Рэй БРЭДБЕРИ ДИКОВИННОЕ ДИВО

В один не слишком погожий и не слишком хмурый, не слишком знойный и не слишком студеный день по пустынным горам с суматошной скоростью катил допотопный, потрепанный «форд». От лязга и скрежета его металлических частей взмывали вверх трясогузки в рассыпчатых облачках пыли. Уползали с дороги ядовитые ящерицы. С шумом и грохотом «форд» все глубже вторгался в дремучую глухомань.

Старина Уил Бентлин оглянулся назад с переднего сиденья и крикнул:

— Сворачивай!

Круто переложив руль, Боб Гринхилл бросил машину за рекламный щит. И тотчас оба повернулись. Они глядели на дорогу, выставив головы над гармошкой сложенного верха, и заклинали поднятую колесами пыль:

— Успокойся! Ложись! Ну, пожалуйста!

И пыль медленно осела.

Как раз вовремя.

— Пригнись!

Мимо них с таким видом, точно прорвался сквозь все девять кругов ада, прогремел мотоцикл. Над лоснящимся смазкой рулем в стремительном броске навстречу ветру сгорбилась фигура — человек с изборожденным складками, чрезвычайно неприятным лицом, в защитных очках, насквозь пропеченный солнцем. Рычащий мотоцикл и человек промчались по дороге.

Старики выпрямились в своей машине, перевели дух.

— Счастливого пути, Нед Хоппер, — сказал вслед мотоциклу Боб Гринхилл.

— Почему? — спросил Уилл Бентлин. — Почему он всегда хвостом тянется за нами?

— Уилли-Уильям, раскинь мозгами, — ответил Гринхилл. — Мы же его удача, его козлы отпущения. Зачем ему упускать нас, если погоня за нами делает его богатым и счастливым, а нас бедными и умудренными?

И они с невеселой улыбкой поглядели друг на друга. Чего не сделала с ними жизнь, сделали размышления о ней. Тридцать лет прожито вместе под знаком отказа от насилия, то бишь от труда. «Чувствую, жатва скоро», — говаривал Уилли, и они покидали город, не дожидаясь, когда созреет пшеница. Или: «Вот-вот яблоки начнут осыпаться!» И они удалялись миль этак на триста — чего доброго, в голову угодит.

Повинуясь руке Роберта Гринхилла, машина медленно, точно укрощенная лавина, сползла обратно на дорогу.

— Уилли, дружище, не падай духом.

— Я уже перестал давно падать духом, — сказал Уилл. — Теперь мной владеет дух примирения.

— Примирения с чем?

— Что мне сегодня попадется клад — сундук консервов и ни одного ключа для консервных банок. А завтра — тысяча ключей и ни одной банки бобов.

Боб Гринхилл слушал, как мотор беседует сам с собой под капотом: словно старик шамкает о бессонных ночах, дряхлых костях, истертых до дыр сновидениях.

— Невезение не может длиться бесконечно, Уилли.

— Ясное дело, однако оно старается изо всех сил. Мы с тобой продаем галстуки, а кто через улицу сбывает такой же товар на десять центов дешевле?

— Нед Хоппер.

— Мы находим золотую жилу в Тонопа, кто первым подает заявку?

— Старина Нед.

— Всю жизнь льем воду на его мельницу, не так, что ли? Теперь уже поздно замышлять что-нибудь для себя, что не пошло бы впрок ему.

— Самое время, — возразил Боб, уверенно ведя машину. — Только вся беда в том, что ни ты, ни я, ни Нед, никто из нас до сих пор точно не знает, что же нам, собственно, надо. Мы мотались по всем этим городам-химерам, высматривали, хватали. И Нед высматривает и хватает. А ведь ему это вовсе не нужно, он потому и старается загрести, что мы стремимся. Загребет, но только мы унесем ноги, как и он все бросает и тянется за нами, надеется еще какой-нибудь хлам раздобыть. Вот увидишь, в тот день, когда мы поймем то, что нам надо, Нед шарахнется от нас прочь раз и навсегда. А впрочем, черт с ним! — Боб Гринхилл вдохнул свежий, как утренняя роса, воздух, струившийся над ветровым стеклом. — Все равно здорово. Небо. Горы. Пустыня и…

Он осекся.

