"Боевое братство" - читать интересную книгу автора (Трэвисс Карен)

Глава 20

ПОСЛЕОПЕРАЦИОННАЯ ПАЛАТА В ГОСПИТАЛЕ РАЙТМАНА.

СПУСТЯ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ ДНЯ-П, НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ

— Вы закончили со мной? — резко спросил Хоффман.

— Нет. — Доктор Хейман помяла заднюю сторону голени. Мышцы все еще были онемевшими. Хоффман, лежа на животе, не мог видеть, что она делает, и от этого злился еще больше. — Вы никогда не пробовали с благодарностью воспринимать работу врача?

— Бросьте это. У меня было больше таких царапин, чем клизм в вашей практике.

— Это было возможно в те времена, когда потеря нескольких солдат мало что значила, — отрезала Хейман. — А теперь приходится вытаскивать даже таких никчемных стариков. И можете мне поверить, я одной своей клизмой могу испортить вам жизнь на целую неделю. — Она повернулась к другой койке, даже не пытаясь скрыть свой гнев. — И я не потерплю никаких дерзостей от вас, сержант Феникс. Если бы я знала, что вы только что вышли из Глыбы, я бы сразу загнала вас в изолятор. У вас может быть любое заболевание, известное медицине.

— Я помыл руки. — Голос Маркуса напоминал скрежет убитого червя, которого волокут по гравию. — Дважды.

— Так, теперь можете наслаждаться обществом друг друга, пока я осмотрю настоящих пациентов. Сюда только что доставили восемнадцатилетнего капрала, потерявшего обе ноги. А вы, чертовы герои, подумайте над своим поведением, пока я не вернусь.

Ее слова достигли цели. Хоффман почувствовал себя так, словно его окунули в грязь. Зато он остался наедине с Фениксом. Уйти было нельзя и болтать на посторонние темы уже не хотелось. Теперь, когда вокруг не было червей, ничего не оставалось, как разобраться с чудовищной ошибкой, разделявшей их непроницаемым барьером.

"Ко мне уже все привыкли, и никто не ожидает тактичного поведения".

— Феникс, я хочу кое-что узнать. — Хоффман проигнорировал инструкции врача, перевернулся на спину и сел, потому что должен был видеть глаза Маркуса. — Как ты мог прийти мне на помощь после всего, что я с тобой сделал?

Феникс, сцепив пальцы рук за головой, глядел в потолок.

— Нельзя оставлять без поддержки ни одного солдата. Возможно, я вернулся за Калисо.

— Давай все выясним. Я ненавижу незавершенные дела. Я же оставил тебя умирать.

— Да, — совершенно равнодушно ответил Феникс. — Вы оставили меня червям, а насильников, каннибалов, педофилов и серийных убийц выпустили на свободу.

Хоффман до сих пор не мог понять, почему он так поступил. А кажущееся спокойствие Феникса вызывало у него тревогу. Он должен сейчас же вскрыть этот нарыв.

— Так, значит, ты хочешь сравнять счет?

— Нам нечего сравнивать, — ответил Маркус.

— Ну конечно. — "Черт, он точь-в-точь как его старик. Бездушная машина. Если бы я не видел его у могилы Сантьяго, мог бы подумать, что в нем нет ни капли эмоций". — Ты уже все забыл, не таишь зла, и вообще это было незначительное недопонимание.

— Мы получаем в жизни то, чего заслуживаем.

"Но ты этого не заслужил, судя по армейским отчетам".

Хоффман ощутил, как чувство вины поглощает его целиком. Он понимал, что пытается найти объяснения своему поступку, но все они казались ничтожными и не оправдывали его действий. Но его язык как будто действовал сам по себе.

"Я боюсь. Я всегда боюсь. Но не смерти, а гораздо худшего. Боюсь ошибиться. Боюсь ошибиться в людях".

— Твой проступок стоил жизни многим людям, сержант, — сказал Хоффман. — Он стоил нам Хасинто. Твоему отцу достаточно было только щелкнуть пальцами, и ты тотчас покинул пост и удрал вместе с прицельным лазером. Разве этого мало, чтобы считать тебя последним негодяем? Ты бросил своего друга Дома, который готов отдать за тебя всю кровь до последней капли. Он заботился о тебе, даже когда пропала его жена. Ты мог так поступить с людьми, которые зависели от тебя?

