"Лена Сквоттер и парагон возмездия" - читать интересную книгу автора (Каганов Леонид)

Я обожаю свой офис

Я обожаю свой офис. Я не понимаю всех этих nuggers, которые ходят по коридорам с таким выражением фейса, словно Корпорация у них берет не восемь часов жизни за хороший оклад, а все двадцать четыре за чечевичную похлебку. Ноющий сетевой планктон недостоин даже жалости. Все они, naturally, произошли от обезьян, но не от той обезьяны, которая первой догадалась взять в руки палку, а от ее соплеменниц, которых эта палка тут же погнала работать.

Я обожаю свой офис и свое дело. Я просыпаюсь без будильника и еду в офис без принуждения — абсолютно по своей воле. Мне нравится здесь решительно все — и архитектура бывшего заводского корпуса, уделанного евроремонтом с той степенью displacement, с которой школьница раскрашивает себе лицо, впервые дорвавшись до маминой косметички.

Мне нравятся наши деревянные security за пропускными турникетами. Эти дылды, снятые с вооружения РФ, списанные и командированные на вечную гражданку — смотреть бразильские сериалы через перенастроенные мониторы слежения. Мне нравятся и сами турникеты с именными магнитными картами.

Я обожаю холлы своего офиса, выстланные ковролином такой синтетической непорочности, которая позволяет ему не загаживаться годами, несмотря на вечное столичное межсезонье.

Я особо люблю сломанный сегвей, навечно приваренный возле лестницы ржавым кронштейном. Он появился здесь задолго до меня. Легенда рассказывает, что директорат, вернувшись румяным из очередного бизнес-трипа по США, срочно закупил в офис три сегвея, чтобы сотрудники высшего командного звена могли с деловым ветерком перемешаться с этажа на этаж и между этажами. Директорат, вылезающий из своего флигеля разве что на корпоратив, забыл, что в здании бывшего завода нет пандусов, а сегвей по лестницам не скачет. Вероятно, сегвеи бы ездили хотя бы вдоль этажей, но один из них сразу уехал на дачу директората без заезда в офис, второй был в тот же день сломан под весом начальника отдела IТ-продаж, а третий к утру украли неизвестные, оставшиеся такими форева. После чего слесарь по приказу директората намертво приварил последний сломанный, но уцелевший сегвей кронштейном под лестницу, чтобы заезжие иностранные партнеры видели, что у нас в Корпорации тоже все бывает круто, хотя сейчас временно не действует.

Офис гудит и держит темп. Рядом со мной несется старая язва из бухгалтерии с ворохом бумажных папок. Зачем бумажные папки, если в Корпорации уже много лет все переведено на электронный документооборот, — загадка для всех, и, наверно, для нее тоже.

— Лена, — скрипуче произносит она, — вы-то мне как раз и нужны! — Она на ходу раскрывает свою папку.

— Я вся во внимании, Эльза Мартыновна.

— Какое у вас образование?

— Злокачественное.

— А если серьезно?

— Типун вам на язык.

— Лена, с вами невозможно разговаривать! — Язва на грани истерики.

— Да, Эльза Мартыновна. Зато со мной можно переписываться. Отправьте официальный запрос, обоснуйте причину, я официально отвечу. Вы отправите мой ответ на принтер и подошьете в свою папку.

Старая язва отстает, и я спиной чувствую, как она одними губами цедит мне в спину: «Ведьма!».

С ними нельзя иначе. Вся бюрократия должна быть электронной и подшиваться в электронные архивы. Иначе не ты будешь контролировать бюрократию, а она тебя. И я, и язва — мы обе понимаем, что она не станет сочинять для меня официальный запрос в центральную систему документооборота Корпорации. Во-первых, потому, что у нее это выходит не так смело, как налетать на человека в коридорах со своими dusty папками. А во-вторых, ей это не настолько нужно.

Я обожаю свой офис со всеми его недостатками и свисающими из распахнутых фальшпотолков проводами. Я люблю стойку кулера с вечно закончившимися либо стаканчиками, либо водой. Я обожаю офис. Но только до тех пор, пока он ведет себя смирно и не брыкается.

