"При дворе последнего императора" - читать интересную книгу автора (Мосолов Александр Александрович)

ЧАСТЬ IV ИМПЕРАТРИЦА АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА

Императрице Александре Федоровне не удалось стать популярною в своем новом отечестве. Рад несчастных внешних обстоятельств в соединении с болезненною застенчивостью помешали этому.

Принцесса Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса, младшая дочь принца Людвига Гессен-Дармштадтского и принцессы Алисы, дочери английской королевы Виктории, родилась 6 июня 1872 года. В 1886 году, 14 лет отроду, она приехала в гости к своей сестре, великой княгине Елисавете Федоровне, супруге великого князя Сергея Александровича. Здесь она познакомилась с наследником, Николаем Александровичем, и молодые люди влюбились друг в друга. Два года спустя она вновь приехала в Петербург, уже как бы на смотрины. Но Александр III был против брака, считая, что цесаревич еще слишком юн (ему было тогда 20 лет), а императрица Мария Федоровна была принципиально против брака с германскою принцессою. Как истая датчанка, государыня ненавидела немцев, не прощая им аннексии Шлезвига и Голштинии в 1864 году.

Неприязнь императрицы к молодой принцессе сейчас же отразилась на отношении к ней всего русского двора. С Ее Высочеством обращались с нескрываемым пренебрежением и даже с насмешкою и иронией. Только великая княгиня Мария Павловна отнеслась к своей соотечественнице сердечно и взяла ее под свое покровительство. Из придворных только князь Н. Д. Оболенский, видя принцессу Алису оставленной, по-рыцарски пожалел ее и был к ней подчеркнуто любезен.

Когда Александр III заболел нефритом и болезнь приняла опасный оборот, великий князь Михаил Николаевич, как старейший член семьи, имел разговор с государем. Он указал, что болезнь может кончиться трагически, а так как наследник еще не женат, то могут создаться нежелательные осложнения. Государь выразил согласие на брак цесаревича и поручил Михаилу Николаевичу с ним об этом переговорить. Николай Александрович категорически заявил, что он любит принцессу Алису и ни на ком другом жениться не желает. При посредничестве великого князя было получено согласие императора на этот брак. Время до бракосочетания и сама церемония прошли в атмосфере последних дней жизни и кончины Александра III.

С первых же шагов при дворе Александра Федоровна держала себя с достоинством, а врожденную ее застенчивость приняли за отчужденность. Вдовствующая императрица, ранее противившаяся этому браку, примирилась с совершившимся фактом. Государь, с своей стороны, оставил Марии Федоровне все прерогативы супруги царствующего императора, как-то: единоличное назначение статс-дам и фрейлин, заведование ведомством императрицы Марии и Красным Крестом, и давал ей во всех церемониях место впереди своей супруги. Этим смягчалось то обстоятельство, что с браком сына вдовствующая царица отходила на второй план. Первоначальное предубеждение к невестке стало ослабевать.

Однако предоставленные Марии Федоровне прерогативы скоро начали казаться обидными молодой императрице, тем более что старый двор царицы-матери лишь с трудом мирился со своим новым положением.

Конечно, при этих условиях да при замкнутости характера Александры Федоровны трудно было ожидать внутреннего сближения обеих цариц. Отсутствие настоящей близости между матерью и женою тяготило государя во все его царствование.

Великая княгиня Мария Павловна, женщина очень умная и властолюбивая, пожелала стать наперсницею и опекуншею государыни, но сразу получила холодный и решительный отпор, благодаря чему и стала неприязненно относиться к императрице. Таким образом, на первых же порах царица имела против себя двор вдовствующей государыни и могущественный двор Марии Павловны, к которому примыкало все петербургское общество.

Перемещение графа Воронцова-Дашкова, долголетнего министра двора, наместником на Кавказ, происшедшее не без влияния Александры Федоровны, оттолкнуло от нее многочисленных родственников и все окружение этой в высокой степени великосветской семьи.

К тому же молодая императрица не имела способности поддерживать салонные разговоры и к ним относилась скорее с пренебрежением. Когда по необходимости она все же принимала пожилых светских дам и те пытались давать ей непрошенные советы, на них следовали обыкновенно меткие и резкие ответы. Все это пережевывалось в столичных гостиных и в конце концов возвращалось к императрице в весьма искаженном виде. Некоторых из этих дам императрица перестала принимать.

Так постепенно возникла та рознь между обществом и двором, которая в последние годы царствования настолько обострилась, что и общество, вместо того чтобы, по укоренившимся своим монархическим взглядам, поддерживать трон, от него отвернулось и с настоящим злорадством смотрело на его крушение.

О первом проявлении у государыни императрицы твердости характера и ее влиянии на государственные дела я писал уже, рассказывая о тифозном заболевании Николая II. Привожу здесь два других эпизода — как пример упорной настойчивости государыни и объясняющих вместе с тем непопулярность Александры Федоровны.

