"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 10

Мальчишка проснулся, когда солнце клонилось к закату — сильно все-таки вымотался. Встал; откинув тяжелый тканый полог, высунул нос в коридор. Потом шагнул обратно, заметил в углу кувшин с водой. Напился, плеснул на лицо — вода освежила, и Огонек почти бодрым себя почувствовал, хотя после леса отдыха было маловато.

Юноша, одетый по-прежнему в белое, появился в дверном проеме бесшумно, напугав Огонька. Подошел, положил руку на плечо, улыбнулся.

— Живой?

— Кажется, эльо…

— Иди со мной.

Огонек пристроился вслед, рассматривая Кайе со спины. Движения упругие и мягкие, очень… и это как-то неправильно, почти неприятно, тревожно. Сейчас, отдохнув, подросток соображал куда лучше:

— Тебя можно спросить? — решился.

— Ну?

— Что со мной будет?

Юноша косо посмотрел на него через плечо:

— А вот и решим сейчас. — Заметив, как напряглось тело Огонька, мирно добавил:

— Перестань дергаться.

Развернулся и прижал его к стене, удерживая ладонями плечи — не шевельнуться:

— Любой зверь почует страх и ударит. Человек тоже, хоть и сам не разберет, почему. Понимаешь это?

— Охх… — выдохнул Огонек, пытаясь унять дрожь и надеясь, что стука сердца особо не слышно. Оказаться вот так без возможности двинуться — страшно, что ни говори. Мало ли…

— Я запомню.

Южанин отпустил его и подтолкнул в новый дверной проем:

— Давай, туда! — махнул рукой в сторону низкой кушетки у стены.

В руках Кайе сверкнуло лезвие. Нож… небольшой, и рукоятка из золота — голова журавля.

— А? — Испуганный неожиданным приказом мальчишка распахнул глаза. Что с ним сейчас сделают? Огонек оглянулся, боясь дышать слишком громко, не то что двинуться. Нож… зачем?! Кажется, его взгляд все сказал юноше.

— Ох и трус ты… Кровь боишься отдать?

Огонек судорожно сглотнул. Живо вспомнился человек, убитый там, на дороге.

Юноша покачал головой, протянул руку над цветочной кадкой и неуловимым движением полоснул себя по предплечью. Темная кровь закапала на цветок, и тот явственно зашевелил листьями.

— Вот как. Все еще страшно?

— Нет, эльо, — солгал Огонек. — А ты… — покосился на довольно глубокий порез.

— Заживет, не впервые. И шрама не останется. Да она уже не течет…

Огонек кивнул и послушно лег.

— Моя кровь… тоже для цветка?

— Смешной ты, — фыркнул юноша. — Обойдется, нечего его баловать! Опусти руку, чтоб свисала. Так.

Начисто вытер лезвие ножа. Взял зеркало из черного гладкого камня, положил на пол возле руки Огонька. Сжал его запястье и провел тонким лезвием по коже, так же, как себе только что. Боли подросток почти не ощутил, хорошая заточка — но кровь закапала прямо на черную поверхность… и зашипела, впитываясь.

А Кайе, высунувшись в дверной проем, кликнул кого-то.

Человек появился, невысокий, горбился так, что казался на черепаху похожим. Испуганный куда больше Огонька — это подросток сразу понял. Он стоял неподвижно, и смотрел на Кайе глазами зверушки в силках. Кайе внимания на него не обратил.

— Он посмотрит твою память, — пояснил Огоньку. — Так что лежи, не дергайся и не закрывай глаз.

— А кровь?

— Она поможет — по ней все видно. А зеркало не пустит кровь в землю. Не бойся, за собой не потянет. — Махнул рукой, подзывая робкого человечка.

Ладони легли мальчишке на плечи, холодные, вздрагивают. Потом пальцы пробежали по лбу, по вискам, по шее. Огоньку начало казаться, что он куда-то падает.

Он лежал смирно, не закрывая глаз… Сердце прямо-таки выпрыгивало из груди. И не сразу понял, что уже не себе принадлежит, что его словно ведут куда-то, не отпуская — держат мягко, но очень крепко. Невидимый проводник легко находил дорогу среди темноты, теней и световых вспышек. А после дорога, если была таковая, оборвалась, — Огонек полетел в бездну. Но его держали по-прежнему, и страх от падения был слабым совсем…

Не заметил, как потерял сознание.

А человек долго держал его за руку, потом отпустил, склонился перед Кайе и рассказал ему что-то. Потом поклонился и вышел, съежившись — и, переступив порог, схватился за сердце.

Огонек не узнал, что уканэ унесли из дома Тайау мертвым.

Очнулся на прежнем месте — Кайе развлекался в углу с ручной длиннохвостой птичкой. Другого человека в комнате не было.

Огонек осторожно сел.

— Цел? Голова не болит? — Кайе мгновенно обернулся к нему. Лицо его было встревоженным… а глаза щурились не по-доброму, и губу он прикусывал, явно о чем-то неприятном думая.

— Да… голова, — покрутил ею — кружится немного… эльо, ты что то узнал обо мне?

— Не спрашивай лучше, — он раздраженно махнул рукой. — Он видел то, о чем ты рассказывал. Амаута! Понимаешь? Полтора года памяти! Только полтора года! А кроме того — пусто. И паутина туи-ши. Так что…

— И… что это значит, эльо?

— Это может значить либо одно, либо другое.

Кайе оставил птичку и стремительно шагнул к Огоньку.

— Ты был уже лишен памяти, когда кто-то — может быть тот, из башни — запечатал то, что у тебя в голове, понимаешь? А потому…

— Что потому? — Огонек сидел, обхватив руками колени, и смотрел на Кайе большущими распахнутыми глазами.

— Да что угодно! Просто так не запечатывают прошлое! Ударился бы головой — все бы прочли, уж поверь! А чистый лист создавать — зачем? Это непросто. Чего ты не должен помнить, а? Может, убили твоего хозяина, а не сам он умер!

— Ппочему? — испуганно спросил Огонек.

— Идиот! — сердито отозвался юноша. Он стоял уже рядом, сжимая плечо Огонька.

— Что ты должен исполнить?

— Не знаю, — задохнулся Огонек. — Я не…

— Что «я»?! Скажи, зачем дарить тебе жизнь? Отравленный плод не оставляют среди прочих плодов просто так!

— Но я… — Огонек вцепился в руку, лежащую на его плече, словно утопающий в плывущую мимо ветку. — Эльо, пожалуйста! Я хочу жить! Защити меня — ведь ты можешь! Ты можешь?!

— Я-то? — тихо спросил тот, глядя непонятно. — Ты знаешь, кто я?

— Нет, эльо… откуда??

По лицу юноши словно тень пролетела:

— Нет? Ну и ладно. И не надо!

Скомандовал:

— Идем!

Огонек, весь дрожа, послушно последовал за ним. Вышли в сад, прошли по пустым дорожкам. Пару раз в отдалении мелькнули человеческие фигуры — кланялись. Огонек не видел ничего вокруг — был слишком напуган. Только бабочек и разглядел — огромных, с отливающим сине-зеленым крыльями.

Остановились у скамьи.

— Сядь, — Кайе и сам сел, потянул за собой.

Огонек присел на краешек. Ему хотелось держаться подальше — слишком уж страшно стало от взгляда южанина. Но тот все же был добрым с ним… надолго ли это?

— Да, эльо…

— Это северное обращение. У нас говорят — али… Но меня можешь звать по имени, да, так и зови.

Развернул Огонька за плечи, взглянул в глаза.

— Что ты такое? Я не знаю. Неважно, что ты ничего не помнишь. Их айо и уканэ тоже сильны. Они могли подослать тебя… скажем, убить меня, или брата. А ты и знать не будешь до времени…

Кайе говорил отрывисто, с требовательным напором. Огонек чувствовал — словно язычки пламени пробегают по коже, словно слишком близко он сел к костру. Стало трудно дышать, и сердце словно чья-то ладонь сдавила.

