"Шпага чести" - читать интересную книгу автора (Лавриненков Владимир, Беловол Николай)

Полет в неизвестность

Осень 1942 года.

Фашистская Германия захватила огромные территории европейского континента от Ла-Манша до Волги, от Баренцова моря до Кавказа. Военные действия идут и в Африке. Многомиллионные массы людей стонут под гнетом жесточайшего оккупационного режима. Молох третьего рейха неумолимо поглощает и разрушает национальные богатства многих стран.

В исключительно трудном положении находится Советский Союз. Враг прорвался к Волге и предгорьям Кавказа, находится в 150–200 километрах от Москвы, блокировал Ленинград. Линия советско-германского фронта достигла максимальной протяженности—6200 километров. В боевых действиях с обеих сторон принимают участие около 12 миллионов человек, до 130 тысяч орудий и минометов, многие тысячи танков и самолетов. Сложность борьбы усугубляется тем, что Красной Армии противостоят 266 отборных дивизий врага и его сателлитов.

Ценой колоссальных усилий и героического сопротивления советских воинов истощались наступательные возможности ударных группировок немецко-фашистского вермахта. Именно поэтому гитлеровский генералитет вскоре вынужден будет издать оперативный приказ о временном переходе германских войск к стратегической обороне.

В это тяжелейшее для нашей страны время в мире каждый день происходили разные — большие и малые — события, большинство из которых так или иначе подтверждало: пружина войны раскручивается не в пользу Германии.

8 ноября были прерваны дипломатические отношения между правительством Виши и США, на следующий день отозвала своих представителей Канада.

8–11 ноября англо-американские войска высадились на побережье Северо-Западной и Северной Африки. Вооруженные силы вишистов в Северной Африке прекратили сопротивление.

12 ноября были восстановлены дипломатические отношения между СССР и Мексикой.

15 ноября порвали все связи с правительством Виши Никарагуа, Гондурас и Бразилия.

19–20 ноября Красная Армия перешла в контрнаступление под Сталинградом.

25 ноября подписывается соглашение между Французской коммунистической партией и «Сражающейся Францией» о совместной программе боевых действий…

Тетива войны натягивалась все туже и туже. И все эти сдвиги объективно действовали против гитлеровской Германии. Многие честные люди земли были готовы вступить в смертельную схватку с фашизмом, безустанно тянулись к Стране Советов.

— Прошли Сирию, — сообщил бортрадист, выйдя из своей рубки, — Впереди — Ирак.

— Жаль, в Дамаске не пришлось побывать, — прокомментировал известие Марсель Альбер.

— Чего тебе жаль? — удивился Пуликен.

— Вина, которого не попили там.

Все заулыбались.

— Наверстаешь упущенное в Багдаде, — бросил, смеясь, Ролан де ля Пуап.

— Там некогда будет, — ответил Марсель.

— Почему?

— Это же, наверное, будет последняя посадка перед Россией.

— Ну и что?

— Займусь погрузкой на борт бочек с вином. Про запас.

— Напрасные хлопоты, — вмешался врач Жорж Лебединский.

— Как это понимать? — вытаращил глаза Жан де Панж — Что, в России нельзя будет после полета выпить по стаканчику доброго, старого вина?

— Там вино не пьют, — подключился Ив Майе. — Там механики в нем ветошь стирают.

— Стирают не стирают, а придется менять привычки, — подал голос переводчик Мишель Шик. — В России требуются градусы покрепче.

Как только речь зашла о холодах, все приуныли. Французы к жгучим морозам не привыкли.

Андре Познански встал, встряхнулся, расправил темно-синюю униформу, саркастически взглянул на свои изящные туфли с тонкой подошвой.

— Что делать там вот в этой обувке? — спросил озадаченно.

— Да не волнуйся, жарко будет от схваток с фашистами. Не прохлаждаться же едем, — вставил молчавший до сих пор Жозеф Риссо.

