"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 23

Лес

Северянка сидела на причудливо изогнутом корне. Впереди — если верить рисунку — оставалось полдня пути, и будет Уми. Девушка впервые за долгую дорогу сумела облегченно вздохнуть. Рядом рос плод болотной дыни — большой, желтый с робкой прозеленью жилок, на прочном шипастом стебле. Уже спелый, наверное. Разве что вяжет самую малость…

Этле протянула руку, потянула плод. Он не поддавался, и она нагнулась к земле, двумя руками вцепилась в стебель, с усилием откручивая лакомство. Ножом взрезала кожуру, с наслаждением вгрызлась в прохладную мякоть, нежную, как пена. Плод оказался не слишком вкусным — довольно пресным и рыхлым. Этле отшвырнула недоеденную дыню и пристроилась подремать на мягкой кочке. Тихо было, и грис пофыркивала вполне спокойно. Этле поерзала на траве, устраиваясь поудобнее.

И сейчас лишь сообразила — у съедобных болотных дынь кончик острый, а у этой — тупой. Так плохо знала растения… а ведь рассказывала же нянька о ядовитых.

Резь в глазах и спазм в горле помешали думать дальше.

Астала

Самым трудным оказалось удержать Кайе в постели. Целитель ускорил заживление раны, однако не мог излечить ее мгновенно. Оборотень никогда в жизни не болел, разве что после тренировок порой чувствовал себя неважно. И пламя его… но это другое.

Его сейчас опекала Киаль, иногда заходила Улиши. Киаль трещала без умолку, но прикрывала рот, стоило младшему сказать — замолчи. Он уставал от ее трескотни, но уставал и от тишины. Киаль всегда приходила с цветами — настал сезон ее любимых белых лилий; в эти недели хрупкие чашечки водных цветов ожерельем украшают мелководье…

— Северянку так и не нашли? — спросил на другой день после возвращения.

— Нет, — вздохнула Киаль, поправляя причудливый резной венец перед принесенным зеркалом.

— Что вздыхаешь?

— Чинью жаль.

— А она-то что?

— Как что? Глупый, это ж она помогла Этле.

— А… — отозвался вяло.

— Тебе ее совсем-совсем не жалко? — спросила по-детски, возмущенно сдвинув тонкие черные брови.

— Не знаю пока. Она умерла?

— Ее отдали Хранительнице.

— Это хорошая смерть, — помолчал. — А северянин?

— Он под охраной. Больше, чем прежде.

— Но… — Кайе примолк, языком тронул верхнюю губу — настолько сильный запах цветов, что кажется — сладкий привкус у воздуха. — Он же теперь… один.

— Тебе-то какое дело?

— Мне? — качнул головой, раздраженно отбросил пальцами слишком длинную уже челку. — Чем меньше тут северян, тем лучше!

Рана почти не беспокоила оборотня. Мазь, изготовленная умелыми руками целителя, тепло этих рук — и боли нет, и даже двигаться можно. Вот только вставать не велели ему, и он слушался. На сей раз чувствовал — рана серьезная. И поправиться хотел как можно быстрее; умом понимал, что в этом доме он никому не обуза, но все существо говорило другое — слабые — груз, который тянет ко дну.

А еще вспоминал о мальчишке с севера. Без злости, с сожалением даже. Давно, в детстве, когда ехали к горам, нашли в лесу кроличью нору. Это он услышал писк, и, не обращая внимания на попытки удержать, помчался искать детенышей. Те сидели, голодные, полумертвые — видно, погибла их мать. А они звали. Странно, что детенышами не успел закусить никакой хищник. Он убил их тогда — слишком малы, не годятся в пищу. И неуютно было потом, недолго, правда, когда закончил с крольчатами и шел к своим — слишком привык, что все — рядом. А каково это — ни души рядом, звать, и никто не приходит? Разве что смерть.

Он понимал — только рана виной подобным воспоминаниям. Но прогонять их не хотел.

Как только разрешили подняться, направился к дому, где поначалу поместили заложников и где нынче оставался только один.

На сей раз Айтли не вскинул глаза на гостя с надменным своим выражением, которого уже достаточно было для желания шею свернуть северянину. Он лежал ничком, сжимая голову. Не пошевелился, когда оборотень встряхнул его за плечо.

Эсса, высокомерный всегда… сейчас это был беспомощный мальчишка. Кайе ощутил досаду… и злость на себя. Айтли сейчас очень напоминал Огонька, лежащего на траве почти без сознания. Только у того все тело было в крови. И волосы — рыжие.

