"1000 ночных вылетов" - читать интересную книгу автора (Михаленко Константин)

Пламя Варшавы

Уже несколько дней бомбовыми ударами поддерживаем пехоту, но по всему видно, что наше наступление выдыхается. Все яростней контратаки противника, все медленнее темп продвижения наших войск. Штабисты поговаривают о том, что передовым частям, возможно, придется отойти за Вислу. После длительного наступления у нас явно недостаточно сил для закрепления на новом плацдарме.

А Варшава пылает. Огненные очаги пожаров, тут и там разбросанные по всему городу, обозначают районы действия повстанцев. Фашисты методически выжигают и разрушают город, выбивая из домов восставших варшавян. Уже разорвано основное кольцо обороны повстанцев, вместо него образовалось три очага сопротивления. Наши летчики дали этим очагам свои названия: «южный», «центральный» и «северный». И все же сопротивление повстанцев не ослабевает.

Вчера все самолеты нашей дивизии были брошены на оказание помощи повстанцам с воздуха. Мы сбрасывали продовольствие, медикаменты и оружие. Уже перед самым рассветом в район очага «центральный» удалось сбросить сорокапятимиллиметровую пушку. Поднять пушку целиком нашим самолетам оказалось не под силу, поэтому пришлось ее разобрать на три части. Сегодня пришло сообщение, что пушка собрана и уже громит вражеские танки. Это сообщение меня радует особенно, и я весь день чувствую себя чуть ли не именинником. Правда, в сбросе пушки я не участвовал, зато капитан-артиллерист, который собрал ее и теперь огнем помогает повстанцам, — мой «крестник». Как же не гордиться успехами?! Однако надо объяснить, как наш советский офицер оказался среди повстанцев.

Советское командование, разгадав авантюрный характер начавшегося восстания, на первых порах не желало хоть как-то быть причастным к нему. Но восстание ширилось, и все большее число польских патриотов проливало свою кровь на его баррикадах. Тогда, не считаясь с тем, что наступательные возможности Красной Армии после сорока дней непрерывных наступательных боев на полях Белоруссии и Польши сильно ослаблены, не успев подтянуть тылы и перегруппировать войска, советское командование все же отдало приказ о наступлении, сделав все возможное для поддержки восставших.

С одновременным наступлением советских войск на предместье Варшавы — Прагу — части 1-й Польской армии форсировали Вислу, намереваясь захватить плацдармы и соединиться с повстанцами. Однако, несмотря на поддержку советской артиллерии и авиации, польские воинские формирования в результате ожесточенных контратак противника были вынуждены опять отойти за Вислу.

И все же советское командование не оставило без помощи повстанцев. На помощь им была брошена малая фронтовая авиация. Следует заметить, что с началом Варшавского восстания союзное[26] командование тоже предприняло «широкую» помощь повстанцам, установив пресловутый воздушный мост Лондон — Варшава.

Американские тяжелые бомбардировщики «Летающая крепость», базировавшиеся в Англии, вылетая для очередной массированной площадной[27] бомбардировки Берлина, проходили затем над Варшавой и сбрасывали грузы для повстанцев. На наших аэродромах они заправлялись, пополняли боекомплект и возвращались в Англию, попутно вновь бомбардируя Берлин. Если такие челночные операции имели какой-то видимый эффект, то помощь союзников повстанцам едва ли не равнялась нулю по той простой причине, что рассчитать точное попадание грузового парашюта с высоты пяти-семи тысяч метров даже в идеальных условиях при полном отсутствии ветра задача не из легких. И неудивительно, что американские «подарки» иногда падали даже на наш аэродром, отстоящий от Варшавы на восемьдесят-девяносто километров! Надо полагать, что подобные «сюрпризы» вызывали восторг, а то и насмешку по другую сторону линии фронта, у врага. А повстанцам от этого не становилось легче.

