"Берег скелетов" - читать интересную книгу автора (Дженкинс Джеффри)

«Дело первостепенной важности»

Марк возился на кухне, и я решил сам обслужить клиентов. Все они выглядели бывалыми людьми, но у одного из них был какой-то безучастный, отсутствующий взгляд, и я решил, что он просто пьян.

Немцы швырнули на стойку деньги и уселись за столик в дальнем углу. По всему было видно, что компания собирается кутить всю ночь.

— Безатцунг, штилгестанден![1] — заорал немец с отсутствующим взглядом, и все четверо тут же вскочили, вытянулись, а потом с хохотом опустились на свои места. — Пива!

Я взял с полки четыре бутылки и уже собирался откупорить их, когда уловил в громкой болтовне немцев слово «дас пайрскаммер». Это выражение привлекло мое внимание потому, что оно столь же характерно для жаргона немецких моряков-подводников, как «палата лордов» для их британских коллег, так те и другие обычно называли кубрики на подводных лодках.

Теперь я приглядывался к немцам с особым интересом. Слово «дас пайрскаммер» произнес подвыпивший немец, он, насколько я понял, ударился в какие-то воспоминания о войне. В помещении никого, кроме немцев, не было, но шум стоял такой, словно бар ломился от посетителей: рассказчик то и дело принимался колотить кулаком по столу, собутыльники отвечали ему лошадиным ржанием.

Я подошел к их столику и поставил на него пиво.

— Вот ваш заказ, — сказал я и только тут заметил, что открыл три бутылки вместо четырех. Вынимая из кармана консервный ключ, я случайно захватил вместе с ним и уронил на столик перед Иоганном (так называли остальные своего подвыпившего друга) какой-то предмет. В ту же минуту Иоганн вскочил и испустил вопль ужаса.

В дверях, наблюдая за происходящим, стоял Стайн…

Крохотная вещица, лежавшая перед немцами, символизировала огонь, бомбы, торпеды, руины, гибель. Прошло семнадцать лет, а я отчетливо, будто все происходило вчера, вспомнил кошмары войны, смерть, постоянно стоявшую рядом, и страх перед нею, который мы топили в джине.

Контуры вещицы напоминали силуэт острова-крепости Мальты. Это была наша эмблема, и она постоянно говорила мне о бурных и далеких днях, проведенных на подводной лодке «Форель» британских военно-морских сил. Истошный вопль пьяного немца, в полном оцепенении не спускавшего глаз с эмблемы, в то время как трое его компаньонов, словно остолбенев, продолжали сидеть за столом, вызвал в моей памяти устрашающий вой немецких бомбардировщиков, картины того, как пикировали они на караваны судов, пытавшихся прорваться к осажденной Мальте, или сбрасывали свой смертоносный груз на ее доки. Истеричный, ударивший по нервам крик немца заставил меня мысленно перенестись на семнадцать лет назад, из уютного, мирного бара в Свакопмунде…

Война. Средиземное море. 1941 год.

Сетка на линзах перископа прояснилась, затуманилась и снова прояснилась, как сознание пытающегося проснуться человека. Верхушка перископа поднялась над водой, и в поле моего зрения оказался огромный линейный корабль типа «Литторио».

— Дистанция! — потребовал я, не отрывая глаз от перископа.

— Шесть тысяч! Далековато, конечно, но такая добыча заслуживала любого риска, тем более что угол для стрельбы был вполне приемлем.

Весь поглощенный наблюдением за столь заманчивой целью, я вместе с тем почти физически ощущал, как среди команды нарастает напряжение, хотя все мы были людьми закаленными в битвах. Каждый из нас знал, что мелководное Средиземное море стало могилой уже для многих английских подводных лодок.

Я подошел к столу с картами, подозвал Джона и показал ему на отметки глубины

— Сейчас мы находимся тут, — показал я. — Как видишь, глубина на большом пространстве почти одна и та же, а здесь вот, по направлению к острову Искья, она уменьшается, создавая почти отмель, а дальше снова возрастает.