— Что с тобой? Ты прямо позеленел.

— Я… мне тяжело… горячо, — выдавил мальчик, невольно отодвигаясь. — Что это?

— Ах… То, что вырывается из глубин и поглощает тебя самого. Те, эсса — холодные… как снег на вершинах гор. Даже ненависть их холодна. А мы — пламя. Темное пламя. Темное, потому что не видно его. Ты понимаешь?

— И ты, али?

— И я, — зрачки загорелись, лицо вспыхнуло — и снова стало бронзово-коричневым: — У нас разрешено многое… пища Огня.

— Из глубин… да, это я могу понять, — Огонек смотрел в его глаза, не шевелясь, — эльо, я не хочу умирать…

— Мало кто хочет. Хотя многие из нас и умирают с восторгом — это ведь тоже… захватывает.

— Я еще и не жил толком, эльо… И ведь я ни в чем не виноват… Но что же мне делать, Мейо Алей?! — тихо, но отчаянно воскликнул Огонек.

— Спроси кого другого! А еще есть древняя запись, — безжалостно продолжал тот, — о полукровке, что развяжет кровавую бойню. — И ведь верят некоторые! А ты полукровка по виду…

— Но я не хочу ничего плохого… али, что же мне делать? — повторил умоляюще.

Внезапно тот сжал его плечи, с неожиданной силой, скорей подходящей человеку гораздо старше и массивней. Острые ногти впились в кожу.

— Еще кое-что скажу. Мой отец погиб в тех местах, откуда пришел ты. Почему совпало? Слухи ходили, что там была какая-то башня.

Запрокинул мальчику голову, пристально глядя в глаза. В его же глазах прыгали непонятные искорки, словно от костра.

Огонек тоже смотрел ему в лицо.

— Значит… что бы я ни сказал, это ничего не изменит. Тогда, пожалуйста, не играй со мной.

— Даже не думал, — сумрачно откликнулся Кайе, и оттолкнул Огонька, резко, почти грубо. Но чувство угрозы, исходящее от южанина, погасло; кажется, и не было ничего. — Да если бы я хотел… Только решать все равно деду. А он не больно доверчив.

— Не поверит тому, кто смотрел мою память?

— Кому?! — такое неподдельное изумление было в голосе, что Огонек не решился переспросить, что же тут удивительного. Он и так совершает промах за промахом.

— А если сказать что я… ну… сумасшедший?.. дурачок, как вы на дороге подумали? головой ударился, вот все в голове и смешалось?

Тот фыркнул по-мальчишечьи.

— И мы без мозгов? Ладно дед, Къятта…

Задумался и сказал, явно о брате:

— Он и так-то эсса не любит, а уж после того, на дороге…

Помотал головой:

— Может, память вернется… да нет, какое там. — Положил руку Огоньку на плечо, словно и не отшвырнул только что; проговорил иным тоном, почти веселым: — Так даже забавней. Ты нравишься мне… хоть ты и совсем ненормальный.

«Я нормальный, — подумал Огонек, — Я понимаю. Как скоро тебе станет скучно возиться со мной?»

Отвернулся, пытаясь рассматривать бабочек, но глаза почему-то упорно становились влажными, как ни смаргивал. Ни о чем просить больше не стал.

А Кайе тронул пальцами его мокрую щеку, хмыкнул и продолжал уже задумчиво:

— Не реви. Я бы на север тебя отпустил, да как? С послами? Видел я этих крыс, ну их… Ты куда лучше. Да и поздно, уехали. Может, и хорошо, что без памяти. Пока будешь со мной. Не боишься?

— Смерти я боюсь больше…

Южанин смерил Огонька взглядом. Внезапно криво усмехнулся, сжал его пальцы, вскинул другую руку и сжег бабочку на лету.

Огонек только охнул… то оружие, вспомнил он. Но когда Кайе успел его достать? Только что руки были пусты. И снова пусты… Хотелось бежать, но он заставил себя сидеть смирно — на расстоянии вытянутой ладони, так близко… Ведь тот не станет звать молнию, рискуя опалить себя, верно??

Кожа юноши была горячей. Огонек вспомнил — а ведь так было все время, когда случайно касался его. Раньше не обращал внимания, был слишком испуган. А теперь осмелился спросить:

— Почему у тебя словно пламя под кожей? Не трудно так?

— А бывает иначе? — насмешливо протянул южанин, и рассмеялся. — Знаю, бывает.

— И… ты не сгоришь изнутри?

Лицо южанина на миг потемнело, потом он мотнул головой:

— Еще чего!

— Хотел бы я так — мерзнуть никогда не придется! — вырвалось у мальчишки.

— А пламенем вулкана хорошо костер разводить! — Кайе встряхнул короткими волосами — разговор явно его забавлял, и, похоже, он перестал думать о стертой памяти найденыша. — Только ты забываешь про то, чем питается наша Сила. Если подхватит — все. Думаешь, умирают мало? Конечно, те, что стоят внизу — чаще… А если не хватит своей, можно взять у других.

— Как скажешь, али. У меня нет силы, но если вдруг есть, я отдам всю до капли…

— Ты так ничего и не понял, — юноша провел рукой по его волосам, словно погладил зверька. — Впрочем…

Глаза блеснули.

— Тебе ведь нечего терять, так? Я кое над чем подумаю…

Огонек вздохнул еле слышно, глядя, как тень крадется к сияющей блестке воды на цветке:сильные назначены распоряжаться жизнями слабых, так говорил эльо-дани.

— Твоя воля, али….- только и прошептал Огонек.

Юноша тихо, вдруг нерешительно откликнулся:

— Попробуй мне просто поверить. Просто жить здесь…

Огонек хотел что-то сказать, но на дорожку упала тень. А потом еще одна.

Огонек вскинулся — рядом стоял пожилой человек, с властным лицом, в простой темной одежде из мягкой тонкой шерсти — длинной одежде, запахнутой — не как у Кайе. Его волосы были повязаны полосатым платком — видимо, так у них тоже носили. А следом на тропинку шагнул Къятта.

— Так, — заговорил человек, глядя на Огонька. — Ты, значит?

Мальчишка вскочил, вмиг пересохшее горло выдало наполовину невнятные звуки:

— Я… я Огонек, али…

— Этот его уже выпустил, — проговорил Къятта голосом, в котором сквозило желание свернуть кому-нибудь шею. Желательно младшему брату.

— Он чист, — Кайе поднялся, положил руку Огоньку на плечо, (показалось — рука горячее стала) — И он мой. Память… ну ее, ни к чему. И… и все, довольно!

Пожилой человек нетерпеливо двинул рукой, веля молчать внуку и говорить Огоньку. Он то ли не обратил внимания на слова Кайе, то ли намеренно показал, что не желает принимать их всерьез.

— Я полукровка, и ничего не помню, — сказал подросток тихо: — Эсса далеко… вы меня примете, Сильнейший? я быстро всему учусь, и буду делать что велят…

— Да такие, как этот, не сгодятся даже в мусорщики… — голос Къятты был прямо медовым. — Ты ведь выяснил, братишка, почему это чучело несло такую чушь? Неужто совсем пустота?

— Да! То есть ничего важного! — с вызовом и совсем не убедительно выкрикнул Кайе, почти с ненавистью покосившись на брата.

— А где же тот уканэ?

— Тот, снявший браслет, дедушка. Чего мне было ждать? В Бездне!

Тот, кого назвали, дедушкой, кивнул — поверил, видимо. Неужто настолько доверчив? — подумалось Огоньку, — Или его нечаянный покровитель не лжет никогда, поэтому в голову не пришло? Но ведь он знает, что ничего не прочли, и сам говорил… почему он вступился за меня?

— Жаль, северяне покинули нас, — веселье прозвучало в голосе пожилого — не похоже, что он всерьез испытывал сожаление. — А то бы захватили с собой подарочек.

