"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 9

Лес близ Асталы

Дожди заканчивались — уже не сильные, так, морось. Во влажном воздухе постоянно мельтешила мошкара, норовя облепить все живое.

Маленький человек брел по бездорожью, обхватив себя руками. Не столько чтобы хоть как-то согреться — скорее хотелось унять дрожь внутреннюю. Нескладный и тощий — влажный вечерний холод пронизывал до костей, а на нем всего-то штаны, изодранные чуть не в клочья. Босые ноги были сбиты о камни и корни. И ничего с собой.

Он не знал куда идет, и ему было все равно. Временами хотелось лечь на землю и выть, кричать от боли и безнадежности. Тогда он ложился и выл… потом, повинуясь неведомому инстинкту, поднимался и брел дальше. В желудке давно было пусто, и никто не мог подсказать, где взять пищу. Порой он срывал тот или иной стебель или откапывал съедобные корешки — но объяснить, почему выбрал именно их, не сумел бы.

Он не знал, насколько ему везло. Ни один зверь не напал на его след… или же не был голоден. Невозможно в одиночку выжить такому, как он. Но он почему-то все еще оставался в живых.

Подросток, мальчишка. Длинные рыжие волосы, спутанные, в траве и земле, чуть вздернутый нос. А губы — обиженные, еще по-детски очерченные, словно говорили: «Ну почему? Что я сделал?»

«Эльо-дани умер»… в этих двух словах был весь его мир, пусть холодный и неуютный, мир, который обрушился в одночасье — когда погиб единственный, кого мальчик знал, если не считать молчаливых слуг. А сейчас подросток был неизвестно где и шел неизвестно куда….

Эльо-дани…мальчик сейчас не мог вспомнить его лица. Только платок, спадавший на плечи, скрывавший волосы…И пронзительный, немного безумный взгляд.

Мальчик никогда — сколько себя осознавал — не видел мира, кроме окрестностей древней полуразрушенной башни; разве что на пару десятков шагов отходил, и не знал ничего, кроме того, что рассказывал дани — а этого было ничтожно мало. Его ничему не учили, разве что мелочам. Он жил, чуть ли не как живет растение. Занимался несложной работой, хотя в его услугах и не нуждались особо. Мурлыкал под нос непонятно где слышанные песенки; вздрагивал, слыша окрик — прекрати, слишком громко!

Время от времени на дани находила странная разговорчивость — и тот часами рассказывал разные разности не столько мальчишке, сколько невидимому собеседнику. Но и за подобные крохи мальчик был благодарен. А потом забивался в щель между камнями и пытался понять услышанное.

Иногда дани приносил ветку дерева, цветок или гриб — но сейчас чужим было все. Покачивалась земля под ногами, а может, чудилось…

Другие слуги…их было трое, бессловесных, как тени, безымянных. Они тоже погибли. Он видел мертвые лица, слепые глаза…скорее бы это забыть. Он таки и не понял, что было тому причиной. И не мог прогнать от внутреннего взора красивое видение — нежное, полупрозрачное не то существо, не то длинное облако улетает к розовеющему горизонту, покачиваясь, изгибаясь. Только уверен был в одном — это существо-облако позвал дани. И оно откликнулось.

Мальчик шел и шел… ночь приближалась, хотя света было еще достаточно; становилось все холоднее. Влажный воздух, полный то терпких, то гнилостных запахов, шорохов, очень плотный, не позволял вдохнуть полной грудью. Под ноги мальчик не смотрел. Страшно было — то и дело по земле ползли огромные многоножки, мохнатые пауки или жуки с глянцевым пестрым панцирем. Вздрагивая, старался держаться подальше от лиан с листьями-ловушками, увенчанными шипами — человеку не могли причинить вред, но того, что они хищники, уже было довольно для страха.

Внезапно деревья расступились, тропа оборвалась, и он полетел вниз, упал в ледяную воду — течение было сильным, подхватило, ударило о камни.

Голодная река обрадовалась жертве, схватила мягкими губами, понесла вперед, собираясь раздробить добычу о камни-зубы дальше по течению. Он закричал, испугавшись, забился в воде, будто бабочка в паучьих сетях… бесполезно. Река охотилась… в отместку за рыб, которые люди вылавливали из ее берегов. Скоро, нахлебавшись воды и стукнувшись о камень, он потерял сознание.

Очнулся лежащим на камнях; волна подкрадывалась и отступала — течение выбросило его на берег. Пошевелился с трудом — все тело болит от ударов о камни, и зябко… на ветру было еще холоднее, а ветер над рекой резвился вовсю, обиженный, что лес не пускает его в свое сердце…

Лес высился вокруг. Сплошной стеной. Темные ветви покачивались, словно деревья надвигались на мальчика — и шептали, шептали что-то безнадежное и угрожающее.

