"Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести" - читать интересную книгу автора (Снегин Дмитрий Федорович)

«Этого не было!..»

Смену частей произвели ночью. Роту, в которой служил Сьянов, поглотила глубокая траншея. Илья ничего не слышал, кроме слитного шороха. Проходы были узкие, и новобранцы бороздили глинистые стенки туго скатанными плащ-палатками, рукавами еще не пропитавшихся потом гимнастерок, широкими голенищами добротных кирзовых сапог.

Бывалые солдаты незлобно посмеивались:

— Маскировочкой занялось необстрелянное воинство.

— Выпачкались в глине, как черти.

— Увидят завтра фрицы, от испуга разбегутся, ищи их потом!

Движение прекратилось внезапно. В ушах звенело. Сьянов не сразу уловил потрескивание автоматов, доносившееся от реки Полы, и хищный, скользящий свист пуль. За рекой, над лесом, показалась поздняя луна. Потрескивание автоматов оборвалось. Громко запели соловьи. Чаще вспыхивали осветительные ракеты.

— Передовая, можно покурить.

Рядом с Ильей оказался приземистый, широкоплечий солдат Петр Кореников. Он недавно из госпиталя — после третьего ранения. Его как будто и не интересуют ни выстрелы, ни соловьиные трели, ни вспышки ракет. Прислонился спиной к окопной стенке, обращенной к неприятелю, вынул кисет и сооружает самокрутку.

Илье не терпится узнать, какая она — передовая, какие они — фашисты. Они где-то рядом, стреляют из автоматов и запускают в небо яркие ракеты. И он высовывается из траншеи — на каждый выстрел, на каждый взлет ракеты. Смотрит. Слушает всем своим существом... Вынул зачем-то пачку махорки, разорвал, просыпав драгоценные крупинки.

— Так не годится, — недовольно крякнул Кореников. — Дай сберегу.

— Пожалуйста, — протянул ему пачку Илья, взобрался на бруствер.

Кореников аккуратно пересыпал махорку в свой кисет, смял пачку и бросил под ноги, строго сказал:

— Слезай, не маячь.

«Побаивается, а еще бывалый», — подумал Илья и отошел подальше, к изгибу траншеи. Отсюда хорошо видна излучина реки, где находились немцы. От реки пахнуло ветром. Ветер донес ленивый плеск воды. Откуда-то из глубины ночи вынырнул командир роты, прыгнул в траншею. Постоял рядом и тихо сказал:

— Наступаем, как ударят «катюши». Не забыли?

— Никак нет, товарищ капитан! — вытянулся Сьянов.

— Здесь это ни к чему, — притронулся к его плечу командир роты и пошел, пригибаясь, по траншее — от солдата к солдату.

Слова капитана не взволновали Сьянова. Он просто не знал — что такое наступать, не знал, что надо готовить себя к наступлению. Стоял. Смотрел. Слушал. Там, у немцев, кто-то заиграл на губной гармошке. Чистая, бесхитростная мелодия. Илья узнал: «Сурок» Бетховена.

— Какие они, фашисты?

— Держи, — сказал Кореников, отсыпав на закрутку махорки. — Покури, полезно бывает перед боем.

Когда он подошел, Илья не заметил. А тот продолжал, словно думал вслух:

— Не нравится мне такая песня. Чего они перестали стрелять?

Покурили, присев на дно траншеи и зажимая в ладонях красноватые огоньки. Не сказав больше ни слова, Петр ушел.

Ущербная луна стала тоньше, прозрачнее, а звезды поредели. Поднимался рассвет, и на земле потемнело. Тихо. Слышнее плеск реки. Бесшумно взлетают и сгорают ракеты на ничейной земле. Размякли мускулы, опустились плечи. Дуло автомата обдало холодком и оно стало влажным...

Снаряды ударили внезапно и густо, рядом. Будто молоты по гигантской наковальне. Грохот. Всплески огня. Багровая пыль, черные комья. Содрогнулась, вздыбилась земля. Траншея стала вдруг мелкой и широкой.