Ничего или почти ничего не знали о России французские добровольцы. И в этом неведомом крылась заманчивость. Поскорее бы прибыть к месту, приобщиться к новому быту, соприкоснуться с другим народом — все возбуждало, интриговало, рождало интерес к недалекому будущему.

Резкие перемены в жизни не все воспринимают одинаково. Такое открытие сделал для себя Пуликен, наблюдавший за своими подопечными на борту транспортного самолета. Один молчит, другой чрезмерно говорлив, тот загрустил, а этого потянуло к остротам. Что чувствует, переживает каждый из них? Может, кто-либо уже подумывает: не лучше ли было остаться в знойной пустыне, чем страдать от неимоверных морозов?

Интересно, кто размышляет о Франции? Жозеф окинул взглядом лица летчиков, посмотрел в их глаза. Все думают! Каждый вспоминает свой дом, свою улицу, свой город, родных, друзей и знакомых. Но никто не заговаривает об этом. Сентиментальность несвойственна французу. Он сокровенное носит в себе, прикрывает его шуткой, прибауткой, улыбкой.

— Мой майор, — оживляется вдруг Ив Бизьен, — скажите, если нас посадят в русской тайге, разрешите нам увольнение?

— Зачем? — уставился на него Пуликен.

— На медведей поохотиться.

— Для чего?

— Да оденем всех в медвежьи шкуры — никакой мороз тогда не страшен.

— Медведиц стрелять не будем — станем на танцы приглашать, — включился в разговор Раймон Дервиль.

По самолету прокатилась волна смеха.

Масла в огонь подлил Андре Познански:

— А из медвежат летчиков сделаем — вот страха на фашиста нагоним!

— Ты и займешься их тренировкой. Тринадцать летчиков — тринадцать медведей-дублеров. Меня и моего заместителя — как-никак тоже пилотов — ими не подменишь, все-таки командовать надо. А летать и стрелять научить можно, — в тон ему ответил Пуликен.

— Тринадцать — несчастливое число, — вслух подумал Андре.

— Да-да, — поддержали его Бизьен и Дервиль.

— Тогда готовьте «двойника» и Тюляну.

Командир шутил и знал, что он и его люди готовы в такой ситуации болтать о чем угодно, лишь бы уйти от собственных гложущих мыслей.

— Под нами — Ирак. В Багдаде посадка, — объявил борт-радист.

— Кто желает катать бочки с вином, приготовиться! — шутливо распорядился Марсель Альбер.

Рассчитывали на отдых. Но пришлось пересаживаться сначала на поезд, затем — на автомобили, направляясь через Мессопотамскую низменность в Тегеран.

Там французских добровольцев ждали два наших самолета. Русские экипажи этих машин были готовы к немедленному вылету.

Командир Ли-2, предоставленного для части летчиков, с которыми следовали командир и штабные офицеры, — круглолицый, общительный майор — приветствовал французов, пожелал им счастливого прибытия на советскую землю.

Мишель Шик перевел.

— Мерси, мерси! — все удовлетворенно закивали.

— Куда держим курс? — перевел их вопрос Шик.

— В Баку.

— Летчики интересуются: за что у вас награды? — Мишель показал на грудь командира Ли-2, украшенную двумя орденами Красной Звезды.

— За шесть сбитых фашистов.

— Где?

— Три в Испании, три над Киевом.

— А почему сейчас на транспортном?

— По состоянию здоровья. После тяжелого ранения.

Общее любопытство удовлетворено, В том, что в Баку эскадрилья будет доставлена без осложнений, не сомневался никто: за штурвалом — настоящий мастер летного дела!

Французы в своей оценке не ошиблись. Только вышли к Каспийскому морю, на пути встала, казалось, непреодолимая для Ли-2 преграда: многослойные, густые облака. Попытка пробиться сквозь них вверх ничего не дала: машина имела довольно небольшой потолок. Тогда кавалер двух орденов Красной Звезды бросил тихоход вниз, к воде. 500, 400, 300, 200 метров — не видно ни зги. Командир переглянулся со штурманом: «Как быть?» — «Вниз», — кивнул тот. Дальше высоту теряли медленно, отсчитывая каждый метр. Вот уже посветлело. Да, вышли под нижнюю кромку туч. Море бушует, стремительно перекатывает огромные пенящиеся валы.

