшинствами» — итальянским, румынским, венгерским и немецким, из которых самое незначительное — немецкое меньшинство — правило всеми остальными при помощи немецкого государственного аппарата и немецкой династии. Рецепт этого управления /…/ прекрасно изобразил император Франц II[548] в следующих выражениях: «мои народы являются иностранными один для другого. Они не болеют одними и теми же болезнями в одно и то же время. Когда во Франции наступает горячка (революция), она охватывает всю страну в один день. Я же посылаю венгерцев в Италию и итальянцев в Венгрию. Каждый стережет своего соседа. Они не понимают, они ненавидят друг друга. Из их антипатии родится порядок, а из их взаимной ненависти — общий мир».»[549]

Нехитрый рецепт сохранения империи, высказанный императором Францем, является, если немного подумать, и рецептом ее уничтожения. Стоило встряхнуть империю так, что все ее части окажутся охвачены горячкой — и она, в отличие от Франции, разлетится на части!

Такой встряской могла послужить война, но те войны, что вела Австрия в пятидесятые и шестидесятые годы XIX столетия, не вылились в значительные потрясения. Иное дело — Первая Мировая война, которая оказалась не за горами!

«Результаты итальянской и венгерской освободительных революций 1848 года однако показали династии Габсбургов, что немцы составляют чересчур незначительное меньшинство среди остальных народностей монархии /…/. Когда же после австро-прусской войны 1866 года Австрия была выброшена «кровью и железом» из германского союза, положение стало еще более затруднительным: обладая гегемонией в этом союзе и опираясь на национальные германские государства, династия Габсбургов могла еще поддерживать в Австрии положение немцев, как правящей национальности. После отрыва Австрии от национально-германского резервуара подобное положение не могло дольше сохраняться, инородческая волна грозила захлестнуть немцев.

Перед правительством стояло два пути для разрешения национального вопроса: 1) превращение Австрии в федерацию национальных государств, что приводило к потере немецкой национальностью своего привиллегированного положения /…/, 2) раздел привиллегированного положения с какой-нибудь другой национальностью, входящей в состав Австрийской империи. По совету Германии, Франц-Иосиф[550] остановился на последней возможности /…/ и избрал второй привиллегированной народностью в Австрийской империи — венгров».[551]

«Конституция 1867 года, предоставившая венграм равноправие с австрийскими немцами в государственном строе Австрийской монархии, что выразилось в новом названии последней — Австро-Венгрия, была выработана с таким расчетом, что в австрийской половине империи 9-10 миллионов австрийских немцев правили 21–22 миллионами поляков, чехов, словаков, румын, итальянцев и южных славян. А в венгерской части 10–10Ѕ миллионов венгров управляли 10–10Ѕ миллионов жителей тех же национальных меньшинств».[552]

Комбинация, однако, оказалась неудачной: Австро-Венгрия развалилась в 1918 году, лишь на два года пережив своего создателя — императора Франца-Иосифа I!

Задолго до конца и императора, и империи уже было ясно, что последней, чтобы выжить, требуются новые реформы. Таким реформатором и пытался стать Франц-Фердинанд.

Отсутствие личного обаяния было несчастьем эрцгерцога Франца-Фердинанда — и одновременно отображением его политического кредо.

«Нелюдимый и мрачный, всю жизнь избегавший шумной толпы и светских салонов, эрцгерцог всю жизнь мечтал о народной популярности. Но уменья обходиться с людьми, располагать их в свою пользу — уменья, которое только одно может создавать популярность, у него не было. Он не мог весело глядеть в лицо людям, не мог ловким словцом или веселой улыбкой завоевать сердца общительных и жизнерадостных венцев. Его не любили, его боялись даже в родной стране».[553]

Не любил, а может быть и боялся Франца-Фердинанда даже император Франц-Иосиф.

