"Я - подводная лодка !" - читать интересную книгу автора (Черкашин Николай Андреевич)

Глава девятая ТРАГЕДИЯ В БУХТЕ САРАННОЙ...

Была ещё одна судоподъемная эпопея - впервые в мире поднимали затонувшую атомную подводную лодку с ядерным оружием на борту. Такого не было нигде и никогда: с затонувшей атомарины всплыли сквозь 45-метровую океанскую толщу свыше ста человек. Они все остались живы, кроме тех, кто погиб в первые же минуты аварии. Они погибли бы все, если бы не их командир - капитан 1-го ранга Николай Суворов.

До меня, как и до многих моряков, та не столь давняя трагедия дошла в виде мрачного анекдота: при погружении командир атомного подводного ракетоносца забыл задраить верхний рубочный люк, и лодка ухнула на грунт Авачинской бухты. Потом состоялся самый массовый за всю историю подводного плавания исход с затопленной субмарины: сто с лишним человек выходили из торпедных аппаратов и всплывали на поверхность кто как мог. Запомнилась громкая фамилия злосчастного командира - Суворов, которая никак не вязалась с её знаменитым родоначальником. И ещё редкостный номер подлодки, состоявший из тридцати трех "чертовых дюжин": К-429.

Счастливый случай свел меня в Петербурге с уволенным в запас капитаном 1-го ранга Николаем Михайловичем Суворовым, и все подробности той невероятной истории я узнал, что называется, из первых уст.

Мичманы Николай Мерзликин и Михаил Лесник в гидрокомбинезонах благополучно всплыли посреди бухты. Однако в точке погружения К-429 их никто не встретил. По великой случайности гонцов с затонувшей атомарины заметил выходивший в дозор малый противолодочный корабль. Противолодочники народ очень бдительный, и потому сразу же решили, что имеют дело с иностранными подводными диверсантами, которые орудуют на подступах к базе атомных подводных лодок. Им и в голову не могло прийти, что это - с в о и. Подойдя к барахтающимся подводникам поближе, они стали совещаться, как лучше брать "диверсантов". Надводников можно понять: они никогда не видели подводников в их аварийных доспехах. А что, если "боевые пловцы" откроют огонь при задержании? Отвечай потом за погибших матросов... Не лучше ли дать очередь из пулемета, а потом извлечь раненых врагов из воды?

Слава богу, до превентивной стрельбы не дошло. Но даже когда мичманов подняли на палубу МПК, сняли с них легководолазное снаряжение, моряки долго не хотели верить их взволнованным докладам о затонувшей лодке - ведь неизвестные лица были извлечены из воды без документов. Мало ли что могли насочинять?! В конце концов, командир корабля связался со своим начальством. Начальство запросило командование Камчатской флотилии: тонули ли у вас подводные лодки в заливе? Стали выяснять... А время шло.

Прошло мучительно долгих шесть часов после выхода мичманов, прежде чем подводники услышали над головой шум винтов спасательного судна.

"Только в полдень мы поняли, что нас ищут, - рассказывал Суворов. Единственное в базе аварийно-спасательное судно находилось в межпоходовом ремонте. В общем, закон подлости срабатывал во всей своей полноте.

Все-таки они вышли, но дальше началась классическая бестолковщина. Шланги для подачи воздуха оказались гнилыми, то и дело лопались. Водолазы не знали системы подключения и врубили такое давление, что от их помощи пришлось защищаться, как от ещё одного бедствия. Единственное, что они смогли сделать, это обозначить наше место и установить звукоподводную связь. Правда, она была односторонней: нас запрашивали голосом через гидрофон, а мы отвечали ударами кувалды по корпусу: лодка была обесточена.

Мы сообщили, что будем выходить через торпедный аппарат. Я велел проверить индивидуальные дыхательные аппараты, и тут выяснилось, что выходить в них нельзя: из ста комплектов только десять содержали в баллончиках кислород! Некоторые маски были рваные... Сказывалось то, что лодка после пятимесячного похода не прошла положенного ремонта и переоснащения.

Попросили водолазов передать нам баллончики через торпедный аппарат. Через какое-то время они это сделали.

