"Заговор графа Милорадовича" - читать интересную книгу автора (Брюханов Владимир Андреевич)

Предисловие

В ХХ веке наша страна являлась полигоном для проведения самых разнообразных социальных экспериментов. Сейчас это как бы общепризнанный факт — независимо от того, кто и как относится к авторам экспериментов, к их мотивам и практике воплощения их идей. Между тем, далеко не столь общепринятым является понимание того, что все эксперименты проходили не только не на голом месте, но были как бы естественным развитием экспериментов, осуществленных в России много раньше.

В настоящее время в историографии дореволюционного периода в значительной степени продолжают господствовать легенды, созданные несколькими поколениями российской интеллигенции еще второй половины ХIХ и начала ХХ вв.

Наиболее характерной чертой тогдашних интеллигентов, до сего времени имеющих славу гуманистов и эрудитов, было их вопиющее невежество.

Знаменитый сборник «Вехи», вышедший в 1909 году, поразил тогдашнюю интеллигенцию обвинением ее в верхоглядстве. Многим это обвинение показалось незаслуженным и клеветническим. На самом же деле «Вехи» были значительно более сильным свидетельством всеобщего невежества, нежели предполагали сами авторы — высокообразованные Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, М.О.Гершензон, А.С.Изгоев, Б.А.Кистяковский, П.Б.Струве и С.Л.Франк, поскольку неопровержимо демонстрировали дремучее невежество и самих авторов.

И «Вехи», и другие их произведения наглядно показывают, что никто из них не был даже знаком с идейным наследием ХVIII века — в противном случае эти критики революционного экстремизма легко бы нашли аналогии того же рода, что приводятся нами в нижеследующем ВВЕДЕНИИ к данной работе. Струве, например, прекрасно владел экономической историей России с самого конца ХVIII века, но мало что знал о более ранних временах; его экскурс в историю воцарения Анны Иоанновны, приведенный ниже, был для него нетипичным исключением.

Но среди политиков начала ХХ века были и подлинные эрудиты в российской истории — в том числе В.О.Ключевский, пытавшийся в 1905–1907 гг. подключиться к политике, а среди прочих — кадет П.Н.Милюков, меньшевик Г.В.Плеханов и большевик М.Н.Покровский. Все они претерпели жесточайший крах в своей практической деятельности. Эти примеры подчеркивают беспомощность тогдашних идеологов.

Никто, разумеется, не должен требовать от ученого историка маршировки по улицам во главе вооруженных отрядов или митинговой агитации, но хоть на разумные советы эрудитов можно было бы рассчитывать? Увы, ничего подобного ни от них, ни от нескольких десятков других великолепных историков тогда дождаться было невозможно.

Редкостное для него озарение посетило Милюкова лишь за неделю до Октябрьского переворота. Выступая в Совете Республики, Милюков сравнил Ленина с крупнейшим идеологом славянофилов И.В.Киреевским: «Дворянин Ленин — подлинный портрет дворянина Киреевского, когда утверждает, что из России придет новое слово, которое возродит обветшавший Запад и поставит на место старого западного доктринерского социализма новый социализм, направляющий действия голодающих масс, который физической силой заставит человека ломать двери социального рая».

Увы, к этому моменту сам Милюков полностью утратил политическое влияние, а образовательный уровень его слушателей просто не позволил им понять, о ком и о чем шла речь. Большинство газет, излагая это выступление, выпустили непонятное место, а присутствовавший американец Джон Рид по созвучию фамилий решил, что Милюков почему-то сравнил Ленина с Керенским.

Невежество тогдашних россиян — и образованных идеологов, и широчайшей публики — было не столько их виной, сколько бедой. В России относительно недолгие периоды либерализма и гласности постоянно прерывались полосой жесточайших преследований любой политической оппозиции: политики, действовавшие неправедно, не могли допускать разоблачений собственных деяний и собственных помыслов. Никакие блага свободы, дарованной сверху, не гарантировали их сохранения впоследствии, что настраивало наиболее скептичных россиян на мрачный лад.