Наследником престола Франц-Фердинанд стал не по своей воле и не по воле императора, а по праву рождения и потому, что умерли предшествующие претенденты, занимавшие в этой иерархии более высокие ступени, чем Франц-Фердинанд. И император едва ли не постарался как можно сильнее уязвить и унизить своего нежеланного потенциального преемника и умалить его возможное значение: «Его [Франца-Фердинанда] дети от морганатического брака с графиней Хотек, с которой он обвенчался в 1900 году, были лишены права престолонаследия. По приказу императора, заботившегося о чистоте царской крови, эрцгерцог от имени своего будущего потомства после брака подписал на вечные времена отказ от всяких притязаний на престол. Австрийский и венгерский парламенты утвердили этот отказ, и это придало ему силу закона империи».[554]

Мало того, супругу эрцгерцога всячески унижали при австрийском дворе, а германский император Вильгельм II — человек, обладавший и повышенным самолюбием, и обостренным чувством справедливости, однажды публично вступился за права своей дальней родственницы: «Хотя графиня Хотек после брака с эрцгерцогом и получила титул герцогини Гогенберг, но брак был морганатический и в придворных кругах ее не считали принадлежащей к царствующему дому. В придворном церемониале ее ставили ниже «настоящих» эрцгерцогинь, хотя бы те находились в самом захудалом и отдаленном родстве с царствующей династией. Ее даже не приглашали на торжественные придворные обеды, и однажды это вызвало «бестактное» вмешательство Вильгельма II, который отказался сесть за стол до тех пор, пока на обед не будет приглашена герцогиня».[555]

И сам «Франц-Фердинанд не мог примириться с мыслью, что его дети утеряли права престолонаследия и станут подданными его преемника, и мечтал о лишении этого акта законной силы или об его обходе. Возможность такого обхода и давала выдвинутая им идея реконструкции государства. Потеряв австрийскую и венгерскую короны, его дети могли получить корону славянских земель в преобразованной на началах триализма монархии под скипетром австрийского императора».[556]

Франц-Фердинанд «выдвинул идею триализма — превращение двуединой монархии в триединую — в Австро-Венгро-Славию, что влекло за собой коренное переустройство империи Габсбургов на федеративных началах и признание равноправия в государственном строе империи славянских народностей с австрийскими немцами и венграми. Такая реорганизация вызвала бы падение влияния венгров. Недаром в Венгрии Франца-Фердинанда считали, — да и он сам был искренне убежден в этом — покровителем славянских народностей».[557]

Итак, у Франца-Фердинанда оказывались могущественные враги — и немцы, и венгры, которые стояли за сохранение собственных привилегий, не желая делиться ими со славянами. Но и славяне оказывались врагами эрцгерцога, причем самыми опасными и непримиримыми: среди массы славянских народностей Австро-Венгрии зрели идеи полной государственной самостоятельности — этим грезили и чехи, и поляки, и украинцы, и сербы. Последние опирались на собственное соседнее государство — Сербию, с 1903 года, как упоминалось, поднявшую знамя объединения всех юго-западных славян под эгидой сербов. Эта идея, как тоже повторяется, и обеспечила последующие потоки крови на Балканах, не иссякшие по сей день.

Аннексия Боснии и Герцеговины, провозглашенная в 1908 году, воздвигла стену ненависти, разделившую Сербию с Австро-Венгрией: «С момента аннексии между Сербией и Австрией лежал меч, и Австрия /…/ уже не могла вложить его в ножны».[558]

Могущественные враги у Франца-Фердинанда имелись и в самой Вене — начиная с самого императора и включая, что было самым важным, многократно упоминавшегося начальника Генерального штаба (с 1906 года) генерала Конрада фон Хётцендорфа. Этот последний придерживался простейшей стратегии: давить всех врагов империи силой, и притом начинать агрессию самим, не отдавая инициативу противнику.

Словом, в сложившемся конфликте войны и мира эрцгерцог и генерал Конрад стояли на классических позициях «голубя» и «ястреба».

