"Август. Первый император Рима" - читать интересную книгу автора (Бейкер Джордж)

Глава 10. Борьба между великим и малым замыслами

Перспективы борьбы с Секстом Помпеем приняли совсем другой оборот, как только за дело взялся Марк Випсаний Агриппа. Как консул текущего года, он имел войско, к которому прибавились войска триумвира Октавиана, и сразу же принялся за создание сильного флота. Под его личным присмотром строились корабли, обучались команды, рядом с Путеолами построили порт, где новые корабли могли стоять в полной безопасности, невзирая на погоду. Новая гавань Агриппы привлекла внимание и Горация и Вергилия, которые описали ее в своих произведениях (Гораций, «Искусство поэзии», 63; Вергилий, «Георгики» II, 161). Он был из тех полководцев, благодаря которым за римской армией укрепилась репутация инженерной армии, где солдаты привыкли иметь при себе наравне с военным вооружением лопаты, топоры и пилы. Как раз в конце залива в Байях, вход в который охраняли Мисен и древний Палеополь, а Байи и Путеолы смотрели друг на друга с противоположных берегов, находились два озера, а неподалеку на северо-западе был расположен древний греческий порт Кумы. Названия этих озер были знамениты. Одно из них — Лукринское — славилось своими устрицами; другое, немного дальше, называлось Авернским, отмеченное признаками вулканической деятельности, что заставляло древних думать, что это вход в преисподнюю. Агриппа приказал осушить Лукринское озеро, вновь отстроить волнорез и прокопать канал в глубь материка для соединения с Авернским озером, так что образовалась внутренняя гавань. С характерным для него отсутствием сентиментальности и суеверного страха Агриппа вырубил густой лес, который окружал Авернское озеро и славился своей мрачностью, вошедшей в поговорку. Порт Юлиев[27] вскоре заполнился кораблями.

Консульские полномочия позволяли Агриппе осуществить этот план, и он организовал свои работы в соответствии со старинной практикой, приносившей такие хорошие результаты в прошлом. После года пребывания в должности консула, проведя надлежащие приготовления, он отправился на Сицилию проконсулом. Дело требовало размаха и старания, и он этими качествами обладал.

Вторжение на Сицилию началось одновременно в первый день июля: Лепид шел из Африки с тысячью воинов на кораблях и семьюдесятью галерами; Статилий Тавр двигался из Тарента со ста двумя азиатскими кораблями, подаренными Антонием; Агриппа вышел из порта Юлия с Октавианом во главе основной армады. Чего они опасались больше всего, можно узнать из молитв, совершенных при жертвоприношении перед отплытием: о попутном ветре, спокойном море и благосклонности Нептуна Спасителя. У них имелись причины для опасений, ибо злые силы, охранявшие Сицилию, не дремали, и южный ветер обрушился на них со всей своей свирепостью. Статилий Тавр был отброшен к Таренту; Октавиан потерял часть своих кораблей, вытянувшихся длинной линией, когда они огибали полуостров Сорренто, а сам он с основным флотом был вынужден укрыться в открытой гавани Велий, где горы предоставляли некоторую защиту от ветра. Однако ветер, изменив направление, погнал корабли на прибрежные скалы. Между свирепым ветром и бушующим морем не было спасения, и потери оказались весьма серьезными. Только Лепид с некоторыми потерями численности своих войск сумел высадиться и прибыть в Лилибей.

Сначала казалось, что кампанию надо отменять, во всяком случае, отложить на год. Но за нее отвечал очень сильный и суровый человек, и после передышки она была продолжена. Правда, время года было неподходящим, и на восстановление флота следовало потратить месяц. Но в Риме голодали. Голодная удавка Помпея должна была быть устранена любой ценой. В Рим отправили Мецената, чтобы приструнить тех, кто сразу стал обвинять Октавиана; Агриппа продолжил экспедицию. Мертвых похоронили, об оставшихся в живых позаботились, вновь снарядили и выдали оружие; корабли отремонтировали. Моряков, лишившихся своих кораблей, отправили в Тарент, где их ожидали корабли, не имевшие команды. И когда все это было сделано, Октавиан отправился в инспекционную поездку по землям, полученным ветеранами, чтобы успокоить запаниковавших из-за последних событий.

Атака, предпринятая на Сицилию, в корне отличалась от кампании двухлетней давности. Огромный отрог Сицилии гора Пелор почти касалась Италии, как нос огромного корабля, отделенная от материковой Италии лишь Мессинским проливом. В самой Мессине, глядящей на «носок» Италии, находился Секст Помпей с основными своими силами. Сын Помпея Великого был хорошим солдатом, как и его отец.

