"Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г." - читать интересную книгу автора (Брюханов Владимир Андреевич)4.2. Исходные позиции« Оставим на совести Тихомирова оценку тогдашней полиции. Отметим нотку сожаления о том, что Понятно, что бывшему «генералиссимусу» хотелось несколько принизить свою прошлую деятельность. Но именно Тихомиров организовал в мае 1879 совершенно секретную террористическую организацию под знаменательным названием «Свобода или смерть»,[789] объединив самых решительных сторонников террора, находившихся в столице. В нее вошли пятнадцать человек: сам Тихомиров, Е.Д. Сергеева, ставшая его женой, Н.А. Морозов, А.А. Квятковский, А.И. Баранников, С.Г. Ширяев, Г.П. Исаев, Г.П. Гольденберг, А.В. Якимова, В.В. Зеге фон Лаутенберг, А.Б. Арончик, Н.Н. Богородский, С.А. Иванова, В.М. Якимов и Н.С. Зацепина — к значительной роли последних двоих мы еще вернемся; остальные — созвездие будущих террористов «Народной Воли». Тихомиров начал привлекать и других полезных людей, в частности, А.В. Корбу (1849–1939) — разведенную даму, ушедшую, как упоминалось, медсестрой на войну, а теперь оставшуюся не у дел: « Отсутствие самого Александра Михайлова в списке не должно удивлять: вскоре после эпизода с неудачным арестом он действительно выехал из столицы: попытался разрешить проблему, остававшуюся до последних дней «Народной Воли» Михайлов поехал в Киев, где тогда находился Зунделевич, также покинувший столицу накануне покушения Соловьева. Зунделевич, ведший до этого финансовые дела с Лизогубом, просветил Михайлова насчет связи с ним, сидящим в Одесской тюрьме, и Михайлов направился в Одессу — подробности последующего — чуть ниже. Деятельность Тихомирова по организации «Свободы или смерти» в отсутствии Михайлова только подчеркивает особую роль Тихомирова в инициировании террора: « Это Когда к концу лета 1879 было принято решение о закладывании мин под железнодорожное полотно, террористы уже располагали необходимыми запасами динамита. Трудно поверить в то, что Тихомиров, которому в это время было уже 27 лет и который, « Сам Тихомиров иногда противоречил своей собственной скромной оценке своих прежних желаний и возможностей: « По тону это совершенно не соответствует уверениям в бесцельности террора! Но идеологические трудности и опасения террористов указаны Тихомировым абсолютно верно. Весной и летом 1879 года деятельность основного ядра революционеров, количественно ничтожного, но состоявшего уже из опытных и сработавшихся кадров, действительно оказалсь на распутьи. Покушение Соловьева, задуманное и осуществленное всего несколькими людьми, фактически покончило с возможностью ведения пропагандистской деятельности — репрессивный зажим стал практически непреодолим. Правительство, в то же самое время, продолжало оставаться возле нижней точки популярности у образованной публики. Все это время продолжала сохраняться угроза серьезной войны, а перед ее лицом правительство вело себя вяло и безинициативно. Русских выпирали и с Балкан, и из зоны Черноморских проливов, ставили им преграды в Центральной Азии. За всем этим стояли англичане, а никаких союзников у России практически не было. Поэтому и правительство можно было бы понять: о какой активности могла идти речь при таких нелегких обстоятельствах? Но всем было Только в январе 1879 состоялось подписание мира в Константинополе, завершившего Русско-турецкую войну. 16-17 / 28–29 апреля 1879 года — через две недели после покушения Соловьева! — Тырновское народное собрание приняло конституцию Болгарии и избрало Александра Баттенбергского болгарским князем. Вслед за тем русские войска покинули Болгарию, на что болгары уже устали надеяться. В России это только подлило масла в огонь: какая-то А далее — новые унижения за унижениями. Царь пытался расколоть кольцо дипломатической блокады, в котором оказалась Россия со времени Берлинского конгресса. Летом 1879 года посол в Берлине П.А. Сабуров зондировал у Бисмарка возможность возобновления «Союза трех императоров», но не преуспел.[795] В августе того же года Александр II прислал к Вильгельму I письмо о том, что недопустимые личные отношения между Бисмарком и Горчаковым вносят осложнения во взаимоотношения между державами; Бисмарк это трактовал как попытку России подчинить Германию и резко ужесточил антирусскую политику, несмотря на противодействие кайзера.