Пуликен взглянул в иллюминатор — и ему стало не по себе. Случись что с моторами, спасения не найти. Возможен совершенно бесславный конец «Нормандии» в самом начале ее существования.

Жозефа успокоила только уверенность, с которой вел машину твердо по курсу круглолицый русский командир. Вскоре к ней пристроился и второй Ли-2, на время потерявшийся в облаках.

Так, на высоте 100 метров прошли весь остающийся до Баку путь. Самолет невероятно болтало, резко накреняло, вздымало вверх и бросало вниз. Захватывало дыхание. Кое у кого на лицах сквозь ливанский загар выступила бледность.

Баку — далекий от войны город. Почувствовать здесь ее дыхание французским летчикам было непросто. Люди чем-то похожи на тех, кого видели в странах Ближнего Востока, — смуглые лица, черный цвет волос.

Климат тут более-менее приемлем. Только временами давал знать о себе острый запах нефти.

— Азербайджанская нефть — это бензин, которым будут заправлять и ваши самолеты, — объяснил советский офицер, сопровождающий «нормандцев» в короткой прогулке по городу.

Некоторые авиамеханики немало удивились тому, что жители Баку разговаривают на азербайджанском языке. Они были убеждены: в Советском Союзе живут только русские. И их первым большим открытием на нашей земле явилось то, что СССР — многонациональное государство, состоящее из равноправных суверенных республик. А неведение это объяснялось просто: в буржуазной Франции от простых людей всячески скрывали правду о советской действительности.

Пуликен помнил напутствие де Голля, что следует избегать какого-либо идеологического подчинения или влияния. Поэтому, узнав о таких вопросах подчиненных, вначале насторожился, а потом, поразмыслив, сам попросил организовать для личного состава эскадрильи цикл бесед о стране, в небе которой предстоит не на жизнь, а на смерть сражаться с фашистами.

Пришло время покидать гостеприимный Баку.

И вот — прощальный обед. На столе стояло отменное азербайджанское вино, которое французы уже успели по достоинству оценить. Однако на этот раз предложили налить водки.

— За ваше здоровье и ваши победы в воздухе! — был провозглашен тост.

— Вива! — дружно ответили французы, поднесли к губам, но лишь пригубили крепкий напиток.

— Предлагаю всем выпить до дна, — произнес русский офицер. — «Ли-два» не отапливается. Дальше будет холодно.

Мишель Шик перевел слово в слово.

Пересиливая себя, французские добровольцы — кто в два-три приема, кто «залпом» — осушили стаканы.

Как только поднялись в воздух и, обходя линию фронта у Сталинграда, взяли курс на Гурьев, на борту стало холодно. Кто-то пошутил: «Будто в холодильнике».

— Что бы ты делал сейчас со своими бочками вина? — обратился Ив Майе к Марселю Альберу.

— Я же говорил, что здесь нужны градусы покрепче, — напомнил свои слова Мишель Шик.

— Да, тут все должно быть покрепче, — резюмировал Жозеф Пуликен.

Пока тихоходные Ли-2 покрывали тысячные расстояния, в Москве спешно утрясали последние пункты статуса эскадрильи «Нормандия» на советско-германском фронте.

Прибывший в Москву теперь уже майор Мирле застал дела в довольно плачевном состоянии. Военная миссия генерала Пети действовала, как говорили сами французы, по принципу «стеклянного дома», то есть вела все переговоры с советской стороной совершенно открыто, без каких-либо проволочек. Но в Куйбышеве, где находилось посольство с дипломатами старой традиционной школы, делали ставку на обстановку секретности и разные протокольные ухищрения.

А возникающие вопросы требовалось решать незамедлительно. Где разместить «Нормандию»? Как наладить снабжение ее всем необходимым? Кому поручить переучивание французских летчиков? Наконец, какие истребители им дать?..