Организуя снабжение восставших с воздуха, наше командование сразу же отказалось от применения для этих целей скоростных бомбардировщиков и транспортных самолетов. Выполнение задачи было возложено исключительно на нашу малую авиацию. При небольшой скорости самолетов в сочетании со сбросом с малых высот (сто пятьдесят — двести метров) возможно было обеспечить высокую точность попадания и надежность доставки грузов.

Еще задолго до первых полетов все мы, летчики, засели за изучение крупномасштабного плана Варшавы. Признаюсь, через неделю даже родной город я не знал в таком совершенстве, как знал польскую столицу. Наверное, это и предопределило выбор летчика, когда потребовалось сбросить нашего офицера-артиллериста в определенной точке пылающего города.

Первый полет к повстанцам «центрального» очага я сделал со штурманом Николаем Ждановским. Сбросив в нужной точке два грузовых парашюта, мы вернулись на свой аэродром, чтобы заправиться и взять грузы. Едва я выключил двигатель, как к самолету подкатила бензозаправочная машина. Одновременно с нею появились люди, которые занимались подвеской парашютов.

И вдруг…

— Отставить подвеску! — послышался откуда-то из темноты голос командира полка. Тут же я увидел его и нескольких незнакомых мне людей. Разложив на крыле карту Варшавы, командир полка спросил:

— Площадь Велькицкого знаешь?

— Знаю.

— На всякий случай взгляни еще раз. — И фонарик тонким лучом скользнул по карте. — Вот она, видишь?

— Вижу.

— Если увидишь на площади зеленые огни, формой напоминающие стрелу, можешь сбрасывать. Не будет огней — сбрасывать не надо.

— Понятно.

— Учти, что площадь мала, не промахнись. Будешь сбрасывать человека. Максимум осторожности!

— Анатолий Александрович!..

— Не обижайся. Это человек, а не грузовой парашют, потому и напоминаю об осторожности.

— Понимаю. А где этот самый человек?

— Вот он. Знакомьтесь, капитан.

Из-за спины командира полка появился рослый детина, протянув руку, пробормотал что-то невнятное, видимо, представляясь, и тут же обнял меня за плечи:

— Значит, с тобой лететь. Не промажешь? К фрицам не угожу? Я молча освободился из его объятий и повернулся к командиру полка:

— Когда прикажете вылетать, товарищ гвардии подполковник?

— По готовности.

— Разрешите выполнять, товарищ подполковник?

— Все понятно?

— Да.

— Лети. Только осторожней! Ну, ни пуха тебе, ни пера. Командир полка пожал нам руки и исчез в густой темноте ночи, оставив нас с капитаном.

— Когда-либо с парашютом прыгали, капитан?

— Спрашиваешь!

— Высота будет не больше двухсот метров, а то и ниже. Учтите, капитан, на такой высоте бабочек ловить некогда.

— М-м-да, высотенка маловата… Но, наверное, справлюсь.

— Посмотрим. Залезайте в кабину. Так, хорошо. Теперь пристегнем фалу автомата.

— Да я сам! Не новичок, справлюсь!

— Спокойно, капитан. Мне за вас отвечать. А с фалой… Слыхали, что говорил командир полка? Осторожность. Вот так. С фалой парашют откроется через пять секунд падения, независимо от вашего умения.

— Но…

— Будете выполнять мои команды, капитан! Готовы?

— Готов.

— От винта!

Вот и весь разговор, все наше знакомство. Мне недосуг расспрашивать капитана, кто он и что будет делать среди повстанцев в пылающем городе. Недосуг, да и ни к чему. Я еще не знаю, попадет ли он к ним. А вдруг ветер отнесет парашют к немцам?.. При этой мысли меня охватывает страх. Время от времени поглядываю за борт: скоро будет площадь.

