"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 11

Ночь выдалась светлая — множество мохнатых звезд срывалось, падая в чащу. А чаща вся хрустела, пищала и ревела на разные голоса, более звонкая ночью, нежели днем. Из зарослей древовидного папоротника показались два молодых зверя. Подростки-энихи, блестяще-коричневые, сильные, неуклюжие немного. Дети одной матери или разных, случайно встретившие друг друга. Вместе им было легче охотиться. Здесь они появились недавно, однако успели освоиться.

Еще один энихи, черный, куда крупнее, скользнул мимо ствола, выслеживая молодых хищников. Только глаза отличали его от прочих зверей — у кана-оборотней радужка сохраняет цвет человеческой, а глаза Кайе были синими. Хоть юноше не сравнялось еще шестнадцати весен, в зверином обличье он оказывался взрослым, чудовищно сильным. Энихи взрослеют раньше…

Подростки-энихи учуяли соперника, глухо зарычали на чужака, обнажая клыки, забили хвостами по бокам. Черный зверь стоял неподвижно. Двое коричневых начали обходить его с боков — в одиночку они не решились бы схватиться со взрослым, но их было двое — и территорию молодые хищники считали своей. Гибкое коричневое тело мелькнуло — навстречу ему взвилась черная масса. Два хищника завозились на земле — схватка была недолгой. Вопль раненого зверя оборвался; черный развернулся ко второму противнику. Прыгнул, зубы впились в бедро, разрывая мышцы, ломая кость.

Коричневый исхитрился вырваться и шарахнулся в заросли, оставляя широкий кровавый след.

Черный не стал преследовать. Одинокий, раненый — подросток не проживет долго.

Проснувшийся Огонек повел носом, прежде чем открыть глаза, почуял что-то неладное, тревожное. Вскинулся, испуганно озираясь — запах крови он не спутал бы ни с чем.

— Держи! — рядом с ним упала мохнатая лапа, с когтями, равными по длине половине его пальца.

Вскрикнув, мальчишка отодвинулся к стене. Он видел убитых животных в башне… но огромная коричневая лапа энихи рядом…

— Убери, пожалуйста! — зажмурился он. Кайе сердито повел плечом: как угодно.

— Почему ты все время вздрагиваешь, всего боишься? — спросил с досадой. — Всего вообще?

— Прости…

— И перестань извиняться за любое слово! Хочется взять тебя за шкирку и потрясти, чтобы выбить эту дурь! — уселся на край каменной массивной кадки, в которой рос папоротник в треть комнатки величиной. — Ну, говори, чего ты боишься?

— Не знаю, али. Всего… грома, темноты, нихалли… — сидел сжавшись, неловко, не зная, куда смотреть и едва не на нос натянув покрывало.

— Почему ты такой?

— Не знаю… — тихо и потерянно.

— Ты совсем ничего не помнишь? — прозвучало наивно, Огонек даже улыбнулся — кто бы спрашивал… А тот поднялся, брови чуть сведены — думает.

— Все это чушь. Со мной можешь ничего не бояться.

«Кроме тебя», — подумал мальчишка и отвел взгляд.

Кайе всегда любил утренние тренировки — хоть много двигался в зверином обличии, нравилось заставлять мышцы трудиться, нравилось одерживать верх в учебных пока поединках. Только старшего брата ни разу не победил, и это вызывало досаду.

После, остыв немного, часто располагался у него… и сейчас. Кайе злился — брат провел тренировку намеренно жестко, холодно и презрительно давая понять, что младшему еще многому надо учиться. Подумаешь, зверь энихи! Мальчишка. А теперь Къятта сидит, прислонившись к стене, чуть набок склонив голову, и вздрагивает уголок рта в усмешке:

— Малыш, ты взял это чучело мне назло?

— А ты все командовать любишь… А потом… он мой, и отстань.

— Твой? Хочется подержать в руках очередную хрупкую безделушку? Приятно сознавать, что можешь разбить ее в любой миг?

— Тебе-то что… — посмотрел на брата, на недобрую улыбку его, и взорвался: — Тебе-то чего не хватает?!

— Тихо, — ладонью закрыл ему рот, опрокинул на мягкую шкуру. — Развлекайся, котенок, — недобро прищурился. — Только потом не прибегай ко мне мебель ломать.

— Пусти, — дернулся, но старший умело держал — не вырвешься, разве что захочешь себе руку выдернуть из сустава.

— И подумай еще, — продолжил Къятта, — Про кого-то из полукровок в свитке Тевеерики сказано.

— Байки старые.

— Может, и так. Только что ж ты уканэ, того, что ему память читал, поспешил в Бездну отправить?

— Амаута! — выругался Кайе, и снова рванулся. Старший прижался губами к его губам и отпустил.

— Играй… дикий зверек.

Рубиновый браслет охватывал предплечье — прохладный, несмотря на жаркий цвет камня. Грис послушно бежала по улочкам; Къятта даже не направлял ее, так, еле трогал повод. Ждал, пока кровь скажет — вот. Ремесленники застывали на месте, более проворные успевали спрятаться. Все правильно, для того и браслет на руке, чтобы могли заранее увидеть. Все равно от судьбы не скрыться, да и не знает никто заранее, где именно появится посланец Хранительницы в эту луну и кто им будет на сей раз. Порой посланцы и в собственные кварталы заглядывали, с неохотой, правда.

Для Башни обычно не брали детей и женщин, хотя тут уж как кровь повелит. Бывало и такое. Къятта остановился перед калиткой — возле нее согнулся в поклоне человек немолодой, но крепкий, почти без седых волос.

— Ты кто?

— Мастер Шиу, Сильнейший. Горшечник…

Жена Шиу смотрела с порога, откинув кожаный полог, и, кажется, не дышала. Къятта прислушался к собственным ощущениям — подойдет, но… не лучший. Легонько толкнул в бок свою грис и поехал дальше. За спиной послышались сдавленные рыдания женщины — вот дуреха, плакать от счастья!

Нужного нашел на следующей улочке. Около тридцати весен, рослый, с правильными чертами — Башня будет довольна.

— Следуй за мной.

Избранник Хранительницы подчинился, опустив голову. Попробуй противиться Сильнейшим — вся семья прямо тут ляжет. А ведь бывало, думал Къятта. Противились… вставали на защиту своих, дурачье. Словно мы зла желаем Астале. Тогда на улицы выходили воины-синта…

Довел человека до Башни, передал стражникам и служителям. Знал — ему дадут айка, в который подмешана настойка дурманящей травы, и даже рук связывать не станут — сам прыгнет с высоты. Скоро уже. Поначалу запоет ули, ей ответит маленький барабан — а потом и Башня вздохнет полной грудью, заговорит, разбуженная.

Улыбаясь собственным мыслям, проследовал обратно. Можно остаться и посмотреть, да нового ничего — это брат любит наблюдать за полетом и пробуждением Башни. Приотворив губы, следит, щеки горят — и, кажется, завидует летящему человеку. Ладно, ума хватает не пробовать самому, и без того есть что подарить Астале.

Улыбка сменилась задумчивостью. Дед прав… и все же присутствие полукровки в доме — словно жужжание невидимого комара над ухом. Нудно и ничего нельзя сделать. Лучше, чтобы мальчишка убил это чучело своей рукой, и лучше побыстрее. А то ведь привяжется.