Агриппа отправил Статилия Тавра вниз из Та-рента, в этот раз более осмотрительно, чтобы корабли шли вблизи берега, а сухопутные войска, сопровождаемые кавалерией, шли походным маршем по суше. В надлежащее время они достигли Скилация и были на малом расстоянии от Вибона на западном берегу, где устроил свою штаб-квартиру Октавиан. Едва ли их разделяли пятнадцать миль. После осмотра войск в Скилации, оставшись доволен их состоянием, Октавиан вернулся в Вибон и отдал приказ к началу действий.

Выйдя из Вибона с основной боевой эскадрой, Агриппа занял позицию у острова Стронгилы. Разведчики донесли, что побережье Сицилии хорошо укреплено; естественно, все решили, что там находится Секст с основными силами. Поэтому Октавиан повернул к Вибону, пересек горы в направлении Скилация и повел армию и флот Статилия Тавра прямо вниз на оконечность Апеннинского полуострова, напротив которой через пролив лежал город Тавромений. Чтобы застать врасплох войско Секста на северном берегу, Агриппа теперь стремительно продвигался от Стронгилы и подошел к Гиере, готовясь атаковать флот командора Помпея Демохара около Мил. Агриппа и Октавиан ошиблись, полагая, что Секст там находился, но теперь угроза действия, вызванного ошибочным предположением, становилась реальной. Секст, полагая, что основная атака будет произведена со стороны Агриппы, выслал сорок пять кораблей на помощь Демохару, а сам с дополнительным подкреплением из семидесяти судов последовал за ним. Агриппа сообщил об этом Октавиану и приготовился действовать.

Морское сражение при Милах стало первым из трех великих сражений, которые принесли славу Марку Випсанию Агриппе и передали власть в руки Октавиана. У него были более мощные корабли и более устремленные к победе войска, и он мог с наибольшей выгодой использовать свое положение. В течение всего дня при Милах большие римские корабли сражались с более легкими сицилийскими греческими судами: они цепляли их крюками, взбирались на борт и очищали от неприятеля. Корабль Агриппы подошел к сицилийскому флагману, протаранил и потопил его. Секст, наблюдая за сражением с горы на берегу, приказал отступать; и сицилийские корабли отходили в маленькие береговые бухточки, где их не могли преследовать корабли римлян. Агриппа поначалу предлагал стать на якорь близ берега и воспользоваться своим преимуществом, но его убедили, что благоразумнее снова отойти к гавани. Секст потерял тридцать кораблей.

Однако у Секста не было сомнений, что будет предпринята попытка пересечь пролив гораздо южнее, пока его внимание отвлекается на Милы. Как только Агриппа удалился, Секст отплыл в Мессину. Тем временем Октавиан, услышав о победе при Милах, с неосмотрительной предосторожностью, которая окончательно дисквалифицировала его как военного и, наоборот, была необходима в политике, решил не переправляться через пролив в темноте и дождаться следующего утра. Это промедление позволило Сексту прибыть в Тавромений вовремя. Войскам Октавиана не надо было окапываться. Ему надо было провести морской бой, чтобы защитить свои сухопутные силы на берегу. Это было на редкость упорное сражение, закончившееся победой Секста. Нескольким кораблям Октавиана удалось уйти; многие были захвачены и сожжены. Сам Октавиан в очень плохом состоянии был перенесен несколькими преданными солдатами в лагерь Мессаллы Корвина. Аппиан как одну из доблестных черт римского характера отмечает, что Мессалла в свое время находился в проскрипционных списках, и лишь бегство спасло ему тогда жизнь, а теперь он спас человека, когда-то внесшего его в списки, но теперь оказавшегося в отчаянном положении. И можно быть уверенным: действуй Мессалла тогда иначе, мир больше не услышал бы о Цезаре Августе.

Октавиан, может, и не был хорошим военным, однако знал, как сохранить хладнокровие в чрезвычайных ситуациях. Он сразу послал гонца к Агриппе, чтобы тот организовал помощь войскам, оставшимся позади в Тавромении, а Мецената послал в Рим, чтобы тот предотвратил любую попытку со стороны противников воспользоваться его неудачей.

