"Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести" - читать интересную книгу автора (Снегин Дмитрий Федорович)
СТРАНИЦА СВИДАНИЙ И РАЗЛУКИ
В Москве, после того как я немного поправилась, меня держали в резерве командного состава военно-медицинской службы. Прежде здесь была школа. Огромный спортивный зал пустовал, и в нем происходили встречи и свидания. В сумраке при задернутых в целях маскировки окнах.
Однажды уборщица сказала мне:
— Там тебя спрашивают.
Я никого не ждала. Пошла, стараясь не прихрамывать на правую ногу. Высокий военный маячил на противоположном конце зала. Он рассеянно посмотрел в мою сторону и отвернулся. Он, если и ждал кого-нибудь, то не меня. Потоптавшись у дверей, я вернулась к себе.
Из глубины коридора долетел раздраженный голос уборщицы:
— Трехсвятская, ну чего ты, он ждет!
— Кто? Где?
— В зале.
Сильно забилось сердце. Мне вдруг почудилось: в той, одиноко стоявшей посредине зала фигуре было что-то знакомое. Я испугалась: он! И побежала по коридору в противоположную сторону. Налетела на шкаф, больно ушибла раненую руку, упала.
Тут и догнал меня Володя.
— Майка, родная... что с тобой?
— Не подходи... не хочу... не надо! Я калека... больше, чем калека!
Володя поднял меня... А потом мы сидели в сумеречном, холодном зале, и он, срываясь с голоса, корил:
— Как ты могла сказать такое — калека. И рубчик на лбу идет тебе. И на губе просто красиво. — Он скупо улыбнулся. — И потом, такое время... неизвестно, что может произойти завтра со мной... с тобой, а ты: «Не хочу видеть...» Ах ты, моя дорогаечка.
Он гладил меня по голове, по лицу, целовал и говорил грустно и строго:
— Только теперь я понял, почему ты перестала писать мне, уродинка. И полечиться тебе действительно надо, чтобы стать настоящим бойцом: война еще впереди. Я буду хлопотать, чтобы тебя назначили в нашу часть, и мы будем служить вместе.
Володя уехал, а я, воспрянув духом, принялась готовиться к переменам в жизни... Они произошли раньше, чем я могла предполагать. Утром другого дня мне вручили предписание отбыть в энскую воинскую часть.
— Явитесь к военному коменданту станции Зуевка, он в курсе дела.
С первым поездом я уехала из Москвы, не повидавшись с Володей...
На станции шел снег, текучий, метельный. Ветер свистел в проводах, путался в ветвях заиндевелых деревьев, рвал на клочья черный паровозный дым. Паровозы, захлебываясь снежной круговертью, тоскливо посвистывали. Подняв ворот подаренной Ольгой кацавейки, я шагнула навстречу ветру.
Комендант оказался старым добрым майором. Он ужаснулся: «В такую погоду и в таком наряде», — и позвонил в часть.
За мной на розвальнях приехал лейтенант. С порога спросил:
— Где военфельдшер?
— Я.
Он удивленно поднял брови:
— Такая пигалица?! — и звонко, открыто рассмеялся. А когда разглядел, что я после ранения, решительно заявил: — Не вы за ранеными, а они должны будут ухаживать за вами... что же это получается? Нет, нам такие не нужны: у нас гвардейская часть... бой на носу. — Он лихо откозырял и был таков.
Я проглотила слезы, спросила у коменданта, где находится часть. Он все понял и не удерживал, помог закинуть за спину вещевой мешок, сунул в карман пачку галет и комкового сахару.
И я пошла на запад сквозь ветер и снег по пустынной в этот час дороге. Шла, экономя силы. Возле скованной льдом речки попались мне встречные розвальни. Лошадь шла ходкой рысью. Возница, разглядев меня, натянул вожжи.
— Ну, оказия... садись!
Это был тот самый лейтенант. Я сразу его узнала, но продолжала идти. Он, развернувшись, ехал рядом со мной и уговаривал:
— Извините, честное слово, товарищ военфельдшер. Садитесь, далеко еще... Думал, как лучше, а от комполка получил такой разнос — век не забуду... садитесь, прошу!
Я шла. Но оттого, что лейтенант извинился, что неизвестный мне командир полка вступился за меня, силы мои таяли, как апрельский снежок в погожий день. И все же я шла. Я не пигалица, я солдат...
Лейтенанту надоело уговаривать. Он остановил лошадь, сгреб меня в охапку и, посадив в розвальни, стегнул кнутом ни в чем не повинную лошадь.
— Семь бед — один ответ!
