"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 18

Дорога возле реки Иска

Грис бежали неторопливо и мягко. Широкие листья покачивались, влажный и пряный воздух казался настолько густым, что тяжело было дышать полной грудью. Яркие птицы прыгали по ветвям, вскрикивали, свистели, без страха и с любопытством взирая на всадников.

Два десятка людей, из них лишь двое светловолосых. Юноша и девушка, едва перешагнувшие рубеж детства. Их лица были на удивление похожи — чуть удлиненные, холодные, неподвижные. И одежда отличалась от одежды других всадников — довольно широкие штаны, свободные рубашки без рукавов, не подпоясанные — светло-серая льняная ткань. И волосы были цвета льна, только беленого. Браслеты из серебра на левом запястье — не снять просто так.

Близнецы ехали рядом — окружавшие их черноволосые меднокожие люди не обращали на двоих особого внимания.

Девушке было тяжелее молчать — поначалу она исподволь поглядывала по сторонам, потом обратилась к брату — вполголоса, не поворачивая головы:

— Лачи мог бы дать нам прислужников-эсса.

— Дядюшке наплевать на нас, — сквозь зубы ответил юноша. — Он предложил нас сам… как выбросил негодную вещь.

— Ты не прав, Айтли. Заложники должны быть родней правителю. Правда, не обязательно столь близкой…

— Он радовался, что его выбор приняли, не потребовали кого-то еще… или других, — Айтли ударил ногами в бока замешкавшейся грис. — Пошла… — И повернулся к сестре, откидывая волосы с глаз:

— За право добывать Солнечный камень в долине Сиван… Лачи отдал нас. Этим… — прикусил губу, лицо стало еще холоднее. Айтли поехал вперед, больше не произнеся ни слова.

В спину ему прилетел девичий голос:

— Сегодня ночью луна полная…

— И что же?

— Ты не забыл? — лукаво: — Как, я сильно состарилась?

— Этле…

На привале с ними вели себя вполне вежливо — даже не намекали особо, что двое северян не свободны. Конечно, им не позволяли отходить далеко — но Айтли куда-то запропастился. Девушка уже начала напряженно вертеть головой, когда брат-близнец возник рядом и накинул ей на шею ожерелье из можжевеловых ягод.

— Ахх… — Этле засмеялась от удовольствия — правда, тут же оборвала себя, поглядев на южан. Те не обращали внимания на заложников, раз близнецы на месте, но все-таки проявлять свою радость при этих…

Айтли не успел ничего — только ягоды, в которых с помощью острой палочки проделаны отверстия — и сухие травинки связывают все вместе.

— Вот… — немного смущенно проговорил. — Ты же теперь… совсем взрослая.

— А у меня ничего нет, — растерялась сестра. Вскочила:

— Погоди, я сейчас!

— Эй, пора ехать! — окликнули их.

— Сейчас! — резко, с досадой откликнулась Этле. Взгляд ее шарил по сторонам. Айтли поймет… Заметив красиво изогнутый сучок — ни дать ни взять хищная птица, изогнувшая крылья! — она отломила его и побежала обратно. Юноша уже ждал, готовый в путь.

— Этле, ты куда… — почти испуганно начал он.

— Держи! — перебила сестра.

— Долго вас еще ждать? — прозвучало сбоку, нетерпеливо.

— Командуй своими грис! — бросил Айтли, и рассмеялся, с нежностью глядя на сестру и подарок. Южане стерпели и резкость, и невольную задержку.

Дорога развернулась дальше, хорошо утоптанная, сухая, широкая, покрытая мутно-желтой пылью.

Белый, утопающий в цветах и деревьях город. Голодные взгляды, настолько плотные, что, кажется, прикасаются, даже мурашки по коже. Близнецы видели себя глазами этих… Для многих — не то что диковинка, но зрелище редкое. Словно в огромном кристалле горного хрусталя — со всех сторон зрачки, в которых отражены — светлые волосы, губы словно чуть припухшие, глаза цвета а росы — очень прозрачные, не то серые, не то голубые. Одежда изо льна, ткани северян. Они сами.

Человек, который их встретил — пожилой уже, и держится обходительно. С легким любопытством, но в основном равнодушно, будто встретил не слишком-то интересных полузабытых знакомых.

Но близнецы старались находиться поближе друг к другу и настороженно осматривали собравшихся — стараясь не замечать множественных собственных отражений в широких зрачках. Какие неприятные глаза… цвета янтаря, обсидиана, аметиста… один, с янтарными как раз глазами, медленно и лениво смотрел на девчонку, не скрывая циничной, чуть высокомерной улыбки. Девушка чувствовала этот взгляд и держалась подчеркнуто прямо и холодно.

Северянка дернулась, заметив, как юноша, стоящий рядом с этим, чуть подался вперед, будто готовясь к прыжку, глаз не сводя с Айтли.

Лицо дышало такой безумной ненавистью, что Айтли в ответ пристально посмотрел на него.

Тот не то улыбнулся, не то оскалился — нехорошо взглянул, вскинул смуглую руку, раскрыл пальцы, снова согнул, подражая тому, как убирают когти энихи.

Близнецов уже поманили за собой, а северянка, подчиняясь зову, все чувствовала взгляды — один — между собственных лопаток, и другой, рядом, направленный в спину брату, тяжелый и острый, словно копье. Не могла ни оглянуться ни понять, какой из двух взглядов страшнее.