Только под вечер я начал выпуск людей. Всплывали по три человека ровно столько умещалось в трубе аппарата. Из кормовой - отрезанной от нас части корабля подводники выходили через аварийно-спасательный люк десятого отсека. Там у них вскоре случилась беда: молодой матрос за два метра до поверхности запутался ногой в буйрепе - тросе, по которому выходили моряки из кормы. Парень погиб от переохлаждения. Он был из штатного экипажа. Мои люди вышли все. Сказались былые - фактические - тренировки. Ведь те же легководолазные тренировки можно было быстро и без хлопот пройти за бутыль "шила" (спирта). Поставили всем в журнале зачет - и свободны, как танки. Я же своих гонял через башню. Они всплывали у меня как миленькие. И вот пригодилось..."

Суворов в точности выполнял завет своего великого однофамильца: тяжело в ученье, легко в бою. Для всех ста двух подводников, сумевших преодолеть огонь, стальные трубы и воды сорокапятиметровой толщи, это испытание было самым настоящим боем.

Так уж у нас повелось: была бы авария, а герои найдутся. Кроме мичмана Лящука, героем надо назвать и мичмана Баева. Баеву выпало покидать кормовой отсек последним. Проще всего было затопить отсек и выходить через шлюзовую трубу аварийного люка. Но тогда подъем лодки с грунта значительно бы затруднился. И Главнокомандующий Военно-Морским Флотом СССР Адмирал Флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков, прилетевший из Москвы в район бедствия, попросил мичмана Баева так, как только он умел просить:

- Сынок, если сможешь выйти, не затапливая отсек, - выходи. В награду получишь машину.

Сложность задачи можно представить по такой аналогии: человек балансирует на карнизе сорокового этажа небоскреба, пытается влезть в окно, но его просят не разбивать стекло, а изловчиться и дотянуться до шпингалета, чтобы открыть его с минимальными издержками. Как это удалось сделать Баеву - рассказ особый. На нижнем люке аварийного тубуса не было защелки. Суворов посоветовал по телефону снять защелку с переборочной двери. Мичман снял и прикрутил её к крышке нижнего люка, потом изо всех сил тянул эту стокилограммовую крышку на себя, чтобы загерметизироваться в тубусе. Сравнял давление с забортным и благополучно вышел, не затопив отсека. Главком обнял его на палубе спасателя.

Обещанную автомашину Баев так и не получил, как не получил даже самой скромненькой медали. "Аварийщиков" в те годы награждать не любили...

Но вернемся на затопленную К-429.

По старой морской традиции, последним покидает корабль командир. Это правило распространяется и на подводников. Когда в носовом отсеке обезлюдевшей К-429 осталось двое, возник спор: кто должен выходить последним - капитан 1-го ранга Суворов или старший на борту капитан 1-го ранга Гусев? Это было и делом чести, и фактом будущего разбирательства. Да и Суворов чувствовал куда как ясно: в вину ему будет поставлено все, за что только можно уцепиться. За двадцать лет службы он хорошо постиг нравы своего начальства... Главком приказал последним выходить Гусеву.

"Когда я вылез из трубы и оглянулся, - рассказывает Николай Михайлович, - увидел освещенную подводными светильниками рубку атомохода. Это было фантастическое, какое-то инопланетное зрелище. Оно и сейчас стоит перед глазами... Честно говоря, даже не хотелось возвращаться в наш замороченный, злой мир.

Домой меня, разумеется, не отпустили. На плавбазе вовсю работали следственные комиссии: от прокуратуры Тихоокеанского флота, от особого отдела, от Главной военной прокуратуры. Меня передавали из рук в руки. Больше всех вокруг меня суетились мои бывшие начальники: "Михалыч, не говори им про это, не рассказывай про то... А уж мы тебя выручим!" Я поверил. К тому же сработало чувство, как это называют политработники, "ложного морского братства". И потом, у меня не было никакого чувства вины. Ведь вся ответственность за авантюрный выход в море лежала на тех, кто мне приказал это сделать. Но все они ухитрились оказаться вне сферы внимания следственных органов. Как будто это я планировал тот выход... Поначалу все было хорошо. Через неделю меня отпустили повидаться на часок с женой. Уж она, пока мы лежали на грунте, чего только не пережила... Потом через два месяца лодку подняли. Водолазы закрыли наружные захлопки, продули цистерны, она сама и всплыла. Я же ставил её в док. Надо было извлекать трупы из четвертого отсека. Корабельный врач идти туда убоялся. Пришлось мне лезть самому, опознавать, раскладывать бирки с номерами. Врагу не пожелаю такого... Смерть застала подводников на боевых постах. Каждый выполнял свой долг до конца... Местоположение тел свидетельствовало о том, что мы погружались по боевой тревоге, хотя некоторые следователи брали этот факт под сомнение.

