"Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести" - читать интересную книгу автора (Снегин Дмитрий Федорович)Из дневника Васи ЯкимовичаЯ только хотел записать свои мысли, как вдруг появился командир нашего полка полковник Зинченко. Его сопровождали капитан Неустроев и старшей лейтенант Берест. Наш Сержант доложил, что положено. Полковник поздоровался с нами, и мы ответили дружно, как на плацу. Потом он сказал: — Перед вами Берлин. Впереди темнели здания, похожие на горы в тумане. Мы, конечно, знали — там последнее логово фашистского зверя. Но когда командир полка сказал: «Перед вами Берлин», — все вокруг меня приобрело какую-то торжественность, и я до конца осознал, что участвую в великом и справедливом акте истории. ...Меня считают рассеянным, а по убеждению Митьки Столыпина я и говорить просто не умею, «занимаюсь высокопарной болтологией». Последнее — правильно. Сам страдаю, а не могу иначе. Что касается рассеянности... Вот свежий факт: когда полковник Зинченко сказал — перед вами Берлин — я разволновался. Но все, что сказал Зинченко, отложилось в моей голове. И если меня спросят, я точно воспроизведу его речь: «...3-я Ударная армия, в состав которой входит наша дивизия, первой прорвалась к Берлину. Не вся армия, а наша 150-я стрелковая дивизия... наш полк... батальон капитана Неустроева, а в нем — наша рота. ...вашей роте... батальону... нашему полку дано почетное право — первым ворваться в Берлин. Перед вами Берлин. 21 апреля — на рассвете («ч»* будет сообщено дополнительно) — штурм. Вот главное, что сказал полковник Зинченко и что, по-моему, надо было помнить. И я запомнил. Выходит — рассеянность — сложное явление. ...Наш Сержант сам разбирает и собирает свой автомат и пистолет. Сам смазывает. Но я проверяю — на всякий случай. Тем более сегодня. Пришли полковой врач Валентина Сергеевна Алексеева и Аня Фефелкина. Осмотрели бойцов и проверили индивидуальные пакеты. Сьянов отдыхал. Валентина Сергеевна сказала: — Будить не надо. Вы, пожалуйста... берегите его. Она тоже очень переживает, что жена нашего командира роты редко пишет ему письма. — Я понимаю, — сказал я. Аня же почему-то рассмеялась. — Я только сегодня рассмотрела, какой ты еще мальчик, Василек! Сама ты девчонка!.. — В укрытие... все в укрытие! Я повторил по-немецки. И не успел ничего сделать, а командир роты подхватил старушку на руки и отнес в безопасное место. По нему били из крупнокалиберного, но даже не царапнули. Митька Столыпин говорит — он заколдованный, а Дос Ищанов — правильный человек. Я согласен — правильный. Я перевязал своим пакетом у старушки раненое плечо. Она плакала и шептала по-немецки: — Ich bin Mutter von drei Söhnen, und, Gott ist Zeuge, ich wollte keinen Krieg, Aber meine Söhne hielten den Krieg für ihre heilige Pflicht, und dafür habe ich Rede und Antwort zu stehen*. Я молчал. Я старался сделать все, чтобы обезболить рану на ее плече. Но рану души ее я не мог перевязать, ни обезболить. Не могла и она — мать своих сыновей — облегчить мою боль: сегодня перестали биться сердца многих наших бойцов... Илья Яковлевич стонет во сне и скрипит зубами. ...Нас срочно перебросили на другую окраину Берлина. Там кто-то из наших затоптался — на главном направлении. Вот нас и перебросили. Ночные бомбардировщики где-то рядом роняют бомбы. — Перед вами Моабит, знаете? — Знаем. — А что это такое, знаете? — Тюрьма, которую фашисты превратили в крепость. Генерал сказал: — Да, разгрызть этот орешек нелегко. Об этом вы тоже знаете? — Само собой, — ответил за всех Митька Столыпин. — Потому нас сюда и перебросили. Как мне показалось, генералу не совсем понравились эти слова. Или — как они были сказаны. Но наше состояние он понял правильно. — Бьете вы фашистов хорошо. И рассказал... Для войск, штурмующих Берлин, учреждено девять знамен. Нашей 150-й дивизии вручено знамя № 5. Одно из них кто-то первым водрузит над рейхстагом. Тот, кто водрузит первым, будет прославлен в веках, а то знамя станет символом Победы... «Бойцы вашей роты прошли славный боевой путь, и Военный Совет Армии уверен, что завершите вы его славно, — первыми ворветесь в рейхстаг и первыми укрепите над ним знамя Победы...» Это было час тому назад. В роте что-то произошло. Мы те и не те... Да, есть слова, которые зажигают, есть люди, которым дано зажигать солдатские сердца! Слышишь, Моабит? 