По поручению генерала Пети майор Мирле устанавливает тесный контакт с представителем советских ВВС полковником С. Т. Левандовичем.

— Давайте вместе засядем и составим подробный перечень того, что нужно для «Нормандии», — предложил Левандович.

Одна за одной утрясались проблемы. В конце концов четко обрисовалось ближайшее будущее эскадрильи.

Местом ее первоначального базирования определен город Иваново. Дадут ей самолеты Як-1. Переучиванием французов займутся инструкторы 6-й запасной авиационной бригады. Все снабжение — безвозмездное.

…После кратковременного отдыха французских летчиков в Гурьеве Ли-2 взяли курс на Иваново через Москву.

— Смотрите, — шумел Ноель Кастелен, неотрывно глядя в иллюминатор, — тут та же пустыня, только совершенно белая.

— Ровная, как биллиардный стол, — добавил Дидье Беген. — Растет ли здесь что-нибудь летом?

— А что, тут и лето бывает? — простодушно удивился Альбер Дюран, Он очень мерз, и ему казалось, что холода никогда не кончатся. «К ним нужно привыкать, как к нелюбимой жене», — думал Дюран, хотя о женах, как почти все «нормандцы», имел смутное представление. В эскадрилью набирали в основном холостяков во избежание трагических последствий в оккупированной Франции.

…Каждый четверг генерал Пети направлялся на студию «Радио-Москва» для участия в передаче «Сражающаяся Франция» — в Советском Союзе». Диктор Люсетт Моро, обаятельная молодая женщина, зачитав различные сообщения, предоставляла слово главе французской военной миссии в Москве. Пети всякий раз обращался ко всем честным французам, напоминал им о призыве генерала де Голля, рассказывал о тех, кто уже сражается под его знаменами на разных фронтах.

Закончив выступление, он часто приглашал Люсетт к себе на Кропоткинскую, где в компании советского секретаря-переводчицы мадемуазель Мисраки и двух молодых сержантов-бретонцев Анри Бурвео и Жана Венеса они проводили длинные зимние вечера.

Люсетт Моро приехала в СССР в 1931 году. Ее отец — высококвалифицированный механик — прибыл в нашу страну еще раньше для участия в строительстве заводов в Магнитогорске. Когда в Париже умерла жена, он предложил семнадцатилетней дочери перебраться в Россию. Люси согласилась. Но отец не стал звать ее на Урал, а устроил у знакомых в Москве, Девушка сразу же взялась за изучение русского языка и вскоре сносно овладела им. Работать пошла в одно из московских конструкторских бюро. Там Люси познакомилась с советским инженером, вышла за него замуж, А потом один из друзей свел ее с сотрудником радиовещания на франкоязычные страны. Пробы прошли успешно — Люсетт стала диктором. С первых дней войны ей пришлось пережить тяжелую трагедию — на фронте погиб муж. Вскоре умер отец.

Пети знал, как Люсетт в своем одиночестве тосковала по Франции, видел, с каким трепетным волнением воспринимала каждую весточку, все, что так или иначе касалось далекой родины. И всегда старался принести хоть самую маленькую новость, которая могла бы обрадовать ее.

На этот раз у него был для Люси такой сюрприз, от которого она просто пустится в пляс. Но не хотел сразу открывать карты.

— Дорогая Люсетт, сегодня обязательно приходите к нам. Будете очень довольны.

— А что произойдет?

— Вы запомните этот вечер на всю жизнь.

— Ладно, мой генерал, не стану расспрашивать, но прошу разрешения захватить с собой подругу.

— А кто она?

— Жижи? Человек такой же судьбы, как и я. Недавно познакомилась с ней. Живет со мной в «Метрополе».

— Чем занимается?

— Работает на швейной фабрике. Очень хорошо вышивает.

— Вышивает, говорите? — генерала осенила какая-то мысль. — Хорошо, пригодится. Приходите вдвоем! — заключил твердо.