— Что с тобой?

Не отозвался. Кайе расцепил его руки — холодные… сущий лед.

— Этле… — простонал северянин. Губы его были бледно-голубого цвета.

Кайе высунулся за дверь.

— Целительницу сюда, живо!

Немолодая женщина прибежала, словно девчонка. Первым делом посмотрела на Кайе, испуганно и покорно. Юноша прочел в ее глазах «я понимаю», и это его взбесило.

— Это щупальце сдохнет сейчас! Займись им, ну!

И вылетел из комнаты. Сел на пол у стены. Со злости сжал руку в кулак. Он и сам не понимал, почему причинила такую боль уверенность целительницы — это он что-то сделал с заложником.

— Я его и пальцем не тронул, ясно?! — повернув голову, крикнул он в дверной проем. Не меньше четверти часа прошло, и целительница высунула нос в коридор.

— Дитя Огня… Кайе-дани, он не умрет, и ему чуть получше, но сделать я ничего не могу.

— Ну?! — Кайе вскочил на ноги и мигом очутился рядом с кроватью Айтли.

— Что-то стряслось с его сестрой. Уканэ чувствуют людей… а близнецы еще и невероятно близки.

— Она мертва?

— Не думаю. Но ей очень плохо.

— Ты можешь ему помочь?

— Мало чем… Погрузить в сон — и то, ему будут сниться кошмары. Сам он уйти не в силах сейчас…

— А эти, наши уканэ, могут?

— Не думаю… Связь близнецов большинству из них не по силам; вмешиваться — как раскалывать оболочку ореха, рискуя повредить ядро…

— Тогда прочь отсюда, и не мешайся! — рявкнул он, и женщина поспешила покинуть опасное место.

Как только она ушла, Кайе присел на постель, всмотрелся в бескровное лицо. Айтли выглядел, будто уже расстался с душой. Целительница сказала, что ему легче — и верно, стонов не было больше. Но руки все еще ледяные. На запястье бьется жилка — единственное, что выглядит в эсса живым.

Взял руки Айтли, постарался согреть. Целительница отступилась, признавая свое бессилие. А вот если умрет заложник? Сестра сбежала, брат умер… повод к войне? Разве не этого хотел айо Тииу?

— Я тебя попозже убью… сам, — буркнул Кайе, пытаясь отогреть эти руки. Легкими пощечинами вернул на лицо краску. Он не умеет лечить. Но уж огнем поделиться может, даже с этим замороженным щупальцем. Оболочка? Пламя Кайе принадлежит земле, что там какая-то оболочка! Ощутил, как испаряется чужой щит, и немного испугался, поняв, что лежащее перед ним человеческое существо совершенно открыто — моллюск без раковины.

— Идиот, — буркнул, непонятно к кому обращаясь. — Ладно…

Растереть кожу, заставить мышцы расслабиться… не так трудно. Целители умеют лечить… но тут не лекарство нужно. Этим умникам и в голову не придет взять лежащего без сознания и как следует потрясти…

— Пусти, — наконец-то ожил северянин. Взгляд обрел былую надменность. Айо фыркнул и отстранился.

— У меня вся кожа горит… что ты сделал?

— Да ничего. Пытался заставить твою рыбью кровь бежать быстрее.

— Здесь была женщина? — неуверенно спросил Айтли.

— Была. Целительница. Ты что, совсем потерял память?

— Моя сестра… ей было плохо.

— А сейчас?

— Кажется, лучше…

— Значит, это благодаря сестре ты очухался. А мы ни при чем. Мы же чудовища, — искривил губы оборотень, поднялся.

— Погоди… — Айтли был еще очень слабым. — Ты и вправду пытался помочь?

— Еще чего! Всего лишь не хотелось, чтобы ты сдох раньше времени.

— А! — усмешка появилась на все еще бледных губах. — Вот этому верю. Что же, продолжишь?

— До следующего раза. А то и впрямь помрешь слишком быстро, — зло сказал Кайе и вышел.

И без того сердитого, его встретила в саду Улиши — в уголке, затененном ветвями, отгороженном от любопытных глаз с самой опасной стороны. Улыбнулась призывно, с видом наивного любопытства тронула знак на его плече кончиком пальца.

Юноша метнулся от нее в сторону, прямо по любимой клумбе матери, сбивая головки роскошных оранжевых цветов.

— Уйми свою эту! — заорал с порога брату, который отложил свиток и недоуменно нахмурился. Встал.

— Что такое?