Все это и вылилось в трагическую поездку эрцгерцога в Боснию и Герцеговину в июне 1914 года, во время которой был убит он сам, убита его жена, а в результате положен конец и идеям триализма, а через несколько лет — и самой Двуединой монархии.

Особо неудачным был выбор даты торжественной встречи эрцгерцога в Сараеве: «28 июня[559]1389 года на Коссовом поле турецкий султан Мурад I разгромил сербские войска, захватив в плен сербского князя Лазаря с сыном. С этого дня сербский народ подпал под многовековое владычество турок, и с этого же дня начинается история сербской ирриденты — борьбы за независимость сербского народа. Вечером после битвы некий Милош Обилич, воин сербской армии, прокравшись тайком в турецкий лагерь, предательски поразил кинжалом победителя, султана Мурада. Имя Обилича, умершего в ужасных пытках, сохранилось в сербских народных песнях и легендах, как имя национального героя, отомстившего за порабощение Сербии, и день св[ятого] Витта — Видован — падающий на 28 июня, стал днем национального траура и, вместе с тем, днем надежды на освобождение Сербии».[560]

Притом «нельзя было забывать, что в период 1910-14 годов в южно-славянских землях Двуединой монархии было произведено не менее 5 покушений на высших австро-венгерских сановников».[561]

Но «эрцгерцог не мог отказаться от поездки. Ему, официально признанному покровителю славянства, было неудобно избегать посещения этого края, где, как предполагалось, к нему должны были относиться с особой любовью, или скрываться от «обожающего» его народа за тройными шпалерами солдатских штыков. Отказ эрцгерцога в последнюю минуту от посещения маневров, возвещенных с большой помпой еще в марте месяце 1914 года, дал бы богатую пищу языкам. Сразу становились правдоподобными «измышления врагов», что австрийское владычество в Боснии-Герцеговине держится только на штыках, что население аннексированных провинций спит и во сне видит о присоединении «к братьям на той стороне Дуная» (Сербия), что все славянофильство эрцгерцога является казенной фикцией австрийской бюрократии, и на пустынных улицах Сараева эрцгерцога встретят не только гробовым молчанием, как встретили в 1910 году императора[562], но и кое-чем похуже. Надо было опровергнуть эту «клевету врагов» и надо было ехать хотя бы ради детей, чтобы поездкой продемонстрировать свое покровительство славянству и тем создать точку опоры для притязаний на будущую славянскую корону.

/…/ Мысль взять с собой жену и доставить ей возможность разделить, хотя бы в глухой провинции, весь этот внешний и полный блеска декорум, обычный при торжественных приемах царственных особ, и одновременно подчеркнуть перед правящими сферами и широкой общественностью ненормальность положения жены престолонаследника, а в будущем монарха, — была, очевидно, последним и, пожалуй главным мотивом, побудившим Франца-Фердинанда осуществить, вопреки всем предчувствиям и соображениям безопасности, принятое на богемских маневрах [еще в сентябре 1913 года] решение о поездке в Боснию.

А предчувствий и «знамений» было не мало. /…/ Эрцгерцог боялся покушений и всегда предвидел их, ибо эти покушения на него и подготовка к ним уже имели место. Он даже застраховал от покушения свою жизнь в страховых обществах Голландии, и страховая сумма, как выяснилось после убийства, достигала колоссальных размеров. Он знал, что масонские организации приговорили его, как главу воинствующей католической партии, к смерти, и даже читал этот свой смертный приговор: «Эрцгерцог не будет царствовать… Он умрет на ступенях трона». Франц-Фердинанд был убежден в том, что ему не придется править: «Я никогда не буду императором», — восклицал он в кругу своих приближенных. — «Что-то плохое случиться со мной, когда император будет на смертном одре». Отправляясь в путь, который, по его твердому убеждению, должен был окончиться для него трагически, он накануне отъезда «вручил себя милосердию бога». В дороге он не раз возвращался к своим мрачным предчувствиям и в каждой мелочи видел роковую примету».[563]

Теперь, когда мы знаем немного больше об этом мужественном и неглупом человеке, не бывшем, вопреки всему рассказанному, ни мистиком, ни фаталистом, а смело бросавшего вызов судьбе, мы по-иному можем расценить события 1903 года, когда и произошло появление таинственного Агента № 25.

