"Внутреннее обозрение" - читать интересную книгу автора (Лесков Николай Семенович)

lt;ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕgt; С.-Петербург, понедельник, 19-го марта 1862 г

На дворе тепло, тает снег, с крыш падают капели. В доме Вольного экономического общества читаются лекции «о жизни и здоровье домашних животных», окна домов начинают украшаться бумажными листками, свидетельствующими о некотором переселении народов и о затруднительности российской орфографии; случаи падения седоков из извозчичьих экипажей можно наблюдать легче, чем зимой. Все эти явления, рассматриваемые в совокупности, знаменуют приближение петербургской весны. Конечно, весна еще не то, чтоб на дворе, но ее уже, так сказать, чувствуешь во всем: и в грязи улиц, и в запахе прелестных петербургских дворов, и в просветительных мерах Вольного экономического общества. Жаворонков и других предвестников весны мы, питерщики, не видим: они не прилетают под наши окна ни на Мойку, ни на Малую Мещанскую, а потому и не должно упрекать нас в том, что этих пернатых «первенцев весны», в известном отношении, нам заменяют профессоры, читающие свои лекции в зале Вольного экономического общества. Это очень понятно всякому, кто вспомнит, что Вольное экономическое общество, известное своею полезною деятельностию, ежегодно приглашает ученых людей читать лекции о предметах сельского хозяйства и что лекции эти читаются большею частию вот в это время, то есть когда в Курской губернии появляются жаворонки, а из Петербурга удаляются к своим ларам и пенатам приезжающие на зиму русские сельские хозяева. Впрочем, мы вовсе не намерены исследовать теорию весенних побуждений Вольного экономического общества и всегда готовы слушать умные речи «о жизни и здоровье домашних животных», но вообще приближающаяся весна наводит нас на весьма многообразные размышления. Нам все хочется встретить ее и расспросить:

В самом деле, что-то скажет нам нынешняя весна? Славянский поэт, г. Берг, недоволен новым веком (здесь не должно разуметь журнал такого наименования) и во второй книжке журнала «Время» очень сердится на человечество, беспокоящее его вопросами.

Все это так раздражило г. Ф. Берга, что он даже порешил отрясти прах от своих голенищ и уйти от нас с известным ему ангелом на страну далече сущу, где нет ни печали, ни воздыхания, ни вопросов, а простая жизнь бесконечная. Русские люди так настойчивы и так эмансипированы, что до сих пор еще не изобретено ни одного верного средства удерживать их от переселения в горние обители, и потому совершенно бесполезно уговаривать г. Берга еще мало пожить с нами и потерпеть нас; в качестве славянина и поэта он непременно настоит на своем. Но нам, простым смертным, нельзя относиться с таким презрением к земным благам и волей-неволей приходится отойти да поглядеть, каково нам сидеть. Что делать? Всякому свое, или suum cuique,[5] как говорят очень многие ученые и очень мало ученые современные писатели.

Но как же обходиться без вопросов, когда все, около чего ни повернешься, на что ни взглянешь, торчит перед тобою вопросительным знаком? Тут ведь тоже «инда кругом ходит голова» и готов забыть и Гегеля, и Фейербаха и повести речь насчет бобов, гороха и всякой иной житейской штуки. Вот почему мы и занимаемся вопросами, угнетающими высшие стремления славянского поэта г. Ф. Берга.

Впрочем, мы и сами чувствуем, что не только г. Бергу и многим другим нашим даровитым поэтам, но даже и многим из числа простых смертных, удостоивающих своим вниманием нашу газету, покажется позволительным бежать от сегодняшней нашей статьи, но, однако, мы от нее не отказываемся.