— Эта твоя дура совсем не знает, куда лезет! Если ты не научишь ее, что можно, кому это сделать, мне?!

Шарахнулся от мирно протянутой руки. Къятта не долго соображал:

— Полно, малыш, не хмурься. После Чиньи ты сам не свой. Нравится Улиши?

— Не знаю.

— Пользуйся, если хочешь. Раз она сама не против.

— Но она же твоя избранница!

— У нас с тобой одна кровь. Для Рода остальное не важно.

— Ты не любишь ее?

Старший стиснул его плечо. Словно камень хватка… не отрываясь, глядел в глаза.

— Нет. Она мне приятна, не более.

И рассмеялся:

— Ты же поделился Чиньей!

— Чинья — она как вода… выпил и забыл. Долго без нее — трудно было, а так — не вспомнишь. А эта — с золотым знаком… — вздохнул, прислонился к стене, не пытаясь сбросить руку старшего брата. Тот не держал уже, но не убирал ладони.

— Что-то еще?

— Не могу…

Глаза Къятты посерьезнели:

— Почему?

— Это… чужое. А я… не хочу оспаривать твое право.

— Чужое… Я чуть не забыл, что именно тут бьется. — Приложил руку к его груди. — Что же, зверек, — голос потеплел: — Тогда не думай о ней. Я объясню Улиши, куда ей не стоит соваться.

Рынки в Астале не пустовали никогда, но, когда приходили вереницы грис с севера или с побережья, торговля оживала необычайно. Ни разу не обходилось без ссор — то кто-то кого-то обвесил, то кому-то подсунули плохой товар — а может, возвели друг на друга напраслину. Стража в оба глаза следила за спорами и даже драки допускала порой, лишь бы нарушение порядка не выходило за пределы разумного. А так… кровь горячая, можно.

Все началось с перебранки, и скоро ссора катилась камнем с горы, увлекая за собой все новые и новые камни — слова и лица. Охрана упустила момент, когда обычная склока переросла в общую потасовку. Стражи покоя Асталы честно делали, что могли, но их оказалось попросту недостаточно здесь и сейчас. Край площади уже был охвачен пожаром — не тем, от которого загораются трава и ветки, но тем, который сжигает сердца и разум. Счастье, что здесь не было оружия на прилавках. Ремесленники не носили ножей, но пояса с медными пряжками засвистели в воздухе, отлитые мастерами звери и птицы заговорили на разные голоса, загремели бьющиеся на черепки глиняные сосуды и поднялась пыль под множеством ног.

— Али…

Он рванулся вперед, помня, что перекидываться нельзя и помня, что это — хоть не его люди, но люди его Асталы. И убивать нельзя. Отшвырнув двоих, оказался в гуще свары — и протяжно, по-звериному вскрикнул, чувствуя запах свежей крови. Плевать было, кто зачинщик — виновны все, кто очутился тут, в чьих руках покачивался пояс или топорщилась палка.

Он раскидал драчунов, испытывая наслаждение и ярость, и сожалея лишь об одном — все быстро закончилось. Будто булыжник швырнули в воду, взлетели брызги — и все. Со стонами расползались покалеченные, присмиревшие.

— Прекратить, — раздалось с запозданием.

Юноша вскинул голову, подался назад. Прищурился от яркого солнечного света. Перед оборотнем возвышалась всадница на грис — Халлики, в сопровождении не сестры на сей раз, а одного из молодых родственников. Тонкая, словно лиана, черная на фоне солнечного диска — лица женщины видно не было.

— Ты вносишь смуту больше, чем зачинщики драки. Это не твой дом, чтобы творить все, что угодно.

Кайе встряхнул головой, раздраженно убирая с глаз челку.

— Это мой дом.

— Ты можешь распоряжаться своими, не смей…

Тоненько взвизгнула грис, отшатнулась от узкой черной вспышки. Перед копытами кобылицы образовалась обугленная выбоина длиной в человеческий рост — в камне. Молодой спутник Халлики схватился за чекели, но женщина протянула руку, останавливая его:

— Не стоит.

Развернула грис, еще раз внимательно просмотрела через плечо на юношу — внимательно, по-птичьи клоня голову.

— Поосторожней. — Умчалась.

Когда дед получил письмо от Халлики, Киаль как раз пришла навестить деда. И, движимая любопытством, попросила показать свиток. Отметила, как заметно осунулся дед, явно не в силах равнодушно принять неприятности. Тихонько выскользнула из комнаты и отправилась искать Къятту. Как назло, его не было дома — тогда Киаль велела оседлать грис и поехала к реке, помня — он говорил, что направится туда. Ей повезло — Къятту она встретила по дороге, и рассказала о свитке, встревоженная не столько письмом, сколько выражением лица деда. А Къятта молчал, не спеша обсуждать новости.