Багровое зарево зловещими отблесками плавит гладь Вислы. Черные клубы едкого дыма, кажется, полностью вытеснили воздух. Удушливый смрад затрудняет дыхание, ухудшает видимость. Попробуй отыскать среди этих пылающих коробок небольшую площадь. Напрягаю зрение и в сером месиве дыма угадываю темное пятно. Не это ли площадь? Она! Вот уже и стрела, составленная из зеленых огней, отчетливо просматривается сквозь пелену дыма. Мы над целью!

— Приготовьтесь, капитан! Захожу на сброс!

Капитан вылезает из кабины на крыло, прижимается всем телом к фюзеляжу. Его руки накрепко впаяны в борт, лицо где-то возле моего плеча.

— Скоро?

— Держись, захожу…

От едкого дыма в глазах появляется резь и выступают слезы. Эта чертова зеленая стрела тут же исчезает в дыму. Придется опять ее искать.

— Залезай в кабину, — говорю капитану. — Буду заходить снова.

— Н-нет, я постою. Только не промажь…

— Дурень!..

Увожу самолет дальше от пожарищ, от этого проклятого дыма. Снова под нами Висла. В памяти отчетливо проявляется план Варшавы. Вот от этого моста начинается Маршалковская. По ней можно выйти к площади Велькицкого. Только бы не потерять улицу! Спускаюсь ниже. Высота двести метров, сто пятьдесят, сто. Еще ниже! Иду почти над крышами домов и слева под крылом вижу Маршалковскую.

— Без команды не прыгать! Высота пятьдесят метров. Не успеешь.

— Понятно. Только бы найти…

— Не каркай, найдем!

И опять под крылом самолета коробки домов, трещины-улицы и переулки. Один… Второй… Четвертый… Пятый… Еще два переулка, и должна быть площадь. Она! Я четко различаю зеленую стрелу.

Но дым опять заволакивает площадь, и зеленая стрела расплывается. Прохожу немного вперед, разворачиваюсь и опять веду самолет над Маршалковской. Вот она, площадь!.. Набираю высоту. На отметке сто пятьдесят метров сбавляю обороты и бросаю взгляд вниз. Площадь и стрела почти под нами…

— Пошел!

Капитан на мгновение прижимается щекой к моему шлему, и я успеваю увидеть его темные глаза, распахнутые настежь, и в них огненные отблески пожарищ.

— Будь здоров, летчик!..

Я не успеваю ответить. Крыло прошивает длинная очередь трассирующих пуль, в том самом месте, где стоял капитан. Неужели?.. Круто разворачиваю самолет навстречу несущимся со всех сторон желтым светлякам и отыскиваю парашют. Он похож на большую розовую медузу в прибое дыма. Фрицы уже не стреляют по самолету — все пунктиры огненных трасс тянутся к бледно-розовому в отсветах пожарищ и почти неподвижному парашюту. Черт возьми, почему не делают парашюты из черной ткани? Желтые цепочки трассирующих прошивают купол, парашют опускается ниже и растворяется в темноте над площадью. И сейчас же огненные трассы вновь устремляются к моему самолету. Разворачиваюсь на восток и ложусь курсом на свой аэродром. Весь обратный путь и все следующие сутки передо мной широко раскрытые глаза капитана и бело-розовый купол парашюта, прошитый желтыми светляками пуль… Все ли я сделал правильно? Не по моей ли вине погиб капитан? В том, что он погиб, я не сомневаюсь: я видел своими глазами, как гасли под куполом вражеские пули…

И вдруг сообщение, что капитан вышел на связь! А следом другое — заговорила его пушка. Значит, жив «мой» капитан! Значит, сражается! А я даже не знаю его имени. Помню только его глаза и отраженное в них пламя Варшавы..

…Линия фронта начиналась за городом, который когда-то назывался Яблунново-Легионово. Теперь от города остались только развалины, среди которых чудом сохранился один каменный дом да полуразрушенная водонапорная башня. В этом единственном уцелевшем доме ютились опять же чудом уцелевшие семьи — не более десяти. Кто знает, почему их не трогали немцы, хотя солдаты дивизии СС «Герман Геринг» были размещены в землянках и блиндажах. Может, гестаповцам было удобней наблюдать за горожанами, когда все они оказались в одном доме, а может, была иная причина, не знаю.

