"Позывные дальних глубин" - читать интересную книгу автора (Баранов Юрий Александрович)

9

Что-то есть великое, роковое и ужасающее, когда много лет пролежавшее на дне морском судно поднимается на поверхность. Само действо отчасти напоминает магический ритуал эксгумации мёртвого тела. Извлекаемое из тайников запредельного мира, оно неотвратимо и медленно обнажается в ужасающем обличье подводной смерти.

А в сущности, была обычная, изнуряющая и долгая работа по судоподъёму, к которой в отдельном дивизионе аварийно-спасательной службы давно привыкли. Больше трех месяцев в квадрате, где затонула

«Ветлуга», находилась целая армада водолазных мотоботов, буксиров, вспомогательных судов и самоходных барж, которые вели подготовку к подъёму транспорта. Наиболее трудная часть всей работы падала на водолазов. Сильными струями гидромониторов они «вымывали» под днищем узкие тоннели, через которые затем протаскивали прочные стальные троса. К ним такелажники крепили мощные понтоны. И судно, таким образом, оказывалось надежно схваченным по всему периметру бортов своеобразными поплавками. Требовалось из этих поплавков-понтонов вытеснить сжатым воздухом забортную воду, и тогда судно, приобретая положительную плавучесть, начинало всплывать.

Именно эту, наиболее ответственную и завершающую часть работы должен был сделать «Аракс», которым командовал однокашник и приятель Непрядова. Шелаботин привёл свой корабль в расчётную точку судоподъёма ранним утром, когда над морем только ещё затепливался золотисто-сиреневый рассвет. Погода будто даровалась на заказ — полный штиль. Даже лёгкий бриз не в силах был поколебать обвисшие на гафеле флаги расцвечивания, обозначавшие предупредительный сигнал всем посторонним плавсредствам «Веду водолазные работы».

По мере готовности, с борта корабля начали подводить к понтонам продувочные шланги. Наконец, заработали дизель-компрессоры, и сжатый воздух, нагнетаемый по шлангам в нутро понтонов, начал постепенно вытеснять из них забортный балласт.

Спозаранок Егор был уже на ногах, покинув предоставленную ему каюту, в которой ночевал. Расположившись на ходовом мостике, он глядел, как бурлила и клокотала вода в том месте, где должна была показаться всплывавшая «Ветлуга». Правда, Шурик предупредил, что произойдет это не скоро. Потребуется несколько часов, прежде чем понтоны, получив достаточный запас положительной плавучести, смогут оторвать транспорт от засосавшего его грунта. Но Егор был уже одержим действом, которое целиком захватывало его. Чтобы унять волнение, он даже попросил у Шурика закурить, чего ранее никогда не позволял себе. Шурик понимающе похлопал его по спине.

— Что, заново переживаешь? — участливо спросил.

— Так себе, — уклончиво отвечал Егор и тут же напомнил. — Ну, так как же, решил?

— Опять ты за своё, — сказал Шурик с раздражением. — Ну, посуди сам. зачем тебе соваться на эту «мошку», если это совсем небезопасно? Опытный водолаз, и тот не всякий на это пойдет.

— Я ж тебе говорил, что у меня есть допуск, — настаивал Егор. — Или не веришь?

— Да верю, верю, — Шурик мучительно поморщился, будто у него «прострелило» зуб. — А сколько часов тебе на поверхность потом подниматься, да в барокамере как на губе сиднем сидеть — это ты знаешь?

— Не имеет значения. Это уже другой вопрос.

— Ох, Егор, подведешь ты меня под трибунал.

— Ты вроде не был трусоватым.

— Обижаешь, командир.

— Ну, извини — сорвалось.

Они помолчали, не желая далее препираться в подобном тоне. Егор всё больше мрачнел, теряя надежду настоять на своём. Наконец, Шурик примирительно сказал:

— Я понимаю тебя. И то, что отец все-таки… Давай сделаем так, — предложил он. — Ляжем в дрейф на месте гибели «охотника», а дальше — всё как полагается: построение личного состава по большому сбору, троекратный салют и… бескозырка на воде. Ну как, принято?

Непрядов не сразу ответил. Было известно, что Шелаботин загодя «подсуетился» на этот счёт. Он ещё днём раньше переговорил со своим комдивом и тот, уяснив суть дела, дал разрешение на поиск. К приходу «Аракса» водолазам удалось уже нащупать «малый охотник» в той самой точке, на которую указывал на карте Николай Иванович. Местоположение «мошки», как сообщили по рации, было обозначено двумя буйками, привязанными на пеньковых линях в носу и по корме затонувшего корабля. И Непрядов ещё на подходе принялся искать их. Он с напряженным волнением обшаривал биноклем горизонт до тех пор, пока не обнаружил на воде пару оранжевых поплавков. Они приплясывали на лёгкой волне в какой-нибудь полумиле от того места, где скучились корабли и различные плавсредства аварийно-спасательного дивизиона.

