"1001 Смерть" - читать интересную книгу автора (Лаврин А. П.)

Г

ГАГАРИН Юрий Алексеевич (1934–1967) — первый космонавт мира. Гагарин погиб в авиакатастрофе, выполняя тренировочный полет вместе с летчиком Серегиным вблизи деревни Новоселове (Владимирская область) 27 марта 1967 года. Его смерть породила в СССР множество слухов — об убийстве, самоубийстве и так далее. Профессор Сергей Белоцерковский много лет занимался расследованием обстоятельств гибели Гагарина и его выводы об обстоятельствах смерти первого космонавта представляются наиболее обоснованными. Что же случилось в этот роковой день?

Воздушная разведка была проведена с опозданием. Точной информации о состоянии погоды в районе, где должен был проводиться полет, ни летчики, ни руководитель полета не имели. Летчикам сообщили, что нижний край облаков находился на высоте 900 метров, тогда как на самом деле он оказался гораздо ниже.

Далее: комиссия (по расследованию аварии. — А.Л.) установила, что наземный радиовысотомер был неисправен. Поэтому группа руководства полетами не имела возможности оперативно наблюдать за изменениями фактической высоты, на которой находился самолет. Контроль за высотой полетов самолетов осуществлялся лишь по докладам экипажей.

В группе руководства полетами не работали и фотоприставки для съемки экранов индикаторов РЛС.[16]

«Мелочи» множились, накладывались одна на другую. Разумеется, никто не думал о том, что это ведет прямиком к трагедии.

На предварительной подготовке к полетам группа руководства полетами не присутствовала. Плановую таблицу в день полетов изучили бегло, что называется на ходу, без детального рассмотрения складывающейся по плановой таблице обстановки в зонах и на маршрутах…

Вылет самолетов выполнялся без должного анализа метеоусловий в зонах и на маршрутах.

Дальше — больше. Через минуту после взлета Гагарина и Серегина (в 10 часов 20 минут) был произведен взлет двух более скоростных самолетов МИГ-21. Пробивая облачность (при наборе высоты), они обогнали самолет УТИ МИГ-15 (на котором летели Гагарин и Серегин. — А.Л.). Это было нарушением. Могло произойти столкновение самолетов в воздухе — но на этот раз обошлось. Хотя, как выяснилось, обеспокоило руководителя полета. Разрешая паре самолетов МИГ-21 набор до высоты 5000 метров, он предостерег ведущего пары: «…справа по курсу, справа по курсу от вас 625-й в наборе». В ответ услышал: «Вас понял. Я не вижу, здесь облачность…» Гагарину и Серегину (их позывной 625-й) тоже мешала облачность. Они не знали, что чуть позже них в соседней зоне взлетел еще один самолет УТИ МИГ-15 (позывной 614-й) — для проведения его облета после ремонта. Но, самое печальное, что, как выяснилось, ничего об этом самолете не знал и руководитель полета…

Сразу же после установления места гибели были приняты меры к сохранению обстановки в первоначальном виде… Результаты анонимных трижды проведенных в разных институтах химико-биологических анализов останков Гагарина и Серегина — алкоголя в крови обнаружено не было…

Тщательное обследование всей аппаратуры самолета, техники показало: ни Гагарин, ни Серегин попыток катапультироваться не делали. До самого последнего момента они не покидали самолета об этом свидетельствуют отпечатки на рукоятках и педалях, которые остаются только во время сильнейшего удара, каким и было столкновение самолета с землей. Они не катапультировались…

Почему? Потому что ситуация, по их мнению (это легко предположить), была совсем не столь опасной, чтобы срочно катапультироваться.

Восстановим возможный ход событий. В результате попадания в вихревой след за идущим впереди самолетом 614-м и резкого Уклонения от столкновения (или только по второй причине) самолет Гагарина и Серегина свалился в штопор. Экипаж, естественно, стал сразу выводить машину из штопора, находясь при этом между облаками и не восстановив пространственной ориентировки. Вращение самолета им прекратить удалось. По данным метеопрогноза, летчики знали, что высота нижнего края плотной облачности — 900 метров. Но они не предполагали, что на самом деле было метров на пятьсот ниже.

Не могли они учесть и другого. Много лет спустя после начала исследований новые эксперименты подтвердили любопытный (а для терпящих бедствие летчиков — трагический) феномен. Известно, что при быстром снижении высотомер завышает показания высоты. Серегин, видимо, не знал другого: на спарке, где две приборные доски, запаздывание (а следовательно, и погрешность в показаниях) приборов увеличивается примерно вдвое.

Летчики были уверены, что после выхода из облаков они успеют вывести самолет в нормальное положение. Потому и не воспользовались средствами катапультирования. Но им не хватило примерно полутора-двух секунд, 200–250 метров высоты… Судя по результатам медицинских анализов, они даже не успели испугаться. Это выяснили по содержанию адреналина в крови….

В 1990 г. в Венгрии и Польше вышла книга, где утверждается, что первым космонавтом был не Гагарин, а другой человек, который погиб. Из-за этой лжи, утверждает автор книги, Гагарин мучился всю жизнь и решился, в конце концов, на самоубийство.

Кроме того, еженедельник «Совершенно секретно» рассказал о версии, по которой Гагарин якобы не погиб, а содержался в сумасшедшем доме за то, что взбунтовался против Брежнева.

В общем-то, все эти слухи и версии — признак того, что Юрий Гагарин действительно великая и легендарная личность.


ГАЛЬБА Сервий Сульпиций (3 до н. э. — 69 н. э.) — римский император. Против него поднял мятеж Отон с помощью преторианской гвардии. Некоторое время Гальба укрывался во дворце под охраной легионеров.

«Все же он вышел из дворца, — пишет Светоний, — поверив ложным слухам, которые нарочно распространяли заговорщики, чтобы выманить его в людное место. Некоторые уверяли даже, что все уже кончено, что мятежники подавлены и что остальные войска уже стекаются поздравить его, готовые во всем ему повиноваться. Уверенный в своей безопасности, он вышел на улицу, чтобы их встретить, когда какой-то солдат ему похвастался, что убил Отона, он только спросил: «По чьему приказанию?». Так он дошел до форума. Сюда уже прискакали, разгоняя уличную толпу, те всадники, которым поручено было его убить. Увидев его издали, они придержали коней, а потом пустились на него вскачь, и, всеми покинутого, изрубили.

Некоторые сообщают, что при первом замешательстве он крикнул: «Что вы делаете, соратники? Я ваш и вы мои!..» — и даже обещал им подарки. Но большинство утверждает, что он сам подставил им свое горло и велел делать свое дело и разить, если угодно. Удивительнее всего то, что никто из присутствующих не попытался помочь императору, и все вызванные на помощь войска не послушались приказа, за исключением лишь германских ветеранов: благодарные за недавнюю заботу об их больных и слабых, они бросились на помощь, но по незнанию мест пустились дальним обходным путем и опоздали.

Убит он был у Курциева озера и там остался лежать; наконец какой-то рядовой солдат, возвращаясь с выдачи пайка, сбросил с плеч мешок и отрубил ему голову. Так как ухватить ее за волосы было нельзя, он сунул ее за пазуху, а потом поддел пальцем за челюсть и так преподнес Отону; а тот отдал ее обозникам и харчевникам, и они, потешаясь, носили ее на пике по лагерю с криками: «Красавчик Гальба, наслаждайся молодостью!» Главным поводом к этой дерзкой шутке был распространившийся незадолго до этого слух, будто кто-то похвалил его вид, еще цветущий и бодрый, а он ответил: «Крепка у меня еще сила!»

Затем вольноотпущенник Патробия Нерониана купил у них голову за сто золотых и бросил там, где по приказу Гальбы был казнен его патрон. И лишь много позже управляющий Аргив похоронил ее вместе с трупом в собственных садах Гальбы по Аврелиевой дороге».


ГАНДИ Мохандас Карамчанд (1869–1948) — один из руководителей национально-освободительного движения Индии, лидер партии «Индийский национальный конгресс».

Был прозван в народе Махатмой (Великой душой). Ганди погиб в момент, когда в стране была чрезвычайно сложная обстановка, грозившая Индии гражданской войной.

30 января 1948 года Махатма Ганди, согласно обыкновению, вышел из дома, чтобы поговорить с народом, пришедшим послушать великого учителя жизни. Но едва Ганди направился к ожидавшим людям, как из толпы вынырнул человек (это был Натурам Годсе, член экстремистской индусской организации «Хинду махасабха») и бросился навстречу Ганди. Он вскинул руку с пистолетом и трижды выстрелил в Ганди. Красные пятна крови расплылись на белоснежной одежде лидера Индии. Пошатнувшись, Ганди благостно проговорил: «Рам, Рам!» («Боже, Боже!»).

«И это была не смерть, а вознесение. Казалось, он принял на себя разбушевавшееся в стране насилие, и оно, захлебнувшись в горячей крови индийского вождя, вдруг утихло».