Однажды ночью тревожный сон обитателей дома был нарушен появлением эсэсовцев.

— Где русский летчик? — спросил офицер.

— Откуда здесь русский? — ответил за всех пан Юзеф, сорокалетний муж хозяйки дома пани Ельжабеты, которого пани выдавала за своего дальнего родственника, так как у него были какие-то нелады с гестапо. — Здесь все свои, господин офицер.

— Молчать!

Начался обыск, но немцы так ничего и не нашли. Да и что, собственно, они могли найти?

Перед уходом эсэсовский офицер раздраженно выкрикнул:

— Если мы обнаружим летчика где-нибудь поблизости, расстреляем всех! Понятно?

— Понятно, — опять за всех ответил пан Юзеф.

Расстрел! За что только не угрожали им немцы? Укроешь партизана — расстрел. Послушаешь радио — расстрел. Не явишься на регистрацию — опять расстрел. Вот и теперь то же самое…

Выходить из подвала запрещено, даже днем, а выходить надо. Хотя бы для того, чтобы собрать на огородах немного картошки, свеклы и репы, ведь люди хотят жить. Но для этого надо пробраться ночью на огороды… Осторожно, чтобы не заметили немцы, а иначе — расстрел…

В эту ночь на огороды пошла пани Ельжабета. Осторожно выбравшись из подвала, она долго прислушивалась, а потом, когда глаза ее привыкли к темноте, осмотрелась. Ничего, кроме темных силуэтов развалин и тихого шелеста дождя. В такую ночь гестаповцы предпочитают спать. Пани Ельжабета взяла ведра, шагнула в темноту и пошла по знакомой тропинке к огородам.

— Пани! — неожиданно услышала она рядом. — Стойте, пани…

— Кто здесь? — так же тихо спросила пани Ельжабета.

— Не бойтесь. Я русский летчик. Помогите мне…

Пани Ельжабета оторопела: что же теперь делать? В доме спрятать русского нельзя, там столько людей. Нет-нет, каждому из них можно верить, как себе. Но если узнает гестапо, расстреляют всех. Даже детей не пощадят. Как же спасти русского? «Я должна посоветоваться с Юзефом», — решила пани Ельжабета.

— Ждите меня здесь, — тихо сказала она.

Темнота поглотила фигуру женщины, а летчик прижался к мокрым холодным камням и достал пистолет. Он знал, что отсюда ему не уйти. Просто не было сил.

Восстание в Варшаве задыхалось. Повстанцы еще держались в «северном» районе, но и он уже из конца в конец простреливался артиллерией. И все же несколько наших самолетов ушли на сброс продуктов и боеприпасов для восставших. Остальные экипажи бомбовым ударом и огнем бортового оружия подавляли артиллерию противника.

Два снаряда, один за другим, с секундным интервалом ударили в самолет Богомолова. Первый угодил в мотор, второй разорвался в кабине летчика… Еще надеясь на чудо, Владимир Мехонцев дотронулся рукой до поникшего тела командира и крикнул:

— Прыгай!

В ту же минуту пламя ворвалось в штурманскую кабину, и какая-то непостижимая сила вытолкнула Владимира из горящего самолета. Падая вместе с пылающими обломками, Владимир хотел было затянуть падение, чтобы избежать возможного удара одного из обломков машины, но его рука уже нащупала вытяжное кольцо парашюта. И вовремя. Почти в одно время с плавным рывком натянувшихся лямок Мехонцев ощутил страшный удар о землю.

Сколько он пролежал, только богу известно. Очнулся Владимир от боли и холода. Сел, ощупал себя — вроде цел. Только болит нога, да слиплись от крови брюки. Остатками комбинезона Владимир замотал ноги, поднялся и шагнул. Было больно, но он сделал новый шаг и пошел в сторону, откуда слышны были выстрелы и где начинало сереть небо.

