"Замок" - читать интересную книгу автора (Волкова Елена)

Часть третья

Видеть, как улепетывают перепуганные юнцы, было почти забавно. Он хотел было даже расхохотаться им вслед страшным демоническим хохотом, но передумал. Стрелять тоже не стал. Его обеспокоило другое. «Эти мальчишки говорили, что она как живая. Судя по их одежде и манерам, времена сильно изменились. Опять пролетело полтора столетия? Неужели люди стали настолько вульгарны и невоспитанны? Они сравнивали ее с куклой, значит, она не… с ней ничего не… ничего не случилось»?

Он принес ее сюда, в этот тайник не для того, чтобы положить в гроб, который оказался для него сюрпризом, но который он счел лучшим решением, чем класть еще живую женщину на холодный каменный пол. Он не сомневался, что она жива, и принес ее в этот глубокий подвал не только для того, чтобы спрятать от возможных любопытных глаз, но прежде всего для того, чтобы вытащить из тайника спрятанные им там книги и попытаться найти в них совет и подсказку, надеясь, что это новое знание, казавшееся ему так похожим на звериное чутье, поможет при разгадывании старых текстов. Обнаружив в подвале не только тумбу, но и роскошный резной гроб из красного дерева, он решил, что это Князь собирался устроить здесь для себя логово. Место было вполне для этого подходящим. Тогда же мелькнула мысль, что это, возможно, не развалины древней часовни, а нечто другое, какое-то другое святилище, которое Делькло все же нашел, но не успел разгадать его загадку и воспользоваться им.

Камень тайника сдвинулся на миллиметр. Прилагать тут силу было смешно даже пытаться. Ксавьер Людовиг зажмурился, молясь, сам не зная какому Богу, чтобы послал озарение. Кто-то его все же услышал, потому что подсказал поискать другой вход в тайник, призвав на помощь интуицию, и направил за решетчатую дверь. Но едва он шагнул за эту дверь, как услышал шум, шуршание осыпаемой земли и голоса. А потом, почти сломав вторую деревянную дверь, в подвал ввалились возбужденные и странно одетые мальчишки. Поиски входа в тайник откладывались, а значит, и спасение Доминики тоже. И было неизвестно, есть ли время на ожидание. Поэтому желание порубить в куски непрошеных визитеров возникло у него сразу же. Мальчишек спасло не вмешательство одного из них, а всплывшие в памяти слова: «Не пролей невинной крови…».

Он вложил саблю в ножны и подошел к гробу. Не решаясь заглянуть внутрь, с горечью и страхом подумал, что время течет для него какими-то рваными кусками и если сто лет кажутся ему минутами, то не может ли случиться так, что за ту минуту, что он не решается приблизиться, пройдут десятилетия и вместо молодой красивой женщины, которую видели незваные гости, он обнаружит…

Но он увидел Доминику нисколько не изменившейся. На белом до голубизны запястье горели колдовским огнем красные рубины. «Рубины — не бриллианты…» — вспомнил он только что слышанные слова. «Что вы можете понимать! Этим камням уже без малого тысяча лет, а в те времена мало кто владел искусством огранки…» Он положил браслет обратно в шкатулку. Доминика не выглядела мертвой, несмотря на неживую бледность и отсутствие дыхания. «Что же мне делать? Где спрятать тебя? В Хранилище? Там можно уснуть вечным сном… Но не умереть!.. Потом разберемся!..»

Подводя руку под шею Доминики, чтобы взять ее на руки, он почувствовал под пальцем что-то твердое и холодное, похожее на ощупь на булавочную головку. Он наклонился ниже и отвел в сторону спутанный локон.

Маленькая бусинка из матового черного стекла словно прилепилась к коже за ухом. Такими бусинками часто украшаются булавки. «Что ты знаешь о колдовстве, Ксавьер Людовиг? — спросил он сам себя и не смог ответить на вопрос. — Что теперь делать? Вытащить? Тогда она или проснется, или умрет, на этот раз окончательно…» Он взялся двумя пальцами за бусинку и быстрым движением вынул то, что действительно оказалось булавкой. Из крошечной ранки показалась капелька крови, настоящей, которая не спешила становиться бурой или серой и превращаться в пыль.

В тот же миг Доминика вздохнула и открыла глаза. Это произошло столь быстро, что Ксавьер Людовиг не успел выпрямиться и отвести руку. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга глазами, полными изумления.

Доминика моргнула. Ксавьер Людовиг выпрямился. Он хотел сказать, что не думал пугать ее и что никогда не посмел бы оскорбить ее или обидеть, даже в мыслях, и что очень сожалеет, если она подумала, будто он… Но все куртуазные выражения застряли в горле, а радость, захлестнувшая было его, сменилась прежней тоской — рядом с собой он чувствовал обыкновенного смертного человека.

Доминика тем временем села, не отводя глаз от его лица.

— Граф, — прошептала она, — что Вы себе позволяете? Я считала Вас порядочным человеком! В чем дело?

— Булавка, — ответил шепотом он, протягивая ей свою находку. — Я вытащил ее, и Вы сразу очнулись.

— Ах, оставьте! Что за булавка? Вы начали вытаскивать у меня из платья булавки? Это, знаете ли!.. Извольте-ка объясниться!

Она огляделась, увидела низкий свод подвала, оплывшие свечи в каменных огромных канделябрах и снова ахнула:

— Что все это значит? Куда Вы меня принесли? Вы положили меня в гроб?! Вы объяснитесь, в конце концов, или нет? Да помогите же мне выбраться отсюда!

— Объяснюсь, — ответил он, отбрасывая в угол булавку, и протянул Доминике обе руки, помогая ей выбраться из гроба и спуститься на пол. — Боюсь только, что мне нечем Вас порадовать. Прежде всего, нам следует покинуть это место, здесь слишком опасно. Не уверен, впрочем, что где-либо в мире есть место, безопасное для нас.

Он погасил свечи, и сразу наступила полная темнота. Доминика, не обладавшая чутьем летучей мыши, схватила его за рукав камзола, а другую руку держала вытянутой перед собой. В напряженном молчании они двигались по тайному ходу, пока в воздухе не потянуло свежестью и запахом трав и ночного леса. Вскоре стали слышны трели цикад и шелест листьев, а еще через несколько шагов Доминика увидела темно-синее закатное небо. Они вышли в нижнюю башню старой наружной стены замка. После слепящей тьмы тоннеля казалось, что очень светло, а запах ночных цветов дурманил голову. Но чувства успокоения не было — ни свежий воздух, ни россыпь звезд над головой, ни звуки города — голоса людей и странная музыка, доносившиеся снизу, — не радовали. В молчании графа чудилось ей нечто гораздо более странное и пугающее своей непонятностью, чем недавние схватки с вампирами, их катящиеся отсеченные оскаленные головы и обугливающиеся тела. Все то было столь ужасно, столь невероятно, что почти не напугало ее, словно дурной сон, который, несмотря на все кошмары, иногда доставляет даже какое-то жуткое наслаждение, тем более, что Доминика не была нервной барышней, склонной к ночным кошмарам. Теперь же она чувствовала себя проснувшейся, и поведение графа и собственные предчувствия тревожили ее все сильнее — на этот раз по-настоящему. Возникло и с каждой секундой все больше крепло ощущение того, что сон кончился и началась реальность.

— Вы помните, как выглядела округа, когда Вы приехали? — услышала она вопрос. — Помните, как выглядел город? Неважно, что Вы не видели его сверху, со стороны замка. Посмотрите, как все изменилось!

Доминика оглянулась и посмотрела в ту сторону, куда ей показывал граф. Она почему-то опасалась увидеть пустыню: выжженные поля, черные обуглившиеся деревья и дома, превращенные в руины. Но ничего подобного не было. Она увидела город гораздо больших размеров, чем тот, в который приехала. Городок разросся почти вдвое, и старые каменные дома в центре, крытые красной черепицей, были окружены другими домами, светлыми и высокими. Во все стороны вели черные гладкие дороги, но самым удивительным было изобилие света на улицах, большое количество столбов с ярчайшими фонарями на них, превратившими ночь в день, оживленная толпа на площади, гирлянды маленьких цветных фонариков, натянутых через улицы, и ослепительно сияющие утробы того, что казалось крытыми повозками с откинутыми бортами. Громко играла музыка, непривычная и не особо приятная для слуха.

— Там праздник? — шепотом спросила Доминика, глядя на графа встревоженными глазами. — Ярмарка? Почему ночью? Столько света… Что же Вы молчите?

— Я не знаю, как объяснить, но, видимо, опять прошло… очень много лет. Может быть, сто, может быть, больше…

— Сто или более лет? Вы что, смеетесь надо мной?

— Отнюдь, сударыня, поводов для смеха у нас немного. Со мной происходит нечто, чего я не понимаю, и никто не может или не считает нужным объяснить мне что-либо. Вы ведь знаете день и год, когда погибли все обитатели замка. А когда мы с Вами встретились? Те без малого полтора века я не бродил по округе мрачным призраком, пугая запоздавших путников. Полтора века пронеслись для меня подобно минуте. Кто-то или что-то управляет мной, внушает, что я должен делать и как я должен это делать и не позволяет вырваться из-под его власти. Во всяком случае, полностью.

— А я?

— Вы… Полагаю, что Вы оказались случайной жертвой этой чудовищной мистерии. С Вами не должно было произойти ничего подобного. Вы должны были погибнуть жертвой вампиров на балу или как-то иначе, поскольку знали про бал. Я вмешался, но немногого достиг. Вы не успели покинуть замок. Это моя вина.

— Ах, оставьте. В чем же Ваша вина? Значит, я тоже стала вампиром?

— Нет. И не знаю, к счастью ли это или к сожалению, но Вы не вампир. Вы остались человеком, я безошибочно чувствую это. Знаете сказку про Спящую красавицу?

— Граф, ну что Вы такое говорите? — перебила она его. — Поскольку мне воткнули в шею булавку, то по этой причине я проспала полтора века? Помилуйте, это даже не смешно! Если человеку воткнуть булавку в шею, то ему будет просто очень больно!

Ксавьер Людовиг покачал головой:

— Сударыня, Вы рассуждаете логично, как разумный человек, но в том, что произошло с Вами, или в том, что происходит со мной, нет логики. Или же есть, но какая-то другая логика, которая нам неведома. Посмотрите на город! Могут ли такие перемены произойти за короткий срок?

Доминика несколько минут в молчании смотрела на залитый светом центр города. Слова графа были слишком просты, чтобы быть ложью, и слишком жестоки, чтобы быть шуткой.