Рабочий день я начинаю с обхода курилок и комнат отдыха, чтобы поздороваться с офисными аборигенами. Первой сегодня мне встречается Эльвира. Я не суеверна, но день, начинающийся с Эльвиры, всегда оканчивается неудачами. Бывают такие специальные люди — разносчики неудач. С ними постоянно что-то происходит, и стоит тебе, как средневековому венецианскому терапевту, сунуть свой длинный нос в их очередную чуму, как чума перекидывается на тебя, и ты сразу чувствуешь недомогание — или физическое, или финансовое, но в любом случае — моральное. My way — сторониться таких людей. Но Эльвиру мне жалко.

Перед тем как попасть в Корпорацию, Эльвира была психологом. Разумеется, не в профессиональном смысле, а в смысле духовного состояния. Естественно, психологии она никогда и нигде не училась. Когда я при первом знакомстве имела неосторожность поинтересоваться, что она кончала, реакция Эльвиры оказалась странной: она вздрогнула так, что все ее и без того худые конечности пришли в хаотичное движение, побледнела, отступила на шаг, открыла рот, затем сжала кулаки, глотнула, прищурилась и прошипела: «Ты это прекрати! Твои рефлекторы на меня не действуют, не действуют!»

Разумеется, я решила, что виной тому оказалось слово «кончала», неудачно произнесенное мной и неправильно понятое Эльвирой. Лишь много позже я догадалась, что возмутил Эльвиру сам вопрос об образовании, который она истолковала как рейд ОМОНа глубоко в душу с проверкой документов. Спрашивать об образовании у Эльвиры было так же глупо, как требовать у верующего справку об окончании семинарии. Эльвира была не священником алтаря науки, а простой верующей в психологию: она регулярно посещала проповеди своей конфессии, участвовала в групповых исповедях, а на досуге зубрила ту единственную книгу, которую было принято читать в их храме. Разумеется, при первом знакомстве она насильно вручила эту книгу и мне, взяв слово, что я ее прочту. Книга оказалась написана далеким заморским пророком и переведена на русский так бездарно, что из каждой фразы торчали небритые пучки артиклей. Книга сулила просветление, немыслимый карьерный рост, гармонию, здоровье и, само собой, успех на личном фронте. Который должен был вот-вот превратиться из оборонного блиндажа, куда давным-давно не забредала нога неприятеля, в настоящий развернутый фронт военных сражений.

Как и положено любой литературе для dummies, книга дарила читателю свою простую картину мира. Согласно ей, наш мир управлялся всего двумя демоническими силами, черно-белыми до умиления. Одна из них была, разумеется, плохой, другая — хорошей. Все сложнейшие законы человеческой психики объяснялись взаимодействием этих двух абстрактных демонов. В комплекте к демонам прилагалась и своя куцая математика. Это микроскопическое чучелко науки явно было пародией на школьный курс алгебры — оно позволяло адептам книги мысленно складывать и вычитать полезных и вредных демонов. В целом это напоминало детский конструктор для читателя, чей разум не в силах представить механизма сложнее, чем рычаг и водопровод. Несмотря на то, что элементалии были понятны и ребенку, по всей книге шли рисунки и схемы в лучших традициях американского научпопа. Дочитать это merde до конца я не смогла, чем огорчила Эльвиру, хотя, похоже, она и не особо надеялась. Эльвира потом призналась, что с первого взгляда чувствовала: моя проблема в том, что моей психикой владею не я, а паразитические отрицательные рефлекторы, которые мешают мне получать из природы позитивные информационные аффекторы. А потому я должна избавиться от всех своих рефлекторов, для чего надо сходить на Тренинг. Именно Тренинг поможет мне избавиться от комплексов и решит мои проблемы, как это случилось когда-то с Эльвирой.

Святая вера Эльвиры в Тренинг, который когда-то решил все ее проблемы, была колоссальна, хотя крепко противоречила здравому смыслу: если проблемы решены, зачем продолжать ходить на тренинги столько лет подряд? Впрочем, со стороны Эльвирино излечение выглядело преувеличением. Честно говоря, я не знаю, какой она была до своего Тренинга, но, сколько я ее помню, Эльвира всегда дрожала как подержанный мопед, ее взгляд затравленно блуждал, стараясь не пересекаться с моим, а левое веко дергалось в такт голосу. Все это живо напоминало случай, когда однажды мой Moodak Петров из добрых побуждений установил на мой нотик программу, которая должна была дотошно следить, как работают остальные программы нотика. Разумеется, в электронных недрах тут же наступила гражданская война и тоталитарная бюрократия: нотик принялся дико тормозить и подолгу зависать. Петров получил внушительный распистон, шпионскую программу снял, и нотик заработал нормально. Видимо, похожую программу Эльвире поставили на тренингах, приучив беднягу постоянно наблюдать за работой собственной психики — отслеживать мотивы и искать у себя внутри причины каждого чиха.

