"Контора" - читать интересную книгу автора (Роуз Нил)

ГЛАВА 1

– Почему вы стали адвокатом, Чарлз?

– Гм…

Я недоуменно уставился на Грэхема Бентли, моего компаньона-куратора. Это был последний вопрос, который я ожидал услышать в процессе оценки моей деятельности. Полагаю, он имел в виду, почему я до сих пор здесь. Что же еще? И это после восьми лет изнурения мозгов, морального опустошения и отсутствия полноценного сна. Не слишком ли запоздалый вопрос?

«Ради денег», – напрашивался очевидный ответ, но понятно, что говорить что-либо подобное не рекомендуется. На этот счет в престижных лондонских фирмах, таких, как моя, существовал неписаный закон, который молодым юрисконсультам подобало соблюдать неукоснительно. И кого волнует, что ты задолжал за учебу на юрфаке университета десять тысяч фунтов, которые собирался каким-то чудесным образом превратить в роскошную квартиру в Хэмпстеде и приобщиться к рассеянной жизни ресторанных завсегдатаев.

«В этом виноват Майкл Кьюзак. И Арни Бэкер виноват, а также Виктор Сифуэнтес».[1] Хотя это было, в общем-то, недалеко от истины, но все же не совсем то, чего ожидал от меня Грэхем. Ведь на самом деле я всегда недоумевал, почему телепрограмма «Лос-Анджелесский закон» не ориентируется на истинное положение дел. Реальная юридическая практика не имеет абсолютно ничего общего с тем, о чем идет речь в этой программе. Я чуть не разочаровался в профессии адвоката. Возможно, стоило бы подать на них в суд. В этом случае я мог бы рассчитывать на приз за самый забавный процесс года.

Ну кто бы не захотел пойти в адвокаты, чтобы жить как они? Адвокаты фирмы Маккензи и Брэкмана имели все: жизнь, полную романтики, кучу денег, высокоскоростные автомобили, шикарных женщин и при этом никогда не шли против своей совести, каждый раз выступая поборниками справедливости. И проявляли такую изобретательность, что теперь-то я понимаю: все это выглядело чересчур безупречным, чтобы быть правдой.

«Ради общественного блага». Исключено. Никто в «Баббингтон Боттс» ни на секунду не поверил бы в это. В нашей фирме не предусматривалась бесплатная правовая помощь неимущим. Предполагалось, что это лишь некая игра воображения. Узнав, что я раз в месяц ходил помогать своим коллегам в Центр юридической поддержки населения ради обретения опыта в непосредственных контактах с людьми, Грэхем посмотрел на меня так, будто услышал, что я каждые четыре недели летал домой на Юпитер.

«Потому что эта работа по-настоящему захватывает». Вполне приемлемо. Но не для тех, кто делает карьеру. В течение ряда лет, когда я ежедневно продирался сквозь чудовищные горы фотокопий и бесконечные кипы бумаг, взывавшие к учетчику, меня обуревало лишь с трудом сдерживаемое желание выпрыгнуть в окно.

«Потому что правоведение стало для меня жизненным стимулом». Эта фраза больше подошла бы буквоедам, книжным червям, многие из которых подходят под мой собирательный термин «крючкотворы-зануды». Но для Грэхема жизненным стимулом являются скорее разговоры о похотливых практикантках.

«Потому что я ужасно люблю выступать на стороне истца, заставляя людей попотеть». Эта фраза дала бы понять, что я поглощен работой, но в ней есть явный оттенок агрессивности.

«Потому что этого хотели мои мама и папа». В этой фразе звучала бы завораживающая правда, но я находил в ней некий изъян. Они советовали мне получить эту профессию с настойчивостью, присущей среднему классу, забыв только добавить, что имея за плечами такую профессию, нужно оставить за плечами и жизнь.

«Потому что это дает мне солидную основу для бизнеса и высокую квалификацию, что сослужит службу в дальнейшем». Это было бы неплохо, но здесь содержался намек на то, что я не хочу испустить последний вздох за письменным столом «Баббингтон Боттс», а в фирме, где преданность ценится превыше всего, подобная реплика не способствовала бы успешной карьере.

– Знаете, Грэхем, – ответил я наконец, – это то, чего я всегда хотел.