— Значит, мне некуда идти? И у меня нет ни документов, ни денег, ни наследства? Я бесследно пропала много лет назад, да? И я уже не баронесса…

— Скорее всего это, к сожалению, правда. Так же, как я давно уже не граф, не наследник рода и, собственно говоря, не владелец Кронверка. Потерявшийся во времени вампир…

Доминика посмотрела на него:

— Мне кажется, Вы ошибаетесь. Вы не вампир.

И, отвечая на его удивленный взгляд, пояснила:

— У Вас руки не холодные. И от Вас не пахнет плесенью. Ведь у вампиров холодные руки и от них пахнет плесенью и подвальной сыростью, так? От Вас же пахнет просто пылью и старой тканью, уж извините.

Ксавьер Людовиг не сразу нашелся, что ответить:

— Сударыня, я ценю Ваш порыв и Ваше стремление ободрить меня, но, право же, Вы ошибаетесь. Я безошибочно чувствую, человек рядом или вампир, я боюсь света, не умираю веками. Наконец, я испытываю жажду крови, и у меня вырастают клыки, и я превращаюсь в летучую мышь.

— Да? И когда же все это случалось с Вами в последний раз? Прошло время! Вы теряете, если еще не потеряли полностью, качества вампира и восстанавливаете качества человека. Поэтому, мне кажется, Вам следует беречься как серебряных, так и свинцовых зарядов. На всякий случай, — она вздохнула. — Может быть, Вы и не человек. Но и не вампир.

Возникла неловкая напряженность. Было нужно что-нибудь сказать или сделать, и Доминика спросила:

— Вы можете рассказать, что произошло с Вами на самом деле?

Абигайль и Фредерик очнулись почти одновременно в объятиях друг друга на земляном полу какого-то подвала. Они посмотрели один на другого, не решаясь высказать вслух свои мысли.

«Все кончилось? — подумал молодой человек. — Мы всех их победили? Тогда почему у этой красивой женщины такое заплаканное лицо? Я ранен? Но ведь не убит же! Наверное, я потерял сознание, а она подумала, что я умер. Надо ее утешить. А также узнать ее имя».

«Лучше бы он умер! — тосковала заплаканная красавица, чувствуя, как глаза ее вновь наполняются слезами. — Да, так было бы лучше! Для него же! Он попал бы в рай! А теперь? Лучше бы ему умереть! Нет, что это я говорю? Не лучше! Ах, что же теперь делать? Граф говорил, что от этого можно избавиться… За что нам эти муки?!.»

— Почему Вы плачете? — спросил Фредерик тихо. — Словно оплакиваете меня. А между тем, я жив.

Абигайль всхлипнула и закрыла лицо руками:

— Нет, мой друг, Вы не живы… То есть да, но… нет. Теперь я понимаю, как это бывает. Я помню, какие испытывала чувства тогда, когда очнулась после обморока. Я чувствовала Вас и ту женщину, что так очаровала графа, не понимаю чем, разве она так уж красива?.. Не могу объяснить, что это за ощущение, но тогда Вы были живым человеком, и только угрозы графа удерживали меня от того, чтобы не впиться в шею Вам или ей, даже не спасение моей бессмертной души, а теперь… Увы, Вам не повезло. Тогда в той драке были убиты не все вампиры. Я не смогла уберечь Вас…

По мере того, как Абигайль говорила, слезы ее высыхали, а горе, еще так недавно казавшееся неутешным, постепенно вытеснялось другой мыслью: «Теперь мы вместе». Она только боялась реакции молодого человека на свое новое состояние, и поэтому его спокойствие удивило ее.

— Что Вы хотите сказать? — спросил он. — Что я стал вампиром? Ну и что?

Абигайль убрала руки от лица, забыв о покрасневших глазах:

— Вас это не пугает?

Фредерик сел на полу и улыбнулся:

— Пугаться следовало раньше. А теперь пугаться поздно. Да и бессмысленно. Теперь следует подумать, что делать, чтобы избавиться от этого. А для начала давайте-ка выберемся отсюда.

— А потом?

— Потом надо будет найти графа и обсудить наше положение.

Они долго шли темными коридорами по крутым лестницам с выщербленными и вытертыми ступенями, иногда с непривычки натыкаясь на углы неожиданных поворотов, и наконец, едва справившись вдвоем с тяжелой отсыревшей дверью, с трудом повернувшейся в давно не работавших петлях, оказались в другом коридоре, не менее темном, но гораздо более широком. К тому же теперь уже не только не пахло затхлой сыростью подвала, но наоборот: было сухо, намного теплее, и доносились запахи летней ночи. Вскоре они оказались во дворе замка. Под ногами путалась высокая трава, над головой блестели на темно-синем небе звезды. На западе догорал закат. Откуда-то из-за стен доносились звуки, похожие на шум ярмарки и деревенского праздника.

Они вышли из ворот, обогнули башню и замерли, потрясенные панорамой улиц, раскинувшихся впереди и внизу и залитых яркими цветными огнями.

— Как красиво! — выдохнула Абигайль.

— Да, красиво, — растерянно согласился с нею Фредерик.

Он думал о другом. Яркий свет ослепил его лишь на миг, и он быстро разглядел новые широкие улицы, высокие дома с гладкими стенами и ярко освещенными окнами и подумал, что никакие газовые или керосиновые лампы не в состоянии давать такой сильный свет.

— Знаете что, сударыня, — сказал он, — это зрелище заставило меня вспомнить слова графа о том, как полтора века промелькнули для него подобно нескольким минутам…

Абигайль засмеялась — ее мысли неслись уже, подобно урагану, и совсем в другом направлении:

— Полтора века? Это действительно невероятно! По крайней мере, я не очень постарела?

— Нет, Вы совершенно не изменились, но…

— Никаких «но»! — воскликнула она и повернула к нему свое лицо с расширенными и сверкающими глазами. — Летим туда! Что может нам помешать? Там праздник! Разве Вы не видите?

— Сударыня, — попытался образумить ее Фредерик. — Мы должны избегать встреч с людьми. Как Вы знаете, это необходимо для их и нашей безопасности. Кроме того…

— Прошу Вас! — она взяла его за руку и прижалась к нему, и он почувствовал, что запах ее духов еще не улетучился. — Ненадолго! Только посмотрим — и сразу обратно! Мы никого не тронем. Обещаю Вам, что никого не трону! Ну же! Всего на несколько минут! Если Вы откажетесь, я полечу одна!

Красивая упрямая женщина почти всегда сумеет уговорить мужчину, которому она нравится.

— Но с одним условием: ни один человек не должен пострадать! В противном случае, несмотря на Вашу красоту и мое к Вам расположение, клянусь, я убью Вас!

Но его реплика осталась без ответа: вместо кокетливой молодой дамы рядом с ним в воздухе парила летучая мышь. Фредерик вздохнул и покачал головой — Абигайль была мила, но неуправляема. Он принял облик летучей мыши, и они полетели к городу. «По крайней мере, — думал он, — будучи рядом с ней, я смогу контролировать ее. Надеюсь, что смогу…»

Они приземлились в узкой боковой улочке в стороне от центра, чтобы не быть замеченными. Было тихо и безлюдно. Большинство окон были закрыты, и лишь в немногих сквозь щелки жалюзи пробивался свет — желтый или голубоватый. Но Абигайль не смотрела на окна. Она разглядывала то, что сначала им обоим показалось непохожим ни на что. Затем они узнали в неподвижных коробах странной формы те самодвижущиеся кареты, что они разглядели, пролетая над улицами, — низкие и вряд ли удобные для сидящих внутри пассажиров. Фонари у этих крытых экипажей располагались прямо над колесами и освещали путь далеко впереди.

Абигайль трогала блестящую крышу одной из таких карет, погашенные фонари и даже колеса и пыталась заглянуть внутрь через не закрытые шторами окна. Фредерик не удержался от любопытства и присоединился к ней.

— Интересно, — шептала Абигайль, приблизив лицо к самому стеклу, — удобно ли ездить в таком экипаже? Сиденья низкие, как турецкие диваны. У одной моей тетки был такой настоящий турецкий диван, очень красивый, но жутко неудобный, без посторонней помощи не встанешь. Я бы не сказала, что у этих карет богатая отделка. Более того, похоже, что там внутри вовсе нет никакой отделки. Чехлы будто из рогожи. Может, это транспорт бедных людей? Почему Вы молчите?

— Меня больше интересует, как они движутся.

— Насколько я заметила, очень быстро. И не очень шумно.

Она подошла к другой машине. Там ей повезло больше: владелец не поднял до конца стекло, и Абигайль тотчас сунула пальцы в щель с намерением открыть окно. От приложенных ею усилий автомобиль даже начал раскачиваться на колесах.

— Сударыня! — зашипел ей в ухо Фредерик. — Прекратите это безобразие!

В этот момент стекло поддалось и поползло вниз.

— Сударь, не будьте ханжой! Там на сидении что-то лежит!

— Ведь это же воровство!

— Я только посмотрю! А этот растяпа пусть не оставляет вещи на улице или окна закрывает!

Если бы Абигайль родилась не в богатой семье, а на так называемом дне общества, то наверняка стала бы воровкой. Схватив то, что лежало на сидении и при ближайшем рассмотрении оказалось чем-то вроде плоского кожаного саквояжа, она повернула за угол улицы и там, в свете яркого уличного фонаря, разглядела находку и довольно быстро сумела открыть ее.

Назначения некоторых вещей они не смогли разгадать. Но два маленьких ридикюля не вызвали у них никаких сомнений.

— Я знаю, что это! — восторженно шептала Абигайль. — Это дамские вещи!

Она крутила в руках плоскую коробочку размером меньше ладони, наконец, догадалась нажать на кнопку, и коробочка открылась. На одной стороне оказалась бархатная подушечка, на другой — зеркало, в котором Абигайль не отразилась.

— Ах, черт! Какая досада не иметь возможности посмотреть на себя в зеркало! Это пудра. Почти не пахнет. И не рассыпается. Какая прелесть, можно носить с собой и всегда иметь под рукой. А это будто карандаши. Так, черный — это, конечно, для бровей. A этот? Хм… A это помада для губ. Странный цвет. Я бы не накрасила себе губы таким цветом. Больше всего мне нравится пудра с зеркалом!..

Она провела бархатной подушечкой по лбу и щекам, потом погуще припудрила нос и подбородок и посмотрела на Фредерика сияющими глазами:

— Я хорошо выгляжу?

Потом вынула из сумки флакон, быстро справилась с пробкой и понюхала духи:

— Какая прелесть! Совершенно колдовской аромат! Я тоже хочу себе такие!

И она щедро полила себя «Шанелью».

— A знаете ли Вы, что это? — заговорила она снова, размахивая перед лицом Фредерика другим ридикюлем. — Это деньги! Нынешние, современные деньги! Интересно, здесь много или мало? Вот это нам действительно пригодилось бы для прогулок по городу!