Эрцгерцог Франц-Фердинанд, человек замкнутый, подозрительный и осторожный, был последним из тех, кто стал бы терпеть возле себя какую-либо личность, занимающуюся кражей документов с его рабочего стола. К тому же и невероятной смелости и хитрости потребовали бы попытки водить за нос такого человека. Так что мы исключаем, нравиться вам это или нет, всякую возможность пребывания русского агента в ближайшем окружении эрцгерцога.

Зато сам Франц-Фердинанд должен был живо воспринимать любую идею, с помощью которой можно было бы манипулировать информацией, достающейся его врагам.

Поэтому оригинальное изобретение агента, получившего со временем у русских номер 25 (будто бы у русских было и еще 24 подобных агента!), должно было очень прийтись эрцгерцогу по сердцу.

Мы не знаем, кто именно оказался инициатором создания Агента № 25. Всех участников этой многолетней мистификации было трое: сам эрцгерцог, Артур Гизль и полковник (в 1903 году — капитан) Альфред Редль.

Только эргцерцог мог быть единственным источником если не всех, то абсолютного большинства сведений, поставляемых к русским Агентом № 25.

Естественнее всего было бы и Редлю, продержавшемуся все это время на ключевых постах в разведке, взять на себя всю техническую роль Агента № 25 по переброске информации. Разумеется, то же мог бы делать и кто-либо другой из австрийских разведчиков, но мало кто имел стаж, подобный Редлю, да и совпадение смерти Редля с прекращением деятельности Агента № 25 чересчур красноречиво!

Артур Гизль, бывший начальником Эвиденцбюро в 1903 году, был, казалось бы, наименее значимой фигурой в этом трио. Но Франц-Фердинанд и Альфред Редль принадлежали к совершенно разным уровням служебной иерархии, и им, даже если они были лично знакомы, было вовсе непросто поддерживать постоянные отношения незаметно для окружающих. Они нуждались, поэтому, в надежном и квалифицированном посреднике, на роль которого идеально подходил Гизль, без труда имевший возможность встречаться и с тем, и с другим.

Гизль, к тому же, был и старше, и опытнее двоих остальных. К разведывательно-штабной службе Гизль приобщился еще в 1883 году — в двадцатишестилетнем возрасте; тогда Альфреду Редлю исполнилось лишь 19 лет, а в разведку последнего привлекли только в 1895 году.

Придворную же службу Гизль начал, напоминаем, в 1887 году, в тридцать лет сделавшись адъютантом эрцгерцога Рудольфа; в это время Францу-Фердинанду было только 24 года, а наследником престола он стал лишь в 1896 году.

Гизль изначально лучше, чем кто-либо другой, представлял себе реальные возможности и Редля, и эрцгерцога. Идея же вербовки влиятельного агента в стане противника зависла в воздухе, начиная с разоблачения подполковника Гримма в 1902 году. Вот Гизлю и мог принадлежать тогда весь замысел создания невероятно могущественного, всеведущего и неуязвимого виртуального агента, предложенного и подставленного русским.

Начало всей этой операции базировалось на возможности уверить Владимира Роопа в том, что в его распоряжении действительно оказался всеведущий австрийский генштабист, способный поставлять самые важные секреты. А конкретная имитация его деятельности более соответствовала возможностям ведущего офицера Эвиденцбюро, чем его начальника, обремененного и другими заботами, и уж тем более, чем эрцгерцога — заместителя верховного главнокомандующего.