Это не было правдой ровно настолько, чтобы не быть правдой. Некоторые, еще лежа в яслях, считают, что задержка с кормлением дает основание призвать виновных к ответу. Я никогда не принадлежал к числу таковых.

Но, оставив позади период увлечения футболом (где я оказался не на высоте), побывав в шкуре пожарного (я слишком боялся прилипнуть к канату и не соскользнуть вниз[2]), секретного агента (тут меня подвела невнимательность), смотрителя зоопарка (я испытывал непреодолимый страх перед антилопой), бродячего артиста (оказался слишком бездарен для этого) и, наконец, учителя (занятие, очень скудно оплачиваемое), я остановился на профессии юриста.

Откровенно говоря, как и многие юрисконсульты, я знаю, что вряд ли мог мечтать о лучшем, учитывая, что мало где можно столько заработать.

А у Арни Бэкера, похоже, каждую неделю была новая женщина, так что и подобная перспектива тоже не исключалась.

Я краснею от стыда, вспоминая, что и мой идеализм сыграл определенную роль в принятии окончательного решения. С наивностью, за которую меня сейчас выставили бы за дверь, я считал юриспруденцию средством борьбы за справедливость. И представлял себя выступающим на стороне неудачника и загоняющим в тупик представителей элиты. К сожалению, моя фантазия не простиралась так далеко, чтобы представить себя крохотной шестеренкой в громадном механизме, которым является «Баббингтон Боттс», безликий монолит в деловом квартале Лондона, где серьезность отношения к делу находится в прямой зависимости от скорости, с которой клиент раскошеливается. Это, в конце концов, фирма, где выставляемый счет младшим персоналом формулируется как «НМП – Неужели Мы Продешевили?», а в верхах «ОБНМП – О Боже, Неужели Мы Продешевили?» Основная концепция фирмы: нам не платят много, если у нас нет клиентов, которые могут заплатить много.

Завершив свое образование, и не зная точно, чем хочу заняться, я обратился в целый ряд юридических фирм. Перед моим первым собеседованием в «Баббингтон Боттс» мои родители предусмотрительно призвали на помощь друга одного из своих друзей, который был компаньоном в некой крупной юридической корпорации.

– Итак, Чарли, – сказал он за чаем, – почему ты решил стать юристом?

Это был легкий вопрос.

– Я хочу помогать людям.

Он ободряюще кивнул.

– Хорошо. Прекрасно. И как же ты хочешь им помогать?

– Ну, закон – штука довольно пакостная… – начал я.

– Он, конечно же, таков, если вы точно следуете букве закона, – согласился гость.

– Нет, я считаю, что он таков в любом случае. Людям нужна помощь, чтобы бороться против него.

– Для меня это звучит как призыв к анархии, – хохотнул мой собеседник.

Отец бросил на меня тревожный взгляд.

– Ты, надеюсь, не анархист, Чарли?

– Господи помилуй! – ужаснулась мать. Интересно, как это восприняли бы наши соседи?

– А может, и того хуже? Может, ты нигилист?

Она только что закончила вечерние курсы политучебы. (Ей хотелось поступить на кулинарные курсы, но, когда она туда обратилась, набор был уже закончен.)

– Нигилисты никогда не моются, – продолжала она. – Это я тебе говорю.

– Только не думай, что анархисты хоть сколько-нибудь лучше, – предостерег отец. – Они доводят свои сады до совершенно безобразного состояния.

Гость окинул меня серьезным взглядом.

– Знаешь, Чарли, профессия юриста – вещь непростая. У нас есть много способов помогать людям. Ты можешь, к примеру, стать юрисконсультом. Но, честно говоря, за это мало платят. Да и на последующую благодарность не рассчитывай.

Это не настраивало на оптимистический лад. Я-то намеревался спасать мир, получая за это соответствующее вознаграждение – материальное и моральное.

– Но если фирма «Баббингтон Боттс» и может что-то предложить, так это шанс содействовать тем, кто приводит в движение все механизмы этого мира. Тем, кто, скажем, обеспечивает простых людей элементарно пропитанием. Ты понимаешь? В этом и есть высшее призвание.