— Я знаю, — медленно произнес Феникс, — что много лет назад стал причиной смерти людей. И поэтому не могу жаловаться, когда кто-то точно так же поступает со мной.

Хоффман был опрокинут его откровением. Он даже не представлял, как теперь вернуться, вернее, встать на ноги. Он хотел попросить прощения. Искренне.

— Скажи мне правду, — заговорил он. — Не то, что говорил на военном суде. Я должен это знать. Что такого обнаружил твой отец, что ты осмелился покинуть службу? Я не могу поверить, чтобы Адам Феникс мог надеяться, что его сын так поступит только ради спасения его жизни.

— Он умер раньше, чем я до него добрался. Я так ничего и не узнал.

— Но он должен был хоть что-нибудь сказать.

— Он всегда ставил интересы КОГ выше своих личных. Значит, у него были на то причины. Это единственное, в чем я совершенно уверен.

— Это самое неубедительное оправдание побега из всех, что я когда-либо слышал! — взорвался Хоффман.

Ему вновь стало не по себе: оттого что всплыли неприглядные обстоятельства, оттого что самый несгибаемый из его бойцов признал оплошность отца. И язык вновь заработал самостоятельно. На самом деле Хоффман верил Фениксу. Тот мог не сказать всей правды на суде, не желая публично признавать, что Адам Феникс не был образцом мудрости и добродетели. Это лишь причинило бы сыну лишнюю боль. Но нежелание говорить плохо о погибших зашло слишком далеко.

— Ты опоздал. Твой план не сработал. И мы потеряли большую часть Хасинто.

— Я знаю, что подвел вас, полковник. У меня было много времени, чтобы над этим подумать. И я опоздал не в первый раз. И если вы хотели еще больше разжечь во мне ненависть к самому себе, вы тоже опоздали.

Гнев Хоффмана — на себя и на Феникса — мгновенно угас.

— Ты сам не знаешь, почему так поступил, ведь верно? Ты так и не понял, почему побежал к отцу, словно твоя жизнь все еще зависела только от него.

Феникс приподнялся на локте и навис над Хоффманом, перегнувшись через узкий проход. Они оказались лицом к лицу.

— Вы не только болван, но и садист. Вы никогда не спрашивали себя, почему вы так поступили?

— Постоянно! — крикнул Хоффман ему в лицо. — Каждый день. Потому что до сих пор не могу поверить, что я так поступил. Мне надо было просто пристрелить тебя, и дело с концом! Скорее всего, я не мог тебя убить, потому что до того дня ты был лучшим из всех солдат, кого я знал.

Тем не менее вскоре после этого он спас Феникса. Этот мерзавец заслужил спасение тем, что смог направить в цель светомассовую бомбу, а без помощи Хоффмана Дому вряд ли удалось бы протащить его на борт «Ворона». Судьба подарила ему второй шанс, чтобы свести счеты.

Но Хоффман понимал, что это обстоятельство не стерло допущенной ошибки и никогда не сотрет.

Дверь внезапно распахнулась с такой силой, что стукнулась о стену и отлетела назад. В палату вошла доктор Хейман, и на ее лице отражалась готовность применить физическую силу. Это выражение было слишком хорошо знакомо Хоффману.

— Заткнитесь! — заорала она. — Это госпиталь, а не паршивый кабак! Феникс, одевайся и забери в аптеке свои лекарства. При любых симптомах — бегом сюда. Мне наплевать на твое здоровье, но осуществлять санитарный контроль с каждым днем становится все труднее. Хоффман, я доставлю себе удовольствие воткнуть в вашу задницу иглу. Так что переворачивайтесь и закройте свой рот.

Хоффман понимал, что не заслуживает вежливости, поскольку сам не отличался учтивым обхождением. И еще он точно знал, почему с каждым годом все тяжелее переносит грубость. Он подозревал, что доктор Хейман превращается в ведьму из-за своей работы. Ее поведение было защитной реакцией, не позволявшей сойти с ума или, что еще хуже, обнаружить, что она не в состоянии справиться с потоком раненых и может подвести кого-то из тех, кто доверил ей свою жизнь.

Феникс схватил одежду и вышел. Хоффман поднял руку, чтобы ненадолго остановить врача, и закричал ему вслед. В госпитале стояла такая тишина, что его можно было услышать даже от входной двери.