Рвутся снаряды. Чаще. Злее. Заметались какие-то призраки. Побежали, в молчаливом исступлении обгоняя друг Друга.

«Бросили... один!» — обожгла мысль. Сьянов выскочил из траншеи и, прижав к груди автомат, побежал. Не чуя ног, не понимая, — куда и зачем. Не заметил, как оказался впереди всех.

— Стой! — вырос на его пути командир роты. — Стой, куда? — раскинул капитан руки и всем корпусом подался навстречу бегущим.

Как бы натолкнувшись на невидимое препятствие, бойцы замерли. Илью оглушила тишина. Пучок света карманного фонарика ударил по глазам.

— А, Сьянов, — узнал его командир роты. — Сигнала не было наступать. И немцы находятся в противоположной стороне. Постреляли спросонья из пушек и угомонились. А ты... а вы... — И ко всем: — Не было этого. Поняли — не было! Назад, в окопы!^*

В два прыжка достиг Илья траншеи, упал на дно рядом с Корениковым. Петр врос в землю. Он смотрел туда, откуда только что летели снаряды. Рядом с ним, на бруствере, лежали противотанковые гранаты. «Он-то не испугался...», — поднялся Сьянов, спросил:

— А что теперь будет?

— Наступать будем, — ответил Кореников. — Оттого, что кто-то в роте спаниковал, наступление не отложат.

Медленно белел восток. Ветер волнами сносил дым от артиллерийского налета. Прояснилась даль.

— Я покурю.

— Понимаю, — Кореников протянул Илье кисет. — Ты запомни: артиллеристы у него слабаки. По площадям стреляют. Правда, треску много. А результат? Вы сами очертя голову полезли под разрывы — и то никого не задело.

— Да, — глубоко затянулся Илья. Кореников продолжал:

— Зато минометчики классные. Тут гляди в оба — жахают без промаха. — Он помолчал, силясь рассмотреть подозрительное облако, поднявшееся над рекой. — А если точнее про ихних артиллеристов, то те, что бьют прямой наводкой. — тоже снайперы.

— Пугаешь? — обронил безучастно Илья. И артналет, и паническое бегство с передовой отодвинулись куда-то в нереальность. В ушах звенел голос капитана. «Этого не было! Поняли?!»

Очнулся от обидных слов Петра:

— Пуганую ворону хочу обучить уму-разуму.

— Ты... слышь, — глухо выдавил Илья.

— Не выпрягайся, еще не запрягли, — примирительно сказал Кореников. — В наступление пойдем рядом, должны знать друг друга.

Рокот покрыл его слова.

— «Катюши»! — сказал Петр и посмотрел Сьянову в глаза.

Илья выдержал этот взгляд.

— Пошли! — и выпрыгнул из траншеи.

Впереди бежал командир роты. Капитан что-то кричал, но что — не слышно. Его обогнали солдаты. Справа два бойца катили пулемет. Их и себя Илья видел как бы со стороны.

Густо ударили немецкие минометы. Люди бежали, падали. И снова бежали. Падали все. Не все поднимались.

Не поднялся командир роты, и это поразило Сьянова. Он задержался.

— Вперед! — хрипло закричал капитан. Закричал с мольбой и ненавистью, как показалось Илье.

Илья побежал за пулеметчиками, далеко опередившими его. Пулеметчики развернули «максим», и он вдруг закашлял, весь сотрясаясь, будто живое существо.

Мина разметала пулеметчиков, когда Сьянов был в трех шагах от них. Его обдало чем-то парным, липким. Бросило на землю, но он тотчас вскочил на ноги. Пришли ясность и ожесточение. Он стал слышать и крики людей, и вой мин, и трескотню пулеметов. Он увидел, что стоит среди разрывов мин. Один. Рота лежит, и по ней колотят мины.

