"Я - подводная лодка !" - читать интересную книгу автора (Черкашин Николай Андреевич)

Вместо вступления

"Плывут прощальные венки, и все - терновые..."

Видяево... Годовщина гибели атомного подводного крейсера "Курск". Из фиорда Ура-губы не видно морского горизонта, его загораживают скалы, поросшие корявыми деревцами и буйными мхами... Север обрамил общее горе достойно и строго: скалы, море и чайки-плакальщицы; в меру солнца и в меру дождя.

У этого плавпирса "Курск" чаще всего стоял с норда, с северного борта плавучего причала. Теперь здесь щемящая пустота, а с зюйда, с другой стороны, ошвартован его однотипный собрат - атомный подводный крейсер с крылатыми ракетами "Воронеж". Точно так же год назад стоял здесь "Курск", гороподобно высясь над водой и пирсом, подставив черное шаровидное лбище заполярному солнцу. Сейчас, в годовщину гибели "Курска", за глыбой рубки замер в парадном строю экипаж "Воронежа" - точь-в-точь как на том снимке, что облетел весь мир, - живая гребенка одношереножного строя, подводная сотня, атомная рать. Некоторые офицеры, мичманы и матросы этого корабля оказались навечно прикомандированы к экипажу "Курска", многие служили когда-то на нем, как нынешний командир - старпомом или нынешний инженер-механик - командиром БЧ-5. Им сегодня труднее, чем другим морякам, потому что они каждодневно и ежечасно живут в ауре скорбной памяти боевых товарищей, которая поджидает их в каждом отсеке, на каждой перекладинке входного трапа... Но они живут и служат за двоих - за себя и за тех парней, которых поминала в тот день вся страна. На всем флоте - от Камчатки до Полярного, от Балтийска до Севастополя были приспущены флаги. Северный флот встал в Видяеве прощальным парадом на предпричальном плацу. Сюда прибыли подразделения от всех родов его войск - и от эскадры надводных кораблей, и от морской пехоты, повоевавшей в Чечне, и от морской авиации; прибыли почетные караулы от пограничников Арктики, от ПВО Заполярья.

К ним ко всем, к родственникам погибших вышел главнокомандующий ВМФ России адмирал флота Владимир Куроедов, сняв с головы фуражку.

- ...Сейчас норвежские, голландские, английские, российские специалисты объединились, чтобы поднять "Курск", - сказал главком. - Это наш долг перед погибшими. И если мы оставим все, как есть, мы сделаем шаг назад - в восьмидесятые годы.

За спиной адмирала горели на черной доске чьи-то горестные стихи:

Поглотила пучина больше сотни имен,

От простых бескозырок до высоких погон.

Ах, Россия, Россия, плавно катишь в веках Да кровавы туманы на твоих берегах.

Потом была минута молчания. Молчали люди, а корабли пытались сказать все, что наболело в их машинной душе. Я никогда не слышал такого пронзительного и такого жутковатого хора: плакали атомные подводные крейсера, жалобно взвывая сиренами, мрачно бася тифонами. Голосили атомарины "Воронеж" и "Кострома", белоснежное госпитальное судно "Свирь" и морские буксиры. Им откликнулась даже труба гарнизонной котельной, окутавшись клубами белого пара. Барабанщики эскадренного оркестра мерно отбивали медленные такты.

Когда стих плач кораблей, рванула воздух команда:

- На пле-чо! Напра-во!

"Не бил барабан перед смутным полком..." Бил! Еще как бил перед сводным полком Северного флота. Чеканным парадным шагом маршировал полк перед своим главкомом, мимо вдов и сирот, мимо седоволосых монахов Трифон Печенгского монастыря, мимо причального фронта, мимо памятной доски, заваленной венками, сквозь которые пробивались отчаянные строки:

В этом же ритме ходили в отмашке золотые шевроны на рукавах плавсостава и белые перчатки морской пехоты, клинки знаменных ассистентов и ладони капельмейстера. Шли под "Прощайте, скалистые горы...", под "Море и стонет и плачет...", отбивая общий шаг мерно, слитно, клятвенно... Пять мичманов-барабанщиков яростно и глухо выгрохатывали старинный воинский бой, задавая тон общему биению сердец.

А потом была лития в деревянной церкви Николы Морского, срубленной костромскими плотниками на берегу Ура-губы. Вместить она могла не более двух десятков прихожан, и потому оказалась посреди тех, кто пришел постоять у её стен с горящей свечой. Ее сосновый ковчег плыл в море голов. Свечи держали и христиане и мусульмане - единым Храмом стал в этот час сруб под православной главкой. И в клеймах икон, которые привезли с собой печенгские монахи, были выписаны - впервые в истории церковного искусства - лики атомщиков и ракетчиков, вычислителей и турбинистов, лики мучеников "Курска", под ними же славянской вязью шли имена - русские, татарские, башкирские, горские, немецкие - без различия, кто крещеный, а кто нет. Все они приняли крещение в одной купели...

Я стоял рядом с маленьким пожилым мужичком, чья круглая, по-татарски стриженная голова была горестно втянута в плечи. Валерий Сабирович Янсапов прилетел сюда из Ишимбая. Его сын, командир отделения коков главстаршина Соловат Янсапов, навсегда остался в четвертом отсеке "Курска". И не было в мире таких слов - ни на татарском языке, ни на русском, - которые могли бы объяснить ему его горе, примирить его с ним...