— Я сожалею! — крикнул Хоффман. — Ну вот, я и сказал это. Я чертовски сожалею, что оставил тебя там. Ты заслуживал лучшего, упрямый грубиян.

Услышал его Маркус или нет, но он даже не остановился. Его шаги равномерно отдавались в стенах коридора до самого вестибюля.

Доктор Хейман подняла шприц и проверила, не осталось ли в нем пузырьков воздуха.

— Ну вот, — сказала она, — не забывайте, что это всего лишь боль…

Хоффман напрягся в ожидании укола. Этой ведьме впору орудовать бензопилой, но будь он проклят, если хотя бы вздрогнет.

Она, вероятно, выбрала самую тупую, старую и толстую иглу во всем городе.

Но она была права. Это всего лишь боль.

КОЛЛЕДЖ ГРИН. ОКРЕСТНОСТИ АНКЛАВА ХАСИНТО

Калисо настаивал на экспедиции. Он поклялся, что вывезет тела всех погибших, а этот пункт был первым в списке.

Берни вместе с остальными воинами отделения, за исключением Маркуса, погрузилась в «Броненосец» и отправилась собирать то, что принадлежало Коалиции.

"Дому надо немного побыть одному, чтобы все обдумать. Как и всегда".

С Калисо никто не спорил. И дело не в том, что он так строго следовал укоренившейся воинской традиции, — это было даже не в обычаях островитян, насколько знала Берни, — просто этот упрямец давно был известен своим вспыльчивым характером. На самом деле Калисо обладал более сложным характером, но люди всегда предпочитают видеть только самые яркие стороны.

Однако Берни очень хорошо понимала его грубоватую настойчивость. После того как она провела мучительный час, рассказывая Дому о последних мгновениях жизни его брата, необходимость собрать останки погибших казалась последним бастионом цивилизации, противостоящим звериной дикости. Матаки относилась к бродягам не намного лучше, чем к червям. Это чувство не было редкостью для бойцов — бродяг ненавидели почти все. И не потому, что так приказала Коалиция, просто Берни провела среди них довольно много времени и во всем убедилась сама. Ни один солдат не способен на такие поступки по отношению к другому солдату, а может быть, и к любому другому человеку.

— Как ты, Дом? — спросила она.

К счастью, Дом не делал никаких попыток поплакать у нее на плече. Как и Карлос, он с детства получил отличную закалку, которая помогала ему справиться с любыми житейскими бурями.

— Я все думаю о Маркусе, — сказал он. — Теперь я многое понял. Он изменился после мыса Асфо. И сейчас я знаю почему. Он уже не такой, каким стал после тюрьмы.

— И ты собираешься с ним об этом поговорить?

— Я должен это сделать. Между нами не может быть никаких тайн. Странно, но я всегда считал, что подвел Карлоса. Да так оно и было.

Ничто так сильно не разъедает основы дружбы, как ожидание откровений со стороны одной из сторон. Берни надеялась, что Дом сумеет пробиться через барьеры Маркуса. Но Дом был исключительно добрым человеком. Даже если ему было очень больно, он старался никому этого не показывать.

Калисо стукнул кулаком по крышке люка.

— Готово, — буркнул он.

Он бросил в грузовой отсек какие-то почерневшие от копоти предметы, и Берни не смогла удержаться, чтобы не осмотреть их внимательнее. Она хотела убедиться, что это действительно металлические запчасти, а не человеческие останки. Нет, в этом отношении на Калисо можно было положиться.

— Поехали. Надо попытаться завести этот трейлер.

Огромная секционная платформа по-прежнему стояла неподалеку от колледжа Грин, и ее можно было увидеть уже от перекрестка. Как и следовало ожидать, вокруг густым роем сновали бродяги. Стальные бродильные цистерны все еще стояли на платформах, но под них уже были заведены тросы, а это означало, что какой-то негодяй собирался использовать кран или другой подъемный механизм. Дом еще не успел заглушить мотор, а Берни уже выскочила из БТРа.

Она с утра была не в том настроении, чтобы разбираться с кем-либо, кроме солдат. Берни даже не стала тратить время на предупреждения. Она нацелила «Лансер» примерно на метр выше голов и выдала длинную очередь. Бродяги тотчас бросились в укрытие, а Матаки решительно направилась к грузовику.

— Леди Бумер! — окликнул догнавший ее Коул. — Не забудь, есть кошек уже достаточно нехорошо, а есть людей просто недопустимо.