Это был сюрприз, действительно потрясший Люси: ей и Жижи генерал Пети со всей галантностью представил их соотечественников — военных летчиков в полной национальной форме. В первые минуты взволнованные женщины ничего не могли сообразить. Откуда здесь эти парни со столь звучными французскими именами: Марсель Альбер, Дидье Беген, Ив Бизьен, Ролан де ля Пуап, Ноель Кастелен, Раймон Дервиль? Как попали сюда, какая судьба привела их в Москву? Что им предстоит?

«Нормандцы», в свою очередь, увидев столь милых француженок, искренне недоумевали: откуда они здесь? Какие пути-дороги привели их в военную миссию?

Обоюдные вопросы очень быстро сами собой разъяснились. Люсетт и Жинетт плакали, не стесняясь слез. Они видели перед собой людей, не сложивших оружие, благодаря чему начнется возрождение их родной, любимой Франции.

Летчики тоже не скрывали восторга, открыто выражали его Люси и Жижи, благодарили судьбу за то, что отныне в России у них есть свой уютный очаг на Кропоткинской и что, вспоминая компанию столь надежных, добрых существ, можно будет хоть немного отдохнуть от боев, отвлечься от фронтовых забот и тревог.

Люси и Жижи были горды и счастливы. Здесь, в Москве, они как бы олицетворяли для лучших сыновей Франции, вставших на борьбу за ее честь и независимость, свою далекую родину.

Впервые почти всю ночь в особняке на Кропоткинской не стихала музыка. После долгих мытарств по свету, утомительного перелета из африканского зноя в российскую стужу летчики наслаждались уютом, мирной передышкой. Передышкой недолгой, миром почти призрачным. Но всем удалось отвлечься, вспомнить такие недавние предвоенные годы, друзей, которых неизвестно куда разбросали военные ветры.

Люси, Жижи, мадам Мисраки не знали ни секунды покоя — да разве откажешь, когда приглашают к танцу эти бравые, элегантные кавалеры, каждый из которых считал бы себя обойденным, если бы ему не удалось вновь и вновь закружить по блестящему паркету столь очаровательных партнерш.

Только один из них одиноко сидел в углу на мягком стуле и с завистью следил за весельем своих товарищей.

Генерал Пети, заботившийся, чтобы никто не скучал, сказал на ухо Люси:

— Вот тот парень, Ив Бизьен, умирает от желания потанцевать с вами. Но очень застенчив. Помогите преодолеть эту слабость — на фронте у него не будет лучшего воспоминания.

Люси ускользнула от красавца Марселя Альбера, подошедшего к ней с явным намерением пригласить к танцу, и направилась в дальний угол.

— Ив, дорогой, сегодня надо веселиться.

Спокойно взяла за руку вконец оробевшего Бизьена и вывела в центр зала.

Танцевали танго «Говорите мне о любви». Его почему-то очень часто ставил Жан Тюлян. Вот он завел патефон, оглянулся, увидел, что Люси, Жижи и мадам Мисраки уже заняты, сел верхом на стул, положил руки на спинку, уперся в них подбородком, уставился взглядом в одну точку и слушает, слушает… Похоже было, что он весь предался безмерно дорогим воспоминаниям. Кончилась мелодия, Тюлян механически переставил патефонную головку на край пластинки, и снова зал наполнился томным, напевом с воркующими французскими словами «говорите мне о любви…»

Это было на руку Бизьену. Он не выпускал Люсетт, водил и водил ее по кругу, без конца о чем-то болтал, млея от счастья столь близкого общения с девушкой.

— Ив, летчик не должен быть таким стеснительным, — мягким, грудным голосом говорила Люси.

— Перед красивыми девушками я всегда теряюсь, — откровенно ответил он.

— В таком случае вам достанется в жены самая красивая на свете.

— Почему?

— Потому что женщины легко угадывают тех, кто может по достоинству оценить их красоту.

— Почему же тогда вы не угадали?