Шурик снова спросил дружка, что тот думает насчёт отдания воинских почестей. Непрядов по сути дела не возражал, но этого ему явно было мало. Егор твердо стоял на своём. В какой-то момент он готов был вдрызг разругаться с Шуриком, если не получит от него «добро» на погружение. Но помощь неожиданно, и как нельзя кстати, пришла от замполита капитан-лейтенанта Штеменко. Он появился на мостике в тот самый момент, когда Егор начинал разговаривать со своим дружком уже на повышенных тонах. Узнав, ради чего так горячился и нервничал их заполярный гость, Штеменко проникся к нему чувством расположения и даже некоторой симпатии. В Камышовой бухте, где в своё время базировался дивизион «малых охотников» за подводными лодками, всё ещё помнили легенду о подвиге «неистового мичмана», который будто бы продолжал стрелять по врагу из пулемета, когда его корабль шёл ко дну. Более того: какое-то время пулеметные очереди вырывались уже из-под воды… Впрочем, трудно сказать, сколько здесь было правды, а сколько вымысла. «Вот разве что нежданно-негаданно объявившийся сын героя прольёт свет на эту загадочную историю», — полагал замполит. А докопаться до истины он и сам был бы непрочь, поскольку на политзанятиях любил перед матросами блеснуть собственными познаниями в истории флота Российского. И уж вне всякого сомнения, что такая инициатива не могла быть не оценена по достоинству со стороны командования флота и, тем более, политуправления.

Выбрав подходящий момент, Штеменко ввязался в разговор между однокашниками и совсем ненавязчиво, как бы самотёком, принял сторону Егора. Шелаботин ещё какое-то время упрямился, но потом всё же «дал себя уговорить».

— Хрен с вами, даю «добро», — сказал, наконец, и тут же строго предупредил. — Завтра начинаем работы в шесть ноль-ноль. Постарайся, Егор Степанович, хорошенько выспаться и отдохнуть. Наш доктор должен тебя, на всякий случай, осмотреть и засвидетельствовать, — и добавил с непреклонной твердостью. — Только так.

Егор облегчённо вздохнул и с благодарностью глянул на замполита. На полноватом, гладком лице Штеменко также светилась довольная улыбка.

— Не знаю, как и благодарить вас, Пётр Петрович, — растроганно сказал Непрядов, проникаясь к этому хорошо упитанному, плечистому крепышу чувством искреннего уважения и даже нежности.

— Не стоит, Егор Степанович, — сдержанно отвечал замполит. — Дело у нас общее. Но я, в свою очередь, тоже попросил бы вас кое о чём.

— Я весь внимание, — с готовностью отвечал Егор.

— Не взяли бы на себя труд встретиться с личным составом? — предложил замполит. — Расскажите морякам, что вам известно о подвиге вашего отца, об экипаже его корабля. Это будет весьма интересно и необычно.

— Но я сейчас, право, в таком закрученном состоянии, — засомневался Егор.

— Никто вас и не просит это делать именно сейчас, — пояснил Пётр Петрович. — Как говорится, всему быть по мере вашей готовности и вашего желания.

— Даже не знаю, как это получится, — вслух размышлял Непрядов. — Дело настолько личное… Да и будет ли кому интересно это знать?

— Не сомневайтесь, Егор Степанович — ещё как будет! И потом, это ведь не только моя идея: матросы упорно просят. Вашу личную тайну уже ни от кого не скроешь. Вы только загляните в кубрик, и у вас разом отпадут всякие сомнения.

— Ну, раз просят, куда ж деваться, — сдался Егор, вполне понимая, что встречи с личным составом ему теперь не избежать. Матросы тоже имели право знать, ради чего они третий месяц «горбатились» на судоподъёме. Ведь не только лишь для выполнения плана по металлолому. Каждому из них, помимо всего прочего, хотелось прикоснуться к живой истории, к той трагедии, которая разыгралась в этих местах в годы минувшей войны. Да и судьба самого Егора, как сына командира погибшего корабля, конечно же всех интриговала.

Начали сгущаться тёплые, по южному душноватые сумерки, когда из воды высунулся скособоченный топовый фонарь медленно всплывавшей «Ветлуги». Морская гладь в том месте продолжала кипеть и пузыриться, вознося к поверхности мутные клубы придонного ила. Ещё через полчаса стал обнажаться высокий полубак с небольшой пушкой, потом показались корабельные надстройки.