— Ну, хватит! — терпение Фредерика лопнуло, он выхватил портмоне из рук Абигайль и бросил его обратно в сумку. Туда же последовали косметичка и духи, что были разложены на широких перилах каменной лестницы. — Это уж слишком! Вампирами мы уже стали, осталось превратиться в воров!

Он проследовал обратно к машине и кинул сумку в раскрытое окно. Абигайль сначала бросилась за ним, потом остановилась и собралась обидеться. Но не успела она обдумать это решение, как открылась дверь подъезда почти напротив того автомобиля и на улицу вышли две молодые женщины.

Фредерик мог бы превратиться в летучую мышь, и тогда его точно никто бы не увидел, но он еще не привык к этой возможности и просто отшатнулся в тень и пригнулся, спрятавшись за другой машиной, фургоном. Он хорошо видел вышедших из подъезда женщин, которые направлялись к автомобилю, и слышал их разговор:

— В центре, наверное, не найти места для парковки. Может, пойдем пешком? Недалеко ведь!

— Да, пожалуй, ты права, — ответила другая, когда они стояли уже у машины. — Только посмотрю, не забыла ли я свою сумку здесь…

И она стала ключом открывать дверцу со стороны водительского места. Ее спутница стояла с другой стороны, на тротуаре.

— Смотри-ка, — воскликнула она, — у тебя окно полностью открыто! И сумка прямо под окном! Ты с ума сошла! Так не только сумки, но и машины потом не найдешь!

— Ты права, — согласилась та, закрывая окно, а потом и дверцу, и прижимая к боку сумку. — Странно, я была уверена, что закрыла его. Уж сумку-то точно закрывала, это я хорошо помню!

Она проверила содержимое и вздохнула с облегчением:

— Слава Богу, кошелек на месте и деньги целы, карточки и права тоже. Какая-то я совсем рассеянная стала, косметичку тоже не закрыла, все вывалилось, куча-мала…

Наконец, она привела вещи в порядок, и они обе ушли туда, откуда доносились музыка и шум.

Фредерик перевел дыхание. Вид обеих женщин потряс его. У него даже мелькнула мысль, что дамы второпях забыли одеться. «Неужели теперь выходят на улицу в таком виде? — думал он, не сводя глаз с приближающейся Абигайль. — Но, глядя друг на друга, они не могли не заметить, что не одеты! Конечно, сегодня очень теплая ночь, даже душновато. Но все-таки!..

— Вы видели, — обратился он к Абигайль, — как одеты эти дамы?

— Нет, — ответила та, — я ничего не разглядела из-за этого фургона, он закрыл мне всю улицу, а я боялась пошевелиться и поддаться соблазну. А что? Они одеты лучше, чем я?

— Э-э, — он не нашелся, что ответить. — В любом случае нам не следует там появляться, по крайней мере, в человеческом облике. Мы сразу же обратим на себя внимание.

— Тогда летим!

«Она же так любит, чтобы на нее обращали внимание! И она командует мною», — подумал Фредерик, а вслух сказал:

— Только без эксцентричных выходок!

— Да! Да!

И они полетели.

Каково же было удивление обоих, когда на заполненной народом ярко освещенной площади они обнаружили довольно большое число людей, одетых примерно так же, как и они, и даже в наряды еще более старинные: мужчины — в расшитых камзолах и широкополых шляпах с перьями, а дамы — в смело декольтированных платьях с кринолинами и белых башнях на головах. Надпись на большом щите возле здания Городского управления развеяла остатки сомнений: маскарад под названием «Бал в Замке», проводимый по случаю Дня Замка, объявлял конкурс старинных костюмов и приз за лучший и наиболее достоверный.

Первой вновь приняла человеческий облик Абигайль. Фредерику ничего не оставалось, как поступить так же.

— Вот видите! — услышал он ее восторженный шепот. — А Вы говорили! Конечно, на нас обратят внимание, потому что наши костюмы окажутся наиболее достоверными и соответствующими эпохе.

— Я не считаю Вашу идею благоразумной.

— О, ну пожалуйста! Не делайте такое лицо, как мой муж, упокой, хм, его душу! Клянусь Вам, я никого не обижу!

Она взяла Фредерика под руку и почти силой вытащила его на освещенное место, и они стали прокладывать себе путь сквозь толпу в ту сторону площади, где людей в костюмах было больше всего. И на них действительно обращали внимание, оглядывались и шептались и иногда даже расступались, освобождая дорогу. Абигайль расточала улыбки направо и налево и болтала без умолку:

— Да будет Вам известно, сударь, на мне очень хорошее платье, и отлично сшитое, и не где-нибудь, а у одного из лучших венских портных, и довольно дорогое. На Вас же весьма приличный костюм для верховой езды, правда, это дневная одежда, а для бала необходим фрак, но для этого маскарада подобные мелочи, похоже, не являются необходимым условием. К тому же я пока еще вообще не увидела ни одного вечернего наряда. Кроме того, эти люди, видимо, имеют весьма смутное представление о старинной одежде. Например, такое платье, как вон у той дамы, должно украшаться не кружевами, а лентами, и жемчуга к нему не надевают. А вон к тому положена шелковая шаль с кистями, а не то, что она на себя надела. А прически? Если теперь модно так коротко стричь волосы, то следовало бы надеть парик. Менее же всего они понимают в искусстве оформления лица. Если они думают, что такой раскраской украшают свои лица, то ошибаются. К тому же опять-таки это не соответствует костюму. Ни в XIX, ни в XVIII веках, ни тем более раньше мы не раскрашивали себе лица подобным образом…

Пока Абигайль наслаждалась устремленными на нее восторженными взглядами, Фредерик внимательно следил за людьми. Он заметил, что между людьми в костюмах прохаживается немолодой человек в очках и с блокнотом в руках. «Вот этот господин в пенсне, наверное, разбирается в прежних модах. Очевидно, он и будет решать, кто победитель».

Немолодым человеком в очках и с блокнотом был смотритель местного музея. Двое его добровольных помощников из числа старших учеников колледжа тоже принимали участие в оценке и обращали его внимание на костюмы, казавшиеся им наиболее интересными.

Увидев пару в идеально смоделированных и отлично сшитых костюмах середины девятнадцатого века, историк замер. Он посмотрел на даму и кавалера поверх очков, моргнул и направился к ним.

— Господа, — сказал он, откашлявшись. — Прошу прощения, если, э-э… Но позвольте Вам напомнить, что по условиям конкурса можно было консультироваться с кем угодно, делать зарисовки в каких угодно музеях и прибегать к помощи профессиональных портных, потому что не все умеют шить, это понятно, но костюмы не должны быть взяты ни из театральных, ни из киномастерских, ни тем более из запасников музеев… Вы понимаете, что я имею в виду? Иначе Вы не можете участвовать в конкурсе.

Они переглянулись. Абигайль послала историку ослепительную улыбку.

— Уверяю Вас, уважаемый господин, — пропела она, — что ни о театральных, ни о каких-либо других упомянутых Вами мастерских не может быть и речи! Наши костюмы действительно сшиты профессиональными портными, но мы руководствовались исключительно модными журналами того времени.

— Я очень рад, — расцвел улыбкой историк. — Очень рад! А Вы не отсюда, да?

— Да, мы издалека, — ответил Фредерик более сухо и надменно, чем того заслуживал их собеседник и даже чем он сам от себя ожидал.

— A… Ну, хорошо, — смутился историк. — Желаю всего наилучшего.

И он ушел, что-то чиркая на ходу в блокноте.

— Зачем Вы так? — с упреком спросила Абигайль. — Он был очень мил.

— Право, я не хотел его обидеть, — оправдывался Фредерик. — Я хотел лишь, чтобы он ушел. Кроме того, я считаю, что мы достаточно повеселились и нам пора. Нас ждут дела поважнее, чем маскарады.

— Да-да, хорошо, — покорно согласилась Абигайль. — Пожалуй, Вы правы, и нам действительно пора…

«Как это мучительно!» — думал меж тем Фредерик; он страдал и с трудом удерживался от непоправимого поступка с того самого момента, как увидел выходящих из подъезда полуодетых женщин. Его терзало чувство голода и жажда крови. Первые несколько минут пребывания на площади он только озирался и растерянно моргал, потрясенный изобилием обнаженного загорелого тела. «Те две дамы не забыли одеться, нет. Можно даже сказать, что они одеты более, чем многие другие, — думал он, не в силах оторвать взгляд от юных особ, одетых, как ему казалось, в один корсет и такие короткие панталончики, что просто темнело в глазах. — Ведь это же все равно, что никакой одежды! Все равно, что в одном белье! Какое же теперь белье?! О времена, о нравы!..» Потом беспечно открытые руки и ноги немного примелькались, и его захлестнула жажда крови, которую он всеми силами давил в себе, и настроение его стало резко и сильно портиться. «Ах, впиться бы сейчас в кого-нибудь из этих обнаженных нимф! Хотя бы вот в эту — есть за что укусить. О, как бы она закричала, завизжала бы от ужаса и боли, и вся эта толпа праздных гуляк вместе с ней!..» Именно в этот момент к ним и подошел смотритель музея.

Абигайль же была так увлечена атмосферой праздника, что даже не вспоминала о том, что она вампир. До того самого момента, как взглянула на бледное напряженное лицо Фредерика.

Но не успели они повернуться и направиться к выходу с площади, как на импровизированной сцене стало что-то происходить. Там зажглись цветные лампочки, и к микрофону поднялся молодой человек в джинсах и футболке. Его голова была выбрита причудливым рисунком, и напомаженные разноцветные пряди торчали в разных направлениях. «Чучело!» — подумала Абигайль. Человек между тем бурно и весело всех поприветствовал и отрекомендовался Небесным Громом.

— Ну и имечко! Никогда не слышала такого! — шепнула Абигайль на ухо Фредерику. — Может, сценический псевдоним?

Тот ответил тоже шепотом:

— А может, он из племени тех дикарей, что до прихода европейцев заселяли земли Северо-Американских Соединенных Штатов? Я слышал, у них в употреблении именно такие имена и даже еще более странные.

Они не слушали, что говорил Небесный Гром, и собрались уже окончательно уходить, к тому же Абигайль тоже начала бледнеть и нервничать, но тут Небесный Гром захлопал в ладоши и уступил место у микрофона тому самому историку в очках и с блокнотом. Историк откашлялся, произнес несколько путаных и малопонятных фраз, из которых Абигайль и Фредерик разобрали только последние: «Дама в бальном платье из японского шелка с вышивкой морским жемчугом и кавалер в костюме для верховой езды из твида и замши, оба образца 50-тых годов девятнадцатого века. Поздравим же их!» Небесный Гром закричал в микрофон: «Вот наши победители!» — и показал на них обеими руками.