Уилл Бентлин взглянул на него.

— Что случилось?

— Почему-то… — Боб Гринхилл вытаращил глаза, а его дубленые руки сами медленно повернули баранку, — мы должны… свернуть… с дороги…

«Форд» содрогнулся, переваливая через обочину. Они плюхнулись в пыльную канаву, вынырнули и очутились на вздернутом над пустыней сухом мысу. Боб Гринхилл, будто в трансе, протянул руку и повернул ключ зажигания. Старик под капотом перестал сетовать на бессонницу и задремал.

— Объясни, зачем ты это сделал? — спросил Уилл Бентлин.

Боб Гринхилл недоверчиво смотрел на баранку, стиснутую его руками, которые вдруг обнаружили такую интуицию.

— Что-то заставило меня. Зачем? — Он поднял глаза. Он расслабился, и взгляд его перестал быть напряженным. — Вероятно, только затем, чтобы полюбоваться этим видом. Отличный вид. Все как миллиард лет назад.

— Не считая города, — сказал Уилл Бентлин.

— Города? — повторил Боб.

Он повернулся. Вот пустыня, и вдали горы цвета львиной шкуры, и совсем, совсем далеко, взвешенное в волнах горячего утреннего песка и света, плавало некое видение, смутный набросок города.

— Это не Феникс, — сказал Боб Гринхилл. — До Феникса девяносто миль. А других городов поблизости нет.

Уилл Бентлин зашуршал лежащей на коленях картой. Проверил.

— Верно… нет других городов.

— Сейчас лучше видно! — воскликнул вдруг Боб Гринхилл.

Они поднялись в полный рост над запыленным ветровым стеклом, глядя вперед, подставив ласковому ветру иссеченные лица.

— Постой, Боб. Знаешь, что это? Мираж! Ясное дело! Особенное сочетание света, атмосферы, неба, температуры. Город где-нибудь за горизонтом. Видишь, как он колышется и становится то темнее, то ярче? Он отражается в небе, как в зеркале, и возвращается вниз как раз тут, так что мы его видим. Мираж, чтоб мне лопнуть!

— Такой огромный?

Уилл Бентлин измерил взглядом город, который в этот самый миг из-за порыва ветра и песчаной зыби стал еще выше, отчетливее.

— Всем миражам мираж! Это не Феникс. И не Санта-Фе, и не Аламогордо. Погоди… И не Канзас-Сити…

— Еще бы, до него отсюда…

— Верно. Да ты погляди на эти дома. Высоченные! Самые высокие в мире. Во всем свете только в одном месте есть такие.

— Ты хочешь сказать… Нью-Йорк?

Уилл Бентлин медленно кивнул, и оба молча продолжали рассматривать мираж. Освещенный утренней зарей город, высокий, сверкающий, был виден как на ладони.

— Да, — сказал, наконец, Боб. — Здорово!

— Здорово, — подтвердил Уилл.

— Но, — чуть погодя добавил он шепотом, словно боясь, что город услышит, — что он тут делает, в Аризоне? В трех тысячах милях от дома, невесть где?

Боб Гринхилл смотрел и говорил:

— Уилли, дружище, никогда не задавай природе вопросов. Ей не до тебя, знай себе сидит, занята своим делом. Скажем, что радиоволны, радуги, северные сияния и все такое прочее — словом, какая-то чертовщина сделала этакий огромный снимок Нью-Йорка и проявила его тут, за три тысячи миль, только для нас и как раз в утро, когда мы нуждаемся в поднятии духа.

— Не только для нас. — Уилл повернул голову вправо. — Погляди-ка!