Осознав наконец, в какую глушь он забрался, мальчик не смог сдержать слез. Собственные слезы испугали его — и он уже рыдал взахлеб, мокрый, дрожащий, жалкий.

Послышался то ли смех, то ли щелканье — и почти сразу из ветвей выглянула серебристо-черная мордочка зверя.

Мальчик увидел огромные желтые глазищи, заорал от страха и бросился бежать — и откуда силы взялись! Ему казалось, что любой, кто появился среди этой жуткой чащи, непременно накинется на него и сожрет. Бежал, не разбирая, куда, ветки хлестали по всему телу, лианы хватали за плечи и норовили спутать ноги. Зато согрелся немного. Стоило остановиться, перевести дыхание — появлялась та же любопытная мордочка, то ли на самом деле, то ли чудилось. Тогда мальчик шарахался в сторону и снова несся по лесу, не жалея ног, не соображая. Он прорывался через кусты, через тугие паучьи сети, скатывался в маленькие овражки…

В конце концов кончились силы — упал на землю, заслоняя голову руками. Почувствовал, что лежит на чем-то ровном, открыл один глаз, потом другой. Под мальчиком была дорога — сухая, глинистая, но довольно широкая. Насмешливое прищелкиванье не прекращалось, и в него вплелся стук копыт — совсем рядом.

Он поднял голову. Стук копыт сухими каплями, голоса. Он понял: всадники — люди…

Мальчик ощутил одновременно радость и страх. В его жизни было всего четыре человека — от них он не видел особого добра, хоть и зла не видел. Но по случайно оброненным фразам догадывался, как ужасно одни люди обращаются с другими. Тем паче с беспомощными, найденными вот так на дороге. Однако лес — это еще хуже. Там были чудовища — видимые и невидимые, желтоглазые, смеющиеся над ним, а еще были огромные пауки, хищные ящерицы, энихи и привидения.

Скоро увидел всадников. Верховые животные, лохматые, с узкой мордой и длинной шеей… он не знал про таких зверей. Зато люди, несомненно, были людьми… приближались восемь или десять человек, приближались, пока он лежал без сил и думал, остаться тут или попробовать уползти, скрыться в кустах. Слышался чей-то звонкий смех, голоса. Оборвались — его заметили.

Он поднялся с трудом, покачиваясь, растерянно оглядывая всадников.

Люди. Одетые в обычные штаны и распахнутые на груди безрукавки, словно не чувствуют холода; на шее широкие ожерелья побогаче и победнее. А эльо-дани и его слуги носили поверх штанов недлинные туники, и порой, когда было прохладно, набрасывали накидки-шионте…

Впереди ехали двое — человек еще молодой, с собранными в хвост черными волосами и резким недобрым лицом, словно из твердого дерева выточенным; лицо второго всадника было наполовину скрыто широкой полупрозрачной тканью, оттенком похожей на рассветные облака — складки ткани спускались на плечи.

— Эсса! — удивленно произнес второй грудным голосом. Похоже, человек этот был заметно младше первого всадника.

Мальчик молча смотрел на незнакомцев, невольно делая мелкие шажки к краю дороги. Заговаривать первым не следовало, но не удержался:

— Простите, эн-эльо, где я?

— Да нет, полукровка, — не отвечая, отозвался молодой человек. На нем не было ожерелья — только тяжелый с виду браслет у локтя. — Рыжий, и черты… Но их крысенок, судя по говору и штанам. Что этой твари понадобилось тут? Переговоры закончены.

Речь его несколько отличалась от привычной подростку — но понятной была вполне. А еще мальчишка заметил — хоть и сумерки приближались — что глаза у незнакомца янтарные, яркие настолько, что чуть ли не светятся. Взгляд хозяина, раздраженного появлением сора на чисто выметенном полу — кто посмел? Человек двинул везущего его зверя на мальчика.

Подросток отскочил в сторону, вскрикнув.

— Стоять!

Мальчик застыл, от испуга дыша прерывисто.

— Кто ты и откуда?

— Башня, старая… там, — найденыш ткнул пальцем куда то позади себя, — или не там… я не помню где, эльо…. я шел долго… — голос получился ломким, высоким.

Шорох прополз по верхушкам деревьев — словно лес посмеивался недоверчиво.

— И куда же? Зачем?

— Не знаю… я просто шел… заблудился.

— Не помнишь, значит. Конечно, такой дурачок, — почти ласково прищурился всадник. — Заблудился? И ты шел один, выжил в лесу? — и, неожиданно резко: — И северное посольство не встретил на этой дороге?

— Нет… Я не знаю, о чем ты говоришь… — мальчик вздрогнул, как от удара, растерянно оглядел остальных.

— Я помогу понять.

Подчиняясь его знаку, один из всадников спрыгнул с седла и шагнул к подростку, крепко ухватил за плечо.