Молодые люди одновременно испытали жгучее желание превратиться в летучих мышей и немедленно покинуть это шумное и людное место, но тут их поймал свет прожектора, и они оказались на виду у всех собравшихся на площади, все взгляды устремились на них. Толпа под предводительством Небесного Грома захлопала, засвистела и заулюлюкала, а сам Небесный Гром стал делать обеими руками жесты, приглашающие их подняться на ярко освещенную площадку.

Фредерик скрипнул зубами. Абигайль вздохнула:

— Ничего не поделаешь. Постараемся покончить со всем этим как можно скорее.

Наконец закончились шумные и суетливые поздравления, пожатия рук, восторги и вспышки фотоаппаратов. Небесный Гром спросил, как их зовут, и они представились своими настоящими именами. Говорила в основном Абигайль, у нее хорошо получалось — сразу было заметно, что она привыкла находиться в центре внимания, и выглядела она вполне современно, будто просто играла роль кокетливой барышни прошлого века.

Выбравшись наконец из толпы и свернув в боковую улицу, оба глубоко вздохнули:

— Ох, как я устала! Никакое веселье не в радость при такой жажде и таких усилиях над собой!

— Теперь Вы понимаете, почему граф такой мрачный и резкий?

— Да, ему не позавидуешь. Кстати, что с ним? А с той женщиной?

— Не слишком ли мы задержались здесь?

Фредерик не закончил фразу: перед ними возникли несколько странно одетых молодых людей и окружили их. Несколько секунд все молчали. Потом тот, который в этой группе казался вожаком, сделал шаг вперед и усмехнулся:

— Ну, а теперь колитесь, кто вы такие на самом деле? Богатенькие туристы в поисках экзотики?

Из-за его плеча выглядывала девица в мини-платье и пожирала глазами колье и серьги Абигайль и жемчужины на ее платье.

В прежние времена, попав в подобную ситуацию, Абигайль немедленно лишилась бы чувств от вполне искреннего испуга, предоставив своему кавалеру выпутываться самому. Теперь же все было иначе, и она устремила на стоящего перед ней юнца тяжелый взгляд исподлобья. Лицо ее приобрело мертвенно-бледный цвет, а веки покраснели, и голос, всегда такой мелодичный, прозвучал резко и хрипло:

— Нет, мы вампиры из замка Кронверк.

Вожак захохотал:

— Ага, меня моя старуха тоже называет кровососом!

Девица захихикала, остальные усмехнулись.

— Ну, ладно, — сказал главный. — Ты, подруга, снимай быстро побрякушки, а жемчужинки мы тебе сами срежем, а ты, приятель, не дергайся, и тогда твоей бабе ничего не будет и сам уцелеешь.

И он поднес руку с ножом к самому лицу Фредерика.

Тот улыбнулся и сказал, обращаясь к Абигайль:

— Не кажется ли Вам, сударыня, что этих юных нахалов следует слегка поучить?

— Непременно!

С этими словами он схватил своей рукой руку, державшую нож и с хриплым рыком несколько раз вонзил нож себе в грудь, что не нанесло ему, разумеется, ни малейшего вреда. Главарь уличной банды пытался вырваться, но это ему не удалось. Кисть его оказалась в железных тисках, пальцы ослабли, и нож выпал. Лязгнув клыками перед самым его носом, Фредерик дернул его за руку, и тот взвыл от боли: вывихнутая из плечевого сустава рука плетью повисла в рукаве, и он упал на колени, почти теряя сознание.

Тем временем Абигайль схватила другого и притянула к себе так, что тот сквозь аромат дорогих духов почувствовал запах подвальной сырости, а через ткань футболки — ледяной холод пальцев. У самого его лица оказалось голубоватое лицо с красными расширенными зрачками и оскаленными клыками, никак не похожими на пластмассовые, и дамочка, секунду назад такая красивая, стала монстром и просипела:

— Значит, мне ничего не будет? А тебе, мой сладкий?

И она лизнула его в щеку, потом в шею, мечтательно закатив при этом глаза, будто слизывая с торта взбитые сливки:

— Ах, какой сладкий!..

Чувствуя себя так, словно его прижали к глыбе льда, и мгновенно растеряв свой кураж, юнец дернулся, стремясь освободиться, а его приятель, стоявший позади Абигайль и не понявший еще, в чем дело, попытался нанести ей удар тяжелым ботинком под колено. Но ощущение он при этом испытал такое, будто пнул фонарный столб. У него успела еще мелькнуть мысль: «На каратистов нарвались!», но когда она обернулась и он увидел ее лицо — искаженное лицо вампира в обрамлении светлых локонов и сияния голубых сапфиров в ушах и на шее, то невольно отступил, испуганно моргая. Абигайль же безо всяких усилий оторвала от земли того, которого держала за грудки, и бросила его через голову, как пустой мешок, попав при этом в обладателя тяжелых ботинок, сбив его с ног, и те оба покатились по земле, желая только одного — чтобы их больше не трогали.

Фредерик в этот момент схватил за тонкую шейку девицу, которая пыталась бежать, но не успела сделать и двух шагов. Девица выглядела готовой лишиться чувств, и Фредерик старался не слишком сильно сжимать ее горло.

— Зачем Вам, милая, такие дорогие украшения? — прохрипел он ей прямо в остекленевшие от ужаса круглые глаза. — Барышню Вашего возраста украшают не драгоценности, а скромность, в том числе и в одежде. Разгуливая же в таком виде, Вы подвергаете свое прекрасное юное тело большой опасности!

При этих словах он провел свободной рукой по ее боку волнистую линию, давая понять, какой именно опасности она себя подвергает. Когда ледяная ладонь вампира коснулась теплой кожи ноги, девица взвизгнула и задергалась, а последний уцелевший из банды сдавленно крикнул:

— Она несовершеннолетняя!

— Неужели? — Фредерик обернулся, держа трепыхающуюся барышню почти на весу. — Ну, так и быть, пощадим невинность, хотя соблазн велик!

Он отпустил ее, и она осела на мостовую, не в силах удержаться на ногах, и стала отползать в сторону, демонстрируя эти самые ноги, весьма аппетитные. Фредерик послал ей напоследок оскал клыков и рявкнул:

— Очень велик соблазн!

Абигайль взяла его под руку и спросила, указывая на стонущего главаря:

— Вы совсем оторвали ему руку или только вывихнули?

— Надеюсь, что только вывихнул. Крови нет.

— Это хорошо. Мне не хотелось бы калечить их, хотя они и падшие личности.

— Не сошли бы эти падшие личности с ума от испуга. Не перестарались ли мы?

— Ничего. Через несколько дней они перестанут заикаться, а доктор убедит их, что это всего лишь страшный сон. Прекратите свои ночные похождения, молодые люди! — обратилась она наставительно к поверженному воинству. — А Вы, милая, оденьтесь и задумайтесь над своими знакомствами.

Она посмотрела на Фредерика:

— Я возмущена Вами, сударь! Вы лапали эту девицу совершенно недопустимым образом!

— А Вы, сударыня? — парировал он в ответ. — Вы прижимались к этому типу, как истосковавшаяся любовница!

Они обменялись нежными взглядами, улыбнулись друг другу и направились за угол улицы, чтобы там принять образ летучих мышей и поспешить в замок. В обоих крепло предчувствие решающих событий в их жизни.

Ксавьер Людовиг рассказал Доминике о произошедших с ним невероятных событиях все без утайки, в том числе о передаче старику перстня с изумрудом и установившегося вследствие этого необъяснимого телепатического общения. В начале своего повествования, рассказывая о неизвестно откуда взявшейся и сразу показавшейся ему подозрительной тетушке — рыжей и распутной предводительницей вампиров, которой имел несчастье понравиться, он испытал чувство странной и незнакомой доселе неловкости. Он чуть было не ударился в нелепые и ненужные оправдания, что не было никакой романтической истории, никакого флирта, но вовремя опомнился. Доминика слушала молча, не перебивая, и в глазах ее не отразилось ничего похожего на то, что он так опасался увидеть, — того полупрезрительного снисхождения, что может быть примерно выражено словами: «Знаем мы цену этим вашим «честное слово», «ничего такого не было» и «я тут ни при чем»! Ему даже показалось, что ей неинтересно, что она слушает его длинную и путаную историю исключительно из вежливости, поскольку имела неосторожность попросить об этом, тогда он стал избегать подробностей и умалчивать о предположениях и сомнениях, стараясь излагать лишь факты, но она сделала протестующий жест рукой:

— Пожалуйста, граф, не пропускайте деталей, насколько это возможно. Детали очень важны.

И это был единственный раз, когда она перебила его.

Они стояли в большом пустом помещении, бывшем когда-то Большим Танцевальным Залом, на покрытом слоем земли и щебня полу, потому что паркет не сохранился. Сесть было не на что. Сначала было темно, но вскоре в окно заглянула луна, большая и круглая, и заполнила пространство своим голубоватым и неживым, но удивительно ярким светом.

Ксавьер Людовиг ждал и боялся вопросов, и прежде всего вопросов о рыжей вампирше. Но Доминика, помолчав немного, спросила о другом:

— Тот человек, отшельник… Он по-прежнему разговаривает с Вами?

Ксавьер Людовиг покачал головой:

— Честно говоря, я вспомнил о нем, лишь дойдя в моем рассказе до сообщения слуги. В моменты коротких пауз я пытался вызвать его на разговор, спросить, могу ли я упоминать о нем или же этого нельзя делать, но он не ответил. Он всегда отзывался сразу, а иногда начинал разговор первым. Может быть, он не хочет говорить со мной? Я не следовал его советам, может быть, он чувствует себя оскорбленным моим пренебрежением?

— Может быть, он умер?

Ксавьер Людовиг едва не вздрогнул — настолько неожиданным показалось ему подобное предположение. Он оборвал себя на полуслове, потому что едва не воскликнул: «Как посмел?»

Он был близок к отчаянию: «У меня ничего не осталось: титул, состояние, сама жизнь с ее планами и надеждами — я все потерял. Строго говоря, у меня уже нет даже имени. Кто я? Ни вампир, ни человек… А теперь и этот отвергнутый своим Орденом загадочный воин оставил меня. Что бы ему не подождать еще немного…»

Он видел, как Доминика подошла к нему и заглянула в глаза, но не двигался с места и ничего не говорил. Любое слово казалось ему неподходящим.

— Вы чувствуете себя одиноким и брошенным на произвол судьбы, не так ли? — услышал он. — Но тот человек, он ведь не виноват, что умер. Для него столетия не проносились подобно минуте. Иначе он никогда не оставил бы Вас своей помощью… Да очнитесь же!

Ксавьер Людовик вздрогнул как от пощечины, словно очнулся от дремоты, а кроме того, он не привык, чтобы с ним разговаривали, как с неразумным ребенком, в голосе же Доминики ему слышались именно такие интонации — будто она разъясняет ему простые истины, которых он не в состоянии осмыслить самостоятельно.

