"Хирургическое вмешательство" - читать интересную книгу автора (Серегин Олег)

Часть первая

1

Кажется, будто в горле у тебя что-то вроде колодца.

Колодезный ствол идёт от кадыка до детородного члена, а рукоять ворота торчит из-под уха. Обычно она неподвижна, но иногда начинает покручиваться, вначале слабо, потом сильней и сильнее, словно от подреберья кверху кто-то тяжко, натужно вытягивает ведро с частицей твоей души.

Это неприятное чувство.

Ксе научился любить его.

Оно было свидетельством умения и силы, знаком признания, который в обманную не получить. Будь Ксе чуть менее искушён в своём ремесле, думал бы что-нибудь красивое насчёт материнской ласки. Вроде так: ты живёшь, беря у родителей в долг. Приходишь, и тебе уделяют, отечески, матерински, но будь готов к тому, что однажды с просьбой обратятся к тебе… Неумелого, слабого, неопытного — не просят, и потому, если не растут мастерство и сила, растёт долг. Однажды он становится таким, что вернуть его можно только одним способом.

Тогда шаман уходит подальше в лес и роет себе могилу.

Ксе был умелым шаманом.

Его просили.

И потому, что он был умным шаманом, он знал, что Матьземля не испытывает ни нежности, ни печали, никаких чувств, называемых материнскими; дочеловеческое стихийное божество, она началась с первых живых клеток в Мировом океане и много старше материнского инстинкта как такового. Что-то вроде разума у неё есть, это верно, но его не стоит переоценивать. Это разум протоплазмы. Ксе был опытным шаманом и знал, что оскорбиться по поводу его мнения о ней Матьземля тоже не может.

А ещё он был сильным. Его просили не раз.

То, что случается после, всегда одинаково: в первый миг Ксе понял всё. Обычное состояние, когда только вошёл в контакт со стихией — у неё-то ведь, у стихии, нет нерешённых вопросов и проблем тоже нет. Проблемы появляются у тебя, когда начинаешь адаптировать протомысль богини для маленькой человеческой логики. Это само по себе непросто; учитывая же, что понятие «сообщить заранее» Земле незнакомо, и решительные действия требуются от тебя прямо сейчас… причём безошибочные действия… как раз тогда, когда понял, наконец, что ни копья тут не понял и хорошо, если через неделю поймёшь.

…Ксе продолжал идти куда шёл, только замедлил шаг. В конце концов, он пеший. Она может повести его в любую нужную сторону. Находись он, скажем, в поезде дальнего следования, или, не приведи боги, в самолёте — вот тогда у него действительно были бы проблемы.

Переулок, сколько хватало взгляда, пустовал. Взгляда хватало ненамного, потому что шагах в двадцати от Ксе улочка загибалась. Дома по обе стороны стояли впритык и на первый взгляд казались нежилыми, как многие старые здания в центрах мегаполисов. Холодное солнце едва заглядывало в узкое выгнутое ущелье, слабо поблёскивали стёкла припаркованных машин. Шум автострады доносился из-за строений, слитный и приглушённый.

Матьземле нет дела до городов. Все эти стены созданы из неё: и стекло, и бетон, и сталь. Каждый камень, упавший с небес, становится ею. Асфальт — ровно такая же её часть, как степной чернозём и песок пустыни.

Ксе шёл себе к букинистическому и пытался разобраться в мыслях Земли.

Она была довольна. Или недовольна. Неспокойна. Встревоженное сознание стихии подымалось вокруг незримым туманом, колыхалось и опадало, но Ксе не мог определить вектора тревоги. Чего от него хотели? Зачем обращались к настолько тонкому и неудобному инструменту, как человек?

Этот вопрос — всегда первый на пути к разгадке.

Ксе только собрался обдумать его, когда дошёл до угла и рассеянно оглядел вторую половину улочки. До магазина оставалось ходьбы минут пять, если совсем не торопясь…

Богиня вскрикнула.

Шаман был её инструментом, её псевдоподией, с помощью которой Матьземля пыталась проникнуть в слишком маленький и стремительный для неё мир. Сейчас она видела шаманом — и увидела.

Надо сказать, что Ксе это не помогло.

Ехала навстречу машина, старенькая «копейка», медленно: одностороннее движение, да ещё угол впереди. За рулём сидел добродушного вида толстый усач. Слева, по солнечной стороне улицы, почти растворяясь в неожиданной силе света и бликах зеркальной витрины, шла старушка с допотопной авоськой. Справа, в тени — девушка в длинной монашеской юбке.

Немилосердно крутанула древняя сила рукоять ворота, и, вызывая тошноту и помрачение взгляда, взлетело по грудине Ксе к горлу воображаемое ведро с душой.

Он не остановился, хотя желание постоять спокойно и за что-нибудь подержаться нарастало с каждой секундой. Скрылась за углом машина, унесла бабка молочные пакеты; шаман шёл, тени выскальзывали из-под ног, взлетали, рушились волнами. Неботец проливал свет, сплетаясь со своей шакти в вечном объятии. Сознание богини напоминало нутро грозовой тучи.

«Дура, — подумал шаман устало и ласково, как о собаке. — Ну скажи хоть, что тебе надо-то…»

Она только указывала.

Не оставалось сомнений — вот эта, именно эта ссутуленная фигура, бредущая по кривому проулку, заставляла Матьземлю содрогаться в тревоге; но Ксе в упор не мог понять, чего богиня хотела от него. Точечной аннигиляции, что ли? Уж кому-кому, а Матьземле, той стихии, которая всегда могла позвать человека к себе, другие устранители не требовались. Да и не желала богиня уничтожения препоны: это простое желание, Ксе понял бы его…

Чего, язви её Небо, она желала?!