В Тавромении остался опытный командир. Гай Корнифиций, оценив положение дел, собрал оставшиеся войска, в центре разместил безоружных моряков, спасшихся во время морского сражения, и направился маршем через Сицилию на соединение с Агриппой. Не зная пути, не будучи знакомы с местными условиями Сицилии, окруженные врагами, они попали в район вулканической активности Этны, пересекли территорию разлившейся лавы, где едва не погибли от жары и удушья; мучимые жаждой после стольких трудностей, они, наконец, встретили колонну, посланную Агриппой на их поиски. Агриппа отплыл на запад, еще когда Секст был в Тавромении, стал на якорь у Тиндариды на северном берегу, и первой его заботой стало спасение Корнифиция.

Именно энергия и стремительность Агриппы открыли путь на Сицилию. Пока Агриппа удерживал Тиндариды, Октавиан смог добраться морем до войск, шедших ему на помощь. Секст укрепил горные проходы и постарался превратить гору Пелор в неприступную крепость.[28] Однако Агриппа обманным маневром на востоке сумел убедить Секста, что намеревается сражаться именно в этом месте; и Секст послал своих людей за ним, оставив открытыми проходы на западе. Октавиан немедленно воспользовался ситуацией: захватив их, он расставил здесь длинную цепочку постов прямо через горы к подножию Этны. Пламя и ворчание, вырывавшиеся из жерла вулкана, особенно плохо переносили войска, набранные из германцев, не привыкших к таким вещам, они вскакивали посреди столь трудно заслуженного сна, опасаясь наихудшего; к этому еще прибавился нескончаемый проливной дождь. Однако войска оставались на местах, отрезав Секста от источника подкрепления.

Секст понял, что проиграл. Он не мог задействовать свою армию без подкрепления, и он был слишком хорошим солдатом, чтобы этого не понимать. Он предпочел дать большое сражение, пока его люди еще свежи и неголодны, а не бороться с помощью голодной армии. Он понимал, что больше шансов имеет на море, а не на суше, и связался с Октавианом, предложив ему сражаться на воде.

Был знаменитый случай, когда Гаю Марию в Верцеллах предложили назначить день сражения; тот ответил, что римский полководец сам назначает день и час, когда сочтет нужным. Однако Секст верно оценил обстановку: Октавиан также был заинтересован в том, чтобы принять быстрое решение. Может, он представил, что его ждет в Риме, если Секст станет затягивать войну. Агриппа, видимо также полагая, что у него есть достаточно сил для одержания решительной победы, не возражал; ему не хотелось вести затяжную партизанскую войну. Поэтому Октавиан, хотя он и не был моряком и боялся воды, принял предложение Секста, и приготовления начались.

Сражение у Навлоха было битвой людей одного народа, одинаковой боеспособности, одинаковых возможностей, одинаково вооруженных, и противостояние это могло длиться бесконечно с неопределенным успехом, если не воспользоваться какими-либо новыми идеями, которые могли привести к окончательному результату. Это особенно хорошо понимал Агриппа. Пока командиры с обеих сторон готовили все необходимое — башни, катапульты, крюки, перекидные мостки, оружие, — Агриппа придумал одно новшество. Он придумал новый вид приспособления для захвата кораблей — что-то вроде гарпуна с крюками; выпущенные из катапульты, они имели на концах веревки. С помощью таких гарпунов маневренность опытных сицилийских капитанов сводилась на нет, поскольку корабли, захваченные на расстоянии, затем подтягивались с помощью ворота, а уж перекидные мостки и железные «кошки» довершали дело.

Именно эти приспособления, действовавшие на расстоянии, способствовали победе в морском сражении при Навлохе. Если корабли, растянувшиеся в линию, могли вступать в сражение, длившееся до полного потопления корабля, то Агриппа с отобранной эскадрой, вступив в бой, один за другим очищал корабли от неприятеля. Каков был результат сражения, не мог сказать даже Агриппа, однако он с неутомимой энергией подбадривал своих людей, пока не увидел, что неприятельская эскадра отступает. Семнадцать кораблей авангарда Секста укрылись в безопасном месте, остальные окружены или выброшены на берег, некоторые сгорели, другие сдались. Кроме семнадцати кораблей в укрытии, весь флот Секста был уничтожен или захвачен, Агриппа потерял три корабля.