— Всего сто десять футов, — усмехнулся Джон.

— И достаточно. Если нам удастся провести «Форель» в эту впадину, шельф ослабит разрушительную силу глубинных бомб, а отраженное берегом эхо взрывов создаст такие помехи, что гидролокаторы итальянцев не смогут нас нащупать. То же самое произойдет с шумопеленгаторами…

Снаружи послышался глухой удар… второй… третий…

— Три попадания, сэр! — воскликнул молодой офицер Питере. Напряжение среди моряков упало, все заулыбались.

— Отличная работа, сэр! — торжественным тоном провозгласил Джон. — Поднимемся взглянуть?

— Ни в коем случае, если не хочешь, чтобы нас потопили. Не пройдет и пяти минут, как полетят глубинные бомбы, запомни мои слова.

Я направил «Форель» к тому месту, где мы могли рассчитывать на спасение. Правда, наши шансы проскользнуть туда были невелики, — вражеский эсминец висел у нас на хвосте, — но томиться в ожидании атаки не менее тягостно, чем переносить саму атаку.

У меня был точный, но трудновыполнимый приказ. После Таранто итальянцы кое-как подлетали свой флот, понесший большие потери во время знаменитого ночного налета английской морской авиации на этот порт, и разведка считала, что один из наименее поврежденных линкоров типа «Литторио» проходит испытания после ремонта. Именно его я и видел сейчас. Мне приказали патрулировать у Неаполя и вокруг островов Искья и Капри и, не отвлекаясь ни на какие другие цели, сколь бы соблазнительными они ни оказались, потопить линкор, как только он появится в море.

Я приказал поставить торпеды на двадцать футов с таким расчетом, чтобы они прошли под миноносцами, если те окажутся на линии цели. На центральном посту рядом со мной стоял Джон Герланд.

— Взгляни-ка, — обратился я к нему.

Джон приник к перископу, почти тут же снова выпрямился, но промолчал; выражение его лица в эту минуту было красноречивее слов.

Линкор вошел в визир, и я нажал кнопку прибора управления огнем.

— Первая, пли!

Лодка вздрогнула, и я почувствовал в ушах усилившееся давление — это означало, что сжатый воздух отправил торпеду в ее смертоносное путешествие.

— Перископ опустить! Вторая, пли! — приказал я спустя пять секунд, учитывая, что линкор шел со скоростью в двадцать восемь узлов. — Третья! Четвертая, пли!

— Сэр, выпущено четыре торпеды!

…«Форель» погрузилась глубже. В следующие пятнадцать минут решится, выживем мы или нет, прав я был или ошибался, оценивая характер шельфа у Искьи. Во всяком случае, жребий был брошен.

— Взрывы по курсу за кормой, сэр!

В ту же минуту лодка вздрогнула, с потолка посыпались куски пробки, но свет продолжал гореть.

— Сто футов!.. Малый вперед!.. Режим — тишина!

Теперь мы слышали шум винтов над головой. Эсминец перегонял нас, и не оставалось сомнений, что скоро и другие корабли окружат лодку, как мухи кусок рафинада.

— Маневра уклонения не производить! — приказал я.

Шельф и неглубокая впадина в нем оставались нашей единственной надеждой, а здесь, где нас настиг противник, было слишком мелко, чтобы мы могли спастись от атаки девяти или даже более эсминцев.

Три четверти мили до сравнительно безопасного места… Скорость — всего три узла… И шум над нами от винтов подоспевших миноносцев…

Слева по носу послышались взрывы — серия из пяти бомб. На эсминцах, находившихся сейчас между нами и впадиной, как видно, поверили, что я изменил курс после первой же атаки. И снова шум винтов над нами, снова серия взрывов.

До спасительной впадины оставалось полмили. Теперь я вел «Форель» на восток, и скоро нам предстояло подняться футов на двадцать, чтобы не наткнуться на шельф. Двадцать футов, от которых зависела наша жизнь…

Эсминцы наседали. Три серии взрывов, последовавшие одна за другой, нарушили где-то электропроводку, и в лодке пришлось включить холодное и тусклое аварийное освещение. Мне показалось, что на меня отовсюду сыплется пыль.