— А они бы… могли сделать так, чтобы я вспомнил? — холодея от собственной наглости, пролепетал Огонек.

— Может, и нет. Не наша забота.

Оглядел Огонька, качнул головой и проговорил задумчиво:

— Но пусть живет — ребенок.

— Ребенок?! — очень тихо и очень отчетливо переспросил Къятта. — Он старше, чем кажется. Ему около четырнадцати. В его возрасте… — глянул на брата. Юноша сжал пальцы на плече Огонька, похоже, непроизвольно — острыми ногти были. От боли найденыш едва не закричал.

— Не пущу никуда! Посмей только тронуть! — раздалось над ухом шипение дикой кошки.

— Стоило бы матери поручить чтение памяти, а не какому-то… — ровно проговорил Къятта.

— Я знаю, что делаю!

Пожилой вскинул ладонь между братьями.

— Тихо! — и повернулся к мальчишке:

— Хлау найдет тебе место. В городе, или на поселениях.

Огонек заметил, что Кайе покачал головой. Губы его сжались. Словно он пытался не дать вырваться каким-то словам. Огонек растерялся — он перестал понимать. Ему было тут страшно, словно в том самом лесу — один, и ни одного защитника рядом. Разве что… надежна ли эта защита?

А Кайе проговорил быстро:

— Не будет от него толку на серьезной работе. Его же ветром качает. Пусть остается — что, места мало? Так я своим поделюсь!

— Ты в самом деле хочешь его оставить? — спросил мужчина спокойно — и от спокойного этого тона неприятные мурашки побежали по коже Огонька. Человек что-то знал, намекал на что-то.

— Хочу, — отрезал Кайе, хмуро смотря из-под густой лохматой челки.

— Пусть, мне все равно. А мальчик… — смерил Огонька взглядом, в котором сначала сквозило сожаление, а потом вдруг непонятный пугающий интерес, — Ну, что же… Почему бы и нет?

А взгляд Къятты был очень мрачным — под ним Огонек почувствовал себя чем-то вроде дождевого червя. Больного всеми мыслимыми болезнями и непригодного даже удобрять землю.

Къятта отвернулся от столь полного ничтожества. Сказал брату:

— Очередная игрушка? Ну-ну. Насколько тебе ее? На час или на сутки, пока не сломаешь? Потом опять будешь ходить как потерянный и кусаться.

Старшие ушли, и словно воздух за ними сомкнулся, оставив звенящую пустоту.

Кайе опустился на скамью, опустил голову. Рука бессмысленно перебирала мелкие камешки.

Огонек помолчал. Потом тихонько окликнул его — и откуда смелость взялась. Но ведь тот загрустил? Значит, надо попытаться помочь. Ведь он же помог Огоньку…

— Мне что, про паутину туи-ши говорить? — неожиданно резко сказал юноша, — Тогда бы тебя прямо тут, на месте… Не хочу этого! И отпустить тебя с такой памятью не могу. Сам понимаешь — я не знаю, кто или что ты. Не знаю! Даже в город тебя пристроить нельзя — кто ж постоянно следить будет! И я не могу толком — я не уканэ, но хоть… я почувствую, если что.

— Понимаю… — тихо ответил Огонек, — спасибо, али…

Он не знал, что еще сказать, поэтому замолчал.

— А вот мой брат ничего не понял! — Кайе со злостью запустил камешки в ближайшие кусты. — Решил, наперекор ему. Игрушку… Скотина!

— Почему он так сказал?

— Потому что это правда.

— Он не хотел, чтобы я оставался. Разве ему есть дело, что со мной станется?

— Да плевать на таких, как ты… он беспокоится за меня.

— Почему? — тихо спросил Огонек.

— Потому что… А, помолчи! Хватит с тебя.

Огонек не сдержался:

— А другие? О чем он, али?

— А вот об этом ты от меня не узнаешь. — Глаза полыхнули, — От кого-то другого, идет? А еще лучше — вообще ни с кем не заговаривай! Идем! — Вскинул голову, повеселел.

— Куда, али?

— Тебе понравится!

Шагая за старшим по золотистой дорожке, Огонек чувствовал себя листиком, подхваченным бурным течением. Вспомнил реку, в которой барахтался. Там он сдался течению, и оно пощадило мальчишку. Не готов оказался увидеть гибкую смуглую фигурку, звенящую золотом, в распашной юбке, украшенной алым и белым шитьем.

— На! — Кайе подтолкнул найденыша к сестре. — Сделай из него человека, что ли…

— Кто же, кроме меня! — Киаль улыбнулась младшему брату, схватила Огонька за руку и потащила за собой, заверив на бегу:

— Верну живым!

Огонек не успел опомниться — и уже побежал за ней, стараясь попасть в темп ее шага и в душе радуясь, потому что девушка пугала его гораздо меньше других… хоть и вела себя странно, скорее на птичку-нектарницу походила, нежели на человека.

Двигаться было трудно; а девушка летела вперед, не замечая, как хромает подросток, и Огонек не решался отстать или хотя бы вскрикнуть.

Широкими светлыми коридорами бежали они, каменными — но камень был светлым, солнечным и казался живым. И всюду — зелень, словно прямо из пола росли цветы и растения с широкими листьями, и на ветках сидели оранжевые, белые и пестрые птицы.

Киаль втолкнула подростка в большую полупустую комнату, все так же смеясь. Оглядела — глина, травяной сок и смола красовались на теле причудливыми разводами, а облепленные паутиной волосы больше напоминали свалявшуюся подстилку из берлоги медведя.

— Ужас какой! В каком болоте тебя подобрали мои братья??

— Не в болоте, элья… Просто я сначала шел, потом упал в реку, а потом долго бежал по лесу. А там пауки, и ветки…

— Тогда тебя надо отмыть и одеть по-человечески. А то это норрек какой-то… Нет, еще хуже. Те хоть в шкурах!

Она хлопнула в ладоши — появились три молодых служанки, звеня колокольцами и браслетами, подхватили Огонька и втащили в соседнюю комнату — там был огромный бассейн. Вода переливалась золотом, пол был выложен диковинными узорами. С Огонька мгновенно стащили одежду. Девушки были старше мальчишки, а он даже не успел опомниться — настолько стремительно все произошло.

— Плавать умеешь? — подойдя, спросила Киаль.

— Умею, элья! — этой воде Огонек обрадовался, а плавать он умел — возле дома эльо-дани было крохотное озерцо. Там умывались, а порой позволяли даже понырять… Впрочем, умение держаться на воде не спасло его от позорного барахтанья в быстрой реке.

Огонек осторожно влез в воду. Неуверенно улыбнулся девушкам.

— Тогда отмывайся! — Киаль ловко бросила ему флакончик из полупрозрачного зеленоватого камня. — Или их попроси! А я подберу тебе одежду.

Киаль ушла, девушки остались, со смехом глядя на него. Все темноволосые, похожие, как сестры — у одной волосы были не черные, а каштановые с медными искрами.

— Ну что дружок, помочь тебе? — одна из девушек со смехом прыгнула в воду, змейкой — на ней была короткая, до колен, юбочка и полоска ткани, прикрывающая грудь и сходившаяся на спине. Все тут же намокло.

— Отдай! — она, играя, потянулась за флаконом. Кажется, вода в бассейне была особенной — она снимала усталость. Нежные гибкие руки мелькали, едва прикасаясь. Так ветерок касается человека, так ящерка скользнет по плечу.

— Уйдите, пожалуйста! — взмолился он, и они помогли выбраться мокрой подруге и убежали со смехом. Огонек вылил содержимое флакончика на ладонь. Что-то розоватое…густое, с запахом цветов. В башне он мылся просто водой…

Скользко… натер тело, намочил волосы, осторожно притронулся к ссадинам, отмывая засохшую кровь. Хорошо….

