"Дети Мира" - читать интересную книгу автора (Пекур Екатерина)

Глава четырнадцатая

Потоптавшись в нерешительности, я обошла вокруг здания, механически отмечая расположение двух порожков — хотя я не собиралась тут порхать (это вообще оставалось для меня довольно экзотическим занятием), но запомнить все детали показалось мне разумным соображением. Прохожие не обращали на меня ровно никакого внимания. Подумав, я собралась духом и поднялась по лестнице. Стеклянная дверь в тяжёлой металлической раме с трудом поддалась моим рукам.

Внутри было безлюдно и прохладно. Стол, за которым в прошлый раз сидел бриз по имени Майко, пустовал, несколько бумаг и папок были аккуратно сложены на углу столешницы, и покосившаяся настольная лампа глядела в пыльную тёмную древесину. Я немного постояла среди помещения, где-то вдалеке слышались голоса, но тут никого не было.

Вот и хорошо. У меня были серьёзные основания полагать, что Совет приказал не пускать меня в здание милиции — по крайней мере на свидания с пленником. Майко или его коллеги могли бы встретить меня кучей неудобных вопросов, на которые я не смогла бы ответить…

Интересно, где его содержат? Я несмело ступила на первую ступеньку лестницы и начала подниматься.

Наверное, глупо было идти вдоль по лестнице без перил у самой стены — после того, как Лак'ор преподал мне самый странный и впечатляющий урок в моей жизни. Да, я научилась летать. Сознательно. Но это умение, скользнув по моему разуму, ещё отнюдь не поселилось среди моих рефлексов. А рефлексы по-прежнему гласили, что с такой лестницы можно упасть и разбиться, ну хотя бы ногу сломать! Смешно, наверное, да? Я же знала, что не сломаю. И не упаду. Но я по-прежнему шла вдоль стенки.

Полукруклая лестница окончилась. Передо мной были два перпендикулярных коридора: прямо — короткий и светлый, с порожком в конце, из которого (из одной из комнат) доносились голоса (видимо, был обед или что-то вроде того), и длинный, направо, более тёмный. Там было несколько закрытых дверей.

Ага. Где-то тут, в коридоре прямо, я ждала прихода отца два дня назад. Подумав, я тихо пошла направо. На дверях были разные таблички, значение которых я пока скорее угадывала, чем понимала. Пройдя десяток шагов и поприкладывав ухо к косякам, я замерла: одна из дверей была оснащена решёткой — сейчас полуоткрытой. Не слишком-то часто жители Адди нарушают закон? Или нарушителей обычно держат где-то в другом месте? Оглянувшись, я быстро толкнула её и вошла. Короткий тамбур привёл меня к следующей двери, запертой на автоматический замок. Я разочарованно застыла, и тут приметила на стене полку с кучей мотков гууда разного размера. Ну что мне терять? Я повернула ручку замка и вошла.

Мне предстало довольно просторное помещение, в котором было лишь узкое, не шире ладони, длинное окно, а из мебели — одинокий стул. На спинке стула висела чья-то серо-красная куртка. Комнату, видимо, ремонтировали — сбоку на цементном полу лежали рулоны пластикового покрытия (изрядно запыленные), часть стены оставалась недоштукатурена, и металлическая арматура торчала прямо наружу. К железным прутам были пристегнуты двое вполне обычных наручников.

Достаточно высоко, чтобы человек, ими скованный, не мог лечь, но и сидеть ему тоже было бы чудовищно неудобно.

— Карун..!!!

Всхлипнув, я бросилась через комнату. Вздрогнув, прикованный человек поднял голову.

— Санда..?

— Как ты?! Да что ж они тебя так..! Карун, ты в порядке?

Он был бледным, трёхдневная щетина покрывала впавшие щёки, а на грязной одежде виднелись широкие мазки цементной пыли. Завалившиеся глаза казались чёрными, ладони покрывала грязь. На левой щеке красовалась запёкшаяся ссадина — но больше никаких ран я не приметила.

— Привет…

Он охрип и плохо держал голову. Я не знала, что это значит. Может, его били. Или он настолько обессилел. Или простыл в этой конуре…

— Карун. Я пытаюсь договориться с Советом. Но они как заладили, что ты просто вводил меня в помрачение. Я не знаю, что делать… Я правда пытаюсь тебе помочь…

— Санда. Не стоит.

Я осеклась.

— Почему..?!

Встряхнув головой, да Лигарра словно взял себя в руки — на меня глядело если не то, что раньше, то хотя бы подобие его обычного. Он улыбнулся — отстранённо и весело, как будто он не находился тут. Я продолжала вопросительно моргать, и он снова улыбнулся.

— Не стоит, девочка. Твои дела как?

Я повела плечами.

— Обещали гражданство. УчЗтеля дали. Знаешь, я ведь и правда… не аллонга… — я смутилась, — И, оказывается, такие дети бывают. Дети от бризов и всех остальных, представляешь?! А мы думали, что нет… И ведь об этом, наверное, никто в Мире не знает! — тараторила я, — А отец жив. Нет, всё хорошо, на самом деле… только… — я неожиданно задохнулась от подступивших к горлу слёз.