Молодому поколению русских сельских хозяев придется хозяйничать совсем не так, как хозяйничали их дедушки в доброе старое время, и даже не так, как хозяйничают теперь многие наши просвещенные землевладельцы, посмеиваясь над наукой и насвистывая молодецким посвистом:

С этим героическим спокойствием, с этою заносчивою самонадеянностию, переходящею иногда границы всякого благоразумия, идти далее, кажется, невозможно. Условия сельского хозяйства очень резко изменились и очень красноречиво заявили, что при них невозможен старый порядок и даже старые люди, то есть не те люди, которые только пережили известный возраст, позволяющий увлекаться сочинениями г. Чернышевского, но те, которые не в состоянии понять потребностей своего времени и не вооружаться против всякой разумной и полезной реформы. Однако мы, кажется, напрасно привели имя г. Чернышевского, потому что круг его почитателей состоит из людей, имеющих право во всякое время сказать omnia mea mecum porto,[6] и затем ждать, пока в рот влетит жареный рябчик. Такие люди не от мира сего, и мир наш, русский мир, не имеет ничего общего с их приятною теориею. У нас есть хозяева, хозяева господа, купцы и крестьяне, а у них есть управители, батраки и работники. Первые нередко сетуют на последних, а последние еще чаще жалуются на первых. Такое явление частого взаимного неудовольствия, по нашему мнению, служит одним из самых неблагоприятных условий для нашего сельского хозяйства, и в ожидании, пока широколобые теоретики пересоздадут существующий строй человеческих обществ, нам кажется очень приличным поискать возможности видеть больше гармонию в существующем порядке вещей.

Еще почти во всех помещичьих имениях работают временнообязанные крестьяне. Как они убирали господские поля в прошедшем году — мы полагаем, известно всем, кому о сем ведать надлежит. Как они будут обрабатывать их предстоящим летом — это также более или менее можно предвидеть. Нельзя, кажется, ошибаться, что владельцы крупных и мелких поземельных участков, решившиеся обратиться, не выжидая никаких сроков, к обработке своих полей вольнонаемным трудом, поступили очень дальновидно; но и с вольнонаемными сельскими работниками встречается много затруднений. Они, во-первых, неохотно идут в наймы к землевладельцам из привилегированного, сословия; во-вторых, один и тот же работник у зажиточного крестьянина или у купца, имеющего свои поля, работает гораздо лучше, чем у поместного дворянина, и, в-третьих, почти во всяком хозяйстве встречается огромная цифра так называемых заносов. Крестьяне нанимаются, берут задатки, не приходят работать или работают зря, так что работа их приносит более вреда, чем пользы. Эти заборы, производимые с заранее обдуманным намерением никогда не отработать забранного, делаются у всех: у крестьян, держащих батраков, у купцов, у рядчиков и у помещиков-дворян, но у дворян чаще, чем у купцов или у крестьян. Таким образом, русский сельский хозяин, в самую горячую пору, остается и без денег, и без работников. В прошлом году эти прелести сельскохозяйственного быта повторялись так часто и в таком большом количестве, что орган южнорусских сельских хозяев энергически указывал на наглые проделки рабочих с хозяевами и взывал к общественному вниманию, приглашая его подумать и погадать, как бы пособить этому горю; но в общественных сферах воззвание это удостоено глубоко-равнодушным молчанием, а что воспоследовало по нем в сферах административных — о том никаких сведений не имеется. Дни же своей обычною чередою шли да шли, и вот снова в Курске поют жаворонки. Петербургская публика, под руководством г. Пашкевича, знакомится в зале Вольного экономического общества с здоровыми и больными домашними животными; скоро поля почернеют, и понадобятся работники, а тут же и начнется опять озадачиванье, надувательство и незапаханная земля. Что же делать? Опыт показывает, что в небольших хозяйствах (примерно до ста десятин в трех полях) можно вести дело с русскими наемными работниками даже с очень хорошей выгодой и без больших хлопот. Три или четыре постоянные годовые работника на горячее, страдное время сами приглашают кто куму, кто шабра, кто брата, кто свата, и хозяйское поле обрабатывается своевременно и хорошо, без всяких прижимок со стороны рабочих. У крестьян и купцов, владеющих поземельными участками такого размера в срединных губерниях, хозяйство идет (относительно) прекрасно; у дворян несколько позаминистее. Это происходит оттого, что батрак не сживается с хозяином из дворян так тесно, как он сживается с купцом или однодворцем, а это, в свою очередь, происходит от очень многих причин, и главное оттого, что хозяин из купцов или однодворцев стоит гораздо ближе к работнику и по своим понятиям, и по образу жизни. Нередко работник 6–7 лет живет у мужика, с которым они не раз таскали один другого за волосное правление, не раз обсчитывали друг друга и зато не раз мирились «во царевом кабаке». Будь у дворянина и харчи лучше, и расчет аккуратный, ни один работник на него не жалуется, а рачения и заботливости к его делу все не приложит и не сживается с его домом. Тут спор ученых литераторов о почве, народе и солидарности можно проверять на деле, и приходится согласиться, что от почвы мы действительно оторвались и народ не чувствует солидарности с нами, но… впрочем, пусть журнал «Время» еще пояснее расскажет, как должен происходить процесс сближения с народом.