— Послушай, — она потянула за руку старшего брата. Тот нетерпеливо откликнулся:

— Что тебе еще?

— Чинья погибла. Если он снова… Он был совсем прежним, когда Чинья жила. Даже лучше. А теперь его могут тоже убить, да?

— Я не знаю. Я не могу найти ему еще одну Чинью…

— Но разве девушек мало?

— О! — рассмеялся, будто раскусил горький орех, — Этого добра пол-Асталы! О Чинье он… заботился на свой лад. Считал своей, понимаешь? Не игрушкой, а — своей. И это держало здесь. Замену — не примет. Мальчишеская гордость… заносчивости у него хватает, но уж лучше так.

— И что теперь? Как ты…

— Тень не режут надвое.

Поглядел поверх головы Киаль и сказал совершенно спокойно:

— Если его решат уничтожить, я и сам не знаю, что будет.

Только что прошел дождь. Наброшенная на плечи белая накидка из кроличьих шкурок отлично защищала от утренней прохлады — в комнате тоже было очень свежо. А недавно никакие накидки не оказывались нужны, даже на мокрой земле приходил спокойный сон, даже в горах не было холодно. Ахатта лишь недавно начал осознавать — прошла молодость, да и расцвет сил остался в прошлом. Так некстати…

Да, старость всегда подступает некстати, и все же хотелось бы передавать власть и уходить на покой в мирные дни. Но о покое еще рано, еще никто не смеет заявлять о смене ведущего — ни свои, ни чужие.

— Ты пошутил насчет Совета, надеюсь? Это стихия, оружие, но управлять… — дед чуть развел в стороны ладони — искреннее недоумение. — Тем более сейчас, когда он больше чем наполовину хищник.

— Никто не говорит об управлении. И сейчас он вполне в здравом рассудке, таньи. Слова сестер Икиари мало что значат. Он просто справился с устроившими свару на свой лад.

— Я видел след от его Огня на камнях. В здравом, говоришь? Надолго ли? После смерти Чиньи… А с Халлики понятно без слов. Мальчик излишне самолюбив, этому не мешает даже звериная сущность.

— А долго думал, таньи. Ты же не считаешь, что я не в своем уме? Мы можем взять его третьим. Без права полного голоса, разумеется. Просто — слушать. Присутствовать. Возможно — если нас поддержит еще хоть один Род. Глава Совета имеет право держать при себе ученика — и это не влияет на дальнейший выбор. Так делалось, таньи. Я смотрел свитки — так было, просто потом позабыли про это. Но закона мы не нарушим.

— Ты перегрелся вчера на солнце, — раздраженно проговорил дед, — Хочешь разрушить все, на чем держится первенство нашего Рода.

— Подумай, таньи, — уважительно, и одновременно терпеливо, словно к непонятливому ученику: — Сейчас он в себе, и такое может продлиться достаточно долгое время… может быть, я найду средство удержать его насовсем.

Дед раздраженно отвернулся, давая понять, что не желает продолжать пустой разговор:

— Семь Родов, кроме нашего!

— Ты сам сказал. Пока мы сильнее — странно было бы не использовать преимущество. Проглотят. Со мной согласен Тарра… — Ахатта повернулся резко, впился взглядом в лицо внука; — Тарра уговорит своих. А это неплохое подспорье. Я говорю — достаточно поддержки одного Рода, чтобы Глава Совета мог привлечь третьего.

— Требуешь пересмотра традиций?

— Ради еще более древних традиций. И — присутствовать, не решать. На это Совет должен пойти. Им же самим спокойнее будет.

Ахатта передразнил:

— «Имеет право взять третьего!» Готовя на свое место, хоть и негласно. Слова о том, что подобное не повлияет на выбор остальных — пустые слова. Прекрасно. Это похлеще выходок звереныша — это покушение на равновесие Асталы. Это он заговорил с тобой?

— Нет, разумеется.

— Тем лучше. Все места в Совете заняты — знаешь и сам. И никаких третьих.

— Места? Пока да.

Встретил острый, почти враждебный взгляд:

— Вот как?

Спокойно, лениво, ничуть не стараясь оскорбить или намекнуть на угрозу:

— Подумай с другой стороны. Ты не вечен. А я останусь и получу в напарники взрослого зверя, который сначала делает, а потом соизволит подумать. Никого больше он к месту в Совете не подпустит, считает его своим по праву. Или он, или пол-Асталы в крови.