Он сжал обеими руками рукоять меча:

— Когда я уничтожу Князя, я найду и убью того, кто столь жестоко распорядился моей жизнью, не только не получив моего согласия, но даже не упредив…

Но Доминика неожиданно рассмеялась:

— Полно Вам, граф! В Вас сейчас говорят усталость и отчаяние. Как только Вы уничтожите Князя, все станет по-другому.

— Да? И как же именно? — он с неприятным удивлением услышал в своем голосе язвительные нотки и вздохнул: — Я превращаюсь в старого ворчуна… Да, конечно, все станет по-другому, но лучше ли? Возможно, на этом моя миссия закончится и я рассыплюсь в прах, гремя по полу костями и пуговицами, давно уж пора. Да и Вы, сударыня, тоже, уж извините великодушно за мрачный юмор…

Но случилось неожиданное — Доминика топнула ногой и сжала кулаки:

— Граф Кронверк, возьмите себя в руки! Чем бы ни кончилось противостояние, Вы должны победить! Неважно, рассыплемся мы в прах или нет… А кстати, где эти двое искателей приключений? Или их не перенесли через полтора века?..

В этот момент в один из оконных проемов влетели две летучие мыши, пересекли зал, ударились о стену и приняли человеческий облик.

— Ну вот, — прошептала Доминика, глядя на них. — Нас четверо. Неужели вчетвером мы не справимся?

— Какое счастье, граф! — воскликнул Фредерик. — Какая удача, что мы нашли Вас так быстро!.. Баронесса, Вы тоже с нами! Я так рад, право, снова видеть Вас! Вы не поверите, господа, до чего изменилась жизнь! Невероятно! Мы побывали в городе…

Абигайль подошла и взяла его под руку, напомнив тем самым о себе:

— В городе праздник, маскарад, а со стороны леса приближается гроза.

«Она красива, — подумала Доминика, — и этому юноше от нее не вырваться».

— Праздник? — переспросил Ксавьер Людовиг. — Расскажите подробнее, что вы видели и о чем говорят люди. А также какой ныне год, если удалось узнать.

Стараясь быть кратким, Фредерик сообщил, что год ныне 199…, число — 29 июня. Люди ужасно беспечны, легенду никто не принимает всерьез, хотя замок поддерживают в хорошем состоянии, гордятся им и с готовностью показывают любопытствующим путешественникам восстановленную его часть, некоторые жилые и служебные помещения и коллекцию оружия. Городок разросся и производит впечатление в целом благоприятное, но тревожит совершенно несомненное катастрофическое падение нравов.

— Женщины почти совсем не одеваются! — прошептал он, косясь на обеих дам.

Ксавьер Людовиг вздернул бровь:

— Что Вы хотите этим сказать?

— Что как будто в одном белье! Конечно, сегодня довольно жарко и душно, но не настолько же! Даже пожилые… Поначалу это забавно, но ведь не все обладают приятной глазу внешностью и формами!.. — он вздохнул. — Не хотел бы я пускать наших дам туда…

— Признаться, это самое неожиданное в вашем сообщении! Хотя пока что нашим дамам угрожает совсем иная опасность… Но к делу! Господа, — обратился он ко всем. — Сегодня самая важная ночь в нашей жизни! Сегодня мы должны победить или погибнуть, но погибать мы не имеем права, а значит, следует выбрать место для битвы. Князь явится с началом грозы, у нас мало времени. Надеюсь, что на этот раз он примет бой!

Он увидел, как Фредерик застыл в напряженном молчании, а у Абигайль округлились глаза.

«Ах, какие вы ненадежные союзники, господа! — подумал он с досадой. — Жизнь была для вас сплошным праздником, и вы до сих пор не осознали того, что праздник кончился. Да и жизнь тоже…»

— У нас нет оружия, — сказала Доминика.

Ксавьер Людовиг посмотрел на Фредерика:

— Что Вы говорили о коллекции для показа путешественникам? В каком она состоянии?

— Надеюсь, в боевом, во всяком случае, что касается холодного оружия. Пороха и зарядов для пистолетов нам, боюсь, не добыть.

— Пистолеты нам не понадобятся…

В продвижении по коридорам замка труднее всех приходилось Доминике. Она не обладала чутьем летучей мыши с ее способностями огибать препятствия. Конечно, для всех было бы лучше и быстрее, если бы трое, могущие превратиться в летучих мышей, облетели бы территорию и нашли экспозицию оружия, но Ксавьер Людовик не решался ни оставить Доминику одну в пустых и темных руинах, ни тем более оставить ее в обществе даже одного из вампиров, — а чутье безошибочно говорило ему, что Фредерик и Абигайль — вампиры, причем вампиры голодные, и никакое благородство, даже если они и обладали таковым при жизни, не послужит гарантией ее безопасности. Доминика оставалась человеком, а это означало, что при всей своей храбрости и силе характера она не почует приближения вампира, не сможет передвигаться в кромешной тьме иначе, как на ощупь и не может превратиться в летучую мышь. А главное — является постоянной и сильной приманкой.

Они шли, все четверо, по темным коридорам и залам замка, и он держал ее за руку. По правилам хороших манер следовало бы в таком случае надеть перчатки — и кавалеру, и даме. Но перчаток не было, во-первых; а во-вторых, всем было уже не до хороших манер. В воздухе пахло приближающейся грозой и становилось все более душно. Ксавьер Людовиг лихорадочно обдумывал способ уничтожения Князя. Ничего не придумывалось — неизвестно, из чего исходить: кто такой этот Князь? К какому он относится миру? И чем, черт бы его побрал, можно его одолеть?! — времени для подготовки уже не оставалось, а тепло руки Доминики окончательно путало все мысли.

С удивлением остановились перед закрытой дверью. Фредерик сказал:

— Я не совсем уверен, но мне кажется, что музей начинается за этой дверью. Ломаем?

— Вы дикари, господа, — прошептала Абигайль. — Разрушители. Стыдно!

После этих слов она поковыряла в хрупком маленьком замочке застежкой от своей брошки — дверь легко открылась. Никто не подумал при этом о нелогичности только что сделанного заявления в сочетании с поступком сомнительной морали, то есть взломе замка.

Тонкие были двери, легкие. «Такие и выбить ничего не стоит, и замок совсем никудышный, — думал Ксавьер Людовиг, осматриваясь, — все равно, что никакой преграды — ни двери, ни замка. Или теперь не воруют? И не нападают?»

Перед коллекцией оружия он едва сдержал вздох разочарования — имевшиеся там экземпляры годились только для украшения интерьера: «Хороший клинок при хорошем ударе разнесет это несчастье в мелкие осколки». Но выбора не было, оставалось лишь вспоминать слова: «Ты сражаешься не силой оружия, но силой духа!» Тогда он этого не понял, теперь тоже понимал не до конца, но в голове стучало: «Князь — не человек, точно, теперь и я уверен в этом, а значит, бить его следует не простым оружием; и обычная, даже самая лучшая дамасской или толедской стали сабля в руке — так, для успокоения души, чтобы знать, что вооружен. Но как, чем его бить?! Учитель, Учитель, почему ты оставил меня именно сейчас?!»

Витрина — застекленный шкафчик — не была заперта ни на какой, даже символический замок, только табличку повесили: «Руками не трогать!», поэтому оружие достали легко и быстро.

Фредерик осмотрел доставшийся ему офицерский палаш и шепотом спросил:

— Не кажется ли Вам, граф, что это оружие, мягко говоря, так себе?

— Молчите! — прошипел тот в ответ. — Делайте вид, что это хорошее оружие. Кроме того, это может оказаться совершенно не важно.

Абигайль вертела в руках шпагу — она никогда не брала в руки оружия и обращаться с ним не умела.

— Имеет ли смысл вооружаться мне, граф? — грустно и без тени кокетства спросила она.

— Имеет, — ответил тот. — Это придаст Вам уверенности.

Доминика выбрала для себя саблю, похожую на его собственную, но с более скромным эфесом и сильно поцарапанной гардой. Она разглядывала клинок, и на лице ее лежала тень сомнения. Она подняла глаза и молча посмотрела на него. «Она кое-что понимает в оружии, да и в фехтовании тоже, практики не хватает и силы удара…» Он вынул из ножен свою саблю и протянул ей:

— Возьмите лучше эту, мои руки все равно будут заняты мечом.

— Извините мою назойливость и бестолковость, граф, но отчего Вы так уверены, что бой состоится именно сегодня? — спросил Фредерик.

Ксавьер Людовиг посмотрел на него, потом на растерянную и притихшую Абигайль, потом на Доминику и больше не мог уже отвести взгляда. «Полная неизвестность… Возможно, я вижу ее в последний раз. Я всех их втянул в то, что их совершенно не касается. Может, им и правда было лучше погибнуть там, на том балу, и не мучились бы теперь… Если я уничтожу Князя — стану бессмертным, говорил этот старый колдун, земля ему пухом… А они? Что будет с ними?..»

— Первый раз меня перебросили через полтора столетия именно для этого, — чтобы я вступил в схватку с Князем. Вы все знаете, чем все закончилось. Теперь мы переброшены через такой же отрезок времени, и вряд ли для иной цели. Надеюсь, что на этот раз нам повезет больше. Прошу вас, не задавайте вопросов. У меня нет на них ответов.

— Господа, — раздался голос Доминики, — посмотрите сюда.

Она стояла у одной из витрин, придерживая открытую крышку большой деревянной шкатулки. Ксавьер Людовиг узнал этот ларец, и у него сжалось сердце: когда-то он хранил в нем запас свечей и пару огнив, и ларец этот стоял на его письменном столе в кабинете…

Там и сейчас лежали свечи — те же самые, только ленточек, связывавших свечи по три штуки вместе, больше не было. «Истлели… Триста лет…» Но фитили были сухие, он чиркнул пару раз огнивом — и высек искру.

Из другой витрины достали фонарь, помятый и с треснутыми стеклами, зажгли одну из свечей и прилепили ее между осколками. Он протянул фонарь Доминике, она молча взяла его. Потом они с Фредериком рассовали свечи по карманам…

По полу потянуло сквозняком, из одной двери в сторону другой, закрытой; сквозняк быстро усиливался, закрытая дверь начала постукивать створками, и, наконец, обе половинки ее распахнулись, открывая проход в другой зал; оказалось, что комнаты расположены анфиладой, и двустворчатые двери начали распахиваться одна за другой, словно приглашая пройти через них.

— Все, господа, — прошептал Ксавьер Людовиг. — Слушайте свой внутренний голос и будьте предельно внимательны.

Крис все еще сидел на скамейке и смотрел на потемневшее небо, когда трое приятелей подошли и остановились рядом.