Парнишка продавал птиц — сидел на камне в окружении клеток, вертя в пальцах щепочку. Къятта заметил парочку ольате, каменных горихвосток, синего дятла — подивился: мальчишка умеет не только ловить птиц, но и находить редкости. Тот встал, открыл дверцу высокой клетки, пальцем погладил головку дятла.

Неприятный ток пробежал вдоль позвоночника Къятты — парнишка походил на его младшего брата. Кайе был крепче, сильнее, но сложен — один к одному, и двигался так же мягко. И волосы у этого — короткие, всего-то до плеч. Немного длиннее, чем у Кайе.

Подъехал ближе, остановил грис. От пристального взгляда парнишка поежился и только потом обернулся. Другие черты, но сходство и впрямь имелось.

Судорожно сглотнув, птицелов уставился на рубиновый браслет. Сделал шаг назад в первом порыве — бежать. Но то ли страх, то ли здравый смысл подсказал, что лучше остаться на месте. А может, попросту двинуться не смог — бывает от ужаса. Къятта досадливо поморщился — совсем забыл…

— Не пугайся. Башня уже получила свое. — Снял знак Хранительницы, убрал с глаз.

— Тебе нужны птицы, али? — прошелестел продавец. — Бери любую…

— Не птицы. Иди со мной.

Начавший было успокаиваться, тот снова оцепенел от страха, темное пламя почуяв в голосе и во взгляде. Но нашел в себе силы спросить:

— Али, что будет с моими птицами? Если я не вернусь, позволь сейчас выпустить их…

Эта нелепая забота насмешила. Къятта на миг почувствовал симпатию к птицелову — собирается умирать, а думает о питомцах.

— Веди себя хорошо, и вернешься. Но можешь выпустить, если не жаль труда.

У излучины реки Читери людей сейчас не было — на воде покачивались узкие остроносые лодки, привязанные к колышкам на берегу. Песок — мелкий, золотистый днем, но темный темнеющий сейчас, на закате. Плеск реки, да шорох кустарника — и порывами налетающая тишина.

Къятта обернулся к своему спутнику, который послушно следовал за грис, спрыгнул наземь, примотал повод к ветвям кустарника. Бессловесность, покорность… такие самой судьбой созданы быть жертвой. Но мальчишку можно понять — не хочется оставлять этот мир. Шагнул к продавцу птиц, нажатием руки заставил стать на колени. Стянул его волосы, зажав в кулаке. Стремительным движением извлек нож. Парнишка не вскрикнул, лишь смотрел на закат остановившимися глазами. Лезвие сверкнуло, отсекая короткий хвост из волос.

— Так лучше, — Къятта удовлетворенно посмотрел на дело рук своих. Сходство стало гораздо больше — а черты лица в красноватом вечернем свете не так явственно бросаются в глаза.

Можно и перепутать… Только Къятта не спутает никогда. Он отличает следы брата, когда тот в обличье энихи… и понимает его лучше, чем кто другой. Но нелепый заморыш-полукровка, которого приходится терпеть… сжал пальцы, удивился, услышав вскрик боли. Ах, он все еще держит… Отпустил.

Мальчишка-птицелов будет вести себя хорошо. Сперва из страха, потом — из благодарности, поняв, что останется жить. Къятта поднял голову — глядел в небо, на пронзающего облачную дымку орла. Тоже хищник… но такой далекий от всего земного сейчас. Первоначальное желание выместить на мальчишке свое раздражение от домашних неприятностей угасло. Перевел с парящего силуэта взгляд на свою жертву, чуть усмехнулся, беззлобно. Слишком легкая добыча не всегда по нраву охотнику… Так просто сделать все, что угодно. Но как иначе — не может детеныш йуки противиться волку. Чуть заметная морщинка пересекла лоб — а с братишкой нельзя допускать и тени сомнения или жалости. Он признает только силу; стену, которую не сдвинуть с места, цепь, которую не порвешь.

Жаль.

Поддавшись порыву, сказал:

— Дай руку.

В конце концов, сегодня выдался хороший день. Башня-Хранительница. И этот парнишка, такой забавный со своими пернатыми приятелями…

Чуть выше локтя наметил острием ножа линии, прорезал кожу неглубоко. От сока горного молочая кровь остановилась мгновенно. Осталось втереть в порезы алую краску, флакончик всегда при себе носил. Не встретятся больше, скорее всего, но все же знак покровительства Рода защитит, если что.

— Через полтора года ты станешь взрослым, — говорил дед, и добавил, прищурясь, как бы нехотя: — Семнадцать весен дают много прав и обязанностей.

— Право выхода в круг… и право оказаться в Совете?

Дед словно и не расслышал.

— Сегодня появишься там перед всеми. Шары льяти скажут, что ты такое сейчас…

— Да, дедушка. Почему сейчас?

— Сегодня твои звезды на небе, — проговорил тяжело, добавил: — А Совет… — Ахатта снова помедлил, — Помни — его всегда возглавляет Сильный, но не всегда Сильнейший. Надо быть еще и мудрым.

И, заметив, что внук уже почти стоит на пороге, прибавил:

— Одежда, Кайе. Не то, что сейчас на тебе. И не хмурься — традиции стоит соблюдать.

— Да, дедушка, — он вздохнул. Придется…

Несколько часов спустя появился в полутемной зале Дома Звезд, сделанной по форме ущербной луны. На плечах Кайе было длинное одеяние темно-красного цвета; даже мальчишкой перестал казаться в нем, хоть, поглядев на выбор цвета, поморщился не один из членов Совета. Темно-красный… айо Тииу. Ну что же, свои предпочтения и планы внук Ахатты заявил открыто. Хоть и не в меру нагло.

Держался уверенно, и вместе с тем — явно спешил покинуть это пышно украшенное помещение и оказаться снаружи. Навстречу, встряхнув короткими волосами, поднялась Шиталь, гигантская белая волчица-инари. Сильнейшая. В обличье человека, разумеется.

— Приветствую, младший.

Он сдержанно поклонился, глядя перед собой. Сначала ей, потом остальным. Поймал взгляд Къятты, скрипнул зубами — не так бы все это… не так.

Шиталь провела его в середину залы. Едва не отдернул руку, когда прохладные сильные пальцы женщины коснулись его руки.

— Вот он перед вами согласно обычаю. Скоро он достигнет совершеннолетия, и нам надо знать, кого вырастила Астала. Достоин ли он пройти испытание?

Люди семи Родов смотрели на Кайе. Шиталь, может, и смотрела, только краем глаза — рядом стояла. А он и вовсе ни на кого не глядел, только на темную выемку по всему периметру зала, зная, что там и скрываются темные пока шары льяти. Испытание… Он здесь по праву рождения, а не ради каких-то дурацких шаров.

— Достоин, — раздался голос человека из Рода Кауки.

— Достоин, — повторяли другие, от младших к старшим. Потом зазвучал голос его Рода — его брата. Потом свое слово сказала Шиталь. И лишь потом прозвучал голос дедушки.

Оставалось зажечь светильники — достаточно протянуть руку — и голубоватый шарик в другом конце залы засияет; если один — плохо, не Сила, а тень ее у проходящего испытание. Если больше — что же, счесть количество шаров и вынести решение. Шары льяти не ошибаются. Сделать пару шагов вперед, встать на обсидиановую пластину — она связана с льяти, как колодец с подземным источником. Но юноша поступил иначе. Он просто стоял на месте, широко улыбаясь, а сияние разливалось по стенам. Словно внутри огромного светильника оказались все. Свет резал глаза. И, спасая зрение, жмурясь, никто не заметил, когда исчез Кайе, покинул залу. Один шарик в дальнем углу горел, словно не решался погаснуть — вдруг человек вернется?