— Но я не вру! — от ужаса голос мальчишки сорвался. — Я не могу… я не знаю, что сделать!

Пальцы больно впились в его плечо — мальчик пискнул, словно зверек в ловушке.

— Что за башня? — спокойно спросил человек с янтарными глазами.

— На той стороне реки. Я жил там.

— Один? — издевка была столь откровенной, что мальчик подумал — а стоит ли отвечать? Кажется, ни одному его слову не верят.

— Къятта, оставь! — тон подъехавшего ближе спутника был веселым. — Он весь мокрый, и в паутине… ну и вид…

Он рассмеялся.

— Кто ты, чучело?

— Я не чучело, эльо, я ведь живой, — сказал мальчик растерянно, вспомнив, как дани порой набивал сердцевинкой ватного дерева шкурки мелкого зверья, и те становились совсем как настоящие.

Раздался дружный хохот всадников. Младший всадник стянул ткань — лицо, совсем юное, теперь было открыто. Приподнятые брови, словно чуть удивленные. Глубокая свежая царапина через всю щеку — кровь еще не свернулась толком. И невозможные, необычайно синие глаза — неправильный цвет, как и цвет глаз того, другого. И было в этих глазах шальное веселье.

— Ой… — тихо проговорил мальчик, сообразив, что смеются над ним и он ляпнул что-то не то.

— Так кто же ты?

— Я не знаю…

— Что ты несешь? Что значит — «не знаю»? — резко спросил Къятта.

Мальчик опомнился, перевел взгляд на говорившего.

— Я жил в башне с эльо-дани и его слугами. — Но они мертвы.

— Отчего?

Мальчик покачал головой, понимая, что сказать ему нечего. Очередное «не знаю» не даст ничего.

— Не нравится это мне, — Къятта встряхнул кистью. — Дурачок, попавший на нашу землю неизвестно как и неизвестно откуда… Не эсса ли водят нас за нос? — И добавил лениво: — Мне не хочется разбираться.

Мальчик не понял жеста и слов, но опасность почувствовал. Невольно вскинул руки, пытаясь заслониться от пока неизвестной угрозы, пискнул, словно зверек в капкане:

— Я же не виноват!! — и шагнул назад, поближе к недавно такой пугающей чаще.

— Стоять. — Незнакомец чуть наклонил голову, явно прислушиваясь. Потом извлек непонятно откуда продолговатый полупрозрачный камень, бледно-золотистый. Этот жест, в котором вроде как не было ничего страшного, вызвал у мальчика новый приступ ужаса. Виной тому были глаза человека — один раз мальчик видел неподалеку от башни волка, убившего олененка, и запомнил, какой взгляд хищник бросил на человека, стоя над еще целой добычей. Смерть из этого взгляда манила длинным когтистым пальцем.

— Ради Солнца и Неба! — пронзительно-высоким от страха голосом воскликнул мальчик. Но замер, привыкший подчинятся приказам. Глаза расширились, лицо побелело — словно изваяние из мелового камня, застыл на дороге.

— Погоди, — Юноша подъехал ближе. — Обыщи его, — кивнул тому, кто стоял подле мальчишки.

Мальчик закрыл глаза, подчиняясь. Обыск длился недолго — где прятать-то?

— Ничего нет, Дитя Огня. Если его подослали крысы, то уж точно без оружия.

— Да какая разница? — с легкой досадой отозвался Къятта. — Теряем время.

Он приподнял руку, небрежно, словно намеревался смахнуть паутину.

— Оставь! — в голосе синеглазого зазвучали повелительные нотки. Старший откликнулся не менее властно и недовольно:

— Кайе…

— Сказал же.

— Тебе и впрямь нужно… это? Или назло?

— Подумаешь! Возьмем с собой. Он смешной… — фыркнул, и обратился к найденышу. — Да не дрожи так. Или замерз в реке? Обсохнешь, согреешься. — Снова беспечно рассмеялся и кивнул одному из спутников — тот подхватил мальчика в седло. Самое время — того уже ноги не держали.

— Спасибо… — прошептал мальчик. Он не знал, стоит ли благодарить, не ждет ли впереди нечто ужасное — но у этих людей была сила. А ему оставалось лишь подчиняться.

В седле оказалось удобно, однако мальчишку и правда трясло — то ли от холода, то ли от страха. Беспомощность — полная, такой он никогда не испытывал. Он не мог даже плакать от ужаса — не знал, что с ним будет за это.

Юноша поправил ткань над щекой, вновь улыбнулся ему — совершенно по-дружески. Мальчик робко взглянул на него. На синеглазом не было вообще ни одного украшения. Не было в нем и ничего ломкого, угловатого — каждый жест, каждая линия неправдоподобно округлы и, невзирая на быстроту, протяжны.

Тронулись с места. Кайе поехал рядом.