Двор ехал в Крым.

Императрица была в ожидании ребенка и пред отъездом просила графа Фредерикса оповестить, чтобы на пути не устраивалось никаких встреч. Об этом граф написал министру внутренних дел. Однако на одной из станций на перроне и вокруг вокзала собралась громадная толпа народа всех сословий. Александра Федоровна, увидев это, закрыла занавески окна своего вагона.

Я доложил министру, что губернатор умоляет государя показаться хотя бы на минуту в окне вагона, так как администрация не могла силою удалить толпу, уже несколько часов стоявшую у станции. Народ полон преданности и любви к государю и ни за что не желает разойтись.

Фредерикс вошел в купе императрицы, где был и царь, и доложил о происходящем. Николай II уже встал, чтобы подойти к окну, когда Александра Федоровна запротестовала, сказав, что Его Величество не имеет права поощрять неисполнение своих приказаний. Министру все же удалось убедить императора, который появился в дверях вагона.

Восторг собравшихся был стихийный. Но государыня не подняла ни одной занавески, и даже дети смотрели сквозь щелки: им запрещено было поднимать занавески.

Мария Федоровна как-то узнала об этом инциденте и, уже в Петербурге, хвалила Фредерикса за его настойчивость:

— Без нее Ники был бы вдвое популярнее. Она не отдает себе отчета, как нужна популярность. У нее немецкий взгляд, будто высочайшие особы должны быть выше этого. Выше чего?.. Любви своего народа?.. Я согласна, что не следует заискивать в популярности, но надо стремиться к ней и не упускать ни одного случая для этого. У Ники врожденное умение нравиться. Я ей говорила это, но она или не понимает, или не хочет понять, а потом жалуется, что ее не любят.

Министр передал мне этот разговор непосредственно после аудиенции у Марии Федоровны. Я его запомнил как в высшей степени характерный.

Влияние узких взглядов маленького гессенского двора на воззрения императрицы сказывалось зачастую в вопросах этикета и протокола, столь дорогих германским княжествам, но по русскому масштабу, великодержавному русскому, производило впечатление мелочности.

При посещении императорскою четою президента Французской Республики Эмиля Лубе в замке Компьен возник инцидент, наделавший графу Фредериксу немало хлопот.

В день прибытия Их Величеств Лубе помещался вместе с царем в одном экипаже, за которым следовал второй, с императрицею и гофмейстериною Е. А. Нарышкиной.

На следующий день государь должен был присутствовать на маневрах. Президенту по конституции не полагается появляться перед войсками на лошади, и в первый же вечер шеф протокола Крозье, сообщая программу следующего дня, высказал весьма основательное предположение, что президент Лубе поедет в коляске с императрицею.

Государыня не согласилась, указав, что это будет похоже, словно царь эскортирует президента. Никакие уговоры не действовали, и пришлось прибегнуть к хитрости, чтобы переубедить французов.

Фредерикс начал убеждать Крозье:

— Царь и президент выедут на маневры вместе. Мыслимо ли, когда Его Величество сядет верхом, просить гофмейстерину выйти из второй коляски, чтобы уступить место президенту? Неужели он согласится нанести такой афронт одной из самых видных наших придворных дам?

Как всегда галантные, французы после долгих переговоров поддались на наши аргументы, и Лубе, сидя один в своей коляске, пропустил вперед экипаж императрицы, направившийся к палатке для высочайших гостей.

На параде в день отъезда уладить дело было труднее. До самого последнего момента французы настаивали, чтобы президент ехал в коляске с государынею. Лубе твердил, что ему неудобно не сопровождать императрицу. Вопрос этикета разбирался до последней минуты, но упорство Ее Величества взяло верх: на параде она ехала в первой коляске со своею гофмейстериною, а президенту пришлось быть во втором ландо, куда он поместил премьера Вальдек-Руссо и еще двух министров.

Год спустя состоялся ответный визит Лубе в Россию. Повторились те же трудности, да еще с осложнениями: нельзя же отказывать гостю, главе союзного государства, в праве поместиться рядом с императрицею. Остановились на следующем компромиссе: царь выедет верхом. Президент будет сидеть с императрицею, но для объезда лагеря выбрали шарабанообразный экипаж с двумя рядами сидений: задним — для государыни и Лубе, и передним, лицом к лошадям, — для царицы-матери и великой княгини Елисаветы Федоровны. Запряжен был шарабан а-ла-Домон, то есть без козел, с жокеями на лошадях. Экипаж не понравился вдовствующей императрице, которая считала, что переднее сидение сделано выше заднего. Мария Федоровна долго не соглашалась сесть в этот экипаж, но упорство ее невестки взяло верх и вся церемония прошла согласно желаниям Александры Федоровны.