[796] В сентябре 1879 Бисмарк составил в Вене тайный договор о взаимопомощи с Австро-Венгрией и начал кампанию уговоров Вильгельма I, считавшего этот договор изменой обязательствам по отношению к России.[797] Бисмарк-таки уговорил старого кайзера подписать этот документ; аргумент, к которому он прибег, оказался таким: он, Бисмарк, якобы предотвратил нападение России на Австро-Венгрию в 1876 году, вступившись за нее, и тогда войска, собранные в Бессарабии, были развернуты против турок[798] — чистейшей воды фантазия! Одновременно по инициативе канцлера в германской прессе развернулась пропагандистская кампания против России как очага и панславизма, и нигилизма.[799] Австро-Венгрия же, вопреки решениям Берлинского конгресса, в этот момент оккупировала Новобазарский санджак — клин между Сербией и Черногорией, официально остававшийся под юрисдикцией Турции[800] — еще одна пощечина России. Правительство подтвердило свою репутацию неудачника, сложившуюся во время Крымской войны, и все последующие войны еще ниже роняли его престиж — так дело и дошло до февраля 1917 года. Все это и привело к концу не только внешнеполитическую карьеру Царя-Освободителя, но и его жизнь: волна террористических актов, нашедших живейшее сочувствие российской образованной публики, продолжилась именно вследствие нижайшего падения царского престижа в 1878–1879 годы. Историческая ответственность за гибель Александа II должна быть в значительной степени возложена и на Бисмарка. До гибели царя еще оставалось достаточно времени, но наиболее проницательные политические деятели прекрасно понимали, что пассивностью теперь ограничиться невозможно, нужно перехватывать инициативу у обстоятельств и у судьбы и что-то делать с продолжающимся Поставить жизнь Последний был председателем многих комитетов, комиссий, совещаний, на которых обсуждались и принимались решения по различным вопросам внутриполитической жизни страны, но особую роль из них играло «Особое совещание для изыскания мер к лучшей охране спокойствия и безопасности в империи», в которую преобразовался тот совет, который был создан сразу после оправдания Веры Засулич, первые заседания которого в апреле 1878 были нами рассмотрены выше. « Оно и выработало Положение о генерал-губернаторствах сразу после покушения Соловьева: « Ответную реакцию революционной публики передает Фроленко: « Валуев прекрасно представлял себе сложность стоящих перед ним задач: он отмечал в дневнике: « Александр II, уезжая в Крым в середине апреля 1879, поручил Особому совещанию под председательством Валуева « Валуев 24 мая 1879 года (накануне суда над Соловьевым) представил Александру II весьма обстоятельный доклад, в котором обращал внимание царя на то, что большинство образованной части общества само встревожено ростом революционной активности народников, но как бы сохраняет нейтралитет, не выступая за правительство. Он утверждал, что большинство господствующего класса настроено к правительству оппозиционно: « Валуев, которому в этом году исполнялось уже 65 лет и, что было важнее, который уже 18 лет близко сотрудничал с царем, действовал на него практически в одном направлении, но успеха так и не добился, понимал поэтому ограниченность собственных возможностей. Потому-то он и постарался в это время обзавестись более молодым, энергичным помощником, а главное — свежим в Петербурге лицом, обладавшим к тому же Имелся в виду граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов (1825–1888). Лорис-Меликов не обделен вниманием наших современников — особенно в последние годы. О нем опубликовано не мало статей (в том числе — в Интернете) и весьма солидная книга.[809] Лорис-Меликов родился в Тифлисе в армянской семье, известной с XVI века. В 1832 году ее причислили к российскому дворянству. Одиннадцатилетнего Лорис-Меликова отправили на учебу в Москву — в Лазаревский институт восточных языков, закончить который ему не удалось: он был исключен за грубую шалость (намазал клеем стул одного из преподавателей — с соответствующим результатом). В 1841–1843 годах Лорис-Меликов учился в Петербурге — в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. В последний год, снимая частную квартиру, делил ее с приятелем — будущим знаменитым поэтом Н.