Их поместили в невысоком узком доме рядом с Домом Светил, оставив под присмотром сестры Шиталь Анамара — это имя близнецы знали; на встретившую их женщину им было попросту наплевать — она не производила впечатления опасной. Неподалеку располагались служители Дома, но близнецов от них отделяла живая изгородь в рост человека. Да и не было никакого желания куда-то идти, разглядывать Асталу. Даже не спросили, позволят ли. Есть свое гнездо, и некуда не хотелось оттуда. Лишь бы не трогали… Этле весьма не понравилось, что их комнаты располагались по разные стороны от входа — две у Айтли и две у нее, небольшие, с тяжелыми белыми пологами на двери. Обстановка до отвращения южная — вроде и все, как на севере, ничего лишнего, но — шкуры на полу, узоры из сплетенных фигурок зверей и язычков пламени, вытканных на покрывале… Все полное каких-то животных сторон бытия. Прямо к окно заглядывала ветка померанца с остропахнущими глянцевыми листьями, каждый в ладонь шириной.

И решетка на окне — голову еще можно просунуть, не больше. — Ну вот они и ушли наконец, — пытаясь казаться веселым, проговорил Айтли, видя, что Этле совсем приуныла. Сестра подошла к нему, встала за плечом. — Зачем делать вид, что все хорошо? Тебе не лучше, чем мне. Мы должны по-настоящему держаться друг друга, а не успокаивать фальшивыми фразами. Я же помню, что ты говорил во время дороги. — В конце концов, тут тоже люди, ведь разумны они, в самом деле, — пробормотал Айтли. — Лачи сказал — уж полгода как-нибудь вытерпите… — Если он говорит — полгода, это значит год, не меньше, если не больше… — За год с лишком южане от нас устанут, — он все еще пытался держаться весело. — Ну ты сама посуди — зачем мы им на столь долгий срок? С долиной Сиван разберутся куда быстрее. Ни одного камня скоро не останется, если туда еще примчатся южане. — Я не хочу тут жить, и привыкать — не хочу, — в очередной раз повторила Этле. — И что ты предлагаешь? Посылать к дядюшке голубей, чтобы он смилостивился и позволил забрать нас отсюда? — Нет, это бессмысленно, — она невесело поглядела в окно, где на темной траве качались тени от листьев. Потрогала ветку — с отвращением вытерла измазанные смолкой пальцы. — Неужто думаешь о побеге? — С первого часа, как я здесь. — Этле, это совсем неразумно. Во-первых, нас охраняют. Но, даже если бы нам удалось провести стражей, куда мы пойдем? — Чема не так далеко… — Недалеко, ты говоришь? Подумай. На грис до него добираться больше недели. А пешком, по бездорожью… — Почему по бездорожью? Дорога, по которой мы ехали… — Ты сущий ребенок, сестренка… Ну, подумай — искать-то нас будут в первую очередь на дороге… Этле примолкла. Айтли продолжал, безжалостно расправляясь и с собственными мечтаниями: — Кроме того, посуди, как нас встретят на севере. Родные и те не обрадуются — они на задних лапках стоят перед Лачи. А он… я предпочел бы общество какого-нибудь южанина, честное слово. Я предпочел бы сидеть на жаре в колючем кустарнике, чем находиться возле дядюшки… такого заботливого! — Какого-нибудь южанина! — вспыхнула сестра. Айтли показалось, что в ее голосе дрожат слезы. — На тебя никто не смотрел так, как этот — на меня… и не осуждай — да, я его боюсь! Если они привыкли хватать все, что им заблагорассудится — уж точно не Лачи на севере их остановит! — Ммм… Этле, я… всегда рядом, — сказал не то, что собирался. Признаться сестре, которая куда смелее, что и сам их боится? Что это — юг, где они в одном положении… и что самое страшное здесь — не тот, что разглядывал девушку, а другой, с челкой, с глазами зверя — и уж он точно смотрел на Айтли… Так, словно сидит на цепи — и стоит лишь ослабить ее — кинется и разорвет горло. — В конце концов, тут красиво. И покои нам отвели вполне привлекательные, — покосился на узор полога — энихи охотится на оленя. — Подумай лучше, как будешь гордиться тем, что успела увидеть — потом, когда мы вернемся. — Перестань, — Этле села. — У меня от этих запахов голова кружится — тяжелые, сладкие… и воздух тяжелый, в горах он куда прозрачней. И влажный тут… А что до гордости, так вот как скажу. Я хотела не власти — всего лишь любить и быть любимой. А после юга на меня ни один мужчина иначе как с жалостью не посмотрит — неужто считаешь подобное верхом мечтаний? Может быть, и союз мы заключим с кем-нибудь, но он всегда будет жалеть и глядеть чуть презрительно. Побывав в логове хищника, поневоле унесешь на себе его запах…

Айтли не нашелся с ответом. Девушка обхватила колени руками и замурлыкала песенку, слышанную не раз от Илы, няньки, которая, пожалуй, единственная баловала близнецов в тот недолгий срок, пока была рядом.

"Куда уходишь, золотое жаркое солнце?

Время двинулось дальше — неспешно, хотя и не слишком лениво.

Даже здесь, под прикрытием стен, они чувствовали себя выставленными без одежды на площадь. В Дом Звезд заложников так и не привели, ограничились тем, что поселили возле Дома Светил. Не удостоили столь высокой чести, сказал Айтли сестре, не скрывая презрения к хозяевам юга. Но каждый из Совета обязательно приходил и разглядывал близнецов, жавшихся друг к другу, как два испуганных воробушка. Ни тот, ни другой не сомневались — их показная высокомерная холодность не обманывает южан. От бесцеремонности хозяев Асталы был один щит — в упор не замечать насмешек, не позволять прикасаться к себе, всегда вежливостью чрезмерной подчеркивать — хотите, чтобы вас считали людьми, держитесь как люди, если чудом сумеете. Бронзовые лица с яркими глазами, фигуры в сочных цветов одежде, украшенной звенящим металлом, сливались в какого-то одного человека, олицетворявшего в себе все пороки юга. И голос у него был — резковатый, грудной, богатый оттенками — и немного слов.