Подумал о девушке. Никто еще так не дотрагивался до него. Он так и не понял, понравилось ли ему. Девушка была слегка ненастоящей — словно придуманная для одной из сказок, которые он порой рассказывал себе сам — или вспоминал, в полузабытье ныряя куда-то на дно спящей памяти.

Потом девушки появились снова, Огонька извлекли из бассейна, смазали чистые теперь ранки, завернули в огромное белое полотно. Он не противился, да и разморило в теплой воде.

— Ой, какие волосы! — восхитилась одна. — Ты откуда? Кто сам-то? Кто тебя привез?

— Кайе… и Къятта, — споткнулся на именах. — А я… я с Севера. — Ложь далась с трудом, но, сказав ее, Огонек почувствовал облегчение. Да и ложь ли?

— Ну, ясно, что не наш, — фыркнула девушка. — У нас бы тебя давно заприметили, с такой гривой! Вот… одевайся…

Ему протянули легкие штаны и раскрытую безрукавку-околи цвета топленого молока. Не такое он носил в башне.

Огонек огляделся было в поисках подходящего угла, чтобы скрыться от весело блестевших глаз, но не решился взять и сбежать. Оделся, пытаясь использовать полотно как прикрытие — ну, что они смотрят, и смеются еще? Смущенно взглянул в протянутое серебряное зеркальце. Вот он как выглядит… кроме как в воде себя ни разу не видел. И так нарядно ни разу не был одет. Хотя вроде особенного — ничего… Шелковистая ткань без узора и тесьмы, с мягким утренним блеском. Но вот волосы — мокрая копна, от воды темно-рыжая.

— Мне бы причесаться, — сказал нерешительно. — А то высохнут — ужас что будет.

— Давай, помогу! — другая девушка начала расчесывать его волосы белым костяным гребнем. Очень осторожно, с видимым удовольствием. Сказала задумчиво:

— Странно… Волосы — пусть их, но ты и по всему другому полукровка… Зачем северяне брали тебя с собой? И что ты делал в лесу? Отбился от своих?

— Я потерялся, — эти девушки были, судя по всему, служанками и им Огонек не хотел рассказывать ничего, но не удержался: — А какие это «свои»?

— Ох уж! — сморщила носик первая. — Свита послов, конечно. Вы же стояли возле реки, да? Пока самые важные были здесь? — Она примолкла, склонила набок головку, присматриваясь: — Или ты с другими сюда пришел? Или прокрался с нашими из торговых мест? Шпионить, что ли? Тогда я тебе не завидую… Для чего тебя вообще подобрали?

— Нет, я не крался! Я ничего не помню о себе… А зачем меня подобрали, боюсь даже думать…

— Ну, зачем подобрали, предположить могу — ты славный! — она засмеялась.

— И… что?

— Ай, как упустить такую забаву!

— Что со мной сделают?! — начавший было успокаиваться, он снова перепугался.

— Да ладно… — С легкой веселой досадой девушка щелкнула его по носу. — Не забивай голову! Сейчас отведем тебя к Киаль. Вставай.

Девушки поднялись, и одна тихонько шепнула ему:

— Вы все такие самонадеянные… северяне! Но ты мне нравишься, глупый… Осторожнее с ним…

— С кем? — так же тихо спросил он.

— С энихи… он только выглядит человеком. А сейчас — ала ждет тебя.

Незнакомое слово… но похоже на «элья». Значит, тут говорят так?

— Спасибо, я запомню — благодарно шепнул Огонек в ответ, хотя ничего не понял. Его собираются скормить какому-то зверю? Да нет же… сказали — выглядит человеком. Огонек положился на волю судьбы — слишком устал, а спрашивать в открытую опасался. Эльо-дани не любил любопытных.

Камни казались живыми — они почти дышали. Приятно наступать на такой камень босыми ногами. В башне были совсем не такие полы… Тамошний камень казался древним — хоть и не мертвым, но глубоко спящим, холодным.

Покои Киаль располагались неподалеку. Девушка сидела на узком длинном сиденье со спинкой; радостно улыбнулась Огоньку, указав на пол подле себя. Вскинула голову — зазвенели длинные серьги из множества колец и цепочек. На столике возле хозяйки стоял поднос с чашками, темными, украшенными замысловатым узором — от них ароматный пар поднимался, — и плетеное блюдо с разноцветными плодами расположилось рядом. Таких и не видел раньше. А еще — коричневые кусочки чего-то и румяные лепешки…

— Садись. Бери, что хочешь — ты голодный, наверное. Долго в лесу жил, да?

Огонек устроился на теплых плитах пола.

— Спасибо, элья, — он теперь только понял, насколько голоден — робко взял самую румяную лепешку и надкусил, отпил глоток из чашки. Постепенно робости поубавилось — лепешки со вкусом меда таяли во рту, а питье напоминало мальчику о нагретых солнцем ягодах.

Двигался он неловко, и смущало то, что Киаль следила за ним. Хозяйка смотрела — и улыбалась. Взмахивала неправдоподобной длины ресницами, живая, хорошенькая.

— Так ты Огонек? Настоящее имя?

— Нет, элья. Настоящего я не помню. Так назвал меня Кайе.

— Конечно! Хорошо назвал — мог придумать что и похуже, воображение у него бурное. Но ты похож. А знаешь, болотные огоньки заманивают путников в трясину! А еще есть огни тин — это куда хуже!

Мальчик поежился. И начал оправдываться:

— Но, элья, разве я что-то сделал не так? Ведь меня так назвали, а сам я… — заметил, что Киаль сдерживает смех.

— Болота далеко! Вряд ли ты забежал оттуда!

Тогда и Огонек улыбнулся.

— Расскажи, куда я попал, элья, — попросил нерешительно.

— Незачем! Это долго и совершенно обычно!

— Но не для меня же. Я впервые здесь… Твой брат Кайе сказал — Астала?

— Астала! И что? Это неинтересно. А вот ты — нечто новенькое!

Огонек только вздохнул. Киаль добра к нему, но помочь ему что-то понять не собирается. Да и верно — зачем ей? Она здесь живет, здешняя жизнь, должно быть, наскучила.

— И что же с тобой делать? — уже задумчиво сказала девушка. — Что говорят братья и дед?

— Они… они ничего толком не говорили, элья… — он робко посмотрел на девушку, и ему отчаянно захотелось определенности, — Если скажешь, буду служить тебе… — он больше всего хотел попасть под ее защиту. Боялся представить что-то ужасное, о чем упомянула служанка. Зверь…

— Что? Да зачем ты мне? — девушка удивленно подняла тонкие брови.

— Я буду делать все, что ты велишь, элья… — пролепетал он, — А я быстро всему учусь…

— Полагаешь, мне не хватает слуг? А что ты умеешь? — рассмеялась Киаль.

— Я… я умею делать домашнюю работу… петь…

— Для домашней работы у нас достаточно людей… разных. Песни… северные? Интересно! Хотя они хуже наших. Впрочем… спой чего-нибудь. А может, играешь на ули или тари?

— Нет, элья, никогда не видел ни одного, — признался Огонек, — А петь…

Память не сохранила прошлого — но пощадила песни. В башне никто не любил пения, но мальчик порой мурлыкал себе под нос, или осмеливался петь громче, когда оставался один. Порой мелодию грубо прерывал окрик — хоть шуму от мальчишки было не больше, чем от жаворонка.

Затянул первое, что пришло на ум:

Голос у Огонька и вправду был очень красивый, серебристый и легкий. Он неожиданно отразился от стен, и казалось — поют самое меньшее два Огонька.

— А что-нибудь побыстрее? — оживилась девушка. Мальчишка ответил улыбкой.

Когда он запел, девушка выбежала на середину комнаты и начала танцевать, изгибаясь, покачиваясь тростинкой, переступая на месте маленькими ступнями. Словно невидимый инструмент заиграл, зазвенели колокольчики, подзадоривая Огонька. Киаль кружилась на месте, раскинув руки; вдруг фигуру ее окутало голубое пламя.