А. Некрасовым. Затем — служба на Кавказе, в почти беспрерывных войнах. В 1854 он отличился при осаде и штурме Карса, а в 1878 был уже командующим при новой осаде и штурме того же Карса — и заслужил за это (сверх орденов) графский титул. Дальнейшая его карьера продвигалась по гражданской части, где его покровителем и оказался Валуев. Особые взаимоотношения Валуева с командующим корпусом на Кавказе Лорис-Меликовым начались, когда тот оказывал покровительство служившему под его начальством старшему сыну Валуева — тоже Петру. Это покровительство послужило поводом для переписки между Валуевым и Лорис-Меликовым и их личного знакомства. Старший сын царского министра был Лорис-Меликов в начале 1879 года был назначен астраханским генерал-губернатором: там в это время возникла угроза эпидемии чумы. Валуев проявил инициативу и по дальнейшему продвижению Лорис-Меликова: его заслуги по борьбе с чумой (непонятно, в чем они заключались, кроме изоляции локального очага — очевидной общепринятой меры в борьбе с таким бедствием) были растрезвонены прессой, и неслучайно вслед за тем Лорис-Меликов и очутился в роли одного из новых генерал-губернаторов — Харьковского, как уже упоминалось. Валуев всеми силами создавал Лорис-Меликову репутацию способного и опытного администратора. Валуев предложил Лорис-Меликову свои услуги по информированию генерала о настроениях и делах в высших государственных и правительственных сферах. Именно Валуев увидел в «победителе Карса» человека, способного провести в жизнь валуевскую политическую программу, разработанную еще в 1863 году.[811] В целях более близкого знакомства генерала с правительственными сферами он летом 1879 года пригласил его в Петербург принять участие в работе возглавляемого им Особого совещания.[812] Тогда между Валуевым и Лорис-Меликовым сложились довольно тесные отношения, причем каждый из них был в этом заинтересован. Переписка между министром и генералом стала для Лорис-Меликова одной из нитей, связывающих амбициозного генерала с высшими правительственными сферами. Политический альянс между Валуевым и Лорис-Меликовым стал возможным потому, что их взгляды на многие вопросы внутриполитической жизни страны совпадали. Более того, было не только совпадение взглядов, но и понимание путей к их осуществлению. Главное, в чем были единодушны и Валуев, и Лорис-Меликов, — это понимание необходимости пересмотреть созданную на базе великих реформ систему общественных отношений.[813] Дальнейшая карьера Лорис-Меликова ныне считается досконально изученной; теперь уже вскрыты тонкости его доверительных отношений и с Валуевым, и с другими лицами на вершине российского государственного управления. Общеизвестна и связь поступков и стремлений кавказского карьериста с параллельной деятельностью его оппонентов-террористов. Однако не принято подозревать, что фактическая связь этих вроде бы противоборствующих политических сил могла иметь прямой и согласованный функциональный характер, в отдельные моменты проявлявшийся совершенно очевидным образом. Хотя связи Лорис-Меликова с его тогдашними начальниками и соратниками по государственному управлению, повторяем, достаточно хорошо изучены, но его взаимоотношения с ближайшими сотрудниками, находившимися у него в подчинении, почти совершенно не исследованы, и, ввиду очень особой тонкости этих отношений, так, вероятно, и не будут никогда полностью расшифрованы. Назначение Лорис-Меликова именно в Харьков имело свою логику: в Москве, Киеве и Варшаве оставались прежние генерал-губернаторы, Тотлебен был уже достаточно знаком с Одессой, бывшей его тылом во время недавней войны, на Петербург Лорис-Меликов еще Политический розыск там оставался в руках Добржинского — это сулило его начальству совершенно невероятные перспективы. В свою очередь Добржинский явно нуждался в начальнике, который его понял бы и оценил, и позволил бы использовать все необычные возможности на пользу карьеры обоих. Так Лорис-Меликов приобрел В историю вошла малоправдоподобная легенда о том, что Г.