Немая лента странствий отпечаталась на крупитчатой пыли скрещенными черточками, углами и другими таинственными знаками.

— Следы шин, — сказал Боб Гринхилл. — Знать, немало машин сворачивает сюда.

— Ради чего, Боб? — Уилл Бентлин выпрыгнул из машины, опустился на землю, топнул по ней, повернулся, упал на колени и коснулся земли неожиданно и сильно задрожавшими пальцами. — Ради чего, ради чего? Чтобы посмотреть мираж? Так точно! Чтобы посмотреть мираж!

— Ну?

— Ты только представь себе! — Уилл выпрямился и загудел, как мотор. — Ррррррр! — Он повернул воображаемую баранку. Затрусил вдоль машинного следа. — Ррррррр! Ииии! Торможу! Роберт, Боб, понимаешь, на что мы напали?! Глянь на восток! Глянь на запад! Это же единственное на много миль место, где можно свернуть с шоссе и сидеть любоваться!

— Это неплохо, что люди понимают толк в красоте…

— Красота, красота! Кто владелец этого участка?

— Государство, надо полагать…

— Не надо! Мы владельцы, ты и я! Разбиваем лагерь, подаем заявку, приступаем к разработкам, и по закону участок наш… Верно?

— Стой! — Боб Гринхилл впился взглядом в пустыню и удивительный город вдали. — Иначе говоря, ты собираешься… разрабатывать мираж?

— В самое яблочко угодил! Разрабатывать мираж!

Роберт Гринхилл вылез из машины и обошел вокруг нее, разглядывая расшитую следами землю.

— И мы можем это сделать?

— Можем ли? Извините, что я напылил!

В следующий миг Уилл Бентлин уже вколачивал в землю палаточные колья, тянул веревку.

— Вот отсюда и до сих пор, а отсюда до сих простирается золотой прииск, мы промываем золото. Это корова — мы ее доим. Это море денег — мы купаемся в нем!

Нырнув в машину, он выбросил из нее несколько ящиков и извлек большой лист картона, который некогда возвещал о продаже дешевых галстуков. Перевернул его, вооружился кистью и принялся выводить буквы.

— Уилли, — сказал его товарищ, — кто же станет платить за то, чтобы посмотреть на какой-то паршивый, старый…

— Мираж? Поставь забор, объяви людям, что просто так они ничего не увидят, и им сразу загорится. Вот!

Он поднял в руках объявление.

— Как раз машина идет. Теперь гляди!

— Уильям!

Но Уилл уже бежал к дороге, подняв плакат.

— Эй! Смотрите! Эй!

Машина проскочила мимо, точно бык, игнорирующий матадора.

Боб зажмурился, чтобы не видеть, как пропадет улыбка на лице Уилла.

И вдруг — упоительный звук.

Визг тормозов.

Машина дала задний ход. Уилл бежал ей навстречу, размахивая, указывая.

— Извольте, сэр! Извольте, мэм! Секретное Диво Мираж! Таинственный город! Заезжайте сюда!

Ничем не примечательный участок исчертило сперва просто множество, затем вдруг несчетное множество колесных следов.

Огромный одуванчик пыли повис в жарком мареве под сухим мысом. Стоял сплошной гул прибывающих автомашин, которые занимали свое место в ряду — тормоза выжаты, дверцы захлопнуты, моторы заглушены. Разные машины из разных мест, а в машинах люди, тоже разные, как надлежит быть людям, которые ехали кто откуда, и вдруг их что-то притянуло, как магнит: поначалу все и говорили разом, но затем постепенно смолкали перед лицом того, что явила их взглядам пустыня. Ветер тихонько гладил лица, теребил волосы женщин и расстегнутые воротники мужчин. Люди долго сидели в машинах или стояли на краю мыса, ничего не говоря; наконец один за другим стали поворачивать.

Вот первая машина покатила обратно мимо Боба и Уилла; сидящая в ней женщина благодарно кивнула им.

— Спасибо! Действительно, самый настоящий Рим!