Множество наблюдателей — сухопутные войска Октавиана и Секста, остававшиеся на берегу, — подбадривали сражавшихся криками. Победа была полной. Поняв, что проиграл, Секст отплыл в Мессину. Узнав о бегстве своего главнокомандующего, войска Секста сдались на условиях Октавиана. Через несколько часов быстрая галера, построенная на случай крайней необходимости, вышла из гавани в Мессине и направилась на восток. На борту был Секст Помпей. Вместе с ним шли семнадцать кораблей, вырвавшихся из сражения.

Он так никогда и не вернулся. Он воссоединился с Марком Антонием, надеясь на ответную благодарность Антония за спасение его матери. Покинув место боя, он перестал быть человеком, сколько-нибудь влиятельным в истории.

Теперь на сцену выходит Лепид. Он ничего не сделал для победы над Секстом Помпеем, но теперь появился в Мессине и, принимая сдачу города и гарнизона, дал понять Октавиану, что пришло время выяснить отношения. У него было двадцать два легиона — огромная армия, гораздо большая, чем у Октавиана, и неуставшая. Он претендовал на то, что, уже давно находясь на Сицилии, слишком многое сделал для того, чтобы передать остров комитету триумвиров. Короче, он объявил Сицилию своим владением.

Мятеж спокойного и безобидного Лепида и в самом деле стал полной неожиданностью; и, как и во многих других эпизодах, в его основе лежало представление об Октавиане как о человеке, неспособном бороться. Это впечатление оставалось еще долго, прежде чем выветрилось из умов современников.

Непосредственные переговоры, прошедшие в довольно агрессивной обстановке, не привели ни к каким результатам. Однако Лепид не только недооценил Октавиана, но и не сумел понять общую ситуацию времени. Предположение еще об одной гражданской войне между правителями уже выводило из себя армию, которая была усталой, слабой и измотанной бесконечными необязательными войнами; она отказалась бы следовать за правителем, предложившим еще одну войну без всякой на то причины. Лепид не имел ни малейшего понятия об этих настроениях, а Октавиан прекрасно отдавал себе в этом отчет. Пока Лепид дожидался, чем кончится дело, Октавиан поспешил разослать эмиссаров в лагерь Лепида, и началась одна из тех пропагандистских кампаний, которая слухами, убеждением и неприкрытой пропагандой некогда расстроила планы Марка Антония, а теперь имела еще больший эффект среди воинов Лепида. Войска Секста Помпея убедили в том, что их капитуляция не будет иметь силы без одобрения Октавиана. Посреди всех этих событий туда прибыл Октавиан. Он обращался к отдельным небольшим группам воинов, темой его речей было нежелание участвовать еще в одной гражданской войне, и он сожалел, что их к этому подталкивают. Его принимали уважительно и благосклонно. Войска Секста Помпея просили защиты и милости за то, что воевали не на той стороне. Он спрашивал, почему же в таком случае они не делают то, что в их интересах. Это был довольно прозрачный намек. Они толпами стали записываться в войско Октавиана. Вмешались некоторые воины Лепида. Октавиану стали угрожать, забрасывать камнями и прогнали из лагеря. Но было слишком поздно. Началось брожение в армии. Сначала бежал Помпей, затем другие, а когда тревожные слухи дошли до Лепида, посланные на усмирение войска присоединились к своим товарищам. Лепид понял, что его покинули и оставили одного в лагере, но, увы, никакая Клеопатра не спешила ему на выручку.

Он поступил разумно: снял военные доспехи, переоделся в гражданское платье и также пришел к Октавиану в сопровождении толпы любопытных, жаждавших увидеть, что же произойдет дальше. При его приближении Октавиан вскочил с места и не стал настаивать нашего положении побежденного и подчиненного. В конце концов, пожилой человек годился ему в отцы. Лепида отослали в Рим как частного гражданина, его лишили военного командования, но сохранили прежние должности, и это был конец его военной и государственной карьеры. Он прожил еще несколько лет на покое.

Поражение и бегство Секста Помпея и замирение Сицилии открыло ворота, до сих пор закрытые для Октавиана. В первый раз за много дней римский мир наслаждался мирной жизнью, и власть его магистратов распространялась на все его владения. Удавка была сброшена, вновь возобновилось движение товаров, и зерно из Африки и Сицилии хлынуло на римский рынок. Перемены происходили медленно, так что люди вряд ли это даже замечали; но в действительности это произошло одномоментно, как славный рассвет, как освобождение от оков, как чудесное рождение. Порыв воодушевления охватил людей, возможно, Октавиан его предвидел, во всяком случае, он убедился в этом воочую, когда возвратился в Рим и обрел мгновенную популярность. Можно было подумать, что это он был правителем золотого века! Сенат в полном составе вышел его встречать с венками в сопровождении толп горожан, и этот ошемломляющий и необычный эскорт, подобного которому Рим не видел уже долгое время, провожал его в храмы, выражал благодарность и сопроводил до самого дома. Его политику оценили. Хотя они и роптали прежде и просили его заключить худой мир, который вовсе не был бы миром, он настоял на том, чтобы уничтожить власть Секста Помпея и заключить такой мир, который был бы миром в полном смысле слова.