Я рассказываю об Эльвире так незаслуженно подробно, потому что она стояла у истоков мифа, будто я — офисная ведьма и владею магией.

— Иленочка! — простонала Эльвира, схватив меня за рукав блузки. — Помоги мне, пожалуйста, я не могу больше! Я знаю, ты поможешь!

Я оглядела ее. Эльвира и впрямь выглядела сегодня особенно неважно.

— Что случилось, Эльвира?

Затравленно оглянувшись и дернув ухом, Эльвира приблизилась к моему лицу и, щелкая брекетами, прошептала с трагизмом Вертинского:

— Он меня домогается!

— Кто?

— Соловьев! Мой начальник!

Я не помнила, в каком отделе работает Эльвира.

— И что с того? — спросила я аккуратно.

Эльвира всхлипнула.

— Он хочет, чтобы я… чтобы… он угрожает меня уволить!

— А как же твои реффекторы?

— Аффекторы, — поправила Эльвира, шмыгнув, носом. — Они на него не действуют!!!

— Чем же я могу помочь? — вздохнула я, аккуратно оглядывая лестничную площадку, где курил и бубнил самый разный народ, в поисках, куда бы отступить.

Сейчас бы очень не помешало встретить знакомого и вежливо отшить Эльвирочку. К сожалению, знакомых не было, и на нас даже никто не смотрел, кроме какой-то гёл с прозрачными глазами куклы. Эльвира, однако, истолковала мои взгляды иначе — словно я опасаюсь свидетелей. Она приблизилась ко мне и горячо зашептала в ухо:

— Эльвира, я сколько раз тебя просила прекратить…

— Это все знают! — горячо и убедительно перебила Эльвира. — Ты же владеешь магией, ты можешь и навести беду, и отвести беду, ты можешь наколдовать увольнение и премию…

Если б я могла провалиться сейчас сквозь лестничный пролет, я бы это сделала даже с риском сломать каблук.

— Эльвира, что ты от меня хочешь? — устало спросила я.

— Отвадь его! Убери от меня!

— А сама ты не можешь?

— Я же не умею! Или дай мне заклинание…

Мне вдруг стало смешно. Я раскрыла нотик.

— Хорошо, я дам тебе заклинание. Оно не совсем для твоего начальника, а для начальника, который обманул, уволил и не выплатил зарплату…

— Он написал докладную и лишил меня премии! Он постоянно высчитывает мне штрафы за отсутствие на рабочем месте, а я…

— Спокойно. Ты обещаешь хранить заклинание в тайне и никому не давать?

— Обещаю! — горячо заверила Эльвира.

— Это может оказаться страшным оружием в чьих-то отчаявшихся руках. Ты же знаешь, проблемы с начальниками сейчас происходят сплошь и рядом. Сейчас я тебе отправлю файл. Тебе придется распечатать листок на принтере и прибить к этому листку степлером какую-нибудь частичку офиса.

— Какую?

— Любую. — Я чувствовала вдохновение. — Оторвать клочок обоев, отмотать бумаги из туалета, украсть пластиковый стаканчик, выдернуть волосок из усов охранника… Не важно.

— Илена, ну помоги мне! Ведь ты же ведьма!

Я поморщилась.

— Важно в полнолуние прочесть текст на кладбище вслух троекратно и затем сжечь. Эффект гарантирован!

— Про кладбище… — Эльвира глотнула. — Это ты серьезно?

— Нет, — смягчилась я. — Всё, отправляю файл.

И я нажала на кнопку. На почту Эльвире отправилось вот это:

— Всё, Эльвира, беги читай почту, пока ее кто-нибудь не перехватил. И не забудь после удалить файл. Сделай все сегодня, тогда заклинание сработает через пару дней.

— Правда? — прошептала Эльвира. — Спасибо тебе! Спасибо тебе, огромное!