— Ну, что? — спросил Билл. — Надумал, идеалист?

Тот посмотрел на них с сожалением:

— А как вы собираетесь вывозить камушки? Незаконный провоз драгоценных металлов и камней называется контрабандой. А камушки там — как из пещеры Аладдина.

— Да ладно тебе, нашел о чем беспокоиться! — беспечный Сэм махнул рукой. — Мы — дети из бесплатной группы для бедных, кто нас будет досматривать? Ерунда!

— Короче, ты отказываешься от своей доли? — Майк был раздосадован этим «бунтом на борту». — Тебя это не интересует?

— Нет, ну почему же, кое-что меня интересует, — Крис посмотрел на них с усмешкой. — Например, как вы будете выковыривать у этого кадра бриллиант из уха. Позовете, ага?..

— А мы вот что купили — краску в пульверизаторе, похвалился Сэм. — Он такой воспитанный, пока будет нам разговоры говорить, мы ему краску в глаза — пшик, а там уж дело за малым!

«Дураки», — подумал Крис, а вслух сказал:

— Ну-ну, давайте. Потом расскажете. Если память не отшибет. Вместе с башкой.

Они махнули на него рукой и ушли, оживленно разговаривая. Крис почти не сомневался в их печальной участи. Одна у него была надежда — что они этого парня не найдут, побродят по подвалам до утра или даже пару дней и выберутся ни с чем, усталые и голодные. «Надо было мне все-таки быть понастойчивей. Еще и правда, положит он там этих придурков в два счета, а я буду виноват, что знал и не остановил. — Он закусил губу. — Ведь и правда буду виноват, и не в том даже дело, знает кто-нибудь или нет, что я знаю, что они пошли, а я-то буду знать… Вот черт! Кто его знает, что у этого графа на уме, может, у него и правда с головой не в порядке… Остановить их? Не остановишь, богатства им захотелось! Опередить? Попросить его не убивать их? Глупо! Сказать нашему гиду? Где он? Пока буду искать, они уже дойдут до замка… Где же они? Ведь только что были здесь! Бегом, что ли, врезали?..»

Он поднялся и посмотрел вдоль ярко освещенной улицы: троицы не было видно. Он пошел в ту же сторону, оглядываясь по сторонам, надеясь, что они задержались у какого-нибудь лотка, но напрасно — не увидел. Так он дошел до моста. За мостом освещения уже не было, и противоположный край терялся в темноте. «Быстро-то они как!..» Идти в темноту не хотелось, но повернуть обратно он тоже не мог, понимая, что будет иначе казниться всю жизнь, особенно если они и правда не вернутся. Он перешел мост. Узкие окна замка слабо светились желтым светом, и от этого делалось еще более не по себе. Крис оглянулся: людей не было видно. «Не услышат», — подумал он и позвал:

— Эй, идиоты, постойте! — Тишина. — Стойте, я с вами! — позвал громче, но с тем же результатом. Потом решил, что ну и пусть услышат, тогда их остановят, и закричал изо всех сил:

— Стойте, вы! Подождите меня, я пойду с вами, э-эй!

Тишина в ответ. «Что делать? Бежать назад, за подмогой? А вдруг я их просто упустил, не увидел и они еще не вышли из города? Хорош я тогда буду! Точно к доктору поведут, и так на меня криво смотрят…»

Он помедлил несколько секунд, а потом, спотыкаясь на неровностях неосвещенной грунтовой дороги, поспешил в сторону замка, рассуждая: «Если я приду раньше их, тем лучше, если позже, тоже еще не все потеряно, может, мне повезет и я найду его раньше, чем они. Вернее, чем он их… А ведь и правда, он-то точно их в спину бить не будет, а они его — запросто. Ну, допустим, они к нему со спины вряд ли подберутся, а вот краской в лицо вполне могут успеть, но только все равно, он-то ведь не человек уже, может, он в полсекунды проморгается, и вот тогда точно будет, как в анекдоте: «А вот теперь тебе крышка», но только это будет не смешно…

Когда Крис добрался до ворот замка, наползающая с запада туча уже не выделялась на фоне черного неба, ворчание грома же слышалось с каждой минутой все яснее; ни один листок не шевелился на деревьях, и с каждой секундой становилось все более и более душно, словно воздух сгущался, причем удивительно быстро, и казалось, что если этот процесс не остановится, то дышать вскоре станет совсем невозможно, а сам воздух можно будет резать ножом или ковырять ложкой, как гель. Крис мгновенно и сильно вспотел, волосы взмокли, и он стал задыхаться, будто долго бежал в гору. «Что это такое со мной? — подумал он. — Никогда так не запыхивался…» В этот момент блеснула молния, и через несколько секунд раздался первый удар грома. «Сейчас хлынет. Испортит им праздник», — и он прошел в ворота, чувствуя, как холодеют ладони от волнения и страха, словно переступал грань реального и нереального.

Под сводами крытой галереи он остановился и прислушался, но везде было тихо — ни звука, ни шороха. Он прошел в тот коридор, из которого они свернули на ведущую вниз, в подвалы, лестницу, — та дверь оставалась открытой, посмотрел в проем — черный, как Черная Дыра, потом разглядел в конце коридора дверь и решил идти туда, не спускаясь в подвалы. «Закрыто ведь, наверное, да и темнота там не хуже, чем в подвале, а я и фонарика не захватил. Надо было хоть плохонький купить у торговцев, а теперь как — на ощупь? Кретин!..» — ругал он себя, приближаясь к двери. Тут по полу слабо потянуло сквозняком, где-то за спиной сверкнула опять молния, и почти сразу же раздался новый раскат грома. «Будь здоров будет гроза», — и он протянул руку, чтобы нащупать кольцо, и попытался открыть дверь. Сквознячок по полу усиливался и приятно холодил ноги. Крис тянул на себя дверь — дверь не поддавалась. Он подумал, что, может, она открывается вовнутрь и надо не тянуть, а налечь плечом, но в этот момент дверные петли скрипнули — он замер, и сразу же петли скрипнули снова, громче, и заскрипели противным и оглушительным скрипом, словно не открывались триста лет, и теперь бы не открылись, если бы не разбудили их обстоятельства чрезвычайные. Дверь дрогнула под рукой и медленно поползла, открываясь навстречу, а не внутрь. Крис отступил на шаг и отвел руку, но дверь продолжала открываться, пока не открылась настежь, из проема хлынула волна холодного воздуха, окатив его с ног до головы и превратив пот в гусиную кожу. Снова полыхнула молния и осветила саму дверь и за ней — большой пустой зал с голыми каменными стенами и выщербленными плитами пола. Сквозняк гонял по этим плитам сорванные и занесенные ветром внутрь зеленые листья деревьев и мелкий мусор.

Крис повернулся и быстрым шагом, почти бегом, направился обратно — ему стало страшно. Однако у входной двери под аркой он остановился и оглянулся. Ничего не происходило. «Что же это я, струсил? — он отер пот со лба. — Ведь он убьет этих придурков!..»

Но к двери, ведущей в пустую залу, он не вернулся, а пошел в противоположную сторону, там коридор не перегораживался дверьми, секции его разделялись низкими арками, и в сторону вправо вели другие коридоры, более узкие, в которые Крис старался не заглядывать. Он не сразу заметил, что идет в направлении сквозняка, а когда заметил, то чуть было не растерялся окончательно, но тут услышал где-то впереди голоса, и ему показалось, что это голоса его приятелей, и он ускорил шаг…

Вход в зал открывался за поворотом коридора, из-за этого поворота виднелся свет, и в полной уверенности, что это лучи фонариков искателей сокровищ, он почти вбежал в залу, радуясь, что темнота закончилась.

Там действительно было светло. На полу, образуя круг, расставлены были горящие свечи. В круге стояло четверо — и все четверо обернулись и уставились на незваного гостя. Он почувствовал себя забежавшей в ловушку мышкой. «Хана!» — пронеслось в голове.

Все четверо были вооружены, и двоих он узнал сразу же — невозможно было не узнать.

Тот тип из подвала, в красном камзоле и с дурными глазами, стоял лицом к нему, и ничего хорошего это лицо не выражало. Обеими руками он сжимал рукоять длинного двуручного меча с лезвием то ли зеркальным, то ли из матового стекла, острие упиралось в пол. Напротив него стояла та дамочка из гроба — живехонькая, рубинов на ней не было. Двух других он не разглядел, видел только краем глаза еще одну дамочку в светлом платье и какого-то кадра в непонятном костюме.

Зал был не то чтобы большим, а очень высоким, как будто не сохранились перекрытия между этажами, и откуда-то из стен и правда торчали обломки балок, а окна терялись где-то высоко, в темноте их не было видно, они угадывались по движению холодного воздуха откуда-то сверху. Ветер трепал волосы на головах и кружева на платьях женщин. Надо было что-то делать, надо было что-то говорить. Крис открыл рот и начал шевелить губами, но сразу понял, что не издает ни звука. И тут он услышал голоса — настоящие голоса своих незадачливых приятелей. Голоса приближались, звуча весело и возбужденно. Крис откашлялся и заговорил, торопясь успеть:

— Ваше сиятельство… господа… прошу Вас, не убивайте их! Они дураки, да, напугайте их как угодно, только не убивайте, у них родители, пожалейте…

— Уходи, безумец! — закричал Ксавьер Людовиг. — Прочь! Сейчас здесь начнется ад!

Крис почувствовал, как у него подломились в коленях ноги, он едва устоял и не тронулся с места: он ждал какого угодно ответа, но не такого. В этот момент троица ввалилась в зал и остановилась в дверях. Они не могли не слышать слов Криса, ни тем более крика, они просто не успели еще ничего понять, а Сэм даже сказал: «О!»…

— Прочь отсюда все! Быстро! — каменные стены дробили эхо, голос срывался в хрип. — Назад! Через минуту будет поздно! Глупые мальчишки!..

Но поздно стало не через минуту, а сразу же — прямо над головами молния полыхнула, просвечивая живые тела, как рентгеном, и гром грянул, оглушая так, что заложило уши и заныли зубы, откуда-то сверху посыпались пыль и мелкие камушки, а ветер начал скручиваться в спираль, образуя воронку, похожую на смерч, которая темнела, словно наполнялась пылью или сажей, росла в размерах и опускалась вниз.

Крис увидел, что приятели его оседают на пол, сползая по стене, что у Сэма и Билла выпучены глаза и даже у Майка рот раскрыт и выражение лица глупое, и понял, что бежать уже поздно. «Так не бывает…» — успел подумать он. Ему хотелось закрыть глаза, но глаза почему-то не закрывались…

И дальше началось такое, какое бывает только в фильмах, богатых спецэффектами, но в фильмах это не страшно, потому что знаешь, что кино, выдумка, хотя иногда впечатляет, но теперь-то Крис, а вслед за ним Билл, Сэм и даже Майк понимали, что попали не на съемочную площадку, а куда-то несравненно хуже.