Огонек вскрикнул, судорожно вцепившись в покрывало. Набросить, сбить огонь… Не успел. Пламя гасло, опадая лепестками.

Девушка шагнула к нему:

— Зачем? Ты что?? Кто же так делает?

— Прости, элья… Я испугался… это пламя… я подумал — ты можешь сгореть!

— Ах… — она вздохнула, потом засмеялась. Села рядом с ним, взяла его ладони в свои.

— Я танцем живу, понимаешь? Это не пламя… это моя душа.

Неожиданно она привлекла его к себе, зашептала:

— У вас на севере — скучная Сила. А у нас — все, что горит, как огонь… Ты понимаешь?

— Не очень, элья, — честно признался Огонек, — Я не видел эсса…кроме того, на дороге… Дани был северянином, кажется, но он жил далеко от своих.

— Ну их! А ты сам как неживой — словно родниковая струйка, холодный, неподвижный только… — она затормошила его.

— Я… — Огонек был растерян, — А эльо-дани говорил, что я не в меру горячий… Я же не знаю, чего ты хочешь, элья… и никакой Силы у меня нет.

— Я ничего не хочу. Разве ты можешь что дать? — она вздохнула. — Песню и ту оборвал…

— Но я могу спеть еще! Я же не знал что пламя — как твоя тень при танце…

— Пой! — потребовала она. Ее волосы разметались, и Киаль стала несказанно хорошенькой, лучше, чем прежде. И Огонек запел самую красивую и самую веселую песню, которую знал — запел от души.

Девушка танцевала… вокруг нее вновь загорелось пламя, затем начали виться огненные птицы. С их длинных хвостов сыпались искры, и тонкие золотые браслеты звенели, сверкая. Чудесно… век бы смотрел, завороженный. Он и вправду не мог шевельнуться — только петь. Когда песня смолкла, Киаль села рядом и обняла его.

— Как хорошо! Правда?

— Да, элья. Ты такая красивая! И танец — тоже! — воскликнул Огонек, обретя возможность двигаться и глядя на девушку восхищенными сияющими глазами.

Она легонько поцеловала его в лоб, потом оттолкнула.

— Тебе, наверное, пора. Лучше не заставлять его ждать.

Словно под ледяной дождь с градом вытолкнули Огонька из теплого дома.

— А….. как скажешь, элья, — пролепетал, — А куда мне идти?

— Иди прямо по коридору, и дальше через сад… Вон за ту дверь. Выйдешь, куда надо… — Девушка вздохнула. — Если не увидимся — жаль. Ты хороший.

Киаль сжала его ладонь.

— Беги. Только не лги ему. Он… — девушка забавно нахмурилась.

— Что, Киаль-дани?

— Он пугает даже меня. И ему самому трудно.

— Да, элья, — ощутив себя очень одиноким, Огонек поднялся с коротким поклоном и пошел к двери — высокой арке, прикрытой чем-то вроде занавеси из нанизанных на нити маленьких самоцветов.

За дверью был коридор. Длинный, просторный — белые стены. «А кто — он?» — хотел вернуться, спросить. Побоялся рассердить Киаль.

Мальчик пошел по коридору, озираясь по сторонам.

В это время о найденыше говорили в соседнем крыле. Дед и его старший внук находились в разных концах комнаты, но, чтобы слышать друг друга, им не приходилось повышать голос.

— Чему ты улыбаешься? — неприязненно спросил Къятта, — Зачем тебе эта гадость в доме?

— Не веришь, что он на самом деле просто безобидный дурачок?

— Не знаю. Мальчишка обожает риск…

— Но не сумасшедший ведь он. Если бы нашел нечто на самом деле опасное, убил бы найденыша сам, раз уж счел своей собственностью.

— Не знаю, — повторил. Дед спросил задумчиво:

— Скажи вот что. Когда хищник вырастает и становится сильней вожака, что он делает?

— Бросает вызов. Думаешь, он сделает это?

— Не сейчас — еще мальчик… Но весен через пять возможно.

— Через пять весен все может измениться.

— Тогда еще. Чтобы удержать лодку от сноса течением, на дно кидают оплетенный веревкой камень… груз. Этот лесной найденыш, скорее всего, не более, чем временная игрушка. Но мальчик может и привязаться к нему. А если полукровка и в самом деле то, что о себе говорит, лучшего и желать не надо.

Остановился, с удовольствием вдохнул сладкие, влажные запахи сада.

— Полукровка может послужить таким камушком… если не станет жертвой вспышки Кайе, конечно. Или пока не станет. Найденыш полностью наш, у него нет сторонников и друзей… и слушать он будет — нас. А мальчик носится со своими пушистыми зверьками, пока те живы. Готов их на голову себе посадить. Вспомни девочку, которую он хотел привести в семью…

— Понимаю. Ты хочешь приручить это чучело. Любимый зверек… только братишка убьет его раньше, чем тот сможет принести пользу. А я не хочу, чтобы чучело путалось под ногами… иначе станет им по-настоящему, — усмехнулся.

— Есть еще и Киаль… Не ты, так она. Правда, ты действовал бы сам, а ей придется подсказывать, но красивая девушка всегда вызывает больше доверия. Привяжет детеныша к нашему дому.

— Я могу освободить малыша от дел, — предложил Къятта, и дед уловил усмешку, скрытую на сей раз. Ежели внук лишится возможности убивать и охотиться, полукровка быстро закончит свои дни под случайным выплеском Силы Кайе.

— Не стоит. Ты прекрасно знаешь, что ему нельзя сдерживать пламя. Да и занятым быть — полезно. Просто не увози его пока надолго.

Коридор обрывался, выводя на террасу — а дальше раскинулся сад. Теперь Огонек мог осмотреться. Вдалеке виднелись горы, темно-сиреневые, плывущие в раскаленном воздухе. Повсюду были цветы и огромные бабочки — больше всего черных, отливающих разным зеленым, алым и синим. Бабочки чувствовали себя здесь хозяйками — красуясь, взмахивали тонкими крыльями, перелетали с цветка на цветок, словно даря величайшую милость. И — никого из людей.

Огонек растерянно остановился на террасе. Залюбовался видом. И не думал, что бывает подобное чудо. Если бы можно было остаться тут жить! Спокойная нега, неторопливое течение дней. Как бабочка, пить нектар, умываться росой, слушать шелест ручья…

Дорожка из цветных плиток вела прямо через сад.

«Он тебя ждет». Кто именно ждет? — вновь подумалось Огоньку. Только бы не Къятта, — поежился подросток. Ох, как не хотелось встречаться с ним… Мурашки побежали по коже. Но зрелище ухоженного сада успокаивало.

Мальчик подумал и пошел по дорожке, широкими глазами рассматривая невероятно красивый сад. Время от времени останавливался на миг, чтобы понюхать цветок или погладить его. Цветы словно отзывались на ласку, лепестки их тихонько подрагивали — словно крылья у бабочек. Огонек почти позабыл, что куда-то идет, увлекшись цветами, но ощутил чужое присутствие рядом. Обернулся. Чуть не вплотную к нему стоял человек средних лет, смуглый, с недобрым лицом. Тот же знак, что на плече у Кайе, был у него на пряжке пояса.

— Ты кто такой?! — рявкнул человек.

— Я… Я Огонек… от Киаль, меня привезли ее братья… Кайе сказал — Огонек, а Киаль велела идти напрямик по дорожке, — вспыхнул мальчишка, в этот миг чувствуя скорее стыд, чем страх.

Он не знал куда деваться, беспомощно оглянулся, будто от цветов ожидая поддержки.

В глазах человека уже начинали было поблескивать нехорошие искорки. Имя подействовало — словно носом приложился о стенку. Но опомнился быстро.