Едва Кайе покинул залу, как переменился. Снова стал мальчишкой со свободными движениями и поведением, достойным лесного пожара. Влетел в свои покои.

— Огонек, ты здесь? Не заблудился? Что делал?

Тот и рта не успел раскрыть, Кайе со смехом опрокинул его в бассейн к огромным золотисто-алым рыбкам.

Шиталь медленно шла рядом с Ахаттой. Белая накидка ее трепетала от налетающих порывов теплого ветра. На кайме золотые птицы перекликались среди искусно вышитых ветвей папоротника.

— Опять эта пыль… лучше дожди, — сказала Шиталь.

— Слишком большой город. Зелень и та не спасает, — откликнулся глава Совета.

— Мальчик сделал это по твоему наущению? — без перехода спросила женщина.

Ахатта улыбнулся краешком рта.

— А я уж было подумал, что ты и впрямь хочешь поговорить о погоде.

— Совет гудел, как гнездо диких шершней.

— Сравнение не ново, Шиталь.

— Так что же?

Ахатта мягко взял ее за руку.

— Наши семейные дела не выйдут за стены дома Тайау. Это даже малыш понимает.

— Но ты недоволен им! — резко сказала Шиталь.

— Ты не можешь знать наверняка, чем именно я недоволен.

— Он ведет себя, как дитя.

Ахатта посмотрел на нее, не выпуская руки Шиталь:

— В этом ваша ошибка. Он вовсе не ребенок.

— Ему нет семнадцати весен…

— И есть река Иска.

— Это детская выходка. И тогда, и сейчас…

— Неужели? — Ахатта улыбнулся так, что Шиталь почувствовала — ее лицо розовеет. — Мы поговорили с ним… потом. Он сказал много такого, что порадовало деда.

Шиталь медленно отняла руку. Ахатта сделал вид, что этого не заметил, продолжал:

— Твой Род слаб, ты не можешь на него опереться. Поэтому ты привыкла думать «я», а не «мы». Но все же дам совет — любой поступок «своих» стоит использовать для блага Рода. Что бы это ни было.

Шиталь проглотила этот совет — или просто его не заметила.

— Я пытаюсь понять, что он такое… открытая дверь, через которую изливается пламя? Всем нам, и северянам, приходится открывать ее — по-разному, а он… он не должен был жить. Человеческое тело и душа не вынесет такого.

— Он такой же, как ты, — мягко сказал Ахатта. — Если бы не мог менять облик, сгорел бы давным-давно. А так — став зверем, отдыхает от огня.

— И все больше в нем зверя…

— Всяко лучше, чем пламя, — чуть снисходительно проговорил. — Разрушений в Астале меньше.

Шиталь не откликнулась — шла, хмурясь едва заметно.

— Жалеешь, что твое слово сохранило ему жизнь?

— Ннет… — сказала, запнувшись.

— Не все ошибки можно исправить.

Ахатта взошел на крыльцо веранды — отсюда он видел сад, и смеющихся мальчишек в саду. Кайе ощутил присутствие деда, вскинулся, замер, готовый огрызнуться на любое резкое слово. Ахатта повернулся и пошел прочь.

Еще два человека в это время возвращались от Дома Звезд — один спокойно вдыхал послеполуденный воздух и любовался огромными золотыми шершнями, сочно гудящими, злыми; другой смотрел прямо перед собой — и в себя.

— Семь Родов, и каждый сам за себя… всякий надеется быть сильнейшим, — тихо говорил Ийа. Серьги в виде кусающей свой хвост змеи поблескивали и покачивались.

— Ты забыл восьмой Род.

— Не забыл. Анмара ничего собой не представляют. Только Шиталь…

— Но она вторая после Ахатты.

— Она одна, Кети. Она — всего лишь один голос. К тому же Шиталь не из тех, кто будет искать себе сторонников. Слишком горда.

— Она тебе нравится?

— Не как женщина.

— Тебя беспокоит этот ребенок? — говорящий и сам нахмурился, что противоречило деланной беспечности тона.

— Неужто его и сейчас не захотят ничем связать? Это безумие. Но я не ожидал, — кажется, Ийа был потрясен.

— Вряд ли. Он играет с собственной силой, как дитя с мячиком. А сделать с ним нельзя ничего…

— Нас поддержат Кауки, может быть, Тиахиу, — Ийа думал о своем. — Впрочем, змея не доверяет другой змее. Они лежат, свившись вместе кольцами, только когда нуждаются друг в друге.

Кети помедлил, опасаясь говорить.

— Много весен назад ты не хотел его смерти.

— Он был ребенком. Но я не забыл Алью, — в приглушенном голосе собеседника Кети почудилось шипение.

— Не он же ее убил.

— Не он, — Ийа улыбнулся, пристально глядя на собеседника. — Разве я это сказал?

— Ты хочешь рассчитаться с ним за смерть девочки? — судя по тону, собеседник считал такую затею безумной.

— Так поступили бы в Тевееррике, или в древних городах. Платить должен тот, кто виновен.

Для Огонька следующие несколько дней пролетели с бешеной скоростью. Кайе почти не оставлял найденыша одного, учил держаться на грис, чуть не с руки кормил какими-то невероятными фруктами. Вывозил в город, который все еще пугал найденыша, или в окрестный лес, или бродил по дому, показывая диковинки. Бабочек ему ловил и сажал на волосы, и каких-то красивых, отливающих металлом жуков. Говорил — здорово смотрятся на рыжей гриве Огонька. Не давал снимать, несмотря на испуг подростка. Правда, в конце концов жалел, и отброшенный жук улетал в ближайшие кусты.

Порой Огонек начинал чувствовать себя домашним зверьком — обращались с ним точь-в-точь как с такой вот покладистой робкой зверушкой. Или, напротив — с ним играли так, как юные хищники играют с сухим листком или большой безобидной ящерицей, без злобы и не задумываясь, как ощущает себя игрушка.

Но знал уже — стоит кому-то бросить на Огонька косой взгляд, Кайе вмиг ощетинится.

Слуг не встречал во владениях Кайе — похоже, те старались не попадаться на глаза младшему из Рода Тайау. И казалось, что пища, одежда появляются по волшебству, порядок наводится сам собой.

А Кайе поражал Огонька своей беспечностью.

— Ты умеешь читать? — спросил он как-то, валяясь на траве с пожелтевшими свитками в руках. Стукнул ладонью по земле рядом с собой — садись!

— Нет… не помню… Что это?

— Рукописи Тевееррики. Мудро, но скучно. — Он потянулся, лежа на спине, раскинул в сторону руки с бесценными свитками.

— А им ничего не будет? — Огонек помнил, как эльо-дани трясся над такими вот старыми листами.

— Подумаешь! — рассмеялся Кайе. — В моих руках пятна от травы и росы — самое меньшее, что им грозит. Что же теперь, не касаться? Падай рядом! Ты старинного письма не знаешь наверняка, ну, все равно.

Упал, не больно-то ловко, и засмеялся.

— Жаль, я не кошка, те на четыре лапы приземляются, верно?

— Не кошка? — округлые брови взметнулись. — Пожалуй, так. А падать я тебя научу. Пригодится, особенно с грис.

Огонек невольно передернул плечами, вспомнив падения в речку и на острый пень, смущенно покосился на старшего. Тот впихнул ему в руки хрупкий лист рукописи, пожаловался:

— Надоело! Погляди повнимательней, и тебе надоест.