И она убежала.

Я вздохнула. Разумеется, заклинание сработает, и Эльвира избавится от своего Соколова… или Соловьева? Я открыла нотик и застучала по клавишам. А когда подняла глаза, снова наткнулась на взгляд той робкой гёл с прозрачными глазами куклы и полуоткрытым ртом, в безвкусной жилетке и отвратительных серых штанах. Она сделала шаг вперед и протянула руку, словно пытаясь голосовать вслед проезжающему джихад-таксо. На этой руке у нее болталась, во-первых, плетеная фенечка с бисером, что показывало низкий социальный статус, инфантилизм и IQ middle-класса, а во-вторых, тесемка с магнитным пропуском синего цвета. То есть гостевым.

Гёл протянула руку и, слегка заикаясь, произнесла:

— Простите пжалста… вы не подскажете… вы случайно не Лена Сквоттер?

— Илена Сквоттер, — поправила я, оглядывая ее отвратительный наряд, но улыбаясь необходимой для такого случая улыбкой. — Да, это я. Здравствуйте. Как добрались?

— Спасибо, хорошо, — улыбнулась оттаявшая гёл.

— Чай, кофе? — на всякий случай произнесла я ритуальное.

— Спасибо, я уже.

— Напомните, вы по какому проекту? — наконец задала я главный вопрос, решив, что формальности этикета улажены.

В тот момент я мысленно перебрала все дела, которые на мне висели гроздьями, но так и не смогла вспомнить это лицо ни по одной из своих историй. Да и безвкусная жилетка с бисерной фенечкой выглядели подозрительно.

— Илена… — Гёл улыбнулась своим накрашенным жвачкоприемником с непозволительной для делового этикета искренностью. — Меня определили к вам на практику!

Это со мной случается редко, но в этот момент я почувствовала, что мир перевернулся. Это было невозможно, это было немыслимо! Но оно стояло передо мной и улыбалось.

— То есть как это — на практику? Кто? Откуда? Зачем?

— Я на пятом курсе в Академии управления. — Гёл смутилась. — У меня практика. По окончании я буду работать в Корпорации, а сейчас меня…

— При чем тут я? Кто тебя направил ко мне?! — возмутилась я.

— Позорян, — пролепетала гёл.

Я распахнула свой нотик и заскребла ногтями по кнопкам, влетая в служебный интерфейс центральной базы документооборота. Ипатьевская слобода! Так и есть: документ номер 435173 от сегодняшнего числа гласил, что стажер Дарья Филипповна Босякова прикрепляется для прохождения практики к проект-менеджеру Илене Петровне Сквоттер. При этом стажер прикрепляется к проект-менеджеру на полный рабочий день и обязан сопровождать его на всех переговорах.

И я почему-то сразу решила, что за мной приставлена слежка от СБ. Схватив Дарью Филипповну за рукав, я двинулась прямиком даже не в кабинет Позоряна, а в директорат.

Любому, кто хвастает, будто распахивает дверь в директорский кабинет ногой, не верьте. Так говорят лишь неудачники, которые даже в собственную квартиру не решаются распахнуть дверь ногой, потому что в конце месяца квартирная хозяйка увидит царапину и поднимет квартплату. Дверь к директору не распахивают ногой даже французско-бельгийские хозяева Корпорации. Mauvais ton. Постучать, улыбнуться секретарше, спросить на месте ли, спросить разрешения, и только тогда, не дожидаясь разрешения, ввалиться в кабинет, волоча за собой обалдевшую Дарью Филипповну.

Господин Игнаптев имели ланч. Неистребимая российская ментальность, которая заставляет если не самих олигархов, то их верных сторожевых сфинксов питаться гамбургерами, сидя за рабочим столом из карельской березы, — она не имеет никаких объяснений. К этому просто надо привыкнуть. Они так питаются. Даже они. Огромные щеки работали как кузнечные мехи, и все это в целом напоминало реликтовую производственную гимнастику, о которой мне рассказывала когда-то мать. Итак, господин Игнаптев имели ланч. При моем появлении его глаза округлились и теперь по дизайну идеально гармонировали с раздувшимися щеками.

— Ах, простите, Илья Мурадович! — всплеснула я руками, изображая discomfiture. — Мне, наверно, лучше зайти позже… — И, прежде чем он кивнет, добавила: — У нас просто большое ЧП.