Причина тревоги шла медленно, зябко кутая щеки в клетчатый шарф. Уродливый пуховик на ней выглядел весьма солидно даже для нынешнего по-зимнему холодного сентября. «Болеет? — невольно подумал Ксе. — Температурит? Может… голодная, что ли?» Под подолом длинной чёрной юбки виднелись старые кроссовки и толстые чёрные носки. Девушка выглядела бы монастырской послушницей или сектанткой, если бы носила платок. Но платка не было, не было и шапки. Золотисто-русые волосы, давно не мытые, сосульками липли по шарфу и плечам.

Она поравнялась с Ксе и, едва подняв лицо, скользнула по нему вялым взглядом. Лицо было тонкое и правильное, но какое-то отупевшее, в светло-голубых неумытых глазах не брезжило ни единой мысли. Стало ясно, что она совсем юная, не старше шестнадцати. «Наркоманка?..» — смутно предположил шаман. Потом подумал, что если девчонка хоть в малой мере восприимчива к тонкому миру — а она восприимчива, иначе не вызывала бы в нём такой реакции — понятно, почему она едва держится на ногах.

От того, что творилось с Землёй, пошатывало даже Ксе.

Божественная протоплазма вопила. Выламывалась. Вставала дыбом. «Это!!» — давила богиня, не в состоянии изъясниться, не умея отдать слишком сложный и ей самой непонятный приказ.

«Тьфу на тебя», — подумал шаман в сердцах. Он всё больше подозревал, что Матьземля вообще не знает, чего хочет.

Ксе остановился, наконец, и обернулся.

Немытая девчонка ковыляла дальше по переулку. Шаман не чувствовал жалости: кто бы она ни была, она не хотела, чтобы её жалели. Но всё-таки явно температурила, и плелась не домой, к маме, чаю и антибиотикам, а в значительно менее тёплое место, может быть, даже в никуда… Русый затылок казался хрупким, безобидным и беззащитным.

Ну, допустим, в ней какая-то гадость, от которой Матерь и выворачивает… Но нет такой гадости в мире, которую эта стихия не способна переварить. Уничтожь, богиня. Позови в себя, раствори, разъедини на элементы: нужно ли больше?

Значит, нужно.

«Беззащитным», — осознал вдруг Ксе.

Потом вдохнул и выдохнул.

Он был умелым шаманом.

Он понимал Матьземлю лучше неё самой.

До разгадки было по-прежнему далеко, но теперь Ксе хотя бы знал, что она существует. Разгадка маячила где-то в отдалении и тумане. Будет время на поиски, много времени, сейчас пора действовать. Богиня с большим скрипом мыслит, но чувствует остро и тонко; шаман перенял её чувства и увидел русую побродяжку — нуждающейся в защите.

В конце концов, девчонка может даже знать, чем и как ухитрилась поставить на дыбы дочеловеческое божество. Хотя бы подсказать, помочь разобраться. Не три года ей, поди, паспорт имеется, и к уголовной ответственности привлечь могут…

Ксе медленно и неслышно пошёл за девушкой, попадая в ритм её шага. Это было несложно, он не один километр отмотал по тонкому миру след в след за Дедом Арьей. Оставалось сделать одно, самое неприятное, и Ксе невольно оттягивал момент, когда он проверит правильность своих действий по реакции Матьземли. Если он ошибся, и та всё же не хочет, чтобы девочку защитили, то недогадливый шаман огребёт так, что как бы не грохнуться без чувств на проезжую часть…

Ксе стиснул зубы, прикинул, куда будет падать, и нырнул в стихию.

Богиня была в нём.

Богиня чувствовала им.

Он становился богиней, пропуская через себя токи её тонкого тела, её странные растительные мысли, её сложные ритмы и биения; Матьземля рожала, растила, совокуплялась с Неботцом, убивала и зачинала, жила, простиралась, проникала в Ксе, умаляясь до него и понимания происходящего в его тёплой человеческой мимолётности…

Она почувствовала его.

И она успокоилась и просветлела.

Шаман улыбался. Настроение взлетело вверх, и не только потому, что он выдержал очередную проверку своих умений. Через чувства Земли он, наконец, увидел «монашку» по-настоящему — пусть не до конца разглядев, на это требовалось время — но увидел и понял.

По крайней мере, половину того, что намеревался понять.

— Зачем? — спросил Ксе вслух, от изумления забывшись.

Матьземля не ответила, конечно. Это был слишком человеческий вопрос, и она не умела на него ответить.

Шаман догнал девочку и обогнул её.

— Извини, пожалуйста…

Голубые глаза вскинулись и моргнули. Нос засопел.

— Извини, ты меня не знаешь, — торопливо заговорил Ксе, — меня зовут Ксе, я шаман…

Бледное лицо перед ним внезапно и страшно перекосилось. Глаза девчонки расширились и остекленели, она с неожиданной силой толкнула Ксе в грудь, и, путаясь в юбке, рванула по улице вниз с такой отчаянной прытью, точно от этого зависела её жизнь.

…Это было проще всего.

— Останови, — тихо сказал шаман.

И Земля прижала бегущую к своей груди.

Из-под её ноги вывернулся камень, кусок расшатанного бордюра; девчонка упала, подвернув лодыжку и хрипло вскрикнув, запуталась в пуховике и шарфе, поднялась, шатаясь. Попыталась бежать снова, но не смогла. Шаман знал, каково это — когда останавливает сама Земля. Голова кружится так, что чернеет в глазах, в груди давит, начинаешь задыхаться, и мышцы отказываются работать; можно только лечь и лежать, с трудом проталкивая воздух в лёгкие. «Дурочка, — вздохнув, подумал Ксе. — Я же не со злом…» Впрочем, с чего ей об этом знать. Если она кого-то по-настоящему боится, неудивительно…

Ксе глянул и ошалел.

Она ползла.

На четвереньках, тихо подвывая сквозь зубы, заваливаясь из стороны в сторону, она ползла, до последнего пытаясь спастись от него, и даже встревоженная мощь богини не способна была вбить её в землю.

— М-мать… — выдохнул шаман, кидаясь к девчонке. Добежал, подхватил под мышки, откинул немытую башку, ловя взгляд. Девочка дёрнулась, толкнула его, но силы её кончились, вывернуть запястья из рук Ксе она не смогла, и, когда он сгрёб её в охапку, повисла мешком.