Спал Огонек в уголке просторной комнаты с бассейном. Растения в кадках да узкая лежанка, мягкая, впрочем — вот и все убранство. На вторую ночь найденышу приснился кошмар. Огонек подскочил, и, как испуганный ребенок, побежал к юному айо. Услышал голоса за занавеской. Входить не стал.

Он скоро привык, что есть, кому прогнать его страхи. Даже ночью, когда от кошмара просыпался похолодевший, чувствуя, как тяжеленный камень давит на грудь, достаточно было высунуть нос из комнаты и глянуть в соседнюю, чуть-чуть отодвинув полог — старший обязательно оказывался там, или на террасе, или на ступенях в саду. Огонек никогда не окликал его — просто тихонечко уходил на место, и спал спокойно.

А сны и впрямь бывали страшные. Один снился чаще всего: вот мальчик бежит, задыхаясь, по лесу, хлещут ветки — словно тогда, после смерти человека из башни, и почти ничего не видно — сумерки. А следом — погоня. Огромные звери несутся, и вот-вот догонят. Сон кончался всегда одинаково — Огонек падал на землю, споткнувшись, и миг оставался, пока не набросились твари…

По утрам его будил веселый голос — а то бывало, что Кайе попросту сдергивал с Огонька покрывало или щекотал ему нос стебельком. Часть дня, что Огонек был предоставлен самому себе — смирно сидел в покоях или гулял в саду. Огонек не мог понять, гость он или же пленник. Вероятно, он мог бежать. Только некуда было.

Впервые в жизни Огонек чувствовал о себе заботу. Это пугало — и, пожалуй, было приятно. В башне его не обижали, но к бесправности он привык. А тут… стоило Огоньку робко выразить хоть какое-то пожелание, Кайе кидался его исполнять, часто не поручая слугам. Находиться рядом с живым огнем… с вихрем пламени, принявшим человеческий облик… Из-за любого пустяка могли заполыхать яркие глаза, приподняться верхняя губа, обнажая зубы, словно у зверя перед прыжком на врага. В любую секунду Кайе мог сорваться на крик — а потом рассмеяться беспечно.

А одевались они одинаково.

Кайе нравилось возиться с волосами Огонька — перебирать, причесывать, заплетать какие-то дикие косички.

— Они, как пожар, — говорил Кайе, теребя ярко-рыжие пряди. — Как огонь в руках.

— У тебя и так в руках огонь, али, — возразил мальчик, невольно поеживаясь — он вспомнил лес и выжженный круг.

Иногда подросток видел Киаль, и каждый раз мечтал о новой встрече. Огонек уже знал, что Сила Киаль тоже может нести в себе смерть — но девушка всегда смеялась и просила мальчика петь. А сама танцевала, либо просто покачивалась в такт, и звенели ее браслеты, и переливались солнечными искрами пряди волос.

И огненные птицы-ольате окружали ее.

И Кайе был восторге от песен мальчика — не в меньшем восторге, чем Киаль. Поначалу Огонек пел ему веселое, но потом начал петь все, что вспоминалось. Порой Кайе улавливал нечто знакомое — из южных или из северных песен, но большинство были неизвестны ему.

— Кто сочинил их?

— Не помню, али, — отвечал мальчик.

Кайе был превосходным слушателем — он даже спокойным и тихим казался, когда Огонек затягивал очередную песню серебристым своим, легким голосом.

Мальчику хотелось спросить — что было бы, если бы Кайе не принял его к себе? Но спросить не решался. Тут было хорошо, хоть и страшно порой. И самое страшное — не мог избавиться от чувства, что янтарный взгляд следит за каждым его движением, пристально и спокойно, словно хищник, подстерегающий добычу.

Очередное утро началось как обычно. Огонек проснулся от сладкого аромата. Прямо перед носом лежал шарик спелого фрукта тамаль. Толком не проснувшийся и уже голодный, он потянулся за ним… а тот отползал все дальше, и в конце концов Огонек чуть не свалился с постели. Только тут проснулся окончательно.

— Соня! — укоризненно сказал Кайе, отодвигая фрукт.

— Прости, али! — Огонек вскочил. Поймал летящий в него плод.

— На! Ты в седле уже сносно держишься. Я должен быть на Атуили, где добывают золото. Что-то рабочие тамошние много себе позволяют. Поедешь со мной? — скорее приказ, чем вопрос.

— Конечно! — отозвался поспешно. Огонек натянул штаны, набросил околи, потрогал заплетенные на ночь волосы — разлохматились, но лучше оставить, как есть. А то еще рассердит Кайе долгими сборами. Поесть… кажется, не удастся.

— Догони меня! — Кайе сорвался с места и побежал — скорее полетел — к стойлам. Огонек ухитрялся почти не отставать. Уже на месте он понял, что Кайе прихватил с собой паутинный шарф для Огонька — и почувствовал благодарность. Он помнит… С косой и шарфом Огонек теперь управлялся сам. И на Пену залез почти сразу. Поехали легкой рысью.

Город утопал в зелени, в узких канальчиках журчала-переливалась вода. И снова глазам предстала золотисто-алая башня, похожая на соединенные воздетые руки. Огонек не раз уже видел Асталу, и все же не мог сдержать восхищения.

— Это не город, а сказка! И башня… куда больше той, где я жил.

— Старая — Хранительница Асталы. С нее наблюдают за звездами. С вершины все видно. Хочешь?

— Еще бы! — воскликнул мальчик.

— Что ж, не пустить тебя не посмеют, если я приведу. Но позже. Поехали! Срежем.

Они поскакали по улочкам, миновали несколько небольших площадей и въехали в квартал с куда более бедными домами. Сооруженные из обмазанных глиной жердей, с тростниковыми крышами. В начале квартала стоял столб с бронзовым знаком.

— Чтобы не путаться, — бросил через плечо Кайе, уносясь вперед. Огонек чуть не свалился, пытаясь разглядеть знак.

Послышался стук копыт — кто-то догонял их.

— Хлау! — проговорил айо, словно выругался. Высокий человек на пегой грис поравнялся с мальчишками.

— Тебе велено было ждать. Почему ты отправился на Атуили один? И что это такое? — вместо приветствия рявкнул Хлау, указывая на Огонька.

— Ты мне не нужен там! — отозвался Кайе, не сбавляя ходу.

— Тебе — верю. Но я не намерен позволять тебе творить все, что заблагорассудится. Нам все-таки нужно золото.

— Мне — нет, — крикнул юноша, вырываясь вперед. — Ненавижу блестящие побрякушки.

— Тейит дает за них то, что необходимо Астале!

— Что не говорит об уме этих крыс!

Огонек несся за двумя всадниками, вцепившись в Пену. Хлау вспомнил о нем:

— Ты кто такой?

— А это неважно! — выкрикнул Кайе, расслышав вопрос. — Он все равно будет со мной на Атуили!

— Я не помню тебя! — Хлау обращался к Огоньку.

— Оставь его в покое!

Огонек слышал короткие реплики и мечтал об одном — остановить Пену и переждать под кустом, пока всадники не вернутся. Все его внутренности от скачки грозили очутиться снаружи, хотя бег у Пены был довольно ровный.

До Атуили был путь неблизкий — видно, поэтому и не решился оставить его одного, подумал найденыш, когда остановились для короткого отдыха. Вскинул глаза — серая туча ползла по небу, лохматая, низкая.