— Ты шутишь.

— Вовсе нет. Пока на него еще можно влиять. Стоит помедлить… и он начнет устанавливать свои правила.

— Просто вызовешь бурю, которой опасаешься. И без того трудно поддерживать порядок — не ожидал, что мой собственный внук, которым я гордился, начнет разрушать то, что я создал!

— Не думаю, что сейчас кто-то выступит против нас. Они все же боятся его… и не знают, каково ему на самом деле.

— Олиика. — Тихим, спокойным голосом.

Глаза внука вспыхнули было — и погасли. Поморщился:

— Лучше бы ее совсем не было.

…Олиика — с пушистыми ресницами, крупными кольцами волос, лиловоглазая; голову клонила к плечу детски-доверчивым жестом, и сама была — не стрела упругая, тонкая, но веревочка. Завяжи любым узлом, как пожелаешь.

Любимица всего Рода Икуи. Она не отличалась ни особым умом, ни особой отвагой. Но стоило ей улыбнуться, как в душе загоралось маленькое солнышко. Олиика не создана была для подводных течений — ее было бесполезно использовать как сплетающую кокон, куда угодила бы жертва. Но надолго она могла убедить и пень расцвести. Поэтому девушку стоило убрать из Асталы как можно скорее — иначе Олиика убедила бы Род Икуи не выступать за предложение Ахатты куда вернее, чем обратное сделал бы Тарра.

Мало кто сомневался, что Ийа держит при себе девушку лишь для того, чтобы влиять на сильный, но тяжеловесный и медлительный Род. Ведь к себе в семью он ее вводить, похоже, не собирался. Впрочем, Олиика была по-настоящему хороша — для тех, кто ценит не только самку, но и другую красоту, красоту солнечного утра.

— Девочка без собственной воли… но очень полезна хозяину. Что же ты предлагаешь? Не убить Олиику, надеюсь? — вроде в шутку спросил, а неприязнь во взгляде не скрыть.

— Услать далеко… Тарра и сам поможет. Подумаем, куда лучше.

— Смотрю, у тебя все продумано. А что дальше?

— Дальше?

— Чего ты хочешь добиться на самом деле? — резко спросил дед.

Къятта не шевелился некоторое время, потом тяжело сказал, разбивая тишину:

— Члена Совета труднее осудить на смерть, если он не спровоцирует на это прямо в Доме Звезд. Ты ревнуешь к собственному внуку… а я хочу сохранить ему жизнь и рассудок.

— Почему? — глядя в упор, спросил Ахатта. — Что ты затеял в недалеком будущем? Я знаю, сколько сил ты тратишь на мальчишку. Он — пугало даже для Сильнейших, но, если я еще не выжил из ума, ты не намерен устраивать в Астале побоище. Значит, север? И как скоро, мой мальчик?

Ахатте показалось, что на миг в комнате вместо внука очутился огромный, вздыбивший шерсть волк с янтарного цвета глазами. Только на миг. Къятта заговорил:

— Север? Конечно. Только… — огромные силы тратил, удерживая то, что рвалось с губ. Не сдержался:

— Я всегда думал, что мать несет в себе чуждую Роду кровь… оказывается, не только она.

Встал, шагнул к выходу.

— Вернись! — опешивший от смертельного оскорбления дед ничего не успел больше.

— А пошел ты! — донеслось уже из коридора.

Ежегодный праздник солнцестояния на сей раз вышел чересчур пышным и неистовым — памятуя о недавних бурях, страшась новых, люди старательно веселились, пьяным весельем пытаясь глушить тревогу. Сегодня им позволялось многое, и не один человек должен был встретить рассвет по ту сторону мира.

А в Домах Сильнейших — по большинству — особой радости не было. Эти люди смотрели на бесновавшиеся толпы, словно охотники, давшие ручным зверям вволю поиграть с кровавой добычей. Даже в центре толпы — скорее наблюдали, не позволяя себе терять головы. Темная Сила составляла их суть, но дать ей выплеснуться сегодня полной мерой бы слишком опасно.

Не только разгул властвовал в Астале — и светлое веселье было, и женщины танцевали с цветами на площади; только зорко следила охрана, готовая мгновенно стать щитом, если людская масса хлынет на эту самую площадь, одержимая желанием хватать все подряд.