Таким образом, Агент № 25 был все-таки не лицом, а организацией, состоявшей из единственного агента-добытчика — эрцгерцога, и двоих его связных; один из последних (Гизль) к тому же координировал деятельность обоих соучастников, а Редль ведал связями с заграницей — вовсе не обязательно только с Россией, как о том упорно и твердил Максимилиан Ронге.

Вера Роопа в навязанный дар достигла, как мы видели, совершенно необычных масштабов, заставлявших его предпринимать беспрецедентные меры к тому, чтобы избежать утечки информации об этом агенте непосредственно в России.

Странновато выглядит и ценнейший подарок, приподнесенный австрийцами к отъезду Роопа, свидетельствующий не только о стремлении укрепить положение последнего (как и должно было быть, если он оставался их агентом), но и о желании любой ценой сохранить канал передачи информации русским, прерывавшийся с отбытием Роопа.

Самойло, унаследовавший связи с Агентом № 25, действовал затем под влиянием двух факторов: веры своему другу Роопу — с одной стороны, и собственной недостаточно высокой эрудиции — с другой.

Узкий кругозор Самойло, хорошо разбиравшегося лишь в масштабах деятельности российского штаба округа, не позволил ему разглядеть крупнейшую австрийскую политическую фигуру, стоявшую за Агентом № 25.

Когда же Самойло (вместе с сохраненными связями с собственным агентом) обустроился в ГУГШ в Петербурге и оказался в окружении гораздо более эрудированных коллег, то доверие к Агенту № 25 стало уже привычным вывихом мозгов в российской разведке, подобным тому, как в России все по-прежнему верят в то, что «Кэмбриджская пятерка» верно служила Советскому Союзу, в чем обоснованно сомневался лишь один Лаврентий Берия!..[564]

Вот Рооп — сын генерала, окончивший Пажеский корпус в 1882 году и Академию Генерального штаба в 1892 году, а до прибытия в Вену более трех лет прослуживший в центральном аппарате разведки в Петербурге,[565] никак не может быть заподозрен в провинциализме и узости мышления.

Подозревать его следует совсем в другом — и два года назад мы об этом писали:

«Рооп, давший старт всей операции с будущим агентом № 25, почти наверняка был завербован в Вене австрийской разведкой. Не случайно он нашел подходящего лопуха — Самойло, с которым был знаком с детства, который ему поэтому доверял и который был способен без сопротивления заглотнуть ту наживку, которую ему услужливо подсовывали через Роопа. Последний, будучи членом почтенного потомственно военного семейства обрусевших немцев, наверняка залетел по молодости в какую-то неприятную историю в Вене, за что ему и пришлось расплатиться рядом предательств собственных агентов (уж не без этого!) и созданием прочного канала, по которому австрийский Генштаб[566] мог закачивать в Россию нужную дезинформацию, что и происходило до весны 1913 года и успешно сработало в августе-сентябре 1914, но потом все равно никому никакой пользы не принесло. Роопа же австрийцы отпустили от греха подальше — его трудно было бы эксплуатировать в дальнейшем, не подвергая риску сотрудничество с Самойло, которого успешно использовали вслепую — любимая манера действий, принятая у разведчиков.

Имел ли отношение к этому в 1903–1909 годах Редль — неизвестно».[567]

Не отказываясь в принципе от последней фразы, возразим себе сами: больше-то было некому!

Что же касается Роопа, то он заведомо не сделался важным агентом австрийцев: с 1905 по 1917 год он занимал в России сугубо строевые должности — от командира полка до командира дивизии[568] и держался подальше от высших штабов. Можно предположить, что лавры иностранного шпиона его нисколько не привлекли.

Так или иначе, но в 1903–1905 годах решающая роль принадлежала Редлю, который то ли разработал конкретную легенду, под крышей которой Роопу был подсунут агент-подставка, то ли напрямую завербовал Роопа.

Факт тот, что Рооп максимальным образом постарался уйти от исчерпывающих разъяснений относительно агента № 25 — и в 1903–1905 годах, и в 1913–1914, и позднее!