ГАПОН Георгий АПОЛЛОНОВИЧ (1870–1906) — священник, полицейский агент, создатель лояльных правительству рабочих организаций. Гапон возглавлял знаменитое мирное шествие рабочих к царскому дворцу 9 января 1905 г., которое было расстреляно войсками. После расстрела шествия Гапон уехал за границу, потом вернулся в Россию. Когда близкий друг Гапона эсер Рутенберг узнал, что Гапон — тайный агент полиции, 28 марта (4 апреля по новому стилю) 1906 г. он заманил священника на дачу в Озерках, близ Петербурга. Во время разговора Рутенберга и Гапона в соседней комнате находились боевики эсеровской организации, которые все слышали. Когда Гапон стал предлагать Гутенбергу деньги за выдачу секретов «Боевой организации» эсеров, в комнату вошли боевики. В руках одного из них была толстая бельевая веревка. Увидев ее, Гапон все понял. Он почти не сопротивлялся. Когда ему накидывали петлю на шею, он заплакал.

Удавленного Гапона усадили на полу, а верхний конец веревки привязали к крюку железной вешалки и сверху набросили на его тело меховое пальто с бобровым воротником.


ГЕРИНГ Герман (1893–1946) — нацистский военный преступник, главнокомандующий военно-воздушными силами во время фашистской диктатуры в Германии, рейхсмаршал. Как известно, Международный военный трибунал в Нюрнберге приговорил ряд главарей нацистского режима к смертной казни через повешение. Помощник Главного обвинителя от СССР М.Ю.Рагинский вспоминал, как 1 октября 1946 г. была оглашена резолютивная часть приговора — меры наказания в отношении каждого подсудимого. Их доставляли по одному и лорд-судья Лоренс объявлял каждому: «Трибунал признал вас виновным по таким-то разделам обвинительного заключения и приговорил…» Одного уводили и доставляли следующего — в такой же очередности, как они сидели на скамье подсудимых.

Первым был Геринг. Лоренс объявил: «Подсудимый Геринг, трибунал признал вас виновным по всем четырем разделам обвинительного заключения и приговорил к смертной казни через повешение». Геринг сделал вид, что он не расслышал. Стоявший сзади охранник надел ему наушники, и Лоренсу пришлось повторить свои слова.

«Я внимательно следил, — пишет М.Ю.Рагинский, — за тем, как вели себя Розенберг, Кейтель, Кальтенбруннер, Фрик, Франк, Йодль, Заукель, Штрейхер и Зейсс-Инкварт, приговоренные к смертной казни. За исключением Зейсс-Инкварта, они, убийцы миллионов людей, не могли скрыть свой страх. Риббентропа, Розенберга и Йодля охранники вынуждены были поддерживать с двух сторон, так как они не держались на ногах. Зейсс-Инкварт внешне спокойно выслушал приговор, снял наушники и, поклонившись судьям, пошел к лифту…»

Для подачи ходатайств о помиловании был установлен четырехдневный срок после оглашения приговора.

О помиловании просили все, за исключением Кальтенбруннера, Шпеера и Шираха. Первый — ввиду явной безнадежности предприятия, Шпеер и Ширах радовались и тому, что их миновала петля, которую они вполне заслужили. Адвокат Бергольд подал ходатайство о помиловании Бормана…[17]

Осужденные, кроме того, высказали ряд просьб: Редер, например, о замене пожизненного заключения смертной казнью; Геринг, Йодль, Кейтель — о замене казни через повешение расстрелом, если их просьбы о помиловании будут отклонены.

9 и 10 октября 1946 года в Берлине состоялось заседание Контрольного совета по Германии, который рассмотрел поступившие ходатайства и решил:

1) ходатайства, представленные организациями СС, гестапо, СД и руководящим составом нацистской партии неприемлемы, поскольку Контрольный совет не уполномочен пересматривать приговоры Международного военного трибунала и может только осуществлять право помилования;

2) ходатайство Редера неприемлемо, потому что Контрольный совет может осуществлять только право помилования по уже принятым приговорам, но не усиливать меру наказания;

3) отклонить просьбы о помиловании Геринга, Гесса, Риббентропа, Заукеля, Йодля, Зейсс-Инкварта, Функа, Деница и фон Нейрата;

4) отклонить ходатайства Геринга, Йодля и Кейтеля, поданные на случай, если их просьбы о помиловании будут отклонены, о замене казни через повешение расстрелом;

5) просьба о помиловании, поданная от имени Бормана, отклоняется как преждевременная. Однако Борману предоставляется право обратиться с такой просьбой в течение четырех дней после его ареста, когда таковой будет иметь место.

Казнь нацистских преступников была назначена на 16 октября.

Вечером 15 октября полковник Эндрюс, ведавший охраной тюрьмы, где находились осужденные, посетил каждого из них и сообщил об отклонении их просьб о помиловании. А ровно в полночь, за час до назначенного времени казни, он вбежал в комнату журналистов и растерянно сообщил, что умер Геринг. Несколько успокоившись, Эндрюс рассказал, что солдат охраны, дежуривший у двери камеры Геринга, услышал вдруг странный хрип. Он тут же вызвал дежурного офицера и врача. Когда они вошли в камеру, Геринг был в предсмертной агонии. Врач обнаружил у него во рту мелкие кусочки стекла и констатировал смерть от отравления цианистым калием.

Через некоторое время австрийский журналист Блейбтрей заявил во всеуслышание, что это именно он помог Герингу уйти из жизни. Якобы до начала заседания он пробрался в зал и с помощью жевательной резинки прикрепил к скамье подсудимых ампулу с ядом. Сенсация принесла Блейбтрею немалые деньги, хотя была лживой от начала до конца — в то время зал заседаний охранялся лучше, чем любое другое место в Европе. А спустя несколько лет то же самое, что и австрийский журналист, заявил обергруппенфюрер Бах-Зелевски, выпущенный из тюрьмы. Но передачу яда Герингу он приписал себе. Возможно, лгут они оба. М.Ю.Рагинский считает, что яд был передан Герингу через офицера американской охраны за солидную взятку. А передала его жена Геринга, которая приезжала к мужу за несколько дней до назначенной даты исполнения приговора.

Вернемся, однако, в ночь казни.

При исполнении приговора Международного военного трибунала присутствовали по двое журналистов от каждой из четырех держав-победительниц и официальный фотограф. Советский журналист, корреспондент газеты «Правда» Виктор Темин так изложил свои впечатления:

«В окно гостиницы мне виден Нюрнберг — Нюрнберг 15 октября 1946 года. Мрачно и пустынно на его улицах. Ровно в 8 часов вечера по берлинскому времени мы, восемь корреспондентов, по два от четырех союзных держав — Советского Союза, Соединенных Штатов, Англии и Франции явились в здание суда…

Пришел шеф Нюрнбергской тюрьмы американский полковник Эндрюс, и от всех восьми корреспондентов было взято обязательство не покидать здания тюрьмы и отведенных им мест, а также ни с кем не общаться до особого указания четырехсторонней комиссии.

Полковник Эндрюс провел приглашенных журналистов по зданию тюрьмы. Подсудимые еще не знали ни того, что их ходатайство о помиловании отклонено решением Контрольного совета, ни того, что приговор будет незамедлительно приведен в исполнение. После осмотра тюрьмы, пишет Темин, «мы проходим через двор, вернее тюремный сад, освещенный электричеством, к небольшому одноэтажному зданию…

Здесь сегодня должна состояться казнь.

Входим в здание. Прямо против двери — три виселицы, окрашенные в темно-зеленый цвет. Тринадцать ступеней ведут на эшафот. На чугунных блоках — новые, толстые манильские веревки, которые выдерживают груз более 200 килограммов. Основание эшафота высотой более двух метров закрыто брезентом. Под каждой виселицей — люк с двумя створками, которые открываются нажатием рычага. Казненный падает в отверстие на глубину два метра 65 сантиметров. Виселиц три, но только две приготовлены для казни. Около них лежат черные колпаки, которые будут в последний момент накинуты на головы осужденным. Одна виселица запасная.

Правый угол здания отгорожен брезентом. Сюда будут сносить тела казненных. Закончив осмотр, возвращаемся в отведенные нам комнаты в здании Международного военного трибунала. Время — 22 часа.

…После объявления об утверждении приговора всем осужденным были надеты наручники…

В 0.55 всех нас, восемь журналистов, проводят к месту казни, и мы занимаем указанные нам места против эшафота на расстоянии примерно трех — четырех метров. Входят члены комиссии, медицинские эксперты, офицеры американской охраны. От каждой из союзных стран: СССР, США, Англии и Франции присутствуют по пять человек. Сюда входят: генерал, врач, переводчик и два корреспондента… Все остальные занимают специально отведенные для них места слева от эшафота. У виселиц на эшафоте занимают место два американских солдата: переводчик и палач.[18]

В 1.11 16 октября первым вводят под руки Иоахима фон Риббентропа. Он бледен, пошатывается, секунду-две стоит с полузакрытыми глазами, как бы в состоянии полной прострации. С него снимают наручники и связывают руки за спиной.