П. Судейкин якобы собирался сделать невероятную политическую карьеру с помощью террористов. Зато нам уже случалось писать о том, как С.В. Зубатов и А.А. Лопухин (не упомянутый выше Александр Алексеевич, действовавший в 1870-е годы, а его сын Алексей Александрович, действовавший на рубеже веков) вполне реально продвигали свои карьеры с помощью Азефа.[814] Но пионерами-то этого сюжета были Лорис-Меликов и Добржинский! Последний Уже в апреле 1879, вскоре вслед за назначением Лорис-Меликова в Харьков, деятельность Фроленко приобретает новый, необычный характер. Специфическое положение этого предтечи Азефа (сколько таких было еще — и до Азефа, и после!) не могло не накладывать отпечаток и на конкретные мотивы его поведения, и на образ действий. Харьковское покушение Гольденберга, несомненно, поставило Фроленко в тяжелое положение перед харьковским же полицейским руководством. Все последующее свидетельствует о том, что Фроленко доложил начальству все, что знал о Гольденберге, и максимальным образом способствовал его аресту. Но тут получилось так, что Гольденберг оказался затем в самой гуще петербургских заговоров, а Фроленко, зная об этом или нет, обосновался в Одессе — и поэтому решительно ничего не мог предпринять для ареста Гольденберга. Отсутствие значительных успехов в интересах полиции заставляло этого суперагента подтягивать и эту сторону своей деятельности. Фроленко постарался проделать это в весьма специфической манере: чтобы и Весной 1879 года Фроленко присоединяется к группе, ведущей подкоп под Херсонское казначейство. В ее состав входили: Ф.Н. Юрковский («Сашка-инженер»), Е.И. Россикова, Л.Д. Терентьева, А.А. Алексеева, Г.М. Фриденсон, В.И. Сухомлин. Операция завершается почти успехом: 3 июня 1879 года экспроприаторы докапываются до хранилища денег и завладевают громадной суммой — до полутора миллионов рублей; этого хватило бы для финансирования революции не в одной России! Но уже на следующий день похищение открывается полицией, почти все деньги достаются ей (часть Юрковский закопал, но никто из революционеров не вернулся их добывать — и, возможно, правильно поступили!), но все участники подкопа вовремя и благополучно разбегаются, захватив с собой какую-то относительно ничтожную сумму — что-то порядка десяти тысяч рублей. Эта финансовая катастрофа резко ограничила дальнейшие возможности революционеров. Начальство должно было быть довольно: сорвано финансирование революции, но и революционеры все же уцелели — чем не шедевр провокаторского искусства! Вопрос возникает лишь в том, оказался ли этот шедевр продуктом совершенно самостоятельной политики Фроленко или все же был согласован с полицейским руководством. Однозначный ответ на него мы пока дать не можем, но будем упорно стараться в этом разобраться, рассматривая последующую террористическую деятельность Фроленко и его соратников по революции. Хотя к моменту выезда Александра Михайлова из Петербурга дело с Херсонским казначейством не было еще закончено, но, возможно, это сугубо локальное предприятие южных революционеров (в том числе Фроленко) было просто не известно в то время в столице. Недостаток места не позволяет изложить красочные подробности похождений Михайлова с мая по сентябрь 1879 (в Питере, Москве, Одессе, на съездах заговорщиков в Липецке и Воронеже, в имении Лизогуба где-то на Украине и т. д.), но основные сведения все же приведем. Одесситы радовались отлично налаженной ими связи с заключенными в тюрьме, осуществляемой через солдат-жандармов (одним из них был, напоминаем, якобы невинный виновник ареста И.М. Ковальского), а радоваться-то было нечему. Похоже, что вся эта связь происходила под бдительным надзором начальства. Только из этой переписки начальство и узнало о спонсорской роли Лизогуба. Фактически это и стало причиной сурового приговора Лизогубу и его казни в августе 1879 — что и покончило с расчетами революционеров на его капиталы. Доверенность на имя Александра Михайлова, которую составил Лизогуб и передал на волю и которую Михайлов должен был предъявить В.