Вот как, например, прокомментировал всеобщую эйфорию, охватившую дворян после убийства Павла I, посол в Лондоне граф С.Р.Воронцов в письме к сыну — известному позднее М.С.Воронцову: «Современное положение страны есть лишь не более чем временное облегчение от тирании, и наши соотечественники похожи на римских рабов во время сатурналий, после которых они опять становились рабами».

Подобная точка зрения была в ту пору достаточно распространенной. Примерно тогда же, в 1802 году, знаменитый реформатор российских законов М.М.Сперанский в записке, предварявшей начало этих реформ, констатировал: в России есть «два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только в отношении ко вторым. Действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов».

Результатом отсутствия свободы и гласности и стала вопиющая историческая, а следовательно — и политическая безграмотность россиян, ибо не было возможностей для формирования прочной идейной и духовной преемственности.

Даже сегодня события двадцатилетней и даже десятилетней давности нередко остаются тайной за семью печатями — настолько прочно они были похоронены в свое время.

То же происходило и с различными общественными идеями: если они не были общеупотребительны, то через несколько лет от них не оставалось и следа; через десятилетия забывались и общеупотребительные.

Так в России было почти всегда: новое поколение начинало свое духовное формирование едва ли не на пустом месте, и по-иному быть не могло — предшественники не могли делиться собственным идейным наследием, т. к. это грозило вполне реальными репрессиями.

Вот несколько разнообразных примеров из далекого прошлого:

1) В конце царствования Екатерины II видные идеологи А.Н.Радищев и Н.И.Новиков едва не потеряли головы за деяния, которые не были бы расценены даже как проступки в начале того же царствования. За что они пострадали — тогда не знал почти никто, а сейчас знают очень немногие.

2) Вплоть до 1905 года в подцензурной печати невозможно было даже упоминать об обстоятельствах смерти Петра III и Павла I, а второй из них до момента своего восшествия на престол в 1796 году ничего не мог узнать о судьбе первого — его собственного отца, погибшего за 34 года до того.

3) Через несколько лет после казни декабристов юные Герцен и Огарев дали клятву хранить верность якобы пострадавшему в декабре 1825 года великому князю Константину Павловичу — получить более точные и достоверные сведения о прошедших событиях им было просто неоткуда.

4) В конце царствования Николая I к смертной казни (замененной каторгой и последующей солдатчиной) был приговорен один литератор (Достоевский) за то, что в кругу друзей зачитал вслух письмо другого литератора (Белинского) к третьему (Гоголю).

5) Почти за четыре десятилетия до 1917 года народоволец Н.А.Морозов высказывался против созыва Учредительного Собрания на основе всеобщего избирательного права, справедливо считая, что революционерам невозможно получить поддержки такого форума. Разогнать Учредительное Собрание, если оно не поддержит победивших революционеров, предложил и Г.В.Плеханов на Втором Съезде РСДРП в 1903 году — об этом в 1909 году напомнили авторы «Вех». Сторонники же Учредительного Собрания в конце 1917 года наивно игнорировали столь ясные, но забытые предупреждения.

Если этого мало, то можно продолжать до бесконечности.

В целом гражданские свободы всех классов и сословий России в течение полутора веков до 1917 года постепенно расширялись. Например, еще в декабре 1801 года право покупки земель было даровано и купцам, и государственным крестьянам — почти половине населения тогдашней России; дворяне имели его и раньше. В определенном смысле наши тогдашние соотечественники, о которых написаны приведенные строки Воронцова и Сперанского, имели больше прав, чем современные россияне — и на что же ушло два века?!

Но по-настоящему полная гласность в прессе практиковалась в России только с октября 1905 по начало 1917 года. Иностранцы поражались тому, насколько вольно вела себя российская печать даже во время Мировой войны, когда во всех демократических странах свирепствовала цензура. Тем более ужасной оказалась последующая катастрофа.

Перелом случился в феврале 1917, когда царское правительство в течение последних пяти дней своего существования препятствовало публикации сведений о событиях, происходивших в столице, совершенно дезориентировав, таким образом, общественное мнение читающей публики.