Я облазил корабль сверху донизу, пытаясь найти причину аварии. Нашел. Для этого, правда, понадобилось поднять ремонтные ведомости, которые были составлены инженер-механиком перед постановкой К-429 в судоремонтный завод. Выяснилось, что виной аварийного затопления четвертого отсека была неисправность блока логики в системе дистанционного управления клапанами вентиляции. На самом простом примере это можно пояснить так: вы открываете кран на кухне, а в это время срабатывает душ в ванной. Или включаете телевизор, а у вас вдруг начинает греться электроплита. У приборов ведь тоже крыша иногда едет. Так вот для штатного механика К-429 такой дефект новостью не был. Он на боевой службе во время погружения ставил в четвертый отсек матроса-наблюдателя, который не давал сработать "зацикленной" команде. Однако моего механика об этом не предупредили. Более того, его рукой блок логики из ремонтной ведомости был вычеркнут. Почему? Отладить его могли только специалисты из Киева. Но лететь на Камчатку в разгар сезона отпусков им не хотелось. И чтобы закрыть невыгодную заводу позицию, штатный механик и вычеркнул злополучный блок, объяснив, что лодочный мичман-умелец "подогнул рычажок" и прибор заработал как надо. Этот "рычажок" и стоил жизни четырнадцати подводникам".

Орденоносный зек

Спустя три месяца после аварии в Авачинском заливе пришел приказ министра обороны: командира К-429 отдать под суд. Подобные приказы во времена Андропова были равносильны приговору. Снова началось следствие. Велось оно весьма целенаправленно: прежние следственные тома расшивались и сшивались заново, но уже без "неугодных" документов, которые вдруг "терялись". Допросы матросов и мичманов велись в таком тоне и с таким нажимом, что прокурор флота трижды был вынужден одергивать ретивого следователя.

Суд вынес приговор: десять лет исправительных работ в спецпоселении. При этом - уникальный казус в советском праве! - капитан 1-го ранга Суворов не был лишен ни своего офицерского звания, ни ордена с медалями. Так и поехал орденоносный зек в столыпинском вагоне через всю Россию: с берегов Тихого океана под Новгород, в Старую Руссу.

Николай Суворов: "Если бы я знал, что меня будут судить, я не стал бы покидать лодку..."

Спецпоезд тащился к месту назначения почти два месяца.

Тем временем Зина, жена, обивала пороги больших чиновных домов в Москве и Ленинграде: перебегала из приемной в приемную. Дошла до главного военного прокурора. Тот честно вник в суть морской трагедии, но с горечью признался, что это дело находится под контролем неподвластных ему государственных лиц.

"Я рассказал то, что они не могли знать"

Николай Михайлович умер в 1999 году. Под обращением в суд о посмертной реабилитации капитана 1-го ранга Суворова подписались двенадцать адмиралов... Вдова командира Зинаида Николаевна Суворова, несмотря на угрозы со стороны тех, кто отправил подводную лодку в гибельный поход, ведет борьбу за восстановление доброго имени своего мужа. Десятки его бывших сослуживцев написали в Санкт-Петербургский городской суд свои пояснительные записки, свои свидетельства: Суворов не виноват. Из Владивостока прислал обстоятельнейшее письма Герой Советского Союза капитан 1-го ранга в отставке Алексей Гусев, тот самый, что был старшим на борту К-429. К сожалению, его исповедь оказалась предсмертной. Через несколько месяцев после этого письма он престранным образом погиб на рыбалке в Амурском заливе. Вот что успел он сообщить:

"...Я впервые за 17 лет после катастрофы написал правду о правде. Пусть кому-то будет горько и не по душе, но у Правды нет названия (Московская или Новосибирская), и она неотвратима.