Благодаря немецкому происхождению императрица имела склонность к экономии во многих жизненных мелочах. Примером может послужить инцидент с пенсиею, предполагавшейся для выдачи А. А. Вырубовой.

Последняя занимала при дворе Александы Федоровны исключительное положение, хотя не имела никакого официального звания и не искала его. Каждый день государыня приглашала Анну Александровну во дворец. Они вместе играли в четыре руки, вышивали и рукодельничали, беседуя долгими часами. Царица называла Вырубову своим «личным другом».

Эта дружба восходила к началу нынешнего столетия.

В первый же год после моего назначения моя семья проводила лето в Петергофе, где мы жили на казенной даче. Соседями нашими была семья Александра Сергеевича Танеева, главноуправляющего канцелярией) Его Величества. Две его дочери, Анна и Александра, ходили к нам играть в теннис и очень скоро подружились с моими дочерьми.

Широко образованный, выдающийся музыкант, очень умный и ловкий, А. С. Танеев вырос при дворе и достиг высшей ступени иерархической лестницы, наследовав должность главноуправляющего от своего отца. Очень близкий к Их Величествам, он, однако, тщательно скрывал свое влияние на них. Был он как истый царедворец человеком весьма льстивым.

Стремясь создать своим дочерям положение при дворе, А. С. говорил государыне о музыкальных способностях Анны, и императрица, сама любившая музыку и охотно игравшая на рояле, особенно в четыре руки, пригласила ее к себе. Анна Танеева стала бывать у царицы, и между ними завязалась личная дружба, в основании которой, надо полагать, легло экспансивное обожание Танеевой Их Величеств.

Сближение государыни с Танеевой всех очень удивило. Анна Александровна при заурядной внешности не выделялась особым умом: это была просто светская барышня весьма веселого нрава.

История брака и развода А. А. Танеевой с лейтенантом Вырубовым общеизвестна, и потому я не буду на ней останавливаться. Александра Федоровна принимала большое участие в этой личной драме Вырубовой, и после развода они еще более сблизились. Анна Александровна всюду сопутствовала царской семье. Граф Фредерикс, которого коробило ее постоянное присутствие, не оправдываемое никаким официальным положением, говорил с императрицею о необходимости создать для Вырубовой придворную должность, чтобы оправдать присутствие ее в свите. Государыня отнеслась к этому вопросу равнодушно, заявив, что может иметь приятельницу без официального звания.

Ввиду ограниченности средств семьи Танеевых и того, что Вырубова расходовалась на туалеты, сопровождая повсюду государыню, Фредерикс поднял вопрос о необходимости выдать ей вспомоществование. Ее Величество сама назначила сумму в 2000 рублей в год и не пожелала ее увеличить, когда граф выразил предположение, что этого будет мало.

Вскоре представился случай денежной выдачи, причем инициатива исходила от самой Вырубовой. Двор переехал в Царское Село, и по желанию царицы туда переселилась А. А. Она сообщила об этом Фредериксу, прибавив, что с радостью переедет, но что ей тяжело содержать дачу в Царском. Тогда Фредерикс принял за счет высочайшего двора и аренду, и содержание.

После своего появления при дворе Распутин подружился с Вырубовой и очень ее полюбил. Она была связующим звеном между ним и государынею.

Отмечу также как пример бережливости императрицы распоряжение, данное ею кабинету. Его Величества приобрели для великих княжон ко дню их рождения и именин по три жемчужины, дабы к их совершеннолетию у каждой было жемчужное колье. Князь Оболенский, в бытность его управляющим кабинетом, неоднократно докладывал, что это непрактично. Лучше, выждав случай, купить целые ожерелья и дарить великим княжнам по три жемчужины. Ее Величество признала, что это будет слишком большой единовременный расход.

В конце концов Оболенский с разрешения графа Фредерикса обошел приказание государыни и приобрел четыре хорошо подобранных колье. От них в указанные дни присылались императрице по три жемчужины в особом футляре.

Наиболее типичный пример бережливости императрицы относится ко времени официального визита короля Эдуарда Английского на Реведьский рейд в 1908 году.

Как всегда у англичан, число жалуемых орденов было крайне ограниченно. Почти всем, даже старшим лицам нашей свиты, были розданы вместо звезд и лент прекрасные и выбранные с большим вкусом подарки — по предварительно составленному списку. Более значительные подарки раздавались лично королем. Так, я получил из его рук еще задолго до отъезда удивительно красивый портсигар, сплошь покрытый черной эмалью, с ажурным бриллиантовым вензелем Его Величества. Получив подарок и видя, что и другим членам свиты король раздает подарки лично, я отправился к государю с теми вещами, которые я приготовил для английской свиты, и спросил, не раздаст ли государь их лично. Император сначала отказался, но в это время подошла Александра Федоровна и сразу его уговорила. Но, начав рассматривать подарки, она захотела изменить их назначение. Мне пришлось пояснять, почему это было бы не совсем удобно.