— Извини, пожалуйста, — тихо сказал Ксе ей в макушку, — я не хотел тебя пугать. Я ничего плохого не сделаю. Я сейчас всё объясню. Понимаешь, я шаман.

Уже не пытаясь бежать, она затряслась и скорчилась на асфальте, тихо скуля.

— Суки, уроды, ненавижу… — дальше шёл такой страшный страдальческий мат, что у Ксе мороз подрал по хребту. — Я не могу больше. Ну не могу я больше. Отстаньте от меня. Ну пожалуйста, ну я не могу больше… ма-ма… я же… ну не могу больше…

Стихия покинула Ксе, а с ней ушло высшее равнодушие.

Ему стало жутко.

Он никогда раньше не видел, чтобы с человеком творилось такое. Это походило на… на предсмертную истерику. На корчи загнанной жертвы. Кажется, девочку свела судорога: Ксе никак не мог разогнуть её и поставить на ноги, а ведь на них могли смотреть из окон, могли показаться прохожие… и даже, хотя об этом не хотелось и думать, могли явиться те, кого она так страшно боялась.

— Тихо, — шептал Ксе, — пожалуйста, успокойся, я ничего плохого не сделаю, я шаман, меня зовут Ксе… ну, Лёша меня зовут, Алексей, Лёша Смирнов я. Я ничего тебе плохого не сделаю. Ну… ну знаешь, кто такие шаманы? Я всё объясню, я расскажу. Мы ничего плохого никому не делаем…

— Вы с-суки! — неожиданно выдохнула она, подняв бледное лицо, мокрое и опухшее; выдохнула с такой ненавистью, что Ксе физически обожгло. — Ур-роды… ненавижу. Падлы. Ж-жрецы.

— Я не жрец! — невольно удивился Ксе.

Должно быть, это прозвучало настолько честно, что девчонка подуспокоилась. Моргнула, помотала головой, стряхивая слёзы. Вытерла нос рукавом.

— А кто? — прошипела она.

— Я шаман. Я уже сто раз повторил.

— А не жрец?

— Нет.

— Врёшь.

— Чем клясться?

— Ничем, — злобно сказала она, поднимаясь. — Знаю я ваши клятвы.

Ксе понял это так, что она ему поверила. Тому жрецу, который должен был оказаться на его месте, предназначались судороги ужаса, ругань и слёзы, а никак не мрачный взгляд исподлобья и не выпяченная пренебрежительно губа.

— Ну и на кой ты тут… шаман? — теперь её трясло от злости.

— Пойдём, — деловито сказал Ксе. Времени на выяснение обстоятельств вполне хватало и ещё оставалось. Букинист от Ксе не убежит. И эта вот… проблема — тоже.

— Никуда я с тобой не пойду.

Ксе вздохнул: он это предвидел.

— Потому что ты меня не знаешь?

Она снова хлопнула ресницами, беспомощно и бестолково.

— Я Ксе, шаман. Теперь знаешь.

— Ну и иди на…

— А ты тогда куда?

— Иди ты…

— Ладно, — согласился он. — Пойдём вместе.

— Я сказа…

— Я цеплючий, предупреждаю. Пока во всём не разберусь, не отстану. Может, я лучше сначала объясню, а ты уже потом решишь, куда меня посылать? Ладно, пойдём.

— Куда? — Девчонка остервенело тёрла лицо краем шарфа.

— Куда-нибудь. Мы же не можем прямо тут разговаривать.

— Почему?

Ксе пожал плечами.

— А если появится жрец?

Это решило дело.

Брать себя за руку девочка не позволила, но брела рядом с видом почти безропотным. Ксе смотрел на неё и не мог удержаться от улыбки.

— Мы куда идём? — пробурчала она.

— Я так понял, что тебе идти некуда, верно? — уточнил Ксе, и, не дав ей встрять, продолжил, — мы пойдём на квартиру к одному моему другу. Он близко живёт. Меньше шансов, что встретим жреца.

— А-а.

— Будешь есть, мыться и спать. Потом поедем ко мне. Или к моему учителю. Я не знаю, в Москве он сейчас или нет. Если в Москве, то к нему. Он во всём разберётся.

Девчонка скептически фыркнула.

— На кой хрен тебе вообще?

— Я шаман, — терпеливо повторил Ксе. — Ты знаешь, кто такие шаманы?

— Я знаю, кто такие жрецы, — сплюнула девчонка. Голубые глаза яростно сверкнули. Ксе решил, что подарит ей на Новый Год шоколадного жреца.

— Шаманы — не жрецы. Хотя и мы, и они, в общем, профессиональные контактёры. Ты знаешь, что такое «антропогенный»?

— Типа что люди нафигачили, — небрежно сказала девчонка и уточнила: — У меня по экологии «пять».

— Молодец. Жрецы имеют дело с антропогенной частью тонкого мира.

— А вы?

— А мы — со стихийной.

Девчонка подумала и перевязала шарф.

— Я в этом году в школу… того… ну, не очень, — под нос себе сказала она.

— Это зря.

Один переулок миновали молча. Спутница шамана топала более-менее бодро; Ксе думал, что плохо ей было прежде всего из-за беспокойства стихии, а ещё из-за страха и одиночества. Температурой тут не пахло — уже хорошо… И хорошо, что девочка довольно быстро ему поверила: Ксе, откровенно говоря, думал, что будет труднее. Беглянка почувствовала, что ей сразу стало легче, и доверилась интуиции. Умница.

— Матьземля, — наконец, сказал Ксе. — Это одна из самых главных стихий. Я ощутил, что она очень сильно взволнована. Потом понял, что это из-за тебя. Понимаешь, шаман, он что делает? Он либо просит стихию о чём-то, либо спрашивает её мнения. Ну, например… решили Москва-Сити построить. Нужно спросить Матьземлю, согласна ли она держать столько небоскрёбов. Попросить подержать.