— Значит, в реку свалился? Как же ты так? Скажи по-человечески, почему ты один? — в его голосе было удивление — и радужные брызги веселья. Ни угрозы, ни сочувствия.

— Я ушел из башни, когда погиб дани, и все умерли, — ответил мальчик, робко и напряженно улыбнувшись в ответ; он еле мог говорить, с трудом подбирая слова, — Потом я шел по лесу… очень долго, больше одного дня… а потом вдруг река… я не знаю откуда она взялась. Не заметил… — при этих словах пара человек засмеялось, а мальчик продолжил:

— Я упал, а вода понесла, а потом я не помню, а очнулся уже на берегу….

— Дорогу не помнишь?

— Нет, — мальчик в ужасе замотал головой. Не хватало еще проделать путь назад!

— Да что за башня! Развалины, что ли? Таких на Лиме полно, хотя куда больше там, за восточным хребтом, говорят. В них обычно никто не живет. Умерли, значит? Хм… — он задумался. — Если ты с севера… да нет, ты бы один в жизни не прошел так много. Разве кто-то помог, что ли? Выясним… Ты ведь полукровка? Жил с эсса-одиночкой?

— Эсса? Я… я не знаю этого слова… там все были люди.

— Люди… понятно, что не дикари. А! — он легко взмахнул рукой. — Там разберемся.

— Спасибо… — вновь сказал еле слышно, по-прежнему не понимая, стоит ли благодарить и за что. — Но кто вы?

Тот посмотрел на него немного удивленно, покачал головой.

— Странный ты, право… Что же ты делал в своей башне?

— Я… Дани… Я был его слугой… А до этого я не помню. Я несколько лет служил ему. Дани говорил, что не любит север, там не осталось достойных… и что на юге — твари…

Он говорил, уже сознавая всю нелепую наивность своих слов, и даже намеренно преувеличивая ее — ну, поглядите, ведь я ничего не помню, ведь я не заслужил ни смерти, ни жестокого обращения! Это была не хитрость — плохо умел хитрить этот заблудившийся подросток, напротив, единственным его щитом была честность, пусть и низводящая его на уровень маленького испуганного дурачка.

— Бред какой-то, — дернул головой синеглазый. — Твари! Еще бы! Но Север — это эсса, понимаешь? А ты не знаешь такого слова… но говоришь, как они. И штаны северные… ну, были, — окинул взглядом изодранную ткань.

— Либо идиот, либо хорошо притворяется, — раздался хмурый, тяжелый голос Къятты.

— Нет, нет, поверьте, я говорю правду!! — воскликнул найденыш — Я могу многого не знать, но я не лгу!!

— Да ладно! — юноша наклонился вперед, стиснул пальцы на браслете старшего. — Пусть, чем он тебе помешал?

— Ушам своим не верю! — тот бросил косой взгляд через плечо, но, похоже, решил не выяснять, кто прав, при остальных.

Младший фыркнул сердито, по-кошачьи. Волосы его взметнулись от порыва ветра. Послышался тихий возглас одного из сопровождающих. Глаз найденыша последним уловил движение впереди, в кустах у дороги.

— Стоять! — вскинул руку Къятта, — и обратился к кустам: — Выходи.

Мальчик посмотрел туда.

Меж ветвей появился высокий человек с бледно-желтыми волосами, стянутыми в тугой узел. Несмотря на смуглую кожу, он казался слишком прозрачным и блеклым даже для вечера — ему больше подошла бы ночь среди звезд, камней и скользящих теней. Так, во всяком случае, представилось мальчику. Но человек, похоже, вовсе не думал о своей неуместности здесь. Он смотрел презрительно, враждебно на всадников — и слегка удивленно на мальчика.

— Прячешься?

— Чтобы избежать ненужных разговоров!

— И что ты здесь делаешь? — поинтересовался Къятта. Голос холодным ветром прошелестел, и одновременно мурлыканьем был.

— Иду к переправе. Собираюсь перебраться на ту сторону, — хмуро откликнулся человек.

— Допустим, — еще больший холод появился в голосе Къятты. — Но с чего лишь сейчас, когда мы едем обратно? Один, после всех? Или тебя бросили свои?

— Именно так, — вскинул голову человек. — Это мое право — покинуть свиту, когда я захочу.

— Тогда убирайся, — велел Къятта, не спуская глаз с человека. А тот улыбнулся — скорее, оскалился, и перевел взгляд на мальчика, шагнул к нему.

— Полукровка. Судя по виду, наш. Где подобрали?

— А тебе зачем знать? — Кайе впервые за этот обмен репликами разомкнул губы, и голос его был тихим, грудным и злым.

— Не хочу оставлять ребенка у таких, как вы. В нем ведь половина северной крови.

