"В тропики за животными" - читать интересную книгу автора (Эттенборо Дэвид)

Глава 5. О вулканах и карманных воришках

В Сурабае нас встретил Даан с кипой писем из Англии, немыслимым количеством прохладительных напитков и очень хорошими новостями. Ему не только удалось забронировать нам места на грузовом корабле, идущем на Самаринду, городок на восточном побережье Калимантана, но и, по крайней мере, на две недели освободиться от дел, чтобы сопровождать нас в качестве переводчика. Правда, корабль отправлялся только через пять дней, но нас с Чарльзом это ничуть не расстроило. Более того, в душе мы оба ликовали, потому что после всех приключении последних недель нам хотелось немного отдохнуть. Мы упаковали отснятую пленку в особые коробки, привели в порядок все свое оборудование и поехали с Дааном и Пегги погостить в загородном бунгало.

Город окружали ровные возделанные земли. Над посадками тамариндовых деревьев, затопленными рисовыми полями и плантациями сахарного тростника висела влажная духота. Дорога пошла на подъем, и постепенно воздух стал более прохладным и прозрачным. Склоны холмов были засажены высокими хлопковыми деревьями, усыпанными коробочками, из которых торчали белые пушистые волокна. Деревня Третес, где нам предстояло остановиться, находилась на высоте шестисот метров над уровнем моря, на склоне мощного конуса вулкана Валиранг.

На Яве, как и почти повсюду в Индонезии, ощущаешь себя в царстве грозных сил мироздания. Огромная цепь вулканических островов простирается от Суматры на юго-восток через Яву, Бали и Флорес, затем сворачивает на север и заканчивается на Филиппинах. В этом районе случались одни из самых мощных и разрушительных вулканических извержений, какие только знает человечество. В 1883 году Кракатау, небольшой остров, лежащий между Явой и Суматрой, взорвался с такой чудовищной силой, что в воздух было выброшено около шести с половиной кубических километров каменной массы, а пемза покрыла обширное морское пространство. Вызванная взрывом гигантская волна обрушилась на побережье и унесла тридцать шесть тысяч человеческих жизней. Эхо смертоносного катаклизма слышали даже в Австралии, почти за пять с половиной тысяч километров от Кракатау.

На одной только Яве находится сто двадцать пять вулканов. Девятнадцать из них действующие; обычно они просто курятся, но временами начинают извергаться с губительной силой. Например, в 1931 году при извержении Мерапи погибли тысяча триста человек.

Вся жизнь островитян тесно связана с вулканами. Их обманчиво спокойные конусы величаво парят над зелеными долинами, пепел, тысячелетиями оседавший на поверхности острова, одарил почву необыкновенным плодородием, а страшная мощь огнедышащей стихии породила богатую яванскую мифологию.

Валиранг относится к потухшим вулканам, но из нашего сада в Третесе я видел струйки дыма, поднимавшиеся над его конусом. Прохладный бодрящий воздух разогнал вялость, и я решил подняться на вершину и заглянуть в кратер.

Чарльз не разделил моего энтузиазма даже после того, как узнал, что большую часть пути можно будет проехать верхом. Поэтому я нанял только одну лошадь.

На следующее утро, перед самым рассветом, ее привел к нашему бунгало энергичный и жизнерадостный старик. Лошадь оказалась неказистой клячей. Она стояла, понурив голову, с выражением полной прострации на морде. Хозяин бодро хлопнул ее по боку и широко улыбнулся, обнажив пеньки зубов, черных от жевания бетеля. Он дал понять, что его кляча относится к числу лучших скакунов Третеса и что ее достоинства много выше той непомерной цены, которую мне пришлось за нее выложить.

Я залез на клячу, укоряя себя за то, что эксплуатирую столь немощное создание. Горец энергично толкнул ее, и я пустился в путь со скоростью улитки, почти волоча стремена по земле.