Время шло, и государь сказал:

— Если ты хочешь, чтобы я сам их раздавал, то некогда теперь делать перемены, — и спрятал вещи к себе в карман.

Императрица мне заметила:

— В другой раз представляйте мне заранее подарки на выбор. Я нахожу, что вы подобрали слишком дорогие.

Тут я показал только что полученный портсигар, и Ее Величество созналась, что он никак не дешевле мною выбранных. Государь в это время вернулся в отличном настроении. Видимо, всем его подарки понравились, да это было и неудивительно. Понсонби, один из старших адъютантов Эдуарда VII, выбирал со мною подходящий для каждою по его вкусу и положению подарок.

Государыня больше самого царя была убеждена во всемогуществе императорской власти. Мне вспоминается инцидент с «Готским Альманахом». Александра Федоровна не сомневалась в том, что наша цензура может с успехом запретить печатание тех или иных данных в иностранной прессе. Она отказывалась верить, что я в качестве заведующего придворной цензурой не могу наложить запрет на ежегодник, публикующийся за границею.

Как-то раз Фредерикс по возвращении из Царского Села сказал мне, что императрица весьма недовольна тем, что в «Готском Альманахе» под рубрикой «Россия» значится: «династия Гольштейн-Готторп-Романовых». Она требует, чтобы упразднили первые два имени под угрозой запрещения ввоза «Альманаха» в Россию.

Я давно знал этот вопрос. «Готский Альманах» ежегодно присылал нам корректурные листы, касающиеся России. Мы вносили все перемены, случившиеся за год. При этом я неизменно лично вычеркивал слова «Гольштейн-Готторп». Все исправления редакция аккуратно вносила в новое издание, а на вычеркнутое наименование династии внимания не обращала.

Как-то я сделал по этому поводу письменный запрос. Мне ответили, что, по мнению редакциии «Альманаха», наименование династии исторически точно (император Павел — сын герцога Петра Гольштейн-Готторпского) и изменено быть не может. Министр, которому я доложил об этом, приказал запретить ввоз «Готского Альманаха» в Россию.

Такая мера мне показалась прямо чудовищной. Я умолял графа доложить дело государю и добиться отмены решения царицы. Министр взял мою всеподданнейшую записку, но доложил ее не императору, а Александре Федоровне, которая приказала явиться мне с этим докладом. Разговор на аудиенции был такой:

— Неужели вы не можете найти способа заставить эту упрямую редакцию вычеркнуть два слова? — спросила меня государыня.

— Я им писал и письменно получил отказ.

— А если я вам разрешу уведомить их, что вы обращаетесь к ним по моему приказанию?

— Это значило бы, Ваше Величество, рисковать получением в ответ цитат из исторических актов, подтверждающих правильность их наименования династии. И пожалуй, они предадут гласности всю переписку.

— Тогда запретите ввоз этого издания в Россию.

— Это тем более невозможно, так как вызовет общеевропейский #163;кандал. Самый аристократический, легитимистический «Альманах» запрещен для ввоза в Россию. Конечно, доищутся этих двух слов, вызвавших запрещение; пойдут пересуды по всей столице и за границею, «Альманах» будет тайно ввозиться в Россию дипломатами и даст пищу для обсуждения деликатного династического вопроса, совершенно широкой публике нашей неизвестного. Поверьте, Ваше Величество, годами печатают этот заголовок, и никто на него не обращает внимания. Лучше его игнорировать, чем подымать шум. Но, быть может, великая княгиня Виктория Федоровна, как принцесса Саксен-Кобург-Готская, найдет ход в редакцию и уговорит снять эти слова?

Тут мой доклад оборвался, и императрица не возобновляла разговора на эту тему и с Фредериксом.

После этих примеров упорного характера императрицы не могу не привести хотя бы один из многих случаев удивительной доброты и деликатности императрицы даже к мало ей знакомым людям, если они возбудили ее симпатию и произвели на нее благоприятное впечатление.

В июле 1902 года Их Величества посетили Ревель и пожаловали по этому случаю в фрейлины дочерей трех местных баронов и дочь вице-губернатора Келеповскую.

На пожалование первых трех Александра Федоровна заблаговременно испросила согласие императрицы-матери. Все они были ранее неизвестны государыне и оказались далеко не красивыми. Девица Келеповская, барышня лет 18 и удивительной красоты, показалась Александре Федоровне очень симпатичною. После приема городских дам государыня, переговорив с царем, позвала меня и спросила, нет ли у меня в запасе еще одного фрейлинского шифра. Я ответил утвердительно.

— Принесите мне шифр, — сказала царица. — Я желаю дать его девице Келеповской. Нельзя же брать ко двору только некрасивых барышень. Нужно сдобрить их хотя бы одной красавицей.