Последующая за 1903 годом успешная деятельность этого канала обеспечилась уникальным сочетанием ролей участников этой необычной аферы.

Как распределялись между Францем-Фердинандом, Гизлем и Редлем деньги, выплачиваемые русскими (а возможно — и другими разведками) — это нам не известно.

Сама техника обмена информации на деньги сохранялась в руках Редля — об этом свидетельствует и виртуальная гибель агента № 25, совпавшая с реальной гибелью Редля: и эрцгерцог, и Гизль лишились всех прежних каналов связи.

Самойло, поначалу уверенный в том, что Редль и был номером двадцать пятым, сам на связь не выходил, а когда в 1914 году вышел, то немедленно установил ее.

Понятно, что вызов, посланный Самойло по предшествующим каналам, достиг цели; в этом же письме (подобно письмам к Никону Ницетасу, сочиненным Ронге) должен был быть и новый адрес для связи — по нему-то Самойло и получил ответ от номера двадцать пятого. До этого момента эрцгерцог и Гизль, очевидно, выйти на связь с русскими сами не могли — обеспечением этого условия еще живой Редль гарантировал сохранение своей роли в их общем деле.

Это крайне многозначительный факт, указывающий на отсутствие или, хотя бы, ограниченность позитивной эмоциональной основы деятельности триумвирата, орудовавшего под видом Агента № 25: все или почти все строилось между ними на жестких принципах целесообразности и необходимости. Калькуляция и расчет лежали в основе их содружества, а не чувства и идеи, хотя и эрцгерцог, и Редль были людьми кипящих страстей, скрываемых под маской внешней невозмутимости, — о Гизле мы ничего не знаем в этом отношении.

Поскольку нет точной даты последней встречи Самойло с представителем Агента № 25 в Берне в 1914 году, то нам и не известно, представлял ли в тот момент этот посредник еще живого эрцгерцога или лишь одного Гизля, поскольку Франц-Фердинанд уже тоже оказался убит. Последнее предположение вероятнее всего: эрцгерцог и был самым важным звеном деятельности Агента № 25, без которого она утратила всякий смысл, хотя Редля и оказалось возможным в принципе заменить.

Гизль, взявший на себя закрытие фирмы, сопроводил это и какой-то свежей полезной информацией, подтвердив тем самым и то, что разведданные, проходившие прежде по этому каналу, также были достоверными.

В этом практически и не приходится сомневаться!

Возвращаясь же к деньгам, поступавшим из заграницы, можно не сомневаться, что Редль не обижал ни себя, ни собственных начальников!

Деньги же никому лишними не бывают! Тем более не могли они быть лишними эрцгерцогу, боровшемуся за расширение собственного влияния и бьющемуся за права своей семьи — вопреки проискам императорского двора и недоступности для эрцгерцога беспрепятственной возможности пользоваться государственной казной.

Император и его челядь, загнавшие наследника престола в совершенно немыслимое положение, и добились того, что эрцгерцог решился исправлять такое положение тоже совершенно немыслимым способом!

Вот австрийская государственная казна почти наверняка ничего не приобрела от торговли секретами, ведущейся через мифического номера двадцать пятого! Этот фактор, отметим на будущее, достаточно зримо проявился после смерти Редля!

Зачем изначально налаживался канал закачивания русским инспирированной информации — это, возможно, не полностью сознавалось самими его создатели: просто так, на всякий случай. Но попробовали — и получилось!

Вот дальше они озаботились тем, чтобы продолжить прикармливать рыбку в ожидании будущей ловли, подбрасывая через Агента № 25 все новые и новые разведданные — все или почти все достоверные и самого высшего качества: снова читайте написанное на эту тему Леопольдом Треппером.

Заметим, кстати, что никто и никак конкретно не установил, возник ли хоть какой-нибудь вред для Австро-Венгрии от утечки данных, поступивших по этому каналу к русским.