...Июнь 1983 года. Экипаж Н. Суворова готовится к убытию в очередной отпуск после длительного и сложного похода. Многим выданы отпускные билеты, проездные документы...

Я, в должности начальника штаба дивизии, находился в госпитале с воспалением легких и был отозван оттуда для исполнения своих прямых обязанностей, по причине убытия командира дивизии и штаба во Владивосток.

В этот же период командир соседней дивизии ПЛ контр-адмирал Гордеев готовился убыть в свой очередной отпуск, но у него оказалась задолженность по боевой подготовке. Он не выполнил обязательную для себя торпедную атаку по ПЛ в дуэльной ситуации. Для этого нужна была мнимая ПЛ противника. Штаб флотилии назначил и включил в план боевой подготовки АПЛ К-429.

На момент включения К-429 в план боевой подготовки лодка находилась под командованием кап. 2 ранга Белоцерковского, проходя доковый ремонт, а сам экипаж потерял линейность и выйти в море не мог. Командир дивизии принял решение передать ПЛ экипажу Н. Суворова и придержать им отпуск. Н. Суворов выразил свое несогласие с решением командира дивизии, так как ПЛ к выходу в море в данный момент была не готова, но тот ему коротко сказал: "Сделай дело и гуляй смело".

Следующий разговор на повышенных тонах состоялся между мной и командиром дивизии. Мне было сказано:

- Я ухожу во Владивосток, и если тебе удастся убедить командование флотилии отменить выход в море К-429, то это будет правильно, но лично мне это не удалось.

За двое суток до выхода в штабе флотилии в присутствии офицеров штаба объединения состоялось утверждение плана боевой подготовки. Я заявил о своем несогласии с выходом в море К-429 с экипажем Н.Суворова. Однако вечером того же дня узнал, что план подписан, т.е. утвержден начальником штаба флотилии, и К-429 в плане.

Я прибыл к начальнику штаба и попробовал его убедить отменить свое решение, но получил ответ: "Ты что же, Герой, струсил?" После этого я прибыл в штаб дивизии, написал официальный рапорт на имя начальника штаба флотилии, который закрыл в сейф в своем кабинете. Этот рапорт мог быть одним из оправдательных документов для меня и Н.Суворова на случай возможной беды.

После моего выхода из затонувшей ПЛ и трехсуточной оксигенобаротерапии в барокамере спасательного судна я был доставлен в дивизию. Первым делом я ворвался в свой кабинет и обнаружил свой взломанный сейф и отсутствие всякого содержимого в нем. Я понял, что пропала единственная надежда на возможность что-то объяснить - мой рапорт.

Итак, за сутки до выхода в море экипаж Вашего мужа (Н. Суворова. Н.Ч.) начал прием подводной лодки К-429 от экипажа кап. 2 ранга Белоцерковского. Передача ПЛ проводилась в полном соответствии с действующей на тот момент инструкцией о передаче лодки в так называемом "горячем" состоянии. Это означало, что передача производится с введенной на мощность ядерной установкой. Инструкция была утверждена главкомом ВМФ, а после катастрофы с ПЛ К-429 уничтожена на всех флотах СССР.

На тот день существовала другая инструкция по передаче АПЛ в течение семи суток. Думаю, она действует и сейчас. Так вот, при передаче АПЛ в "горячем" состоянии в течении одних суток Н.Суворов имел право взять на борт для выхода в море до 50% личного состава кап. 2 ранга Белоцерковского, что он и сделал.

Подводная лодка имела серьезную неисправность - негерметичность захлопок с двух бортов системы вентиляции четвертого отсека. Диаметр каждой захлопки 40 см. Об этой неисправности ни командиру, ни мне никто не доложил... Впоследствии именно через эти захлопки и был мгновенно затоплен 4-й отсек и погибли 14 подводников".