Сразу после падения царизма принудительным образом закрылись газеты Союза Русского Народа. Мало кто тогда понял, что это — начало конца свободного слова, а прежние читатели черносотенной «Земщины», за неимением более подходящего, переключились на «Правду».

С этого времени и выяснилось, что весь идейный багаж российских политиков, достигнутый в высокоинтеллектуальных спорах сторонников монистического взгляда на историю с адептами философского идеализма, не может сослужить им никакой практической службы. В годы, последовавшие за 1917, всех их оптом и в розницу отправили на свалку истории.

Трагедией тогдашних интеллигентов стали не только их незавидные судьбы. Еще большей и их, и нашей трагедией стало то, что все эти люди просто не поняли, что и почему с ними произошло. Это и предопределило исход их и отчасти наших жизненных путей.

Ничего не поняли ни изгнанники, бредущие по дорогам разоренной России, ни эмигранты в парижских бистро, ни узники лубянских подвалов. Никто из уцелевших и поведавших об испытанных ужасах не смог их объяснить и, главное, не имел оснований заявить, что когда-то мог все это предвидеть и боролся с предвиденной угрозой.

Наиболее яркое признание этой ситуации содержится, на наш взгляд, в письме известного историка, публициста и общественного деятеля, экс-министра исповеданий Временного правительства А.В.Карташева, написанном в самом конце 1917 года в каземате Петропавловской крепости (откуда ему позже посчастливилось выбраться, а спустя долгие годы умереть в Париже):

«Многие из нас во дни юности с недоумением воспринимали общую идею Л.Толстого в его «Войне и мире». Что люди не герои, а пешки; ими движет не их сознательная воля, а неведомая сила — это казалось нам пародоксом, резко противоречащим ежедневной действительности. В этой действительности все происходило так, как хотел министр внутр[енних] дел, губернатор и, наконец, частный пристав. С другой стороны, все неуклонно шло туда, куда вел профессор, публицист, политик, просветитель народа — интеллигент. Обе стороны достигали соответственных их условиям результатов. Никакой неведомой силы. Полное торжество планомерной работы сознательной воли. Так могло казаться в мирные будни нашей жизни.

Но вот настали катастрофические дни всемирной войны и затем — нашей революции. К этим явлениям закаленные теоретики устремились каждый со своей маленькой теорией и вытекающим из нее прогнозом или практической программой. И на глазах у всех, в краткий срок эти построения одно за другим рассеивались, как дым. Оконфузились все: статистики, экономисты, государственники, социологи, социалисты, даже военные авторитеты. Все выходило и выходит не так, как ожидали по выкладкам будничной науки и сознательного практического управления событиями. /…/

И всякому воочию теперь видно, что нет на земле мудрецов: ни королей, ни полководцев, ни канцлеров, ни политиков, кто знал бы когда, как окончится эта война и какие еще самые поразительные, самые невероятные последствия она за собой повлечет. Смирись, гордый человек, ты ничего не знаешь! Стихия жизни бездонно глубока и необразимо сложна. /…/

Человечеством управляет неведомое».

После таких резких и достаточно справедливых слов остается отбросить в сторону перо (в данном случае — компьютер) и отдаться на волю стихии. Удерживает только боязнь оказаться в одночасье в крепости, а более того — опасение, что другие тоже туда могут попасть; хочется хоть чем-то им помочь.

Поэтому мы все же попытаемся кое в чем разобраться.

К тому же, вопреки мнению Карташева, многое из того, что случилось в России в 1917 году и позже, можно было предвидеть заранее. И действительно были люди, способные на такое предвидение. Справедливость требует их назвать, и мы постараемся это сделать.

Таковыми, однако, никак нельзя считать победителей октября 1917 года, хотя все тогда происшедшее казалось не только результатом их практической политической борьбы, но и торжеством единственно верного научного учения. Увы, торжество оказалось недолговечным: уже в 1921 году им самим пришлось признать, что их великолепные доктрины решительно расходятся с проклятой реальностью — и отступить. Еще через пять-шесть лет это расхождение усилилось, и пришлось изрядному числу победителей проследовать в Соловки и Нарым, а через двадцать лет после 1917 года сгинули почти все — тоже ничего не успев понять ни перед арестом, ни перед смертью. Эти короли тоже оказались голыми, но рекламу себе создали столь громкую и славную, что их наследники постарались использовать ее в полной мере.