Да Лигарра смотрел на меня, не мигая, мне казалось, он с трудом держится, чтобы не уронить голову — правда, когда я сказала про нестерильность контактов бризов и просто людей, его глаза на миг зажглись неподдельным интересом и даже, возможно, тревогой. Но ещё через секунду он словно оборвал себя. И опять застыл. Хотя его это вправду очень сильно встревожило…

— Если бы они дали тебе шанс выжить в обмен на сотрудничество… хочешь, я буду просить за тебя?! я смогу!!!

Короткая улыбка. Нет.

— Иди домой, малыш.

Мои глаза заволокло водой…

— Я могу… что-то ещё… сделать для тебя?

Он помолчал, а потом с еле уловимой улыбкой попросил.

— Убери мне волосы со лба, будь человеком. Не могу достать, а чешется ужасно. И в глаза лезет.

Я растерянно замерла, а потом, кивнув, протянула руку. Поборов смущение, я коснулась его кожи и неловко провела пальцем по его волосам.

— Спасибо.

Я плакала.

— Иди, малыш. За тобой уже пришли, — улыбнулся Карун, кивая за моё плечо. Я рывком обернулась, лихорадочно вытирая слёзы с лица. В дверях комнаты стоял Майко.

Мы оба какое-то время не шевелились.

— Идём за мной, — наконец сухо (хотя и без агрессии) произнёс высокий бриз. Вскочив, я торопливо последовала за ним. Впрочем, в дверях я быстро оглянулась, но так и не увидела лица Каруна. Он отвернулся и бессильно повис на наручниках.

Майко был в коридоре не один. Вместе с ним за дверями импровизированной камеры стоял незнакомый мне рыжий — среднего роста, молодой, с порывистыми движениями и горящим лицом. Мне показалось, они о чём-то спорили с Майко перед тем, как войти — потому что второй взирал на милиционера с вызовом и осуждением.

— Оба — за мной! — процедил Майко сквозь зубы, — ДАллин, не вздумай!

Я поплелась за Майко. Бриз по имени Даллин зашагал следом, всем видом демонстрируя независимость.

— Жди меня в дежурке!

— Ты так и не ответил, с какой такой стати я должен..?! — взвился Даллин.

Между собой они говорили на бризовском диалекте, но я уже научилась распознавать его слова, и смысл дискуссии получался такой:

— С такой, что с Советом не спорят! — прорычал Майко.

— А с чего ты решил, что я спорю с Советом?! Я просто добиваюсь справедливости, — выражение лица Даллина показывало, что он ничуть не сомневается в своей правоте.

— Твою справедливость можно отстоять либо в Круге, либо через суд. Здесь всё решит суд. И точка.

— А то мы не знаем, что он решит! — презрительно буркнул Даллин, — Так какая, скажи мне, разница..?!!!

— Чудовищно большая, — отрезал Майко металлическим голосом, — Я приказываю тебе выкинуть эти идеи из головы, ты понял?! Здесь не мясорубка. Здесь дом справедливости. Марш в дежурную и жди меня так!

Даллин выглядел, как взбешённый дикообраз. Что бы это ни было, он ничуть не сомневался в своей правоте, но наличие Майко (может быть, тот был его начальником) удерживало его от реализации каких-то идей, которые Серая Скала счёл неправомерными.

Меня посетило страшное подозрение — уж не про Каруна ли они говорили? Но я всё ещё слишком плохо понимала здешний язык, и опасалась попасть впросак. Хотя, если мои подозрения верны… выходит, что этот Даллин не сомневается в фатальном решении Совета, а потому жаждет физической мести пленнику — как бы уже всё равно. Что ж, в таком случае, хорошо, что Майко такой законопослушный малый. Но, входя следом за Майко в небольшую комнатку на втором этаже, я ощущала себя крайне скверно…

Видимо, именно тут только что ели здешние работники. На столе красовались немытые разнокалиберные чашки, два пузатых фарфоровых чайника, остатки печенья и тарелка, в которой сиротливо тулилась последняя горсть мне незнакомых (и слегка помятых) тёмно-синих ягод. Смущенно сгребя в сторону весь этот бардак, Майко сел напротив меня на стул и сказал:

— Ну..?

— Я хотела узнать, как он, — тихо, но твёрдо проговорила я.

— Санда. Совет запретил тебя к нему пускать. Не знаю, почему, но таково решение Совета. А решения Совета здесь выполняют беспрекословно.

— У тебя будут неприятности? — проговорила я. Вздрогнув, Майко смягчился. Он явно не подозревал, что я подумаю ещё и о нём.

— Я вообще тебя имел ввиду.

— Я не хотела тебя подставить. Извини. Я ведь не знала, что нельзя… Я просто… жутко переживаю из-за своего друга, понимаешь?

— Сложно понять, как из-за этого человека можно переживать… но ты лучше знаешь низинные обычаи.