…В 1.37 вводят Кальтенбруннера. Этот изверг был правой рукой Гиммлера. У него бегающие глаза и огромные руки душителя…

Кальтенбруннер бросает умоляющий взгляд на пастора. Тот читает молитву. Кальтенбруннер блуждающим взглядом смотрит вокруг. Но бесстрастный палач накидывает ему на голову черный колпак…

Все мы, 25 человек, присутствовавшие при казни, люди разных рангов, возраста, национальностей, взглядов, думаем в эти минуты одинаково: виновников военных преступлений нужно наказывать сурово и беспощадно.»

16 октября 1946 г. четырехдержавная комиссия по заключению главных военных преступников распространила следующее заявление:

«Приговоры к смертной казни, вынесенные Международным военным трибуналом 1 октября 1946 г. нижеуказанным военным преступникам: Иоахиму фон Риббентропу, Вильгельму Кейтелю, Эрнсту Кальтенбруннеру, Альфреду Розенбергу, Гансу Франку, Вильгельму Фрику, Юлиусу Штрейхеру, Фрицу Заукелю, Альфреду Йодлю, Артуру Зейсс-Инкварту, были приведены в исполнение сегодня в нашем присутствии.

Геринг Герман Вильгельм совершил самоубийство в 22 часа 45 минут 15 октября 1946 г.

В качестве официально уполномоченных свидетелей от немецкого народа присутствовали: министр-президент Баварии д-р Вильгельм Хогнер, главный прокурор города Нюрнберга д-р Фридрих Лейснер, которые видели труп Германа Вильгельма Геринга».

После казни тела повешенных и труп самоубийцы Геринга положили в ряд, их сфотографировал официальный фотограф. Затем тела были преданы сожжению, а на другой день этот прах развеяли с самолета по ветру.


ГЕСС Рудольф (1894–1987) — нацистский военный преступник, с 1925 г. личный секретарь Гитлера, с 1933 г. его заместитель по Национал-социалистической партии. В мае 1941 г. он прибыл на самолете в Великобританию и предложил заключить мир между Великобританией и Германией, а затем начать совместный поход против СССР. В Великобритании он был интернирован как военнопленный.

На Нюрнбергском процессе в 1946 г. Гесс вел себя как помешанный, юродствовал — возможно, это была лишь имитация безумия, которая не помогла: он был приговорен к пожизненному заключению, которое отбывал в тюрьме Шпандау (Западный Берлин).

Гесс пробыл в тюрьме дольше всех — другие военные преступники или умерли, или вышли на свободу. Тюрьма Шпандау находилась в ведении английской военной комендатуры (страны-победительницы разделили Берлин на зоны), в 80-е годы в ней находился всего лишь один узник — Гесс.

Согласно официальной версии, Рудольф Гесс в возрасте 93-х лет покончил жизнь самоубийством, повесившись на электрическом шнуре.

Однако эта версия вызвала возражения многих людей и, прежде всего, сына Рудольфа Гесса — Вольфа-Рюдигера. Он заявил, что его отца убили, поскольку поднимался вопрос о возможном его освобождении из тюрьмы. Ну, покинув тюрьму, Гесс мог бы открыть многие тайны. (Английские секретные архивы, связанные с прилетом Гесса на Британские острова, будут раскрыты лишь в 2017 году.) По другой версии, в тюрьме Шпандау сидел не Гесс, а… его двойник! Это, в частности, утверждает доктор из Уэльса Хью Томас. В 1973 г. он обследовал узника Шпандау и пришел к выводу, что это подставное лицо, двойник. Аргументировал он это так. При медицинском осмотре на теле заключенного не было обнаружено шрама, хотя известно, что у Гесса во время 1-й Мировой войны было прострелено левое легкое. И те патологоанатомы, которые осматривали труп самоубийцы, не упомянули о шраме.

Те, кто поддерживал официальную версию, возражали, говоря, что Гесс приписал себе ранение из желания выглядеть героем. Однако недавно в мюнхенском архиве были обнаружены сведения, подтверждающие ранение Гесса.

Кроме того, ряд косвенных обстоятельств смерти заключенного тоже весьма подозрителен.

1. Узник (настоящий или мнимый Гесс) был слишком стар и немощен, чтобы самостоятельно удушить себя петлей из электрического шнура.

2. «Самоубийство» произошло в часы прогулки, в деревянном домике, стоявшем посредине тюремного двора. Буквально через несколько часов после смерти заключенного по приказу британского коменданта в Западном Берлине полковника ле Тисье домик этот был сожжен.

В 1988 г. по заданию прокурора Великобритании суперинтендант Г.Джонс провел расследование обстоятельств смерти Гесса. В своем докладе он указал на то, что были уничтожены некоторые вещественные доказательства и настаивал на проведении более широкого расследования. Однако оно не было начато.

По мнению врача Х.Томаса, занявшегося серьезными историческими изысканиями, Рудольф Гесс действительно стартовал в мае 1941 года с аэродрома Аугсбург в южной Германии на «мессершмитте-110», но его самолет был сбит над Северным морем. Вот тогда Гиммлер подготовил и отправил из Дании двойника Гесса в надежде на то, что в Великобритании есть политические круги, желающие заключить мир с Германией. Фигура Гесса была важна, поскольку весь мир знал, что он является человеком № 2 в партийной иерархии Национал-социалистической партии Германии.

К сожалению, чтобы узнать тайну Гесса, придется ждать до 2017 года. Кто знает, доживем ли мы до этой даты!


ГИММЛЕР Генрих (1900–1945) — нацистский военный преступник, шеф гестапо, министр внутренних дел и командующий резервной армией в Германии. 20 мая, после того как Дениц сформировал новое правительство и был подписан акт о капитуляции, Гиммлер решил бежать. Он сбрил усы, нацепил черную повязку на один глаз и облачился в мундир полевой жандармерии. В кармане у него лежало удостоверение на имя Генриха Хитцингера. Вместе с Гиммлером бежали его личный секретарь, адъютант и хирург; правда, один из них сбежал по дороге. С оставшимися спутниками Гиммлер сумел пересечь Гольштинию, переправиться через Эльбу с тем, чтобы миновать английские посты. Но это не удалось. 23 мая Гиммлер был задержан и помещен в лагерь 031 возле города Люнебурга. В момент задержания британская военная полиция еще не опознала его.

Капитан лагеря Том Сильвестер выделил в толпе задержанных трех человек.

«Два из них были высоченные детины, — рассказал Сильвестер, — зато третий показался мне маленьким, неприметным и довольно потрепанным». Капитан подозвал к себе трех немцев. Когда он распорядился отправить в одиночки двух высоких, маленький снял повязку, надел очки. Сильвестер понял, кто стоит перед ним. Капитан немедленно связался с британской секретной службой. И вскоре в лагерь прибыли два офицера из секретного отдела в штабе Монтгомери, а затем и начальник отдела полковник Мэрфи, который заподозрил, что Гиммлер спрятал яд. И действительно, британцы обнаружили в одежде Гиммлера ампулу с цианистым калием. Но полковник на этом не остановился. Он вызвал врача, который во второй раз осмотрел арестованного. Гиммлер открыл рот, и врач увидел у него между зубами что-то черное. Он потянул Гиммлера к свету, но тут бывший рейхсфюрер СС щелкнул зубами — разгрыз спрятанную капсулу. Через несколько секунд Гиммлер испустил дух.»

По другой версии, прежде чем покончить самоубийством, Гиммлер попросил о встрече с фельдмаршалом Монтгомери, но, придя к выводу, что разговор с фельдмаршалом ничего не изменит, он разжевал смертельную ампулу.

Гиммлер, разумеется, думал об иной смерти и об ином обряде погребения, чем тот, который выпал на его долю. В средневековом замке Вевельсбург близ Падерборна рейхсфюрер СС создал нечто вроде усыпальницы для себя и для своих приближенных — 12 обергруппенфюреров СС.

Под гигантским залом Вевельсбурга находилось подземелье со сводчатым потолком, каменные стены подземелья были толщиной почти в 2 метра. За этими стенами скрывалась святая святых «ордена» СС — «царство мертвых».

В середине пола было углубление, куда вели две ступеньки. В центре этого углубления находилось нечто вроде чаши, а по стенам были расставлены 12 каменных постаментов. В чаше надлежало сжигать гербы мертвых обергруппенфюреров, а урны с пеплом гербов устанавливать на постаменты. В потолке Гиммлер велел проделать четыре отверстия величиной с кулак — они были пробиты таким образом, что дым, уходя в эти дыры, должен был вертикально подниматься кверху, в виде четырех серо-синих столбов.

Но «красивой» смерти у Гиммлера не получилось.


ГИТЛЕР Адольф (псевдоним, настоящая фамилия Шилькгрубер) (1889–1945) — лидер германской Национал-социалистической партии, глава германского государства в 1933–1945 гг. В апреле 1945 г. войска союзников заканчивали разгром Германии. Рухнула идея жизни Гитлера — идея мирового господства арийской нации.