— Ясно, — лаконично сказала девчонка шарфу.

— Но иногда бывает наоборот. Матьземля о чём-то просит шамана. Она не умеет просить словами, поэтому я до сих пор точно не знаю, чего она от меня хочет. Но, кажется, она хочет, чтобы с тобой всё было в порядке.

Девчонка буркнула что-то неразборчивое и зарылась в шарф по самые глаза.

— Слушай, — очень мягко сказал Ксе, глядя прямо перед собой, — а как тебя зовут?

— Женя.

Они подходили к подъезду, и Ксе нашарил в сумке мобильник, чтобы предупредить Санда о том, что ввалится ненадолго. Хозяин, скорее всего, работал сейчас в Подмосковье, и квартира пустовала. В шестикомнатных хоромах Санда дед Арья когда-то собирал «шаманят-салажат» и водил молодое поколение «гулять паровозиком». С тех пор Ксе знал коды замков. Санд вообще охотно пускал к себе нуждающихся, даже будучи дома. Места много — взвод потеряется.

— Женя, — осторожно начал Ксе, — ты, случайно, не догадываешься, из-за чего Матьземля могла так разволноваться?

— Нет, — отрезала Женя таким голосом, что Ксе мгновенно понял: она не догадывается, она знает точно, но рассказывать не намерена. Пока.

Он не торопился.

Поговорил с Сандом, узнал, как дела на объекте, получил добро и новый код от входной двери. Вошёл в тёмный подъезд, слыша, как за спиной сопят носом, шуршат юбкой, тонко шелестят синтетической шерстью шарфа по синтетической ткани куртки. Ксе шагнул в лифт, пряча улыбку, и рассеянно уронил давно заготовленное:

— Да ты хоть знаешь, как у девочек между ног устроено?

— Знаю! — с вызовом ответил Жень.

И покраснел.

Оказавшись за запертой дверью, он, конечно, первым делом стащил юбку — без всякого смущения, не торопясь, точь-в-точь солдат, скидывающий маскировку после выполнения боевой задачи. Под маскировкой оказались закатанные до колен джинсы. Прочая одежда годилась и парню, и девочке, а когда-то женский серый пуховик был настолько старым и засаленным, что приближался к состоянию зипуна. Сойдёт умному беспризорнику.

На умного беспризорника Жень больше всего и смахивал, на непристальный взгляд. Недавнего беспризорника. Умного — потому что не натягивал что попало, а подбирал экипировку для экстремального туризма по вокзалам и теплоцентралям, под ватником обнаружилась непустая сумка-«банан». Недавнего — потому что слишком крепок был и хорош, в детстве не голодал, никогда не нюхал клея, занимался спортом… Когда Жень вылез из бесформенного свитера, Ксе с неприятным чувством понял, что в плечах парень будет, пожалуй, шире, чем он, взрослый мужик.

— Я мыться пойду, — фыркая, сообщил Жень. — Ничё, можно?

— Можно, конечно. Там ещё стиральная машина стоит, если что. Я тебе сейчас чего-нибудь пожрать соображу.

— Угум.

Жень без лишнего стеснения распахнул дверь чужой ванной и скрылся. Хрустнула задвижка.

«Ну надо же», — усмехаясь, подумал Ксе. Пацан вёл себя точь-в-точь бездомный щенок, притащенный с улицы в дом. Не то чтобы нагло, но беззастенчиво. Два раза приглашать не требуется: если за дверь пустили, значит, всё — я тут живу…

Шаман ушёл на кухню — искать, на что бы ещё подразорить Санда. Тот сказал, что уехал на неделю, вернётся послезавтра. Санд работал в стройфирме, сейчас пахал как проклятый на очередном коттеджном посёлке. Природоохранная зона, река, озеро, лес — по меньшей мере четыре стихии, и то, если посёлок удачно расположен, и не придётся возиться с непрофильными антропогенными божествами.

Деньги, конечно, хорошие, но работа адская.

Ксе нашёл в шкафу чай и кофе, а в морозилке каменные пельмени.

Жень возился в ванной, что-то ронял и переставлял. Интересно было бы знать, что он успел подумать и для себя решить, но по-настоящему это Ксе не беспокоило. Он, конечно, заработал сейчас проблем на свою голову, только связаны они были не с Женем, а с Матьземлёй: разгадывать головоломку Ксе принуждала богиня. Но выяснить, в чём суть дела — и Жень отправится к тому, кому такими делами положено заниматься. Ксе с самого начала понял, что задействован не его уровень. Матьземле уровни безразличны, все они для неё одинаковы; шаман Ксе просто оказался рядом.

И всё-таки он был умелым шаманом.

…Кажется, будто за переносицей у тебя что-то вроде магнита. Обычно он лежит спокойно и ничуть не мешает, но стоит вблизи ощутить металл — и ты на миг замираешь как вкопанный, не в силах переключить внимание, отвлечься, оторваться…

Это неприятное чувство.

Но оно не обманывает.

«Из-за этого мизинца истерит богиня, — думал Ксе, ставя кастрюлю. — Абы из-за кого богини не истерят. Ладно. Выяснится. Но зачем юбка?!» Юбка была загадкой самой очевидной и самой нелепой, вопиюще нелепой — и оттого более серьёзной, чем могло показаться. Это девочки в приключенческих книжках переодеваются в мальчиков, наоборот мальчику невместно, разве смеху ради, но здесь забавами и не пахло. Практически взрослый парень, который пытается спрятаться в женской одежде, делая это умно и умело… Ксе восстановил в памяти свои ощущения менее чем часовой давности — он действительно только через всеведущую стихию ощутил, какого пола Жень на самом деле. Никаких тебе трансвеститов, американских комедий: это тактическая уловка, и чтобы так мыслить в его возрасте, надо обладать очень зрелым и холодным умом.

«Жрецы», — подумал Ксе.