— Ого! — удивилась Люси. — Вы стеснительны, но наблюдательны…

Жан Тюлян перевернул пластинку — полилась какая-то полуцыганская мелодия. Минутной паузой воспользовался Альбер Литольф — стройный, корректный, сдержанный.

— Разрешите! — обратился он к Люси.

Откровенно говоря, ей хотелось еще поговорить с Бизьеном — какой женщине не нравится, когда предметом приятного разговора становится она сама? Но Литольф умел себя поставить так, что ему трудно было отказать. Бизьену оставалось только снова отправиться в свой угол. За ним пошел и Пуликен. Дружески положил ему руку на плечо.

— Не надо грустить, дорогой Ив, вернемся во Францию — все наверстаем.

— Вы правы, мой майор. Только когда это будет?

— Будет, Ив, обязательно будет.

Тюлян отошел от патефона — кто-то завел новое танго. Танцы продолжались. Они помогали Пуликену открывать подчиненных ему людей с совершенно неожиданных сторон. Никому раньше не приходило в голову, что так стеснителен Бизьен, легко поддается грусти Тюлян, холодно-корректен Литольф, весел и любезен Дюран, галантно-учтив Прециози, горяч, энергичен Риссо, светски предупредителен де ля Пуап, шутлив, неназойлив Мишель Шик…

Время от времени музыка прерывалась, все подходили к столу и стоя произносили тосты. За свободную Францию, за успех миссии «нормандцев», за столь неожиданную теплую встречу в Москве.

Вот наступил очередной антракт в танцах. Марсель Лефевр поднял наполненный искрящимся шампанским бокал:

— Друзья! Мы покинули свою поруганную родину, чтобы вернуться к ней победителями. Другого пути у нас нет. Выпьем за победу!

— Франция проиграла сражение, но не проиграла войну, — добавил Пети.

— Браво, генерал! — воскликнул Марсель Альбер.

— Не мне браво, дорогой, это сказал де Голль, — уточнил Пети.

— Браво де Голлю! — воскликнули хором обступившие стол летчики и, подождав, пока женщины пригубят бокалы, дружно опрокинули свои.

— Кстати, — вдруг обратился ко всем Риссо, — а кто слышал призыв Шарля де Голля к французскому народу? О нем много говорят, а вот точный текст его почти никому из нас неизвестен.

Через несколько минут генерал Пети показал присутствующим листовку и объяснил:

— Это и есть призыв де Голля, с которым он обратился к французскому народу по лондонскому радио восемнадцатого июня тысяча девятьсот сорокового года. В виде листовок он был разбросан через несколько дней над Францией, Люсетт, будьте добры, прочтите.

Хорошо поставленным голосом диктора, четко выговаривая каждое слово, Люси начала читать:

Люси закончила чтение. Никто не нарушал установившуюся тишину, глубоко осмысливая впервые услышанные слова призыва, исходящего от человека, решительно взявшего в свои руки национальное знамя поруганной Франции.

— Да здравствует де Голль, да здравствует Франция! — воскликнул Тюлян, преисполненный возвышенными патриотическими чувствами. — Мы, солдаты отчизны поднимаемся на борьбу!

— Смерть Гитлеру и Петену! — добавил Дюран.

— Не Петен — пютен, — поправил Дюран, изменил всего лишь один звук, отчего получилось французское слово «шлюха».

— Да. Только такого имени он и заслуживает, — согласился генерал Пети. — Завел нашу родину в тупик. А ведь де Голль ему весьма обязан за пророчество. Ещё в 1926 году, представляя капитана де Голля слушателям Высшей военной школы, Петен, уже маршал, сказал: «Слушайте его внимательно, ибо настанет день, когда признательная Франция обратится к нему». Тогда в честь Петена де Голль назвал своего сына Филиппом.

— Вот что судьба делает с людьми! — удивился д ля Пуап.

— Причем тут судьба? — вмешался молчавший до сих пор Пуликен. — Человек сам строит свою судьбу. Вот мы с вами сейчас в Москве. А другие служат вишистам. Каждый избирает собственный путь.