Кайе полусутками раньше вернулся из леса — наслаждением было впервые за долгое время нестись между стволов, ощущая не человечье — кошачье тело. А сейчас понимал — зверь не только не успокоился, получив позволение вырваться, напротив, не хочет снова быть запертым и бьется о стены. Но толпа притягивала и зверя, и человека, и он брел один, раздвигая толпу, как раскаленный нож режет масло. Просто смотрел, слушал и вдыхал запахи — этого было достаточно и даже чересчур много. Гибкие силуэты мелькали повсюду — выбирай не глядя, никто не откажет. А если и скажет нет — разве это не раззадорит хищника?

Показалось — мелькнула фигурка с распущенными волосами, с косичкой, спадающей на левую щеку. Таличе? Она-то откуда здесь, среди готовых на все людей? Дернулся — увести. Потом понял — если и не почудилось, то опаснее всех для нее — он сам. Другие — не тронут.

Рядом горланили песни. Нестройные голоса и звуки свирелей смешивались с рокотом барабанов.

Прислонился к большому камню с высеченными письменами. Каждый вдох причинял боль, перед глазами все было красным. Запахи, звуки… не мог этого выносить, и огонь жег изнутри совсем уж невыносимо. И ужас. Так не бывает… так не должно быть… Он пытался уйти от огня, но нашел безумного зверя. Остатками разума качнулся обратно, и погрузился в бешеную пляску пламени. Но это не был привычный с детства огонь, этот хотел разрушить его самого — и разрушал.

Когда-то испытывал похожее… давно. Кровь текла по губам тогда… Къятта…

Он вскинул тяжелую голову, пытаясь разглядеть лица, найти хоть кого-то, кому под силу унять это пламя. Все лица отливали красным, и голосов было — не различить, только шум.

— Ты что? — прозвенело над ухом, и он сумел свести воедино плавающие пятна.

Улиши.

— Ты… ой! — Он перехватил запястье юной женщины, смотрел, не отрываясь — не в лицо, а на горло ее, где под кожей билась такая живая, такая алая струйка.

Улиши что-то говорила, но слов разобрать не мог. Кровь… близко. Улиши айо, но с ним не справится. Оттолкнул ее руку, понимая — нельзя. Ни ее, ни кого-нибудь из Сильнейших. Брат… где он? Почему его нет? А эта все пыталась утянуть юношу куда-то в круг, в сердце людского сборища. Смеялась.

Отбросив руки девушки, стал выбираться из толпы. Дальше от центра площади, дальше, туда, где не встретишь никого из Родов Асталы. И, оказавшись вблизи внешнего круга, там, где толпа была куда разреженней, ухватил кого-то первого попавшего и рванул кожу на его горле зубами.

Кровь обожгла изнутри, потекла и на землю, приглушая безумие, усмиряя боль.

Но слишком много кричали рядом; оттолкнул тело и двинулся дальше.

К Башне.

У Айтли перехватило дыхание, когда на пороге возникла фигура оборотня. Был он… Айтли шарахнулся назад, не заботясь, как сохранить лицо. Но тот лишь окинул его мутным взором и сел у входа.

…Здесь было… прохладнее, что ли. Чужая Сила, хоть и запечатанная серебром, чужая кровь. Северяне, подумал без ненависти на сей раз.

— Сними браслет.

— Я не могу, он запаян, — откликнулся Айтли, уже справившись с приступом страха.

— Дай руку.

Протянул, внутренне вздрагивая — неужто придется испачкаться в чьей-то крови, которая еще не высохла?

Оборотень схватил его руку, пальцами подцепил край браслета, сжал сильно. Разорвать не получалось, и тогда он направил Огонь на серебро. Айтли с вновь растущим ужасом понял, что серебро не нагрелось, но плавится под пальцами.

Рывком сдернул испорченную вещь, поранив запястье заложника. Серебро вобрало в себя часть огня… еще одну часть. Но все равно оставалось много. Казалось, тело звенит изнутри, настолько тонкой стала оболочка. И больно… хотя это не страшно, привык. Языком тронул эту, северную кровь, лизнул — на вкус она не отличалась от южной. Выпустил руку Айтли. Откинулся к стене, закрыв глаза.

Тут… можно хотя бы дышать.

Прохладные пальцы легли на виски. Прохлада потекла в вены, успокаивая… северная Сила, освобожденная. Легкая, прозрачная, как дождевые струи.

Дождевые струи… Таличе, вспомнил — и думал о ней.

Струйки весеннего ливня скользили по вискам, по лбу, по глазам… смывали алые пятна. Потом дождь кончился.