— Дождь будет? — спросил у Кайе, опасливо поглядывая на хмурого Хлау.

— Нет. Пыль, ветер…

Времени было — больше полудня уже. А вокруг — пасмурно, свет сероватым становился.

— Ты отдохнул? — спросил Кайе. — Надо успеть до ветра.

Отдохнул… дорога всю душу из Огонька вытрясла, хоть и ровно бежала Пена. Но признаваться не стал — не из страха, просто видеть не хотел, как станет хмурым лицо старшего… и он сбавит скорость ради своего подопечного. Слабость показывать не хотел…

Рабочих было много — не меньше сотни, но большинство из них занимались делом; а некоторые явно поспешили к своим местам, завидев всадников. В стороне стояли рядами хижины — целый маленький город, подумалось Огоньку.

— Иди туда и жди, — распорядился Кайе. Заметив, что мальчишка замешкался, нетерпеливо качнул головой и хлопнул Пену ладонью по крупу. Та прянула с места — испуганный подросток едва не свалился.

Селение казалось пустым — мужчины были заняты работой с металлом, женщины — добычей хвороста или огородами.

Осознав, что на него не будут глазеть со всех сторон, Огонек успокоился несколько — благо, и Пена сбавила ход и вышагивала по кривым улочкам неторопливо.

— Нас всего шесть семей, али. Позволь нам уйти — без нас не остановится работа.

— Шесть семей — это около тридцати человек, — тихонько произнес Хлау. — Неплохо.

Кайе отмахнулся, как от навязчивой мухи — отстань!

Атуили не принадлежало ни одному Роду — Астале в целом, и Совет пока не ставили в известность о такой мелочи, как спятившие рабочие. Слишком мало их, было бы из-за чего. Первым узнал Ахатта, вот и отправил младшего внука. Значит, доверяет его решению, а Хлау — досадная помеха. Довольно молчаливая, впрочем.

— Чем вам тут не живется?

Говорящий пожал плечами. Самовольно семьи уйти не могли, да еще и с детьми. Сразу отправились бы в погоню, а далеко ли уйдут — с малолетками, пусть и не с несмышленышами грудными? Вот и просятся сами.

— Думаешь, в лесу лучше?

— Мы хотим попытаться перейти на ту сторону гор… жить на побережье, али.

— Понятно. Там море, морские птицы, ракушки вкусные — так? А золото нужно Астале — это неважно. — Вспомнил про дикарей, которых встретили давно, на пути к перевалу, добавил: — Да вы перемрете по дороге, не добравшись до гор!

Люди безмолвствовали, поглядывая на того, кто выступил первым.

Кайе попытался понять, как поступил бы брат, потом плюнул мысленно на это дело. Так и не научился думать, как Къятта.

— Хочешь уйти? Оставить работу?

Протянул руку, взял лежащий на деревянном брусе коловорот. Шагнул к человеку поближе, коротко замахнулся и ударил сверху вниз. Человек закричал, зажимая руками бедро — до колена рассечено, глубокая рваная рана.

— Вперед, не держу! Лес рядом! Ихи и прочие будут рады обеду!

Человек скорчился на земле, не поднимая головы. Юноша обвел глазами остальных.

— Хотите уйти — уходите. Но так же, как он. Нет — работайте.

Девушка у дома возилась с корзинами. Кайе засмотрелся на нее — очень смуглая, подвижная, гибкая, тяжелые вьющиеся волосы стянуты тесьмой из травы. Совсем юная. Подошел ближе — девушка подняла лицо, замерла настороженно. Юноше показалось, что он уже видел эти распахнутые глаза.

Положил руку ей на плечо, притянул к себе. Зрачки его стали шире, взгляд — темным и пристальным.

— Не надо, Дитя Огня, пожалуйста, — прошептала девушка, все еще сжимая небольшую корзину. Он не дал ей договорить: одна рука скользнула вниз, другая запрокинула голову. Прижался губами к губам, — поцелуй был почти жестоким. Руки сжали ее тело сильно, но она не могла закричать. Потом ослабил хватку слегка:

— Дом пуст?

Она кивнула, смотря остановившимися глазами.

— С тобой ничего не случится, — сколь мог мягко сказал он, увлекая ее внутрь дома.

Потом, когда полумертвая девушка лежала неподвижно, он осторожно убрал волосы с ее щеки.

— Не ты играла в мяч на одной из площадей Асталы вместе с детьми, когда я пришел к ним? Давно…

— Не знаю, — ее едва хватило на бездумный ответ.

Кайе сжал ее кисть — слегка, и вышел.

Страшновато было поднимать глаза кверху — лохматая туча, уже черная, а не серая, закрыла полнеба. Ветер налетал хлесткими сухими порывами — вспоминалась башня: такие оплеухи ветра могли сбросить с уступа. Сидел смирно, обхватив колени руками и уткнувшись в них подбородком. Задремал незаметно — измотала дорога. Проснувшись, сообразил, что белое пушистое облако, скрывающееся за поворотом — Пена, отвязавшаяся и намеренная погулять на свободе. Огонек вскочил, охнул, растирая затекшие ноги, и, чувствуя себя деревянным, побежал за кобылицей грис. Через пару улочек его погоня увенчалась успехом — Пена и не старалась удрать, она просто играла. А вот мальчишка понял, что заблудился. Кобылица показалась ему единственным другом… очень своенравным другом. Огонек с трудом уговорил ее не вертеться, взобрался в седло через силу, помня, как с грис управляются всадники опытные.

— Ну… Пена… вперед… — проговорил неуверенно, и очень осторожно тронул носком лохматый бок.

Та помотала мордой, чувствуя никчемность седока.

— Кайе бы тебе показал! — мстительно сказал Огонек, и оглянулся.

Никого не было. Мальчишка со вздохом принялся поправлять шарф, скрыл им плечи и голову — на сей раз не прятался — не от кого, просто защищался от пыли, которая поднималась в воздухе. Когда закончил, принялся думать, что дальше. Ощутил досаду — вот взяли с собой непонятно зачем, и задвинули в угол, когда надоела игра. Устыдился — нет же, о нем позаботились, чтобы не заскучал дома… а он и подождать не сумел.

Снова огляделся. Ни души… Торчать тут вроде столба? Нет уж. Повести Пену следом сумеет, а там как повезет. Ведь есть же здесь люди! Слез, сопровождаемый откровенно злорадным взглядом кобылицы грис.

— У, скотина! — произнес мрачно, намотал на руку повод и потянул Пену за собой.

Она неохотно пошла. Прямо под ноги ей из-за поворота вынырнула взлохмаченная крохотная девчонка, огляделась, моргая отчаянно-круглыми глазами, и кинулась к Огоньку с воплем:

— Али! Слава Тииу! Пожалуйста!

— Ты что? — отшатнулся подросток.

— Мой брат, он не хотел… То есть… ну помоги! — вцепилась в него, отпрянула, перепугавшись собственного порыва.

— Что случилось? Где? Ты кто? — Огонек опешил. Но сообразил что одежда и шарф, закрывающий его волосы и плечи делают его похожим на… на кого? Ладно… сейчас объяснит ей ошибку. Девочка, поняв, что подросток не сердится, не дала ему раскрыть рот:

— Камень же! Нам есть нечего, потому и украл! Его же убьют! Ну, пожалуйста, он как лучше хотел, он случайно!

Огонек опять мало что понял, но…

— Веди. Где это?