Итак, в небольших хозяйствах, особенно у землевладельцев недворянского происхождения, дела идут сравнительно нехудо, но в больших имениях, где хозяйство далеко не фермерское, или, как говорят наши столбовые, неоднодворческое, там с батраками обходиться невозможно. Нужны или фермеры-арендаторы, или оседлые работники. Опыт показал, что, кроме чиншовых однодворцев в Западном крае, русские рабочие, люди, не имеющие собственной оседлости, не идут на заселения с принятием на себя условных обязательств к землевладельцу, да и хорошо, пожалуй, делают. Крестьяне тоже не пойдут на такие условия, и идти на них им незачем. Остаются иностранные выходцы. В прошлом году, при посредстве г. Филипеуса, сделано русскими помещиками несколько долгосрочных наймов заграничных работников. Работники (по преимуществу из Германии) пришли в Россию, устроились в имениях выписавших их помещиков и на свое положение нимало не жалуются, а помещики ими, как говорят, не нахвалятся. Работают скоро, добросовестно и «с веселым духом», а живут честно и кротко. Г. Филипеус пишет из Бибриха, где он основал русское сельскохозяйственное комиссионерство, что доверие публики к нему растет, а с тем вместе и расширяется круг его деятельности до такой степени, что бибрихский комиссионер русских сельских хозяев решился, с 1-го мая, издавать в Карлсруэ специальный сельскохозяйственный журнал, в котором «вопросу о колонизации наших частных земель чужеземными выходцами, на основании аренды, будет посвящено особенное внимание». В первой же книжке он обещает план подобной колонизации, исполнение которой доверено г. Филипеусу. Стало быть, многие наши помещичьи имения, в силу события, отметившего в русской истории день 19-го февраля, обратили на себя внимание теснящихся народов Западной Европы, и очень легко может начаться такая же серьезная эмиграция в Россию рабочих иностранцев, какая происходила во времена оны со стороны иностранцев с командирскими способностями. Рассуждать о набеге рабочих иностранцев в Россию, кажется, долго нечего; мы гостям, идущим есть хлеб в поте лица, всегда рады, а потеть у нас есть над чем. Опасаться за своих бездомовников тоже нечего. Иностранцы вытеснить их не могут, и если наши захотят рано или поздно взяться за хозяйство при тех условиях, при которых берутся за него приходящие иностранцы, или при подобных (по исследованиям хроникера «Отечественных записок», для русских контракты и писанные условия не годятся, и он предвидит какие-то другие, более славянские меры), то им места еще станет, а между тем мы поприсмотримся, как иностранцы работают и как они, с средствами, не превышающими доходов нашего крестьянина, умеют обходиться без непосредственного сожительства свиней и прочих домашних животных, состоящих в малолетствии или в интересном положении. Так мы желаем прибытия к нам заграничных работников, видим в их переходе на земли наших помещиков шаг к преуспеянию нашего сельского хозяйства и возможность познакомить наших поселян с таким образом жизни, при котором тараканы и сверчки не считаются необходимою принадлежностью жилища, дети не видят сызмальства грязных застольных и постельных сцен, а «свекор-батюшка» не считает себя Лотом праведным и уважает в невестке жену своего сына. Но что особенно радует нас — это переход к нам западных славян. Чехи думают, что им в России будет лучше, нежели под владычеством Австрии. Заверять их в этом, конечно, нельзя, да они, впрочем, и не нуждаются в наших уверениях. Как чистые славяне, они посылают к нам ходоков.[7] Гляженое лучше хваленого. Корреспондент «Современной летописи Русского вестника» сообщает из Праги очень интересные взгляды чехов-патриотов на это выселение. По своим политическим соображениям, патриоты вообще не в пользу выселения чехов куда бы то ни было, но при рассмотрении этого вопроса как факта, уже совершающегося, они более одобряют выселение в Россию, чем в Английскую Америку или в Соединенные Штаты. Чешские патриоты имеют для выражения таких желаний побуждения, основательности которых отрицать нельзя. Они не видят также никакой нужды в переходе европейских чехов на Амур и одобряют переселение туда только американских чехов, недовольных своим житьем-бытьем в Новой Чехии, с чем мы тоже спорить не можем. Итак, чехи подвигаются к нам с двух сторон: с востока — на Амур и Уссури и с запада — на земли, принадлежащие частным лицам. Опытные люди ручаются, что в Амурском крае чехи, искушенные всеми невзгодами колонизации, окажут большую услугу стране. Для успеха этой колонизации нужно только, чтобы их ходокам, пришедшим уже в Россию, понравились амурские места и особенно амурские порядки, о которых в американской Чехии носились довольно невыгодные толки, и чтобы правительство не отказало им в известном содействии; тогда очень выгодное для нас переселение совершится скоро. Можно утвердительно сказать, что переселение чехов из Америки на Амур теперь совершенно зависит от правительственных мер, способных дать делу тот или другой оборот. Что же касается чешского движения внутрь России, на земли частных лиц, то оно, конечно, обусловливается образом действий этих лиц и вниманием всего общества и правительства к взаимным отношениям рабочих и хозяев. Начали мы это дело не совсем красиво и очень невыгодно для репутации русских. Партия чехов, приведенная в имение князя Льва Кочубея (Полтавской губернии, село Диканьку), с первого вступления своего в русскую землю, по словам харьковского корреспондента газеты «Дня» и по известиям чешских газет, испытала на себе всю прелесть неуважения к договору и письменным условиям.