Он никогда не имел дела со жрецами, даже не знал толком, как они работают, и потому не мог выдвигать предположений, но в одном был уверен — точечными аннигиляциями они не занимаются точно так же, как и шаманы. Даже те из них, кто служит богу наживы. Для жёстких воздействий есть бандиты… есть кое-какие госструктуры… но род деятельности контактёра подобной активности не предусматривает. Зачем каким-то жрецам понадобился Жень, и почему парню так не хочется попасть им в руки, и с какого перепугу тут монашеская юбка… Надо было с кем-то консультироваться.

Звонить.

Куратору в Минтэнерго.

Или начальнику отдела в МВД.

Ксе был хорошим шаманом: он владел интуицией не хуже, чем зрением и слухом. И сейчас ему до ломоты и изжоги были неприятны мысли о любого рода министерствах и ведомствах, даже при том, что кураторша Ольга Петровна замечательный человек, умный и понимающий, вполне компетентный, и перекинуть проблему ей было бы очень правильно, и вообще, по закону он обязан поступить именно так…

«Инстанции», — Ксе не без презрения передёрнул плечами. Над ним имелась только одна инстанция, тоже женщина, дура набитая, конечно, но гораздо, гораздо главнее Ольги Петровны.

Матьземля.

Ксе решил звонить Деду Арье.

Жень ввалился на кухню как раз тогда, когда шаман вылавливал из кастрюли последний пельмень. Пельмени пахли превкусно, и плотный дух дорогого шампуня, вплывший вместе с найдёнышем, показался неприятно химическим.

— Привет, — сказал Ксе, сосредоточенно поймал пельмень и обернулся.

Парень стоял над столом в одних джинсах. С мокрых волос стекали капли.

Ксе неверяще покачал головой и восхищённо прицокнул языком.

— Гантели, — довольно ухмыльнулся Жень, покосившись на него из-под потемневшей гривы, — турник, брусья. Двести отжиманий, пять кэмэ каждое утро… ну и вообще.

— Ты в спортшколе, что ли, учишься?

— Не-а, — тот ухмыльнулся ещё шире.

— А лет-то тебе сколько? — продолжал изумляться Ксе.

— Пятнадцать.

«Сбавил?» — пришла в голову мысль. Даже при самом суровом распорядке тренировок подросток будет скорее жилистым, или, на худой конец, массивным, если склонен к полноте. В этом возрасте подобный рельеф просто ещё не формируется.

У Женя было невероятно совершенное мужское тело.

Ксе заставил себя не завидовать. Ему минуло двадцать семь, в пятнадцать он о такой физической форме и мечтать не мог, а теперь мечтать тем более не стоило. Либо вставай и иди в качалку, либо просто забудь.

Жень наворачивал пельмени как голодный волк, отвлекаясь только на то, чтобы вытащить свои эльфийские кудри из тарелки. Чтобы их подвязать, определённо, требовалось слишком много времени…

— Ты когда последний раз ел-то? — спросил Ксе.

— Давно, — прочавкал Жень.

— Дома?

— Нет.

— Мужик Яг, — сказал он, напоследок вылакав из тарелки бульон.

— Чего?!

— Ну чего ты объяснять собирался?

— Погоди-погоди… — озадачился Ксе.

— Баба Яга, — объяснил Жень насмешливо. Он сидел, откинувшись на спинку стула и закинув ногу на ногу. Высыхающие волосы на глазах светлели. Ксе подумал, что Жень весьма трезво оценивает собственную внешность, и ещё — что ему, пожалуй, действительно пятнадцать. С мускульным рельефом какая-то аномалия, но лицо всё-таки подростковое: тонкие черты, пухлые губы, что называется, «молоко не обсохло». Жень отлично знал, что действительно может сойти за девочку, и не исключено, что готовился загодя. Или не готовился, просто пофорсить хотел шевелюрой…

— Мужик Яг, — хихикнул Жень. — Баньку истопил, обед сготовил… ну чего, объясняй, чего собирался. — Он встал и, пока шаман собирал мысли в кучу, стал с прежней беззастенчивостью наливать себе кофе. Сытый и мытый, он чувствовал себя гораздо увереннее, чем на улице час назад. «На удивление же уверенно он себя чувствует, — подумалось Ксе. — Учитывая, что и меня совершенно не знает, и его таинственные жрецы никуда не делись…» Но дальше анализировать впечатления шаман не успевал. Парень ждал речи.

— Я уже объяснил, — сказал Ксе, наконец.

— Ничего ты не объяснил, — авторитетно заявил Жень. — Нафиг я тебе сдался, нафиг ты меня сюда приволок, фиг ли ты дальше делать будешь, ну и в том же духе.

— Я уже объяснил.

— Ну блин, мужик…

— Меня зовут Ксе.

— Да, ты же шаман, — с ухмылкой кивнул пацанёнок, садясь. — А чё так пафосно-то? Чем Лёха не нравится?

Ксе ощутил в себе некое мстительное чувство. Даже кровожадное. Он неторопливо встал, отошёл к окну и уселся на подоконник, скрестив руки на груди. Невольно покосился вниз — там облетали пыльные тополя, черепашьим ползом ползла чья-то машина среди вплотную вставших товарок. Окна комнат с другой стороны должны были выходить на шоссе, но стеклопакеты гасили любой звук.

— Объясняю, — ласково сказал Ксе. — Лёха я по паспорту, как законопослушный гражданин нашей страны. У гражданина должна быть гражданская позиция. С этой позиции я должен сдать тебя в милицию, а там уже разберутся — и нафиг, и фиг ли, и в том же духе.

Подрасправившееся после душа и пельменей самомнение Женя увяло на глазах. Ксе не стал бить по болевой точке и не помянул жрецов: эту информацию из Женя предстояло вытягивать всерьёз, без шуток, и заранее мучить его ею было ни в коем случае нельзя.

— Ксе — это имя шамана. Шаман слушает только стихию, — тут Ксе слукавил, но сейчас он и вправду намеревался слушать только её. — Матьземля попросила меня о тебе позаботиться. По крайней мере, я так понял. Её очень трудно понять, она не по-человечески мыслит.