Вскоре дорога пошла на подъем. Моя кобыла уныло оглядела открывавшуюся перед ней перспективу и встала как вкопанная. Хозяин, не переставая улыбаться, яростно дергал за повод, но лошадь не уступала. Подо мной что-то зашумело, и я догадался, что бедное животное страдает несварением желудка. Исполненный сострадания, я спешился. В то же мгновение лошадь проворно затрусила вперед. Через километр мы вышли на ровный участок, и старик знаками дал понять, что здесь опять можно позволить себе верховую езду. Поначалу все и вправду шло хорошо, но через десять минут лошадь замедлила шаг и остановилась. Старик с прежней горячностью стал рвать поводья, и на этот раз так, что удила не выдержали. Лошадь сделалась неуправляемой, и мне пришлось покинуть седло. Не успел я это сделать, как разошлась одна из подпруг. Кляча при виде посыпавшегося снаряжения пришла в такой минор, что на дальнейшие попытки наслаждаться конным спортом у меня не хватило духу. Мы пошли вверх пешком. Штурм вулкана нельзя было назвать молниеносным, ибо каждые полчаса мне приходилось останавливаться и ждать старика с его рысаком, стоившим мне изрядной суммы.

Мы продвигались теперь через лес, подобного которому я никогда раньше не видел. Все вокруг было буквально усыпано орхидеями, повсюду росли древовидные папоротники циатеи. Их гребневидные листья, напоминавшие гигантские пучки нашего папоротника орляка, как струи фонтана, «били» прямо из верхушек изящных длинных стволов. Поднявшись выше, мы достигли казуариновых рощ, на первый взгляд похожих на обычные сосняки. Ни лиановые сплетения, ни кустарниковые заросли не мешали обзору, ветви деревьев были украшены длинными иголками и свисающими бородами лишайников.

Через пять часов пути я добрался до крытых тростником низеньких землянок, у стен которых стояли цилиндрические плетеные корзины, наполненные ослепительно желтой серой. Несколько мужчин вышли на белый свет и хмуро уставились на меня. Низкорослые, смуглые и босые, в засаленных рубашках и саронгах, они отличались разнообразием головных уборов — от потрепанных фетровых шляп и ветхих пичи до традиционных тюрбанов.

Я сел у обочины и взялся за свои сандвичи. Через несколько минут подоспел мой проводник. Он объяснил, что до кратера остается час ходьбы, но подъем будет таким крутым, что лошади его не одолеть. Поэтому он останется здесь и займется починкой упряжи, тем временем и лошадь придет в себя.

Пока я доедал свои припасы, старик вполголоса беседовал со сборщиками серы, бросавшими на меня подозрительные взгляды. Потом шестеро из них взяли пустые корзинки и пошли вверх по узкой тропке, петлявшей среди казуариновых деревьев. Не обращая внимания на неприветливость этих людей, я пристроился в хвост колонны и потащился следом за ними. Лес остался позади, уступив место редкому чахлому кустарнику. Мы пробирались теперь через нагромождение лавовых глыб. Сказывалась высота: дышать стало трудно и было очень холодно. Время от времени налетал туман и окутывал нас. Все молчали; шедшие впереди не обращали на меня никакого внимания. Через полчаса кто-то в колонне сборщиков вдруг заунывно запел высоким фальцетом. Насколько я мог понять, речитатив певца являл собой импровизированный пересказ текущих событий.

«Оранг ини,— неслось вдоль склона,— ада инггерис тидак оранг беланда», что означало: «Этот парень англичанин, а вовсе не голландец». Постигнув общий смысл песни, я решил украсить ее собственными находками. Несколько минут я конструировал в уме более или менее связную цепочку из своего скудного словарного запаса, и, когда запевала довел свою партию до конца, я дерзко вступил со своим речитативом.

— Сегодня утром,— пел я, подражая его мотиву,— я ем рис. Вечером я ем рис. Завтра я опять ем рис, и это очень грустно.

Я понимал, что мое сочинение не блещет остроумием, да и в других отношениях оно весьма сыровато, но эффект тем не менее получился потрясающий. Все шедшие впереди меня разом остановились, бухнулись на камни и принялись хохотать так, что из глаз у них брызнули слезы. Когда они успокоились, я вытащил пачку сигарет, и мы вместе закурили. Мы пытались поговорить, но, боюсь, они мало что поняли из моих слов, а я без своего словарика лишь смутно догадывался о смысле их речей. Тем не менее, лед отчуждения был растоплен, и в дальнейший путь мы двинулись весьма дружной компанией.