— Майко, скажи мне… у тебя точно не будет неприятностей?

Он равнодушно пожал плечами, ещё более утвердив меня в парадоксальном ощущении, что у него и у да Лигарры есть что-то общее. На этот раз — презрение к наказаниям и опасностям.

— Это не важно. Я просто хочу, чтобы впредь ты выполняла требования Совета. Пойми, Совет вмешивается в очень немногие сферы жизни Горной Страны. Только тогда, когда это действительно важно для безопасности, выживания и будущего. Но его решения в таких случаях обязательны к выполнению. А сейчас ты (просто по незнанию) могла выдать своему другу вещи, за которые многие люди платили почти неописуемую цену, — укорил он меня.

В голосе Майко не было менторской тональности, пафоса или угроз. Он был ровным и каким-то умудрённым — историю своей страны он знал, конечно, во много раз лучше меня, да и работа его была связана с обеспеченим этой самой безопасности.

— А что, у него есть шанс остаться в живых..? — прошептала я, — Если ты говоришь, что ему нельзя разглашать секретные данные..?

Майко снова пожал плечами.

— Создатель всё видит и всё допускает. А мы выбираем. Но в даном случае… — он запнулся и твёрдо закончил, — подождём решения суда, а фантазии отложим. И давай договоримся — ты больше не будешь бегать на свидания. Если только Мастер Ларнико не позволит тебе, доведя это предварительно до моего сведения.

Сглотнув, я кивнула. Наверное, Майко — хороший человек. Он предложил уладить мою выходку миром и ограничился воспитательным внушением. И стучать Ларнико явно не собирался. Понял, что я пока слабо ориентируюсь в здешних обычаях, и искренне волнуюсь. Хотя ему наверняка не миновать выговора от вездесущего Лилового Света. Нет, у них с Каруном определённо было что-то похожее — они даже говорили в похожей тональности…

— Но если захочешь просто зайти в гости — буду рад. Приходи на чай, — добавил он с несмелой улыбкой, — Или, если ты не против, я могу как-нибудь сам зайти к вам. Уважаю твоего отца — он настоящий герой.

Рассеянно кивнув, я позволила проводить себя до дверей. Высунувшись из-за угла, Даллин проследил за мной и Майко яростным взглядом, и я ответила ему тем же… просто автоматически.

Правда, героическое милосердие Майко пропало втуне. Выйдя на улицу, я почти немедленно врезалась в Барро Жихаро… В общем, когда мне удалось таки добраться до дома, мои уши горели — главным образом, из-за многотонной лекции противного старикашки, который вынудил меня ждать его на скамейке у здания милиции, а потом долго, занудно, со множеством подробностей, терминов и деталей втирал мне здешнее право и общечеловеческие основы морали, которые, по его словам, я попирала не глядя. Причём истинной пыткой для меня были даже не сами по себе его схоластические нравоучения, а мысли, чем он был занят в башне милиции, пока я мариновалась у крыльца… Истинной пыткой были мысли об общечеловеческих основах морали в то время, когда Майко, возможно, уже получил приказ допрашивать Каруна… Мне было плохо от всего этого. Я понимала, что неспроста же они так ненавидят Комитет… но я никак не могла остановить этот кошмар!

Ввалившись в свою комнату, я упала на кровать и ощутила, что заболеваю ото всех этих переживаний.

Поздно вечером в дверь порожка постучали. Я как раз хлебала одинокий чай, благоразумно оставленная домочадцами наедине с десертом (ибо на все строгие, ласковые, эмоциональные, логические и прочие призывы отца — после лекций и гнусных доносов Барро — я почти не отзывалась). Вздрогнув, я поглядела через стекло и открыла дверь. На кухню смущенно завалился Майко.

— Привет, — сказал он, — Хорошо, что ты ещё не спишь. Я тут летел мимо, гляжу — у вас свет горит.

— Я поздно ложусь. Привычка. Чаю будешь? — предложила я, чтобы хоть как-то заполнить неловкость.

Бриз покачал головой.

— Не могу. Еду на Границу. Дела… надо к утру быть на Данно-да-Ри… в общем, о чём это я..? Я что хотел сказать… нехорошо сегодня получилось. С Мастером Барро. Моя вина. Надо было тебя спрятать в кабинете. А так он на тебя обрушился, как лавина… Вообще, знаешь, это у него кличка такая, — смущенно хихикнул Майко, — Нудная Лавина. Только ты никому, ладно? Он страшно злится на это…

Я улыбнулась.

— А на него похоже.

Майко потоптался.

— Я добился, чтобы твоего друга перевели в нормальную камеру. Не уподобляться же Комитету. Мастер Барро согласился. Это мы об этом так долго говорили. Может быть… ты и впрямь права. Ну, я ведь слышал… как вы говорили… По крайней мере, тебя он вроде бы и впрямь не ненавидит — а для такого, как он, это уже… много. Хотя сволочь он порядочная, если честно, видела б ты его досье… Но висеть два дня на наручниках — по мне, это слишком. Даже для него… Ладно, будь здорова.