Она и сама это понимала, но почему-то никак не хотела признавать людьми опустившихся представителей человеческой расы, способных на самые гнусные преступления. Один из бродяг набрался храбрости и высунулся из-за угла дома.

— Чертова ведьма, ты могла нас убить! — закричал он. — Что за игру ты затеяла?

— Правильно, я могла и убить. — Она вновь стала той Берни, чей облик с радостью пыталась забыть в последние несколько дней. На мгновение она активировала бензопилу, чтобы привлечь внимание бродяг. Вероятно, им еще не приходилось видеть ее работу вблизи. — Закон предельно ясен, — продолжала Матаки. — Вы — воруете, я — стреляю. А теперь разбегайтесь по своим норам и несите обратно все до последнего винтика и проволочки. Или, клянусь, я сожгу каждую хибару, в которой заподозрю хранение краденых вещей. Все понятно?

Бэрд проявил редкую солидарность и неторопливо подошел к Берни.

— Делайте, что она сказала, — громко произнес он и посмотрел на часы. — Вам дается десять минут. Поторапливайтесь.

Бродяга перевел взгляд на БТР:

— Сантьяго? Сантьяго, это неправильно, скажи ей. Мы считали, что ты нас понимаешь, после того что мы для тебя сделали…

Дом спрыгнул с подножки, и Берни поискала на его лице признаки недовольства. Она никоим образом не хотела его оскорбить. Дом, как и Карлос, был для нее образцом человеческой добродетели, а Берни после Дня-П так часто приходилось наблюдать полное ее исчезновение, что перспектива очередной утраты приводила в ужас.

"Я не хочу стать такой же, как эти дикари. Я солдат".

— Выполняйте приказ сержанта, — спокойно произнес Дом. — Эти устройства нужны нам для производства продовольствия. А если вы перестанете глупить и присоединитесь к нам, вам тоже что-нибудь достанется.

Берни не поняла: то ли он все еще не справился с трагическими воспоминаниями, то ли разочаровался при мысли, что она больше не та старая добрая Берни Матаки, к которой он успел привыкнуть. Вместе с Коулом и Бэрдом они подождали несколько минут, и вскоре на улице стали появляться канистры с топливом, сиденья из кабины, уже снятые детали двигателя и другие предметы, украденные из грузовика.

— Я все равно узнаю, если вы что-нибудь утаили, — сказал Бэрд. — Потому что я намерен собрать этот грузовик заново и увести его.

И он это сделал.

Берни не могла не признать его мастерства. Бэрд обладал особым даром инженера и с поразительной точностью ставил на место каждую деталь. Она едва сдерживала восхищение. Наконец-то обнаружился общий фундамент, на котором можно было построить взаимоприемлемые отношения. Возможно, отряд «Дельта» и мог мириться с постоянными выпадами Бэрда. Но Берни достаточно прожила на свете и повидала слишком много настоящих трагедий, чтобы терпеть еще и его мелочные нападки.

Она должна как-то установить с ним мир.

— Тебе приходилось раньше чинить такой двигатель? — спросила Берни.

— Никогда. — Бэрд удовлетворенно расслабился, и на его лице появилось выражение, близкое к удивлению. Он неторопливо разогнулся и потянулся за гаечным ключом. — Но какая разница? Это ведь всего лишь машина.

— Знаешь, ты, наверное, лучший специалист в этом деле. Смотри не продешеви.

Она могла поклясться, что Бэрд напрягся, ожидая подвоха. А когда ничего не дождался, почти расстроился. Он молчат всю обратную дорогу до госпиталя Райтмана и потом, не зная, чем заняться кроме мелких подшучиваний и оскорблений, сел вместе со всеми за безобидную карточную игру.

Бэрд заметно оживился только при виде вошедшего Маркуса. Феникс явно был его любимой мишенью, более интересной, чем старая кошелка вроде Берни. Возможно, из-за большего риска получить сдачу. Маркус был дремлющим вулканом, который угрожал извержением целым городам, и, кроме того, он был гораздо сильнее.

— Привет, тупица, — спокойно произнес Бэрд, даже не отрывая глаз от своих карт.

— Привет, засранец, — ответил Маркус и взял у Коула колоду для новой сдачи. — Я слышал, грузовик вернулся на базу. Целый.

— Бабуля пригрозила этим мерзавцам бензопилой.