...Поминали подводников в офицерской столовой противоавианосной дивизии. Три зала с трудом вместили добрую тысячу народа. Мы сидели против женщин в черных платках и, словно злостные должники, боялись поднять на них глаза.

Проникновенное, как всегда, слово молвил командующий Северным флотом адмирал Вячеслав Попов.

Зал поднялся.

- Помянем...

Ох и горька ж ты русская водка под вдовьи слезы...

Мне выпало поднимать чарку вместе с матерью, отчимом и вдовой штурманского электрика мичмана Андрея Полянского. Они приехали из Тихорецкой. Генерал, сидевший напротив, уговаривал их жить, несмотря ни на что...

- Вот и не верь в судьбу, - вздыхала мать Андрея. - Андрюшин отец погиб в 26 лет, и сын тоже в 26... Но почему?

Этот же безответный вопрос стоял в глазах Ирины Белозоровой, вдовы капитана 3-го ранга Николая Белозорова, командира электротехнической группы... И Ирины Лячиной, вдовы командира "Курска". И только бабушка мичмана Кузнецова, потерявшая сына в Афганистане, дочь - от тяжелой болезни и внука на "Курске", - Александра Арсеньевна, седая, с орденом Отечественной войны на трикотажной кофте, утешала своих соседок. Видно, слова такие знала...

Кто-то делился своими снами:

- ...Я говорю, Володя, ты же погиб! А он улыбается: ты что, ма, сама же говорила - я в рубашке родился...

А потом все пошли в ту казарму, где стояли застланные "по-белому" койки их сыновей... Кто-то верно сказал: "Они уходили на три дня, оказалось - навечно".

Профессия подводника - это нечто большее, чем умение защищать Родину. Родину защищает и боец с ружьем. Профессия подводника - это ещё и великая любовь к морю, к океану. Любовь почти платоническая. Трудно любить то, что практически не видишь. Очень трудно любить море, видя его разве что в перископ, ощущая его лишь по стрелкам приборов. Но именно так любят море подводники - из его глубины.

Кое-что о простейших истинах

"Ребят с "Курска" не спасли только потому, что поздно обратились за иностранной помощью". Эту простую "истину" телетолкователи уже успели вдолбить в сознание широких масс. В подобное объяснение легко поверить, потому что его очень легко понять, гораздо легче, чем вникать в технические околичности, о которых толкуют специалисты: какие-то непонятные комингс-площадки, шлюзовые камеры, аварийные люки... Верить им - тяжкий труд розмысла. Гораздо проще - "поздно обратились за помощью к иностранцам".

Простейшие "истины" живучи, как и простейшие паразиты. Тем более что на печальном примере "Курска" осуществилась древняя притча о пастухе, который развлекался криками "Волки!". А когда пришли настоящие волки, сельчане не поверили ему и потеряли стадо.

Русский человек вообще не склонен верить официальным сообщениям: будь это сводки военного Информбюро или заверения генсеков о послезавтрашней эре коммунизма или безопасности чернобыльского взрыва. И вот теперь все объяснения - справедливые! - насчет того, почему нельзя было войти в десятый отсек "Курска" и выйти из него, воспринимаются как оправдания властей, как попытки скрыть горькую истину. И тем не менее в морскую историю России войдет как непреложный факт: Северный флот для спасения "Курска" сделал все, что можно было для этого сделать. И сделал он это, несмотря на всю свою разоренность. Так тяжело больной человек в минуту крайней опасности встает и превозмогает все свои немощи, а порой и предельные возможности. Североморцы первыми же убедились, ещё до призыва иностранцев, что спасать уже, увы, некого.

Так откликнулся на гибель "Курска" мурманский поэт Николай Колычев. Да, надо искать смысл мученической смерти ста восемнадцати человек. Верующему человеку это сделать проще, чем атеисту. Потому что верующий увидит в подводной трагедии не техногенную катастрофу, а Знамение; недаром в центральном посту атомарины находилась икона, преподнесенная курянами, Божия Матерь "Знамение". Что же оно означает, это Знамение? Поэт ответил на него так:

Не только Россия, весь мир вздрогнул, когда рванул этот страшный подводный взрыв, когда внимал стукам живых из стального гроба, когда читал строки не тронутой огнем и водой записки Колесникова, когда видел и слышал, как выкрикивают матери в черную воду имена своих сыновей. Неужели такие потери на стыке веков и тысячелетий ничего не значат? Неужели мы не поймем, ради кого и во имя чего погибли лучшие из лучших?

"Будьте милостивы к мертвым..." - возглашали древние мудрецы древнего северного народа в ханты-мансийском эпосе "Мадур-Ваза". То, что было понятно ханты-мансийским сказителям, мы только-только начинаем постигать... Мы, которые до недавнего времени хоронили своих погибших моряков втихаря под безымянными обелисками, а то и вовсе отрекаясь от них, учимся быть милостивыми к мертвым, учимся отдавать им последние почести, смешивая при этом в душевном порыве воинские ритуалы с незабытыми ещё партийно-советскими обычаями и церковными обрядами. Северный флот помянул свою печальную годовщину достойно.

Но быть милостивым к мертвым означает не только кресты и стелы, поставленные в их честь и память. Это значит ещё и продолжение их праведных дел, оборванных смертью, это ещё и труд не дать погибнуть, захиреть их сиротам. Годовщина памяти "Курска" показала: мы иногда умеем быть милостивыми к своим павшим, - когда по-настоящему пронзит, когда грянет гром, даже если он не с небес, а из глубин.