Так между нами установился мир.
Часть, куда я попала, находилась на отдыхе, ждала пополнения, работы у меня было мало, и я хорошо поправилась. Лейтенант оказался талантливым портным: одну гимнастерку ушил по мне, из другой смастерил юбку. Нашел по ноге и валенки, и сапожки. Часто сокрушался: «Ты знаешь, Майя, тогда я приехал к командиру полка, со смешком докладываю — так и так, не военфельдшер, а кривобокая пигалица... Ну дал он мне эту пигалицу, век помнить буду!»
Хорошим человеком оказался лейтенант! И мы дружили. И вообще, я в части, как говорят в народе, пришлась ко двору. Одно меня угнетало: я не знала адреса Володи и не могла списаться с ним. Маме домой я еще ничего не сообщала. Перед самой отправкой нашего полка на фронт меня вызвали в штаб 3-й Ударной армии.
— Вас переводят в другую часть.
Я запротестовала:
— У меня там товарищи, мы выступаем на передовую!
— Так надо, — и представили младшему лейтенанту: — Адъютант командира части доставит вас к новому месту службы.
Адъютант усадил меня в легковую машину, и мы поехали. Ох, эти фронтовые дороги! Сладко покуривая, адъютант загадочно спрашивал:
— А вы, Майя Григорьевна, в какой части предпочитаете служить: там, где любят женщин, или там, где не любят?
«Начинается, — грустно подумала я. — Хороша же часть, если там такие командиры». Я отодвинулась, насколько позволяло сиденье. А он продолжал:
— Надо же отвечать, хотя бы потому, что вас спрашивает адъютант.
Я возмутилась:
— Как вам не стыдно, у меня муж командир...
А он, кажется, шутил, намекая на мои медицинские эмблемы:
— С гадюками все злюки!
Дольше я не могла вынести и на ходу выпрыгнула из машины. Адъютант не на шутку перепугался, попросил прощения. Передо мной был совсем другой человек, серьезный, сдержанный, даже стеснительный. Но легче на душе у меня не стало.
Наконец мы приехали. Меня ввели в просторный штабной блиндаж. Адъютант позвал:
— Товарищ командир полка, прибыли...
И тотчас откуда-то из глубины родной, полный ожидания и радости голос:
— Дорогаечка!
Это был голос Володи. Это был Володя! От неожиданности, от всего пережитого я расплакалась.
— Ну, полно, Маюха, не реви, — утирал мне слезы Володя. — Видишь, все устроилось, как мы хотели. Да и что могут подумать о тебе, ты же гвардеец.
За обедом милые люди угощали меня варениками с кислым-прекислым творогом. Это была затея адъютанта, и я простила его. Это был необыкновенный день, день встречи, узнавания, радости и всепрощения. Он как бы знаменовал конец моим страданиям, и я запомнила его: 21 ноября 1942 года.
Поступил приказ: готовить прорыв вражеской обороны. К нам в полк приехал командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант Николай Михайлович Хлебников. С необыкновенно черными блестящими глазами и гладкими, тоже черными и блестящими волосами, Володя пропадал то на «глазах»*, то на огневых позициях.
Обедали мы вместе. Вечерами, случалось, читали стихи. У генерала оказалась щедрая душа человека, прожившего большую жизнь. Однажды я рассказала ему о себе. «Сверх меры отпущено тебе лиха. Молодец, что устояла», — сказал он просто.
Шли дни, недели. Я с головой окунулась в работу, в трудную, солдатскую работу, и была счастлива. Ощущение счастья нарастало, как снежный ком. Казалось, ему не будет конца.
Счастье — я снова в строю. Счастье — рядом Володя. Счастье — мы наступаем и гоним врагов с обожженной, поруганной, но живой и непокоренной родимой земли. Я снова обрела предназначенное мне место в жизни, и в этом тоже было счастье.
Я написала маме. Писала ночь напролет. Мамы должны знать все. На рассвете вылезла из землянки подышать свежим воздухом. Падал мокрый мартовский снег. Под деревьями он казался пепельно-серым, а на макушках белел. Безлюдье — все на передовой. Внезапно вспыхнуло зарево, раздался орудийный гром. Содрогнулся воздух, покачнулась земля, вздрогнули деревья.
«И вечный бой, покой нам только снится», — вспомнила я стихи Блока.
Ударили «катюши», прочертив в небе огненно-белые полосы. Наша артиллерия начала взламывать оборону врага. Я различала голоса орудий, которыми командовал мой Володя. Тогда он был живой... Он погиб 16 апреля 1945 года при освобождении Чехословакии...