— Восемьдесят футов! — тихо приказал я, и Питерс даже замигал от изумления.

Сознавая, что рискую выдать местоположение подводной лодки шумом, я тем не менее приказал продуть балластные цистерны. Во время этой операции рядом с «Форелью» разорвалась еще одна серия бомб, рассчитанных на глубину, на которой лодка шла раньше; если бы мы не изменили глубину, с нами было бы все кончено.

«Форель» проплыла над небольшой возвышенностью, и я, еле сдерживая волнение, приказал:

— Право на борт! Сто десять футов!

«Форель» легла на дно. Заполнив правые балластные цистерны, я заставил лодку накрениться на пятнадцать градусов и прижаться к краю шельфа — так человек укрывается за песчаным холмиком от угрожающей ему опасности. Судя по далеким беспорядочным взрывам, эсминцы потеряли лодку. Теперь нам оставалось смирнехонько лежать на дне впадины, и надеяться на лучшее.

Еще целых девять часов эсминцы рыскали над «Форелью» в тщетных попытках обнаружить ее. И целых девять часов мы слушали взрывы и грохот тяжелых глубинных бомб. Кажется, итальянцы подняли со дна морского между «Форелью» и островом Капри все, что можно было поднять. Не сомневаюсь, что над нами действовало одновременно не меньше пяти миноносцев.

Но вот вскоре после полуночи наконец наступила тишина. Тем не менее я решил выждать еще час на тот случаи, если итальянцы лишь сделали вид, что отказались от преследования, и только после этого подняться на поверхность. В час тридцать я отдал соответствующий приказ. Ночь выдалась темная, и если бы даже эсминцы сторожили нас где-нибудь поблизости, я бы все равно не заметил их. Впрочем, как и они нас. Надо было поскорее убираться из Тирренского моря, и «Форель» на полной скорости направилась к Мальте.

Мы всплыли внутри гавани, подняли наш опознавательный сигнал и медленно пошли к осажденному острову, выглядевшему до странного мирно в лучах утреннего солнца. Матросы вырядились в парадную форму, но на их ухмыляющихся физиономиях явственно читалось, что думают они не о какой-то там славе, а о предстоящей выпивке на берегу. Питерс, натянув комбинезон прямо на форму, нарисовал на левой стороне рубки изображение полусогнутой руки, показывающей «нос», прибавив его к ряду таких же рисунков, количество которых соответствовало количеству потопленных нами кораблей. Теперь к ним добавлялся итальянский линкор.

Питерс позаимствовал рисунок с моего маскота, который я приобрел когда-то в деревушке Лоффинген, близ Шварцвальда. По-моему, это был корень папоротника, отдаленно напоминавший человеческую руку. Этот талисман всегда был со мной в боевых походах, и Питерс воспроизводил его на боевой рубке — разумеется, с некоторыми отступлениями от оригинала. Рисунку Питерса и обязана наша «Форель» тем, что на базе Лацаретто ее ласково называли «Ручка».

Здесь нас встретили как героев. Но я чувствовал себя крайне усталым, ни похвалы, ни приветственные гудки, ни присутствие на встрече самого командира базы не могли ободрить меня.

— Молодец, Джеффри! — бодро воскликнул командир базы, ступив на борт лодки. — Ну-ка выкладывай, как и что! Письменный рапорт подождет. Только для моего личного сведения.

Он пристально всматривался в меня, отмечая, вероятно, и морщинки в уголках губ, и щетину на подбородке, и характерную для подводников бледность.

— Я также хочу сообщить тебе кое-что для твоего личного сведения.

Командир тут же увез меня. У себя в каюте он прежде всего налил мне джина, усадил меня в свое любимое кресло, и я сразу почувствовал, как покой и усталость обволакивают меня, словно мантия.