И в его голосе тоже была опасность. Подросток чувствовал кожей — северянин говорит не то, что думает. Но он — той же крови, это верно… похож на дани чем-то. Мальчик взглянул на светловолосого человека, покосился на тех, кто вез его самого. Просить всадников «отпустите меня»? Уйти к этому, чьи волосы напоминают лунную паутину, а лицо — хмурое и застывшее? Разве отпустят? И дальше что?

— Какая доброта! Полно, да эсса ли ты? Или же мы чего-то не должны знать об этом мальчишке?

— А вы уже положили глаз на него? — едко сказал человек. — Что же, пусть так. Я смотрю, и он не особо желает слезать с седла.

— Пусть так. Ты хочешь чего-то еще? — спросил один из всадников.

— Убить эту тварь! — из его руки вырвалось нечто вспыхнувшее острым бликом… полетело в сторону Кайе. В этот миг словно невидимая белая молния сорвалась с руки Къятты — и человек упал мертвым… от одежды его поднимался слабый дымок.

Острый осколок упал на землю, ударившись о невидимый щит. Погас.

— Дурак.

Мальчик коротко вскрикнул и зажал себе рот руками, зажмурил глаза.

— Совсем без мозгов. Вот почему он заговорил об этом чучеле… пытался отвлечь. А может, отдать сейчас? Этот прах дивно о нем позаботится, — рассмеялся один из всадников.

Къятта и бровью не повел, но лицо его было удовлетворенным. Он встряхнул руками, и мальчик впервые заметил на его плече золотой знак — татуировку. Но не до рисунка было найденышу.

— Что же, продолжишь за него заступаться? — усмехнулся Къятта, указав на мальчишку. — Приманка для идиотов.

Мальчик закрыл глаза, думая об одном — только бы не чувствовать боли. Только бы…

— Приманка не помогла охотнику. Зверек теперь мой!

— Почему он вышел? Ударил бы из леса, — проговорил один из всадников.

— Не мог — я закрывал от удара, — Къятта покосился на младшего спутника. — Не повезло ему. Но мы могли ехать иначе…

Мальчик рискнул приоткрыть глаза.

— Поехали? — Кайе весело улыбнулся найденышу. То, что произошло, не оставило на этом лице ни единого следа — ни страха, ни досады, ни даже злорадства. Беспечное лицо лесного духа, юное и доброжелательное.

— Что… что это?…кто это был? — с трудом выдавил мальчик. Его затрясло.

— Эсса, — Кайе пожал плечами. — Дурак. Зачем нарушать договор? Да ты что?

— Молния… белая… что это? — мальчик был не уверен, что хочет знать именно это. Но прозвучавший вопрос был единственным, который он не боялся задать. Чувствовал — если промолчит еще хоть миг, его вывернет наизнанку.

— Чекели. Очень просто. Ах, ты северянин… Чекели лучше радужного ножа.

Он вновь дружески улыбнулся мальчишке.

— Ты ведь не знал эту крысу, нет? А почему такой понурый?

— Нет, не знал. Я… — Мальчик сжался, мечтая, чтобы его опустили на землю — и страшась этого. Ведь там лежало тело человека… — Он хотел убить тебя?

— Да. Он же сказал.

— А почему? Вы враги? — мальчик знал, что такое враг. Но никогда не видел ни одного врага.

— О да! — Кайе пояснил с легкой улыбкой, как показалось мальчику — счастливой: — Послы едва землю нашу успели покинуть… ну и дурак! Надо их всех… жаль, не удастся.

— А это… кто был? Почему? — отчаянно желая, чтобы все оказалось шуткой, и человек тот воскрес, или мальчику сказали, что это был морок.

— Дурак он, и все… Один из свиты, наверное. Может, личная месть… Не знаю.

— А ты… ты и впрямь из Сильнейших? — осторожно спросил мальчик. Про власть и тех, кто правит, он тоже знал от эльо-дани. Это ему было понять куда проще — вот, например, его дани имел полную власть над ним.

— Я? Я из самого сильного Рода. Къятта — мой брат.

Мальчишка помедлил, собираясь с духом.

— Он, тот, сказал… что со мной будет?

— Сначала ты отдохнешь, вот только приедем, — юноша успокаивающе коснулся его плеча. — Не беспокойся, ну? Тебе будет тут хорошо… Думаю, ты все вспомнишь… Хм. А ты хочешь вспомнить? Иногда без памяти проще — это как начать жизнь сначала.

— Спасибо… Я не знаю, хочу ли… наверное… я ничего о себе не знаю… имени даже. Там, где я был, меня звали ачи — найденыш. И Рыжий…

— Огонек, — Кайе засмеялся, дотронулся до его головы. — А ты лучше эсса… говорят, у полукровок так часто. Верю. Эсса все деревянные какие-то.

— Огонек? Зови так, эльо, — он робко посмотрел на него. — Это красиво…

По хорошей дороге — передвигались быстро, невзирая на ночь. Один раз, под утро, остановились для короткого отдыха.