Я и несколько моих друзей с юрфака университета образовали группу, которую мы назвали «Шайка Лихих Юристов, Хулящих Алчность». (Но, увидев, какое слово получается из заглавных букв, переименовали ее в «Шайку Лихих Юристов, Хулящих Корпоративную Алчность».) Так что я был не из тех, кого можно взять голыми руками.

– Вы имеете в виду только одно – помочь богатым стать еще богаче.

Юрист рассмеялся, и мои родители подобострастно присоединились к нему.

– С вашего позволения, я могу предложить вам другой путь. Меняйте эту систему, если хотите, но сделать это можно только, будучи внутри нее.

В силу своей неопытности я поверил ему на слово.

Имея ряд весьма соблазнительных предложений от крупных юридических фирм, члены ШЛЮХКА пришли к выводу, что работа в нашей фирме является наилучшим выбором. И мы, и этот мир все еще пребываем в ожидании. Песня нашей группы, звучавшая весьма иронично менее чем десять лет тому назад и с каждым годом утрачивающая свою ироничность, звучала так: «Я боролся с законом – закон победил».

Куда ушли те времена? И так ли уж я близок к достижению заветной цели? Мне исполнился тридцать один год. Вся жизнь еще была впереди. Конечно, мои волосы уже кое-где тронула седина, а на лице появились морщины, которых не было восемь лет назад, когда я стремглав, как наскипидаренный, ворвался в эту дверь. Зато теперь я уже приобрел профессиональную сутулость вследствие многочасовых бдений за письменным столом, смутное представление о том, что происходит за стенами моей башни из слоновой кости, и способность смотреть сквозь розовые очки на неожиданные житейские неприятности.

Когда я говорю, что я юрист, некоторые смотрят на меня, как на какую-то невидаль, словно я, незаметно для себя, обзавелся раздвоенными копытами и хвостом. Я пытаюсь объяснить, что я славный парень: не поедаю младенцев, не являюсь двуликим Янусом и даже, если надо, сдаю свою кровь и не имею ни малейшего желания пить чужую. Хотя много лет тому назад я взывал однажды к дьяволу во время экзаменов на юрфаке. (Причем, мне кажется, это дало результат.) Я никогда не пытался отвести от закоренелых преступников обвинения в убийстве, никогда не спал с клиентками и даже не думал о повышении цен на свои услуги. (Ну от силы на какие-то жалкие десять процентов.) В противном случае мои клиенты стали бы обижаться.

А если бы кто-нибудь из них увидел довольные лица моих родителей (проигнорировав лишь появление алчного блеска в их глазах), когда я объявил о намеченном мною пути карьерного роста, то вряд ли он смог бы отрицать, что юриспруденция – это сила, направленная на утверждение справедливости и социальной гармонии.

Однако в «Баббингтон Боттс» у меня было одно неулаженное дело. Не для того же я вкалывал, как лошадь, последние восемь лет, чтобы в итоге упустить шанс попасть в число компаньонов, когда эта возможность стала приобретать реальные очертания. Ах, какое это было удовлетворение! Какая слава! Какое положение! Какие деньги! Словом, я стремился создать себе имя.

Лицо Грэхема приобрело мрачное выражение, когда он сообщил плохую новость:

– Некоторые компаньоны высказали мнение, что вы не всегда полностью отдаетесь работе.

Если бы под выражением «не всегда» подразумевались полночь и заполночь, многие из нас ни на что не жаловались бы. Хотя я и сам принадлежал к тому человеческому племени, для которого работа всю ночь напролет является профессиональным эквивалентом зарубок на стойке кровати, и мои стойки были сточены до основания, но существовало немало таких фанатиков, которые остались без кроватей.

Как бы то ни было, эти неназванные компаньоны находились в непосредственной близости от меня, и я был обречен, как лиса, которую преследуют гончие. Но как иначе можно было стать компаньоном – а я в самом деле безумно желал достичь этой сладостной вершины, – не участвуя в игре?

Поэтому я постарался принять как можно более расстроенный вид.

– Я не могу представить, Грэхем, почему они так считают. Мне нравится здесь работать.

Вообще-то мне нравятся деньги и все, что они дают, – а это одно и то же. Работа также имеет свои плюсы, хотя и не всегда. Во всяком случае я был постоянно настороже, демонстрируя Грэхему свою наивысшую радость (разве-не-захватывает-если-ты-хочешь-как-то-жить-работа-над-делом-в-три-часа-ночи-когда-у-тебя-есть-диктофон-и-кофеварка!), естественную для сотрудника фирмы, желающего отвести угрозу увольнения.