— Отлично. — Маркус бросил взгляд в ее сторону, и Берни поняла, что им предстоит разговор с глазу на глаз. И она ничуть не сомневалась, о ком пойдет речь: о Доме. — Надо же было их вразумить.

— Итак, — заговорил Бэрд, — бабуля, ты собираешься рассказать нам, о чем вы так долго болтали с Домом?

Берни, вернувшись в общество, где чувствовала себя более или менее уверенно, в окружении людей, знакомых по прежнему миру, в последнее время обрела душевное равновесие. Но оно было еще хрупким, ведь четырнадцать лет скитаний на грани выживания не могли пройти без последствий. И тут Бэрд наступил на мину. Дело было даже не в ее самолюбии, а в том, что он мог вспомнить о Карлосе в присутствии Маркуса и Дома.

— Это ни в коей мере тебя не касается, приятель, — сказала она. "Проклятие, это только еще больше его раззадорит. Теперь он не отвяжется". — Просто сентиментальная чепуха.

— Еще какой-нибудь прокол нашего героического сержанта?

Перчатка брошена. Бэрд мог и не знать, какой сокрушительный удар ниже пояса он нанес Маркусу. Но даже если никто, кроме Дома, об этом не догадывался, Берни все прекрасно понимала. И не могла сидеть, словно ничего не произошло. Некоторые принципы стоят того, чтобы их высказывать и защищать.

— Нет, — сказала она. — Ничего подобного. Сделай мне одолжение, оставь эту тему.

— Дэмон, мальчик мой, — едва слышно пробормотал Коул, — прошу тебя, не забывай о кошках.

— Ладно. — Бэрд и ухом не повел. — Почему я должен доверять свою жизнь парню, который, прослужив четырнадцать лет, помог червям завладеть Хасинто? И почему нельзя поинтересоваться его послужным списком?

Дом уже открыл рот, но Берни опередила его:

— Может, потому, что я прошу тебя оказывать уважение настоящему мужчине, Блондинчик.

— Бросьте, — пробурчал Коул, — Мне так понравилось играть. Поцелуйтесь и забудьте о ваших ссорах.

— Нет, черт побери, надо разобраться. Раз и навсегда. — Берни, чувствуя, как сердце бьется уже в горле, встала из-за стола. — Давай, мистер Всемогущий Голос, посмотрим, на что ты способен, кроме пустой трепотни.

Бэрд тоже поднялся и с вызывающим видом подбоченился:

— Только не думай, что я буду извиняться перед ним и целовать тебе задницу из-за твоих древних сержантских нашивок, Матаки.

В комнате все стихло, и вокруг них собралось множество солдат, привлеченных шумом ссоры.

Берни достаточно долго сдерживалась. Жизнь — хрупкая штука, и стоит ли расстраиваться из-за того, что лопнуло терпение?

Бэрд был на двадцать лет ее моложе, выше, проворнее и тяжелее. Он тренировался в десантных войсках. Берни сделала шаг вперед, и он пригнулся, явно ожидая удара ниже пояса. Но получил мощный хук справа в челюсть, чуть ниже уха.

Этот невероятно болезненный удар всегда оправдывал ожидания.

Бэрд едва не упал. Он отлетел к стене; вырвавшиеся у него нечленораздельные звуки потонули в хоре одобрительных возгласов. Дом взял Берни за плечо, предотвращая повторный удар, но она не собиралась продолжать. А Коул просто поймал Бэрда за ворот.

— Вспомнил кошечек? — спросил Коул. — Теперь будь паинькой.

— Проклятие! — наконец прошипел Бэрд. — Черт!

Маркус так и остался сидеть за столом с равнодушным видом, подперев рукой голову, точно его не заинтересовала эта сцена. И Берни знала, что это действительно так.

— Если бы ты не проявил гуманность по отношению к Джеффу после засады червей, Блондинчик, я бы воспользовалась шансом тебя прикончить. — Берни сделала пару шагов назад. Она не могла поручиться, что Бэрд постесняется ударить женщину, даже притом, что между ними был Коул. — Но ты все же следи за своим языком, когда дело касается меня. Понятно?

Она повернулась к нему спиной и пошла прочь, стараясь, чтобы ее уход не выглядел слишком поспешным, и почти ожидая удара в спину. Если Бэрд решит возобновить драку, она почти наверняка проиграет. Но она благополучно дошла до раздевалки и уселась там, понимая, что только что показала Бэрду, насколько сильно он может ее разозлить.