— Травы хола нарвите, — распорядился тот, с синими глазами. — Надо его от мошкары спасать. Сгрызут! — указал на Огонька, рассмеялся, в очередной раз поправляя шарф — мошкара так и вилась над пораненной щекой, в остальном никому, похоже, не досаждала. «Они потому и в открытой одежде, что знают, как защитить свое тело», — сообразил мальчишка.

Огонек прислонился спиной к дереву. Ноги и руки были все в ссадинах и синяках, больно было двинуться. Закрыть глаза и слушать, как далеко на ветвях переговариваются птицы-кауи. Трава успокаивающе шуршала, огромный жук с гудением приземлился на колено мальчика. Огонек дернулся, охнул, стукнувшись о ствол.

Идти подростку было некуда. Люди, что подобрали его, внушали только страх. Как легко им отнять жизнь… Но идти некуда.

Сквозь полуприкрытые веки Огонек видел, как юноша по имени Кайе что-то сказал одному из людей, и тот подошел к Огоньку, протянул баклажку.

— Пей. Потом тебя накормят. Сколько времени ты не ел?

— Не помню… дня два. Орехи… там росли орехи, — прошептал Огонек, съеживаясь под тяжелым взглядом.

Человек чуть не силой всунул баклажку ему в руку и отошел. Огонек осторожно поднес деревянную бутыль к губам… попробовал пару капель, потом сделал глоток побольше. Пряный напиток теплом разлился в желудке, согрел все тело. Что мальчику дали поесть, он уже не помнил. И нашли траву или нет, не знал. Запомнил одно — чьи-то руки спустя вечность подняли его в седло. И всадники снова помчались куда-то, и постукивали о дорогу копыта длинношерстных животных… Огонек спал.

Он и на следующем привале не проснулся. Огонька опустили на траву и пристально следили за ним. Братья устроились неподалеку, поглядывая на неподвижное тело подростка.

— Ну что тебе на сей раз взбрело в голову? — устало спросил Къятта. И впрямь — как не устать от такого? Вечно как на ножах танцуешь, когда братишка рядом. Да и не рядом — всегда о нем думать, беспокоиться, не натворил бы чего.

Младший дернул головой вместо ответа. Къятта сделал длинный глоток из маленькой плетеной бутыли, взглянул на солнце — скоро дом. Продолжил, не думая, что слова подействуют:

— Нравится играть в неуязвимого? Доиграешься.

— Я помню про щит… дед прожужжал все уши!

— Я не заметил, чтобы ты ставил его.

Младший прикусил губу.

— Спасибо.

— Не благодари. У тебя лицо, будто мешок кислых яблок съел. Лучше скажи, зачем тебе это лесное пугало?

— А почему бы нет? Занятный.

— Камушек на тропе подобрал… младенец! Тоже неосторожно, кстати.

— Да ну тебя. Этот… детеныш опасный? Я скажу Киаль, так вся Астала смеяться будет.

— Северяне довольно умны. Что бы сделал ты, если бы хотел уничтожить врага, которого нельзя или трудно убить в открытую? Договориться с южанами нельзя. А подослать такого детеныша можно.

— Бред! И помню я про осторожность!

Пальцы старшего пробежали по золотому знаку на плече Кайе:

— А то я не знаю тебя. Уже про все позабыл. Интересно?

— Интересно! — отбросил руку.

— Ну, пусть. Только пока подальше от него держись. А там выясним.

— Хватит командовать! Я не ребенок!

— Ты? Ладно, сориться с тобой из-за лесного недоумка не хочу, — Лениво откинулся назад, прислонился спиной к стволу.

Младший издал тихий звук, похожий на кошачье фырканье. Къятта взглянул на него сквозь ресницы — не знает, что сказать, но с поражением не согласится. Зверь взрослый, а в человечьем обличье еще совсем мальчик. Почему такая разница, понять бы…

Грис бежали легкой рысцой, неутомимые. Вконец измученный Огонек уже еле сидел, хоть сильная рука всадника удерживала его, не давала свалиться. А он то и дело засыпал, и просыпался испуганно, оглядываясь по сторонам, уже успев позабыть, кто и куда его везет. Впрочем, куда — он не знал все равно. И вот, в очередной раз провалился в полузабытье.

— Мы почти приехали. — Кайе коснулся его щеки. — Эй… не умирай! Рановато пока!

— Да, эльо, — прошептал Огонек, встряхиваясь. Только тут он сообразил, чья рука удерживает его в седле. Облегченно вздохнул — этот юноша с мягкими движениями и шальными глазами, чуть старше годами, не внушал такого страха, как все остальные.

Впереди, ниже по склону, проглянуло что-то золотое, медное, белоснежное…Каменная пена — террасы, уступы, башни — и пена живая, зеленая; цветущие деревья — не то сады, не то рощи. Узкие, вспыхивающие под солнцем каналы — упавшая на землю хрустальная паутина.