Я не знала, как реагировать — наверное, следовало поблагодарить рыжего, но моя улыбка вышла какой-то беспомощной. Не без смущения поведя плечами, Майко развернулся и скрылся в ночи.

По крайней мере, после этого кошмарного дня я уснула спокойно…

Каруна убьют. У него не было никаких шансов. А я буду жить дальше, много лет и наверное, счастливо, но его уже никогда не будет.

Я ощущала себя так, будто падала в пропасть… удара ещё не было, я жила, и всё было так надо, но я точно знала, что он наступит.

И так пришёл следующий день.

Всё утро и полдня отец отсутствовал. Рики заперся у себя и, очевидно, творил. Я честно обложилась учебниками и яростно вникала в задания профессора — пока мозги мои не закипели от усилий — ведь мне приходилось учить абсолютно новые вещи на новом языке! Наконец я решила заняться чем-то физическим, чтобы хоть кровь от черепа отлила. Отец явился около пяти часов, с пачкой журналов и сумкой, набитой продуктами.

— Санда? Ты обедала?

— Нет. Я тут кое-чего наготовила. Раньше я такое отлично переваривала, — я смущённо повела плечами, — Но Рики меня засмеял. Правда, потом извинился. Сказал, что для низинной аллонга я чудовищно самостоятельна. И отличная хозяйка. Так что он там сам что-то стряпает.

Отец улыбнулся, сваливая покупки в кучу. Мне на миг показалось, что он никак не решается мне что-то сказать, но вместо серьёзных новостей он лукаво уточнил:

— Ты объяснила ему, что ленилась даже за служанкой присматривать?

— Ага.

Рики писал музыку, и его знал весь Адди. Жил он с отцом в качестве чего-то вроде кампаньона. Отцу плохо удавалось управляться с домом — а пожилому хупара, как водится, это было лишь в удовольствие — чем бы не занимались шоколадные и где бы они не жили, их природа требовала неспешной, обстоятельной работы руками, а иначе на них нападала тоска. Для Рики это было фоном для его основного занятия и родом отдыха. Но был он, конечно, не подчиненным, а равным. И то, что он делал, меня потрясло.

Конечно, и раньше в жизни я слышала песни и музыку. Хупара частенько, когда их не слышали белые, пели и танцевали, но слушать и смотреть на это считалось не то чтобы дурным тоном (хупара были, конечно, вольны развлекаться в своём вкусе), но чем-то, роняющим достоинство умного человека. Когда я услышала от отца, что Рики занимается музыкой, я подумала о чём-то в таком духе. В крайнем случае — что он создает что-то вроде гармоний для медитаций Школы Нового разума — единственного подобия музыки, признаваемом аллонга, да и то не всеми, а лишь рядом чудаков.

Я была беспросветно глупа…

Из вежливости поинтересовавшись основной профессией хупара, я получила два звуко-диска. Старик Рики застенчиво, но с достоинством подарил мне их, а я осталась в полном недоумении. Музыка? На звуко-дисках?! Бррр… вот и свет стал с ног на голову!

Тем не менее я нашла в гостинной магнитофон и засунула туда странный подарок.

Я пережила шок. Мне казалось, что человеческие нервы не могут выдержать ничего подобного — это было всё равно что вставить электрод прямо в центр экстаза, в головной мозг. Красота гармонических переливов (для моего неискушенного восприятия) была близка к боли — это уже потом я узнала, что бризы и шайти слушают такие вещи просто в качестве изящного развлечения! Но в тот миг все мои чувства находились в страшном смятении — в несколько моментов мне даже казалось, что я вижу галлюцинации, осязаю что-то неведомое, лечу, как наяву. Справедливости ради сказать — придя в себя, я заметила, что я впрямь бессознательно приподнялась над креслом… Было немыслимо влагать такое в свои уши — и при этом касаться бренной земли! Концентрат из облаков, растений, ветра, голосов, камней Гор — превращенный в звуки, выстроенные немыслимым и волшебным образом — вот что называли музыкой в Горной Стране…

Помоги мне небо… как обделяли себя аллонга… Это можно было употреблять как наркотик.

Когда Рики вошёл в гостинную, он нашёл меня в состоянии, близком к каталепсии. Меня пришлось встряхнуть, а выключение звука подействовало на меня, как внезапное и грубое пробуждение ото сна… Отец был поражен. На самом деле, я думаю, бризы давно не сталкивались со взрослым представителем культурного слоя аллонга, пришедшим в Адди. Лак'ор необыкновенно разволновался, когда позднее ему рассказали про мою реакцию. У меня даже возникло ощущение, что на моём примере тот напишет какую-нибудь научную работу. «Уникальный пример женщины, в возрасте тридцати лет впервые услышавшей музыку»… что-нибудь в этом роде.