— Сюда, сюда! — девочка заторопилась. Шли узкими улочками, раздраженно фыркала Пена.

Огонек шагал и думал, что же он будет делать… и не лучше ли тихонько скрыться. Только и Пену придется оставить, она не пойдет так просто, а девчонка не отвяжется, и… и ее жаль. Безумно захотелось помочь, хоть он так ничего и не понял.

На маленькой круглой площадке трое стояли — двое взрослых с полосатыми повязками на волосах и мальчишка не старше десяти весен. Ему стянули руки веревкой и спрашивали о чем-то. Мальчишка хмуро отмалчивался.

Девочка вновь зашептала, захлебываясь слезами:

— Али… Помоги. Его же уведут, а потом… Нас останутся я, малышка и мать…

Огонек набрал воздуха… мысленно представляя, что это не он, а он сам в другом месте… его вообще нет… «Мейо Алей, спаси меня, если можешь!»

— Отпустите мальчишку! — голос прозвучал неожиданно звонко и сильно даже для него самого.

Мальчик замер, напряженно глядя на Огонька, а стражи переглянулись.

— А кто нам приказывает?

— Разве не видно? — Огонек ошалел от собственной наглости. Ухватился за отчаянную надежду — сумерки, волосы закрыты, да и лицо так просто не разобрать — факела у них нет, и пыль…

— Не видно. Ты из Сильнейших Родов? Ладно, — кивнул один, бросив взгляд на дорогую ткань шарфа. — Но ты еще мал, а вот проступок не маленький. Он Солнечный камень украл — за это не пощадят и видного мастера.

— Все равно.

— И чьим же именем?

Огонек замер. У него не было татуировки…он не мог показать знак. Единственное пришло на ум.

«Он же мне голову оторвет…» подумал Огонек, а с языка уже слетело.

— Кайе Тайау. Этого довольно?

Стражники как по команде отпустили руку мальчишки. Один даже попятился. Только безумный стал бы повелевать таким именем… или имеющий право на это.

— Оставьте его в покое. И уходите, — велел Огонек, стараясь говорить как можно короче, чтобы иной выговор не выдал его. — Я сам… все выясню тут.

— Кто ты? — спросил стоящий справа, пытаясь все же исполнить долг до конца. Взгляд его не отрывался от полуприкрытого тканью плеча. Сейчас потребует показать… А мальчишка, укравший камень, и не попытался бежать — застыл с полуоткрытым ртом.

— Я друг Кайе. Он сейчас здесь, и придет скоро, — глядел прямо перед собой, сосредоточившись на черном амулете одного из охранников. По сторонам не смотреть… лишь бы не подвел голос… — Уйдите лучше, знаете сами…

Говоря так, Огонек понимал одно — Кайе живого места на нем не оставит… и это если повезет.

Стражники ушли — неохотно, и все же достаточно торопливо. Мало ли… Дитя Огня неподалеку, а с ним связываться — лучше уж сразу в костер. Мальчишка спутанными руками закрыл лицо и замер, вздрагивая. Девочка тронула Огонька за локоть и серьезно спросила:

— Он правда свободен?

— Свободен… — кивнул Огонек, — Почему он украл? И у кого?

— У старшины охранников Атуили… У матери родился малыш… а кому нужна простая женщина с детьми? Хоть научили бы нас чему. Я бы шила…

— Кто ты, Сильнейший? — подал голос мальчишка. — Почему защитил меня?

Огонек глубоко вздохнул.

— Да никакой я не Сильнейший, — сказал тихонько, — просто Кайе в лесу подобрал… И, кажется, больше я вам ничем не могу помочь… Я тут чужой и сам не знаю, буду завтра жив или нет.

— Вот ты где! — совсем некстати раздался знакомый голос, грудной и звонкий.

Черная грис нервно фыркала, а юноша смотрел насмешливо.

— Горе-всадник! Я тебя ищу! Что, снова тебя Пена скинула? Голову не потерял?

— Нет, не потерял… Она меня не скинула, али, просто… Если я виноват, то лишь я один.

Лучше сразу. Промолчать очень хотелось, но… как-то неправильно это, решил Огонек. Это как врать… ему? И рассказал, как было, став так, чтобы заслонить собой детей. На всякий случай.

— Солнечный камень? Значит, вам так туго живется?

Кайе спрыгнул с грис, приблизился, обходя Огонька полукругом.

— Не тронь их, пожалуйста! — воскликнул Огонек, понимая, что натворил. Перед ним был… не тот, кого он видел все эти дни. А что-то очень страшное; это от его имени поспешно исчезли стражники. Мелькнула мысль — его именем… ты сам призвал это.

Краем глаза полукровка заметил, что дети простерлись на каменных плитах. А движения юноши стали мягкими, словно движения огромной кошки. А глаза…в них было пламя. Темное.

— Защищаешь воров? — почти промурлыкал он изменившимся голосом. И — словно струна лопнула, порвалось что-то в лесном найденыше, в робком его послушании.

— Не тронь их! Это же дети! — отчаянно выкрикнул Огонек — не тронь!!

— Тем лучше! Не успеют вырасти!

— НЕТ! — Огонек прыгнул вперед… тело словно само знало что делать… под ноги упасть, чтобы помешать удару… а потом будь что будет, — Не…

В воздухе его руки скользнули по черной шерсти. Огромный зверь — черный энихи — придавил его к земле. Он коротко вскрикнул и вцепился в шерсть….

Почувствовал резкую боль — когти разорвали бок; закричал отчаянно, из глаз брызнули слезы. Перед глазами расплылась кровавая клякса. Потом в глазах прояснилось — перед ним вместо морды вновь было лицо человека. Кайе отпустил Огонька.

Подросток с трудом, но приподнялся на локтях, оглянулся — что дети?!

Дети отбежали к стене и сидели, обнявшись и дрожа. Не смели уйти. Кайе тоже сидел — подле Огонька, сцепив пальцы и опустив руки. Смотрел в сторону.

Огонек взглянул на собственный бок, пытаясь удержать стон. Больно, так… вспомнил про лапу энихи, которую принес ему оборотень. Замутило. Снова взглянул на рану. Так разорвано тело… неглубоко, наверное, иначе бы он не мог двинуться, а крови много. И она все течет… Скоро ее не останется.

Огонек зажал рану рукой — как мог. Не хватило ладони. Пальцы мгновенно стали мокрыми и алыми. Что это было? Ах, да… дани рассказывал о кана, оборотнях. Вот они какие.

— Пусть дети уйдут домой… — сказал тихо.

— Ты мне указываешь, что ли?

— Прошу…

— Заткнись! — Кайе с силой ударил его по губам. Удар отшвырнул Огонька на камни. Кайе вновь отвернулся. Опустил голову.

Огонек лежал на камнях, и чувствовал, как в глазах мутится от боли. Он уже не мог пошевелиться. Разум заволокло туманом, и ничего не видел, не ощущал. Потом запахи стали проступать, тусклые пятна, словно сквозь дымку — сознание вернулось частично. Чьи-то руки подняли его. Посадили в седло — Огонек тут же повалился вперед, на шею грис, но рука его подхватила: Кайе сел сзади. Держал крепко.

— Пошла! — злое шипение, и грис побежала.

Боль отпустила немного. Сумел выдохнуть:

— Что ты сделал с детьми?

— Остались там…

— Ты их не тронул?

— Нет…

Кайе вздохнул. Спросил почти жалобно:

— Ну, чего ты полез в это?