Я принес шифр и спросил, заготовить ли письмо от министра двора с указанием, что Келеповская жалуется фрейлиною Их Величеств императриц.

Государыня задумалась и ответила:

— Погодите с письмом. Я еще протелеграфирую императрице Марии Федоровне.

Тут подошел царь.

— Конечно, телеграфируй. Но шифр можешь дать ей сейчас. Мама, конечно, согласится.

С самого начала царствования прерогатива придворных пожалований была предоставлена царице-матери. Александра Федоровна приказала дать пока шифр только трем баронессам. Келеповская так и уехала ни с чем, очень грустная, особенно потому, что, кроме этих четырех, других представлявшихся барышень не было.

Уже поздно вечером, гуляя по палубе «Штандарта», на котором двор прибыл в Ревель, государыня подозвала меня и сказала, что получен утвердительный ответ от Марии Федоровны.

— Вам не трудно будет, — прибавила государыня, — теперь же съездить в город и отвезти Келеповской шифр? Кто-то из моих девиц, по-видимому, проболтался, что она получит шифр; бедная девочка, наверное, всю ночь проплачет. Я хотела бы, чтобы она еще с вечера получила шифр.

Я, конечно, тотчас же исполнил поручение. Бедную барышню я, действительно, застал в слезах. Радость ее была безмерная, и на другой день Келеповская провожала Их Величества уже с шифром на плече, к великому удивлению ревельской знати.

Характерный инцидент врезался мне в память. Великая война продолжалась все кровопролитнее. Государь уговорил графа Фредерикса, совсем больного, поехать отдохнуть в Ливадию. Там же находились графиня с дочерью, которым Его Величество предоставил помещение в свитском доме. Я рассчитывал лишь проводить графа и вернуться либо в Петербург, либо в Могилев, смотря по обстоятельствам или, правильнее сказать, по желанию моего министра.

Вскоре по приезде Фредерикс получил телеграмму от великой княгини Марии Павловны о том, что она едет в Крым и что государь разрешил ей остановиться в Ливадии. Возник вопрос, куда поместить Ее Высочество. Во дворце, кроме комнат, занимаемых членами августейшей семьи, других, приспособленных для жилья, не было. Поместить же великую княгиню в царских покоях граф не решался, зная, что это императрица, наверное, не одобрит. К тому же во дворце шел обычный летний ремонт.

Кроме того, возник вопрос и о продовольствии. Фредерикс приказал мне телеграфировать гофмаршалу, чтобы он выслал в Ливадию поваров и лакеев с необходимою посудою и прочим. На это граф Бенкендорф ответил, что прислуга и все необходимое не прибудут вовремя, почему он и поручает мне устроить пропитание местными средствами. Министр остался очень недоволен этою телеграммою и удивлялся неисполнительности Бенкендорфа, всегда столь корректного. Для меня, однако, было ясно, что эта депеша была послана с ведома, если не по приказанию, императрицы. Это еще более взволновало графа, а волнения были ему весьма вредны. Поэтому я решил действовать на свой страх и ответственность.

К дворцу я приказал поставить еще больше лестниц и лесов и прислать еще рабочих. Графиня Фредерикс велела своему повару позаботиться о продовольствии. Помещение приспособили в свитском доме вполне удобно. Я встретил великую княгиню в Севастополе и дорогой объяснил, что по случаю ремонта ее пришлось устроить в свитском доме. Мария Павловна осталась вполне довольна своим помещением, особенно когда я показал дворец, где рабочие усердствовали вовсю.

На следующий день с утра великая княгиня делала объезд госпиталей и осталась ими отменно довольна. После обеда у Ее Высочества собралось несколько дам, которых она очаровала своею любезностью. Все шло хорошо, и я предложил ей поехать на следующий день на Ай-Петри, а после завтрака у княгини Юсуповой на ее новой вилле в горах — в Гурзуф.

Часов в 8 утра были поданы автомобили. Меня поразило то, что Мария Павловна приказала своей фрейлине Олив сесть во вторую машину, а сама поместилась вдвоем со мною в первую. Только что мы выехали из Ливадии, как она дрожащею от волнения рукою вынула из своего ридикюля телеграмму и передала мне. Это был английский ответ императрицы на телеграмму великой княгини, гласивший приблизительно так: «Удивляюсь, что вы, не предварив хозяйку, остановились в Ливадии. Что мои госпитали в порядке, мне известно».

Надо пояснить, что после постройки нового дворца Ливадия была подарена государем императрице, что и значилось при въезде и выезде на особых столбах.

— Как вам нравится эта дерзкая телеграмма? А вот мой ответ.

Я прочел длиннейшую депешу и сказал:

— Надеюсь, что Ваше Высочество еще не отправили ее.

— Нет, я хотела прежде с вами посоветоваться.