Вот и вершина. Пробравшись через баррикады лавовых глыб, я достиг края главного кратера и заглянул внутрь. Жерло проваливалось исполинской вертикальной трубой; на дне, метрах в шестидесяти от края, царил безжизненный каменный хаос. Но Валиранг был отнюдь не мертв: чуть в стороне от кратера поднимался столб белого дыма. Мы подобрались поближе к этому месту и увидели, что дым вырывался из сотен мелких отверстий. Каждое из них с гудением и шипением выбрасывало газы, и казалось, что весь склон — это одно сплошное дымное пожарище. Воздух вокруг был насыщен едкими сернистыми испарениями, ноги утопали в толстом слое желтой серной пыли. Сквозь клубы дыма я разглядел крошечные фигурки людей, которые трудились в самом центре этого ада. Они засыпали камнями главную фумаролу [3], чтобы газ не устремлялся вверх, а распространялся по множеству радиальных трубок, охлаждаясь в них и откладывая серу. Некоторые трубки уже были наполнены драгоценным минералом, и их вскрывали ломом. Серу собирали и у шипящих отверстий фумарол. Там она постепенно осаждалась в виде сталактитов: горячая, рубиново-красная в центре и ядовито-желтая ближе к краям.

Мои спутники, крича что-то друг другу сквозь неумолчный рев стихии, скрылись в клубах дыма. Они, казалось, были поразительно невосприимчивы к этим удушающим испарениям. В скором времени они вернулись, радостные, с полными корзинами серы, и тут же, без малейшей передышки, поспешили обратно к лагерю. Я устремился за ними, чувствуя насущную потребность глотнуть свежего воздуха. Наконец мы выбрались на божий свет. Над нами сияло безоблачное небо, и атмосфера вокруг была такой прозрачной, что далеко внизу, на горизонте, за зелеными равнинами, я увидел Яванское море. На востоке виднелась еще одна группа вершин, над которыми висела белая завеса. Сперва я принял ее за облака, но потом понял, что это клубы вулканического дыма, неизмеримо более могучие, чем те, что окутывали склоны Валиранга. Я указал на вершину и спросил у одного из своих спутников, как она называется.

Он взглянул из-под руки и ответил:

— Бромо.

Эти далекие клубы дыма разожгли мое любопытство, а когда в тот же вечер Даан расписал Бромо как красивейший и знаменитейший из всех вулканов Явы, мы с Чарльзом решили взойти на него.

На следующий день мы сели в «джип» и поехали через приморские равнины на восток. Отсюда Бромо казался довольно невзрачным, так как его силуэт отчасти закрывали зубчатые стены обширной кальдеры диаметром почти девять километров. Это были остатки гигантского вулкана, взорвавшегося тысячи лет назад и лишившегося, как и Кракатау, большей части своего конуса. Но энергия вулкана на этом не иссякла, и в скором времени внутри кальдеры открылись новые жерла, породившие свои конусы. Они росли, но ни один из отпрысков так и не перерос останков родителя, и все они, за исключением Бромо, давно потухли. Путешественник, направляющийся через равнины к этому вулканическому семейству, видит лишь зубчатый профиль кратера вулкана-патриарха.

Протрясясь весь день по каменистой дороге, к вечеру мы въехали в небольшую деревню на склоне кальдеры и устроились на постоялом дворе. Хозяин сказал нам, что вулкан бывает свободен от облаков только в ранние утренние часы, поэтому на следующее утро мы были на ногах еще до рассвета. Несколько человек, кутаясь в саронги, сидели во дворе рядом с лошадьми. Эти горцы, как и вчерашние собиратели серы, были смуглы, коренасты и совершенно не похожи на хрупких жителей равнин. Один мужчина с роскошными усами согласился одолжить пару лошадей и сопровождать нас до кратера.

Опыт верхового путешествия на Валиранг еще не изгладился из моей памяти, поэтому я был и удивлен, и обрадован, почувствовав под собой резвого, полного жизни скакуна. Босой проводник трусил позади нас, постегивая лошадей кнутом. Я пытался уговорить его не делать этого, так как мой конь шел хорошо без всякого понукания. Но по-видимому, я напрасно беспокоился, ибо животное оказалось еще и с юмором и жизнерадостно игнорировало действия погонщика. Только когда старик, поравнявшись с конем, орал «Хуш!» прямо ему в ухо, он неожиданно пускался в галоп.

Когда мы добрались до поросшего травой края кальдеры, уже рассвело. Внизу расстилался безрадостный, поистине лунный ландшафт. На ровном дне чаши лежали клочки тумана. В центре кальдеры, почти в двух километрах от нас, идеально симметричным конусом возвышался Баток. Его крутые серые склоны были изборождены глубокими оврагами. Слева горбился приземистый Бромо. В изяществе контуров он уступал Батоку, но казался более эффектным благодаря огромному столбу дыма, поднимавшегося из его округлой вершины. Еще дальше в неясном свете зарождающегося утра мощной неровной полосой проглядывала противоположная стена кальдеры. Несколько минут мы благоговейно созерцали эту фантастическую панораму. Тишину нарушал лишь непрестанный гул Бромо.