"Глупая ошибка. Никогда нельзя показывать, где сидит заноза. Как я могла об этом забыть?"

Вслед за ней вошел Маркус и остановился, словно что-то припоминая:

— Отличный выпад.

— Да, челюсти плохо приспособлены к боковым ударам. Боль в нервных окончаниях обычно останавливает драку. И почти никаких последствий.

Маркус продолжал все так же стоять, как будто ждал дальнейших объяснений.

— Ну что? — спросила Берни, все еще негодуя на себя за несдержанность.

— Просто размышляю. — В Маркусе, выглядевшем непроницаемой горой мышц, трудно было заподозрить интуицию. Но он почти никогда не ошибался в людях. — Тебе, наверное, нелегко пришлось, пока не добралась сюда.

"Еще бы".

— Были дни, когда Саранча казалась мне привлекательнее, чем люди. Женщина, путешествующая в одиночку, должна быть изобретательной.

— Бэрд — просто испуганный ребенок. Только вместо поноса у него потоки болтовни. Вот и все.

— Маркус, он почти ровесник тебе и носит форму столько же лет. Ты и себя считаешь испуганным ребенком?

Он посмотрел в окно. Стекло, перечеркнутое бумажной лентой, покрывал слой копоти.

— Да, почти всегда, — сказал Маркус, — Как и всех нас. У взрослых нет ответов на наши вопросы, и мы больше не можем им доверять.

— Ну ладно. Ты хочешь, чтобы я с ним помирилась.

— Нет, хотя… Если бы он действительно был негодяем, он стал бы предводителем банды бродяг. А он все еще носит броню и ни разу нас не подвел. Это все его проклятый грязный язык.

— Хорошо. Но я не потерплю, чтобы он так говорил о тебе.

— Это только слова. — Маркус пожал плечами. — Я уже не раз их слышал.

— Знаешь, я рассказала Дому все, что он хотел узнать.

Маркус внезапно поник, словно рухнул еще один бастион его доверия:

— Мы же договорились никогда этого не делать.

— Это было давно. А теперь ему необходима ясность. Я предупредила, что это может его расстроить.

— Он потерял всю свою семыо.

— Да, и поэтому хочет обо всем знать.

Как бы сильно Маркус ни злился, он всегда ограничивался парой негромких ругательств, но Берни понимала, что вступила на опасную тропу. Больше всего она боялась, что Маркус вновь решит, будто его предали.

— Не забывай, Дом мой друг. — Он сказал именно друг, а не приятель, и по тону Маркуса было ясно, что это единственный друг и никакой замены быть не может. — Если поиски Марии потребуют моей жизни, я отдам ее. Ты это понимаешь?

— Да, думаю, что понимаю, — ответила Берни. — Не забывай, я тоже была там.

Уходя, она похлопала его по спине, надеясь показать этим, что все недоразумения улажены. Просто она вышла из себя, после того как Бэрд усомнился в храбрости Маркуса, а Маркус вышел из себя из-за упоминания о его героизме.

Он терпеть не мог этого слова.

Когда Берни вернулась к игре в карты, Бэрд — по крайней мере на тот момент — выглядел более спокойным и благоразумным, чем прежде. Берни решила, что до сих пор неверно судила о человеке. Вероятно, она стареет…

Бэрду не нужны были ни единомышленники, ни понимание окружающих. Ему, как и всем дурно воспитанным мальчишкам, время от времени требовалась хорошая оплеуха от матери.

— Сдавай, — сказала Матаки.

КАЗАРМА ОТРЯДА "ДЕЛЬТА"

Дом не раз откладывал этот разговор, но больше тянуть не мог.

Он давно примирился со смертью Карлоса. За его гибелью последовала смерть Бенедикто и Сильвии, затем — родителей… Он знал, что со временем смирится и с этим, но каждое несчастье поражало по-своему. Каждая утрата имела свой привкус, всегда застававший его врасплох.

Детали смерти брата заставили Дома заново пережить его гибель. Это была другая смерть и другая боль. Дому пришлось заново перестраивать свой мир. Он только подходил к квартире Маркуса, а разговор как будто длился уже час…

— Почему ты мне ничего не говорил? — спросил Дом.