И все же понадобилось все его умение и такт, чтобы пережить результаты даже этого триумфа. С сорока легионами вооруженных людей на Сицилии проблема демобилизации встала очень серьезно. Войска настаивали на равноправии при распределении обещанных наград. Бесполезно было их запугивать, у него не было власти подавить суровыми мерами настроения, присущие всей армии.

Октавиан отправил в отставку по их собственной просьбе ветеранов самого большого срока службы, людей, сражавшихся при Мутине и Филиппах, и озаботился тем, чтобы наделить их землей. Людей из новых соединений он частично демобилизовал, но, если мог, оставлял их на военной службе. Ему нужен был определенный план, с помощью которого он мог бы занять оставшихся солдат, и у него возник такой проект: завоевание и заселение Иллирии. Причины, по которым следовало покорить Иллирию, по мысли римского правителя, и какие выгоды Римское государство могло получить от включения ее в римские владения, возможно, и не были понятны обычным гражданам. Октавиан, взявшись за решение этой проблемы, мог занять огромную армию, для которой, соответственно, не надо было срочно подыскивать земельные участки. Сицилия и теперь вновь доступные страны на первое время могли обеспечить кампанию деньгами, а со временем, он надеялся, рискованное предприятие станет самоокупаемым. И наконец, у него должна быть действующая армия, когда против него выступит Антоний.

Даже если у него и не было других соображений, кроме элементарных мёр собственной безопасности, он должен был привлечь общественное мнение целиком на свою сторону. Необходимость объединения вдохновляла все его мысли. Он принял от народа такие безобидные комплиментарные действия, как учреждение ежегодных игр в честь его победы и установление позолоченной статуи с морскими трофеями на пьедестале, а также благодарственные надписи, прославлявшие его как восстановителя мира: такие вещи освежали в сознании людей память о том, что произошло. Однако он не принял ни одной привилегии, которая могла бы отвратить от него хоть какой-нибудь класс общества. Он отказался от предложения казнить Лепида, он отверг предложение должности великого понтифика. Он сжег бумаги Секста Помпея не читая, чтобы прошлое кануло в Лету; свою новую власть он употребил на то, чтобы восстановить республиканский порядок на всей территории Италии и подавить многочисленные банды и шайки, которые расплодились за долгое время общественных беспорядков. Теперь, когда в его распоряжении были огромные территории Сицилии и Африки, он взял их на свое попечение. Когда он поселил своих ветеранов вокруг Капуи, то подал пример, построив там великолепный акведук; эту практику мгновенно перенял Агриппа, всегда следовавший принципу использования богатства на благо общества. Для себя он получил лишь одну вещь, гарантированную ему пожизненно, — священную неприкосновенность трибунской власти.

Для этого были особые причины. Октавиан имел в виду, что по окончании парфянской войны Антоний может вернуться, чтобы распустить триумвират, тем самым лишив его особого положения и восстановив прежнюю конституцию, то есть уничтожить коллективную диктатуру комитета, как это некогда сделал Сулла. Но всякому было известно положение человека, побывавшего диктатором, — возможность быть убитым либо законным, либо незаконным путем, как только он лишается диктаторских полномочий. Священность трибунского звания была вроде нашего закона о неприкосновенности, то есть постоянной гарантией конституционной защиты.

Читатель, следивший за нашим повествованием вплоть до этого места, может спросить: что заставило Октавиана высказаться в таком духе, когда сама мысль об этом была невероятной? Получая сведения от доверенных лиц, он не мог поверить, что Антоний готовится уйти на покой, как это сделал Сулла. И объяснением может служить тот факт, что он владел информацией, неизвестной широкой публике и даже большинству сената. Он знал истинное положение вещей с парфянским походом Марка Антония, который был в самом разгаре, когда Октавиан и Агриппа сражались с войсками Секста во время сицилийской кампании. В Риме узнали о большой победе Антония; сенат назначил дни благодарения; люди предвкушали окончание войны. Лишь Октавиан и его ближайшее окружение знали правду: в целом экспедиция Антония провалилась.