В. Дриго — управляющему имениями Лизогуба, также не осталась секретом для властей. Дриго же, пользуясь отсутствием шефа и столковавшись с его родственниками, уже начал злоупотреблять своим положением в их и в собственных корыстных целях. Возникновение конкурентов в лице Александра Михайлова вовсе его не обрадовало — но с Михайловым шутить не приходилось. Тут же, однако, к Дриго нагрянули жандармы. Дриго, воспользовавшись этим, сначала по-хорошему попытался избавиться от Михайлова, а затем предал его. Но великий «Дворник» и тут сумел унести ноги, находясь даже в совершенно незнакомой местности. Целый год жандармы пытались как-то использовать завербованного Дриго, но это было уже бесполезно. Тогда его арестовали в августе 1880 года и вкатали ему каторжный срок за финансовую помощь революционерам — договоренность с жандармами, не подкрепленная пользой для них, многого не стоила! Михайлов же, хотя и спасся, но остался в результате этой истории без искомых денег. Рассмотрим теперь другие организационные проблемы террористов. Когда террористы готовили еще покушение Соловьева, их оппоненты в собственных рядах уже подняли вопрос и получили принципиальное согласие террористов на общий съезд всей организации для выяснения назревших проблем. Плеханов и Попов устроили в Саратове организационный центр этого мероприятия. Нетрудно было поддерживать связь с ведущим центром, оставшимся в Питере, но значительно труднее было оповестить всех пропагандистов, рассеянных по провинции, и тех деятелей, которые разбежались из столицы по всей России накануне покушения Соловьева и сразу после него. Попову и другим пришлось проделать немало поездок, чтобы обеспечить общий сбор. Он был назначен в Тамбове и названы его приблизительные сроки в конце июня 1879. Александр Михайлов, поставленный в курс дела, оповещал нужных встреченных людей во время своих лихорадочных перемещений, в частности — установил контакты с Желябовым, после пропагандистских попыток летом 1878 года вынужденным перейти на нелегальное положение. Притом и Фроленко совершил упомянутый вояж в Петербург (очевидно — уже после провального завершения дела в Херсоне) и тоже собирал людей на съезд. Он пригласил туда Желябова (это сделал и Михайлов), Баранникова и Колодкевича[815] — но не Перовскую! Террористы, однако, не надеясь получить большинство на съезде и добиться необходимых для них резолюций, и затеяли поэтому « То, о чем предпочел умолчать Михайлов перед следователями, пояснил позднее Фроленко: « Тун пишет чуть по-иному, не претендуя на абсолютную точность и основываясь на опубликованных показаниях Гольденберга: « В Липецке произошел крайне интересный инцидент. Фроленко, обнаружив среди собравшихся Гольденберга, резко протестовал за его спиной перед остальными, заявив, что болтливость и несерьезность этого субъекта исключают возможность доверить ему какие-либо серьезные конспиративные секреты. Заявление было принято к сведению: при Гольденберге старались говорить не обо всем, его не информировали о последующем общем съезде, куда он, в отличие от остальных участников сбора в Липецке, так и не попал.[819] Позднее, после ареста Гольденберга (об этом ниже), «прогноз» Фроленко действительно полностью оправдался: следствие выяснило у Гольденберга все подробности Липецкого съезда и многое сверх того. Показания Михайлова уже на следствии над ним и имели целью дезавуировать сведения Гольденберга. Первые же приехавшие в Тамбов революционеры (Попов, Вера Фигнер, Аптекман и еще несколько) сразу стали объектами пристального внимания полиции. Во избежание общего провала место съезда было изменено — и об этом сообщено в Питер. В результате все участники Липецкого съезда (кроме, разумеется, Гольденберга) прямо проследовали по новому названному адресу — в Воронеж. Тех же, кто не был в Липецке, но были приглашены, но еще не доехали до Тамбова, постарался встретить и перенаправить Попов. На вокзале в Козлове, где, по-видимому, была изначально назначена контрольная явка — в качестве поста, предупреждающего о возможной опасности, Попов встречал всех подъезжающих и направлял в Воронеж. Кто именно пригласил на съезд Перовскую — не ясно, но Попов в Козлове встретил и ее — и она уже была вдвоем с Фроленко![820] Об участниках съезда в Воронеже сведения несколько разноречивы. Фигнер называет 19 участников: будущие народовольцы — Александр Михайлов, Квятковский, Морозов, Баранников, Тихомиров, Ошанина, Фроленко, Желябов, Н.