— Я не мог иначе… — разбитые губы еле двигались, но Огонек не желал молчать. Скоро он уже не сможет произнести хоть слово. Ответом стало ругательство.

— Что? — бессмысленно переспросил.

— Йишкали амаута… Если бы он хоть лепешку украл — а то Солнечный камень! Они же все равно ни к чему не пригодны. Только воровать и умеют. А воров наказывают.

— Не пригодны — это значит без Силы и ничему не обученные? и что? Они люди… живые… им жить хочется… а ты не видишь боли других. И не хочешь видеть — так проще… — судорожно глотнул воздух, пытаясь справиться с головокружением.

— А как же с правом Сильнейших? Сам говорил, — усмехнулся одними губами.

— Право? Ах, да… знаешь, идите вы со своим правом в Бездну! А мы… — на миг прикрыл глаза: — Наша кровь того же цвета. Жаль, что не понимаешь.

— Я остановился из-за тебя… чучело безголовое… — тихо-тихо и очень неловко откликнулся оборотень. Прежний мальчишка… не то страшное… внешне.

— Тебе так легко убивать детей?

— Да. Какая разница — ребенок, взрослый?

— Я не думал, что живое существо может быть настолько… — помедлив, выдохнул: — Жаль, я не умер в лесу. Лучше быть где угодно, только не здесь; хоть у эсса, хоть у дикарей, хоть в Бездне.

— Крысы северные… — снова шипение, полное ненависти. — К ним? Нет! — и с силой ударил ногами грис — та помчалась быстрее.

— Крысы… — прошептал подросток. — Никчемные… Так жить… тошно.

Одежда Огонька и шарф пропитались кровью, но боли почти уже не было — только тяжесть. Одежда Кайе тоже была вся в крови, и казалось, что и он серьезно ранен. Пена шла сзади. Ехали они не в Асталу — куда-то в лес.

Огоньку было все равно — голова кружилась от слабости и запаха крови. В лесу остановились. Кайе снял его с седла, положил на траву.

— Что сделаешь? — тихо спросил Огонек. Ему стало тяжело дышать. — Зачем мы в лесу?

— Замолчи… — оборотень огляделся по сторонам; в сумерках видел отлично — нарвал тонких широких листьев, содрал с Огонька лохмотья шарфа и жилетки. Приложил листья к ранам, примотал. Усмехнулся неестественно и очень зло:

— В Бездну таких защитников! — и снова произнес нечто малопристойное, как мог понять Огонек. Как раз о полукровках. Поднялся, кончиком языка притрагиваясь к губам, брови сдвинуты.

Огонек чувствовал — Кайе растерян и очень испуган. Чего он боится? Вспомнил слова Къятты.

— Хочешь сохранить жизнь… Новая игрушка… жаль ее сразу… — во рту был вкус крови. Только с разбитых губ, или она течет изнутри? — подумал подросток.

— Замолчи.

— А ты ударь снова… Дитя Огня, — последнее слово прозвучало ругательством.

Кайе в упор глянул на него. Два алых пятна на щеках, зубы плотно сжаты. С хрустом переломил толстую ветвь, зашвырнул обломки в кусты и шагнул к полукровке.

Тот закрыл глаза. У него не было ни желания, ни сил двигаться. Пусть делает, что хочет. Очень хотелось спать — видно, листья подействовали. Огонек вдохнул запах леса, не крови — и погрузился в забытье.

Он проснулся от шума воды.

Открыл глаза, повернул голову. Было почти уже темно — а туча прошла, похоже. Прислушался к собственным ощущениям. К удивлению подростка, рана лишь слегка ныла, но это было вполне терпимо. Лежал на камнях возле каменной чаши, в ней пузырилась вода. Всюду — камни и водяной пар… и никого: тени, причудливые черные силуэты, напоминающие людей. Он огляделся, надеясь увидеть хоть кого-то живого. Не сразу понял, что фигурка в тени и есть Кайе, так хорошо он сливался с камнями. Сидел на выступе неподалеку и смотрел на водные пузыри.

Огонек попробовал шевельнуться. Бок отозвался болью.

— Где мы?

— Гейзер… вода целебная…

Одежды на мальчике не было. Он покосился на рану — вместо нее увидел примотанные листья. Листья остановили кровь и сами пропитались ей.

Кайе поднялся, шагнул к нему, зачерпнул воды в горсти:

— Пей.

Огонек попробовал отвернуться, но не тут то было. Пришлось пить; Огонек старался лицом не коснуться руки оборотня. Тот сорвал с бока Огонька повязку. Потом Кайе поднял его легко, словно мышонка, и опустил в бурлящую воду.

Вода обожгла… хотя не была горячей.

— А! А. аххх…. жжется… — не удержался мальчишка.

— Больно? — глухо донеслось с края каменной чаши.

— Бывает больнее…

— Да ну? А, ты у нас все знаешь… на собственной шкуре или как?

Огонек сел на каменный выступ внутри источника. Кружилась голова. К обжигающему покалыванию привыкал понемногу. Не удержался, ответил, хотя говорить было по-прежнему трудно:

— Теперь и на ней тоже.

Вода бурлила вокруг Огонька.

— Ты ненавидишь меня? — спросил южанин.

— Нет… я ничего к тебе не чувствую, — честно сказал Огонек. — Даже ненависти. Ты не стоишь ее.

Он не сразу отозвался, и сделал вид, что не слышал слов Огонька:

— Хочешь уйти?

— Да… но ты не отпустишь.

Кайе молчал, потом поднял несколько камешков, начал бросать их в воду по одному. Глухо сказал:

— В Астале — не отпущу. Вне ее… Но куда тебе идти?

— Куда… да хоть к тем же эсса…

— Они не лучше… Даже хуже… А норреки — животные, дикари…

— А что такое по-вашему «люди»? Такие, как ты?

— Таких больше нет. Я мог бы попробовать… я хотел попробовать… дать иное. Но Къятта прав. Я умею лишь убивать.

— Кто сделал тебя таким?

— Рождение.

— Мне жаль, — равнодушно сказал Огонек.

— Почему?

— Ты бы мог быть человеком…

— А. Я и забыл! — он рассмеялся. Прыгнул в воду — гибким своим, протяжным движением. Теперь Огонек знал, что оно означает. Кайе — энихи. Огромная черная кошка. Юноша нырнул и оказался возле Огонька.

Огонек оставался в воде. Уже не о чем волноваться. Самое страшное было уже.

Тот прижал его к каменной стене и вгляделся в глаза.

Огонек смотрел на него спокойно и устало. Как бы спрашивая: что дальше? Ты меня не убил. Теперь уже не убьешь.

— А тебя… кто сделал таким? — голосом, в котором смешались ненависть, тоска и восхищение, спросил Меняющий Облик.

— Каким — таким?

— Отчаянным…

— Сердце, наверное.

— А кровь эсса — холодным и равнодушным?

— Разве? Эльо-дани говорил мне, что я слишком горяч.

— Да ну? Впрочем, да… детей ты защищал хорошо… Ты хочешь помочь всем беднякам Асталы на свой лад?

— Да, я этого хотел бы… А разве ты не хотел бы, чтобы твое имя произносили с любовью?

Кайе посмотрел искоса.

— Еле дышишь, но язык у тебя ядовитый! Если хочешь знать, мне жаль этих детей. Но Солнечный камень — охрана поселений от огней тин и еще всякого. А этот… хотел украсть и продать.