Единственно верное учение, замороженное и лакированное как ленинская мумия, оказалось в такой законсервированной форме невероятно живучим, уцелев даже после убийственных разоблачений 1956–1964 гг. Вот оно-то, увы, впервые за последние столетия и сформировало идеологическую преемственность, просуществовавшую уже почти век!

В основе ее историографической составляющей были все те же дореволюционные интеллигентские легенды — только с некоторым перекосом в сторону усиления роли «пролетариата» и его «революционного авангарда». Коммунисты, сменившие дореволюционных большевиков, захватили себе, на правах победителей, не только настоящее и будущее, но и прошлое страны.

История в их изложении выглядела бравым маршем: в 1896 году мы организовали забастовку в Петербурге, в 1917 — социалистическую революцию в России, а в 1945 спасли человечество от нацизма; теперь, если удастся выполнить нашу замечательную Продовольственную программу, мы, может быть, сумеем даже накормить Советский Союз. Если что не так, то мыне виноваты: большое и хорошее дело сделали, а, как известно, лес рубят — щепки летят…

С лета 1918 года точка зрения «Правды» оставалась единственной, имеющей право на существование, причем в строгих временных границах: нередко попытка исповедывать то, что еще несколько лет назад печаталось в «Правде», могла окончиться весьма плачевно для любителей следовать ортодоксии.

Объективные исторические исследования в коммунистическую эпоху не прекратились, но порядочным ученым приходилось отыскивать ниши и лакуны, не заполненные доверху всеобъемлющим единственно верным учением.

Увы или к счастью, но и коммунистический эксперимент завершился не очень здорово, хотя, на наш взгляд, поводов для уныния нет: в Анголе или Эфиопии жизнь сейчас намного хуже, чем в России — возможно потому, что многие наши ныне здравствующие соотечественники очень старались помочь и этим странам.

Поводов для уныния пока нет, но они могут появиться через полвека или век, если выяснится, что к тому времени жизнь в Анголе и Эфиопии станет все же лучше, чем в России.

Не пора ли, пока не поздно, позабыть о сладких сказочках и попытаться разобраться в том, что же случилось с нашей страной в последние века и почему?

Снова мы имеем гласность лишь с 1990–1991 гг.

Надолго ли?

Воспользуемся, однако, остающейся возможностью.

Прежнее нагромождение лжи и полуправды побуждает современных историков углубляться в частности и детали. Многообразие фактов, требующих корректировки принятых концепций, вполне оправдывает подобный подход. Между тем, в пересмотре нуждаются и сами основы основ прежних легенд, созданных задолго до Советской власти.

Еще в 1848 году однокашник А.С.Пушкина по Лицею барон М.А.Корф в предисловии к своей книге о событиях 14 декабря 1825 года высказался вполне по-современному: «Иностранцы, говоря о России, часто ошибаются даже и тогда, когда хотят [здесь и повсюду ниже выделение слов в цитатах принадлежит самим авторам оригинальных текстов — кроме особо оговоренных случаев] быть правдивыми, а русские писатели ограничены условиями, сколько необходимой, столько же и благодетельной в общественном нашем устройстве, цензуры. Притом, в событиях политических, частные лица знают, большей частью, только внешнюю сторону, одни признаки или видимое проявление предметов, так сказать только свое, тогда как в делах сего рода главный интерес сосредоточивается, часто, на тайных их причинах и на совокупности всех сведений в общей связи. Наконец, есть подробности, которые, таясь в неоглашенных государственных актах, или сохраняясь в личных воспоминаниях самих деятелей, недоступны для массы. От того все изданные доныне описания упомянутого периода времени или наполнены ошибками, пропусками, не редко и преднамеренными умолчаниями, или же повторяют вещи всем известные, с большими только или меньшими украшениями слога и фантазии».