Пища здешняя северянам тоже не нравилась — много овощей и мяса и почти нет зерна, лепешки и те непонятно из чего приготовлены. И питье, не хмельное, конечно — напиток из молока вместо травяных отваров.

Вечером первого дня Айтли открыл клетку с почтовыми голубями, задумался — и вывел на куске ткани несколько знаков, удостоверяющих — путешествие закончено благополучно.

Теперь только надежда на север и особенно родственников… но это писать было не обязательно. Этле встретила того, что разглядывал ее на площади, уже откидывая полог на пороге собственной комнаты — трое суток спустя после приезда. Впервые он появился здесь. Не спешил, как другие, рассмотреть северную диковинку. Девушка рванулась было назад, к брату, но южанин стоял как раз посреди коридора — поймать Этле ему не составило бы труда. Тяжелый пристальный взгляд, изучающий, как… как будто примеривается, откуда начинать снятие шкуры. От подобного сравнения Этле саму передернуло — отвратительно… Она отшатнулась назад, к стене. — Не беспокойся, ты меня не интересуешь, — прозвучал голос, будто откованный из меди. — А?! — испуганно вскинулась девушка. — Я говорю — ты мне не нужна. Я выбираю для забав разных людей, и северянки у меня еще не было. Но ты не больно-то привлекательна. Вы оба — глупые скучные дети. — Да ну? — оскорбленно вскинула голову Этле, и сообразила, какую глупость совершила, когда южанин уже скрылся с глаз. Только смех его еще доносился до Этле.

В утреннем свете мягкая шерсть молодой грис казалась серебряной. Не белой, как у некоторых — невероятного, чудесного оттенка. Жеребенок родился в табунке вблизи гор и был приведен в Асталу в подарок. Еще необъезженная, грис косилась на сочный стебель в руке Киаль, доверчиво позволяя гладить себя по носу.

Ахатта улыбался, глядя на внучку — та радовалась подарку с непосредственностью ребенка. Грис красивая, но слабенькая, некрупная — только женщину и возить; а Киаль редко ездит верхом. Зато можно быть спокойным — о красавице та позаботится.

Младший внук вынырнул из кустов почти бесшумно, только хрустнул сучок.

— Она моя, — положил руку на мохнатую шею; животное вздрогнуло и попятилось. Он удержал, нажимая сильнее, впился пальцами в шерсть.

— Куда тебе! — сердито сказала Киаль. — У тебя все есть. Она будет моя!

— Киаль говорит верно, — заметил дед. — Это животное для тебя бесполезно. Погляди — она не сможет бежать быстро и долго. Она всего лишь красива — неужто ты станешь отбирать украшения сестры?

Юноша с сомнением перевел взгляд на девушку, но руку с холки грис не убрал.

— Если и уведешь сейчас, все равно заберем, — поспешила дополнить Киаль. — Чтобы не думал, что все тут принадлежит лишь тебе.

— Неужто? — тихо и чуть хрипло спросил младший брат, и дыхание его участилось.

— Да! — отрезала Киаль, чувствуя за собой поддержку деда.

Чуть приподнялась верхняя губа оборотня:

— Ну, возьмите! — и выбросил ладонь в сторону, к морде кобылицы, напугав животное. Грис взвилась на дыбы, острые копыта ее забили в воздухе, одно просвистело у виска Киаль. Ахатта выдернул растерявшуюся внучку из-под самых копыт:

— Прекрати! — крикнул он, прикрываясь «щитом» от перепуганной кобылицы, которая кидалась то вправо, то влево.

— Как хочешь, — Кайе шагнул вперед, увернувшись от копыта, дернул грис за ногу, к земле, и, когда та упала, мигом оказался сверху и свернул ей шею.

— Ты… тварь! — закричала Киаль, из глаз ее брызнули слезы, хоть в восемнадцать весен уже стыдно плакать. Юноша хмуро посмотрел, не поднимаясь с земли — точнее, с туши недавно великолепного животного.

— Ты сказала — она будет твоя. Что же не защитила? А у меня была сила взять ее или убить. Поняла?

Вечером того же дня Хлау, доверенное лицо дома, широко шагал по песчаной дорожке. Хлау только что отпустил гонца, и теперь шел быстро, спеша доложить главе Рода новости. Новости были так себе — северяне неожиданно заартачились и подняли цены на зерно и пещерные водоросли в Уми — значит, скоро и в Чеме последует то же. А может, и нет.

— Эй! — веселый юношеский голос. Кайе перемахнул через изгородь, широко улыбнулся. — Ты чего такой недовольный?

— Это все торговля, али, — раздосадовано откликнулся Хлау. — Будь она неладна.

— А расскажи? Надо же знать, — совсем по-мальчишески.

— Я тороплюсь…

— Пойдем тут, — кивнул в сторону своего крыла. — Дед сейчас направился к матери, так будет короче…

Хлау свернул на предложенную дорожку. Принялся рассказывать на ходу; скоро очутились возле крыльца Кайе. Напрямик через сад — и будут покои женщин. Хоть еще не все рассказал, шагнул было вперед.