— Ну, идем, — с непонятной, нехорошей усмешкой он потащил мальчишку за собой. — Я тебя приведу… чтобы не заблудился.

Направился по дорожке, широко шагая. Пальцы больно держали запястье.

Огонек бежал за ним. Молчал, хоть и слезы наворачивались на глаза от такой хватки.

Поднялись по ступенькам террасы напротив. Человек протащил его по коридору. Остановился у белой с золотом занавеси. Подтолкнул мальчишку вперед.

Внутри было прохладно и полутемно — небольшая полукруглая комнатка, заставленная растениями с широкими листьями. Тени покачивались, легкие и насмешливые. Журчал фонтан. Напротив виднелся овальный проход — оттуда бил свет.

Огонек направился в этот проход. Шел долго, озираясь по сторонам — никого. Пара комнат, в которых явно жили — дверные пологи из плотной шерсти, с красивой вышивкой порой приоткрывались от ветра, показывая обстановку. Мягкая золотистая шкура лежала на полу; еще заметил край ложа и сидящую на жердочке огромную желтоглазую сову. Отшатнулся, встретив ее сумрачный сонный взгляд.

Никого. Огонек напряженно размышлял — позвать или нет? Но кого и как? Кричать «эй» казалось не лучшим решением.

Следующая комната была просторной и очень светлой. Первое, что Огонек увидел — черный каменный круг на полу, с полкомнаты шириной. Края его были серебряными, и черное поле испещряли серебряные знаки. В центре круга сидела фигурка в белом, в одежде, как у Огонька — склоненная голова, черные короткие волосы падали на лицо, пушились от залетавшего ветерка. Человек не поднимал взгляда от знаков, пальцами постукивая по черному камню.

Огонек замер у двери.

— Заходи, что застыл там! — гибкая смуглая рука приветливо ему помахала, хотя видеть Огонька не могли — Кайе не отрывался от узора перед собой.

Огонек осторожно сделал несколько шагов вперед. Подошел к кругу, но не вошел в него.

Юноша поднял голову.

— Ты какой-то зашуганный. Кто напугал?

— Я… меня человек встретил в саду, — Неловко объяснил мальчик, почувствовав невероятное облегчение, — И я не хотел тебе мешать…

Как все же обращаться к нему? Непонятно, и неясно, кто он. Из Рода Сильнейших, так? Хотя — разве на эльо-дани похож? Немногим старше Огонька, ни строгости, ни надменности.

— Иди сюда. Я же тебя звал, что значит — помешать.

Он повел рукой над полом возле себя. В круге.

Огонек подошел, остановился рядом.

— А теперь рассказывай, как у сестренки и что там с садом, — в голосе не было властности, лишь дружелюбие. Кайе пристально и сердито разглядывал знаки. Огонек рассказал сбивчиво, глядя в слегка взъерошенную макушку юноши — все, что мог вспомнить, только про зверя не упомянул, побоялся. Кайе кивал отрешенно, все так же не отрывая взгляда от пола, и непонятно было, слушает ли он вообще.

— А что ты делаешь? — решился спросить подросток.

— Знаки Неба… они хоть что-нибудь скажут, если ты рядом. Давно не трогал… А я уже не помню ничего. Ты сядешь или нет? — Спросил без перехода, — Что мне, голову задирать, что ли? А как тогда на пол смотреть?

— Ох… прости, — Уселся, скрестив ноги. — А как — скажут? И что это? — указал на серебристые значки. Всмотрелся — некоторые на зверей походили, или насекомых напоминали.

— Долго объяснять, — отмахнулся тот. — Кто к тебе придет, тот и твой. Если ты разумное существо, — впервые поднял голову, с сомнением оглядел Огонька. — Мда… Есть хочешь?

— Я… я ведь уже не голоден. — Он точно меня не слушал, подумал Огонек, но принял это как должное, — А как же они придут — каменные? — С любопытством разглядывал знаки. Ой… Честное слово, они шевелились — словно жуки расправляли лапки и подрагивали тяжелыми крыльями.

— Смотри сюда.

Кайе повел рукой, и знаки побежали по черному полю.

— Вытяни руку. Держи над полом… вот так. Не опускай…

Знаки неторопливо поплыли по черной поверхности, крутясь, как щепка в водовороте. Порой то один, то другой из них вспыхивал слегка.

Огонек послушно держал руку, как велели, изумлено глядя на знаки. Молчал, боясь нарушить это неведомое ему действо.

А Кайе бормотал тихонько, порой переходя на незнакомый мальчишке язык:

— Вера, отчаянность… чайне мена айаль… О! есть огонь!.. исцеление… странно для полукровки. Ланиa ата ши… Что бы оно означало? Амаута, — явно выругался он, — Так… это.

Знаки остановились. Один из них, словно сделанный из невесомого серебра, перелетел в ладонь Кайе, и тот переправил его на открытую грудь Огонька. Вспыхнуло серебро.

Огонек испуганно вскрикнул и отшатнулся.

— Ты чего орешь? — полюбопытствовал Кайе.

— Я испугался, — покаянно откликнулся Огонек. — Мне показалось… как наконечник в меня летел… или то, белое, — прибавил шепотом.

— Чекели? Ну нет, — расхохотался Кайе. — Нет, дурачок.

Огонек пытался разглядеть знак:

— Что это, эльо? — поежился, ощутив пробежавшие по коже мурашки.

— Забудь. Сейчас погаснет. Это — сущность твоя. Точнее, ее отражение. Надо же знать, кого мы подобрали, верно? Хоть так. Но для полукровки-эсса странный набор… Полукровки обычно пусты… годны только улицы подметать… обычно. Впрочем, ты все равно никуда не придешь.

— Почему?

— Из тебя Силу извлечь тяжелее, чем воду выжать из камня, — засмеялся и смерил Огонька недоверчивым взглядом. — А в тебе северная кровь громче, крысы эти…. И вообще… Что-то можешь, надо же. Вот тебе и лесное чудище!

— Силу… А как это делают? — Огоньку очень захотелось обладать хоть какой-то способностью… хоть простой, ремесло узнать, например!

— Там, на севере, это обычно посвящение, ритуал. Ужасное что-то, наверное, — рассмеялся. — А у нас — сильные чувства, когда огонь вырывается.

— А теперь что? — Огонек опасливо озирался по сторонам. Очень просторно… в башне тоже было просторно, только стены серые и частью покрытые мхом. И за собеседником следил краем глаза — пугали его эти руки, и не тем, что могли отвесить оплеуху, а мягкостью, плавностью жеста; все это тело пугало непонятным, опасным чем-то. Но вскидывал голову — и успокаивался, видя искрящиеся шальные глаза.

Кайе проговорил:

— Отдохнешь еще немного… А то выглядишь полудохлым цыпленком!

Огонек покорно пошел за ним. Судьбу его решили… было страшно. Но он не понимал, чего и почему боится. Пока его и пальцем не тронули, напротив, обращались благожелательно. Разве что заперли ненадолго — из осторожности. Только эти люди вызывали страх, как ползущая мимо змея — красивая, которая может укусить, если захочет…

Кайе сорвал с ветки пару больших сочных плодов, вложил в руки найденыша; дождавшись, пока тот съест, привел Огонька в белую комнату с широкой кроватью и росшими в кадках огромными цветами. Ту, где мальчик отсыпался вчера… или похожую.

— Спи. Я приду, разбужу.

Тот заснул, едва коснувшись покрывала.

Во сне за мальчиком гонялись огромные пещерные медведи. Огонек сначала кричал, а потом притворился камнем, и медведь подошел, обнюхал его, а потом лизнул. На щеке остался прохладный след…

Огонек открыл глаза.

Кайе сидел у кровати, смотрел. Видимо, это его пальцы коснулись щеки Огонька. Улыбнулся в ответ на испуганный взгляд.

— Поднимайся. Как спалось?