Не принципиально, на наш взгляд, улучшилась ситуация и к настоящему времени, причем применительно не только к отдельным периодам (вроде того, который имел в виду Корф), но и ко всей российской истории последних веков.

Хотя сегодня нужно снять шапку перед профессионалами и энтузиастами, опубликовавшими и проанализировавшими за последние десять-пятнадцать лет огромную массу ранее сокрытых или забытых документов, но общая слабость современных конструктивных концепций снижает результаты их достижений: марксизм позорно ретировался, но оставил после себя нечто худшее, чем просто идеологический вакуум.

Величайшим достижением единственно верного учения остается то, что вдалбливаемые догмы сформировали устойчивый каркас фактов, которые почитаются важнейшими и непререкаемыми; все же остальное — мелочи, не заслуживающие серьезного внимания. В итоге все споры с единственно верным учением вынужденно происходят как бы на его территории, где коммунисты прочно обосновались как в отдельных уголках, так и на широчайших просторах исторических эпох. На самом же деле и самые «непререкаемые факты» — сплошь и рядом ложь и полуправда.

Коварное нападение Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года — один из таких «фундаментальных фактов», незыблемость которого не могла быть поколеблена ни при какой, казалось бы, идеологической ревизии. И тем не менее книги Виктора Суворова подорвали эту общепринятую догму!

Величайшей заслугой Суворова является то, что использованные им материалы давно и открыто опубликованы — только среди миллионов читателей он оказался первым, способным проникнуть в логику действительно объективных событий и скользких намеков и умолчаний. К сожалению, его рассуждения заметно теряют обоснованность и солидность, как только объект исследования оказывается за границами профессиональных знаний этого незаурядного мыслителя. По меньшей мере сомнительной представляется и главная цель, преследуемая им: реабилитировать от якобы незаслуженных упреков величайшего гения всех времен и народов товарища Сталина, обезглавившего накануне войны собственную армию, и, вместе с родным ведомством товарища Резуна, проспавшего-таки момент начала гитлеровского вторжения.

Однако все последующие серьезные попытки историков-профессионалов разобраться в истине путем целенаправленных архивных изысканий и логического анализа неопровержимо подтвердили наличие рационального зерна в открытиях Суворова. Еще более поучительно, что большинство критиков Суворова просто оказалось не способно отказаться от традиционно затверженных лозунгов!

И давно известные факты российской истории, и новейшие открытия сплетаются ныне в причудливом калейдоскопе, не обнаруживая не малейшей склонности к внутреннему логическому тяготению. Конечно, никакая логика не была нужна тогда, когда по страницам учебников истории гуляли такие персонажи как английский шпион Шамиль или агент гестапо Троцкий — столь же реальные, как дракон с девятью головами. Но и в новейшую эпоху ощущается четкое стремление вполне определенных кругов оперировать не логикой и фактами, а пропагандистскими клише. Сейчас намечается новый виток фундаментальной перекройки российской истории — все по тем же коммунистическим рецептам («История — опрокинутая в прошлое политика», — прекрасно сформулировал когда-то М.Н.Покровский), — но в угоду уже новейшим фантазиям идеологов.

Если в советские времена страницы истории заполнялись бесчисленными подвигами революционеров — от декабристов до сталинистов, то теперь в разряд положительнейших героев возводят их традиционных противников. В сущности, то же самое происходило и в исторических изысканиях послереволюционной эмиграции, а позднее — и в трудах историков-диссидентов. Но много ли нужно усилий, чтобы черное объявить белым и наоборот? Еще легче того заменить белым красное! Станет ли от этого история яснее и понятнее? Кому какая польза, если «доброго дедушку» Ленина заменит «добрый дедушка» Александр III или кто-нибудь еще?

Неужели не ясно, что политики, процветающие на своем поприще, не могут быть травоядными, а заведомо должны быть хищниками? Да и идиотом преуспевающий политик быть не может, а потому, если в истории России и присходили идиотские события (вроде 14 декабря 1825 года или 9 января 1905 года), то кто-то из весьма неглупых людей либо погрел на этом руки, либо, по меньшей мере, пытался погреть!