— Погоди, — юноша удержал за локоть. — Здесь договаривай. Я не побегу за тобой туда…

— А что еще говорить? Я не понимаю, али. Они обнаглели совсем. Будто с цепи сорвались, отказываются рассчитываться по старому.

Он взад и вперед заходил по дорожке, мимо широких ступеней крыльца.

— По мне так пусть катятся в самое жерло вулкана, но, Бездна, чего они добиваются? Ссоры? — рубящий жест: — Дети червей! Зачем — и почему именно сейчас? Может быть, дед твой все растолкует, и… Прекрасные рефлексы синта — руку отдернуть успел, когда острые ногти впились в кожу. Совсем звериные сейчас глаза смотрели в упор. Тихое шипение — тоже звериное.

— Ты что?! — Я… — Кайе выдохнул, пытаясь придти в себя. Отдернул руку. Прижал ладонь к губам, замер. Хлау счел за лучшее прервать рассказ и уйти. Не туда, куда собирался.

— Али, мне нужно поговорить.

Къятта вскинул голову, потом встал — больно уж встревоженным выглядел Хлау.

— Что случилось?

— Погляди, — протянул руку. На предплечье еще не засохла кровь — четыре отметины от острых ногтей.

— Что это? — подбородком указал на отметины, ответ уже зная.

— Мы просто разговаривали. Он был… таким, как всегда. Вроде спокойным, больше того — веселым. Сам предложил идти с ним, поговорить. Через его крыло… А тут… могли быть и следы зубов, если бы я не отдернул руку вовремя.

— Тебя напугали эти царапины? — спросил нарочито небрежным тоном. — Я думал о тебе лучше…

— Али, ты понимаешь меня.

Къятта ощутил мгновенное желание придушить одного из вернейших людей Рода. Сдержался, ничем не выдав себя — Хлау не виноват. Малыш хорошо усвоил урок… он не смеет перекинуться, но зверь рвется наружу.

— Понимаю… Расскажи все, как было.

Встал, разглядывая алые следы на руке Хлау. Просто так — надо же куда-то смотреть. А помощник рассказывал скупо, но обстоятельно, не меняя тона, будто произошло нечто само собой разумеющееся.

— Почему, али? Он с детства привык, что я рядом. Что я сделал не так? — Вы находились на его территории. Ты… стоило держаться спокойней. Резкие движения раздражают зверя. — Но он смотрел так, словно вот-вот перекинется. Нет, хуже. Никогда не видел у него таких глаз — в этом обличьи. — Мог, да… — Къятта сжал зубы. — Мог… Скажи, ты бы справился со взрослым энихи? — У меня при себе был чекели. Али… ты знаешь, что я могу. Резкое лицо застывает, как маска. — Одного удара… иди. Хлау остановился на пороге: — Али, раньше он не был настолько опасен для обитателей этого дома. И… он понимал, что он человек. Сейчас ему приходится напоминать. Къятта шагнул к нему: — А если бы тебя… выжигало изнутри, ты что бы попробовал? Плести венки из колокольчиков? Спасибо скажи, что он уходит под шкуру зверя — а не убивает Огнем! — Али, тогда его уничтожили бы, — Хлау взгляда не отводил. — Чтобы сохранить Асталу… — Что посоветуешь? — спросил тот более мирно. — Он весь в себе. Был открытым ребенком, а сейчас — не прорвешься. Никто не нужен… Пока он еще владеет собой. Дай ему… нечто новое, с чем он справится даже сейчас. Я не знаю, что — но только без крови. Игру, игрушку, дело… и держи в руке при этом. И ради Тииу, не оставляй одного. Откинул полог, уже с той стороны произнес: — Я ведь тоже… не хочу ему ничего дурного.

Опустить веки — и думать. Сумерки, быстрые и настойчивые, будто юность. И так же быстро сменяются тьмой.

…Если братишке плохо, не будет никому хорошо на расстоянии полета стрелы… разве что — отпустить его. Это опасно, мало ли что взбредет ему в голову. Но иначе и страх, и боль, и ярость, или что там еще, он выместит на других. И самое худшее — осознает потом, что позволено все. Не раз ловил себя на том, что все чаще вспоминает его ребенком. Невозможный зверек, порой впадающий в бешенство, порой — в шальное веселье… и первое ныне — все чаще, а от второго остались крохи. Тот, полукровка, унес с собой его детство. Даже там, на реке Иска, брат оставался мальчишкой. Он был способен радоваться полету бабочки… а сейчас радость у него вызывает только осознание первенства. — Ты растил из него оружие, — сказал Нъенна несколько позже, узнав, что случилось — и что сказал Хлау. — Не думаешь, что пришло время его использовать? Пока он еще слушается руки? И в тот же день Натиу, мать Кайе, принялась готовить самые могущественные зелья, чтобы уйти в сон и оттуда помочь младшему сыну. Или хотя бы попробовать.

Песня далекого теперь дома еще звенела, будто только-только Этле… нет, Ила закончила петь.

По горячим пыльным камням катилась тень — черная, живая. Не очень понятно было, кому она принадлежит, зверю или же человеку, слишком быстро произошло превращение. По всему, тень и сама толком не разобралась, кто ее хозяин сейчас — только что был зверь с глянцевым мехом, клыками в полпальца величиной, и вот уже человек бежит по дороге, и лицо у него вполне человеческое.

Тень пролетела мимо охранников, вскинувших было копья и тут же поспешно опустивших, прокатилась вверх по ступеням — и замерла у белого занавеса, окончательно слившись со своим владельцем.