— Астала! — негромко проговорил Кайе.

Огонек смотрел вокруг во все глаза. Он и во сне подобного не видел.

— Как красиво…… - детски счастливым голосом прошептал, испугавшись собственной радости. — Это называется город? Какой красивый…

— Красивый, — дружелюбно откликнулся Кайе.

Къятта оглядел восторженно закрутившего головой найденыша и негромко сказал:

— Тихо сиди. Только дернешься в сторону…

Огонек вздрогнул, побледнел и опустил глаза.

— Я понял, эльо. Я буду слушаться…

Теперь дорога была — вымощенная камнем, и копыта грис постукивали звонко. Встречные кланялись низко, и не поднимали взгляд.

Как много людей… зачем их столько на свете?

Огонек вздрагивал, жмурился, заметив очередного прохожего, кожей чувствовал скользившие по нему взгляды. Нет… неправильно, не должно быть столько людей.

Всадники — их уже было двое, Кайе, Къятта, остальные отстали — подъехали к длинному, угловатым месяцем изогнутому дому. Утопающий в зелени, с широкой террасой из золотистого мрамора, он, казалось, смеялся. Фигуры человеческие показались — расталкивая их, со смехом, вполне подходящим обличью дома, выбежала черноволосая девушка парой весен постарше Кайе. Буквально слетев по ступеням, она кинулась к юноше, и кисти рук ее, увешанные голубыми браслетами из металла, плеснули, словно крылья, и зазвенели.

— Я заждалась! Ой… — она заметила Огонька, которого только что спустили с седла. — А ты что за чудо?

— Я… я Огонек, элья… — подросток был уверен, что не ошибся. Хотя девушек не видел ни разу в жизни. Отчего-то смутился очень.

— Огонек, Светлячок, Уголек! — она захлопала в ладоши, бросая из-под ресниц летучие взгляды. — А я Киаль. Бедняжка… ты же весь поцарапанный. — Она бросила еще один — косой — взгляд на Къятту:

— Это вы постарались?

— Нет, — усмехнулся тот, и соскочил с седла. — Пока нет.

— Откуда он?

Откуда-то сбоку долетел голос Кайе:

— Подобрали в лесу. Займись им пока, что ли… — Огонек испуганно оглянулся, но единственный, кто не вызывал особого страха, уже исчез вместе с двумя грис.

Девушка подлетела к подростку, гибкая и подвижная, но Къятта остановил ее, протянув руку.

— Нет уж, довольно. Малыш слишком многого хочет, но не он тут всем распоряжается.

— Ну, перестань, он же славный! — словно маленькая надула губы Киаль, кивая в сторону Огонька.

— Славный… Иди, — Къятта подтолкнул его в спину.

Недолгой дорога была, и мальчишка запомнил лишь, как отчаянно трещали цикады и ласточки носились низко-низко, порой едва не касаясь крыльями живой изгороди, мимо которой вели Огонька.

Темно было там, где его закрыли, сухо и очень темно. И, осознав, что остался один, он забился в угол, обхватив руками колени, и мечтал об одном — никого больше, никогда, только чтобы никто сюда не зашел. Умереть в одиночестве, пусть от голода. Это не страшно, в башне его порой забывали кормить. В башне и просто о нем забывали.

А люди, так много… красиво, но страшно. Смуглые руки, звенящие серьги и ожерелья, громкие голоса.

Меня нет, непонятно кого заклинал Огонек, не переставая дрожать. Меня нет, не было никогда.

И его действительно не стало, по крайней мере до тех пор, пока не стукнул тяжелый засов и на пороге не возникла фигура, черная в свете стоящей на полу маленькой лампы.

— Тихо ты! — поморщился Кайе, когда стих вопль испуганного зверька — Огонек проснулся и закричал, увидев вошедшего. — Вылезай из угла, ну? — приподнял лампу, посветил — Огонек закрылся рукой, преодолевая сопротивление ставшего деревянным тела, поднялся.

— Это ты, — прошептал Огонек, испытав некоторое облегчение. Кайе без слов подошел к стене, поднял лампу еще выше. Бронзовая скоба держала факел; зажженный, он хорошо осветил маленькое помещение.

— Как, ничего не вспомнил?

— Нет, эльо. Если желаешь, я расскажу все про башню, как жили там…

— Нужна мне твоя башня! — взъерошил волосы над виском, размышляя. — Я отдал бы тебя матери, она сумеет прочесть твою память… но я не хочу.

— Почему? — округлил брови Огонек.

— Мало ли, — неопределенно ответил Кайе. Протянул руку, привлек к себе Огонька. Долго всматривался в глаза. Мальчик отвел взгляд первым. Увидел в свете факела — золотистые линии на плече юноши, тот же знак, или очень похожий на тот, что заметил у Къятты. Непонятное изображение — наполовину цветок, наполовину луковица со вписанной в нее фигуркой человека.