«Русский инвалид» (№ 45-й), как газета с весьма оригинальным взглядом, находит, что редакция «Дня», огласившая дело диканьских чехов, поступила в этом случае несколько неосмотрительно и даже нерационально. Эта неосмотрительность и нерациональность начинается с того, что «приглашение» «Дня», напечатанное страшно черным и видным шрифтом, о перепечатании письма его всеми журналами до получения объяснений князя Кочубея — неуместно. Так «Инвалид» думает потому, что он «слишком уважает личность каждого человека и полагает, что отдать ее на позор людской никогда не поздно». «Инвалид» не понимает также, почему читатели «Дня» должны покраснеть со стыда от известия о диканьской истории с чехами? Не понимает почтенная газета также и того, «почему нарушение князем Кочубеем или его управляющим контракта с переселившимися к нему чехами и дурное с ними обращение должно подлежать суду общественному, а не официальному? Почему не прежде официальному, а потом общественному? Если у нас суд официальный не всегда бывает удовлетворителен, то где доказательства, что суд общественный бывает у нас непогрешительным? В-третьих, каким образом поступки одного (курсив подлинника) нашего соотечественника, тайного советника князя Кочубея и немецкого купца Левинсона с чужими (то есть с чехами) могут касаться нашей народной чести, то есть чести 70-ти миллионов русского народа, и как это сделается вдруг делом международным?» Затем еще следует несколько вопросов и несколько удивлений, оканчивающихся предположением, что «День» поднял весь этот шум из патриотизма, чтобы показать чехам, что вот-де мы каковы есть: знай наших!