Золотой знак — Рода Тайау. Пришелец — тот, что стоял рядом с пожилым человеком, встретивших близнецов. Что же, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто пожаловал в гости. Посмотрел на его руку, вспомнив тот, напугавший на площади, жест. Странно — кисть человечья, а правильнее бы — звериная лапа.

Айтли трудно было осознать, что тот, о ком с таким страхом и отвращением говорили на в Тейит, вот, едва ли не в шаге от него самого стоит. Ровесник… Такой… обыкновенный, пока не двигается, пока не взглянешь попристальней ему в лицо, непонятное, будто лицо и кошачью морду соединили. Отвратительно…

Северянин и не подумал его приветствовать. Сидел, скрестив ноги. Смотрел настороженно и вместе с тем холодно, стараясь как можно лучше владеть собой.

— Зачем ты пришел?

— Я хожу, где хочу.

— Разве это — твой дом?

Рассмеялся:

— Вся Астала — мой дом!

Мягко прошелся по комнате, склонив голову набок. Наблюдал за добычей.

— Ты в самом деле такой, как о тебе говорят, — обронил северянин.

— И что же? — промурлыкал почти, словно энихи заговорил, плохо обученный это делать. Негромко, и с такой нечеловеческой злобой, что тело Айтли стало холодным.

Айтли отбросил со лба — неожиданно влажного — светлые волосы.

— Уходи.

— Нет, крысенок. Я уйду, когда сам захочу.

Айтли весь подобрался, прислонился к стене и закрыл глаза, намеренно показывая, что не желает видеть оборотня. Горячие пальцы легли ему на горло, прижали артерию. Айтли не двинулся, лишь сильнее сцепил руки. Больно было, потом по шее потекло что-то — вжался затылком в стену.

Только не выдать ему страха… а сердце оборвалось, кажется, и не бьется.

— Прекрати. Ты не можешь убить меня… если не хочешь войны.

— А если о ней я и думаю? — едко проговорил Кайе, отпуская горло Айтли. Северянин стер кровь… и рука айо была в крови. "Он хотел бы меня разорвать на части", — без страха подумалось, но с глухой тоской. И — привычка взвешивать, думать: "Он ненавидит меня, будто я его личный враг. Почему?"

У меня еще вроде как не было врагов, со смешком подумалось. Вот, не пришлось мелочиться — кажется, я сразу отхватил самый большой кусок… Хорошо, что Разрушитель и не посмотрел на сестру там, на площади. Айтли надеялся — зверь и в самом деле не удостоит ее вниманием. Вскинул голову, пытаясь в глазах оборотня прочесть ответ.

Удар, от которого пролетел пару шагов:

— Не смей смотреть мне в глаза!

Блеснувшие белки и зубы, лицо, искаженное яростью — Айтли на миг оцепенел от ужаса, но взял себя в руки. Этому выродку показать свою слабость? Пусть север отдал их чудовищам, но ничто не заставит северянина подчиняться. Если бы хоть немного равны были силы…

Айтли не встал, но сел, как раньше, подобравшись — вновь поднял голову:

— Ты намерен убить меня? Сам?

— Да, — грудным, чуть надорванным голосом: — Не сейчас… Ты им нужен.

— Не зря говорят о вас — жестокие твари.

— Замолчи! — вновь прижал его горло. На этот раз у Айтли вырвался хрип — невозможно стало дышать. Перехватил запястье южанина — словно из небесного железа было оно, такое твердое. Эту руку Айтли не мог сдвинуть с места… ровесник. Прижатый к стене, задыхался, безнадежно пытаясь освободить горло.

Согнулся, закашлявшись, когда Кайе наконец отпустил его.

— Ахатта… — пытался сказать, что глава Совета не допустит смерти заложника. Но кашель рвал легкие, не давая говорить. Кайе положил руку ему на спину — тяжелой рука показалась.

— Трудно дышать? Понимаешь теперь, каково нам из-за вашей норы на севере? Мы задыхаемся так же… и уничтожим вас. Скоро…

— Прекрати… чудовище, — Айтли начала бить крупная дрожь. Юноша, пристроившийся рядом, был лишь на пару сезонов старше… но ничего человеческого в нем не проглядывало. Звериная сила, звериная пластика, и глаза… безумного зверя. Кайе вновь протянул руку, и Айтли напрягся, ожидая продолжения — или худшего. Но айо остановился на середине жеста, поднялся.

— Я приду, северянин. Жди.

"Этле…" — лежа на тюфяке лицом вниз, он пытался услышать биение сердца сестры. "Этле… как ты?" Нежное касание донеслось — услышала. Но тут же исчезла, словно руки соприкоснулись кончиками пальцев, и разъединились не по своей воле.

Сестра была жива и здорова — это он понял. И заснул, успокоенный.

Наутро Этле пришла к нему. Следы на шее увидела сразу.

— Ой… — Айтли вскинул руки, закрыть шею, но зря — девушка как следует рассмотрела руки.

— Кто?! — закричала она.

— Тихо, не волнуйся. Мы просто поговорили с одним из них, — нервно усмехнулся уголком рта. — Такая мелочь не стоит твоего беспокойства.

— Ты… А ну говори быстро, кто посмел к тебе прикоснуться! — взвилась сестричка похуже разъяренной кессаль. — Это наверняка кто-то из их поганого Совета, больше никто сюда не допускается!

— Успокойся, — юноша отошел к окну, выглянул в сад. — Никто не причинил мне вреда; тот, кто пришел, всего лишь… хм. Зверь не умеет вести себя иначе — он даже любовь выражает укусами, тем более раздражение свое. А у южан звериная кровь.