– Где вы будете через пять лет, Чарлз?

– Здесь. – Ответ требовался столь же быстрый, сколь и решительный. Я игриво улыбнулся. – И оказывать вам поддержку, чтобы укрепить ваши позиции в компании.

Грэхем улыбнулся в ответ. Проявление честолюбия было весьма уместно, поскольку подразумевалось, что оно будет подстегивать меня в работе.

– Я думаю, на этом мы можем закончить квалификационное собеседование. Я доволен вашей работой, Чарлз, а это главное. Есть вопросы?

Настало время взять быка за рога. У меня была привычка хватать его за яйца, но осторожно.

– Скажите, могу ли я еще надеяться стать компаньоном?

Грэхем выжал из себя улыбку.

– Надеяться можно всегда, Чарлз… Но желательно не в рабочее время.

Он громко рассмеялся, и я присоединился к нему с должной долей энтузиазма. Я зависел от его покровительства, и это заставляло меня чувствовать свою приниженность.

– Я считаю, что многому у вас научился, и хочу воспользоваться этим для дальнейшего продвижения по службе.

Грэхем мог бы заметить, что я подхалимствую так явно, что даже мои нахрапистые коллега сочли бы такое поведение безнравственным, но он был слишком себялюбив, чтобы обращать внимание на подобные пустяки.

Он вновь улыбнулся, пряча свою авторучку с золотым пером.

– Давайте подумаем, что мы можем сделать в ближайшие месяцы. Пожалуй, стоит поднять вопрос о почасовой оплате. Мы подумаем и решим, выдвигать ли вас в компаньоны. Это вполне реально. И закончим пока на этом.

Поднявшись, чтобы уйти, я уже знал, что пока не улажу вопрос о почасовой оплате, на моем пути к вершинам будут серьезные препятствия. На первом этапе следовало повысить эту оплату на десять фунтов, что дало бы мне возможность зарабатывать для фирмы двести пятьдесят фунтов в час. Конечно, подобное хронометрирование работы над делом – когда учет ведется по десятиминутным периодам – способно отравить жизнь любому юристу, но зато это путь к осуществлению заветной мечты стать компаньоном.

Самые преуспевающие компаньоны фирмы, как известно, всегда отличались вольным отношением к тому, что именуется работой над делами. Прогулки в кабинет другого компаньона, чтобы обсудить связанные с этим вопросы, временами – телефонная болтовня с клиентом о крикете, разговоры с женой о том, что в этот день произошло на работе, и, конечно, размышления в туалете – все это вписывается в образцовый график. Однако налоговое ведомство пока еще не удосужилось отнести профессию юриста к разряду творческих – иначе такой график порождал бы звезд юриспруденции.

Нигде время так не податливо, как в графике юриста. Существует старый анекдот о юристе, который умирает и оказывается у врат рая. «Вот и ваш час пробил», – нараспев говорит Святой Петр. «Как же так? – спрашивает юрист. – Мне всего сорок восемь лет». «Странно, – отвечает Святой Петр. – Согласно вашему графику, вам уже сто двадцать».

Грэхем бросил на меня многозначительный взгляд.

– Не беспокойтесь, Чарлз. Мы тут всегда будем заботиться друг о друге, что бы ни случилось.

– Спасибо, Грэхем, – ответил я, преодолевая искушение завопить: «Поскорее бы настало это чертовски приятное время, чтобы исполнились твои посулы, садист!» Вместо этого я силился понять, что скрывается за его словами.

Вернувшись к себе в кабинет, я развернул вращающийся стул спинкой к двери и посмотрел в окно. Поскольку это было окно рядового работника, единственное, что я мог через него видеть – это здание напротив, но мой статус был достаточно высок, чтобы вообще иметь окно. Если бы вас окружали голые стены, вы могли бы распрощаться с надеждой стать компаньоном.

Я безмолвно извинился перед Майклом Кьюзаком. Я мог бы, положа руку на сердце, заявить, что он не был виноват.

– Ты и вправду хочешь узнать, Грэхем, почему я стал юристом? – пробормотал я. – Из-за проклятой Элли Грей, вот почему.