После того случая я ещё несколько раз слушала записи на дисках Рики — забегая наперёд, могу сказать, что дальнейшем меня посещали лишь отголоски первого эффекта — когда я слышала что-то новое, что мне нравилось, но я узнала, что все люди переживают подобное от приятной им музыки. Окрыление, особое психологическое воздействие, много ещё чего… Сказать же, что Рики был польщён — это ничего не сказать. Хотя и озадачен тоже. Теперь же он взял надо мной шефство и всячески помогал освоиться. Например, на кухне.

Отец весело кивнул, но потом его лицо снова посерьёзнело. Не слишком сильно — но он сделал мне знак рукой, предлагая зайти с ним в гостинную.

— Отец? Что-то случилось?

— Да, в принципе, ничего страшного, — помялся он, — Но ведь ты хотела быть в курсе дела, да?

Во мне всё обмерло, и я опустилась на кресло.

— Совет принял решение по тому поводу… — как можно равнодушнее проговорил отец, — Само собой, окончательное и не подлежащее оспариванию, — и он неопределенно кивнул в сторону улицы. Где-то там, за несколько кварталов отсюда, была башня милиции… — Как и прогнозировал Мастер Лакиро, сошлись на максимально гуманной казни. Впрочем, безо всякой публичности. У них там сегодня скандал вышёл, вот ведь как… Майко в ярости. Говорят, кричал, что его службу чести лишили, будет жаловаться на этого своего подчиненного, Даллина Ясный Путь.

— А в чём дело?!

— Оказалось, у Даллина к этому типу из КСН счета были. Что будто бы именно и лично он за кого-то из его родни в ответе — не то невесту, не то сестру — у Даллина куча родичей-шайти. Кто информацию выпустил, сейчас Лакиро разбирается. А пока Май отсутствовал, Даллин руки распустил. Говорят, чрезмерно. Так что про публичную казнь речь уже не идёт. Одна формальность будет… Санда?

Но я плохо воспринимала его слова. Я сидела на краешке кресла и жалобно моргала.

— Неужели ничего нельзя изменить???!!! Отец, но это несправедливо! Отец, он же вытащил меня..!!!

Медленно встав с кресла, отец шагнул ко мне и сжал мои плечи.

— Девочка моя. Бедная моя девочка… Отпусти это от себя. Этот человек остался в твоём прошлом. Начинай его забывать — мой тебе совет. Живи дальше, и да будет покой в твоей душе.

Оцепенев, я глядела в пол, и по моим жилам растекалось жидкое пламя.

— Отец… мне нужно побыть одной… извини, пожалуйста, я пока… я просто посижу сама, хорошо..?

Отец молча кивнул, с тревогой глядя мне вслед.

Я встала, не ощущая ног, пола, собственного тела — ничего, а только одну мучительную, бесконечную боль, как будто с моей грудной клетки живьём сдирали кожу.

Перед моим глазами стояла озорная, светлая улыбка человека в темноте складов «Белой Башни».

Я закрыла за собой дверь комнаты, закрыла её на ключ… по моим щекам текли ручьи.

Не убивайте его. Он человек. Злая зверюка — но при этом человек. Человек, единственный на целом свете не побоявшийся меня защитить и принять! Я знаю. Случайно, неловко, но я увидела в нём что-то такое, что он не показывал никому. Живую и сильную сердцевину, которая сама себе боялась признаться в доброте и лучших человеческих побуждениях. И я верила ему. Я никому в жизни больше так не верила!«…как минимум тридцать человек, осужденных на дознание четвертого-пятого уровней по подозрению в сотрудничестве с Горной Страной, прошли только лично через его руки — естественно, все они были затем расстреляны…» Я не слышала, не сознавала голоса Ларнико в своих ушах… Он не чудовище. И это не пресловутое донышко души, не выдуманное психологами «второе я», не внутренний слой — нет, он такой и был, на поверхности, сам по себе, опасно балансирующий на грани между холодным зверем и весёлым мальчуганом. Но это было человеком. Настоящим. Живым…

Оспариванию не подлежит… Кого молить о чуде?! Броситься в ноги суровому Ларнико? Гуманисту Лакиро? Сухому логику Жихаро? Они не увидят. Не поймут. Никто из них.

…Создатель. Если Ты и впрямь в ответе за этот мир — Ты же знаешь, кто и почём под этим небом!.. Ты знаешь, кто прав и кто нет. Ты знаешь, почему облака плывут на север или на юг, и что лежит за Морем, и что на самом деле делает нас живыми. Ты положил всему предел и время. Ты дал нам право выбирать — но за всё назначил цену, будь то светлую или тёмную, но истинно справедливую, по нашим делам и нашим словам. И так мы платим за движение вперед — любовью ли к Тебе или собственной кровью (если мы не желаем любить), а иногда и тем и другим…

Создатель. Спаси его. Если Ты видишь, что я желаю справедливого — дай мне силы на что-то повлиять! Если есть свет впереди, если верен мой путь — дай мне его спасти! Я не верю, чтобы Ты желал зла — кому бы то ни было, злым или добрым, честным или врунам, большим или маленьким — потому что Твоя любовь — единственный клей, держащий Вселенную вместе. И наша плата за жизнь умножает эту любовь…

Если Карун не так уж виновен перед Твоими глазами — дай мне его спасти… Если нет — забери меня!