Пламя свечей задергалось, вытянутые тени заметались по стенам, а смерч стал принимать формы человеческой фигуры, и, наконец, воздушная спираль упала, рассыпавшись пылью, словно отпустили держащую ее нитку, и перед вооруженной четверкой предстал Князь Тьмы точно в том же виде, что и полтора столетия назад, — для него Времени не существовало.

— Я пришел, как и обещал, — загремел его голос, сливаясь с раскатами грома. — Вижу, ты ждал меня!

Ксавьер Людовик перехватил меч так, чтобы иметь возможность нанести любой удар, а голос его прозвучал хрипло, но достаточно твердо и громко:

— Здороваться надо с хозяином дома!

— Не пытайся острить, твое время отсчитывает последние секунды! Эти наивные дураки из Ордена подставили тебя как пушечное мясо, разве ты до сих пор не понял? Они должны были простить Охотника, вот с ним бы мы померялись силой, он был бы мне интересным соперником, а тебя и твоих жалких союзников я размету в пыль, как только мне надоест играть с вами!..

«Может быть, он не знает, что Старик разговаривал со мной, а не просто молча дал мне меч? Может, он не знает, что я знаю, что никто не может отобрать у воина меч, пока воин продолжает бой? Что прежде ему придется меня убить? Но убить воина, который держит в руках меч, невозможно, если только… если только не выбить меч другим мечом?! Но другого меча нет! Значит… значит, победить меня он не сможет, а может лишь напугать. Ха! Но он может убить любого, у кого нет меча, это плохо, или поднять меня в воздух и бросить с высоты, и тогда, не исключено, я выроню меч… Но не раньше! A еще он может уйти. Да, просто уйти, как сделал это тогда, и не принять боя — какая ему разница, сейчас или через сто лет? Нужно не дать ему уйти! Как?!»

Доминика первой пришла в себя. Держа саблю обеими руками и стараясь не моргать, она стала обходить Князя, двигаясь по кругу, вдоль свечей.

«Она думает о том же? Окружить его!»

— Окружить его!

Хохот Князя слился с очередным раскатом грома:

— Ты мальчишка, Кронверк! Что ты знаешь о Законах Боя? О Науке Знаков? Вас всего лишь четверо! Жалкие создания!..

Абигайль и Фредерик тоже очнулись и, двигаясь, как во сне, стараясь не поворачиваться к врагу боком, прошли и встали по обеим сторонам от него. И тут им всем стало невыносимо, совершенно невыносимо тяжело, словно воздух давил их книзу железной плитой, словно чугунными ядрами сковали руки и ноги — движение стало невозможным, они почти превратились в статуи. В статуи, испытывающие тяжесть и боль.

«Мы что-то не то делаем!.. Законы Боя? Наука Знаков? Каких Знаков? Символов? Мы неправильно стоим? Но мы стоим крестом — разве это не самый сильный символ? Или просто не тот?..»

— …А это кто там в углу? Маленькие сладкие мальчики, вам хотелось сильных ощущений? Вас я оставлю на десерт!..

Ксавьер Людовиг попытался поднять меч и с ужасом понял, что не только не в состоянии поднять оружие, но и просто пошевелиться — острие же меча не отрывалось от пола, будто стало с ним одним целым.

«Может, нам не хватает синхронности действий? Если сейчас я дам команду и мы поднимем оружие все одновременно — что будет? — и тут словно в голове у него разорвалась молния: — А будет то, что мы направим оружие друг на друга! Мы смотрим друг на друга! Мы убьем сами себя?.. Крест — это не окружение, это не то, что нужно!..»

— Это не то! — крикнул он. — Это пересечение!..

Доминика вздрогнула: она поняла. Но она тоже не могла знать, что именно следует делать, а могла лишь догадываться.

— Что?!. - крикнула она в ответ…

Князь начал поднимать руки, и от этого движения по полу пошел ветер, кругами, и очень сильный, и поднялся шум, будто включили гигантскую шлифовальную машинку. Крис почувствовал, как сечет по ногам мелким щебнем; сначала стучало по ботинкам, потом поднялось до щиколоток — и стало больно. «Сейчас этот терминатор разнесет их на атомы! И нас заодно…»

Но тут он увидел, что ветер и правда словно шлифует пол — сила Князя оборачивалась против него самого: утоптанная за столетия земля разметалась по углам, вылетая даже из-под подошв, и все стоящие, покачиваясь, опускались вместе с уровнем пола, и, когда в центре зала, где и находился Князь, образовалось подобие воронки с покатыми краями, все заметили, что под слоем щебня, земли, песка и глины, поверх которых когда-то давно уложены были плиты из шлифованного камня, более не существующие, открывается другое покрытие, тоже каменное, но со сложным геометрическим рисунком, похожим на чертеж…

Крис посмотрел на графа — тот умирал. Не падая, не шевелясь и даже не моргая. Крис никогда не видел, как умирают люди, даже в кино, потому что боевики не в счет: там — хлоп! раз! бряк! — и готово… но тут он понял, что граф умирает. Лицо его, и без того не пылавшее румянцем, сделалось цвета сигаретного пепла, под глазами легли черные страшные тени, а сами глаза начали затягиваться неживой поволокой. Как выглядели остальные, Крис не видел, но догадаться было нетрудно.

Не зная, зачем, он посмотрел на пол — краем глаза он видел, что ни граф, ни его люди в пол не смотрят — не до того им, да и просто не в состоянии они отвести взгляда от глаз Князя — приклеил их к себе этот нелюдь. Рисунок на полу… И в этот момент что-то случилось, словно качнулась чаша весов. Ксавьер Людовик сумел отвести взгляд и посмотреть на пол. Голоса у него уже не было — посеревшие неживые губы прошептали:

— Пять… Пентаграмма…

Глазами он нашел глаза Доминики — она опять все поняла, она тоже увидела рисунок на полу — и от этого у нее словно прибавилось силы, и она крикнула так громко, как смогла:

— Нужен пятый!

Билл, Сэм и Майк сидели в углу, сбившись в кучку. В головах у них билось одно — «такого не бывает!», но ужас на их лицах был вполне настоящий, потому что не было это все похоже на забавное представление…

Крис стоял ближе всех, почти на краю покатой воронки, и ему тоже было страшно, просто он не успел почему-то упасть…

Четыре пары глаз уставились на него, он их увидел, а глаз Князя — отчего-то нет.

И опять на этот раз граф и его дамочка крикнули в один голос:

— Пятый!..

Голоса их звучали, будто им оставалось три секунды жизни.

Крис оглянулся на своих недавних приятелей — они скукожились на полу, вжавшись в стену. И тогда он шагнул вперед — не от избытка храбрости и не из благородной солидарности, и уж тем более не из любопытства — сам не мог бы объяснить себе почему; наверное, потому, что тем четверым приходилось туго и надо было помочь…

Едва он пересек круг горящих свечей, Князь обернулся к нему. «Не смотри!» — услышал Крис чей-то голос, не поняв, чей именно, а взглянуть так хотелось!..

— Чего ты пытаешься добиться, Кронверк? Почему ты подчиняешься Ордену? Ведь они бросили тебя, бросили одного! Я предлагаю тебе союз — последний раз! С твоим мечом и моей силой мы захватим мир!..»

— А один не справляешься?..

Крис чувствовал, что его ждут — как последнюю надежду. Каждый следующий шаг давался труднее предыдущего, а ветер сек щебнем уже по коленям. Но наконец ему удалось подойти и встать между брюнеткой из гроба и незнакомцем в клетчатом смешном костюме. Конечно же, ему хотелось встать рядом с графом, но тот был далеко, а описывать круги — было не до капризов…

И все сразу почувствовали, как стало по-другому. Прежде всего, Князь замолчал. Потом ветер, режущий битым камнем тело до кровавых ран, начал слабеть. А потом Крис увидел, как у графа прояснились глаза, лицо дернулось в гримасе — и он поднял меч и вывернулся в таком немыслимом маневре, что куда там всем мастерам всех единоборств вместе взятым; меч описал в воздухе не восьмерку даже, а выписал иероглиф, лезвие полыхнуло то ли отраженным пламенем свечей, то ли собственным слепящим красным светом, остановив движение в середине фигуры Князя, — и будто взрыв произошел на этом месте, шаровая молния или короткое замыкание, только очень сильное, и воздух потянуло вверх, опять поднимая с пола тучи пыли. И все кончилось.

Свечи догорали, некоторые уже гасли в лужицах воска. Все смотрели в пол: там на вновь открывшемся покрытии из пересечения многих линий проступал рисунок пятиугольника. Гром рокотал уже не так сильно и где-то в стороне. Было слышно, как ударили первые капли, и сразу же на мир обрушился поток воды — хлынул ливень необыкновенной силы.

Ксавьер Людовик опирался на меч и не чувствовал ничего — ни боли, ни усталости, ни облегчения, ни холода. «Свечи гаснут, — подумал он, — темнеет…» Ему казалось, что свечи гаснут одна за другой, и он хотел сказать, чтобы принесли еще, но не смог. Посмотрев вперед, он увидел перед собой бледную темноволосую женщину с испуганными глазами. «Кто это? Ах, да… Как же ее зовут? Ах, черт, я так и не узнал, как ее имя…» Он хотел спросить и заодно попросить прощения, что приходится обращаться с подобным вопросом лично, но в этот момент стены зала опрокинулись, пол оказался где-то вверху, а свечи погасли — все сразу…

…Он очнулся от звука женского плача. «По ком рыдают? Уж не по мне ли? В некотором роде это даже приятно… Хорошо, если это та брюнетка, наследница баронессы В. Кр. Значит, ей не безразлично, что я умер…»

Но плакала Абигайль, Фредерик пытался ее успокаивать.

Доминика сидела на полу, рядом, положив свои руки поверх его рук, так и не выпустивших меч, и молчала. Он увидел ее окаменевшее лицо и остекленевшие глаза и прошептал:

— Вы жестоко разочаровали меня, сударыня. Я думал, Вы меня оплакиваете. Иллюзии…

— Зачем же Вас оплакивать? — тоже шепотом ответила Доминика. — Вы ведь не умерли…

Из коридора донесся звук шагов нескольких пар ног, и в зал вошли люди — трое мужчин среднего возраста с облаченным в длинный плащ субъектом во главе.

«Вот они, люди с суровыми лицами, — подумал Крис, — что-то вы подзадержались в пути, господа…»

— Господа, — заговорил субъект. — Ваше будущее будет рассмотрено через несколько дней на Совете. Пока же для вас приготовлено место в гостинице за городом. Прошу следовать за мной.