Присмиревший Жень слушал тихо.

— Вот всё, что я знаю, — развёл руками шаман. — А дальше уже объясняй ты.

— Что?

— Всё.

Подросток опустил глаза. Он разглядывал свои колени очень долго, так долго, что Ксе уже думал оставить пока расспросы и отправить его спать, но Жень всё-таки открыл рот:

— Я не могу.

Ксе вздохнул.

— Не доверяешь? Боишься?

— Нет. Просто… не могу.

— А если я буду тебе вопросы задавать, может, сможешь?

— Не знаю.

— Можно попробовать?

— Можно… — тихо разрешил Жень. Он совсем сник, и Ксе прикусил губу, ища среди вопросов самый безобидный, самый далёкий от тех, какие его действительно беспокоили.

— Жень, — наконец, родил он, неловко улыбнувшись, — а зачем ты юбку-то надел?

Тот хмыкнул.

— По принципу «от противного», — сказал спокойно. — Делай то, что от тебя меньше всего ожидают.

На язык так и прыгнуло «кто ожидает?», но Ксе понимал, что с этим лезть ещё рано.

— А ты не подумал, чем это может кончиться? Там район тот ещё, дворы да подворотни. Вечером и девчонке одной ходить опасно, а парню, переодетому девчонкой… может, тогда уж сразу с моста в реку?

Жень поднял глаза.

Пол дрогнул под ногами у Ксе.

— Я ведь и ответить могу, — сказал Жень.

…Болели пальцы, впившиеся в подоконник, и боль отрезвляла. «Я сейчас пойму, — думал Ксе. — Сейчас… Это не просто так. Должно… значить…» Туман рассеивался. Разгадка делалась ближе, но уже не казалась желанной: разгадкой была какая-то громадная жуть, и с нею совсем не хотелось иметь дела.

Ксе проглотил ком в горле.

Жень смотрел ему в лицо, прямо и спокойно. Глаза его были двумя прицелами, в которых шаману чудились перекрестья. Подросток не поднимался с места, но от взгляда его у шамана леденел позвоночник. «Он действительно может ответить», — понял Ксе. Кого-кого, а дворовых банд он не боится, Жень, красивый мальчик с длинными волосами; пять, десять, двадцать человек — от него побегут. Не оттого, что сильный и быстрый, и не от ножа, который наверняка где-то припрятан.

Если нужно будет убить человека, Жень убьёт: ни мысль, ни чувство не помешают ему, не будет сомнений и робости, не дрогнет рука. Его душа создана для убийства. Заточена для максимально эффективного убийства. Выдернуть чужую душу из тела ему так же легко, как выдохнуть и вдохнуть.

Это не то, что называют отсутствием страха. В нём есть страх. Жень умеет бояться.

…чего угодно, но не смертей.

Мурашки сыпались по спине. И вот это Ксе увидел потерянным и беспомощным? Вот это его просили защитить?.. Богиня, конечно, туго соображает, но…

Жень опустил глаза — жуткие глаза на грустном полудетском лице — и зажал руки между колен. «Кажется, я сейчас пойму, — переведя дух, сам себе сказал Ксе — Уже начал». Нестерпимо хотелось просто спросить: «ты кто?», но шаман, и не поверяя логику интуицией, понимал, что не получит ответа, сейчас — не получит, и потому не следует спрашивать. «Хорошо, — подумал он, — хорошо. Оставим это пока».

Повисло молчание.

— Жень, — наконец, негромко сказал Ксе. — У тебя… когда-нибудь был дом?

— Был, — односложно ответил тот.

— А… родители?

Жень опустил голову ещё ниже.

— Папка.

— Был?

— Был.

— А мама?

— Она… давно умерла. Когда я родился.

— Тебя отец вырастил?

— Да.

— С ним что-то случилось?

— Он умер, — почти зло сказал Жень и добавил: — От передоза.

Ксе замолк. С пелёнок сына растил отец-одиночка — и вырастил здоровым, спортивным парнем. Трудно поверить, что такой человек мог сесть на иглу. Но, давя в груди горькую ярость, через силу сын уточняет. Зачем? Шаман хорошо различал чувства. Если бы Жень стыдился и ненавидел отца, это стало бы каким-то объяснением — но он не стыдился.

Он хотел мстить.

…Жень резко выдохнул и сказал:

— Вообще-то его убили.

— Жрецы? — уронил Ксе задумчиво, и понял, что попал в точку: не с догадкой, это было несложно, а с минутой, когда следовало догадаться.

— Да, — сказал Жень.

И содрогнулся от ненависти.

— А теперь им нужен ты?

— Да.

— Жень, — Ксе подался вперёд, ловя его взгляд. — Что это за жрецы? Что вы с папкой им сделали? Что они хотят с тобой сделать?

Жень приподнял голову, всё ещё глядя в пол. Его била крупная дрожь, лицо было бледным, с посеревшими губами, ноздри раздувались от учащённого дыхания.

— Убить, — беззвучно ответил он.

— Почему? — настаивал Ксе. — Зачем им нужно тебя убивать?

И в переносицу ему вперились неожиданно ясные глаза.

— По приколу, — с внезапной злобой выплюнул Жень.

— Что? — опешил Ксе.

— Что слышал, — подросток встал, грохотнув стулом.

— Жень, это не шутки, — шаман покачал головой.

— А я не шучу. Всё. Я сказал.

Он дошёл до дверей и вспомнил, что сказал не всё. Тряхнул русой гривой, обернулся и процедил оторопелому Ксе:

— Мне всё равно, куда идти. Поэтому я пошёл с тобой. Захочу, и уйду. Ты никто. Я тебе отчитываться не буду. Можешь хоть сдать меня, если хочешь, всё равно ты не знаешь, кому сдавать, и я успею слинять, понял? Мне плевать. И ни хрена ты меня не остановишь.