До самой Ай-Петри мы обсуждали слово за словом ответ. Я облегченно вздохнул, когда Мария Павловна наконец сказала:

— Да. Вы правы. Лучше будет, если я просто не отвечу. Мое достоинство и мои годы не позволяют мне отвечать на подобное обращение той молодой принцессы, которую я учила, как держать себя в обществе…

Это было за полгода до того, как убийство Распутина дало последний толчок к расхождению императорской четы с большинством членов династии.

Для меня нет никакого сомнения, что государыня была вполне удовлетворена и счастлива своею семейною жизнью. Чувствовалось, что Их Величества жили душа в душу. Для заполнения тех часов, когда Александра Федоровна не видела мужа, у царицы была нежная дружба с княжной Орбелиани. Восторженность фрейлины была, видимо, приятна государыне. К тому же княжна была не только умна, но и весьма остроумна, время с ней проходило незаметно и приятно. Она была всею душою предана императрице и пользовалась полным ее расположением.

Когда мы однажды в Спале собрались у лестницы, ожидая выхода Их Величеств к обеду, княжна вдруг на ровном месте оступилась и упала на пол. Лейб-медик Гирш мне сказал, что это плохая примета: первое проявление наследственной болезни, от которой умерла и ее мать, — прогрессивного паралича.

Княжна прекрасно знала свою участь и мужественно переносила несчастие. Когда я однажды зашел к ней в комнату во дворце, она мне показала четыре палки — костыли различных образцов, стоявшие в углу, и объяснила, чрез какие промежутки времени ей придется пользоваться каждою следующей, пока она еще будет в состоянии двигаться. Так было с ее матерью, за которой она ухаживала до ее кончины.

Хотя болезнь прогрессировала и княжна потеряла возможность двигаться, она, прикованная к креслу, все же всюду сопутствовала государыне: в поезде, на «Штандарте», в летних резиденциях. Царица каждый день навещала княжну и рассказывала ей о всех новостях. Императрица скрывала от больной, что она приблизила к себе других, боясь сцен ревности, но избежать их не могла, и часто свидания их сопровождались упреками и слезами, которые царица кротко прощала больной. Орбелиани пролежала 8 лет, и императрица неизменно за нею ухаживала.

Дружба с княжною со времени ее паралича была если не заменена, то во всяком случае дополнена приближением к себе А. А. Танеевой (Вырубовой). В последней, полагаю, нравились императрице помимо восторженности беспомощность и стремление видеть в Ее Величестве покровительницу, что у Орбелиани совершенно отсутствовало. У Александры Федоровны по отношению к Вырубовой чувствовалось желание защитить и помочь ей.

Кроме этих двух женских фигур, игравших значительную роль в умственной и душевной жизни императрицы, часто заполняла часы досуга царицы ее камер-фрау Герингер. Отношения к ней Александры Федоровны скорее походили на те, которые она проявляла к фрейлинам, с тою, впрочем, разницею, что Герингер не позволяла себе ревновать императрицу. В постоянной близости к государыне находилась и Е. А. Шнейдер, но круг ее интересов ограничивался исключительно августейшими детьми и самыми разнообразными поручениями.

Близость княжны Орбелиани длилась до самой смерти последней. Дружба с Вырубовой прекратилась лишь ссылкою Их Величеств в Сибирь и заключением А. А. в крепость. Дружеская привязанность девицы Шнейдер, камер-фрау Герингер и камер-юнгфер Занотти была неизменна. То же можно сказать и о фрейлинах последних лет, баронессе Буксгевден и графине Гендриковой. (Гендрикова и Шнейдер были убиты большевиками, не покинув службы при царице). Больше друзей-женщин не было, за исключением кратковременного приятельства с черногорскими княгинями.

Я не помню ни одного случая, когда бы императрица приглашала лиц, не принадлежащих к тесному кругу двора и ближайшего окружения. Даже великие княгини делали лишь редкие визиты, и то скорее по случаю какого-либо семейного торжества или когда приглашались к завтраку и дневному чаю.

Меня очень удивляла интимность императрицы с обеими черногорками, великою княгинею Милицею и княгинею Анастасией) Николаевными. Они жили в Дюльбере, роскошной вилле, построенной у моря великим князем Петром Николаевичем, супругом Милицы. Анастасия, в то время женя князя Юрия М. Романовского, гостила тут же у сестры. Дюльбер расположен в 2–3 верстах от Ливадии, и черногорки проводили ежедневно по нескольку часов в обществе императрицы: то они у Ее Величества, то она у них. Долго причины этой дружбы мне были непонятны. Говорили, что она основана на общем мистицизме и опытах спиритизма. Я этому верю, не зная других причин.