Альберт Шпеер, глава военного производства в нацистской Германии, рассказывает, что за несколько дней до своей смерти Гитлер кричал:

«Если война проиграна, немецкий народ не должен существовать. Нечего заботиться о том, чтобы этот народ пережил свое поражение. Уничтожайте все заводы, мосты, продовольствие. Этот народ оказался слабым и значит будущее принадлежит народу Восточному, который показал себя более сильным.»

Вот краткая хроника последних дней фюрера.

26 апреля. Советские войска заняли три четверти Берлина, но Гитлер еще на что-то надеется… Он находится в двухэтажном бункере на глубине 8 метров под двором имперской канцелярии, с тревогой ожидая вестей. К вечеру, однако, становится ясно, что 9-я и 12-я армии не способны освободить столицу. Вместе с Гитлером в бункере находятся его любовница Ева Браун, Геббельс с семьей, начальник генерального штаба Кребс, секретари, адъютанты, охранники… По свидетельству офицера генерального штаба, в это время «физически Гитлер являл собой страшную картину: он передвигался с трудом и неуклюже, выбрасывая верхнюю часть туловища вперед, волоча ноги… С трудом он мог сохранять равновесие. Левая рука ему не подчинялась, а правая постоянно дрожала… Глаза Гитлера были налиты кровью…

Вечером в бункер прибыла одна из лучших летчиц Германии Ханна Райч, фанатично преданная Гитлеру. По рассказу летчицы, фюрер пригласил ее к себе и тихо сказал:

— Ханна, вы принадлежите к тем, кто умрет со мной. У каждого из нас есть ампула с ядом. — Он протянул ампулу Ханне. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь из нас попал к русским в руки, и я не хочу, чтобы наши тела достались русским. Тела Евы и мое будут сожжены.

Ханна Райч свидетельствует, что во время разговора Гитлер являл собой трагикомическую картину: почти вслепую метался от стены к стене с бумагой в дрожащих руках; затем внезапно останавливался, садился за стол, передвигал по карте флажки, обозначавшие несуществовавшие армии. «Полностью распавшийся человек», — констатировала Райч.

27 апреля. Распад личности и умопомрачение не помешали Гитлеру отдать приказ об открытии шлюзов на реке Шпрее и затоплении станции метро, когда он узнал о том, что советские войска проникли в берлинское метро. Выполнение приказа привело к гибели находившихся в метро тысяч людей: раненых немецких солдат, женщин и детей.

29 апреля. Геббельс и Борман в качестве свидетелей присутствуют на бракосочетании Гитлера и Евы Браун. Процесс проходит в соответствии с законом: составляется брачный контракт и совершается обряд венчания. Свидетели, а также Кребс, жена Геббельса, адъютанты Гитлера генерал Бургдорф и полковник Белов, секретарши и повариха приглашены на празднование свадьбы. После небольшого застолья Гитлер уединяется, чтобы составить завещание.

30 апреля. Наступает последний день фюрера. После обеда по приказу Гитлера его личный шофер штандартенфюрер СС Кемпка доставляет в сад имперской канцелярии канистры с 200 литрами бензина. В комнате для совещаний Гитлер и Ева Браун прощаются с пришедшими сюда Борманом, Геббельсом, Бургдорфом, Кребсом, Аксманом, с секретаршами фюрера Юнге и Вайхельт. Затем все, кроме Гитлера и его жены, выходят в коридор.

Дальнейшие события излагаются в двух основных версиях.

Согласно первой версии, основанной на показаниях личного камердинера Гитлера Линге, фюрер и Ева Браун выстрелили в себя в 15.30 минут. Когда Линге и Борман вошли в комнату, Гитлер якобы сидел на софе в углу, на столике перед ним лежал револьвер, из его правого виска текла кровь. Мертвая Ева Браун, находившаяся в другом углу, уронила свой револьвер на пол.

Другая версия (принятая почти всеми историками) гласит: Гитлер и Ева Браун отравились цианистым калием. Перед своей смертью Гитлер также отравил двух любимых овчарок.

По приказу Бормана тела умерших были завернуты в одеяла, вынесены во двор, политы бензином и сожжены в воронке от снаряда. Правда, горели они плохо, и, в конце концов, полусожженные трупы эсесовцы закопали в землю.

Тела Гитлера и Евы Браун были обнаружены красноармейцем И.Д.Чураковым 4 мая, но почему-то целых 4 дня пролежали без освидетельствования. Они были доставлены для осмотра и идентификации в один из берлинских моргов 8 мая 1945 г. Внешний осмотр давал основания предполагать, что обгоревшие трупы мужчины и женщины — это останки Адольфа Гитлера и Евы Браун. Но, как известно, у фюрера и его любовницы имелось несколько двойников, и потому советские военные власти хотели провести тщательное расследование.

Вопрос о том, был ли доставленный в морг человек действительно Гитлером, до сих пор волнует исследователей. Вот, что рассказывает об обстоятельствах дела один из них:

«Труп мужчины находился в деревянном ящике длиной 163 см, шириной и высотой соответственно 55 и 53 см.

На трупе был обнаружен обгоревший по краям кусок трикотажной материи желтоватого цвета, похожий на рубашку.

Ввиду того, что труп был обуглен в значительной степени, судить о возрасте и росте можно было только предположительно: около 50–60 лет. Рост — 165 см.»

При жизни Гитлер неоднократно обращался к своему стоматологу, о чем свидетельствовало большое количество пломб и золотых коронок на сохранившихся участках челюстей.

Они были изъяты и переданы в отдел СМЕРШ-3[19] Ударной армии.

Из протокола допроса стоматолога К.Гайзерман усматривалось, что челюсти принадлежали именно фюреру. 11 мая 1945 г. Гайзерман подробно описала анатомические данные ротовой полости Гитлера, которые совпали с результатами исследования, проведенного 8 мая. Но все же, на наш взгляд, нельзя полностью исключить заведомую игру со стороны тех, кто мог стоять за ней.

На значительно измененном огнем теле видимых признаков тяжелых смертельных повреждений или заболеваний обнаружено не было.

Но в полости рта была найдена раздавленная стеклянная ампула. От трупа исходил запах горького миндаля. Такие же ампулы были обнаружены при вскрытии еще 10 трупов приближенных Гитлера.

Было установлено, что смерть наступила в результате отравления цианистыми соединениями.

В этот же день производилось вскрытие трупа женщины, «предположительно», как сказано в актах, принадлежавшего жене Гитлера — Еве Браун.

Также сложно было установить возраст: между 30 и 40 годами. Рост около 150 см.

Идентифицировать труп можно было тоже только по золотому мостику нижней челюсти.

Но иными, по-видимому, были причины смерти: несмотря на то, что во рту была разломанная стеклянная ампула и от трупа тоже исходил запах горького миндаля, в грудной клетке были обнаружены следы осколочного ранения и 6 мелких металлических осколков.

Исследование останков Гитлера и Браун производилось военными советскими судебно-медицинскими экспертами и патологоанатомами; на сегодняшний день все они умерли, и потому трудно (практически невозможно) узнать судьбу останков Гитлера. Писательница Елена Ржевская, которая во время войны была переводчицей 1-го Белорусского фронта, в книге «Была война…» пишет, что эти останки отправили в Москву. Однако отыскать их следы в СССР до сих пор никому не удалось.


ГЛИНКА Михаил Иванович (1804–1857) — русский композитор, родоначальник русской классической музыки. Глинка как будто предчувствовал свою довольно раннюю смерть. Сестра его свидетельствует: «Он так боялся смерти, что до смешного ограждал себя от всяких малостей…» Весной 1856 года Глинка отправился в заграничное путешествие, из которого вернулся уже не на земную, а на небесную родину. Жил он в Берлине. Последнее письмо родные Глинки получили от него 15 января 1857 г. Он писал:

«…9 января исполнили в Королевском дворце известное трио из «Жизни за царя»… Оркестром управлял Мейербер, и надо сознаться, что он отличнейший капельмейстер во всех отношениях. Я также был приглашен во дворец… Если не ошибаюсь, полагаю, что я первый русский, достигший подобной чести… У меня сильная простуда или грипп, а время мерзкое, просто ничего не видать от тумана и снега…».

Затем от Глинки долго не было известий, а 12 февраля пришло сообщение, что композитор скончался 3 февраля в 5 часов утра на руках у чужих людей. Никто из них даже не подумал известить родных телеграммой. Тело его распорядились похоронить в Берлине, но усилиями родных в мае того же года гроб перевезли на пароходе в Россию.