Открыл глаза, поднялся. Улыбнулся. Увидел — тень ответной улыбки скользнула по тонким губам.

— На, — Кайе поднял с пола, протянул то, что было браслетом.

— Зачем? Теперь его не надеть…

— Оставь на память. Я пришлю того, кто новый закроет.

Айтли кивнул: свобода — это заманчиво, но кто же позволит?

Впервые почувствовал себя легко в присутствии оборотня… можно дышать полной грудью. Хорошо-то как!

— Что там, снаружи?

— Праздник. — Добавил: — Сюда никто не придет.

— О сестре… ничего?

— Я не знаю.

Кивнул на прощанье и вышел.

Ночь уползла, уставшая от света, движений и грохота. Рассвет висел блеклой дымкой, глядя на пустеющие площади и улицы, и сомневался, стоит ли ему спускаться сюда. Рассвету было не по себе.

Имма покусывала листик мяты, пытаясь прогнать привкус сладкого дыма во рту. Праздники ее не интересовали, но упустить возможность обнаружить очередную «диковинку» она не могла. Почти все время она просидела на постаменте возле черной стелы на краю площади, и лишь изредка ныряла в толпу.

Там, на постаменте, и нашел ее Ийа, протянул руку — идем. Уставшая Имма послушалась, она всегда слушалась, если дело не касалось ее личного мира.

— Ты видела его сегодня? Кайе? — и, не ожидая ответа, продолжил: — Я боялся, все закончится плохо. Но он подевался куда-то.

— Чего же ты ждал? И почему никому не сказал? — удивилась Имма.

— Я видел энихи, а не человека. Такого, который отчаянно нуждается в крови… и способен когтями искры высекать из камней. Я потерял его из виду и больше найти не смог. Искал.

Он какое-то время шел молча, и спутница не нарушала течения его мыслей. Пальцы ее подрагивали, как всегда — в воздухе после праздника парило много невидимых нитей.

— Имма, я хотел сделать больно старшему. Я вел себя, как дурак.

Молодая женщина изумленно воззрилась на друга, и руки ее замерли.

— Я не стал любить Къятту, — усмехнулся невесело. — Но мальчишка… — Шагнул в сторону и присел на медный край фонтана в виде ревущего оленя. — Он был несносным ребенком. А сейчас я не понимаю, что от него ожидать. И он… я касался его души. Он плохо владеет собой, ему едва удается справляться с Огнем. Но он сильнее, чем я мог надеяться — я говорю про тело. Раньше я мог мечтать, что он сожжет сам себя. Теперь скажу — нет. Еще пока нет. Зато любого другого — и удержаться вряд ли сумеет. И не станет — он убивает, как дышит.

— Тебе-то что? — растерянно спросила Имма. — Пусть северяне боятся…

— Имма, они далеко, а мы — рядом. Юг давно уже напоминает болото… Каждый верит, что неуязвим, и хочет быть первым. Такое было в начале, ты знаешь.

— Но что тебя беспокоит? — молодая женщина подошла к нему, положила ладонь на плечо. — Все давно пришло в равновесие…

— Я говорил тебе много весен назад — для развлечения искать новых, обладающих Силой, опасно. Мы и так… тесно здесь, душно, ты понимаешь? Всех нас чересчур много, давно не умирают из-за попытки доказать другому свое право первенства. Даже круг стал почти игрой…

— Ты хочешь, чтобы мы умирали? — Имма сняла руку, отступила от друга детства.

— Я не хочу. — Перевел дыхание. — Я умею учиться. Не испытываю отвращения, глядя на север. Они станут против нас вместе, потому что им есть, к чему стремиться. Неважно, пусть это золото или земля. Они на самом деле ненавидят нас. А мы…

— Ты говорил о мальчишке.

— Да, — Ийа кивнул, помолчал, собираясь с мыслями. — Скоро вулкан проснется. И первыми погребет тех, кто ближе к нему.

— Боишься?

— Разве я говорил об этом? — произнес, не скрывая досады.

— Ты говорил — после «перьев» — что не испытываешь к нему неприязни.

— Верно. А еще… можешь считать меня идиотом. Но чем дальше, тем тяжелее в Астале — воздух перед грозой похож на то, что сейчас здесь. Ни грома еще, ни молний… и туча вроде как далеко. Но тяжко, Имма.

— Может, вулкан просыпается у нас под ногами? — испуганно спросила она.

— Верно… Только не тот, не бойся. Такие вулканы, из которых настоящая лава, родятся в горах. Но Лима… живая, и она сердится очень. Не знаю, на что… — он встряхнул головой, прогоняя мысли, и спросил подругу:

— Ты все еще настроена выполнить просьбу Къятты? Новолуние завтра. Стоит ли?