Огромная армия в 100 тысяч человек, включая 60 тысяч римских легионеров, прошла тысячу миль по горам и долинам от Сирии до границ Армении, где соединилась с 13 тысячами армянской армии. Марк Антоний учел опыт Красса и избегал пустынь. Он прибыл в Армению как раз в конце года. Здесь он получил хороший совет — оставаться тут всю зиму и лишь с приходом весны начинать кампанию. Но теперь судьба отвернулась от Антония. Он не мог вынести столь долгой разлуки с Египтом и решил, что устроит грандиозное сражение для сохранения престижа и отправится домой… Он не был осторожен и предусмотрителен, как Октавиан, напротив, рвался в бой, за что и поплатился. Оставив осадные машины под Оппием, он отправился к городу Фраату в Мидии, попытался захватить его, но безуспешно; одновременно он потерял свои осадные механизмы, которые захватил отряд парфян; рассерженный армянский царь отозвал свое войско, и Антоний вынужден был еще раз прошагать тысячу миль обратно в Сирию. Он потерял пятую часть своей великолепной армии и, сражаясь со снежными осенними бурями, прибыл в Сирию с голодной, обозленной и недовольной армией. Клеопатра поспешила к ним с деньгами и обмундированием, и никогда еще ее не ждали с таким нетерпением.

Если мир и не осознавал всего значения этой неудачи, то ее в полной мере осознавал Марк Антоний, пытавшийся преуменьшить последствия поражения. Но Октавиан все знал — хотя и не в его правилах было тут же предавать новость огласке, — и он сразу понял перемены, которые должны произойти в их отношениях. Агриппа выиграл морской бой в Навлохе, придумав новое средство захвата кораблей, новый тактический прием. Марк Агриппа проиграл парфянскую кампанию, потому что все еще не знал о тактической новинке парфянских всадников и горных парфянских лучников, которые шли в сражение вместе. Вокруг Октавиана, должно быть, оказались военные, объяснившие ему, что римлянам пока на это нечем ответить. В этом случае Антоний никогда не сумеет выиграть парфянскую кампанию. Он никогда не вернется домой, как Сулла, в славе азиатского триумфа.

Насколько точно Октавиан предвидел последствия, ясно из успешных шагов, им предпринятых. Октавия уже давно ждала возможности возобновить дружеские отношения со своим мужем, и Октавиан этому не препятствовал. Однако Плутарх полагает, что Октавиан согласился на примирение, преследуя личные цели… Октавия прибыла в Афины с припасами одежды, денег и подарков для воинов, а также с двумя тысячами отборного войска, которое ей мог предоставить один лишь Октавиан. Однако Клеопатра была начеку и не успокоилась, пока не добилась, чтобы Антоний написал Октавии и рекомендовал ей оставаться в Афинах до тех пор, пока он не возвратится в безопасную Александрию. Октавия вновь отправилась домой несолоно хлебавши. Однако в тот год еще не было парфянской кампании.

Практически все в Риме сочувствовали Октавии и считали ее добропорядочной женой, с которой обращаются неподобающим образом. Но кто с ней так обращался? Антония в общем-то любили и Октавия, не жалуясь, целиком посвятила свою жизнь его интересам. Общественное мнение наконец решило, что преступницей была Клеопатра, она просто обвела Антония вокруг пальца. И этот приговор устраивал всех, включая Октавию.

Плутарх красочно с философской проницательностью описывает, с помощью каких уловок Клеопатра оказывала давление на Антония и низвела его до роли раболепного подхалима; однако у него нет сомнения, что Октавия действовала абсолютно искренне. Октавиан, немало оскорбленный тем, что Антоний не пожелал встретиться со своей женой, не скрывал своих чувств и предложил Октавии покинуть дом Антония, но, к великому восторгу римлян, она настаивала на том, что останется и посвятит себя не только воспитанию своих детей, но и детей Антония и Фульвии также. Ее принимали все друзья Антония, и продолжало крепнуть убеждение, которое старались довести до сведения Октавиана, что эта спокойная, лишенная страстей женщина являет собой идеал римской жены. Это мнение было распространено настолько, что критика в отношении Антония становилась повсеместной.

Действовали ли Октавиан и Октавия сообща, этого мы никогда не узнаем. Но как бы они ни поступали, они действовали в верном направлении. Они поставили сограждан перед фактом незаконной связи Антония с Клеопатрой, что, естественно, оскорбляло всех римлян.