— Я, конечно, надеялся, что ты выполнишь задание и потопишь линкор, — заявил командир, — но не предполагал, что ты вернешься… Да, да, не предполагал… — подчеркнул он, бросив на меня испытующий взгляд.

— Послушайте, — начал было я резким тоном, но вовремя остановился, сам удивляясь тому, как расшатались у меня нервы. Я хотел доложить, как мы укрылись во впадине, о том, как мучительно было дожидаться на дне моря окончания бомбежки, а вместо этого сказал: — Трудно нам пришлось, что и говорить, но, на наше счастье, макаронники не смогли засечь позицию лодки, хотя некоторый урон они все же нанесли «Форели». Я пришлю вам подробный рапорт о повреждениях.

Командир по-прежнему не сводил с меня глаз.

— Следовательно, «Форель» все же может выйти в плавание?

— Боже милосердный, разумеется! — нетерпеливо воскликнул я.

Пристальный взгляд командира начал меня раздражать.

— Послушайте, — не выдержал я. — Все подробности — ну там карты, позицию, повреждения и все такое — я доложу вам после того, как приму ванну. Одна ночь спокойного сна, и я буду готов к выходу в море.

Командир встал, отошел к иллюминатору, потом внезапно повернулся ко мне.

— Ты не пойдешь больше в море!

Из-за сильной усталости я не сразу понял смысл его слов.

— Не пойду больше в море?!

— Да, Джеффри.

Я мрачно улыбнулся.

— Психическая травма в результате нервного перенапряжения, замедленная реакция, трясущиеся руки и все прочее?

Я залпом выпил джин. Командир расхохотался.

— Так вот что тебя тревожит! Нет, Джеффри, дело вовсе не в том. — Он взмахнул взятой со стола телеграммой. — Возьми, читай.

«…Немедленно откомандировать самолетом распоряжение адмиралтейства…» Я с удивлением взглянул на командира.

— Что случилось? В чем я провинился?

Командир снова рассмеялся.

— Понятия не имею. Несомненно одно: адмиралтейство избавило меня от необходимости самому принять очень трудное решение, хотя я теряю одного из моих лучших боевых офицеров.

— Вы и так могли потерять его… Когда я должен вылететь?

— Пока еще я твой командир. Прежде всего ты должен хорошенько отоспаться… Адмиралтейство навесит на твою грудь очередную побрякушку, но оно не в состоянии возместить тебе недосыпание. А я могу… Капитан-лейтенант Джеффри Пэйс, кавалер ордена «За боевые заслуги» и так далее, и тому подобное! Не унывай, дружище! Встретимся позже в баре.

Вволю насладившись горячей ванной, сбрив щетину и переодевшись, я снова почувствовал себя человеком.

— «Дело первостепенной важности»! — фыркнул офицер военно-воздушных сил. Он откинул голову и саркастически захохотал, потом повернулся ко мне и сердито, язвительно добавил: — Бог мой! Да что знает это тупоголовое начальство о «делах первостепенной важности»? Вы видели наш аэродром? На нем не меньше воронок от бомб, чем морщин на лице старой проститутки! И я обязан отправить вас отсюда "немедленно? Я не могу поднять с него детский змей, не то что морского офицера. — Он снова фыркнул и залпом осушил кружку пива. — Да вы знаете, что тут происходит? Макаронники и фрицы так разбомбили нас, что могут взять остров чуть ли не голыми руками, если захотят. А чтобы захватить аэродром, хватит горстки парашютистов.

Продолжая возмущаться, он приказал подать новую порцию пива.

— Вы, моряки; и понятия не имеете, что здесь творится. Там, в море, на вас сбросят несколько бомб, и все, да и от них вы можете укрыться… А потом торопитесь поскорее попасть, домой. Вот жизнь!

Командир базы — он сидел с нами за столиком — с усмешкой в глазах наклонился к негодующему представителю военно-воздушных сил и тихо произнес:

— Но ведь вы разговариваете с офицером, потопившим линкор. Это подтвердила воздушная разведка… Кстати, Джеффри, твоя команда ухитрилась опередить ее, намалевав еще один рисунок на боевой рубке «Форели».