— Я обещала, — отозвалась Имма. — И мне самой интересно.

Ийа вернулся домой — после праздника видеть никого не хотелось. И не спалось — он встал еще затемно, не покидало смутное ощущение тревоги; услышал топот ног бегущего человека. Кто-то стрелой несся по дорожке их сада.

Крикнул ему — что случилось? Но гонец и сам бежал к дому Ийа. Только что прилетел голубь с письмом из долины Сиван.

Новости были тяжелыми — легкий лагерь разведчиков, охранявших найденный ими богатый «колодец» с солнечным камнем, оказался пустым, когда туда прибыли южане-рабочие. Точнее, ни одного живого человека не было в нем. Отчего разведчики умерли, понять не удалось. Северяне стояли поблизости, и равнодушно заверили, что убило их дыхание земли. «Колодец» оказался почти пустым, похоже, работы по его опустошению начались сразу же, как только смерть настигла южан.

Новости всколыхнули Асталу — и земледельцы, и ремесленники побросали занятия, пусть ненадолго, и обменивались новостями. Правда, пока всего лишь прилетел голубь — через пару дней должен был явиться гонец, который расскажет все — в том числе и о действиях и словах северян. Такое не доверить письму.

Къятта в отличие от многих удивленным не казался.

— Не произносите при мне этого слова — эсса, — губы дрогнули, исказились, и лицо на миг стало очень неприятным. — Родные, отдающие детей ради камня… Сестра, одновременно с братом зачатая, бросает его — разве ей что грозило здесь?

— Мы не оставили бы их жить, узнав про Долину. Северяне нарушили соглашение…

— Думаешь, она знала? Тогда тем более. Бездна, они — одна кровь, и оставить половину свою — умирать!

— Это значимо для нас, не для них, — спокойно проговорил дед. — У них каждый сам за себя. Какое тебе дело до семейных уз эсса?

— Мне… — он взял себя в руки, и теперь, казалось, сожалеет о вспышке. — Только одно — не знал, что можно испытывать к ним еще большее презрение. Теперь знаю.

— Пока мы подождем. Гонец важнее голубя — мало ли кто что напишет. Если же известие — правда… Тогда юг не станет молчать. Неужели они хотели получить вторую реку Иска? Зачем это им? — Ахатта полностью ушел в свои мысли, и морщины очень глубоко прорезали кожу. — А ведь придется сдерживать особо ретивых — и разговаривать с эсса, причем прямо там, в Долине. Кому доверить разговор в Долине Сиван? Я не знаю. Но если я не решу, они решат сами.

— Разговор? После того, как они убили наших?

— Это мы доказать не можем. А вот они помнят, что сделали мы. Тарра мог бы вести переговоры, но Лачи куда хитрее его. Ты… — заметив, как внук помотал головой, дед ответил жестом согласия. — И правильно. Я рад, что ты не рвешься в долину.

— Я не хочу разговаривать с ними. — Спокойно подтвердил Къятта. — А ты… миротворец.

— Я буду думать долго.

В комнату просунулась голова. Кайе напоминал сейчас хищника, взявшего след, разве что уши торчком не стояли.

— Наконец решили потрепать северян? — он оказался в комнате весь.

— Нет! — отрезал дед. — Хватит, идите оба отсюда.

— А что будет с этим…? — Къятта не уточнил, но дед понял. Пожал плечами:

— Я с самого начала уверен был — их послали на смерть.

— Мы не можем взять его под свою защиту? После того, как сестра…

— Вот именно. Мы и так опозорились дальше некуда.

Дед подал знак — разговор окончен. Братья вышли вместе, одновременно перешагнув порог — и остановились одновременно, уже по ту сторону.

Младший хмуро сказал:

— Чувствую себя дураком…

— Ты и ведешь себя по-дурацки с момента, как сделал первый шаг.

— Я совсем не понимаю людей.

— Не страшно. Знаешь, если медведь идет прямо на сидящую на земле птицу, это проблема птицы, а не медведя.

— Но я… стараюсь убежать от того, что не понимаю… словно трусливая йука.

— Ты? Убегать?

— Убегать можно по-разному… убивая, или просто не желая думать, — горло перехватило, и хрипло сказал: — Как с Таличе…

— Ты ее помнишь? — ошеломленно. — Если б она была твоей первой женщиной, я бы понял еще…

Растерянно:

— А первую я и забыл…