А тогда, перед выходом, матросы штатного экипажа К-429, передавая лодку экипажу резервному, "рекомендовали при погружении приоткрывать на мгновенье захлопки и быстро их закрывать, и в дальнейшем течи воды не будет. Вот почему при приготовлении ПЛ к бою и походу эти захлопки в 4-м отсеке не поставили на стопора и замки, хотя перевели систему вентиляции по замкнутому циклу. Они приоткрыли захлопки, а быстро закрыть не удалось... Аварийного сигнала из отсека не дали, так как надеялись захлопки закрыть. Закрыть не удалось - напор воды оказался сильнее давления гидравлики в магистрали.

После подъема лодки на поверхность, я и четверо со мной вошли в 4-й отсек для выноса погибших. Так вот, двое из них находились у захлопок, пальцы их рук были намертво сцеплены с манипуляторами, а сами захлопки открыты полностью...

...Если бы Суворов или я знали об этой серьезной неисправности, то ПЛ от пирса не отошла бы (даже под угрозой расстрела). ПЛ имела ещё ряд неисправностей, которые были обнаружены, но уже поздно (на дне).

Подводной лодке нужен был не выход в море, а всесторонняя проверка технических средств после дока и контрольный выход в море. Но этого нам сделать не дали. Вот почему мы с Н. Суворовым как могли сопротивлялись неверному (это мягко говоря) решению".

Таким образом, авария К-429 произошла не на командирском уровне, а на матросском. Одни матросы проинструктировали других, как надо действовать при погружении с учетом существовавших неисправностей. Уже по одному этому факту Суворова нельзя винить в аварийном погружении. Не только чужая душа, но и чужой корабль - потемки.

"Продолжаю рассказ. Подводная лодка следовала в район боевой подготовки К-021 с глубинами до 2000 метров. Перед районом БП мы должны были войти в бухту Саранная с глубиной 40 м и отдифферентовать ПЛ. В соответствии с действующей на тот момент инструкцией, мы с Николаем находились на мостике до выхода за пределы террвод (12 миль), а значит, до б. Саранная в нашем случае.

На траверзе б. Саранной слева по борту проходил торпедолов, с борта которого руководитель стрельбы предложил следовать мимо бухты сразу в район К-021. Н. Суворов отказался от рискованного предложения, как будто почувствовал недоброе (все же есть разница - 2000 м или 40). В центральном посту действиями л/с руководили старпом и командир БЧ-5.

Торпедолов и другая лодка с руководителем стрельбы перешли в район К-021, где должны были ждать нас, но не дождались...

К-429 взяла курс в точку дифферентовки. Командир дал команду: "Приготовиться к погружению". Получив доклад командира БЧ-5 капитана 2 ранга Лиховозова о готовности ПЛ к погружению, мы задраили верхний рубочный люк и спустились в центральный пост. Командир начал отдавать необходимые команды на погружение под перископ.

Сразу хочу сказать, что АПЛ проекта 670 (т.е. К-429) утопить трудно. Ее даже под перископ "загнать" не легко. Чтобы её утопить, надо постараться, и в 4-м отсеке постарались. Пусть простит меня Бог за резкие слова в отношении погибших.

Кроме того, кингстон глубиномера оказался закрытым. Глубиномер продолжал показывать глубину - ноль. Кингстон должен быть открыт в базе при приготовлении ПЛ к выходу в море.

И вот принят полностью балласт в цистерны, командир набирает ход для заглубления ПЛ (глубиномер показывает "ноль"). В перископ ничего не видно ночь, туман, а лодка фактически пошла на погружение. В четвертом отсеке выполнили "рекомендованный" прием с захлопками, и в отсек пошла вода...

Воду мы почувствовали, кога она полилась нам на головы сверху - через систему вентиляции. И в тот же момент лодка качнулась с боку на бок (мы поняли, что на дне). Мгновенно сработала аварийная защита реактора. Пропало освещение и все остальное.

Из первого отсека без разрешения дали воздух в ЦГБ, не зная о том, что клапаны вентиляции и кингстоны не успели закрыть. В результате часть воздуха ушла пузырем наверх бесполезно... Все произошло мгновенно, так как глубина места была небольшая - всего 40 метров.

Я и сегодня убежден, что даже суперчеловек в той ситуации вряд ли что-то смог сделать. Я, как старший на борту, сделал запись в вахтенном журнале о том, что командование кораблем принял на себя. В-первых, я это должен был сделать, а во-вторых, я надеялся разделить ответственность за случившееся на двоих.