— Как она сказала: «Рим» или «дым»? — спросил Уилл.

Вторая машина заколесила к выходу.

— Ничего не скажешь! — Водитель высунулся и пожал руку Бобу. — Так и чувствуешь себя французом.

— Французом?! — вскричал Боб.

Оба подались вперед, навстречу третьей машине. За рулем, качая головой, сидел старик.

— В жизни не видел ничего подобного. Подумать только: туман, все как положено, Вестминстерский мост лучше, чем на открытке, и Большой Бен поодаль. Как вы этого достигаете? Боже храни вас. Премного обязан.

Окончательно сбитые с толку, они пропустили машину со стариком, медленно повернулись и устремили взгляд туда, где колыхалась полуденная игла.

— Большой Бен? — произнес Уилл Бентли. — Вестминстерский мост?.. Туман?

— Чу, что это, кажется, там, за краем земли, совсем тихо, чуть слышно (полно, слышно ли? — они приставили к ушам ладони) трижды пробили огромные часы? И кажется, ревуны окликают суда на далекой реке и судовые сирены гудят в ответ?

— Чувствуешь себя французом? — шептал Роберт. — Большой Бен? Дым? Рим? Разве это Рим, Уилл?

Ветер переменился. Струя жаркого воздуха взмыла вверх, извлекая перезвон из невидимой арфы. Что это, никак туман затвердел, образуя серые каменные монументы? Что это, никак солнце водрузило золотую статую на вздыбившуюся глыбу чистого снежного мрамора?

— Как… — заговорил Уильям Бентлин, — каким образом все меняется? Откуда здесь четыре, пять городов? Мы говорили кому-нибудь, какой город они увидят? Нет. Ну, держись, Боб, держись!

Они перевели взгляд на последнего посетителя, который стоял один на краю сухого мыса. Сделав знак товарищу, чтобы тот молчал, Боб безмолвно подошел к платному посетителю и остановился сбоку, чуть позади.

Это был мужчина лет пятидесяти, с энергичным загорелым лицом, ясными, добрыми, живыми глазами, тонкими скулами, выразительным ртом. У него был такой вид, словно он в жизни немало путешествовал, не одну пустыню пересек в поисках заветного оазиса. Он напоминал одного из тех архитекторов, которые бродят среди строительного мусора подле своих творений, глядя, как железо, сталь, стекло взмывают кверху, заслоняя свободный клочок неба. У него было лицо зодчего, глазам которого вдруг, в одно мгновение, предстало, простершись от горизонта до горизонта, совершенное воплощение давней мечты. Внезапно, словно и не замечая стоящих рядом Уильяма и Боба, незнакомец заговорил тихим, спокойным, задумчивым голосом. Он говорил о том, что видел, говорил о том, что чувствовал:

— Что? — спросил Уильям.

Незнакомец чуть улыбнулся и, не отрывая глаз от миража, стал негромко читать по памяти:

Его голос укротил ветер, и ветер гладил двоих стариков, так что они совсем присмирели:

Уильям и Боб смотрели на мираж и в золотой пыли видели все, о чем говорил незнакомец. Гроздья минаретов из восточной сказки, купола, стройные башенки, выросшие на волшебных посевах цветочной пыльцы из Гоби, россыпи запекшейся гальки на берегах благодатного Евфрата, Пальмира — еще не развалины, только-только построенная, свежей чеканки, не тронутая минувшими годами, вот окуталась дрожащим маревом, вот грозит совсем улететь…

Видение озарило счастьем преобразившееся лицо незнакомца, и отзвучали последние слова:

Незнакомец смолк.

И тишина в душе у Боба и Уилла стала еще глубже.

Незнакомец теребил дрожащими руками бумажник, глаза его увлажнились.

— Спасибо, спасибо…

— Вы уже заплатили, — напомнил Уильям.

— Будь у меня еще, вы бы все получили.