Огонек не успел и рта раскрыть — между цветами возник старший брат Кайе. В одежде цвета янтаря, под цвет глаз. Братья смотрели друг на друга.

— Что, больше негде поместить это чучело?

— Разве я не волен в своих комнатах делать, что хочу?

— И не только в них, да? Забавляйся! — с неожиданной, непонятной улыбкой он повернулся и исчез.

Тот смотрел вслед. Долго.

— Эльо…али… — прошептал Огонек, — Я…мне…

Тот обернулся, внезапно рассмеялся. Взметнулась челка над синими глазищами:

— А ты приглянулся сестренке! Пел, что ли? Да, Киаль это любит! Выходит, и ты можешь кое-что дать.

— Ей понравились мои песни, али…

— Песни! Поедешь со мной — покажу тебе город!

Огонек сел, робко улыбнулся:

— Так я теперь буду служить тебе, али? — ну не мог называть по имени, хоть удавись. Не привык…

— Да не в слугах ты… непонятливый. Но я тебя не отпущу. На всякий случай. Чувствуешь разницу?

— Понятно, али, — вздохнул Огонек. — Но я…

— Ты — первый, кто попросил у меня защиты, — сумрачно сказал Кайе, и неясно было, что он думает. Огонек снова сжался, но айо встряхнул головой:

— Пошли! — схватил его за руку и потащил за собой с такой скоростью, что Огонек едва успевал смотреть по сторонам. Подросток совсем растерялся — как держаться с тем, кто от гнева в один миг переходит к веселью? Кайе впихнул Огонька в длинное узкое здание, где были стойла. Там размещались верховые животные, такие же, как те, на которых сюда приехали.

— Это грис, их так называют. Выбирай!

— Э… я не знаю, али… а какой посмирнее?

— А, они все бешеные! — он засмеялся. — Бери эту белую…

Грис недоверчиво потянулась к Огоньку, принюхалась и фыркнула ему в ухо. Огонек протянул руку и осторожно погладил ее по морде.

Южанин тем временем обошел вокруг Огонька.

— Нет, не годится.

— Что не годится?

— Волосы. Длинные, все на глазах будет. Сейчас тесьму принесу.

— Погоди! — качнулся к нему Огонек, и, замирая от страха, попросил:

— А что-нибудь мне… так много людей, и все смотрят… — он замялся, подбирая слова, и упорно разглядывал почти зажившую царапину на щеке айо.

— Вот глупый. — Тот понял его, пообещал:

— Сейчас! — испарился, оставив одного в компании подозрительно смотрящих грис.

Огонек тоже подозрительно на них покосился, и отошел. Большие зверюги, копыта острые! Спрятался в углу на всякий случай. Прятаться, становиться незаметным он умел хорошо.

— А вот и я, мои красавицы! — прожурчал мягкий женский голос. На пороге стояла женщина, полная, смахивающая на служанку. Кофточка-челле ее была украшена пестрой вышивкой — черно-желто-красными бабочками. Осторожно покрутив головой, незнакомка заулыбалась и направилась к стойлам грис, на ходу развязывая мешочек. Огонек видел, как она высыпала на ладонь бледно-желтые кубики и протянула руку к морде ближайшей грис, которая сразу оживилась. И другие заволновались, потянулись к женщине, пытаясь дотянуться через перегородку стойла. Первая грис уже хрумкала этими кубиками, и блаженство разливалось по ее морде — так, во всяком случае, показалось мальчишке.

— А можно и я? — спросил, подойдя сзади. Женщина едва не выронила мешочек, поняв, что ее действия не остались незамеченными. Но, осознав, какими просящими глазами смотрит мальчишка, как робко держится, готовый к грубому слову, снова раздвинула губы в улыбке.

— Ну, держи… — протянула ему сумку с кусочками золотистого сахара. — Пена вот… умница! И Закат — тот, золотой, и вот, Буря… черная.

Огонек робко протянул Пене на открытой ладони кусочек сахара. Мягкая морда ткнулась в руку, пощекотала кожу. Пена взяла кусочек губами, лизнув при этом его ладонь, сгрызла сахар и издала ржание-трель. Восхищенный Огонек погладил ее морду сбоку. Кобылице-грис это явно нравилось. Она игриво куснула его, прося еще лакомства. Огонек дал ей еще сахара…

— Эниль! — заорал кто-то от двери, и мешок с сахаром лопнул, окутавшись облаком белой пыли.

Огонек подскочил и шарахнулся в сторону, в дальний угол.

— У Бури всю ночь судороги!!! Ты что, убить их намерена, да?! — Эниль взвизгнула, словно девчонка, и вылетела из конюшни, прихватив остатки мешочка — рваные лоскуты. Кайе повернулся к Огоньку. Глаза полыхали — словно у дикого зверя.

— А ты что? Тоже рад покормить?!

— Я… янне… Я не думал, что это плохо… им нравилось… — испуганно пролепетал Огонек, попробовал шагнуть назад и ощутил под лопатками стену.

— Ну да, конечно, им нравится! Так они скотины безмозглые! И Эниль не лучше! — презрительно фыркнул тот. — Болеют они от этого, ясно? А привязываются к сахару так, что без него не могут потом. Сестричка Эниль защищает зато… Иначе она бы давно рыбок кормила! Собой! — Отошел к стойлу, — Иди сюда! — позвал он уже весело.

Огонек подошел на несгибающихся ногах.

— Я все понял, али. Я больше не буду… — сказал покаянно.

Тот набросил ему на плечи широкий шарф из легкой полупрозрачной ткани, притянул к себе, сказал:

— Сейчас я тебя так замотаю в него! Давай сюда свою гриву! Их и не связать толком, такую охапку.

Огонек подставил голову. Длинные — почти до пояса — волосы вились крупными кольцами.

— Ай, какая шкурка! — дразнящее пропел Кайе. — Вот за нее тебя просто отлично ловить! Он не больно-то нежно соорудил Огоньку что-то вроде косы, перекрутив, скрепил ее тесьмой на затылке, потом приладил шарф на волосах, накинул на плечи; свободный конец вручил мальчишке:

— Раз так боишься чужих — пожалуйста, прячься!

— Какое чудо, — выдохнул Огонек, кончиками пальцев гладя шарф. — Из чего, али?

— Паутина такая, от золотых пауков. Спроси Киаль, если интересно.

Быстро оседлал Пену и Бурю. Вывел наружу. Смерил найденыша взглядом и подбросил в седло. Тот задышал часто, вцепился обеими руками.

— Ты что, и узды в руках не держал? — спросил южанин, смотря на полукровку, как на шестиногую грис — ошалело.

— Нет, али…

Кайе тихонько выругался.

— Так. Тогда просто сиди, за седло можешь держаться, если что — хватай ее за шею. Она понятливая, не сбросит. Я пока стороной тебя провезу, по окраинам, а то начнешь от народа шарахаться. Главное, если свалишься, копыт берегись — они у грис острые. Йии! — он сорвался с места, полетел по дорожке. Пена понеслась за Бурей. Какая уж тут осторожность!

Огонек тихо визгнул, вцепился в седло и зажмурился от страха… Он не видел Асталы, он вообще ничего не видел — только белую шею Пены, когда осмеливался приоткрыть глаз — и тут же снова зажмуривался.

Но, когда прошло время — довольно много — он осознал, что не падает, и бег у Пены довольно ровный. Тогда осмотрелся чуть. Они скакали по вымощенной белыми плитами дороге. Ни одного дома, и места почти дикие… разве что лес ухоженным кажется. Меж листьев ветки, протянутой вдоль дороги, возникла серебристо-черная мордочка зверька — вроде того, что Огонек видел, выбравшись из реки.

Огонек вскрикнул восхищенно, просияв — теперь зверек не мог испугать его, забавный и любопытный.

— Хочешь такого? Они понятливые!