Не буду врать - я знал, что в Корабельном уставе есть большая статья об обязанностях командира корабля, где он отвечает за все на свете, и нет обязанностей старшего на борту, но я надеялся на благородство тех, от кого будет зависеть наша с ним судьба.

А в тот момент, оценив ситуацию, пришли единодушно к выводу: всплыть с грунта (песок, ил, недостаток ВВД) не удастся. Осталось эту возможность исключить и подумать о людях.

Последовали один за другим взрывы аккумуляторных батарей в первом отсеке, а затем в третьем (центральный пост). Обстановка ухудшалась, и быстро. Надо было видеть глаза людей, которые смотрели на нас с Николаем в них были и надежда, и испуг от случившегося, и жажда во что бы то ни стало выжить.

Наутро, когда по нашим расчетам рассеялся туман, мы отправили на поверхность двух добровольцев с полными данными о точном месте лодки и её состоянии. Их подобрали надводные корабли и прибыли в наш район.

Мы с Николаем Михайловичем перебрали в памяти все случаи из мировой практики спасения подводников. Получалось так, что никогда не удавалось спасти весь экипаж из затонувшей подводной лодки. Мы решили пойти на самый надежный, но и предельно рисковый шаг - метод свободного всплытия через торпедные аппараты. Наверху думали, решали, а мы начали действовать. За каждого выходящего переживали, как за собственного сына.

Зинаида Васильевна, нам это удалось сделать (без всякого хвастовства, но мы знали - впервые в мире весь экипаж спасен). Думаю, что это было моментом истины в нашей с Николаем жизни".

"Выйти наверх и рассказать правду!"

В своем письме Гусев сообщает ещё об одном эпизоде, который подтверждает заявление, сделанное в начале этого очерка: Николай Суворов не только спас весь экипаж от провала на запредельную глубину в полигоне, но обитателей седьмого (кормового) отсека спас дважды. Спас толковым советом по телефону аварийной связи.

"...В седьмом отсеке (кормовом) собрался личный состав шестого и седьмого отсеков. Среди них был мичман Баев. До прихода на флот он работал водолазом на реке. Его мы и назначили старшим по выходу людей через шахту кормового люка.

Баев создал воздушную подушку (4кг/см), но когда начали открывать нижний люк шахты, то сломали кремальерную ручку. Люди оказались в стальной ловушке, и Баев это понял первым. Надо было что-то решать, так как все они были включены в аппараты и азотно-гелиевая смесь в аппаратах на исходе.

В этой ситуации Ваш муж предложил снять ручку с переборочной двери между шестым и седьмым отсеками и поставить её на место сломанной. Это грозило многими неприятностями, да и мы не были уверены, подойдет ли она. Все же такую команду Баеву дали. Ждали долго, но с надеждой. И вдруг крик Баева в трубку аварийного телефона: "Ура, подошла! Начинаем выход". И они вышли все, без потерь.

Зинаида Васильевна, Ваш муж вышел из лодки раньше меня по моему приказанию. Столь деликатный вопрос, который надо было решить, не покидал нас с момента катастрофы. Последним должен был выходить я, так как с момента принятия командования кораблем автоматически перешел из разряда начальника штаба дивизии в разряд командира ПЛ. Он тоже это понимал, но отчаянно сопротивлялся. Спор был длительным, но я сумел его убедить и в присутствии Б. Лиховозова и замполита В.Пузика отдал ему приказ: "Выйти наверх и рассказать правду!"

Перед выходом на поверхность я передал ему ключ от моего сейфа на берегу, в котором хранился мой рапорт о неготовности лодки и экипажа к выходу в море. Но ключ, как Вы поняли, не потребовался, сейф был взломан.

Все остальное, что происходило в лодке, пусть расскажут те, кто будет присутствовать на пересмотре этого дела в качестве свидетелей - участников той страшной катастрофы. Я рассказал то, что они не могли знать.

Я уверен, что... доброе имя Николая Михайловича будет восстановлено. Уверен, что за сделанное тогда им он достоин высокой награды, пусть даже посмертно.

А. Гусев. 30.10.2000 г. Владивосток".

Увы, пока суд да дело...