ГОГОЛЬ Николай Васильевич (1809–1852) — русский писатель. Современники говорят, что последние год-полтора жизни его мучил страх смерти. Этот страх умножился, когда 26 января 1852 умерла Екатерина Хомякова, сестра поэта Н.М.Языкова, с которой Гоголь дружил. Умерла она от брюшного тифа, будучи при этом беременной. Лечивший Гоголя доктор А.Т.Тарасенков говорит, что «смерть ее не столько поразила мужа и родных, как поразила Гоголя… Он, может быть, впервые здесь видел смерть лицом к лицу…» О том же пишет и А.П.Анненков: «…Лицезрение смерти ему было невыносимо». На панихиде, вглядываясь в лицо умершей, Гоголь, по словам А.С.Хомякова, сказал: «Все для меня кончено…» «На похороны он не явился, сославшись на болезнь и недомогание нервов. Он сам отслужил по покойной панихиду в церкви и поставил свечу. При этом он помянул, как бы прощаясь с ними, всех близких его сердцу, всех отошедших из тех, кого любил. «Она как будто в благодарность привела их всех ко мне, — сказал он Аксаковым, — мне стало легче». И, немного задумавшись, добавил: «Страшна минута смерти». «Почему же страшна? — спросили его, — только бы быть уверену в милости Божией к страждущему человеку, и тогда отрадно думать о смерти». Он ответил: «Но об этом надобно спросить тех, кто перешел через эту минуту.

За десять дней до смерти Гоголь, находясь в мучительном душевном кризисе, сжег рукопись второго тома поэмы (романа) «Мертвые души» и ряд других бумаг.

«Надобно уж умирать, — сказал он после этого Хомякову, — я уже готов, и умру…»

Он уже почти ничего не принимал из рук стоявшего бессменно у его изголовья Семена[20] (после сожжения Гоголь перебрался на кровать и более не вставал), только теплое красное вино, разбавленное водой…

Его лечили. Ему лили на голову холодную воду («матушка, что они со мной делают?»),[21] он просил не трогать его, говорил, что ему хорошо и он хочет скорее умереть. Его насильно раздевали, опускали в ванну, обматывали мокрыми полотенцами, сажали ему на нос пиявок. Он стонал, звал кого-то и просил подать ему лестницу, но это было уже в ночь накануне смерти.

Обеспокоенный хозяин дома созвал консилиум, все имевшиеся тогда в Москве известные врачи собрались у постели Гоголя. Он лежал, отвернувшись к стене, в халате и сапогах и смотрел на прислоненную к стене икону Божьей матери. Он хотел умереть тихо, спокойно. Ясное сознание, что он умирает, было написано на его лице. Голоса, которые он слышал перед тем, как сжечь второй том, были голосами оттуда — такие же голоса слышал его отец незадолго до смерти. В этом смысле он был в отца. Он верил, что должен умереть, и этой веры было достаточно, чтоб без какой-либо опасной болезни свести его в могилу.

А врачи, не понимая причины его болезни и ища ее в теле, старались лечить тело. При этом они насиловали его тело, обижая душу этим насилием, этим вмешательством в таинство ухода. То был уход, а не самоубийство, уход сознательный, бесповоротный… Жить, чтобы просто жить, чтоб тянуть дни и ожидать старости, он не мог. Жить и не писать (а писать он был более не в силах), жить и стоять на месте значило для него при жизни стать мертвецом…

Муки Гоголя перед смертью были муками человека, которого не понимали, которого вновь окружали удивленные люди, считавшие, что он с ума сошел, что он голодом себя морит, что он чуть ли не задумал покончить с собой. Они не могли поверить в то, что дух настолько руководил им, что его распоряжения было достаточно, чтоб тело беспрекословно подчинилось.

Врачи терялись в догадках о диагнозе, одни говорили, что у него воспаление в кишечнике, третьи — что тиф, четвертые называли это нервической горячкой, пятые не скрывали своего подозрения в помешательстве.

Собственно, и обращались с ним уже не как с Гоголем, а как с сумасшедшим, и это было естественным завершением того непонимания, которое началось еще со времен «Ревизора». Врачи представляли в данном случае толпу, публику, которая не со зла все это делала, но от трагического расхождения между собой и поэтом, который умирал в ясном уме и твердой памяти.

В начале 1852 года Гоголь писал Вяземскому: надо оставить «завещанье после себя потомству, которое так же должно быть нам родное и близкое нашему сердцу, как дети близки сердцу отца (иначе разорвана связь между настоящим и будущим)…» Он думал об этой связи, и смерть его — странная, загадочная смерть — была этой связью, ибо Гоголь в ней довел свое искание до конца. Если ранее винили его в лицемерии, в ханжестве, называли Тартюфом, то тут уже никакого лицемерия не было.

Возвышение Гоголя было подтверждено этим последним его поступком на земле.

В восемь часов утра 21 февраля 1852 года дыхание его прекратилось.

Гоголя похоронили в Даниловом монастыре, но, как потом оказалось, ему пришлось умереть дважды и второй раз воистину ужасно — под землей, в темноте и тесноте гроба. При перезахоронении праха Гоголя обнаружили, что обшивка гроба изнутри была вся изорвана! Это значит, что похоронили писателя живым — в состоянии летаргического сна. Именно этого он боялся всю жизнь и не раз предупреждал о том, чтобы его не хоронили поспешно, пока не убедятся в том, что он действительно умер, а не заснул летаргическим сном.

Увы! предупреждение не помогло.


ГОДУНОВ Борис Федорович (1552–1605) — русский царь. Годунов умер в разгар борьбы с претендовавшим на русский престол Лжедмитрием I (беглым диаконом Григорием Отрепьевым). Возможно, смерть Годунова приблизила напряжение этой борьбы.

«Борису исполнилось 53 года от рождения, — пишет Н.М.Карамзин, — в самых цветущих летах мужества имел он недуги? особенно жестокую подагру, и легко мог, уже стареясь, истощить свои телесные силы душевным страданием. Борис 13 апреля, в час утра, судил и рядил с вельможами в думе, принимал знатных иноземцев, обедал с ними в Золотой палате и, едва встав из-за стола, почувствовал дурноту: кровь хлынула у него из носу, ушей и рта; лилась рекою; врачи, столь им любимые, не могли остановить ее. Он терял память, но успел благословить сына на государство Российское, восприять ангельский образ с именем Боголепа и чрез два часа испустил дух в той же храмине, где пировал с боярами и иноземцами…»

Приводя столь короткий рассказ, историк с горечью говорит о том, что

«потомство не знает ничего более о сей кончине, разительной для сердца. Кто не хотел бы видеть и слышать Годунова в последние минуты такой жизни — читать в его взорах и в душе, смятенной внезапным наступлением вечности? Пред ним был трон, венец и могила; супруга, дети, ближние, уже обреченные жертвы судьбы; рабы неблагодарные, уже с готовою изменою в сердце; пред ним и святое знамение христианства: образ того, кто не отвергает, может быть, и позднего раскаяния!..»

Молчание современников, сожалеет Карамзин, подобно непроницаемой завесе, скрыло подробные обстоятельства смерти царя.

Далее историк говорит о распространенной одно время версии:

«Уверяют, что Годунов был самоубийцею, в отчаянии лишив себя жизни ядом; но обстоятельства и род его смерти подтверждают ли истину сего известия? И сей нежный отец семейства, сей человек, сильный духом, мог ли, спасаясь ядом от бедствия, малодушно оставить жену и детей на гибель почти несомнительную? И торжество самозванца [Лжедмитрия] было ли верно, когда войско еще не изменяло царю делом; еще стояло, хоть и без усердия, под его знаменами? Только смерть Борисова решила успех обмана; только изменники явные и тайные, могли желать, могли ускорить ее — но всего вероятнее, что удар, а не яд прекратил бурные дни Борисовы.»


ГОРЬКИЙ Алексей Максимович (псевдоним; настоящая фамилия Пешков) (1868–1936) — русский советский писатель, символ социалистического реализма. Смерть Горького уже несколько десятилетий является предметом споров и домыслов. Начало этому было положено вскоре после кончины писателя, когда лечивших его врачей Д.Д.Плетнева, Л.Г.Левина, И.Н.Казакова обвинили в том, что они отравили флагмана пролетарской литературы шоколадными конфетами с ядовитой начинкой. «Я признаю себя виновным в том, — показал на процессе Левин, — что я употреблял лечение, противоположное характеру болезни…. Я причинил преждевременную смерть Максиму Горькому и Куйбышеву». Нечто подобное говорили и другие врачи, которым инкриминировалось не только убийство писателя… Впрочем, все по порядку.

В конце мая 1936 г. Горький серьезно заболел. Случилось это так. 27 числа он вернулся из Тессели в Москву и на другой день отправился к себе на дачу в Горки. По дороге машина заехала на Новодевичье кладбище — Горький хотел навестить могилу своего сына Максима. День был холодный, ветреный. А вечером, как вспоминает медсестра О.Д.Черткова, Горькому стало не по себе. Поднялась температура, появились слабость, недомогание…

Болезнь развивалась стремительно. Очевидцы отмечают, что уже 8 июня Горький находился на пороге смерти.

Е.П.Пешкова:

«Состояние Алексея Максимовича настолько ухудшилось, что врачи предупредили нас, что близкий конец его неизбежен и дальнейшее их вмешательство бесполезно. Предложили нам войти для последнего прощания…

Алексей Максимович сидит в кресле, глаза его закрыты, голова поникла, руки беспомощно лежат на коленях.