— Фто флуфилоф? — прожевал в пространство Игнаптев и сделал неопределенный жест кистью, который на языке бизнес-этикета как бы означал и предложение присаживаться, и предложение присоединиться к гамбургеру, хотя на самом деле, конечно же, не означал ничего, кроме gentile досады.

Я выдержала паузу, необходимую, чтобы он перестал давиться, и начала:

— Илья Мурадович, вы же знаете, я работаю без отпуска который месяц! Вы знаете, что я веду и ПЖ, и Циску, и этих наших pesky новосибирцев, и IBM, и РПЦ, и всю канадскую сеть, и Демидова с его шампунями, и Фольксбаттер с его маслом, и Снуппи, и Казахаэро, и это не считая интернета и IT-проектов! Вы же знаете, какое это дикое напряжение! Я за последние полгода сопровождала контракты на общую сумму семь миллионов долларов — я специально подсчитала, вы можете проверить! — Я распахнула нотик и искоса глянула в него. — Это я, как вы знаете, спасла переговоры с Демидовым! Это я подвинула Казахаэро по ставкам так, как никто даже не мечтал их развести! Это я выбила у Циски скидку еще на полпроцента! Я принесла Корпорации доход в полтора миллиона долларов! Этого, конечно, никто не подсчитывал, но…

— Даже чуть больше: один и шесть миллиона, — рассеянно перебил Игнаптев.

— Ах вот как?! — возмутилась я. — Ах, значит, за мной все пересчитывают?!

— Леночка, Леночка. — Игнаптев примиряюще поднял пухлую ладошку. — Мы за всеми считаем, мы все видим, мы вас очень ценим, и я решительно не понимаю, что, собственно, вызвало…

— Илья Мурадович, вы представляете, какой груз ответственности лежит на мне? Какая нагрузка? Ведь мне всего двадцать один год, и девочки в моем возрасте цветут и радуются молодости, и только я… одна… всегда… — Зажав ладонью рот, я расплакалась, представив Микки Мауса.

Я всегда представляю Микки Мауса, когда необходимо расплакаться при людях. Поначалу я представляла его во всех деталях с распоротым брюшком, теперь же мне достаточно поймать stream настроения. Когда мне было три года, мама купила мне плюшевого Микки, которого я полюбила больше, чем любила маму. Когда через год мама это поняла, она принялась шантажировать меня. Бить ребенка ей запрещала методичка «Kinder Psychologies» настойчиво присланная бабушкой из Мюльхайма и неправильно понятая из-за скверного знания немецкого. Поэтому мама считала гуманным срывать зло на моем Микки. Микки ставили в угол, Микки шлепали по furry попе, Микки запирали в ящике стола на неделю. Naturlich, ребенком я была неуправляемым, а моя мать отнюдь не являлась парагоном спокойствия. Но все зло, причиненное Микки, не заставляло меня устыдиться проделок, а лишь оправдывало их, толкая на новую месть, словно за расстрелы партизан. Я не помню, в чем заключалась та проделка, после которой у Микки сгоряча были отрезаны уши маникюрными ножничками. Опомнившись, мать и плакала, и извинялась, и сама пришила их обратно, оставив неизгладимый шов в детской душе. Мы в тот раз помирились, но это продолжалось недолго — в следующем приступе fury мать теми же маникюрными ножничками вспорола Микки живот, а после для чего-то запустила руку внутрь и цинично выбросила на пол клок синтепона. Позже она, конечно, клялась, что по сравнению с некогда отрезанными ушами нынешняя небольшая шель в боку и клок синтепона казались ей менее обидным поступком. Она не учла, что в свои пять лет, благодаря посредственному телесериалу про больницу, я уже имела самые общие представления об анатомии и хорошо понимала, что вырванный из брюшины и упавший на пыльный пол синтепон несовместим с жизнью Микки, в отличие от отрезанных ушей. А увиденный в гостях мультик про вуду-зомби однозначно давал понять, какая судьба ждет Микки, если я осмелюсь продолжать считать его живым. Микки, к утру зашитый мамой, был мною в тот же день тайно похоронен в тихом углу нашего поганого двора под кустом сирени.