— Боже! — всплеснул руками летчик. — Так это старое корыто потопили вы?! Всадили ему прямо в зад несколько торпед? — Он так шлепнул меня по спине, что посетители бара повернули головы в нашу сторону. — А я-то взялся читать вам лекцию о каких-то бомбах!.. Бармен, всем виски! Поднимем бокалы за будущего адмирала!

Мы выпили за успех «Форели».

— Не беспокойтесь, приказ я выполню, даже если мне самому придется управлять машиной, — громогласно заявил летчик, и в эту минуту я увидел у дверей матроса-посыльного. Он нервно переминался с ноги на ногу, потом, все больше смущаясь, направился к нашему столу.

— Телеграмма, сэр.

— Что за дьявольщина! Не дадут человеку спокойно выпить! — возмутился было командир базы, но умолк, заметив на телеграфном бланке надпись: «Совершенно секретно». Он распечатал телеграмму, пробежал текст глазами, и его правая бровь слегка приподнялась. Это было единственное, что он позволил себе, — выражение его лица оставалось непроницаемым.

— Ознакомьтесь, Блэклок, это касается и вас.

Летчик скользнул взглядом по телеграмме, присвистнул, посмотрел на меня, потом на командира базы.

— Пусть и он прочтет, ЕГО это касается больше, чем всех нас.

Блэклок передал мне телеграмму. В ней говорилось:

Блэклок был достаточно сообразителен, чтобы не комментировать приказ в баре, но по его лицу я видел, что он ошеломлен.

— Как бы эта махина не свалилась при посадке в какую-нибудь воронку. Вот уж попыхтят сегодня мои солдатики!.. А вы, должно быть, важная птица! — добавил он, с почтением взглянув на меня. — Подумать только, за вами посылают специальный самолет! Персональный сервис в разгар войны!

— Когда, по-вашему, прилетит «ланкастер»? — поинтересовался командир базы.

Летчик рассмеялся.

— У мистера Пэйса еще будет время выспаться. Предполагаемое время я доложу вам после того, как получу телеграмму из Гибралтара. Честно говоря, я и сам не знаю, когда сюда лучше прилетать, днем или ночью. Днем вроде бы опаснее — фрицы сразу же заметят самолет и… А вот отправить его отсюда лучше, конечно, ночью. Черт возьми, но как я отправлю такую огромную машину с такого крохотного аэродрома?! Надеюсь, у начальства хватит ума распорядиться, чтобы в Гибралтаре машину заправили горючим. — Он повернулся ко мне и ухмыльнулся: — Вы будете каяться всю жизнь, если Мальта падет из-за того, что мы используем все запасы бензина для доставки в Лондон одного из любимчиков адмиралтейства!

Блэклок извинился и тут же умчался решать возникшую перед ним проблему. Мы с командиром базы сидели молча.

— Но все-таки, что же нужно начальству в Лондоне? — спросил, наконец, я. В самом деле, адмиралтейство обычно не посылало специальный самолет за командиром подводной лодки, которому удавалось потопить линкор. К тому же были и другие подводники, которые проявили себя ничуть не хуже.

Моя усталая голова, затуманенная вдобавок выпитым, отказывалась думать, и я лишь попросил командира базы:

— Если можно, скажите мне, зачем я так срочно понадобился адмиралтейству? Не за тем же только, чтобы похлопать меня по плечу как хорошего парня.

— Джеффри, я знаю не больше. Одно могу сказать: если адмиралтейство побеспокоилось послать за тобой специальный самолет, а военно-воздушные силы при теперешнем положении на фронтах согласились хотя бы на время расстаться с одним из своих бомбардировщиков, можешь не сомневаться, что ты очень важная персона.

Пять часов назад мы получили из Гибралтара коротенькую телеграмму о том, что самолет уже вылетел, и теперь вряд ли могли узнать что-либо до тех пор, пока он не приземлится у нас после тысячемильного перелета.

В предрассветной тишине послышалось пульсирующее гудение мощных моторов.