Наш проводник выкрикнул свое «Хуш!», и лошади стали медленно спускаться в кальдеру по крутой песчаной тропе. Восходящее солнце окрашивало клубящийся дым в тревожный багрово-розовый цвет. Воздух постепенно теплел, клочки тумана рассеивались, открывая широкую и абсолютно плоскую равнину, простирающуюся у подножия Бромо и Батока. Голландцы окрестили эту равнину «песчаным морем». Название хотя и выразительное, но не вполне точное, так как равнина покрыта не песком, а серым вулканическим пеплом, который ветры и дождевые воды сносят на дно кальдеры. Вокруг Бромо нет застывших лавовых потоков, характерных, например, для гавайских вулканов. У яванских вулканов лава очень густая и вязкая. Она сравнительно легко застывает. Именно поэтому их извержения столь разрушительны: магма, поднимаясь к поверхности из недр земной коры, охлаждается, затвердевает и закупоривает жерло вулкана. Давление снизу нарастает и, в конце концов, достигает такой мощи, что вся гора взлетает на воздух.

Лошади бодрой рысцой прошли по голой равнине до самого подножия Бромо. Мы спешились и стали карабкаться по крутому скользкому склону. Наконец мы добрались до края кратера, остановились и заглянули внутрь. В ста метрах под нами из зияющей дыры вырывались огромные клубы дыма, адский котел кипел с такой силой, что земля дрожала под ногами. С громовыми раскатами серый столб дыма, клубясь и переливаясь, устремлялся ввысь, у края кратера его подхватывал ветер и относил в сторону. Отовсюду сыпался горячий пепел, покрывавший внутренние стенки кратера мертвенно-бледными шрамами.

Мы спустились по осыпающемуся склону метров на пятнадцать. Струйки мелкого пепла стекали вниз миниатюрными лавинами. Вокруг стоял громоподобный гул, исполинская мощь подземных сил потрясала своей непостижимостью. Я оглянулся и увидел старика. Он стоял на краю кратера и отчаянно жестикулировал, призывая нас вернуться. Склон усеивали невидимые пустоты, заполненные смертоносными газами. Если нечаянно попасть туда, можно никогда уже не выбраться.

Местные жители веками приносили жертвы Бромо, умоляя вулкан умерить его страшную силу и пощадить окрестные деревни. Говорят, что в прошлом в жертву приносили людей, теперь же в сатанинскую бездну бросают только кур и куски тканей.

Церемония жертвоприношений состоялась спустя несколько недель после нашего восхождения на Бромо. Как нам потом рассказывали, толпы людей собрались на краю кратера. Когда жертвы были принесены, нашлись храбрецы, не особенно благоговевшие перед всемогущим божеством, которые полезли внутрь кратера, чтобы вырвать дары из утробы вулкана. Один такой смельчак, пытаясь достать что-то особенно ценное, оступился и покатился вниз по склону. Толпа следила за его падением. Никто не попытался вытащить несчастного, и неподвижное тело, словно сломанная кукла, осталось лежать в глубине кратера.

Вполне возможно, что вера в необходимость человеческих жертвоприношений еще сохранилась в сознании сельских жителей. Не так-то просто изжить обычаи, предписывающие умиротворять грозного духа, который способен уничтожить все окрестное население.

На следующий день мы вернулись в Сурабаю. В гараже Даана не нашлось места для нашего «джипа», и мы поставили его на дорожке под своим окном. Чтобы никто не покусился на нашего героя, мы обездвижили его, вытащив из двигателя некоторые детали.

Утром мы все собрались ехать в город. «Джип» завелся с пол-оборота. Чарльз выжал сцепление, но машина не двигалась. Мы вылезли посмотреть, в чем дело, и, к ужасу своему, обнаружили, что за ночь неизвестный злоумышленник увел задние полуоси. Для нас это означало катастрофу, но Даан не пал духом, он лишь слегка удивился.

— Ну и ну,— сказал он,— раньше воровали «дворники», но теперь каждый держит их под замком и ставит только при дожде. Мода на них, поэтому прошла. Видно, сейчас появилась новая страсть — полуоси. А может быть, просто они кому-то понадобились на черном рынке. Завтра утром, пораньше, пошлю садовника в одно местечко. Не исключено, что он их там и разыщет. Справедливости ради надо сказать, что обычно народ у нас считает, что законному владельцу надо дать шанс получить свои вещички обратно.