«Леночка, Леночка, Леночка!» — услышала я ритмично доносившиеся звуки, и в мои губы начал робко тыкаться пластиковый стаканчик с водой.

— Павлик? — прошептала я одними губами, сжимая в руке плюшевого Микки с заплаткой на пузе. — К черту Корпорацию, к черту горы и деструктив, зачем мне эта бесконечная желчная суета, разве для того я живу на свете?

— Леночка, Леночка, да что с вами?!

Я поняла, что отвлеклась и переиграла. Впрочем, это было к лучшему — я знала, что произвела нужный эффект.

— Простите, Илья Мурадович, — выдавила я, мотнула челкой, и слезы разом высохли, словно всосались в щеки, оставив пару тянущих дорожек. — Простите. Стресс. Критические дни. Кризис.

— Конечно, бывает! — закивал Игнаптев.

Все-таки он был неплохим дядькой — надо же, вылез, оказывается, из-за стола, сбегал за водой…

— Так о чем мы говорили? — спросила я. — Ах да. Ко всем этим бедам с Микки… э-э-э, простите, с Демидовым и Циской, добавляется еще тоталитарная слежка.

— Слежка? — насторожился Игнаптев и его рука сама собой потянулась к поясу, невольно пытаясь нащупать даже не пистолет, а мобильник, что в наше время стреляет безотказнее. — Какая слежка?

— За мной следит наша СБ! — всхлипнула я и прикрыла глаза ладонью так, чтобы сквозь щели пальцев хорошо видеть его лицо.

Лицо у Игнаптева вытянулось и рот слегка приоткрылся, как у человека, который услышал новость. Вряд ли Игнаптев обладал театральными талантами.

— Как? — крякнул он. — Ну, как за всеми… Посещаемость… Почта… Мы ж им за это деньги платим. Большие, кстати. Чота…

— Если бы! — Я демонически усмехнулась, а затем резко схватила за рукав и вытолкнула вперед Дарью Филипповну, стоявшую онемевшим столбом все это время. — Вот! Вот они кого приставили за мной следить!

На лице Игнаптева отразилась такая гамма чувств, что я поняла: если бы у меня сегодня действительно были критические дни, мое поведение было бы простительно, а так, наверно, надо начинать пить какие-нибудь витамины. Тревога явно оказалась ложной — никакая СБ за мной не следила.

— Господи, Леночка! — всплеснул руками Игнаптев. — Это же… э-э-э… Дина? Пардон, Даша. Даша, практикант! Это я ее к вам направил!

— Вы? Лично вы?

— Даша, милая, оставьте нас на минутку? — Игнаптев опомнился и энергично махнул рукой.

Даша на деревянных ногах скрылась за массивной дверью.

— Это дочь поварихи моей первой жены, — деликатно понизив голос, продолжил Игнаптев. — Она заканчивает какой-то колледж, понимаете? И… меня попросили… помочь девочке набраться опыта, ввести в курс, так сказать. А кто это сделает лучше вас, Лена? Наверно, мне надо было с вами это обсудить, но я был уверен, что Позорян… вы ведь у Позоряна в отделе работаете, да? Все не могу запомнить…

Я проигнорировала этот неуместный вопрос. Мне было очень стыдно. За эти несколько месяцев я уже выяснила, в каких случаях Игнаптев врет, а в каких недоговаривает, и как это у него отражается в мимике. Игнаптев не врал — эта useless дурочка вовсе не была шпионкой, у него и в мыслях не было такого. И моя idiotish подозрительность выглядела теперь очень idiotish.

— Я был уверен, что вам давно нужен помощник, — с мягкой укоризной продолжал Игнаптев. — Если вы не хотите практиканта — я заставлять не буду. Хотя мог бы. Я понимаю, вы творческая личность, но зачем же при девочке такое устраивать, Илена? — Он повернул запястье и глянул на часы.

— Простите, Илья Мурадович, — искренне произнесла я. — Не знаю, что на меня накатило. Конечно, я возьму девочку.

Честно говоря, брать ее мне совершенно не хотелось. Но, видно, я переборщила с Микки и поддалась теперь эмоциям — отказать Игнаптеву я уже не могла. Все-таки он был очень мягкий и приятный человек, этот наш Игнаптев.

Так у меня появилась своя практикантка, и это стало лишь началом приключений того длинного дня.