"Суди меня по кодексу любви (стихи и поэма)" - читать интересную книгу автора (Гамзатов Расул)
Целую женские руки (Поэма). Перевод И. Озеровой
I Целую, низко голову склоня, Я миллионы женских рук любимых, Их десять добрых пальцев для меня, Как десять перьев крыльев лебединых. Я знаю эти руки с детских лет. Я уставал - они не уставали. И, маленькие, свой великий след Они всегда и всюду оставляли. Продернув нитку в тонкую иглу, Все порванное в нашем мире сшили. Потом столы накрыли. И к столу Они всю Землю в гости пригласили. Они для миллионов хлеб пекли. Я полюбил их хлебный запах с детства. Во мне, как в очаге, огонь зажгли Те руки, перепачканные тестом. Чтобы Земля всегда была чиста, Они слезой с нее смывают пятна. Так живописец с чистого холста Фальшивый штрих стирает аккуратно. Им нужно травы сметывать в стога, Им нужно собирать цветы в букеты Так строится бессмертная строка Из слов привычных под пером поэта. Как пчелы в соты собирают мед, Так эти руки счастье собирают. Земля! Не потому ли каждый год В тебе так много новизны бывает? Когда приходит радость, опьяняя, Я эти руки женские всегда Целую, низко голову склоняя. II Я знаю эти руки. Сколько гроз Осилили несильные, родные. Их сковывал петрищевский мороз, Отогревали их Костры лесные. У смерти отвоевывая нас, Дрожа от напряженья и бессилья, Они, как новорожденных, не раз, Запеленав, из боя выносили. А позже, запеленаты в бинты, Тяжелых слез ни от кого не пряча, Вернувшись из смертельной темноты, Мы узнавали их на лбу горячем. В них тает снег и теплится огонь, Дожди звенят и припекает солнце, И стонет скрипка, и поет гармонь, И бубен заразительно смеется. Они бегут по клавишам. И вдруг Я замираю, восхищеньем скован: По властному веленью этих рук Во мне самом рождается Бетховен. Мир обступил меня со всех сторон, Лишь на мгновенье задержав вращепье, И, как воспоминанье, древен он И юн, как наступившее свершенье. Они бегут по клавишам. И вот Воскресло все, что память накопила... Мне мама колыбельную поет, Отец сидит в раздумье у камина. И дождь в горах, и вечный шум речной, И каждое прощанье и прощенье, И я, от свадьб и похорон хмельной, Жду журавлей залетных возвращенья. Вот вышли наши женщины плясать. О, крылья гордой лебединой стаи! Боясь свою степенность расплескать, Не пляшут - плавают, не пляшут, а летают. Пожалуй, с незапамятных времен Принц ищет в лебедях приметы милой, И мавры убивают Дездемон Уже давно во всех театрах мира. И Золушки находят башмачки, Повсюду алчность побеждая злую. Целую жесткость нежной их руки И нежность мужественных рук целую. Целую, словно землю. Ведь они Мир в маленьких своих ладонях держат. И чем трудней и пасмурнее дни, Тем эти руки и сильней и тверже. Мир - с горечью и радостью его, С лохмотьями и праздничной обновой, С морозами и таяньем снегов, Со страхами перед войною новой, Вложил я сердце с юношеских лет В любимые и бережные руки. Не будет этих рук - и сердца нет, Меня не будет, если нет подруги. И если ослабеют пальцы вдруг И сердце упадет подбитой птицей, Тогда сомкнётся темнота вокруг, Тогда сомкнутся навсегда ресницы. Но силы не покинули меня. Пока живу, пока дышу - живу я. Повсюду, низко голову склоня, Я эти руки женские целую. III В Москве далекой был рожден поэт И назван именем обычным - Саша. Ах, няня! С первых дней и с первых лет Его для нас растили руки ваши. В моих горах певец любви Махмуд Пел песни вдохновения и муки. Марьям! Как много радостных минут Ему твои всегда давали руки. Теперь любое имя назови Оно уже не будет одиноко: О, руки на плечах у Низами, О, руки, обнимающие Блока! Когда угас сердечный стук в груди, Смерть подошла и встала в изголовье, Тебя, мой незабвенный Эффенди, Они пытались оживить любовью. Когда на ветках творчества апрель Рождал большого вдохновенья листья, Из этих рук брал краски Рафаэль, И эти руки отмывали кисти. Не сетуя, не плача, не крича И все по-матерински понимая, Они сжимали плечи Ильича, Его перед разлукой обнимая. Они всплеснули скорбно. А потом Затихли, словно ветви перед бурей. И ленинское штопали пальто, Пробитое эсеровскою пулей. Они не могут отдохнуть ни дня, Неся Земле свою любовь живую. И снова, низко голову склоня, Я эти руки женские целую.