Рассвет застал Мехонцева среди развалин небольшого городка. Забившись в щель между камнями, он пролежал там весь день. И все это время он слышал немецкую речь и пение. Слышал тяжелые шаги вражеских солдат. Дождавшись ночи, он попробовал переползти через воображаемую линию фронта, но это ему не удалось. Не смог он этого сделать ни в следующую ночь, ни неделю спустя. Повсюду, куда бы ни направился Владимир, были немцы. Однажды он подполз настолько близко к их блиндажам, что смог видеть вспышки выстрелов на другой, нашей стороне. Его заметили.

— Хальт!

Владимир, не раздумывая, поднял пистолет, и одинокий выстрел оборвал автоматную очередь. Он долго прислушивался и, лишь убедившись, что на эти выстрелы никто не обратил внимания, пополз назад, к уцелевшему дому, за которым он давно наблюдал и в котором жили, судя по всему, поляки.

Услышав в темноте осторожные шаги и шепот: «Где вы, пан летчик?», — Владимир спрятал пистолет. Женщина была одна.

— Пани, — тихо позвал он.

— Зовите меня Ельжабета, — ответила женщина. — Мы посоветовались и решили, что вам лучше всего спрятаться в водонапорной башне. Говорят, она заминирована, поэтому немцы там не появятся. Идемте, я провожу вас.

Она помогла ему встать и, поддерживая под руку, повела куда-то в темноту.

— Я собрала для вас немного еды, — прошептала пани Ельжабета. — Это все, что у нас есть.

Она протянула ему несколько вареных картофелин.

— Потом я буду оставлять еду вот здесь. Только не спускайтесь днем, вас могут заметить…

В эту ночь Владимир впервые за последнее время заснул чутким тревожным сном. Он не знал, что население этого небольшого дома начало скрытую борьбу за его жизнь, но в одном он был уверен: эти люди его не выдадут. На следующую ночь, спустившись вниз, Мехонцев нашел в условленном месте бутылку воды и две картофелины. Потом обитатели дома поделились с ним хлебом.

Знали бы они, какие слова благодарности хотел им сказать русский летчик!

Однажды ночью Владимир услышал сильную стрельбу. Били наши орудия, и снаряды рвались рядом с башней. Владимиру хотелось кричать от радости, хотелось бежать навстречу этим выстрелам, но утром он увидел немецких солдат, которые устанавливали орудие прямо перед входом в башню.

Три дня не прекращала обстрел наша артиллерия, и все это время вела ответный огонь стоявшая возле башни пушка. Владимир уже не мог спуститься вниз, он изнывал от голода и жажды. На четвертый день, увидев внизу фигурки солдат в серых знакомых шинелях, Владимир буквально скатился по лестнице.

— Братцы! Свои…

Он так и не успел поблагодарить незнакомую женщину.

Однажды в Советское посольство в Варшаве почти одновременно пришло два письма. Одно было из Легионова, от супругов Стояновских. Они просили помочь отыскать летчика, спасенного ими во время войны. Единственное, что им было известно о нем, это его имя — Володя… Второе письмо пришло из Свердловска, от Владимира Михайловича Мехонцева. Он писал: «Польская женщина-патриотка спасла меня от смерти. Она стала для меня самым близким человеком, и я по праву считаю ее своей второй матерью… Женщину звали пани Ельжабета…»

Так простые люди Польши нашли общий язык с нашими солдатами, с советскими людьми, вопреки всем проискам эмигрантского правительства и желаниям реакционеров, как польских, так и американских и английских.

Остается добавить, что пани Ельжабета и пан Юзеф Стояновские живут под Варшавой, что пан Юзеф все еще бодрый и энергичный человек. Оба они, а также и их сын Збигнев всегда рады встрече с русским другом, с которым так неожиданно свела их судьба в годы войны. И дружба эта вечна!