Связь Антония и Клеопатры лишь отчасти носила сентиментальный характер: на девять десятых это был политический альянс — Антоний гарантирует самостоятельность Египта, а Египет финансирует парфянскую войну и власть Антония в римских владениях. Восстановить против этого общественное мнение — значило восстановить его против политического будущего Антония. Стратегическая слабость Антония заключалась в том, что теперь он должен был учитывать это. Он все больше и больше подпадал под влияние Клеопатры, и она (возможно, и не специально) вредила ему в глазах его земляков, так что чаша весов склонилась в пользу Октавиана.

Процесс был неумолимым. Больше не было великой парфянской кампании. Марк Антоний слишком много значил для Клеопатры, чтобы рисковать им. Но он должен был сохранить хотя бы отчасти свой престиж. Год спустя после того, как Октавия ни с чем вернулась из Афин, Антоний предпринял армянский поход, придя к выводу, что парфянская кампания проиграна из-за отступничества армянского царя. В действительности армянский царь был ни при чем, но следовало найти козла отпущения. Войска вторглись в Армению, царя схватили и отправили в Египет.

Рост влияния Клеопатры стал очень заметен в сцене, последовавшей за армянским походом. Александрия, а не Рим, праздновала триумф Антония. Это был великолепный спектакль. На серебряной платформе были установлены два золотых трона, а перед ними на нижней ступеньке троны для царских детей. Перед огромной толпой жителей Александрии восседали Марк Антоний, одетый богом Дионисом, и Клеопатра, одетая богиней Исидой. Антоний во всеуслышание провозгласил Клеопатру царицей Египта, Кипра, Ливии и Келосирии, а ее сына от Юлия Цезаря — Цезариона — ее наследником с титулом царя царей. Затем он провозгласил своего сына от Клеопатры — Александра Гелиоса — царем царей и правителем Финикии, Сирии и Киликии. Действо омрачил лишь царь Армении, который отказался кланяться в знак почтения и громко протестовал, пока его тащили в темницу, где он так и не признал эти титулы и перемены.

В Риме этот спектакль вызвал бурю негодования. Друзья Антония, прекрасно понимая, какое впечатление это произвело на их сограждан, приняли все меры, чтобы их утихомирить.[29] Антоний в переговорах с римскими магистратами выражал намерение прекратить свое пребывание в комитете триумвиров после окончания второго пятилетнего срока и восстановить в государстве власть обычных магистратов. После этих разговоров все решили, что Антоний хочет стать восточным обожествляемым монархом, сделав своей столицей Александрию, а в Риме восстановить старую конституцию. Однако эти его намерения по-разному подействовали на различные партии. Оптиматы полагали, что Антоний обоснуется на Востоке и оставит их жить в Риме. Цезарианцы не сомневались, что Антоний намеревается установить восточную монархию в самом Риме, возможно сделав оптиматов своими представителями на территории Италии. Оптиматы ничего не имели против Клеопатры до тех пор, пока она не вмешивалась в дела Рима. Однако цезарианцы люто ее возненавидели и в ней видели корень зла и источник всех проблем. Антоний был одним из них, но даже он попал в ее сети. Это она внушала ему фантастические планы.

Истинные намерения Антония обнаружились гораздо раньше. Царь Мидии, поссорившись с парфянским царем, горел желанием завязать отношения с могущественным римлянином; в результате переговоров было решено, что Александр Гелиос обручится с дочерью царя Иотапой, Антоний и царь заключат договор о защите и нападении и каждый из них примет участие в сражении другого: Антоний против парфян, а Мед против Октавиана. В общем, второй чудо-ребенок стал таким же провалом, как и первый; и не выказывалось никакого энтузиазма в стремлении объединить Азию; и, как следствие, Антоний не предлагал дожидаться своей великой победы над парфянами до возвращения в Рим. Он смотрел правде в глаза и видел, что никогда не одержит своей великой победы. Он собирался возвращаться домой не в лучах славы, а лишь имея за спиной деньги и богатство Египта.

Естественно, теперь многие стали интересоваться, одержит ли он великую победу над Октавианом.