— Если кто-нибудь посмеет тронуть тебя еще раз, я потребую защиты перед всеми, и пусть попробуют мне отказать! — пылко заявила Этле, вскрикнула: — Погоди! — и умчалась к себе. Вернулась с целебным бальзамом, осторожно принялась обрабатывать ссадины — смешно стало, будто Айтли из воды сделан, коснись — и не станет его.

Охрана заложников не могла не пропустить юношу, которого боялась до дрожи — но не могла и молчать. Так что к вечеру Ахатта знал о визите Кайе. Что произошло там, мог только догадываться — но был убежден, что на вопрос юноша ответит честно. Тот и ответил — и если из слов ничего особенного не следовало, следовало из тона и ставших очень злыми глаз.

Не ходи к нему, велел дед. Но внук не обратил внимания на его слова, отмахнувшись — впервые позволил себе подобное.

— Он убьет этого мальчишку, — сказал Ахатта, глядя на старшего внука как на врага. — Удержи его.

— А ты сам — не способен? — откликнулся ровно.

— Я могу. Пока еще. Но раньше он просто слушал, а теперь при малейшем нажиме решит, что это вызов. Ты всерьез хочешь, чтобы сцепились мы с ним?

— Побеждает сильнейший, — небрежно прозвучало в ответ.

— Пока я еще в силе. Только не уверен, что удастся сдержать его малой кровью.

— Хм… — Оценивающий взгляд. Дед, в общем, прав… он еще первый. Но уже почти просит помощи…

— Ты вырастил… это. Вот и действуй теперь.

— Его стоит выпускать в круг, — сказал Къятта, понимая, что слово «действуй» относится лишь к одному. А жаль. Впрочем, принять власть из рук добровольно отдавшего всегда лучше, чем вырывать силой — Род стоит на этом.

— В круг? Что ты. Ему еще полгода ждать нужного возраста.

— Закон не запрещает выходить даже детям. Только традиции — защита для юных, горячих. Вряд ли кто сомневается, что у него уже достаточно силы — на сей раз я говорю не об огне, о простой человеческой. Или ты беспокоишься за других?

— Хм… — повторил дед. — Не знаю, за кого опасаться больше. Он же совсем не сдерживается.

— Щиты сдержат Огонь. Звери играют в жестокие игры — но играют, грызутся, не убивая друг друга; настоящий бой — это иное. Мальчишка будет доволен, если ему позволят говорить на понятном ему языке. У него нет причин желать смерти кому-то в Астале. Разве что… — вскинул голову, звякнули золотые кольца в ушах:

— Про эсса я с ним поговорю.

Разговор не замедлил состояться парой часов позже. Интересно, как понимают друг друга звери, думал Къятта, подбирая слова. Не рычанием же они разговаривают?

— Не трожь мальчишку-северянина.

— Почему?

— Потому что я запрещаю.

Ощетинился:

— Он ведет себя, словно имеет право не подчиняться!

— Зверек, успокойся, — притянул к себе. — Он просто глупый щенок. Это не вызов, пойми. Он перепуган и поэтому держится нагло.

— Я чувствую вызов. Не могу не принять его, Къятта…

— Просто забудь о том, что крысенок существует.

— Но Астала — моя…

— Ты невозможен… Скажи, зачем тебе вот это? — пальцем постучал его по лбу.

— При чем тут голова? — досадливо отстранился. — Я слушаю тебя, деда, в конце концов. Но северная крыса! Как ты можешь терпеть?!

— Если тебе хочется показать, на что ты способен, не снося полгорода — выходи в круг, — сказал старший после недолгого обдумывания. Он умолчал, что уже решил этот вопрос с дедом.

— Я же… — впервые за много времени в юноше проявилось что-то близкое к неуверенности, но она исчезла почти мгновенно, сметанная радостью ожидания.

— Да! — почти выкрикнул он, и задумался: — А как скоро?

— Скоро, — вздохнул старший. — Девушка именем Чинья, хорошая вышивальщица, попросила наш Род принять ее под свое покровительство. Сейчас они с матерью принадлежат Роду Кауки, те не отдают без драки даже сухую кость. Вот и попробуешь, каков воздух круга…

Наста Кауки знал, что нельзя доводить дело до третьего круга. Продержаться в первом… мальчик хорош, но и Наста не последний боец. Отвлечь… у Кайе инстинкты и восприятие кошки, на запах трав реагирует так же, как они. Что лучше — черная мята, возбуждающая, отвлекающая, или волчий корень, замедляющий реакции? Первое опасней, пожалуй. Но вернее — второй не сразу действует. Значит, черная мята. Это не яд… слабый запах никто не почует. А во втором круге мальчишке не выстоять. Оборотень привык использовать Огонь и собственное тело, не оружие.

Если же он перекинется, его сдавят «щитами» — и проигрыш неизбежен.

Тем временем юноша пытался разглядеть, кого же все-таки решили принять под свою руку? Женщины стояли с солнечной стороны, и ясно было только, что одна средних, лет, а другая совсем молоденькая. И эта младшая вела себя очень неуверенно — сильный испуг и на расстоянии чувствовался.

Поняв, что девчонка вся дрожит — удивился. С чего бы? Не преступница ведь, сама просила покровительства их Рода. Неужто боится, что он проиграет и Кауки сведут с ней счеты? Он не допустит этого. Заметил неподалеку сияющую улыбкой и золотом Киаль, вспомнил о ее причудах; подумал снисходительно — женщины… Сами не знают, что им надо.