Мы глубоко уважаем независимость мнений редакции «Русского инвалида», но никак не можем отрешиться от убеждения, что дело это и в сельскохозяйственном, и в международном отношениях гораздо важнее, чем оно кажется «Инвалиду», а потому и решаемся сказать о нем два-три слова. Либеральная редакция, конечно, будет так терпима, что не поставит нам в осуждение присвоения себе права «свое суждение иметь».

Дело это совсем не такой частный случай, каким представляет его газета «Инвалид». Проделка с чехами, в том виде, в каком оповестил ее «День», может и должна возмущать нас, потому что слух о ней разойдется по целой Европе, целому образованному миру: скажет он, что мы те же варвары, какими нас стараются представлять г. Мишле и некоторые другие известные европейские писатели; что мы не уважаем собственных условий и готовы ломать их при каждом удобном случае; что целая партия зашедших к нам иностранцев бессильна отстоять свои права против происков одного лица, умеющего обходиться с представителями нашей бюрократии; что к нам нельзя идти и что с нами нельзя иметь дело. Мы не понимаем, как не понимает таких простых вещей «Русский инвалид», рассматривающий полушутя это происшествие «с чужими». Узки, странны и до наивности, до сердечной боли бестактны и оскорбительны бывают иные выходки «Дня», но что же сказать и о таком равнодушии к наглости своих к «чужим»! Неужели почтенная газета не понимает, в каких соображениях может быть полезно публичное заявление общественными органами сочувствия или несочувствия известному событию, которое кладет свою печать на характер современного состояния страны? Неужели она не понимает и выгоды от того, что, при известных обстоятельствах, подобное происшествие уместно выставить на общественный суд прежде, чем оно подпадет суду официальному? Неужели можно задавать такие вопросы в общественном органе, стремящемся вырвать из русской жизни всякую порчу и следящим за нею в самых ее корнях, например, в детских книгах? Подрыв доверия к нам в европейских странах, из которых начинается давно желанная и полезная эмиграция, — обстоятельства, достойные решения подлежащего уездного суда. Конечно, на все «почему?», поставленные «Инвалидом», мы не можем отвечать так, как можно и должно было бы ему ответить, ибо «почему?» гораздо удобнее писать, чем «потому»; «Инвалид», вероятно, не ошибся, предполагая, что «День» поднял весь этот шум из патриотизма, и мы не хотим думать, что шум этот беспокоит ухо «Инвалида» по совершенно противоположному чувству; но можем уверить эту газету и всех тех, кто внял ее сказанию, якобы все написанное «Днем» имеет целию «показать чехам, что вот-де мы каковы!», что этого не может быть, ибо и чехи, и все другие славяне очень хорошо знают, каков «День» и какова вообще партия русских славянофилов. Ей уж нечего оригинальничать «страшно черным шрифтом», она и так сама по себе оригинальнее объяснения «Отечественных записок» о причине невыхода январской хроники «по зависящим от редакции обстоятельствам». В популярности у славян может нуждаться всякий другой, но не те, которые ведут «День». Это составляет их неотъемлемую привилегию.