— Но он ребенок. А если бы девчонка бросилась к тебе за помощью, как бросилась ко мне, приняв за одного из вас, ты тоже пожалел бы?

— Убил бы на месте.

— Какая странная жалость…

— Странная? Кому они нужны? Нищие — значит, ничего не умеют. Мать их — игрушка рабочих на Атуили. Таким лучше умереть молодыми… сразу.

— Вы решаете, кому жить, кому умереть?

— А ты ешь мясо, не думая о зверях, которым оно принадлежало! — ощетинился весь.

— Так люди — не звери!

— Да ну?! Пусть. Зато те, кто живут, ни в чем не нуждаются, понимаешь? На дикарей посмотри! Хочешь так?!

— А если бы лучший друг твой был из низов?

— Ребенок ты… говоришь глупости. Это невозможно, — голос его напряженным стал.

— Отчего же? С пылью не дружат?

— Ты и впрямь дурак. Все время удерживать пламя… а потом случайно убить подобного друга — вот это правильно, по-твоему! Мы и без того защищаем их от леса. И от себя. Любой… сильный способен уничтожить их, не желая того. Или желая — если станут на пути. Я устал объяснять тебе это!

— Не объясняй. Тебе ведь неприятно думать о такой… мелочи.

— А тебе часто приходилось думать о других? — Кайе поднял голову, посмотрел. — Ты всё знаешь о других?

— Я ничего не знаю. Ты сам сказал — без памяти лучше. Да, ничто не мешает… смотреть.

— Эсса тоже любят смотреть. Свысока. А не слушать свою и чужую кровь. Зря я возился с тобой!

— Наверное, зря. Тебе ведь пришлось испачкать хорошую одежду.

Оборотень выдохнул резко, черты лица исказились.

— Конечно! Прав был Къятта… прав! — он с силой ударил кулаком по камню.

— Ну, так сделай, как говорит твой замечательный брат и покончи с этим. В конце концов, рано или поздно ты все равно сломаешь свою очередную игрушку.

— Какая же ты сволочь… — он сжал кулаки так, что из ладоней пошла кровь — ногти были острыми. Кажется, он ни в чем не знал меры. С чего он будет жалеть чужую жизнь и чужое тело, если так относится к своему? Но мысль была мимолетной.

А ладони заболели, словно сам сделал то же. Огонек ничего не ответил. Понятия не имел, что говорить. Он смотрел в небо.

Долго никто не трогал его. Мальчик начал засыпать, и видел во сне, что остался один — айо оставил его. Огоньку стало легко и чуточку пусто. Он ахнул, проснувшись в воздухе — его извлекли из каменной чаши.

Скосил глаза на рану — она выглядела поджившей, почти не болела. И даже лицо можно было тронуть, не опасаясь. Огонек потянулся было к лежащим неподалеку лохмотьям, но убрал руку. Изодранные тряпки. Да еще все в крови. И не сможет он одеться сейчас. Взглянул на одежду оборотня. Тоже невесть что… все цело, но в крови и мокрое.

— Ну и вид у тебя будет… — не удержался подросток, словно вселился кто в Огонька. Ядовитый, отчаянный. — Мокрая кошка…

— Верно, — низким и мягким голосом проговорил юноша, склоняясь к лицу Огонька. Мальчик подумал — его точно ударят, невольно зажмурился. Кайе взял Огонька за запястья. Вроде и не сжимал, а словно из металла пальцы — не шевельнуть кистью. И, с закрытыми глазами, обронил:

— Ничего, мокрые — они смешные, не страшные…

Не договорил. Его подхватили и перекинули через седло. Намеренно грубо.

— Ааа!.. — он вскрикнул от боли, но тут же умолк, закусив губу.

— Не нравится? — Кайе спросил с насмешкой. — Любишь втыкать колючки в других, а самому — никак?

— Я никому не люблю делать больно. Но я умею терпеть.

— Да неужто?? Не любишь делать?? Да ты прямо наслаждаешься этим!

— Что ты от меня хочешь?

— Чтоб ты сдох!!! — заорал тот, напугав грис, и едва удержав их.

— Это желание тебе легко исполнить, Дитя Огня… — тихо сказал подросток.

— Представь себе, труднее, чем тебе кажется! — отозвался Кайе, придерживая мальчишку, чтобы тот не грохнулся наземь. — Я хотел… Амаута!

— У меня нет сил с тобой спорить. Делай что хочешь. А я уже перебоялся. По крайней мере — тебя.

Огонек сказал, и почувствовал — истина сказанное. И желание посильнее ужалить — не плата ли за долгий и липкий страх? Вот чем была та лопнувшая струна… И осознав это, внезапно успокоился, стало немного стыдно.

— А ты боялся меня больше всего остального? — спросил оборотень едва слышно. — Все эти дни?

— Да. Любое твое слово было для меня приказом. А когда ты только появился на площадке… мне казалось, я умру от ужаса.

— Почему?

— Потому ты можешь сделать все, что угодно, и я в твоей власти. Но я верил тебе… А потом когда ты стал зверем и кинулся, я… не знаю, что случилось, но страх куда то исчез. — Подумал и сказал, стараясь, чтобы не прозвучало резко: — Ты просто играл все эти дни, но спасибо — ты заботился обо мне искренне.

Айо опустил голову. Гладил по шее грис, не глядя на Огонька, и, похоже, не слышал последних фраз:

— Исчез? Это хорошо… наверное. Правильно… Зря ты боялся меня…

— Зря?

— Зря… и не зря… я не знаю… Ладно, поехали… Я повезу тебя на Буре. Не против, надеюсь? Или попытаешься сам удержаться в седле? — Кайе не поднимал ресниц. — Безумие — ехать верхом с такой раной… даже полузажившей.

— Как хочешь. Ты сильнее сейчас, тебе и решать.

— Да прекрати ты, — сказал тот устало. — У тебя совсем сердца нет, что ли? Эсса…

— Я не эсса. Я — полукровка.

— Все равно нет… Что ты привязался к этой «силе»??

— Но это правда.

Тот вздохнул, забрался в седло, тронул повод.

— Правда…

Вдруг обхватил Огонька за плечи, притянул к себе. Заговорил быстро и тихо:

— Тебе все равно, да… но хоть попробуй стать моим другом. Ты не домашний зверек. Ты куда сильнее многих… я и с ними пытался…

Огонек глубоко вздохнул, шевельнулся, делая попытку высвободиться.

— Но ты не один. Тебе не о чем беспокоиться.

— Разве? Киаль занята собой, Къятта… — лицо застыло, как маска, тоскливо-мрачная маска. — А все другие, кроме старшей родни — боятся. Ты не боишься. Это настолько… — в голосе юноши появились восторженно-удивленные нотки.

Огонек прикусил губу.

Он слишком устал и не в силах был ответить «нет». Предпочел вообще не отвечать.

Копыта грис постукивали по грунту дороги.

Кайе так и привез его на Буре. Когда он кликнул слуг и передал им мальчишку с седла, у конюшни возник Къятта. Видя раненого подростка, он усмехнулся краешком рта. Огонек ощутил что-то близкое к ненависти… и жалость. Вот о чем говорил Кайе. В этом ему жить…

Огонька опустили на постель, целитель осмотрел рану.

— Ничего страшного… источник помог.

Он делал вид, что не испытывает ни малейшего любопытства… а впрочем, чему удивляться? Следы от когтей энихи не опознал бы только слепой, а что Сильнейший делает с полукровкой, никого не касалось. Захотел — оставил в живых.