— Я не стану давать тебе советов — все, что мог, уже дал. Ты хорошо подготовлен, а кое-что у тебя прирожденное. Но для твоего противника это далеко не первый бой, он знает, как его надо вести. Не увлекайся. И постарайся закончить все в первом круге.

Заметив, что младший не слушает, а глаз не сводит с освещенного солнцем песка, отступил в сторону:

— Иди.

Песок похрустывал под ногами, живой и упругий. В круг вышел, не испытывая ничего, кроме радости. Такой же радости, как во время охоты, когда чувствовал — один прыжок, и жертва будет его. — Не стоило его выпускать, — вполголоса проговорил дед. — Он не ощущает себя человеком. — Ему ничего не грозит. Если перекинется — удержат. Мальчишка обернулся и помахал рукой родственникам.

Поначалу зрители были удивлены — Наста, известный решительностью своей, уходил, то отступая, то перекатами, будто испытывал страх. Конечно, противник достался нелегкий, но все-таки неопытный и юный — вряд ли мог напугать настолько.

— Что это с ним? — недоуменно спросил Нъенна, глаз не сводя с Насты.

— Это же… — тихое злое шипение, которое сделало бы честь оборотню, раздалось рядом.

— Что такое? — встревожился троюродный брат.

— Глянь… Он водит мальчишку, не подпуская к себе, а тот все больше отвлекается на постороннее… вообще забыл, где находится. Что Наста за запах взял, хотелось бы мне знать? Отродье…

— Но не молчать же! — встревожился Нъенна.

— Да нет нарушений, нет! — сверкнул глазами внук Ахатты. — Ах, Бездна… — сжал руку. — Осталось всего ничего! Круг скоро закончат!

— Смотри!

Люди заволновались, зашумели.

Кайе остановился, прижал ладонь к переносице. Противник использовал этот момент — ударил; но оборотень в самый последний момент отклонился, и потряс головой, будто не от удара ушел, а от мухи. Огляделся по сторонам, кажется, наконец вспомнив о поединке.

Наста мелькнул перед глазами потерявшего цель противника, очутился за спиной и прыгнул — был не многим тяжелее, не многим выше, но прыжок получился удачным: руки сомкнулись на горле юноши, и Наста опрокинул того навзничь.

— Всё, — сказал Къятта.

Нъенна только открыл рот, но не успел ничего ответить: Кайе сжал запястья противника, враз отцепил руки от собственного горла и легко, будто мышонка, перекинул человека через голову на песок. Хрустнули кости, человек закричал: одна рука его неестественно торчала в сторону, едва не оторванная в локтевом суставе.

Кайе поднялся, отряхнул песчинки с тела и со штанов и замер: чисто по-кошачьи напряженно то ли вслушивался во что-то, то ли пытался уловить запах. Победы своей он, кажется, не заметил. Растерянно побрел прямо, не обращая внимание на выигранных. Почти натолкнувшись на людей, исполнявших роль ограды, развернулся и двинулся по окружности, видимо, не соображая.

— Что с ним? — встревожился Нъенна.

— Все то же. Трава, я полагаю. — Недобрый прищур Къятты ничего хорошего Кауки не обещал.

— Ладно, и без того пострадал. Они не равны все же… — вступился родственник.

— Не равны… опытный боец и мальчишка, — добавил: — Иди возьми женщин, а я заберу этого… хомяка.

Нъенна остановил его:

— Ты сказал — всё?

— Я же не мальчика имел в виду.

Къятта двинулся за братом, но остановился и сказал с легкой улыбкой, и можно было видеть, как он на самом деле доволен:

— Тому идиоту надо было и дальше избегать физического контакта. Во втором круге, с ножами мальчишка мог и не выстоять. Нет же… решил закончить красиво.

Чтобы привести в чувство брата, старший не стал изобретать изысканных средств. Просто окунул того несколько раз головой в ледяную воду. Расхохотался, видя ошалелое лицо победителя.

— Ты жив? — спросил, не скрывая гордости за младшего.

— Ты решил меня утопить? — отозвался Кайе, отряхиваясь по-звериному; во все стороны полетели брызги. — Бездна, мне давно не было так хорошо.

Къятта повернулся и, все еще улыбаясь, пошел прочь.

— Девчонку я отослал к тебе, — крикнул напоследок.

Кайе проводил его взглядом, еще раз встряхнул головой. Зачерпнул воды, выпил — холодная. Не стал тратить время на обходные тропинки — срезал прямо через изгородь, как всегда, и в комнату вошел через окно, прихватив по пути спелый плод.

Услышал испуганный вскрик.

Уселся на пол. Вгрызся в сочный бок тамаль, рассматривая «приобретение» Рода. Девчонка и впрямь оказалась хорошенькой — сейчас вдоволь вблизи нагляделся. Стройная и крепкая. Брови тонкие изогнуты крылышками ткачика, скулы высокие, губы темные, нежные, сложены так, будто о чем-то просить собралась. Вроде все по отдельности обыкновенно, а вместе очень даже, так и тянет коснуться… Вдвойне приятно… в победе не сомневался, но выходить в круг за крокодила как-то смешно. А что Кауки приглянулась, так им все равно, мог оказаться и крокодил.

Девчонка стояла, дрожа. А ведь знала, что, попросив другой Род о защите, придется платить не только мастерством — слишком красива.

— Что, наши мужчины лучше? — спросил резко.

Она вздрогнула и не ответила.

— Не молчи!

— Наста Кауки мог делать все, что угодно… и не только силой — у меня мать… А он и ей хотел сделать больно, сердцу.

— А почему побежала к нашему Роду?