Дыхание прерывистое, пульс неровный. Лицо, уши и пальцы рук посинели. Через некоторое время началась икота, беспокойные движения руками, которыми он точно отодвигал что-то, снимал что-то с лица.

Один за другим тихонько вышли из спальни врачи.

Около Алексея Максимовича остались только близкие: я, Надежда Алексеевна,[22] Мария Игнатьевна Будберг (секретарь Алексея Максимовича в Сорренто),[23] Липа (О.Д.Черткова — медсестра и друг семьи), П.П.Крючков — его секретарь, И.Н.Ракицкий — художник, ряд лет живший в семье Алексея Максимовича…

После продолжительной паузы Алексей Максимович открыл глаза.

Выражение их было отсутствующим и далеким. Точно просыпаясь, он медленно обвел всех нас взглядом, подолгу останавливаясь на каждом из нас, и с трудом, глухо, раздельно, каким-то странно-чужим голосом произнес: — Я был так далеко, откуда так трудно возвращаться…»

Рассказ, записанный со слов М.И.Будберг, за исключением нескольких моментов, подтверждает сказанное выше:

«8 июня доктора объявили, что ничего сделать больше не могут. Горький умирает… В комнате собрались близкие… Горького посадили в кресло. Он обнял Марию Игнатьевну и сказал: «Я всю жизнь думал, как бы мне изукрасить этот момент. Удалось ли мне это?» — «Удалось», — ответила Мария Игнатьевна. — «Ну и хорошо!» Он трудно дышал, редко говорил, но глаза оставались ясные. Обвел всех присутствующих и сказал: «Как хорошо, что только близкие (нет чужих)». Посмотрел в окно — день был серенький — и сказал Марии Игнатьевне: «А как-то скучно». Опять молчание. К.П.[Пешкова] спросила: «Алексей, скажи, чего ты хочешь?» Молчание. Она повторила вопрос. После паузы Горький сказал: «Я уже далеко от вас и мне трудно возвращаться». Руки и уши его почернели. Умирал. И, умирая, слабо двигал рукой, как прощаются при расставании».

И тут вдруг произошло чудо, о котором пишут все очевидцы. Позвонили и сказали, что навестить Горького едут Сталин, Молотов и Ворошилов. И Горький ожил! Совсем как в средневековых легендах, когда прикосновение или взгляд исцеляли недужных. Правда, здесь «чуду» способствовала лошадиная доза камфоры, вспрыснутая Горькому для поддержки сил и достойной встречи с вождем. И писатель ободрился настолько, что заговорил с прибывшим руководителем СССР о женщинах-писательницах, о французской литературе.

— О деле поговорим, когда вы поправитесь, — перебил его Сталин.

— Ведь столько работы… — продолжал Горький.

— Вот видите, — Сталин укоризненно покачал головой, — работы много, а вы вздумали болеть, поправляйтесь скорее! — И после паузы спросил: — А, может быть, в доме найдется вино? Мы бы выпили за ваше здоровье по стаканчику…

Вино, разумеется, нашлось.

Горький только пригубил его. То ли визит Сталина вдохнул в него силы, то ли у организма были исчерпаны еще не все ресурсы, но писатель прожил после этого еще 10 дней.

В рассказе о смерти Горького очевидцы также сходятся в главных деталях. П.П.Крючков говорит, что Горький врачам не верил. Знал, что умирает. После 8-го сказал про врачей: «Однако они меня обманули». Был уверен с первого дня, что у него не грипп (как ему говорили), а воспаление легких. «Врачи ошибаются. Я по мокроте вижу, что воспаление легких. Надо в этом деле самому разобраться. После 8-го изо дня в день менялась картина. Периоды улучшения сменялись новыми и новыми припадками. Жил только кислородом (150 подушек кислорода). О смерти говорил Тимоше: «Умирать надо весной, когда все зелено и весело». Говорил Липе: «Надо сделать так, чтобы умирать весело». Верил только Сперанскому.[24] Когда количество врачей увеличилось, говорил: «Должно быть, дело плохо — врачей прибыло…» 10-го приезжал ночью Сталин и др. (Во второй раз! — А.Л.) Их не пустили. Оставили записку. Смысл ее таков: «Приезжали проведать, но ваши «эскулапы» не пустили»… Сталин и K° приезжали еще 12-го. Алексей Максимович опять говорил, как здоровый, о положении французских крестьян.

Все время был в своей спальне. Сидел на кровати, а не лежал. Иногда его приподнимали. Однажды он сказал: «Точно вознесение!» (когда его приподняли за руки).

Впрыскивания были болезненны, но он не жаловался. Только в один из последних дней сказал чуть слышно: «Отпустите меня» (умереть). И второй раз — когда уже не мог говорить — показывал рукой на потолок и двери, как бы желая вырваться из комнаты.

Рассказ П.П.Крючкова дополняет О.Д.Черткова:

«Однажды ночью он проснулся и говорит: «А знаешь, я сейчас спорил с Господом Богом. Ух, как спорил. Хочешь расскажу?» А мне неловко было его расспрашивать…

16-го [июня] П.П.Крючков, присутствовавший при вскрытии, тоже говорил, что «состояние легких оказалось ужасное. Оба легких почти целиком «закостенели», равно как и бронхи. Чем жил, как дышал — непонятно. Доктора даже обрадовались, что состояние легких оказалось в таком плохом состоянии. С них снималась ответственность».

Нет, ответственность с них никто не снял. Позднее их все же обвинили — сначала в некомпетентности, а потом в прямом злоумышлении.

В принципе, большинство свидетельств говорит все-таки о том, что Горький умер от воспаления легких. Но нельзя отбрасывать и факты, говорящие в пользу версии об отравлении. Для объективности приведем их тоже.

1. В доме умирающего писателя зачем-то сшивался глава ГПУ. О.Д.Черткова, например, говорит, что когда Сталин посетил Горького, то в столовой увидел Г.Г.Ягоду. «А этот зачем здесь болтается? — якобы спросил Сталин. — Чтобы его здесь не было…» Может быть, Сталин боялся, что Ягода, слишком ревносто выполняя указание об отравлении, даст повод для нежелательных слухов.

2. Несмотря на плохие легкие, Горький был физически очень вынослив. В.Ф.Ходасевич, одно время близко знавший Горького, и отмечавший, что «была связь между его последней болезнью и туберкулезным процессом, который у него обнаружился в молодости», далее писал: «Но этот процесс был залечен лет сорок тому назад, и если напоминал о себе кашлем, бронхитами и плевритами, то все же не в такой степени, как об этом постоянно писали и как думала публика. В общем он был бодр, крепок — недаром и прожил до шестидесяти восьми лет». А П.П.Крючков свидетельствует, что у Горького было прекрасное сердце, которое на протяжении минуты выдерживало скачки от 60 до 160 ударов.

3. И Г.Г.Ягода, и врачи, лечившие Горького, были уничтожены — возможно, как нежелательные свидетели. (Ягода, конечно, был уничтожен и в связи с другими «скользкими» делами).

4. Сразу после смерти тело Горького было врачами «распотрошено». По рассказу П.П.Крючкова, когда он вошел в комнату, то увидел распластанное, окровавленное тело, в котором копошились врачи. Потом стали мыть внутренности. Зашили разрез кое-как простой бечевкой… Мозг положили в ведро, чтобы доставить в Институт мозга. У П.П.Крючкова осталось убеждение: если бы Горького не лечили, а оставили в покое, он, может быть, и выздоровел бы.

5. Советское правительство (то есть фактически Сталин) решило кремировать Горького. Е.П.Пешковой, которая просила Сталина выделить ей хотя бы частичку пепла для захоронения в одной могиле с сыном писателя Максимом, было в этом отказано — и отказано не через кого-нибудь, а через Ягоду.

6. На судебном процессе Ягоды, арестованного в апреле 1937 г., его секретарь Буланов показал, что Ягода имел особый шкаф ядов, откуда по мере надобности извлекал драгоценные флаконы и передавал их своим агентам с соответствующими инструкциями. Л.Д.Троцкий пишет, что

«в отношении ядов начальник ГПУ, кстати сказать, бывший фармацевт, проявлял исключительный интерес. В его распоряжении состояло несколько токсикологов, для которых он воздвиг особую лабораторию, причем средства на нее отпускались неограниченно и без контроля. Нельзя, разумеется, ни на минуту допустить, чтоб Ягода соорудил такое предприятие для своих личных потребностей. Нет, и в этом случае он выполнял официальную функцию. В качестве отравителя он был, как и старуха Локуста при дворе Нерона, instrumentuni reghi.[25] Он лишь далеко обогнал свою темную предшественницу в области техники!

Рядом с Ягодой на скамье подсудимых сидели четыре кремлевских врача, обвинявшихся в убийстве Максима Горького и двух советских министров».