Он стиснул руку Уильяма, оставил в ней пятидолларовую бумажку, вошел в машину, в последний раз посмотрел на мираж, сел, включил мотор, не торопясь дал ему прогреться и — просветленное лицо, умиротворенные глаза — укатил.

Роберт сделал несколько шагов вслед за машиной. Он был ошеломлен.

Вдруг Уильям взорвался, взмахнув руками, гикнул, щелкнул каблуками, закружился на месте.

— Аллилуйя! Роскошная жизнь! Полная чаша! Ботиночки со скрипом! Загребай горстями!

Но Роберт сказал:

— По-моему, мы должны отказаться.

Уильям перестал плясать.

— Что?

Роберт устремил пристальный взгляд в пустыню.

— Разве же этим можно овладеть. Вон как далеко до него. Допустим, мы подали заявку на участок, но… Мы даже не знаем, что это такое.

— Как не знаем: Нью-Йорк и…

— Ты когда-нибудь бывал в Нью-Йорке?

— Всегда мечтал… Никогда не бывал.

— Всегда мечтал, никогда не бывал. — Боб медленно кивнул. — Так и они. Слышал: Париж. Рим. Лондон. Или этот, последний: Ксанадупур. Ах, Уилли, да мы тут напали на такое. Удивительное, большое. Боюсь, мы только все испортим.

— Постой, но ведь мы же никому не отказываем, верно?

— Почем ты знаешь? Может быть, четвертак кому-то и не по карману. Неверно это, чтобы с искусственными правилами подходить к естественному. Погляди и скажи, что я не прав.

Уильям поглядел.

Теперь город был похож на тот самый, первый в его жизни город, увиденный им, когда однажды поутру мать повезла его с собой на поезде. Они ехали по зеленому степному ковру, и вот впереди крыша за крышей, башня за башней, над краем земли стал подниматься город, испытующе смотревший на него, следивший за тем, как он подъезжает все ближе. Город — такой невиданный, такой новый и в то же время старый, такой устрашающий и чудесный…

— По-моему, — сказал Боб, — оставим себе ровно столько, сколько нужно, чтобы купить бензину на неделю, а остальные деньги положим в первую же церковную кружку. Этот мираж, он как чистый, прозрачный родник, к которому припадают измученные жаждой. Умный человек зачерпнет стакан, освежится глотком и поедет дальше. А если мы останемся и примемся сооружать плотины, замыслим все присвоить…

Уильям, глядя вдаль сквозь шелестящие вихри пыли, попытался смириться, согласиться:

— Раз ты так говоришь…

— Не я. Весь здешний край говорит.

— А вот я скажу другое!

Они подскочили и обернулись.

На косогоре над дорогой стоял мотоцикл. В радужных пятнах бензина, в огромных очках, с коркой грязи на щетинистых щеках, верхом на мотоцикле сидел человек, источая столь знакомую заносчивость и высокомерие.

— Нед Хоппер!

Нед Хоппер улыбнулся своей самой ядовито-благожелательной улыбкой, отпустил тормоза и съехал вниз, к своим старым друзьям.

— Ты… — произнес Боб.

— Я! Я! Я! — громко смеялся, запрокинув голову, Нед Хоппер и трижды стукнул по кнопке сигнала. — Я!

— Тихо! — вскричал Боб. — Разобьешь, это же как зеркало.

— Что как зеркало?

Уильям, зараженный тревогой Боба, беспокойно посмотрел на горизонт над пустыней.

Мираж затрепетал, задрожал, затуманился — и снова гобеленом расстелился в воздухе.

— Ничего не вижу! Признавайтесь, что вы тут затеяли, ребята? — Нед уставился на испещренную следами землю. — Я двадцать миль отмахал, прежде чем смекнул, что вы где-то позади притаились. Э, говорю себе, разве так поступают старые добрые друзья, которые в сорок седьмом навели меня на золотую жилу, а в пятьдесят пятом подарили этот мотоцикл. Сколько лет пособляем друг другу, и вдруг какие-то секреты от старины Неда. И я повернул назад. Полдня вон с той горы за вами следил. — Нед приподнял бинокль, висевший на его запятнанной грязью куртке. — Я ведь умею читать по губам: вы не знали? Точно! Видел, как сюда заскакивали все эти машины, видел денежки. Да у вас тут настоящий театр!