На следующее утро полуоси действительно вернулись, но это обошлось мне в несколько сот рупий.

Наступил день отплытия на Калимантан. После случая с полуосями мы не могли быть спокойны за свое снаряжение. Шутка ли, двадцать ящиков, и в некоторых — камеры стоимостью в сотни фунтов! Надо было переправить их из «джипа» на таможню, оттуда через пристань к причалу и уж только потом уложить в надежно запертую каюту. Вся эта процедура казалась нам трудной и рискованной, да еще Даан твердил, что оставить какую-нибудь вещь без присмотра — значит распрощаться с ней навсегда. В конце концов решили так: Даан возьмет на себя надзор за всей таможенной процедурой, я пройду на корабль, разыщу нашу каюту и останусь там в ожидании вещей, а Чарльз, не спуская глаз с носильщиков, будет лично сопровождать каждый ящик. План казался несложным и вполне надежным.

Сначала все шло хорошо. Мы протиснулись сквозь плотную толпу к таможенной стойке и свалили на нее все свое снаряжение. Даан приступил к переговорам, а я, размахивая билетом и паспортом, кинулся на пристань. Наше судно, большой грузовой пароход, стояло у дальнего причала. Рядом я увидел объявление, гласившее, что судно отправится на три часа позже назначенного времени. Трапа нет, дежурных не видно. Попасть на борт можно только по узкой доске, переброшенной на нижнюю палубу. По ней взад и вперед сновали носильщики и матросы. Я стоял в растерянности, не зная, что предпринять. Может быть, вернуться и отложить всю операцию? В это время на пирсе показалась тележка с нашим грузом. Если я окажусь не готовым принять его, наш тщательно разработанный план может пойти насмарку. Я пристроился к веренице носильщиков и пошел следом за ними по доске. Внутри корабля было темно, смрадно и невыносимо жарко. Полуголые носильщики так плотно теснились вокруг, что я едва мог двигаться. Тут я вдруг вспомнил, что в нагрудном кармане моей рубашки лежит все мое достояние: паспорт, билет, деньги и авторучка. Я схватился за карман, но ощутил не материю, а чью-то руку. Вцепившись в нее мертвой хваткой, я медленно разжал ее и извлек оттуда свой бумажник. Обладатель руки, потный полуголый субъект с какой-то мерзкой тряпкой вокруг головы, испепелял меня взглядом. Его не менее свирепые коллеги тесно сгрудились вокруг. Я решил, что в такой ситуации лучше спустить инцидент на тормозах, нежели дать волю мстительной ярости. От волнения из памяти вылетели последние крохи лингвистического багажа, и я смог произнести лишь нерешительное «тидак» — «не надо».

Карманник ответил нервным смешком, а я, чуть приободрившись и стараясь не терять достоинства, добрался до железной лестницы и поднялся на верхнюю палубу. Сердце у меня колотилось отчаянно.

Внизу, на причале, стоял Чарльз, охраняя тележку с багажом.

—   Ни в коем случае не ходи через нижнюю палубу,— закричал я ему,— ко мне только что залезли в карман!

—   Не слышу! — донесся ответ Чарльза сквозь грохот кранов и крики толпы.

—   Ко мне только что залезли в карман! — заорал я, срывая голос.

—   Куда-куда девать багаж?

Я отказался от дальнейших попыток сообщить ему о своем приключении и стал энергично показывать на верхнюю палубу. В конце концов, Чарльз меня понял. Я нашел какую-то веревку, бросил конец Чарльзу и один за другим вытянул наверх все наши ящики. Две минуты спустя он возник передо мной, взъерошенный и запыхавшийся.

—  Ты не поверишь,— выдохнул он,— но ко мне только что залезли в карман.

Прошел еще час, прежде чем спасительные стены каюты укрыли и нас, и весь наш багаж. Случай на нижней палубе не прошел для нас даром. В дальнейшем, пробираясь сквозь толпу, мы одной рукой крепко держались за карман, а другой готовились отразить нападение. Эта привычка въелась в нас настолько, что, когда мы оказались не в толчее джакартского базара, а среди вечерней лондонской толпы, я чуть было с ходу не нанес удар в челюсть какому-то джентльмену, который слегка толкнул меня по неосторожности.