Маркус, заложив руки за голову, лежал на кровати и смотрел в потолок. Дом здорово разозлился, когда он даже не повернул головы.

— Это изменило бы твое представление о нем, — наконец ответил Маркус.

— Эй, он был моим братом, но это не значит, что я был слеп. Я знал, каким упрямцем он может быть.

— Он был героем. Он был героем с того момента, когда я его встретил. И он до сих пор остается героем.

Да, это верно. Но дело не только в Карлосе. Это касается и Маркуса, и отношения к истине. Почему человек, беспредельно честный в других случаях, в тот раз решился солгать? Умолчание — та же ложь. Дому было необходимо узнать о брате абсолютно все. И теперь, когда он все узнал, он почувствовал себя совершенно разбитым, отчаянно одиноким, а еще… удивительно спокойным.

На фоне свежей боли, на фоне вновь появившейся холодной пустоты и напряжения в горле он ощутил некоторое облегчение. Карлос был обычным смертным. Дом мог не бояться стать недостойным его памяти. Они оба старались изо всех сил, но в один из дней Карлосу не хватило сил. В любой другой день то же самое могло произойти с Домом. Во время операции в долине Асфо, в тонущем «Марлине», это почти случилось…

— Отвратительно узнавать детали его смерти так много лет спустя, тем более что вам обоим еще тогда было все известно. — Дом не обвинял Маркуса. Он просто хотел убедиться, что теперь-то уж все выяснилось. Он предпочитал открыто выражать свои чувства, на что Маркус, как ни старался, никогда не был способен. — Как, по-твоему, я сейчас себя чувствую? Что еще вы от меня утаили?

— Я-то знаю, что ты чувствуешь. — Маркус сел на кровати и свесил ноги на пол. — Разве ты забыл, что отец так ничего и не рассказал мне о матери, хотя и знал, почему она исчезла?

Это событие стало самым большим потрясением в детстве Дома и самой большой тайной. Он помнил тот день, когда Маркусу сообщили, что его мать пропала.

— Так он за этим позвал тебя в тот день, когда ты оставил свой пост?

— Нет.

— Проклятие, Маркус, рассказывай, тебе самому станет легче.

Вряд ли это было честно. Дом вовсе не стремился устраивать соревнование. И Маркус не стремился: он просто хотел доказать, что и ему знакомо чувство утраты, что при всей его сдержанности и скрытности он знает, что такое боль.

— Мы были в туннелях Саранчи, искали кристаллы Имульсии для прицельного лазера. И там обнаружили тело мамы.

— Он знал, что она пошла туда? Черт!

— Да. Научные исследования проводились даже в таких запрещенных местах.

— Но почему?

— Этого я никогда не узнаю. — Маркус мог бы разразиться целой тирадой о предательстве отца и своем разочаровании, но голос его звучал так же сухо и бесстрастно, как и всегда. — Он позволил мне думать, что мама просто бросила нас.

Дом без особых затруднений мог сказать что угодно и кому угодно. Он не мог понять, как может Маркус скрывать такие ужасные воспоминания и не поделиться с друзьями, пока они не спросят напрямик?

— Прости, мне очень жаль.

— Ну вот, я свалил на тебя свое горе, и ты, вместо того чтобы переживать свои проблемы, начинаешь беспокоиться о моих.

— Чепуха, — отмахнулся Дом. — Зато теперь я знаю, почему ты не рассказывал мне о Карлосе. Ты хотел меня защитить. Он ведь просил тебя позаботиться обо мне, верно?

Маркус молча кивнул.

— И ты всегда заботился. — Дом шутливо пихнул его в грудь. — Когда ты созреешь, я хотел бы узнать, что произошло в тюрьме. Потому что ты сильно изменился.

— Еще рано, — проворчал Маркус. — Но я тебе расскажу. Когда-нибудь.

На этом их беседа закончилась. Но Дому все еще хотелось поговорить, и он отправился на поиски Берни. Она могла рассказывать о Карлосе без боли и чувства вины. Дом нашел ее за чисткой автомата.

— Хочешь, покажу карточку моих детишек? — предложил он, надеясь, что это ее не расстроит.

Берни отложила проволочную щетку и жестянку с маслом. Ткань, закрывавшая стол, была усеяна частицами существ, о которых Дом предпочитал в это мгновение не вспоминать.

— Очень хочу, — ответила Берни и отодвинула автомат.