И от этой неумелой молитвы в моей душе становилось тепло, словно я всё-таки получала надежду… хотя, может быть, и не получала — но я хотела в это верить.

Я плакала, сидя под дверью, молча и тихо, захлебываясь от мучительной боли в груди, а потом мои слёзы иссякли… Я устала плакать, из меня вышли все эмоции — но остался холодный сухой рассудок, так безжалостно воспитанный моим отцом. Я медленно встала с затёкших ног и огляделась.

Мне нужно было сделать очень многое, притом быстро и незаметно.

На улице уже стемнело. Усевшись на кровать, я задумалась. Мне потребовалось минут двадцать, пока я мысленно составила список необходимых вещей, представила, куда и каким путём я должна пройти в доме. У меня тоже была неплохая зрительная память…

… на миг меня снова окатила боль. Просто от мысли, что я так и не узнаю, правда ли то, что мне почудилось тогда в кафе Куркиса — что у Каруна тоже были какие-то проблемы с математикой, но он изобрел остроумный и поистине Тенью нашёптанный способ избегнуть противного ярлычка. Выучил все ряды основных величин, и всех обвёл вокруг пальца…

Распахнув шкаф, я надела на себя всё самое тёплое и практичное, машинально подбирая вещи, не выглядевшие уж слишком по-здешнему. Универсальную моду, если вы понимаете, о чём я. Брюки, хлопчатую блузку, шерстяной жакет на пуговках.

Порывшись в шкафу, я извлекла термоодеяло, которое Рики хотел, но так и не успел забрать к себе в новую комнату. Прости, великий шоколадный музыкант, мне это нужнее. Я скатала его в трубочку и сунула под мышку.

На кухне я нашла брезентовую сумку с длинным ремнем, нож, кружку, кое-какие мелочи типа мыла и расчёски. Подумав, я проникла в гардероб и затолкала в сумку ещё и несколько тёплых вещей. Прости, отец. Прости ещё раз, Рики.

Простите меня все. У меня нет иного выбора. И если я не выберу это — мой путь вперёд остановится. На нём не будет ни любви Создателя, ни крови, ничего.

Сняв ботинки, я поднялась обратно на кухню, тихо ступая по лестнице, и только на последних ступенях до меня дошло, что я вообще-то могла пролететь это расстояние и не морочить себе голову. Тем более, что я шла я не куда-нибудь, а к порожку.

Он не запирался. А вот ключ во входной двери был скрипучим и тугим, как клин в заднице, Боги мне помогите.

Я открыла двери и ступила на порожек. Адди погрузился в ночь. Повесив сумку через плечо, я замерла в секундной оторопи — я же и впрямь хочу это сделать! Лететь самой, без никого. А я вообще смогу?! Меня почему-то страшил именно миг шагания в темноту, с твёрдой бетонной поверхности плиты…

Время идёт.

Знаете, что нередко помогает врачам? Вы думаете, мы не боимся? Думаете, мы не брезгуем окунаться в дерьмо? Не устаём?

Мы всё это делаем.

Но мы не успеваем это осознать. Всё погребает великое чувство «надо». Это «надо» не имеет ничего общего с великими принципами гуманизма, жалостью или милосердием. Настоящий врач глубоко чужд всего этого. Более того, всё это мешает и, в конечном итоге, человек, озадаченный гуманизмом, милосердием или жалостью, становится кем угодно — только не врачом. Врачебное «надо» — это твёрдое отрезание лишнего. Того, что мешает пациенту жить — тревоги, грязи, болезни или её угрозы. Это принятие факта, что тебе следует действовать — или молниеносно, или быстро, или постепенно, но всегда сейчас — а отдыхать, фыркать или переживать мы будем потом. Это долг в чистом виде. Слепой и почти лишенный меркантильности — потому что человек (или человечество) страдает сейчас, а потом этого человека (или человечества) уже может не быть. То есть в конечном итоге мы всё-таки подходим к гуманизму и жалости — но совсем с другой стороны…

Я ненавидела свою работу — но я всё-таки была врачом. И пока я боялась ступить с порожка — я теряла время, и, может быть, теряла человека.

Сжав зубы, я бросилась в пустоту ночных улиц и растворилась в их причудливом лабиринте…

Башня милиции встретила меня тишиной, только в окнах первого этажа светился слабый свет. Наморщив нос, я проверила оба известных мне порожка, но все они были заперты изнутри. Вздохнув, я приземлилась у нижнего крыльца, тихо поднялась по ступеням и осторожно толкнула дверь.

Майко Серая Скала занимал своё обычное место за столом у лестницы. Его серые грустные глаза немедленно поднялись на меня. Я ступила в круг света от его настольной лампы. Взгляд Майко был ясным и внимательным, а сам он как-то мгновенно подобрался.

— Санда? — со своим забавным сильным акцентом спросил он, — Привет. Поздно уже… ты чего?