— Убавь голос, — предостерег его Роберт. — До свидания.

Нед приторно улыбнулся.

— Как, вы уезжаете? Жалко. Хотя вообще-то я понимаю ваше желание покинуть мой участок.

— Твой! — закричали Боб и Уильям, спохватились и дрожащим шепотом повторили: — Твой?

Нед усмехнулся.

— Я как увидел ваши дела, махнул прямиком в Феникс. Видите этот документик, который торчит из моего заднего кармана?

В самом деле, аккуратно сложенная бумажка.

Уильям протянул руку.

— Не доставляй ему этого удовольствия, — сказал Роберт.

Уильям отдернул руку.

— Ты хочешь внушить нам, будто подал заявку на участок?

Нед заточил улыбку в своих глазах.

— Хочу не хочу. Допустим, я соврал — все равно я на своем мотоцикле доберусь до Феникса быстрее, чем вы на вашем драндулете.

Нед обозрел окрестности в свой бинокль.

— Так что лучше выкладывайте все денежки, какие получили с двух часов дня, когда я подал заявку, с того часа вы находитесь на чужой земле, моей земле.

Роберт швырнул монеты в пыль. Нед Хоппер бросил небрежный взгляд на блестящий сор.

— Монета правительства Соединенных Штатов! Лопни мои глаза, ведь ничегошеньки нет, а глупые кролики все равно денежки несут.

Роберт медленно повернулся лицом к пустыне.

— Ты ничего не видишь?

Нед фыркнул.

— Ничего, и ты это знаешь!

— А мы видим! — закричал Уильям. — Мы…

— Уилл, — сказал Боб.

— Но, Боб!.. Роберт!..

— Там нет ничего. Он прав. — Боб мигнул.

Под барабанную дробь моторов к ним приближались еще машины.

— Извините, джентльмены, мое место в кассе! — Нед метнулся к дороге, размахивая руками. — Извольте, сэр, мэм! Сюда! Сюда! Деньги вперед!

— Почему? — Уильям проводил взглядом горланящего Неда Хоппера. — Почему мы позволяем ему делать это?

— Погоди, — сказал Роберт кротко. — Ты увидишь.

Они отошли в сторону, пропуская чей-то «форд», чей-то «бьюик», чей-то престарелый «мун».

Сумерки. На горе, метрах в двухстах над «Кругозором Таинственного города Миража», Уильям Бентлин и Роберт Гринхилл поджарили и принялись ковырять вилками скудный ужин: свинины почитай что и нет, одни бобы. Время от времени Боб наводил видавший виды театральный бинокль на то, что происходит внизу.

— Тридцать клиентов с тех пор, как мы уехали, — сказал он. — Ничего, скоро придется закрывать. Десять минут, и солнце совсем уйдет.

Уильям смотрел на одинокий боб, пронзенный его вилкой.

— Нет, ты мне скажи: почему? Почему всякий раз, как нам повезет, Нед Хоппер тут как тут?

Боб дыхнул на стекла бинокля и протер их рукавом.

— Потому, дружище Уилл, что мы с тобой чистые души. Вокруг нас сияние. И злодеи мира сего, как завидят его, радуются: «Эге, не иначе там ходят этакие милые, простодушные сосунки». И спешат во всю прыть к нам, погреть руки. Как тут быть?.. Не знаю. Разве что погасить сияние.

— Да ведь не хочется, — задумчиво произнес Уильям, держа ладони над костром. — Просто я надеялся, что, наконец, настала наша пора. Такой тип, этот Нед Хоппер, только брюхом живет, и когда его гром разразит?

— Когда? — Боб ввинтил линзы бинокля себе в глаза. — Уже, уже разразил! Позор маловерам!