Далее Троцкий излагает свои соображения в пользу версии об убийстве. Он не считает, что врачей оклеветали — по его мнению, они все-таки совершили отравление по приказу Ягоды. Но почему Сталину нужно было убивать буревестника пролетариата? Вот как это аргументирует Троцкий:

«Максим Горький не был ни заговорщиком, ни политиком. Он был сердобольным стариком, заступником за обиженных, сентиментальным протестантом. Такова была его роль с первых дней октябрьского переворота. В период первой и второй пятилетки голод, недовольство и репрессии достигли высшего предела. Протестовали сановники, протестовала даже жена Сталина Аллилуева. В этой атмосфере Горький представлял серьезную опасность. Он находился в переписке с европейскими писателями, его посещали иностранцы, ему жаловались обиженные, он формировал общественное мнение. Никак нельзя было его заставить молчать. Арестовать его, выслать, тем более расстрелять — было еще менее возможно. Мысль ускорить ликвидацию больного Горького «без пролития крови» через Ягоду должна была представиться при этих условиях хозяину Кремля как единственный выход…»

Получив поручение, Ягода обратился к «своим» врачам. Он ничем не рисковал. Отказ был бы, по словам Левина, «нашей гибелью, т. е. гибелью моей и моей семьи».

«От Ягоды спасения нет. Ягода не отступит ни перед чем, он вас вытащит из-под земли».

Почему однако авторитетные и заслуженные врачи Кремля не жаловались членам правительства, которых они близко знали как своих пациентов? В списке больных у одного доктора Левина значились 24 высоких сановника, сплошь членов Политбюро и Совета Народных Комиссаров! Разгадка в том, что Левин, как и все в Кремле и вокруг Кремля, отлично знал, чьим агентом является Ягода. Левин подчинился Ягоде, потому что был бессилен сопротивляться Сталину.

О недовольстве Горького, о его попытке вырваться за границу, об отказе Сталина в заграничном паспорте в Москве знали и шушукались. После смерти писателя сразу возникли подозрения, что Сталин слегка помог разрушительной силе природы. Процесс Ягоды имел попутной задачей очистить Сталина от этого подозрения. Отсюда повторные утверждения Ягоды, врачей и других обвиняемых, что Горький был «близким другом Сталина», «доверенным лицом», «сталинцем», полностью одобрял политику «вождя», говорил с «исключительным восторгом» о роли Сталина. Если б это было правдой хоть наполовину, Ягода никогда не решился бы взять на себя умервщление Горького, и еще менее посмел бы доверить подобный план кремлевскому врачу, который мог уничтожить его простым телефонным звонком к Сталину.

И все-таки, несмотря на многие внешне убедительные аргументы, версия об отравлении Горького все-таки представляется маловероятной. Ведь последние годы Горький действительно полностью принял сталинскую политику — в том числе и политику репрессий. Вспомним хотя бы посещение им лагеря на Соловках и участие в путешествии по Беломорканалу. Вспомним его знаменитую крылатую фразу: «Если враг не сдается, его уничтожают». И в «исключительный восторг» Горький приходил очень часто по поводу явлений куда менее значительных, чем «гений всех народов». А зачем, спрашивается, Сталину нужно было трижды (sic!) в течение недели навещать больного писателя, если он уже отдал приказ об его уничтожении? Или это — пример изощренного, садистского развлечения? Сплошные вопросы.

В самый патетический момент история, как всегда, надевает на лицо непроницаемую маску. Ее подлинное выражение мы должны угадывать интуитивно.


ГУМИЛЕВ Николай Степанович (1886–1921) — русский поэт, лидер акмеистов, первый муж Анны Ахматовой.

О смерти Гумилев думал всегда. Известно, например, что в возрасте 11 лет он попытался покончить жизнь самоубийством. Поэтесса Ирина Одоевцева вспоминает большой монолог о смерти, который произнес перед ней Гумилев в рождественский вечер 1920 г.

«— Я в последнее время постоянно думаю о смерти. Нет, не постоянно, но часто. Особенно по ночам. Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая, — трагична. Ведь она неизбежно кончается смертью. Ведь как ни ловчись, как ни хитри, а умереть придется. Все мы приговорены от рождения к смертной казни. Смертники. Ждем — вот постучат на заре в дверь и поведут вешать. Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул. Как кого. Я конечно самонадеянно мечтаю, что Умру я не на постели. При нотариусе и враче…

Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь. Ее не избежать. Единственное равенство людей — равенство перед смертью. Очень банальная мысль, а меня все-таки беспокоит. И не только то, что я когда-нибудь, через много-много лет, умру, а и то, что будет потом, после смерти. И будет ли вообще что-нибудь? Или все кончается здесь на земле: «Верю, Господи, верю, помоги моему неверию…»

Через полгода с небольшим после этого разговора Гумилев был арестован органами ГПУ за участие в «контрреволюционном заговоре» (так называемое Таганцевское дело). Накануне ареста 2 августа 1921 г., встретившись днем с Одоевцевой, Гумилев был весел и доволен.

— Я чувствую, что вступил в самую удачную полосу моей жизни, — говорил он. — Обыкновенно я, когда влюблен, схожу с ума, мучаюсь, терзаюсь, не сплю по ночам, а сейчас я весел и спокоен.

Последним, кто видел Гумилева перед арестом, был Владислав Ходасевич. Они оба жили тогда в «Доме Искусств» своего рода гостинице, коммуне для поэтов и ученых.

«В среду, 3-го августа, мне предстояло уехать, — вспоминает В.Ходасевич. — Вечером накануне отъезда пошел я проститься кое с кем из соседей по «Дому Искусств». Уже часов в десять постучался к Гумилеву. Он был дома, отдыхал после лекции.

Мы были в хороших отношениях, но короткости между нами не было… Я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему, как будто бы, и вообще несвойственную. Мне нужно было еще зайти к баронессе В.И.Икскуль, жившей этажом ниже. Но каждый раз, когда я подымался уйти, Гумилев начинал упрашивать: «Посидите еще». Так я и не попал к Варваре Ивановне, просидев у Гумилева часов до двух ночи. Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Федоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго — «по крайней мере до девяноста лет». Он все повторял:

— Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше. До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня:

— Вот, мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю — и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете.

И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги, и как он будет выступать «молодцом».

Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда наутро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилева, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил мне, что ночью Гумилева арестовали и увезли.»

Обстоятельства смерти Гумилева до сих пор вызывают споры.

«О том, как Гумилев вел себя в тюрьме и как погиб, мне доподлинно ничего не известно, — пишет Одоевцева. — Письмо, присланное им из тюрьмы жене с просьбой прислать табаку и Платона, с уверениями, что беспокоиться нечего, «я играю в шахматы», приводилось много раз.

Остальное — все только слухи.

По этим слухам, Гумилева допрашивал Якобсон — очень тонкий, умный следователь. Он якобы сумел очаровать Гумилева или, во всяком случае, внушить ему уважение к своим знаниям и доверие к себе. К тому же, что не могло не льстить Гумилеву, Якобсон прикинулся — а может быть и действительно был — пламенным поклонником Гумилева и читал ему его стихи наизусть.

1 сентября 1921 г. в газете «Петроградская правда» было помещено сообщение ВЧК «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти» и список расстрелянных участников заговора в количестве 61 человека. Среди них тринадцатым в списке значился

«Гумилев, Николай Степанович, 33 лет, бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии «Издательства Всемирной литературы», беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».

В марте 1922 г. петроградский орган «Революционное дело» сообщил такие подробности о казни участников дела профессора Таганцева:

«Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской железной дороги.[26] Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму и по яме была открыта стрельба.

На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей.»

Георгий Иванов приводит рассказ Сергея Боброва (в пересказе М.Л.Лозинского) о подробностях расстрела Гумилева:

«— Да… Этот ваш Гумилев… Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук (т. е. от чекистов, членов расстрель-ной команды. — А.Л.). Улыбался, докурил папиросу… Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает…»

В конце 1980-х годов в СССР вспыхнула дискуссия о гибели Гумилева. Юрист в отставке Г.А.Терехов сумел посмотреть дело Гумилева (все дела такого рода обычно засекречены) и заявил, что с юридической точки зрения вина поэта заключалась только в том, что он не донес органам советской власти о предложении вступить в заговорщицкую офицерскую организацию, от чего он категорически отказался. Никаких других обвинительных материалов в том уголовном деле, по материалам которого осужден Гумилев, нет. А это значит, что с Гумилевым поступили вне закона, так как по уголовному кодексу РСФСР того времени (статья ЗЗ) он подлежал лишь небольшому тюремному заключению (сроком от 1 до 3 лет) либо исправительным работам (до 2 лет).

Мнение Г.А.Терехова оспорил Д.Фельдман, указав, что наряду с уголовным кодексом, могло быть применено постановление о красном терроре, принятое Советом Народных Комиссаров 5 сентября 1918 г., где говорилось, что «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам.