Н. Колодкевич, Перовская, В. Фигнер, Ширяев, будущие чернопередельцы — Н.А. Короткевич, М.Р. Попов, Плеханов, Г.М. Тищенко («Титыч»), С.А. Харизоменов, Аптекман, О.Е. Николаев.[821] Попов не упоминает Короткевича и Николаева, но называет еще народовольцев Сергееву и Г.П. Исаева и чернопередельцев М.В. Девеля, Г.Н. Преображенского («Юриста») и Хотинского. Он пишет: « О самом течении съезда такие свидетельства: М.Р. Попов: « Н.А. Морозов: « М.Р. Попов: « М.Ф. Фроленко: « М.Р. Попов: « Деталям о составе руководящих органов, приведенным Поповым, противоречит его собственное замечание в отношении последующих событий: « Плеханов и Попов понапрасну понадеялись на поддержку провинциальных пропагандистов. Из собравшихся в Воронеже одни готовы были осуществлять цареубийство собственными силами, а другие не возражали, поскольку их от этой чести освободили, но в принципе почти все были Тихомиров комментировал это таким образом: « Процитируем собственный текст из другой книги: « В такое состояние был приведен Соловьев вопреки его воле. Теперь же подобное должны были испытывать все участники Липецкого и Воронежского съезда и все их единомышленники, санкционировавшие цареубийство и ощутившие к этому причастность. Возникает лишь вопрос о том, насколько эту иллюзию разделял сам Тихомиров, так великолепно ее разъяснявший через десяток лет, а в 1879 году сделавший более остальных для того, чтобы внедрить эту идею в сознание соратников, менее способных к абстрактным рассуждениям? Или изначально он предполагал обратить Детали организованных террористических актов дают ответы на эти вопросы. Интереснейший момент связан с выступлением Андрея Желябова. Об этом рассказывает Вера Фигнер: « Ее дополняет Михаил Попов: « Это очень принципиальный момент. С одной стороны, террористы и их ближайшие товарищи оставались Однако в конкретной ситуации 1879 года призыв к аграрному и фабричному террору был явной утопией: никто ему следовать не собирался, хотя единичные конфликты на социальной почве могли приводить к подобным эксцессам — но даже и единичных примеров история практически не сохранила (в отличие от дореформенных времен). Следовательно, это было просто фантазией и свидетельством незрелости тогдашних революционеров — на что справедливо позднее указывал Тихомиров. В то же время чисто практически Желябов был вполне прав: либералы (т. е. в основном те же помещики) оставались естественными союзниками революционеров, которых не следовало отталкивать. Даже Баранников это понимал, а Морозов выражался совершенно четко: « Но ведь как раз « Но ведь с тех пор ничто на свете в столь общем плане практически не переменилось. Тот же Морозов цитирует Клеменца, с которым (и с Тихомировым и Плехановым) он еще недавно редактировал «Землю и Волю». Клеменц заявлял: « Социалист-революционер историк Е.Е. Колосов, близко сотрудничавший в конце века с Н.К. Михайловским, писал в 1917 году — прямо накануне большевистского переворота и за три месяца до разгона большевиками Учредительного собрания: « Сам же Н.К. Михайловский (под псевдонимом Гроньяр) опубликовал в № 3 «Народной Воли» (датирован 1 января 1880) программную статью, в которой говорилось: « О какой борьбе Все это в совокупности было совершенно справедливо: невозможно соединить теоретические принципы социализма с борьбой за политическую свободу (современные западные «социалисты» — просто Все, что оставалось этой маленькой группе людей — это признать, что они абсолютнейшие утописты и никому не нужные персонажи, как оно вроде бы и было на самом деле. И подобные настроения в их среде действительно возникали в то время. Заведующий их типографией Николай Бух вспоминал: « Это было вполне серьезно, тем более, что в отношении Клеточникова Бух несколько обольщался. Но и у Буха не хватило душевных сил бросить дело и последовать совету своего « Что же касается стремлений самой интеллектуальной верхушки террористов, то в отношении них можно выдвинуть следующие соображения. Логический абсурд, в котором они очутились, был все же не полным. Существовала еще одна