Уильям вскочил на ноги рядом с ним. Они поделили бинокль, каждому по окуляру.

— Гляди!

И Уильям, приставив глаз к биноклю, крикнул:

— Семь верст до небес!

— И все лесом!

Еще бы, такое зрелище! Нед Хоппер переминался с ноги на ногу возле автомашины. Сидящие в ней люди энергично жестикулировали. Он вручил им деньги. Машина ушла. И к ним на гору донеслись приглушенные расстоянием горестные стенания Неда.

Уильям ахнул.

— Он возвращает деньги! Гляди, едва не ударил вон того… А тот грозит ему кулаком! Нед ему тоже возвращает деньги! Гляди, еще нежное расставание… Еще!

— Так его! — ликовал Боб, прильнув к своей половине бинокля.

И вот уже все машины катят прочь в облаке пыли. Старина Нед исполнил какую-то яростную чечетку, швырнул оземь свои очки, сорвал плакат, изрыгнул ужасающую брань.

— Вот дает! — задумчиво сказал Роберт. — Не хотел бы я услышать такие слова. Пошли, Уилли!

Не дожидаясь, когда Уильям Бентлин и Роберт Гринхилл спустятся на своей машине к повороту на Таинственный город, разъяренный Нед Хоппер пулей вылетел с мыса. Злобные крики, рев мотоцикла, раскрашенный картон бумерангом взлетел в воздух и со свистом пронесся у самого уха Боба. Нед уже скрылся в облаке дробного грохота, когда плакат плавно лег на землю. Уильям поднял его и обтер.

Сумерки сгустились, солнце прощалось с далекими вершинами, край притих и примолк. Нед Хоппер исчез, и двое остались одни на опустевшем мысу, среди исчертивших пыль колесных следов, глядя на пески и загадочный воздух.

— Нет, нет!.. — произнес Уильям.

— Боюсь, что да, — отозвался Боб.

Чуть тронутая розовым золотом заходящего солнца пустыня была пуста. Мираж пропал. Два-три пылевых вихря кружили, рассыпаясь у горизонта, и только.

Уильям все свое разочарование вложил в глубокий стон.

— Это он сделал! Нед! Нед Хоппер, возвращайся, ты!.. Все испортил, окаянный! Чтоб тебе света не видать! — Он осекся. — Боб, как ты можешь?.. Стоит, хоть бы ему что!

Роберт грустно улыбнулся.

— А мне его жаль, жаль Неда Хоппера.

— Жаль?!

— Он так и не увидел того, что видели мы: Не увидел того, что видел любой. Даже на миг не поверил. А ведь неверие заразительно. Оно и к другим пристает.

Уильям внимательно оглядел безлюдный край.

— По-твоему, в этом все дело?

— Кто его знает. — Роберт покачал головой. — Одно несомненно; когда люди сворачивали сюда, они видели город, города, мираж, назови как хочешь. Но поди разгляди что-то, когда тебе все заслоняют. Неду Хопперу не надо было даже руки поднимать, чтобы закрыть своей лапищей солнце. В ту же минуту театр — двери на замок.

— А нельзя… — Уильям помялся, — нельзя нам снова открыть его? Что? Что надо сделать, чтобы оживить такую штуковину?

Они окинули взглядом пески, горы, редкие одинокие облачка, притихшее, бездыханное небо.

— Если глядеть уголком глаза, не прямо, а как бы невзначай, ненароком…

И они стали смотреть на ботинки, на руки, на камни в пыли у своих ног. Наконец Уильям буркнул:

— А точно ли это? Что мы чистые души?

Роберт усмехнулся.