— За мной, вперед! — срывающимся голосом крикнул он и рванулся к немецкой траншее, не оглядываясь. Поверил: живые услышат — поднимутся.

Как выбили немцев из села, Илья не мог рассказать ни тогда, ни много лет спустя. Запомнились нелепо торчащие печные трубы. И мертвые — возле развороченных снарядами домов. Чудом уцелевшее дерево посредине села. Яркая зелень раскидистой кроны на фоне белого облака, а в ней — колесо от телеги, закрепленное плашмя: гнездо аиста...

Пришел комиссар батальона Логунов. Пожал руку.

— Спасибо! — В голосе комиссара тоска, еще не доступная Илье. Протянул кисет. — Кореников просил передать.

— Зачем?

— В госпиталь эвакуировали. Ранен. Тяжело.

— Его не могло ранить! — возмутился Сьянов.

Логунов грустно улыбнулся.

— Плохо мы еще воюем. Плохо, Илья Яковлевич. — Щелкнул портсигаром, забыв угостить папироской солдата. — Неизвестно, выживет ли командир роты... потеряны командиры взводов... не сделай ты последнего рывка, вся рота полегла бы под минами.

Комиссар так и сказал: «Не сделай ты последнего рывка», а Сьянов чувствовал себя виноватым кругом, глухо возразил:

— Нас учили мирному труду. Даже когда мы проходили действительную службу. А тут надо хитрить, изощряться. И убивать... Понимаете, я в ответе за погибших товарищей, потому что плохо обучен убивать врагов.

Илья разволновался. Все, что было пережито в этот день первого боя, требовало ясности, обнаженной правды. Логунов пристально посмотрел на него.

— Мы оба большевики, товарищ Сьянов, и оба в равной степени ответственны за то, что произошло сегодня и что произойдет завтра в нашей роте, в нашем батальоне, в нашем полку, на нашем участке фронта. Это и есть ответственность перед Родиной.

Илья нахмурился. «Он не так меня понял», — подумал комиссар и добавил:

— Конечно, по чину с меня больший спрос. Но и твоя, и моя совесть меряются меркой коммуниста.

— Я беспартийный, — трудно сказал Сьянов.

— Тебя исключили из партии, — живо возразил Логунов. — Знаю и о твоем аресте, но ты всегда оставался большевиком. Я это к тому говорю, что вижу — ты можешь ожесточиться.

— Уже ожесточился, — признался Сьянов, поразившись прозорливости комиссара.

— Надо подчинить своей воле ожесточение. Иначе можно ослепнуть. Глаза будут видеть. А сердце, душа ослепнут. И тогда...

— Понимаю.

Илья начал готовиться к вступлению в партию... Метельным январским вечером тысяча девятьсот сорок третьего года в лесу под станцией Лычково, прямо в окопе, его приняли. Илья провел ночь без сна. Позднее он говорил, что тогда ему заново открылись и смысл, и красота нашей жизни. Утром, когда над станцией перестали взвиваться осветительные ракеты немцев, его вызвал Логунов. У него уже сидел дивизионный фотограф. Комиссар торопил его:

— Сними солдата по всем правилам искусства. Сам знаешь, для чего ему понадобилась карточка.

Через час он вручил Сьянову партийный билет.

— Знаю, ты никогда не расставался с ним — сердцем.

— Спасибо! — крепко пожал Илья руку комиссару и, не умея скрывать своих чувств, признался: — Без таких людей, как вы, земля считала бы себя сиротой.

Логунов погиб спустя три часа после этого разговора. Погиб, отбиваясь от меченных желтыми крестами танков, — у орудия прямой наводки.

Сьянов ожесточился... Ожесточился на врага. Ожесточение пришло не вдруг. Оно таилось в нем — скрытно от его сознания, от всего того, что окружало его и чем он жил. Надо было об этом рассказать Логунову. Убит комиссар... Ожесточение. Оно жжет сердце, лихорадит мысль.

Стремительные, как горный поток, воспоминания захлестывают Илью Сьянова.