К этому моменту Ксавьер Людовиг стоял уже на ногах. Пришедшие ему не понравились, особенно их предводитель.

— Милостивый государь, не имею чести знать вас. А также мне неведомо, по какому праву вы отдаете распоряжения в моем замке. Извольте объясниться!..

— Изволю, — ответил тот. — Но не здесь и не сейчас. Вы все переходите в подчинение Ордену, если не хотите окончить свои дни в сумасшедшем доме. Прошу не задерживаться! Это в ваших интересах…

— Вы не можете мне приказывать!

— Могу. Кроме того, Вам некуда больше податься…

— Может быть, мне и некуда больше податься, но есть чем защитить мои права! — и он сжал обеими руками рукоять меча.

Предводитель группы откинул полу плаща и извлек точно такой же меч.

«О-па! — ахнул Крис. — Еще один дункан-макклауд-из-клана-макклаудов!»

— Мне тоже, — заговорил пришелец. — И перевес будет на моей стороне… Не усложняйте ситуацию еще больше. Господин Кронверк, никто не собирается командовать вами и не ограничивает вашу свободу, но прислушайтесь к голосу разума и оцените сложившуюся ситуацию… Вы получите все ответы на все вопросы, но сейчас здесь нельзя задерживаться. Кроме того, здесь четверо ненужных свидетелей…

И он обернулся в сторону горе-кладоискателей, замерших, как кролики перед удавом.

— Стойте! — закричала Доминика. — Вы с ума сошли! К черту ваше бессмертие! Это же дети!..

— Сударыня, — в голосе незнакомца зазвучало снисхождение, да и тон смягчился. — Никто не намерен убивать их, я только сотру им память о сегодняшней ночи… — и он протянул вперед руку, почти как гипнотизер…

— Стойте! — Ксавьер Людовиг шагнул вперед. — Этому, рыжему, — он кивнул в сторону Криса, — оставьте.

— Вы понимаете, о чем просите?

— Вполне. Он был пятым, разве вы не знаете?

— Это не имеет значения.

— Имеет. Я ручаюсь за его молчание. Он заслужил память, как награду.

— Господин Кронверк, с вами будет трудно…

— О да! За это я тоже ручаюсь…

Но несколько минут памяти ему все-таки стерли, потому что, в какую сторону ушли граф и остальные и как он сам добрался до города, Крис не помнил. А может, он сам забыл — от пережитого волнения.

В городе было пусто. Близился рассвет. На тротуарах стояли лужи, газоны превратились в болота, украшения были сорваны и смяты ветром. Крис быстро промочил ноги, но идти в гостиницу не хотелось, и он продолжал бродить по пустым улицам, не задумываясь, что его могут искать. Так и случилось: вскоре он наткнулся на гида группы в сопровождении полицейского. Полицейский по-английски не говорил, а гид говорил, и довольно долго, громко и сердито, пока не довел Криса до его комнаты и не убедился, что тот вошел в номер и запер дверь.

Наутро новостью номер один было известие о том, что на трассе остановлено движение, потому что ливнем где-то там недалеко размыло мост и к тому же повалило столб высоковольтной линии, ведутся работы, но пока все сидят в Кронвальде. Потом все узнали, что за сорокаминутный ливень выпала годовая норма осадков и размыло не только мост, но и железнодорожные пути, так что, господа путешественники, устраивайтесь с удобствами. Крис наблюдал за приятелями: те вяло бродили по городку, вяло обсуждали легенду и грозу, а больше валялись в номере на кроватях, спускаясь только к завтраку, обеду и ужину. Экскурсия в замок откладывалась по причине непроходимости ведущей туда грунтовой дороги, народ разочарованно ныл, что ну как же так, ведь это единственный в своем роде замок, не разрушенный ни людьми, ни временем; гид разводил руками и объяснял, что вездехода у него нет.

А наутро следующего дня над Кронвальдом разорвалась бомба: со скоростью горящего бикфордового шнура распространилась весть о том, что наследник и владелец замка приезжает, чтобы отписать этот самый замок департаменту культуры. Мотивы поступка не были точно известны, предполагалось, что просто не хватает средств на содержание и уплату налогов на собственность. Ну и, конечно же, слухи и сплетни росли и множились, подобно снежной лавине.

Поэтому народ, начиная с полудня, группировался на площади перед Городским управлением в надежде подсмотреть прибытие владельца. Крис занял место заранее, почти у самого входа в здание. Сэм, Билл и Майк пришли позже и устроились рядом, говоря, что им интересно, какая у этого графа будет машина…

Машина оказалась что надо — шестиметровый крайслер, сияя перламутровыми боками и тонированными стеклами, вывернул с улицы и остановился на стоянке перед входом. Водитель остался на месте. С первого места вынырнул неопределенного возраста кадр в костюме с просторным пиджаком, и Майк тихо шепнул: «Телохранитель. А как же!» Вслед за телохранителем, или кто уж он там был на самом деле, из автомобиля вышел сам граф, а за ним — дамочка в шляпке и темных очках и сразу ухватила графа под руку. Граф вызвал вздохи и ахи женской половины любопытствующих. Несмотря на то, что выглядел он как после долгой и изнурительной болезни и глаза его, не защищенные темными очками, похоже, страдали от яркого солнца, взгляд этих глаз был достоин легенды, той ее части, где говорилось, что его предок мужественно сражался с вампирами. Длинные волосы схвачены были на затылке темной муаровой лентой. Небольшой шрам на левой щеке придавал образу дополнительную романтичность. В левом ухе сверкал необыкновенным даже при дневном освещении блеском чистейшей воды бриллиант каратов на двадцать, в оправе, как на портрете. В общем, хорошей внешности оказался граф, вполне благородной. Те, кто видел недавно отреставрированный портрет, шептали, что живой граф — ну, прямо копия своего дальнего предка, только лет на пятнадцать старше. Несколько удивляло отсутствие журналистов — как это так, что никто из них не узнал о таком важном событии? Или это совсем не важное событие?..

В этот момент подъехала еще одна машина, попроще, и из нее вышла еще одна пара — молодой человек весьма приятной наружности (юные девушки вновь принялись ахать) и особа с внешностью похудевшей Мэрилин Монро. Вся компания, не расточая улыбок и не посылая толпе воздушных поцелуев, направилась к дверям, там их уже ждали.

Крису хотелось крикнуть: «Я хочу знать, что именно там произошло, тогда, давно, и позавчера! Разве я не имею права? Ведь я сражался вместе с вами!..»

Она слегка сжала пальцы левой руки. Но он и без того боковым зрением увидел поедающего его глазами мальчишку — того, который стал пятым и рисковал вместе с ними. Тот боялся дышать.

Он прекрасно понимал, что граф не сможет публично пожать ему руку и сказать: «Вот храбрый парень, два дня назад мы с его помощью спасли человечество!», но все-таки, хоть мимолетный взгляд!..

Возле самых дверей произошла непонятная заминка, словно время остановилось на пару секунд, и этой пары секунд оказалось достаточно.

Абигайль улыбнулась ему, вслед за ней — Фредерик, сопроводив свою улыбку джентльменским поклоном. Доминика сняла очки, и у нее оказались такие же усталые и с темными кругами глаза, как у графа. Но она улыбнулась, а Ксавьер Людовиг, улыбаться отвыкший, едва заметно склонил голову в том жесте, который безошибочно понимается как «Весьма признателен… Честь имею…»

Вечер не успел сгуститься над городом, как взорвалась еще одна бомба: группа туристов, совершавших конную прогулку по окрестностям, в размытом склоне одного из каменистых холмов за сгоревшей неведомо когда и до сих пор не проросшей зеленью Черной дубравой обнаружила пещеру. А в ней — скелет на ложе из камней. А среди костей кисти правой руки — перстень с зеленым камнем, тот самый золотой перстень с изумрудом, с портрета.

Известие, что найдены останки Того Самого Графа, облетело город со скоростью, с какой и распространяются подобные слухи. Туристы оказались честными и перстень не украли. Да иначе они и не прославились бы — подумаешь, нашли скелет, мало ли…

Полиция обнесла пещеру желтой лентой, как место происшествия.

Ювелиры затруднились определить стоимость перстня, колеблясь между пяти- и шестизначными числами. Понаехала толпа всякого ученого люда, останки с великой осторожностью были извлечены из пещеры и увезены для лабораторных исследований. Исследования показали, что человек этот, мужчина такого же роста и комплекции, каким был, согласно уцелевшим архивным документам, загадочно исчезнувший три столетия назад молодой граф, умер приблизительно триста — триста десять лет назад в возрасте двадцати пяти — тридцати пяти лет.

Историки запросили у графа согласие на экспертизу ДНК. Экспертиза подтвердила родство.

Все жаждали разъяснения легенды. Конечно же, никто не мог дать никакого разъяснения. Наконец, приехали и журналисты. Городок бурлил, в отелях не хватало мест…

«Какое родство?! — шептал сам себе ошеломленный Крис. — Вот же он — живой и здоровый. Хотя и то, и другое относительно. Конечно, для него это выгодно — останки предка найдены, замок передан, теперь он свободен… Хотя опять же свобода его относительна…»

На следующее утро объявили, что наконец-то уезжают, а то уже выбились из всех расписаний и рискуют не попасть на самолет еще месяц. Вся группа сидела в холле на чемоданах в ожидании автобуса. Оживленно судачили про графа с графиней, про остающихся на жительство в Кронвальде молодых ученых — исследователей и хранителей музея. Девушки вздыхали. Майк ревниво молчал. Билл мог говорить только о машине и о том, что граф этот, похоже, крутой парень, по глазам видно, в спецназе, наверное, служил, с таким лучше не ссориться. Сэм приставал с вопросом: «Он тебе кивнул, я видел, чего это он, а? Вы что, знакомы?» — получал в ответ шутки, обижался, и через несколько минут начинал снова. Пришел автобус и объявили посадку. Тут появился продавец из магазина сувениров — того, что на площади, где в витрине выставлены были «Шпаги графа» — сувенирные поделки в натуральную величину, эфес был скопирован с портрета.

— Мне нужен Кристофер Джеральд Д.! Он забыл! Его покупка! — кричал продавец по-английски с сильным акцентом.

Крис вышел вперед:

— Это я.

— Вот, — ему протянули коробку. — Ваша покупка, вы забыли, вы были так увлечены! Документ о том, что это имитация, сувенир, вложен внутрь коробки, у Вас не будет проблем на таможне.

— Но я ничего не… — залепетал было Крис и тут же прикусил себе язык.

Коробку открыли уже в самолете. Все ахали: какая хорошая имитация, прямо как настоящая! На лезвии ближе к рукояти было выгравировано на латыни: «Мы оба знаем правду».

Крис готов был не руку даже, а голову дать на отсечение, что шпага — не сувенир, а гравировка сделана вчера…