теоретическая возможность: сохранить самодержавие, но самим захватить в нем власть. Самогипноз, в какой все они погрузились, позволял расценивать такую возможность как достаточно реальную. Много позднее выяснилось, что в принципе это не было утопией: Ленину, Троцкому, Сталину и двум-трем десяткам тысяч их единомышленников (весной 1917 их было не более того) именно это и удалось. Поэтому ничего удивительного нет в том, что Тихомиров и Александр Михайлов попытались достичь того же — ведь по энергии, решительности и вере в собственную победу они нисколько не уступали Ленину, Троцкому, Сталину и самым Заметим притом, что сами Михайлов, Тихомиров, а затем, возможно, Желябов, никаким Но все это не выглядело инсценировкой ни для многих миллионов россиян, ни для непосредственных участников этих акций — включая несчастного Соловьева. В смысле же этих совсем не бессмысленных террористических представлений нам еще предстоит разбираться. Отвлекаясь же от технических деталей и тактических уловок, в которые были посвящены явно немногие из ведущих террористов, мы можем сформулировать главный жизненный принцип всех заговорщиков, объединившихся летом 1879 года. Он сводился к альтернативе: Победа или Смерть, которую более точно, чем Тихомиров, сформулировала Вера Фигнер. Разумеется, в личном плане всех все равно ждала смерть — безо всяких альтернатив. Насладиться, однако, перед этим победой — вот ведь в чем был максимальный выигрыш! Была ли хоть у кого-нибудь из них такая возможность? Но и в самом мрачном варианте тоже не следует видеть ничего особенного: ведь даже и Ленин, Троцкий и Сталин практически добились совсем не того, чего хотели и о чем мечтали! Однако, как гласит принцип Тут, однако, мы отступим от канонов, принятых в революционных и в контрреволюционных учебниках: указанная альтернатива не исчерпывала всех их перспектив. Существовал еше и третий вариант: кто-то более умный, сильный и хитрый соблазнит или заставит их силой или обманом пойти Вопрос о подконтрольности всей этой лихой компании более могущественным силам нужно поставить уже в отношении событий лета 1879 года. Вот какое временное разрешение он получил, по нашему мнению, в тот момент. Фроленко отдал полиции деньги Херсонского казначейства, но не отдал исполнителей ограбления. Согласовано ли было такое решение с Добржинским и его публикой — не ясно. Во всяком случае, Фроленко, получив приглашение сначала в Тамбов, а затем и в Липецк, заведомо решил не выдавать первоначальную встречу, а поприсутствовать, послушать, посмотреть и подумать. Заметим, что после Липецка у него оставалась практическая возможность выдать всех заговорщиков, собравшихся на общий съезд. Так или иначе, он решил самостоятельно разобраться с этим, постаравшись изолировать Перовскую. Липецкий съезд прошел безо всяких помех со стороны полиции — значит, выдан он действительно не был. В Липецке же Фроленко, во-первых, убедился в том, что Тихомиров, Михайлов и прочие настроены очень серьезно. К тому же ему оказали должный почет и доверие: он был избран в руководящую Тут Фроленко поспешил срочно перехватить Перовскую — до того, как она узнала новый адрес съезда в Воронеже. Фроленко изложил ей свою новую жизненную программу: они получали реальную (как ему казалось тогда) возможность принять непосредственное участие в цареубийстве. Это списало бы с них все прегрешения перед преданными товарищами. Таков был предложенный им путь обретения и внутренней, и внешней свободы и возрождения политической чести. Следует ли сомневаться в том, что такой план должен был вызвать у когда-то честной революционерки Перовской полный восторг? (Нам очень нравятся словосочетания типа С этого момента ряды крайних экстремистов пополнились такими сверхъестественными энтузиастами, как Фроленко и Перовская. Они тоже должны были ощутить небывалый моральный подъем, осознав и ощутив собственную принадлежность к кругу цареубийц. Ни ногой они больше не появились в Харькове, с головой погрузившись в дело подготовки покушений. Агентами полиции они больше не были!.. Исчезли — и были таковы! Но счастье это оказалось для них весьма недолговечным: продавшим душу очень нелегко выкрасть ее обратно!.. |
||
|