IV Я помню, как, теряя интерес К затеям и заботам старших братьев, По зову рук далекой Долорес Хотел в ее Испанию бежать я. Большие, как у матери моей, Правдивые, не знающие позы, И молча хоронили сыновей, И так же молча вытирали слезы. Сплетались баритоны и басы: "Но пасаран!" - как новой жизни символ. Когда от пули падали бойцы, Ей каждый сильный становился сыном. Я помню, в сакле на меня смотрел С газетного портрета Белояннис, Как будто много досказать хотел, Но вдруг умолк, чему-то удивляясь. С рассветом он шагнет на эшафот, Ведь приговор уже подписан дикий. Но женщина цветы ему несет Прекрасные, как Греция, гвоздики. Он улыбнулся, Тысячи гвоздик В последний раз увидел на рассвете, II до сих пор, свободен и велик, Он по Земле идет, смеясь над смертью. Я помню Густу, Помню, как она В одном рукопожатии коротком Поведала, как ночь была черна И холодна тюремная решетка. Там, за решеткой, самый верный друг С любовью в сердце и петлей на шее Хранил в ладонях нежность этих рук, Чтоб, если можно, стать еще сильнее. Глаза не устают. Но во сто крат Яснее вижу наболевшим сердцем, Как руки женщин Лидице кричат И как в печах сжигает их Освенцим. Я руку возвожу на пьедестал. ...У черных женщин - белые ладони. По ним я горе Африки читал, Заржавленных цепей узнал я стоны. И, повинуясь сердцу своему, Задумавшись об их тяжелой доле, Спросил у негритянки: - Почему У черных женщин белые ладони? Мне протянув две маленьких руки, Пробила словом грудь мою навылет: - Нам ненависть сжимает кулаки, Ладони солнца никогда не видят! Святые руки матерей моих, Засеявшие жизненное поле... Я различаю трепетно на них Мужские, грубоватые мозоли. Ладони их, как небо надо мной, Их пальцы могут Землю сдвинуть с места. Они обнять могли бы шар земной, Когда бы стали в общий круг все вместе. И если вдруг надвинется гроза, Забьется птицей в снасти корабельной, Раскинув сердце, словно паруса, Я к вам плыву, земные королевы! Земля - нам дом. И всем я вам сосед Француженке, кубинке, кореянке. Я столько ваших узнаю примет В прекрасной и застенчивой горянке. Как знамя ваши руки для меня! И словно на рассвете в бой иду я, Опять, седую голову склоня, Я эти руки женские целую. V Смеясь, встречает человек рассвет, И кажется, что день грядущий вечен, Но все-таки по множеству примет Мы узнаем, что наступает вечер. А вечером задумчив человек, Приходит зрелость мудрая и злая... Но я поэт. День для меня - как век. И возраста я своего не знаю. Я очень поздно осознал свой долг, Мучительный, счастливый, неоплатный; Я осознал, Но я вернуть не смог Ни дни, ни годы детские обратно. Себе я много приписал заслуг, Как будто время вдруг остановилось, Как будто я лучом явился вдруг Или дичком в саду плодовом вырос. Могу признаться, мама, не тая: Дороги все мои - твои дороги, И все, что прожил, - это жизнь твоя, И лишь всю жизнь твои писал я строки. Я - новорожденный в руках твоих, И я - слезинка на твоих ресницах. За частоколом лет мой голос тих, Но первый крик тебе доныне снится. Не спишь над колыбелью по ночам И напеваешь песню мне, как прежде. Я помню, как начало всех начал, Напевы ожиданья и надежды. Вхожу я в школу старую. И взгляд Скользит по лицам - смуглым, конопатым, А вот и сам, как тридцать лет назад, Неловко поднимаюсь из-за парты. Учительницы руки узнаю Они впервые карандаш мне дали. Теперь я книгу новую свою, Поставив точку, отпускаю в дали. О руки матери моей, сестер! Вы бережно судьбу мою держала, И вас я ощущаю до сих пор, Как руки женщин всей моей державы! Вы пестовали ласково меня И за уши меня трепали чаето. В начале каждого большого дня Вы мне приветливо желали счастья. И вы скорбели, если вдалеке, В безвестности Я пропадал годами, И вы о жизни по моей руке Наивно и уверенно гадали. Вы снаряжали нас для всех дорог, Вы провожали нас во все скитанья, Мы возвращались на родной порог И снова говорили: "До свиданья". Когда коня седлает во дворе В неблизкий путь собравшийся мужчина, Его всегда встречает на заре Горянка с полным до краев кувшином. Чужая, незнакомая почти, Стоит в сторонке, Только это значит, Примета есть такая, Что в пути Должна ему сопутствовать удача. Страна родная! Думается мне, Твой путь имел счастливое начало: Октябрь, скакавший к счастью на коне, С кувшином полным женщина встречала. Она стояла молча у ворот, Прижав к груди спеленатого сына, И время шло уверенно вперед И становилось радостным и сильным. Октябрь перед последним боем пил, Клинок сжимая, из кувшина воду... Быть может, потому так много сил И чистоты у нашего парода. Шел человек за нашу правду в бой, И мертвыми лишь падали с коня мы. Но, Родина, ни перед кем с тобой Мы голову вовеки не склоняли. Не будет никогда такого дня, Всегда беду мы одолеем злую. И снова, низко голову склоня, Я эти руки женские целую. VI Я у открытого окна стою. Я солнце в гости жду ежеминутно. Целую руку близкую твою За свежесть нерастраченного утра. Несу к столу, к нетронутым листам, И щебет птиц и ликованье радуг... Бывало, мать, пока отец не встал, Все приводила на столе в порядок. Боясь вспугнуть его черновики, Чернила осторожно пополняла. Отец входил и надевал очки. Писал стихи. И тишина стояла. На оклик: "Мать!" - поспешно шла она, Чтобы принять родившиеся строки. И снова наступала тишина, В ней лишь перо пришептывало строго. Все тот же стол, и тишина вокруг Здесь время ничего не изменило. И добрая забота близких рук Вновь не дает пересыхать чернилам. Мне руки говорят; "Пиши, поэт! Пусть песня никогда не оборвется, Пусть наступает каждый день рассвет, И мысль всегда рождается, как солнце!" И я пишу, пока писать могу, И рано смерти многоточье ставить. Но, словно след на тающем снегу, Должна и жизнь когда-нибудь растаять. Но песня не прервется и тогда, Когда успею сотни раз истлеть я. Она придет в грядущие года Тревожным днем двадцатого столетья. Потомки, позабывшие меня! Отцов перерастающие дети! Целуйте, низко голову склоня, Как жизнь саму, родные руки эти!