Майко был немножко удивлен, и даже, как мне показалось, на самом деле он был очень рад меня видеть. Но я ничего не отвечала, а он ведь и так понимал, в чём дело.

— Где он?

— Санда..? — тревожно уточнил Майко, пошевелившись на стуле, — Мы разве уже не решили этот вопрос на днях..?

— Мой друг! — прорычала я, — Где он? Что с ним случилось? Что натворил Даллин?!

Моргнув, бриз на миг глянул вверх по лестнице. На его лице мелькнуло слишком много чувств. Стыд, ярость и, пожалуй, какое-то внутренее, не рассудочное, но лишь эмоциональное, допущение, что Даллин всё-таки был прав…

— Он всё ещё у нас. Ты что, не знаешь? Совет принял решение…

— Знаю, что у вас! И мне плевать на Совет! Я не позволю его убить! Я его забираю!

Пригнувшись, как для броска, Майко встал из-за стола.

— Санда, — пробормотал Майко. Он выглядел… обескураженным, — Извини, но я должен тебя остановить. Ты разве не понимаешь, что он враг? Он же убил бы тебя, окажись вы в Низинах! Да ещё и как убил!

Говоря, он медленно, бочкСм, подходил ко мне.

— Мне всё равно — я друзей не бросаю!

Смущение на лице бриза достигло предела. Он явно не собирался останавливать меня силой, но простые, очевидные доводы пролетали мимо моих ушей.

— Санда, ещё полдела, что ты нарушаешь закон — не буду же я с тобой драться. Но ты идёшь против здравого смысла.

— Не подходи.

Мой голос напоминал тихое рычание. Майко замер, пристально глядя на меня — и неожиданно выбросил руки перед собой. Его глаза расширились.

— Не делай этого, — прошептал он, испуганно мотая головой, — Ты же не умеешь..!!!

Не делать чего? Что я не умею?! Но я не могла ждать. В ярости и отчаянии я бросилась на Майко с кулаками — хотя что я могла ему противоставить? — но в меня как Тень вошёл… Он схватил меня за талию, пытаясь сохранить дистанцию, но не успел — я с размаху ударила бриза по лицу и… что-то случилось. Со свистом вздохнув, Майко разжал руки и осел на пол. Взвизгнув, я отпрыгнула на шаг. Что это я сделала?! Я же просто хотела… остановить его, хоть на время! Боги, да что это со мной?!

Поборов короткое замешательство, я присела, быстро касаясь шеи Серой Скалы — жив. Без сознания. Ну и ладно. Я не хотела ему повредить! Только не Майко! Он хороший, он добрый, он просто… слишком честный. Но что бы это ни было — я пройду внутрь. Я сняла с пояса Майко жетон и нож в кожанном чехле — клинок длиннее ладони с чуть загнутым, сложным лезвием.

Сжав зубы, я побежала по лестнице.

Найти Каруна. Во чтобы то ни стало. Он должен быть ещё жив. Если его собираются казнить — это можно применить только к живому, правда? Уже знакомый мне коридор, поворот, ряд запертых дверей. Я металась среди пустых помещений, рыча от отчаяния. Он должен быть жив!!! Но когда я его увидела, я чётко осознала, что понятие жизни — очень растяжимое…

Жетон Майко разомкнул жёсткую «веревку» из гууда, сковывавшую запястье да Лигарры и кольцо возле пола. Он лежал на полу ничком, и дела его были из рук вон плохи.

— Карун, нет!!!

Мои пальцы скользили от крови. Как бы его поднять? Я не подниму его. Эффект прилипания, сказал Лак'ор. Чтобы оторвать Каруна от земли, мне требовалось столько же усилий, как я если бы я пыталась поднять его, на этой земле стоя. Для моих габаритов и его роста — нулевой вариант. Он был слишком тяжёлый, а ещё я даже наощупь определяла несколько переломов. Даллин. Скотина. Глаза б ему вырвать и дать сожрать… За что же он его так?! Нет, я понимала, за что, но моя голова отказывалась воспринимать то, что я видела…

— Вставай, пожалуйста, держись… Это я! Карун, не падаааай!

Я плакала и рычала от злости.

Каким-то чудом (хотя даже годы спустя не понимала — каким) я поставила его на ноги. Он висел на мне, колени у него подгибались, и он снова стекал вниз. Дыхание вырывалось из его горла отрывистыми хрипами.

— Пожалуйста, Карун, помоги мне. Если ты хоть чуточку меня слышишь… я не удержу тебя!

Ослабевшие пальцы на моей спине неожиданно сжались, сминая кофту. Очень вяло, но он хотя бы понимает. Это хорошо. Я поволокла его к порожку. Коридор, за угол, направо. Мне казалось, он вообще не сознаёт происходящее, в обмороке с открытыми глазами. Ему слишком больно. Как это вообще можно вынести?!