Окончательно «Ветлуга» всплыла поздно вечером. Схваченная по бортам понтонами, она покоилась на воде ржавой, облепленной ракушками громадой искорёженного металла. На поваленных мачтах, на леерах и шлюпбалках густыми космами свисали зеленовато-бурые водоросли. Могло показаться, что это матросские робы, которые команда когда-то вывесила на просушку, да так и забыла их снять с тех самых пор. В свете прожекторов транспорт напоминал разлагавшуюся тушу непонятно откуда взявшегося доисторического ихтиозавра. Тайной глубины и дыханием смерти веяло от пустых глазниц иллюминаторов и дверных проёмов, из которых продолжала сочиться гнойная придонная жижа.

После припозднившегося вечернего чая Егор снова поднялся на палубу. Работы на этот день были завершены, и только вахта несла привычную службу по якорному расписанию. С жилой палубы, где размещались матросские кубрики, какое-то время доносились голоса, бренчание гитары и пиликанье гармошки. Но и эти звуки постепенно стихли, растворившись в недрах корабля. На баке пробили склянки, лениво перекликнулись вахтенные. Сморенная духотой и усталостью команда отходила ко сну.

Облокотившись о фальшборт, Непрядов в глубоком раздумье глядел на транспорт, который в сгустившемся сумраке всё больше походил на ихтиозавра. Облитое лунным светом чудище дремало, или только притворялось спящим. Даже неправдоподобно яркие, крупные южные звёзды недоверчиво подмигивали, будто наперёд зная, что этому чудищу нельзя доверять, что оно вот-вот встрепенётся, с неистовой силой рванёт троса и… вновь уйдет в черноморскую глубину.

Было тихо, настолько тихо, что Егор улавливал собственное дыхание и стук сердца, взволнованного нахлынувшими воспоминаниями. Память вновь возвращала его к тому роковому часу, когда «Ветлуга» уже горела, но всё ещё держалась наплаву. Что отпечаталось тогда наиболее отчетливо в его детском сознании? Не грохот взрывов, не смрадная гарь и даже не отчаянные крики погибавших людей, а оцепенение и страх, когда мать вместе с ним прыгала с высокого борта в воду… Это ощущение чего-то холодного, мерзкого и удушливого, что с головой заглатывает, втягивает в себя, в свою жутко леденящую утробу.

Вспомнилось, что очнулся, пришёл в себя он уже в шлюпке. Долго откашливался, перхал просоленной горечью, застрявшей у него где-то в горлышке. Не хватало даже сил плакать. И нигде не было перед глазами мамы. Позже узнал, что по всей вероятности она была ранена, но плыла вместе с ним из последних сил, пока не наткнулась на весло оказавшейся поблизости шлюпки. Уже теряя сознание, повинуясь лишь материнскому инстинкту сохранения своего малыша, она в последнем движении всё же смогла вытолкнуть его из воды, чтобы затем навсегда кануть в морской глубине. Теперь же, по прошествии стольких лет, Егор совсем не помнил лица своей матери — вот разве что руки, прижимавшие его все время к своему телу… Он до сих пор ощущал на себе их спасительное прикосновение.

Вновь пробили склянки. И Егор, отстраняясь от тяготивших его мыслей, решительно скомандовал себе: «А теперь — спать, командир! Полный отбой и — никаких гвоздей». С тем и сошёл на нижнюю палубу.

Однако Егору долго не спалось. Донимала духота. Не спасали даже настежь распахнутая дверь каюты и отдраенные иллюминаторы, через которые не происходило ни единого дуновения воздуха. Егор лежал на жёстком кожаном диване, где ему постелил вестовой и мучительно ворочался с боку на бок. Он терзался мыслями о завтрашнем дне. Из памяти никак не шли прочь, казавшиеся теперь зловещими, слова старика: «Не смей, не трогай его…» Но ведь Егор и не собирался ничего трогать там, на запредельной для человеческого разумения глубине вечного небытия. Лишь бы видеть собственными глазами то самое, что удалось узреть Николаю Ивановичу: и не праздного любопытства ради, а лишь из необходимости сыновнего долга поклониться глубинной могиле своего отца.

Собравшись с мыслями, Непрядов нашел в себе силы отринуть от себя мистический страх Николая Ивановича перед потревоженными таинствами глубин. Егор знал, что бывалые водолазы, особенно в старости, всегда бывают особенно суеверны и предубедительны. Но он-то, Егор Непрядов, в здравом уме и в ясной памяти, чтобы не поддаваться минутной слабости или сомнению в том, что он должен был непременно сделать.