На одной из взлетно-посадочных полос загорелись огни.

— Только в вашу честь, — заметил подошедший Блэклок. — Я не рискнул бы включить освещение, если, бы не столь чрезвычайные обстоятельства. Можете не сомневаться — с минуты на минуту к нам пожалуют и немецкие бомбардировщики.

В дальнем конце полосы появились и стали неудержимо надвигаться на нас очертания чего-то огромного и неуклюжего. Блэклок затаил дыхание. Но громадная машина вдруг замедлила бег и, скрипя тормозами, остановилась.

— Блестящая посадка! — воскликнул Блэклок. — Знаете, дружок, за вами, как видно, послали и отличных пилотов. Выключить огни! — крикнул он кому-то, скрытому темнотой.

Аэродром мгновенно погрузился в полный мрак. Блэклок осветил лучом фонарика выходной люк самолета, и я направился к машине. Из люка один за другим вышли четверо, потом появились ноги пятого, и кто-то воскликнул с австралийским акцентом:

— Вот она, Мальта — жемчужина Средиземного моря! Да здравствует отпуск на солнечной Мальте! Перед вами Мальта… и самый отвратительный аэродром, который я когда-либо видел. Теперь остается чуть подтолкнуть машину, и она окажется в море!

Блэклок подошел к длинноногому австралийскому офицеру.

— Это нас фрицы все время пытаются столкнуть в море. — Он повернулся к солдатам аэродромной команды. — Заправить машину горючим…

Австралиец удивленно взглянул на Блэклока.

— Что это значит — «заправить машину»? Я сам должен заправиться, прежде чем лететь обратно на этом корыте. Мне надо принять ванну и выспаться. Не забывайте, друг мой, мы только что из полета. Тысячу пятьсот миль до Гибралтара над морем, тысячу миль сюда. Понимаете?

В следующую минуту я должен был признаться самому себе, что восхищен Блэклоком, и только теперь понял, почему его назначили сюда.

— Вы отправитесь обратно сразу же, как только машина будет заправлена, то есть примерно часа через два.

— Пошел ты в… — зло выкрикнул австралиец и отвернулся.

— Послушайте-ка, — спокойно ответил Блэклок. — Если вы или ваш экипаж не в состоянии лететь, я отправлю машину со своим. В любом случае ваш «ланкастер» вылетит в Гибралтар до утра — это помешает фрицам перехватить его с баз в Сицилии или на материке. Решайте сами.

В рассеянном свете ручного фонарика я рассмотрел морщинки усталости в уголках губ австралийца.

— Почему такая спешка? — спросил он. — И что это за фрукт, которого мы должны везти обратно, не получив и часу отдыха? Младший брат Черчилля?

Блэклок начал терять терпение.

— Во-первых, потому, что я так приказываю. Во-вторых, потому, что завтра, при первом же налете, немцы превратят вашу машину в груду лома. В-третьих, потому, что такого лома на моем аэродроме и без того предостаточно. В-четвертых, и это самое главное, потому, что перед вами капитан-лейтенант Джеффри Пэйс, которого вы должны доставить в Лондон. Дело чрезвычайной важности, вот вас и прислали сюда.

Глаза австралийца смыкала усталость.

— Ну хорошо, — согласился он. — Заправляйте машину, она в полном порядке. Надеюсь, мы успеем выпить по чашке кофе? — Внезапно и тон и поведение австралийца изменились: — Не пускайте мерзавцев из вашей аэродромной команды в самолет, пока мы не выгрузим из него добро!

— Что еще за добро? — насторожился Блэклок.

— В бомбовом отсеке три ящика виски, три ящика джина да, пожалуй, столько же консервов, — осклабился австралиец. — Я рассудил, что это взбодрит вас, и прихватил с собой… «Дело чрезвычайной важности», — передразнил он.

Блэклок шлепнул его по спине.

— Уж вы извините меня! А ведь мы с вами могли бы устроить отменный выпивон!

— Могли бы! — вздохнул австралиец.