Замерев у порожка, я глубоко вздохнула. Сейчас я это сделаю. Сейчас. Боги, мой экзамен на Дар…

— Карун, — прошептала я ему на ухо, — Пожалуйста, если у тебя есть хоть капля самосохранения — держись за меня. Из последних сил, любой ценой. Я не отпущу тебя. Но помоги мне, умоляю! И не бойся, я рядом…

Судорожный вздох, клёкот в горле. Как ему худо, Боги… Он не понимает, нет. Неожиданно, вскинувшись, он обнял меня за шею, повис моих на плечах, уж как мог крепко с такими ранами…

С коротким вздохом я шагнула с порожка. Каруна на миг дёрнуло вниз, но ещё через долю мгновения мы были в воздухе.

Бежать из Адди. Я старалась не думать, куда… Просто спасти его. Если это ещё возможно. Но об этом тоже не думать.

Я летела, пока не закончились силы. То есть почти не закончились — я ещё не слишком хорошо понимала пределы своих возможностей. Наступило утро, прохладное и ясное, израненный человек на моей шее забылся, и только иногда он жалобно, по-детски, всхлипывал, уткнувшись лбом в моё плечо. Крепко обхватив его, я наматывала расстояние.

Я старалась затеряться с лабиринте скал, но отчетливо понимала, что бризы всяко знают свою территорию лучше. Не имея возможности считать ни время, ни расстояние, я тем не менее пыталась сориентироватся — по тем скудным знаниям, которые были мной получены за несколько дней в доме отца. Основные хребты Гор (и на карте, и перед моими глазами) отличались чёткостью и узнаваемостью.

Чаша, огромное высотное плоскогорье, основная пригодная для жизни территория Горной Страны, осталась позади. А к полудню, сделав несколько остановок, мы покинули и Корневой Хребет.

За первым же перевалом Матиссы я заметила реку, по моим понятиям, это была Быстрица — исток великой низинной реки Зирры. Проделав огромный путь с южных склонов Корневого, Быстрица пересекала Долину-Лодку, а затем погружалась в толщу Барьерного Хребта — ныряла под каменную толщу в месте, которое назвалось Провал. Все три большие реки восточного побережья рождались таким образом — и почему только из них продолжали пить? Может, считали, что проход под землёй очищает воду, истёкшую во владениях Богам-Противных Отродий. Впрочем, большинство великих рек Низин стекало с Гор — гигантская Мудрая, её притоки Селлия и Бурая, Лешая река, Зирра и её восточные соседки…

В общем, двигаться дальше я не решилась. Я ощущала, что вот-вот устану насмерть, а что тогда будет, одна Тень знает. Однако я ещё потратила уйму сил на поиск места посадки — долина Быстрицы имела весьма сложный профиль. Да ещё и возможность взлететь с грузом надо было учесть. Наконец на скалах вокруг Быстрицы я присмотрела небольшую выемку, наподобие грота или пещерки, и козырёк — в двадцати шагах от воды.

Я осторожно уложила да Лигарру на камни. Он замер и не шевелился, только иногда с полуоткрытых губ срывались короткие стоны. Огромные кровоподтеки, наверняка несколько источников внутренних кровотечений, а ещё мне казалось, что у него челюсть сломана.

Ему невозможно помочь… Ему вообще никто, наверное, не смог бы уже помочь. Тут нужна операция, притом срочная, притом безо всякой надежды. Зачем было стремиться казнить этого человека? Достаточно было просто отставить его без помощи на пару суток.

Карун да Лигарра умирал. Для этого даже врачом не нужно было быть. Я сидела под стенкой, держа его за руку, и молчала. Смысла плакать нет. Но я сделала то, что могла.

Слёзы всё-таки навернулись на мои глаза. Я не могла ни о чём думать. Я гладила его по руке, словно пыталась волшебным образом залечить сбитую кожу и отёкшие пальцы.

Я теряю друга. Что бы они не говорили — это правда. Странного и чужого, но притом (каким-то необъяснимым образом) близкого до рези в глазах.

Ближе к ночи у него поднялась температура. Я укутала его одеялом и заснула рядом. Меня охватило тупое, беспросветное отчаяние, но я понимала, что буду следовать своему выбору до конца.

…Мне снился свет.

Я купалась в свете, разном, многоцветном, необыкновенно вкусном. Он истекал из меня, из камней, из растений, он падал с неба — ничего не понимая, я улыбалась, как дитя, ловя руками потоки и ощущая их разность. Свет был тёплым и холодным, упругим и мягким, легким и тяжёлым, липким и выскальзывающим, а ещё он лепился, как воск, и разделялся на волокна, как стебелёк льна.

Что за чудо..?!

…Свет согревал меня до утра.

…Я открыла глаза и остолбенела. Мои руки светились.

Точнее, в них лежало бесформенное сине-белое облако, как пойманная тучка, и пока я глядела на это чудесное и странное видение, я вдруг начала понимать, что ощущаю его, как что-то, имеющее массу. Свет — плотный на ощупь?

Что за невероятное дело?!

Мой сон — не сон? Что это такое??!!

И пока я глотала воздух открытым ртом, я перевела взгляд на руку Каруна, которую я сжимала всю ночь. На ней не было ни царапины.