25 Пришли заместители командира дивизии и командира полка по политической части — Ефимов и Артюхов. И, конечно же, старший лейтенант Берест. От них мы узнали: в штурме Берлина наш полк — первый. В полку — первым наш батальон. В батальоне — наша рота. Артюхов сказал: — Вам вручается знамя номер пять. Вы заслужили это! У меня защемило сердце: Панкратов тоже хотел заслужить это право... Когда он упал, раненый, его чуть не растоптал гусеницами «ИС». Вообще, при взятии Моабита буквально лавина танков и самоходных пушек катилась вместе с нами... Когда их успевает ковать страна? Много. И крепко. Ушли полковники, Берест сказал старшему сержанту Сьянову: — Я знал — первая рота возьмет знамя Победы в свои руки. Отныне за него в ответе полковые разведчики — Егоров и Кантария. Знамя надо донести до рейхстага без пятнышка. Я буду с ними. Война есть война: каждую минуту может со знаменем случиться такое... — Понимаю, — сдержанно ответил Сьянов. И я вместе с ним про себя повторил: «Понимаем!» Берест еще сказал: — Сегодня в роту придет пополнение. Замечательный народ. Коммунисты, комсомольцы. И на войне со времени обороны Москвы. Я понял: не только мы, а все желают нам первыми овладеть рейхстагом. Сказал своим. Митька Столыпин отрубил прямо: «Все работают на нас». Я покраснел, а Ищанов подтвердил: «Заслужили». 27 Я никогда не предполагал, что статья в газете может звучать как приказ твоему сердцу, твоей совести. Сейчас у солдат и командиров самые популярные слова: «освоить дом», «осваиваем квартал». Все начинается с Доса Ищанова. Он велит подключить аппарат к телефонной сети дома, который надо взять. Наш Сержант через меня предлагает гарнизону сдаваться без боя во избежание ненужных жертв. Случается, что дом после этого расцвечивается белыми флагами. Флаги из дверей, из окон, флаги на чердаках. Обезопасив себя от матерых фашистов, занимаем дом и сразу вывешиваем красные флаги — знак нашей победы. Тут же приступаем к штурму следующего, а специальные команды принимаются кормить голодных немцев. Мы тоже голодны. Но нам просто некогда поесть. Потом, потом... ...двадцать седьмого разнесся слух, что в крепости Моабит сидит Геббельс — вдохновляет своих фольксштурмовцев. Капитан Неустроев прибежал к нам — лицо потное, глаза блестят. Крикнул Нашему Сержанту: — Илья, надо замкнуть кольцо вокруг Моабита. Надо зацапать бесноватого. Пробей брешь — за тобой хлынет все войско. Он говорил так, словно командовал армией, а не батальоном. — Сколько дать тебе танков? Наш Сержант улыбнулся: — Двадцать! Я понял, что этим Илья Яковлевич хотел озадачить командира батальона. Но тот удивился: — Так мало?! Сколько было войск и сколько техники — военная тайна. Но наша штурмовая группа действительно была впереди. Сначала в крепости взяли в плен восемьсот человек, а когда перерезали последнюю артерию, — еще тысячу двести. Но Геббельса среди них не оказалось. Я видел, как побледнел Наш Сержант. Да и все мы чувствовали себя виноватыми. ...пробились к центру и затоптались. За Шпрее — правительственные здания, рейхстаг. Прямо перед нами улица Альт-Моабит. Мост Мольтке — через реку Шпрее. Изглодан снарядами. Река облицована гранитом. Наши соседи попытались форсировать ее с ходу. Откатились, кто остался живой. Сьянов долго рассматривал ту сторону. Красные от бессонницы глаза бегают, значит, крепко о чем-то думает. Собрал командиров взводов и отделений. — Видите, за мостом — два здания. Налево и к нам поближе — Министерство вооруженных сил. Направо — дом Гиммлера. Гестапо. Не знаю, как вы, а я не успокоюсь, пока не расположусь в кабинете министра вооружения. Шутки у Нашего Сержанта не получилось, никто не улыбнулся. Он насупил свои белесые брови. — Мы не имеем права задерживаться. Мы не будем форсировать Шпрее вплавь. Перед нами мост. Посмотрите на него. Никто не стал смотреть. Все знали — каждый сантиметр моста Мольтке пристрелян. Мышь и та будет уничтожена, появись она там. — Я принял решение, — продолжал Наш Сержант. — Но я не могу сегодня приказывать. Я хочу знать — кто пойдет со мной добровольно? Всем стало неловко. Дос Ищанов недовольно сказал: — Все понятно, все пойдут. Больше никто ничего не говорил. Как перемахнули через мост, не знаю. Я страховал командира роты. Видел Митьку Столыпина — он все время маячил впереди нас. У Доса Ищанова осколком снаряда сорвало пилотку, он первым ворвался в дом. Сьянов по рации доложил комбату: — Нахожусь в Министерстве обороны. Он шмыгает носом, из глаз текут слезы: на мосту и на Площади перед домом убито восемнадцать наших товарищей. Думал, не смогу об этом написать. Смог. ...Сегодня забросали парадный вход дома Гиммлера фаустпатронами и ворвались в вестибюль. Огромное здание — гестапо. Построено буквой «Г». Верхние этажи разбиты артиллерией и при бомбежке. Нижний, подвальный, где мы находимся, поддерживают железобетонные своды. Тут у них помещались канцелярии и камеры для заключенных. В канцеляриях они и жили: конторские столы и мягкая мебель красного дерева. На стенах картины. В камерах одни кровати. Железные. Ножки намертво вцементированы в пол. Головки приварены к глухим и голым стенам. Должно быть, на этих кроватях истязали заключенных. На стенах — темные пятна, следы крови. И следы от пуль — рваные борозды, рваные воронки. На высоте человеческой груди. Расстреливали. Здесь сейчас работают военюристы. Мы живем в коридорах: все-таки легче. Нас почему-то остановили, другие части осваивают этот объект. Три часа пять минут. Значит, уже 30 апреля. Илью Яковлевича срочно вызвали в штаб полка. Предчувствую: случилось что-то важное. |
||
|