Нашим замечанием на статью «Инвалида» о диканьском деле мы имели случай отчасти выразить то, что считаем одним из необходимых и главных условий для успехов нашего сельского хозяйства, без связи с которым нельзя рассматривать способов общего преуспеяния страны. Всякая экономическая безурядица тормозит общественное развитие так же, как и наибольшие нелепости в других сферах общественной жизни. Смотреть равнодушно или насмешливо на запустение полей крупных землевладельцев — безумно. Это касается не одних владельцев, но ложится тяжелым гнетом на целое общество. Для хорошей обработки больших полей таким образом, чтобы окупались расходы вольнонаемного производства, у нас вообще мало рук, а рук, способных вводить улучшенную обработку, почти вовсе нет; держаться же патриархальной системы хозяйства, при наемном труде, во многих самых хлебородных местностях сделалось невозможным. Учиться всему этому довольно долго, да и всему выучиться по книжкам нельзя, а у нас же и книг-то читать не любят, и к тому же «Время» с лета как-то ослабело в своих изысканиях по вопросу о народных книгах, так что многие остаются в том печальном состоянии, в какое поставил их этот журнал своим пессимистическим воззрением на непригодность русской литературы для русского народа. Следовательно, нам позволительно и должно желать прихода заграничных работников; тогда разъединение, о котором никак не наскучит твердить нашим интересным журналам, станет исчезать вместе с бедностью, прививающею поселянам большую часть гнездящихся в них пороков и удерживающею их в невежестве, которым обусловлено общее. А чтобы люди шли к нам из-за границы, нужно, чтобы там, за границей, не носились толки, которые удерживают американских чехов от перехода на Амур. Ergo,[8] нужно заявить миру, что все эти толки несправедливы, и не показывать тени того безучастия к экономическим вопросам, какое обнаружено «Русским инвалидом» в диканьском деле. Если же это безучастие не прекратится и случаи, рассказанные в «Записках Общества сельского хозяйства южной России», станут повторяться в тех же размерах и в нынешнем году, то есть работники станут снова забирать по 1000 рублей серlt;ебромgt; задатков, а потом целыми артелями исчезать, оставляя хлеба гнить под снегом, то все это отразится на быте целого народа такими явлениями, которые нельзя будет назвать удачными для народного благоденствия.

Здесь же кстати скажем нашим читателям то, что сообщили нам из-за границы о новом предприятии г. Филипеуса. Он намерен издавать русский сельскохозяйственный журнал, который будет печататься в Карлсруэ. Журнал этот будет называться «Заграничный иллюстрированный вестник сельского хозяйства». В нем примут участие заграничные ученые специалисты и некоторые наши соотечественики, живущие за границей для изучения западного хозяйства. Двенадцать книжек этого журнала (который не будет заниматься никакими политическими вопросами) стоят без доставки 8 талеров, а подписка на него принимается в газетных экспедициях почтового управления. Судя по присланному нам объявлению, полагаем, что внешняя сторона издания будет очень хороша; что касается до его содержания, то о нем можно судить только по обещаниям г. Филипеуса давать в своем издании статьи известных специалистов Германии, Бельгии и Франции и тех из наших соотечественников, которые живут за границей не ради фланерства и могут оттуда свидетельствовать, что хотя мы и живем среди полей и лесов дремучих, но не умеем обращаться ни с теми, ни с другими и напрасно думаем, что для наших лесов, полей и лугов не годятся никакие приемы высшего земледелия на том основании, что эти поля и леса — русские, а всему русскому г. Аксаков, воспитанный в славянофильских преданиях, и некоторые другие, менее известные писатели, изучающие русский народ по нравам трактирных половых и петербургских извозчиков, приказывают идти каким-то совершенно иным и совершенно неразгаданным путем развития. В первой книжке «Иллюстрированного вестника сельского хозяйства» будут помещены следующие статьи: «Немецкие колонии в Америке и условия успешной колонизации наших земель выходцами из Германии»; «Животное удобрение, его происхождение, состав и пр.»; «Винокурение и современные винокуренные снаряды»; «Наставление к присмотру за подвижными паровыми машинами и молотилками».