Заявления типа: «Ценность Редля для русской разведки очевидна»[569] — чистейшее сотрясение воздуха!

Зато в ином ракурсе эта ценность оказалась весьма весомой — в самом прямом смысле!

Деятельность Агента № 25 весьма позитивно отразилась на его изобретателях.

Редль, долгие годы до того тянувший нелегкую лямку заурядной офицерской службы, зашагал стремительным шагом: в 1905 году — майор, в 1907 — подполковник, в 1912 — полковник с непосредственной перспективой выхода в генералы.

Неуклонно поднимался и Гизль: в 1903 году — командир бригады, с января 1904 по апрель 1910 — начальник Терезианской военной академии в Винер-Нойштадте, затем два с половиной года — командир дивизии в Терезиенштадте, и, наконец, с 1 октября 1912 года — командир 8-го армейского корпуса в Праге, где он и воссоединился через пару недель с Редлем как начальником своего штаба.[570]

На эти же годы приходится и стремительное обогащение Редля. Причем заметим, что оно началось не сразу с 1903 или 1905 года, а с 1907 года, когда ситуация с Агентом № 25 вышла на стабильный уровень, а отношения внутри триумвирата его инициаторов и имитаторов, очевидно, также приобрели вполне четкую согласованность.

После смерти Редля выяснилось следующее: «Был проверен счет Редля в Новой Венской сберегательной кассе. «С начала 1907 года вклады Редля стали необычно быстро возрастать» и достигли 17 400 крон. В ноябре 1908 года последовали еще 5 000 крон, в июле 1909 — 10 000, в октябре 1910 — 6 000, в апреле 1911 — 10 000, в мае 1911 — 37 000, в июне 1911 — 12 000 крон. Все вклады с 1905 года достигли общей суммы в 116 700 крон. Редль был зажиточным человеком».[571]

Четкий пик оплат Редлю приходится на 1908–1909 годы — время Боснийского кризиса, когда русские были наиболее заинтересованы в получении оперативной информации.

Далее напомним, что, по сведениям Алексеева, в 1911 году информация от Агента № 25 не поступала. Выплаты же Редлю пришлись на апрель, май и июнь этого года. Вполне возможно, что русские запаздывали с обещанной оплатой. Возможно и то, что последующее молчание номера двадцать пятого было его ответом на такую задержку — и воспитательной мерой в отношении будущего. А возможно и то, что в этот год Агенту № 25 (уже, конечно, под другим наименованием) было выгоднее и полезнее сотрудничать с другими разведками (итальянской и турецкой, например, — вспомните о тогдашнем международном положении!) — и это тоже должно было сопровождаться ростом денежных накоплений Редля!

Самое же интересное состоит в том, что следующий период возрастания активности Агента № 25, по данным того же Алексеева, приходится на начало Балканской войны, совпавшее со служебным воссоединением Редля с Гизлем, причем, повторяем, никаких разведданных из их собственного 8-го корпуса к русским не поступало; не поступили и деньги на счет Редля в Новую Венскую сберегательную кассу. То ли русские не успели еще с ним расплатиться за новейшую информацию (а ведь за один план развертывания, напоминаем, была готовность отдать и 50 тысяч крон, и больше!), то ли эти деньги пришли на какой-то иной счет, возможно — за границей.

К этому нам, разумеется, предстоит возвращаться.

Вот счета Артура Гизля и, тем более, самого Франца-Фердинанда при этом, разумеется, не проверялись!

Заметим, что прочное прикрытие со стороны Франца-Фердинанда вполне оправдывало и достаточно неконспиративное обращение Редля с его собственными деньгами: лишь скандальное разоблачение позволило властям взглянуть на его счета. Но и это, заметим, забегая в будущее, не позволило государству наложить лапу на деньги покойного Редля!

Однако все приведенные факты тем более не проясняют того, почему же Редль был разоблачен и убит!