— Я знала, что в круг выйдет твой брат или Нъенна, может быть, — девушка подняла глаза, светло-карие, прозрачные из-за слез. — Они сильнее… Это верная победа.

— А Ийа?

— Мог выйти не он… да и своих вышивальщиц у них много.

— Меня ты не ждала.

— Нет… — всхлипнула и нелепо зажала рот ладонью, боясь, что вырвется еще хоть звук.

Выбросив косточку тамаль в окно, сказал с усмешкой:

— Хлау покажет вам дом. Позже…

— А… я… — она низко опустила голову.

— Ты?

Встал. Отбросил со лба волосы. Она сжалась: боится насилия, грубости. Дурочка… когда можешь многое, мелочи не нужны. Ну, разве иногда…

Не сейчас. Сейчас ему хотелось перекинуться и в зверином обличье просто развалиться на мохнатой шкуре. Смешно — шкура у энихи своя…

Блаженная лень — огонь на сей раз излился в круге, девчонка может не опасаться особо. И давно не было так хорошо. Словно ласковые солнечные лучи лижут тело, а внутри — просто тепло. Фыркнув, растянулся-таки на меховом ковре, затылком упираясь в скрещенные руки. Прикрыл веки, улыбаясь. Перед глазами все еще стоял песок круга, ощутимое присутствие зрителей, жадно следящих за поединком. Не знал, что лицо его сейчас выражало почти нежность, посмеялся бы, скажи кто — бывает же…

Девчонка окликнула его. Тихо-тихо.

— Решилась все-таки? — открыл глаза, поднялся; шагнул к ней и положил руки на плечи.

— Да, — прошептала, опустив голову низко — макушка коснулась его груди. Мелочи не нужны… но если сами идут в руки, почему нет?

Она была мягкой, и пушистой казалась, словно лемур.

Къятта знал, что Чинья еще не покинула дом. Силой ее не стоит держать — не пленница ведь, просто новое «приобретение» Рода. Ввязываться в поединок ради хорошенькой девчонки, пусть мастерицы — смешно. Мало ли их? Однако сейчас пришлось кстати.

Шел быстро, не отдавая себе отчета в неясной тревоге — уж больно долго мальчишка не отпускает эту пташку. Впрочем, случись что серьезное, весь дом бы об этом знал…

Его комнаты от комнат младшего отделял дворик и узкая терраса — вроде и близко, и не сказать, чтобы рядом совсем. За пологом спальни было тихо — и внутри не оказалось никого. Зато в соседней комнате слышалось какое-то движение — верно, это любимая комната Кайе… с ковром из шкур на полу. Любит мех, будто сам не меховая зверушка…

Вошел, пытаясь не только увидеть — почувствовать, что у него и как. Ничем не выдал удовлетворения — совсем человечьи глаза у младшего, как прежде, мальчишески-озорные. Девчонка пристроилась в уголке, особо испуганной не выглядит; и вроде вполне живая, хоть заметны тени вокруг глаз, и губы слегка припухли, и на плече алый след — то ли укус, то ли ссадина, отсюда не разобрать. Ощутил почти благодарность к ней, хоть понимал — Чинья тут ни при чем. Просто… какое дитя этот кот-переросток. Он доволен собой, как мальчишка, гордится своей победой, которой могло не быть. Но только попробуй кто намекнуть на это «могло». Не поверит, и взбесится.

Гордость — человечье чувство… — Хорошая самочка, — шагнул к Чинье, положил ладонь ей на плечо, улыбнулся. Девчонка робко улыбнулась в ответ, и подалась вперед, хоть и видел — с едва заметной оглядкой. Еще бы. У мальчишки не злое сердце, но разве энихи даже в благостном расположении духа можно назвать добрым и безопасным? И — хоть и вроде умеет младший обращаться с женщинами так, чтобы и те оставались довольны, заигравшись, он про все забывает. — Поделишься? Зубы сверкнули в довольной улыбке. Кивок, челка падает на глаза. Это хорошо, малыш. Ты не вцепляешься в свою «собственность»… неважно, что тому причиной — признание прав более сильного или нормальное человеческое — у нас одна кровь… — Идем, — протянул Чинье руку, сдержал улыбку, заметив поспешность, с какой девушка поднялась. Когда-то дед говорил про груз, который бросают на дно, не давая лодке уплыть. Обернулся. Всмотрелся в брата попристальней. В глазах младшего был не просто интерес, и не просто довольное осознание победы — так он смотрел на свое, что не подлежит обсуждению, и не будет выброшено просто так. Отлично.

Чинью привел к себе — она и повеселела, и смотрела просительно. Правда, устала: стоит ее сейчас отпустить, больно уж много всего на нее свалилось.

— Сейчас иди, отведут туда, где будете жить.

Она кивнула, продолжая послушно смотреть огромными карими глазами, умело подведенными, блестящими. Так и тянуло потрепать ее за ухом, словно зверушку, бросить небрежно: хорошая девочка…

— Он будет звать тебя еще не раз.

— Зачем? — испуг в ее глазах встрепенулся маленькой черной птицей.

— Скажем так… ты ему понравилась. И еще кое-что, о чем пока знать не следует. Выдержишь?

— Я… не знаю… — прошептала вконец испуганная, но вместе с тем заинтригованная девушка. Ее выделяют из прочих… это приятно, более чем.

— На, — ловко бросил ей красивую золотую цепочку с хрустальными шариками на концах, бросил так, что та повисла на плече девушки, дополняя и преображая неброский наряд.

— Ахх… — засияла девчонка, и вскинула повлажневшие от счастья глаза, согласная на все, на любые жертвы.