Огонек не успел ответить. Айо выпрыгнул из седла, подлетел к дереву, ухватился за ветку — и стащил зверька вниз за полосатый черно-белый хвост под отчаянные вопли.

— На! Крепче держи, а то вырвется. Смотри, они проказники страшные! — С этими словами Кайе впихнул пленника в руки Огонька, вскочил в седло и снова направил грис вперед по дороге.

Подросток с трудом закрыл рот.

— А… это…

Зверек тяпнул мальчишку за палец. Сильно, до крови. Вскрикнув, Огонек выпустил пленника — а грис рванулась вслед за скакуном Кайе.

Огонек одной рукой держался за шею грис, а другую поднес ко рту, пытаясь остановить кровь.

Зря. Потому что на следующем повороте он вылетел из седла. Успел увидеть огромный пень, увенчанный острыми зубьями — ощерившись, пень изготовился принять мальчишку…

«Мама»… — успел подумать невесть откуда взявшееся слово — и вспышка темного огня на миг лишила сознания. Пошевелился — что-то пыльное…теплое… нет, горячее! Он лежал в середине кострища, недавно прогоревшего — так показалось вначале. Потом сообразил, что нет пня.

— Поднимайся! Ты цел? — Кайе протягивал ему руку.

— Да, али! — Огонек вскочил. — Что это было? — растерянно спросил. — Мне почудилось, там был такой страшный пень…

— Не почудилось.

— А где он?

— Сгорел. Так бездарно окончить дни… я же защиту тебе обещал!

— Оххх… — Огонек сглотнул колючий сухой комок. Бабочка там, в саду… — Мейо Алей…Ты… Ты сам…

— Я.

— Прости, я не умею ездить верхом, — прошептал Огонек еле слышно, стараясь скрыть дрожь.

— Научишься. На сегодня хватит, не против? — он улыбался.

— Это и есть твоя сила, али? — шепотом спросил Огонек, отводя взгляд от выжженного круга.

— Примерно, — Кайе взял его за руку. — А ну-ка, посмотри на меня.

Огонек вскинул глаза — был он испачканный сажей, но при этом бледный до зелени. Кайе со вздохом выпустил его руку. Произнес почти жалобно:

— Хоть бы спасибо сказал, а не трясся! Разве я что сделал тебе?! — и повернулся к Буре. Огонек принялся вскарабкиваться на белую грис. Ему было неловко настолько, что он предпочел бы на месте этого пня оказаться.

Вернулись — грис бежали неторопливой рысцой. Недалеко от стойл мальчишки вновь встретили Кьятту.

— Тебя зовут старшие, — Огонька он вообще не замечал. — Иди. Я отведу грис.

— Возвращайся туда, в комнаты, ладно? — Кайе дружески кивнул Огоньку и убежал.

Огонек, немного прихрамывая, пошел за Къяттой.

— Тебе чего? — холодно спросил тот.

— Я не знаю, куда идти, Сильнейший. Плохо запомнил.

— Не моя забота. Брысь.

Огонек поспешил прочь, опасливо озираясь. С трех сторон его окружали белые стены домов — или одного дома, разделенного на части? — а с четвертой высилась пышная живая изгородь, над которой гудели оранжевые шмели. Дом и сад теперь уже не производили впечатление огромного — но очень не хотелось забрести куда-нибудь, откуда вышвырнут с криком, а то и ударят. Подросток бродил по одной и той же дорожке взад и вперед, чутье подсказывало ему, куда предположительно стоит направиться, но Огонек не решался. Поэтому вздрогнул и обрадовался одновременно, когда меж веток мелькнула легкая девичья фигурка.

Девушка бежала, позвякивая тоненькими браслетами — подросток опознал в ней одну из служанок Киаль. Больше он мог бы обрадоваться разве что самой Киаль.

Девушка заметила Огонька.

— Здравствуй, — нерешительно сказал он, чувствуя себя не в нужном месте врытым столбом. — Ты меня помнишь?

— О, я тебя помню! С такой-то гривой! — она рассмеялась. Смеялась она почти как Киаль. — А ты чего тут? Здесь женская сторона. Решил подружку себе подыскать? — подмигнула ему. — Так не стесняйся! Ой, ты снова весь перемазанный!

— Я заблудился, — смущенно поведал Огонек. — Не проводишь?

— Тебе куда?

— К покоям Кайе-дани.

Девушка посерьезнела.

— Я провожу… Только не до конца. Сам дойдешь.

— Боишься его?

— Конечно, я не девочка с улицы, а служу его сестре, и все же стараюсь на глаза не попадаться лишний раз. Но с ним можно ладить, по правде сказать, некоторые умеют… зачем он тебя взял?

— А что, это столь необычно?

— Напротив… раньше было обычно. Но все полагали, он уже покончил с мыслью брать слабых к себе в дом.

По коже пробежали мурашки. Огонек вспомнил слова «Об этом ты от меня не узнаешь»…

— А другие, они… — начал было Огонек, и осекся. Не надо знать. Лучше не знать.

— Проводи, пожалуйста, — попросил он.

Доведя Огонька до края садовой дорожки, девушка остановилась:

— Напрямик, и на месте окажешься.

Неожиданно погладила подростка по голове:

— Хороший… пушистый. Беги! — и сама убежала, показавшись Огоньку похожей на огромный оживший цветок.

— Охх… — мальчишка потер висок, измазав лицо сажей. Решительно зашагал к уже почти знакомым ступеням.

— Кайе? — позвал шепотом, заглядывая в дверной проем. Никого. Тогда Огонек храбро шагнул внутрь, присел на краешек невысокого узкого сиденья. Ногой потрогал лежащую на полу шкуру — мягкая, золотистая. Почти набрался смелости устроиться прямо на ней, но человеческая фигура появилась на расстоянии вытянутой руки.

Огонек сразу понял, что стоящая в проеме женщина — мать Кайе, хотя они были мало похожи. Но — округлые черты, движения мягкие… Интересно, а Къятта — сын ее, или другой женщины, подумалось Огоньку. Она еще молода… кажется. И цвет радужки яркий… подросток уже знал — как у многих южан.

Кожа ее была цвета темного меда, волосы удерживал широкий золотой обруч — гладкий, ничем не украшенный, длинное просторное одеяние из бледно-голубой ткани скрывало фигуру. Женщина подошла к Огоньку, поспешно вскочившему, положила руку ему на плечо и всмотрелась в глаза. Огонек залился краской, потом побледнел. Вспомнил — Кайе говорил, его мать может видеть в душах…

— Как твое имя? — неожиданно резко прозвучал ее голос.

— Я не помню, элья… ала, — поправился Огонек.

— Как звали родителей? — его словно колючей лианой хлестнули по лбу, а потом он начал проваливаться в мягкую полутьму. Отчаянно замотал головой, пытаясь удержаться — он не хотел повторения, как тогда, с тем человеком, он не хотел перестать быть собой…

— А ты можешь сопротивляться? — удивленно проговорила-пропела женщина, и мальчишка снова ощутил удар. На сей раз Огонек не удержался и начал падать в темноту… но приземлился на чьи-то руки и услышал рассерженное шипение.

— Мать моя, не тронь то, что принадлежит не тебе!

— Ты мой сын, — отозвалась женщина еще властным, но поблекшим голосом.

Кайе вскинул голову, осторожно поддерживая за плечи Огонька:

— Я твой сын. Но помни, кто ты и кто я кроме этого!

По легкому ветерку Огонек догадался, что женщина покинула комнату.

— Прости, — пролепетал он.

— За что, глупый? — голос Кайе был мрачным. — Больше она не посмеет…

— Я не хотел… не надо ссориться из-за меня, — пробормотал подросток испуганно.

— Ссориться? — Кайе пальцем прижал уголок рта. — Как ты представляешь это себе? Она моя мать, но не больше того.

— А я любил свою мать, — неожиданно для себя сказал Огонек. Кайе так и впился в него взглядом, но Огонек беспомощно покачал головой.