Хотя по характеру и воспитанию императрица совершенно не походила на княгинь, получивших чисто русское воспитание в Смольном институте, дружба эта длилась, на удивление всех, кто о ней знал, вплоть до внезапного конца, и прежние друзья виделись с тех пор лишь на официальных выходах. Отмечу, что, невзирая на этот разрыв, государь продолжал дружить с великим князем Николаем Николаевичем и после его брака с Анастасиею Николаевною.

Причины размолвки Их Величеств с княгинями так и остались для меня тайною. Предполагаю, что даже Фредерикс не знал хорошо о них.

Мне стало потом известно, что Папюс, один из медиумов, был выслан по повелению государя. С другим же, Филиппом, долго возились, но и он впоследствии уехал, после того как наш агент министерства внутренних дел в Париже Рачковский собрал о нем исчерпывающие сведения. Хотя они были, безусловно, достоверны, Рачковский меньше чем через год лишился места. Позже, сколько я слыхал, государю угодно было вернуть ему свое доверие.

Имя Филиппа в отличие от Папюса часто упоминалось в переписке императрицы в связи с предсказаниями, которым Александра Федоровна, видимо, придавала большое значение.

Слыхал я и о попытках примирения со стороны черногорок, но, по-видимому, из этого ничего не вышло.

Еще несколько слов о невероятном окружении Распутина в бытность государя в Могилеве, в ставке. Уезжая в Румынию, я уже знал, что у старца есть штат поклонниц, всюду за ним следовавший и его прославлявший. Кроме Вырубовой там состояли Муня Головина, племянница О. В. Карнович, впоследствии княгиня Палей, и несколько других. Появилась тогда в печати фотографическая группа из 10–12 поклонниц Распутина. Я всех их мог бы назвать.

В последний мой приезд из Ясс я заинтересовался этим штатом, который, по получаемым мною письмам, имел такое огромное влияние.

Одни мне говорили:

— Чтобы быть милостиво принятым Ее Величеством, нужно обратиться к Муне.

Другие, наоборот, советовали:

— Нет, серьезнее будет переговорить с княжною Гедройц, главным врачом (хирургом) госпиталя Ее Величества.

Третьи уверяли:

— Неужели вы не знаете такой-то, старшей сестры? Она подсказывает императрице назначение на высшие должности.

Я зашел на полчаса на вечер, где присутствовали все эти дамы, и мне показалось, что нахожусь в сумасшедшем доме, где и хозяева и гости одинаково страдают манией величия. Я немедленно сбежал. Через день, в бытность мою в Царском Селе, я слыхал от людей, знавших всю эту компанию, хотя к ней и не принадлежавших, что все дамы, которых я видел, императрице, действительно, известны, но, конечно, ни о каком серьезном их влиянии говорить нельзя. В большинстве это были сестры с приличным именем.

Этот уродливый во всех отношениях кошмар, если и не вокруг, то все же в соприкосновении с императрицей, заставил меня благодарить Бога, что более не нахожусь в Петербурге.

Скажу несколько слов и о религиозных настроениях Александры Федоровны.

Православная обрядность очень понравилась ей, еще когда она была совсем юною принцессой. Ее стали постепенно подготовлять к переходу в нашу веру, и она, действительно, к ней обратилась. Ее Величество шокировала необходимость троекратного отречения от прежних заблуждений, и наше духовенство нашло возможным выпустить этот обряд из чина миропомазания.

Я часто имел случай видеть императрицу на церковных службах. Она обычно стояла как вкопанная, но по выражению ее лица видно было, что она молилась. Когда отец Александр (Васильев) стал ее духовником, он громко читал все молитвы, даже обычно читаемые вполголоса в алтаре. Царица очень любила его службу и выстаивала ее всю. Заболев, она слушала службу из своей молельни в Ливадии, откуда, открыв двери, можно было все хорошо видеть и слышать. Тут же стояла и кушетка на случай недомогания. В Царском Селе Александра Федоровна любила ходить молиться в темные приделы Федоровского собора, ею же построенного. Мистическое настроение императрицы с годами прогрессировало: ко времени появления Распутина она уже была подготовлена к тому, чтобы подпасть под любое влияние.

Императрица-мать после кончины Александра III продолжала занимать тот же Аничков дворец, в котором она жила со дня своего замужества, будучи еще цесаревною, а затем и во время всего царствования своего супруга, не пожелавшего переезжать в Зимний дворец.

По закону вдове императора полагалась лишь выдача по цивильному листу 100 000 рублей в год. Тотчас после кончины государя Николай II объявил своей матери, что она со своим двором по-прежнему может жить в Аничковом дворце и что все расходы на ее содержание, равно как и содержание двора, он принимает на свой счет. Это весьма понятное решение сына по отношению к матери стоило, однако, министерству двора немало денег, весьма существенно увеличив расходы на двор государя. Я неоднократно слышал со стороны управляющих кабинетом Его Величества жалобы, что двор вдовствующей императрицы обходится не меньше двора государя. К тому же там расходы ускользали от контроля, и всякие меры для законного их отчета вызывали жалобы служащих и недовольство императрицы. Частые поездки Марии Федоровны за границу — в Данию и Англию — в императорских поездах и на яхте «Полярная звезда», всегда находившейся в ее распоряжении, все более и более длительное пребывание вне России, сопряженное с широкими выдачами подарков во время путешествий, падали тяжелым расходом на кабинет.