— Конечно, не такие чистые, как дети, которые побывали здесь сегодня и видели все, что им желалось, и не как те взрослые простые люди, которые родились среди золотистых полей и милостью божьей странствуют по свету, оставаясь детьми в душе. Нет, Уилли, мы с тобой ни те, ни другие, ни малые, ни взрослые дети. Но и у нас есть достоинство: мы радуемся жизни. Знаем, что такое прозрачное утро на пустынной дороге, знаем, как рождаются и гаснут звезды в небесах. А старина Нед, он давным-давно разучился радоваться. Как не пожалеть, когда представишь его сейчас: мчится на своем мотоцикле, и так всю ночь, весь год…

Кончив говорить, Роберт обнаружил, что Уильям исподволь ведет глазами в сторону пустыни. И он тихонько прошептал:

— Видишь что-нибудь?..

Уильям вздохнул.

— Нет. Может быть… завтра…

На шоссе показалась одинокая машина.

Они переглянулись. Глаза их вспыхнули исступленной надеждой. Но руки не поднимались и рот не открывался, чтобы крикнуть. Они стояли молча, держа перед собой разрисованный плакат.

Машина пронеслась мимо.

Они проводили ее молящими глазами.

Машина затормозила. Дала задний ход. В ней сидели мужчина, женщина, мальчик и девочка. Мужчина крикнул:

— Уже закрыли на ночь?

— Ни к чему… — заговорил Уильям.

— Он хочет сказать: деньги нам ни к чему! — перебил его Роберт. — Последние клиенты сегодня, к тому же целая семья. Бесплатно! За счет фирмы!

— Спасибо, приятель, спасибо!

Машина, рявкнув, въехала на площадку кругозора.

Уильям стиснул локоть Роберта.

— Боб, какая муха тебя укусила? Огорчить детишек, такую славную семью!

— Помалкивай, — ласково сказал Роберт. — Пошли.

Дети выскочили из машины. Мужчина и его жена выбрались на волю и остановились, освещенные вечерней зарей. Небо было сплошь золотое с голубым отливом. Где-то в песчаной дали пела птица.

— Смотри, — сказал Роберт.

И они подошли к семье, которая стала в ряд, глядя на пустыню.

Уильям затаил дыхание.

Мужчина и его жена неловко прищурились, всматриваясь в сумрак.

Дети ничего не говорили. Их выпуклые глаза впитали в себя чистый отсвет заката.

Уильям прокашлялся.

— Уже поздно. Кхм… Плохо видно…

Мужчина хотел ответить, но его опередил мальчик:

— А мы видим… здорово!

— Да… Да! — подхватила девочка, показывая рукой. — Вон там!

Мать и отец проследили взглядом за ее рукой, точно это могло помочь, и…

— Боже, — воскликнула женщина, — на миг мне почудилось… но теперь… хотя… Ну да, вот оно!

Мужчина впился глазами в лицо женщины, что-то прочел на нем, сделал мысленный оттиск и наложил его на пустыню и воздух над пустыней.

— Да, — молвил он наконец, — конечно же.

Уильям посмотрел на них, на пустыню, потом на Роберта; тот улыбнулся и кивнул.

Лица отца, матери, дочери, сына светились.

— О, — прошептала дочь, — и неужели это правда?

Отец кивнул, осененный видением, которое было на грани зримого и за гранью постижимого. И он сказал так, словно стоял один в огромном заповедном храме:

— Да. И клянусь… это прекрасно.

Уильям уже начал поднимать голову, но Роберт шепнул:

— Не спеши. Сейчас появится. Потерпи немного, не спеши, Уилл.

И тут Уильям сообразил, что надо сделать.

— Я… я стану вместе с детьми, — сказал он.

И он медленно прошел вперед и остановился за спиной мальчика и девочки. Так он долго стоял, точно между двумя жаркими кострами в холодный вечер, и они согрели его, и он старался не дышать и, наконец, исподволь поднял глаза, осторожно направляя взгляд на вечернюю пустыню и воображаемый сумеречный город.

И в легком облаке летучей пыли, из которой ветер лепил смутные башни, шпили, минареты, увидел мираж.

Он ощутил на шее, совсем близко, дыхание Роберта, который шептал, словно разговаривая сам с собой:

И город явился.