— Разве обстоятельства в расчет не берутся? — спросил Прециози.

— Никакими обстоятельствами нельзя оправдать предательство! — вспылил обычно сдержанный командир эскадрильи. — Коль так, позволю себе зачитать еще один документ.

Он извлек из бокового кармана куртки толстый бумажник, порылся в нем и достал в несколько раз сложенную, потертую на сгибах газетную вырезку:

— Вот! Из «Пари-суар», Люси, прочтите, пожалуйста, и это.

Люсетт осторожно взяла листик, развернула с какой-то робостью, будто ожидая подвоха, стала читать:

— «С болью в сердце я говорю вам сегодня о том, что надо прекратить борьбу. Сегодня ночью я обратился к противнику для того, чтобы спросить его: готов ли он искать вместе со мною как солдат с солдатом после борьбы средства, сохраняя честь, положить конец военным действиям».

— Чьи это слова?! — раздалось несколько голосов;

— Это слова Петена, это язык гнусного предателя, — жестко ответил Пети. — Я согласен с Пуликеном: право выбора всегда остается за нами. Вы знаете, как непросто было вырваться де Голлю из Франции?

— Да нет, это нам неизвестно, — ответил за всех Пуликен.

— Петен установил за де Голлем тщательную слежку. Окруженный агентами генерал шагу сделать не мог. Выручил английский генерал Спирс, оставленный Черчиллем в Париже для связи. Он улетал в Лондон. Де Голль провожал его. У самолета распрощались. И тут внезапно распахнулась бортовая дверь, несколько пар рук схватили де Голля и втащили в самолет, не дав опомниться его «охранникам». Так что, кто верен родине, тот найдет возможность ей служить, не то что этот пютен… Согласен с Пуликеном: право выбора всегда остается за нами. Петен выбрал путь предательства. Не думал, что еще когда-нибудь услышу его омерзительное изречение!

— Извините, мой генерал, я сохранил вырезку как обвинение. Придет же время предъявлять счет предателям. А я ведь газетчик…

— Молодец, Жозеф! В таком случае дарю тебе листовку с призывом де Голля.

— Это самый щедрый подарок из тех, которые мне довелось принимать. Благодарю, мой генерал!

Тексты обращений двух французских генералов легли рядом в толстом бумажнике Пуликена.

— Вот вам и судьба! — попытался сострить Дюран. — Снова оказались вместе.

Шутка была явно неудачной.

Все сделали вид, что не расслышали ее.

Прием подходил к концу. Опустошив бутылки, прокрутив все пластинки, французские летчики поочередно танцевали с дамами под аккомпанемент любимой песни:

Всем хотелось, чтобы вечер этот никогда не кончался. Но перевалило за полночь. А ранним утром — вылет в Иваново. Не представилось возможности «нормандцам» побродить по Москве. Только сверху, в иллюминаторы, видели они Красную площадь, Кремль, Мавзолей Ленина, Сожаление о столь кратком пребывании в столице СССР выразил Пуликен, когда благодарил генерала за чудесный прием.

— Надеемся, — сказал он, — что еще не раз побываем у вас на Кропоткинской, и вы покажете нам Москву.

Генерал Эрнест Пети заверил майора Пуликена, что так и будет, пожелал всем успешно подготовиться к боевым действиям, проявить на русском фронте все величие французского духа.

— Не забудьте оставить адреса для наших милых дам, — добавил он, — Они многое могут сделать для вас. Для начала хотя бы вышить золотом нарукавные нашивки «Нормандия». Чтобы при вынужденной посадке русские люди могли определить вашу принадлежность к эскадрилье «Нормандия».

Раздались одобрительные возгласы. Все снова сгрудились вокруг Люсетт, Жинетт и мадам Мисраки.

— Не волнуйтесь, — успокоила летчиков Люси, — все получите золотые нашивки. Пишите нам, делайте заказы, мы с Жижи всю Москву обегаем, но достанем все, что потребуется.