Все кто интересовался историей разведок, отлично знают, что величайшими разведчиками следует считать не тех, кто гормко провалился (вроде Р.Зорге или Фишера-Абеля), а тех, кто уцелел на своих постах, избежав разоблачения. В неменьшей степени это относится и к политическим заговорщикам. А между тем, если имена повешенных террористов и бунтарей на слуху у миллионов, то из подлинных руководителей заговоров некоторые даже просто не попали в исторические хроники, а если и сохранили известность, занимая особое положение и будучи личностями немалых масштабов, то своей деятельностью на совершенно ином поприще. Между тем, цели и идеалы этих невидимок, их хитроумные замыслы, победы и поражения, значительно важнее, интересней и поучительней, чем все похождения марионеток, плясавших под их дудочку. Открыть их имена и разобраться в их деятельности — задача невероятной сложности и тем большей увлекательности!

Основным объектом нашего исследования является российское революционное движение — совершенно уникальное явление, беспрецедентное по размаху, продолжительности и безрезультатности. Оно длилось целое столетие.

Завершением, понятно, стала революция 1917 года, а начало, по некоторой иронии судьбы, произошло почти ровно за век до того: в канун 1817 года члены тайного общества «Союз спасения» высказали намерение к цареубийству.

В сюжетах этого начального периода не было такой уж особой важности, тем более, что тогда все ограничилось одними разговорами в узком кругу. К тому же Н.П.Огарев, критикуя первое публичное издание упомянутой книги Корфа в 1857 году (сначала было два «закрытых» издания — только для членов царской фамилии; традиционное классическое отношение к гласности!), справедливо отметил: «за этой мыслью не нужно даже было ходить в Европу и искать ее во французской революции и немецких тайных обществах: само правительство приучило Россию хладнокровно смотреть на нее. Тогда еще живо было в памяти не только беззаконное, но награжденное убийство Петра III и вероломное убийство Иоанна Антоновича; а убийство императора Павла совершилось почти что на глазах людей, участвовавших в заговоре 14 Декабря. Что мудреного, что мысль о цареубийстве из дворцовой семейной хроники перешла в тайное общество?»

Однако Огарев тут же разъяснил, что хотя сама мысль о цареубийстве и не была оригинальной, «но то, что эта мысль явилась не в династическом, дворцовом интересе, а в интересе гражданского развития народа», стало принципиальной новизной. С такой оценкой нужно согласиться, хотя понимание и декабристами, и самим Огаревым интересов гражданского развития народа было достаточно своеобразным — но об этом ниже.

Разумеется, на протяжении последних столетий нечто похожее происходило и в Европе — от упомянутых Огаревым Франции и Германии ХVIII-ХIХ веков вплоть до современной Северной Ирландии. Но там коварные политические заговоры и террористические злодейства либо выдыхались в течение коротких промежутков времени, либо ограничивались весьма локальными территориальными масштабами. Ведь нужно же согласиться, что Россия — не Сербия, не Ольстер и не Страна Басков, а поэтому, при всем уважении к названным (а также и другим) странам и регионам, политическая борьба в ней имела и имеет существенно большее значение для судеб мира и гораздо более поучительна.

Неудивительно поэтому, что в последние годы не иссякает интерес и исследователей, и читателей к тайнам, сопровождавшим деятельность и революционеров, и их противников. В свое время, в двадцатые годы двадцатого века, и в Советском Союзе, и в эмиграции была опубликована масса воспоминаний и исследований на эту тему. Ныне многие из них переизданы, а иные, во всяком случае, доступны в библиотеках для современных профессионалов. В сочетании с новейшими архивными изысканиями и аналитическими разработками это создает весьма обширную информационную базу, хотя и по сей день еще многие архивы заперты благодетельной цензурой от независимых исследователей.