Если принять во внимание этот декрет о терроре, то становится ясным, почему могли расстрелять Гумилева всего лишь за недонесение. Судя по постановлению о расстреле, многие «участники» заговора (в том числе 16 женщин!) были казнены за куда меньшие «преступления». Их вина характеризовалась такими, например, выражениями: «присутствовал», «переписывал», «знала», «разносила письма», «обещал, но отказался исключительно из-за малой оплаты», «доставлял организации для передачи за границу сведения о… музейном деле», «снабдил закупщика организации веревками и солью для обмена на продукты».

Остается добавить, что Гумилев, как и многие поэты, оказался пророком. В стихотворении «Рабочий» (из книги «Костер», вышедшей в июле 1918 г.) он написал:

Он стоит пред раскаленным горном, Невысокий, старый человек. Взгляд спокойный кажется покорным От миганья красноватых век. Все его товарищи заснули, Только он один еще не спит: Все он занят отливаньем пули, Что меня с землею разлучит. Пуля, им отлитая, просвищет Над седою, вспененной Двиной, Пуля, им отлитая, отыщет Грудь мою, она пришла за мной…

Единственное, что не угадал Гумилев, — это название реки. В Петрограде течет не Двина, а Нева.


ГУС Ян (1371–1415) — чешский священник и богослов, идеолог чешской Реформации. В 1410 г. Гуса отлучили от католической церкви, а в 1412 г., после выступления против продажи индульгенций, он был вынужден покинуть Прагу. Два года выступал он с проповедями в Южной Чехии, пока в конце 1414 г. его не вызвали на церковный собор в Констанце. Там, на соборе, Гус в открытой дискуссии надеялся защитить свое учение. Но до Констанцы он не добрался. Несмотря на охранную грамоту короля Сигизмунда I, Гус был схвачен и брошен в тюрьму. Его долго склоняли к отречению от его убеждений. Сигизмунд I, пытаясь-таки спасти Гуса, послал к нему четырех епископов вместе с панами Яном из Хлума и Вацлавом из Дубы. Паны эти были близкими друзьями Гуса, но они не стали уговаривать его совершить предательство по отношению к собственным взглядам. Напротив, пан Ян из Хлума сказал:

— Магистр Ян, мы миряне и не слишком-то учены, но если ты чувствуешь себя на неверном пути и виновным хоть в немногом из того, в чем обвиняет тебя этот собор, не стыдись отступиться и отречься от этого. Если же твоя совесть говорит тебе, что ты не повинен в этом, не делай ничего против совести, не солги пред лицом Божьим, но лучше до смерти стой за ту правду, которую познал ты из закона Божьего.

В ответ Гус заплакал и тихо ответил:

— Пан Ян, знай твердо — если б было мне ведомо, что я когда-нибудь что-либо еретическое писал, учил или проповедовал против закона Божьего и святой церкви, я был бы готов с покорностью отречься от этого. Бог свидетель!

Гус не отрекся, и семь епископов совершили над ним обряд лишения священнического сана, после чего передали для казни в руки светских властей.

На голову Гуса, в знак того, что он еретик, надели бумажную корону с нарисованными фигурками чертей и с надписью на латыни: «Ессе heresiarcha!» («Се — ересиарх!»), сопровождая это проклятием: «Вручаем душу твою дьяволам», на что Гус спокойно возразил: «Я же вручаю, ее воплощению добра, Господу Иисусу Христу».

Один из друзей осужденного реформатора некий Петр из Младоневиц оставил подробное свидетельство о последнем дне (6 июля 1415 г.) жизни Гуса, озаглавленное: «Страсти магистра Яна Гуса».

«Идя на смерть, — рассказывает Петр, — он говорил тем, кто шел рядом, чтобы они не думали, будто он хочет принять смерть за ереси, в которых его ложно и несправедливо обвинили свидетели по наущению его смертельных врагов: «Ибо все время просил я доказательств из Писания, и того мне до сего времени не дали». Люди же из этого города (Констанца) были в доспехах, провожая его на смерть.

И когда он пришел на место, где должен был умереть, преклонил колени и, руки сложив и очи горе возведя, набожно молился. А паче псалом: «В руки Твоя, Господи, вручаю душу свою», неоднократно прочитал громко и радостно, так что стоящие рядом хорошо его слышать могли.

Место, на котором он был сожжен, представляет собой как бы деревенский луг…

Когда он так молился, некоторые миряне, стоявшие около, сказали: «Мы не знаем, какие вещи он до сих пор говорил или делал, но вот видим и слышим — святые слова говорит он и молится». Иные же сказали: «Поистине хорошо было бы дать ему исповедника». А один священник, сидя на коне в зеленом кафтане, красною тафтою подбитом, с манжетами раструбом, сказал: «Негоже слушать его, и исповедника нельзя ему дать, ибо еретик есть!» Преклонив колени, Гус продолжал молиться и только усмехнулся, когда с его головы упала позорная бумажная корона. Кто-то из наемников, стоявших около, сказал: «Возложите ее опять ему на голову, да сожгут его вместе с чертями, хозяевами его, которым он служил здесь».

Тогда, восстав от места сего по приказу палачей, высоким и ясным голосом, так что хорошо слышен был, так стал молиться: «Господи Иисусе Христе, готов я с любовью и покорностью принять сию жестокую и ужасную смерть за светлое твое Писание и за то, что проповедовал святое слово твое; прости же, прошу, всем врагам моим!» Тотчас его вокруг стали водить, а он увещевал их и всех просил не думать, будто он проповедовал, учил или придерживался какой-либо из тех ересей, что ему ложно приписывали. Еще просил дать ему говорить с тюремщиками его. И когда они приступили к нему, он благодарил их, говоря: «Спасибо вам, мои милые братья, за все доброе, что вы мне сделали, ибо были вы не только стражами моими, но и милыми братьями. И знайте, уповаю на Спасителя своего во имя же Его святого закона, хочу с любовию смерть сию принять, что с Ним буду царствовать». Так по-немецки сказал он им.

Тогда, сняв с него черный кафтан и оставив в одной рубашке, привязали его руками назад к какому-то толстому просверленному колу, стянули веревками в шести или семи местах: в первом — у щиколоток, во втором — под коленями, в третьем — над коленями, в четвертом — над чреслами, в пятом — у поясницы, в шестом — у пояса, в седьмом — под мышками, а руки связали сзади; кол же, с одного конца заостривши, в этот луг, в землю воткнули. И когда лицом его к восходу солнца обратили, некоторые из стоявших около сказали: «Поверните его лицом к западу, а не на восток, ибо он еретик!» И сделали так. Затем за шею привязали его к колу какой-то черной, сажею покрытой цепью, на ней бедняк один котелок свой над огнем вешал. А под ноги ему две вязанки дров положили. На ногах же еще были у него башмаки его и оковы. Тогда вокруг него со всех сторон уложили вязанки дров вперемежку с соломой, до самого живота и по самое горло.

И прежде чем поджечь, подъехали к нему императорский маршал, а с ним Клемов сын, в последний раз увещевая магистра жизнь свою во здравии сохранить и клятвенно отречься от учения своего и проповедей. Магистр же отвечал высоким и ясным голосом: «Бог свидетель, никогда я не учил тому и не проповедовал того, что мне несправедливо лжесвидетелями приписывается. Ибо первой целью моих проповедей, учения и сочинений и прочих всех деяний было только спасти людей от греха. И на правде этой, которую писал и проповедовал, которой учил я, взяв ее из закона Божьего и толкований святых докторов, готов с веселием умереть ныне…» Услышав это, маршал и Клемов сын хлопнули в ладоши и отъехали в сторону. И палачи его тотчас подожгли. И магистр Ян гласом великим запел: «Христос, сын Бога живаго, помилуй нас!» А в третий раз, когда пел: «Иже родился от Девы Марии», поднялся ветер и бросил ему пламя в лицо. Тогда он умолк, молясь про себя до тех пор, пока не испустил дух. А перед тем как умереть, тихо шевелил губами и качал головой, как человек, который скороговоркой три раза произносит: «Отче наш».

А когда вязанки дров, сгоревшие вокруг него, рассыпались, а тело еще на колу за шею держалось, будучи привязано цепью, тогда палачи, палками повалив тело вместе с колом в огонь, еще гораздо больше дров подбросили и, обходя кругом, кости палкой разбивали, чтобы быстрее горели. А найдя голову, палкой ее развалили. А сердце, найдя среди внутренностей, палку заостривши, особо на палку ту насадили. Сжигая его на сем вертеле, еще палкой били. Тем временем палач одежду его держал, а Клемов сын, узнав, что сия одежда магистра, приказал ему со всем прочим, что там было от Гуса, с кафтаном и с поясом в огонь бросить, говоря: «Чехи это святыней сочтут и почитать станут»; палачу же обещал сам заплатить.[27]

Сжегши все дотла, весь пепел с землею вместе довольно глубоко выкопали, на тележку насыпали и бросили в Рейн, текущий поблизости, желая память о нем навеки — поскольку это в их силах — изгладить из сердец его верных.»