Фредерикс, зная о тратах вдовствующей царицы, конечно, поднимал об этом вопрос, стараясь ввести расходование сумм при дворе Марии Федоровны в нормальный порядок.

Главною причиною этих крупных трат была безграничная доброта императрицы. Все, приходящие в соприкосновение с нею, были очарованы ее улыбкой и приветливостью. Отличалась она большою снисходительностью к людям. Вот, как пример, рассказ графа Фредерикса из того периода, когда он еще заведовал придворно-конюшенной частью.

Один из кучеров Ее Величества, подавший ей сани, был настолько нетрезв, что во время езды заснул на козлах, облокотившись на передок саней. Казак, стоявший на запятках, к счастью, успел соскочить, выхватил из рук кучера вожжи и, став опять на запятки, правил лошадьми и благополучно довез императрицу во дворец. Государыня вызвала Фредерикса и запретила не только докладывать об этом Его Величеству, но и наказывать провинившегося. С трудом ему удалось лишить кучера права впредь возить императрицу.

Зная неуклонную строгость своего супруга, Мария Федоровна постоянно скрывала от царя проступки мелких служащих, искренне веря, что они хорошие люди, душевно преданные ей и государю.

Министр, желая доказать Ее Величеству ненадежность прислуги, как-то упросил императрицу при возвращении ее из-за границы разрешить таможенным властям осмотреть багаж сопутствующих ей лиц. Сначала Мария Федоровна отказывалась. Но Фредерикс вспомнил, как однажды, тоже при возвращении из-за границы, Александр III приказал осмотреть в Вержболове багаж не только сопровождающих, но и собственный Их Величеств. Затем он сам уплатил за вещи царицы, купленные за границею, и приказал прислуге тоже уплатить пошлину, да еще со штрафом за утаенные предметы. Выслушав графа, императрица согласилась на осмотр. Мало кому известно, что на основании русских законов монарх не освобождается от таможенных пошлин, как то делается за границей.

На этот раз Мария Федоровна вернулась на «Полярной звезде» и осмотр производился в Кронштадте. Было обнаружено, что прислуга везла много сигар, игральные карты и разные материи для продажи. Пошлин оказалось на большую сумму. Императрица не только не уволила ни одного «контрабандиста», но уплатила за большинство пошлину из своих средств.

Двор царицы-матери мало изменился с прошлого царствования, Так как состоял он из людей пожилых, то его роль светского центра уменьшилась, и он не имел того значения, которое приобрели дворы меньшие, но более деятельные.

В штате императрицы-матери занимала совершенно особое положение ее долголетняя камер-фрау Мария Петровна фон Флотова. Несмотря на скромную должность без всякого придворного ранга, дававшегося обыкновенно вдовам чиновников, она была весьма влиятельною особою при Аничковом дворце. Камер-фрау заведовали гардеробом и драгоценностями. Все заказы по этой части проходили через их руки, и эта должность требовала и доверия, и ответственности.

Относительно кандидатов на придворные чины и звания — протеже Флотовой — я всегда был уверен, что они получат просимое. Если даже при представлении списка государь их не отмечал, то я, умудренный опытом, составлял для них второй приказ, так как в последнюю минуту Николай II всегда присылал министру записку о включении их в приказ, очевидно, по просьбе императрицы-матери. Вообще камер-фрау Флотова влияла на назначения и в других ведомствах и добивалась для многих лиц должностей, их положению не соответствующих.

Нужно отметить как постоянных посетителей Аничкова дворца, кроме лиц, близких Александру III, командира и офицеров Кавалергардского имени императрицы Марии Федоровны полка, начальства ведомства императрицы Марии, равно как и всех почетных опекунов. Все эти лица старались чрез государыню проводить своих родственников и фаворитов на более или менее значительные должности, и благодаря этому из года в год увеличивалось число придворных пожалований. Не могу припомнить случая, когда царь отказал бы своей матери, если она за кого-нибудь просила.

Во внешней политике императрица имела, конечно, влияние в Дании. Французские послы и высокопоставленные их соотечественники обязательно представлялись ей как вдове государя, положившего начало союзу с их страною. Истая патриотка-датчанка, она не любила германское посольство, как и вообще все немецкое. С английским двором у Ее Величества, сестры королевы Александры, жены Эдуарда VII, были серьезные связи. Что касается внутренней политики, то у царицы-матери, я думаю, не было ясно обрисованного взгляда на положение в России.