Беда только в том, что за деревьями, как это нередко случается, по-прежнему не видно леса, основательно прореженного коммунистической прополкой. Да и вырубать-то было, повторяем, нетрудно: ведь даже непосредственные участники и свидетели прошедших событий мало что усвоили. Не слишком преуспело, на наш взгляд, и большинство современных авторов. Между тем, как показывает пример В.Суворова, российская история не столько не написана, сколько просто еще не прочитана: фактов — изобилие, а логики нет. К истории революционного движения это относится ничуть не в меньшей мере, чем к преддверию событий 22 июня 1941 года.

Поэтому автор предлагаемой работы и взялся за свой труд, искренне надеясь не только и не столько осветить темные моменты, но и вывести всю проблематику исследования истории революционного движения за рамки традиционной и насквоь лживой легенды о непримиримой борьбе революционеров и правительства.

Нами не ставилась задача подробного исследования и освещения российской истории, предшествовавшей 1817 году, однако полностью отказаться от этого не было возможности: целесообразно было уяснить общие тенденции исторического процесса в России, сохранявшиеся в течение всего рассматриваемого периода, а также и до и после него. Кроме того, невредно было разобраться в обстановке, сложившейся к моменту возникновения революционного движения, определившей мотивы деятельности наших героев.

Рассматривая хитросплетения российской политической борьбы, невозможно обойтись без хотя бы краткого анализа связанных с ними социально-экономических процессов.

Как и абсолютное большинство россиян старшего поколения, автор этих строк воспитан в марксистских канонах, но не ностальгические воспоминания о юности и не дань ушедшей моде заставляют прибегать к традиционному подходу.

Трезвый экономический подход стал действенным инструментом анализа социально-политических явлений еще до Маркса, и не Марксу, Энгельсу и Ленину принадлежат вершины достижений этой отрасли науки. Наоборот — именно канонизация трудов этих незадачливых теоретиков (гениальность Ленина как политика-практика остается вне всяких сомнений!) в течение долгих времен мешала хладнокровному разбору особенностей российской и советской истории. Теперь это можно и нужно исправить.

Проблемы, с которыми Россия входит в новое тысячелетие, сложились еще в ХVIII столетии.

Это не банальное повторение достаточно распространенного взгляда, что грехи человеческие восходят к Адаму и Еве. Нет, это констатация вполне конкретных тенденций развития российской социально-экономической реальности.

И на уровне политических ощущений в этом также нет ничего нового и оригинального: еще в 1918 году бывший марксист, а затем один из главных теоретиков кадетской партии П.Б.Струве высказывался, например, следующим образом:

«Владимир Ильич Ленин-Ульянов мог окончательно разрушить великую державу Российскую и возвести на месте ее развалин кроваво-призрачную Совдепию потому, что в 1730 году отпрыск династии Романовых, племянница Петра Великого, герцогиня курляндская Анна Иоанновна победила князя Дмитрия Михайловича Голицына с его товарищами-верховниками и добивавшееся вольностей, но боявшееся «сильных персон» шляхетство, и тем самым окончательно заложила традицию утверждения русской монархии на политической покорности культурных классов пред независимой от них верховной властью. Своим основным содержанием и характером события 1730 г. имели для политических судеб России роковой предопределяющий характер».

Не разделяя оценку, данную Струве событиям 1730 года (об этом — ниже), согласимся с тем, что эпоха, предопределившая российскую будущность, указана здесь с большой хронологической точностью. Прав Струве и в том, что с 1730 года вплоть до падения царизма конфликт между последним и оппозицией, до самого начала ХХ века возглавляемой дворянством, действительно был основой всех происходивших политических событий.

Содержание первого тома посвящено классическому сюжету истории революционного движения: заговору и восстанию декабристов, охватывая, главным образом, события 1817–1826 гг.

Предваряя основное изложение нашей хроники, начнем с обзора ситуации, сложившейся за предыдущее столетие. При этом мы сознательно уйдем от вопроса, как и почему Россия была такой, какой она пришла к началу ХVIII века — иначе действительно придется углубиться в проблемы если не Адама и Евы, то, по крайней мере, периода падения Римской Империи и зарождения раскола единой христианской церкви.

Все даты в книге приведены по старому стилю, принятому в России до февраля 1918 года; события международной жизни обычно датированы двойным образом.