Ксе сидел на стуле и в задумчивости ковырял кухонным ножом дорогую скатерть. Под ней было лаковое дерево, ещё дороже, и ему тоже грозил ущерб. За стеной, в сандовой гостиной, разливался на все лады телевизор: озлобленный Жень смотрел MTV.

Ксе думал о жрецах, о Матьземле, о психованных подростках с не по возрасту чётким рельефом мышц, и о том, что давно пора позвонить деду Арье. Деду, деду надо было звонить сразу, как только вошли. Почему Ксе так сглупил, взялся строить из себя дознавателя, к каковой роли никогда не ощущал склонности? Особист драный. Парню если с кем и надо было поговорить, так это с подростковым психологом, из службы телефона доверия. Дед бы смог сойти за психолога, по обширности знаний, богатству жизненного опыта и природному обаянию, а не ты, стручок…

Шаман вздохнул.

Молчи, Ксе, за умного сойдёшь.

Но насколько же он неуравновешен, Жень, как его мотает из стороны в сторону, от животного ужаса к сарказму и холодной злости… и взгляд, взгляд боевой машины. Руку дать на отсечение, что истерика Матьземли как-то связана с этим, нечего и спорить, но какое должно быть промежуточное звено? Где ответ на вопрос «почему»? Кто он, что он такое, этот Жень? Чем занимался его отец? Во что превратил сына?

Ксе положил нож и встал.

Он решил извиниться. Сказать Женю, что не хотел влезать в душу, а всего лишь перестарался в желании помочь. Пообещать, что больше это не повторится — и опять слукавить, потому что мальчишке всё равно предстояло снова терпеть расспросы, только занимался бы ими уже не Ксе…

Плазменная панель Санда распахивалась во всю роскошную ширь, в ней танцевали лощёные африканцы, в выверенной акустике комнаты упруго стоял звук, а Жень спал.

Он, конечно, не собирался спать. Просто замёрз, полуголый, и завернулся в плед. Устроился поудобнее, и от сытости и усталости сморило.

Ксе улыбнулся.

А потом пошёл в коридор и вытащил из груды жениного пуховика боевой нож.

В сумке лежал ещё складной с вылетающим лезвием, его он трогать не стал, и должен был быть третий, с которым Жень не пожелал расстаться.

«Да, Мать… — с косой ухмылкой подумал шаман. — Язви тебя через Семипалатинск…» До него с большим опозданием дошло, что одна из игрушек Женя вполне могла оказаться у него в животе. Если бы парень был не настолько измотан, если бы Матьземля не ходила ходуном у него под ногами, если бы он не принял Ксе за жреца…

…и ненавистного до дрожи жреца не осмелился ударить ножом.

Ксе вновь испытал чувство, знакомое всякому шаману: он понял, что ничего не понял.

Жень в гостиной тихо посапывал под частый бит постиндустриальной колыбельной: Ксе не стал выключать плазму, только притворил ему дверь и ушёл во вторую гостиную.

— А! — ответил телефон после тридцати секунд нервного ожидания и мольб на тему «Арья-в-Москве, Дед-дома». — А! А ты у м-меня в адресной к-книжке есть, оказывается, хе-хе, я т-тебя узнал.

— Дед! — Ксе сам от себя не ждал такой щенячьей радости. — Дед, ты где? Дед, понимаешь, тут дело такое, меня Матьземля попросила, она ни копья не понимает, чего хочет, я боюсь тут голову сломать, кажется, это очень серьёзно, я даже не знаю, удобно ли по мобильнику…

— К-ксе! — сказал Дед. — Т-ты меня извини, конечно. Но я с-сижу на чемоданах. Я з-завтра лечу в Мюнхен, на конференцию по ант… антропологии… в к-качестве, хе-хе, экспоната.

Дед врал. Он был могучий антрополог, имел мировое имя и как-то ездил читать лекции в Гарвард.

Дед вообще был велик и страшен.

Арья постигал практику контакта не в физических лабораториях, а в неподдельных стойбищах на Крайнем Севере. В шестидесятые Арья хитроумно доказывал пролетарскую, советскую природу новой науки, обосновывал необходимость разработки прикладных технологий, скорейшего их внедрения. Арья дрался не на жизнь, а на смерть, отражал обвинения в лженаучности — главным образом предлагая оппонентам присутствовать на полевых испытаниях… Арья лично участвовал в гонке вооружений. Арья основал собственную школу. Арья был первым в стране официальным шаманом, он камлал на стройплощадке Останкинской телебашни, и спустя много лет, после знаменитого пожара, получил орден, который в узком кругу родных и друзей с достоинством именовал «За крепкий стояк».

— Дед, — несчастным голосом сказал Ксе. — Это богиня.

— Богиня — это серьёзно, — согласился тот добродушно. — А ты чего ж? Или худо научен, а? хе-хе.

— Я всё делаю, что могу. Я, может, и больше могу, только, Дед, я не понимаю тут ничего. Я не подростковый психолог.

Это была удочка. Старый карась Арья, конечно, понял, что выученик хитрит, но походил-походил вокруг наживки и, смилостивившись, взял её:

— А таковой-то т-тебе на что?

— Тут… мальчик… парень. Дед, я не хочу по телефону говорить.

— Д-даже так?

— Без шуток. Дед, приезжай пожалуйста, а? Ты меня знаешь, я тебя не осрамил ни разу. Я сам всем этим займусь. Ты только помоги разобраться.

С полминуты из трубки доносилось умудрённое кряхтение. Ксе перекрестил пальцы. Арья мыслил так долго, что ученику его успели прийти мысли о телефонах и о том, что очень не хочется выдавать историю в эфир. Сначала это показалось глупо: кому и с чего сдалось прослушивать телефон Ксе? Но потом подумалось, что Арья — человек почти государственный, и его разговоры вполне могут…

— Я в дверях, — наконец, сказал молодой шаман. — Двери наверх, Дед, помнишь?

— Ладно, — ответил Арья.