Перед Октавианом возникла серьезная задача — противостоять развалу римских владений; и он немедленно стал готовить общественное мнение Италии против эллинского вторжения. В последний год деятельности комитета его избрали консулом. В первый же день в должности он сложил с себя полномочия. Ему было чем заняться кроме этого. Необходимо было найти человека на должность эдила, в обязанности которого входили надзор за возведением общественных зданий, планировка Рима и — самое трудное — расходы на общественные нужды, которые эдил, по традиции, платил из собственного кармана. Октавиан обратился за помощью к Агриппе. Кроме второго года консульства Октавиана, этот год был отмечен серией великолепных публичных построек, предпринятых Агриппой. Он очень подходил для такой работы. Были восстановлены старые акведуки,[30] а также построен новый, Юлиев, в пятнадцать миль длиной. Агриппа построил 700 водных станций, где люди могли набирать воду, кроме того, 105 фонтанов и 130 резервуаров. Дренажная система Рима, которая находилась в плачевном состоянии, была приведена в порядок. Завершение этих работ Агриппа отпраздновал знаменитым спуском на лодке вниз по большому римскому сточному каналу до Тибра. За время своего годового пребывания в должности он восстановил цирк, открыл бесплатные общественные бани, раздал огромное количество талонов на продукты питания, одежду и другие нужды. Октавиан на средства, вырученные от иллирийской кампании, построил большой портик, названный в честь сестры портиком Октавии, где предполагалось разместить общественную библиотеку. Все это было ответом Октавиана на попытку Антония привлечь симпатии оптиматов. Он обращался к популярам и получал действенную отдачу. Более того, такая политика была не просто ответом на действия Антония, она являлась образцом политики, проводимой в римских интересах, включавшей в себя реформу и сохранение римских традиций.

31 декабря 33 г. до н. э. истекли полномочия комитета триумвиров, и, поскольку они не были продлены, комитет прекратил свое законное существование. Октавиан сохранял власть проконсула, как и каждый человек после исполнения консульской должности, и он пользовался правом неприкосновенности личности. Антоний, который теперь находился в Эфесе, наблюдая за развитием событий, стал частным гражданином без всяких привилегий. Возможно, он не придавал этому большого значения.

Два новых консула были друзьями Антония. Они знали, чего он от них хочет, и поспешили поставить перед сенатом вопрос о положении членов комитета. Они имели послания от Антония, выражающие протест против Октавиана.[31] Был подготовлен декрет, лишавший Октавиана законной власти. Это моментально было отменено трибуном. Октавиан весьма осторожно держался вдали от сената, понимая, как важно не выглядеть агрессором. Но когда действия сената не привели к желаемому результату, он там появился и созвал на официальную встречу сенаторов. Он обратился к сенаторам с оправданием своих действий и с обвинениями в адрес Антония и консулов, которые проводили его политику. Оптиматы, понимая, что их уличили в следовании указаниям Антония, ответили молчанием. Октавиан созвал всех на следующий день и предоставил документальное подтверждение обвинений, выдвинутых им против Антония. Эти документы были неизвестны сенаторам, а в них как раз речь шла о разделе Востока между его детьми; тогда консулы решили не допустить, чтобы они повлияли на мнение всей партии. Перед назначенным днем заседания консулы собрали сенаторов, которые представляли старую партию оптиматов и должны были отправиться в Эфес, где их ожидали Антоний и Клеопатра.

Возмущение оптиматов — Антонием! — было самым удивительным в этой ситуации, но это было на руку Октавиану. Цезарианцы получили недвусмысленное подтверждение, что Октавиан по-настоящему верен идеям Цезаря. Когда Октавиан, намереваясь подтвердить свои показания всеми доступными свидетельствами, предпринял смелый шаг и обнародовал завещание Антония, эта уверенность еще более окрепла. Марк Антоний распорядился, что, где бы он ни погиб, его прах должен быть захоронен в Александрии рядом с Клеопатрой. Его владения были поделены между его детьми, и, кроме того, он считал Цезариона, старшего сына Клеопатры, истинным и законным сыном Гая Юлия Цезаря.

Это завещание прямо склоняло общественное мнение к тому, что Октавиан — не истинный наследник Юлия, в отличие от кровного родственника диктатора, а также свидетельствовало о том, что сам он намеревается стать восточным монархом, устроив столицу в Александрии. Даже такой верный приверженец Антония, как Асиний Поллион, отшатнулся от него. На этой почве объединились все сторонники цезарианской партии по всей Италии. И все они, воспитанные в римских традициях, обратились к своему лидеру Октавиану. По всей Италии давали клятву верности Октавиану, и по всеобщему согласию высшая власть, которой он обладал все эти годы, неофициально за ним сохранялась.