Бизьен одиноко стоял в сторонке. Люси подошла к нему, ласково посмотрела в глаза:

— Вам, милый Ив, я вышлю нашивку первому.

Бизьен зарделся от нахлынувшей волны благодарности.

Утром грузились в те же неотапливаемые тихоходы Ли-2. На аэродром подъехал Мирле. Был он не в лучшем расположении духа. В Лондоне, из которого майор только что вернулся, дали согласие на вооружение «Нормандии» советскими истребителями. А представитель американского посольства в Москве адмирал Стенли недвусмысленно дал понять, что это решение является большой ошибкой. Мол, Британия поставляет в СССР «харрикейны», а Соединенные Штаты — Белл Р-38. Стенли и его сторонники из английского посольства были взбешены, когда Мирле открыто заявил, что в настоящий момент лучших истребителей, чем «яки», нет ни у американцев, ни у англичан, ни у немцев, а французы должны воевать именно на лучших самолетах.

Обо всем этом Мирле доложил генералу Пети, рассказал майору Пуликену, который, как и все летчики «Нормандии», жаждал получить русские боевые машины.

— Как теперь все обернется? — беспокоился Мирле.

— Конечно, союзные посольства будут гнуть свою линию — престижа авиации их государств. Однако последнее слово за нами, французами. Думаю, все будет по-нашему, — сказал Пети.

— Я тоже уверен в этом, — поддержал генерала Мирле, — Придется побороться. Хорошо, что в советских ВВС мы имеем надежного друга полковника Левандовича. Он и другие поддержат нас.

На том и расстались. Ли-2 взял курс на Иваново. Полет в неизвестность продолжался. Но он уже не холодил, как прежде, французские сердца. Потому что позади были гостеприимный Баку с первым русским тостом, приветливая Москва с военной миссией, генералом Пети, майором Мирле, очаровательными Люсетт, Жинетт и мадам Мисраки. Постепенно неизвестность становилась все менее загадочной и тревожной.

Ли-2 ушли, а генерал Пети и майор Мирле еще долго вдыхали бодрящий морозный воздух подмосковного аэродрома, обсуждая далеко не простую проблему: как помочь «нормандцам» утвердиться на советской земле, создать вокруг них атмосферу симпатии и доброжелательства, дать почувствовать им внимание и заботу со стороны русских.

— Мой генерал, — обратился после долгого раздумье Мирле, — Я вспомнил сейчас один очень важный для нас момент из своей жизни: задолго до войны в эльзасской школе мне довелось некоторое время учиться вместе с дочерью советского писателя Ильи Эренбурга, жившего тогда в Париже. Разрешите воспользоваться этим обстоятельством, обратиться к Эренбургу.

— И что будет?

— Он — человек высочайшей культуры — до тончайших нюансов владеет нашим языком. Надо организовать его встречу с летчиками «Нормандии», а остальное сделает его золотое перо.

Генерал Пети знал об исключительной популярности писателя Эренбурга. Знал, что к нему питал ненависть Гитлер за его публицистические разоблачительные статьи в печати. Но он помнил указание де Голля: избегать идеологического подчинения. И это были не просто слова. Ведь приставка «де» — свидетельство дворянского происхождения. А всем известно, что под ледяной маской невозмутимости Шарля де Голля скрывается характер крайней полюсности — от стоической уравновешенности до нервозной несдержанности. Можно предположить его примерную реакцию в зависимости от того, что напишет Эренбург. А что он напишет — не предугадаешь.

Мирле понял колебания генерала.

— В Лондоне в наших кругах высоко ценят Эренбурга, — принялся рассеивать сомнения генерала. — Он искренне любит Францию и кроме пользы ничего иного нам не принесет.

— Ну, хорошо, — согласился генерал, — нащупывайте дорожку к писателю, а там видно будет…

Пока Ли-2 находились в полете, пока Пети и Мирле вели разговоры, Люсетт и Жинетт объезжали московские магазины в поисках парчовых ниток для нарукавных нашивок «Нормандия»,