Он появился меньше, чем через полчаса, стремительный и напряжённый; когда Ксе увидел учителя, его пробрала дрожь. Неизвестно, на каком вертолёте Дед примчался сюда из своего спального района, но то, что щёголь и джентльмен Арья даже не переодел брюки, так и вылетел на улицу в мешковатых домашних штанах… «Что же я сказал ему такого?! — забилось в висках у Ксе, — во что же я ввязался, Мать моя…»

Дед выпрямился, откинул седую, похожую на одуванчик, голову, обшарил Ксе тёмными сощуренными глазами. Грохнул на пол сумку с неведомым.

— Дурак, — сказал жалостливо, даже не заикаясь. — Ох, дурак… Лёша.

— Лев Аронович… я…

— Не понимаешь? — без перехода продолжая недавний телефонный разговор, надвинулся Дед.

— Я…

— Богиня до сих пор неспокойна, — ровно сказал старый шаман. — Вокруг этого дома — вихрь. От самого метро чувствуется.

— Уй-ё, — только и ответил Ксе.

— Что тут было, когда она взялась за тебя?

Ксе послушно вспомнил:

— Буря. Гроза. В тонком плане.

— Да ясно, что не в плотном, — Дед скептически задрал брови и постучал Ксе по лбу. — Д-до сих пор не улеглось! Т-ты почему этого не чувствуешь?! Не осра… осрамил меня ни разу, г-говоришь?

Ксе открыл рот. Он в самом деле не ощущал остаточного вихря — не ощущал, находясь в самой его середине!

Этот феномен, конечно, следовало осмыслить, но Ксе просто испугался. Он слишком привык к своей умелости и успешности, и теперь, чувствуя, как почва уходит из-под ног, физически не способен был думать что-либо дельное. «Санд меня уроет, — пронеслось глупейшее. — У него, наверно, все настройки улетели…»

— Я т-тут тоже долго сидеть не буду, — говорил тем временем Дед. — У меня уже г-годы не те… Ксе, соберись! Ксе, в стихию! шагом марш!

Команда по старой памяти сработала: шаман обвалился внутрь сознания Матьземли.

Грозный и строгий, невзирая на всклокоченные волосы и домашнюю одежду, Дед Арья стоял над Женем. Тот проснулся сразу, как только шаманы вошли в комнату, но глядел квёло и сонно. Хлопал глазами, натягивая плед на плечи, зябнущие со сна. Ксе сел и сидел прямо на ковре, медленно приходя в себя: короткая, но глубокая ходка в тонкий мир, казалось, перевернула мозги вверх ногами, а на деле поставила их как положено. Теперь шаман чувствовал всё, что должен был чувствовать, и неприятно это было до чрезвычайности.

Он по-прежнему мало что понимал.

— Ну здравствуй, — почти торжественно сказал Арья.

— Здравствуйте, — тихо ответил Жень, оробев. — А вы кто?

— Это Лев Аронович, — Ксе не слышал собственного голоса. — Мой учитель.

— Меня зовут Арья, — уточнил старик. — Я шаман.

Жень узнал интонацию, но если в устах Ксе она его насмешила, то великомогучий Дед внушал благоговение. Парень немедленно продрал глаза и почти по-военному взлетел с дивана.

— Я…

Арья оборвал:

— Тихо.

Он стоял и смотрел на него пристально, точно истукан, а Ксе видел, что Женя мало-помалу захлёстывает прежний ужас. Возражать и сопротивляться Деду у него не получалось. Пацан украдкой хрустел пальцами, отводя лицо в безуспешной попытке спастись от страшных всевидящих глаз Арьи; губы у него серели, и кажется, вот-вот подступила бы судорога, сродни той, что была на улице, когда Жень попался Ксе и принял его за жреца.

— Чего вам… — начал он, и голос сорвался.

— Тихо, — хмуро повторил Дед.

Ксе рассказал ему предысторию в нескольких фразах: на большее и истории, и соображений по её поводу не хватало. Услыхав о жрецах, Арья сделался ещё мрачнее и сосредоточенней, чем был, надолго задумался, а потом сказал: «Дурак ты, Ксе… и Матьземля т-тебя потому любит. Т-только хорошего от той любви ждать не надо… Н-не понимаешь, с-сказал? Я вот, к-кажется, уже понял…» Ксе успел только рот открыть, когда Дед ухватил его за шиворот и потащил за собой — навстречу стереосистеме Санда и любовной ласке древней богини.

…Арья, наконец, глубоко вздохнул и отвёл взгляд. Жень чуть не свалился от облегчения.

— Значит, так, — сказал Дед. — Т-ты садись, садись…

Жень облегчённо свалился.

— За тобой охотятся жрецы, — протянул Арья раздумчиво, но на лице его читалось, что загадок для него больше нет. — К-которые довели до смерти твоего отца, и т-тебе в их руках грозит то же самое. И т-ты никого не можешь просить о помощи, вот в чём вся подлость-то, Жень…

Тот смотрел снизу вверх, широко распахнутыми глазами, не то с ужасом, не то с мольбой. Костяшки сцепленных в замок пальцев побелели.

— Тебя даже закон не защищает, нет такой строчки в законе. Кошку-собаку защищает, а тебя — нет.

«Дед, — мысленно взмолился Ксе, — ну зачем ты так?» Учитель причинял боль другому, но видеть это было больно и ученику. Женя уже трясло. А пацан никому ничего плохого не сделал, хоть и таскал с собой кучу ножей… почему Арья говорит, что его не защищает закон?!.

— Дед, — без дыхания простонал Ксе. — Что ты говоришь такое?..

— Только вот Матьземле не всё равно, что с тобой сделают, — тот не слышал его. — Это Матьземле-то. К-которая вообще мало что соображает, а уж единственного человечка ввек не заметит, к-кем бы он ни был, что бы ни натворил…

Жень сжался в комок, втягивая голову в плечи; глядел исподлобья, и лихорадочно блестели глаза. Дед Арья взял его за подбородок длинными костлявыми пальцами — мальчишка стерпел, покорно поднял лицо.

— Жень, — сказал старый шаман. — Да ведь ты божонок.