Одеяние молочного цвета, без рукавов, распахнутое на груди, подчеркивало золотой цвет знака.

— Что это? — робко спросил подросток, не зная, можно ли спрашивать.

Кайе с улыбкой взял его ладонь и приложил к собственному плечу. В ладони начало покалывать.

— Знак рода Тайау. Мне сделали татуировку на восьмую весну жизни. У всех стоящих родов есть свои знаки. Моей матери сделали такую, когда приняли в семью. Если кого-то лишат Рода, его знак будет срезан.

Огонька передернуло — слишком живо он представил себе. А Кайе продолжал:

— А если примут в Род — напротив, знак поставят.

— Род — это родные, да? — тихо спросил Огонек. Картинка на плече — разве это цена за то, что рядом будут — свои? Только нет своих. И взяться им неоткуда.

— А тебе сколько весен? — спросил.

— Пятнадцать уже! Не грусти, — Кайе взъерошил теперь его шевелюру. — Идем со мной.

Огонек послушно качнулся вперед, чувствуя, что немного еще — и он упадет и не встанет совсем. Нет, он не отдохнул тут — разве можно вести речь об отдыхе, если мысли и те дрожат, перепуганные? От усталости подгибались ноги. Шагов десятка полтора прошли.

— Эльо… — робко произнес Огонек.

— Ну?

— Мне можно идти отсюда с тобой? Тот… Къятта не разгневается?

Смех был ему ответом.

— Уж кто первым успел! А хорошо, если он явится за тобой сюда, когда тебя нет! Правда, хорошо! — и вновь рассмеялся. Беспечность реки, в которой недавно барахтался мальчик, плескалась в этом смехе.

На сей раз путь оказался недолгим — три ступени вниз, и вечерний свежий воздух овеял лицо, а потом — снова ступени, и небольшая комната, дверной проем которой прикрыт был тяжелым коричневым пологом.

— Нечего тебе сидеть взаперти. Не сбежишь?

— Нет, эльо. Куда?

— Вот и я так думаю.

Кайе остановился, вновь притянул к себе Огонька:

— Если хочешь спросить что-то — спрашивай у меня свободно. Это северян легко оскорбить незнанием мелочей, а мы не обращаем внимания на всякую чушь. А я помню, что в голове у тебя совсем пусто. А пока спи, — и указал на лежанку из прутьев, покрытую мягким покрывалом. — Лесное чудище…

Голос был смеющимся, но добрым — может, поэтому мальчику не снились кошмары. Ему вообще ничего не снилось.

Часом позже Кайе Тайау стоял напротив невысокого темнокожего человека с глубоко посаженными глазами, нервно сцепившего пальцы и склонившего голову. Снаружи ворковали горлицы, куда веселей склоняя отливающие зеленью шеи.

Этот человек из квартала Тайау посмел снять серебряный браслет, который носили все уканэ не из сильных родов.

— У меня голова болит от серебра, али… я дважды просил — мне не позволили его снять. Мне хорошо под вашей рукой, я не хотел покровительства других.

— И они бы не позволили! — фыркнул по-кошачьи.

— Я не использовал Силу. Но ведь это можно прочесть! Я даже не пытался почувствовать кого-то, не говоря о том, чтоб управлять другими — да я и не могу этого сделать! Ведь Натиу Сильнейшая может доказать мою невиновность! — Он вскинул ставшие огромными, удивительно молодые сейчас глаза, в которых ужас мешался с надеждой.

— Может, я и без матери тебе верю. Но ты снял, потом и другие. Не понимаешь? — оборотень злился, вынужденный объяснять очевидное. Дед или брат нашли бы слова, после которых и пень проникнется осознанием своей вины. Только их не надо сейчас сюда. А, что говорить!

Человек понял, что означала взметнувшаяся челка и раздражено прикушенная губа, затравленно огляделся — некуда бежать. Четыре дня взаперти ждал, пока вернутся братья — Ахатта не занимается преступниками, даже собственными подопечными. Но почему с ним вообще говорят, если решили убить? Сильнейшие защищают своих людей, и они же наказывают провинившихся. Полосы металла вокруг тела, которые нагреваются медленно… что еще можно придумать? Много чего.

А лицо оборотня стало оживленным, по-детски радостным:

— Мне нужен кто-то с силой уканэ. Ты не представляешь, как тебе повезло — вернулись мы не одни! Здорово. Сделаешь, что я скажу, только не вздумай больше просить.

— Да, Дитя Огня, — пролепетал человек. Кайе презрительно глянул на него.

— Сделаешь — умрешь легко, ладно. Не сумеешь — пойдешь в круг, или Къятта с тобой разберется. Или то и другое сразу. И не вздумай солгать — у меня есть чем проверить, знаешь.