"Ультиматум" - читать интересную книгу автора (Штайн Гюнтер)

Часть 1 В стальных тисках

1

Унтер-офицер Руперт Руст сидел на стуле, согнув спину и наклонив голову. Он смотрел не на Раису, темноволосую переводчицу из городской военной комендатуры, а на мужчину, сидевшего сбоку, через три-четыре ряда от него, который то и дело поглядывал в сторону коридора.

Руст был готов ко всему: к тому, что дома на его глазах разваливаются, как песочные куличи, летят под откос вагоны; к тому, что две недели он получает на паек только перловку и сухари, а потом две недели одну конину; к тому, что невидимый нож войны одновременно срезает верхушку дерева и головы людей; что грузовик вдруг с грохотом превращается в столб огня; что рука товарища, который только что давал ему сигарету, оторвана и взлетает на воздух… В этот ужасно холодный день 1 февраля 1944 года он мог ожидать всего. Всего, но только не этой встречи.

Люди сидели, подняв воротники шинелей и глубоко засунув руки в карманы. Они смотрели на экран. В этом нетопленом кинозале они мерзли так же, как на обледенелых временных позициях, с которых пришли. Уснуть им не давал только холод.

Фильм больше не обещал им встречи с мечтой о родине и об отпуске. По пыльной жаре, по размокшим от дождей дорогам, по морозу, который пронимал до костей, тащилась они сквозь войну, пока не пришли сюда и не оказались в этой солдатской казарме в украинском городе Корсунь-Шевченковский, где и растеряли звезды своих надежд, как теряют гвозди из подметок сапог. Похороненные рядом, лежали они, бывшие когда-то друзьями или врагами, немцами или русскими, итальянцами или грузинами. Живые, сами под угрозой уничтожения, своими руками готовили они тысячи смертей: в утреннем тумане на реке в Пикардии, в вечерних сумерках на опушке леса на Балканах, в полуденном зное среди украинских степей или на улице, так похожей на ту, которая дома, на родине. Не три, а уже трижды три года были вырваны из их жизни, а из этого зала они пойдут еще дальше: в утренний туман, на реку, в вечерние сумерки, на улицу, так похожую на ту, которая дома, на родине.

Руперт Руст так пристально смотрел на мужчину, что забыл о темноволосой Раисе. Забыл он и об экране, на котором появлялись то деревня с высокими липами, то луг у косогора, то какая-то девушка с блестящими глазами и голыми икрами. Девушка прижималась к солдату, вернувшемуся с фронта, проводила рукой по его новому приталенному френчу с Железным крестом на груди. Солдат горько улыбался и молчал. Музыка заиграла тише. Пока девушка рассказывала солдату о своей жизни и своей тоске, тихо пела виолончель.

Склонив набок шишковатую голову, вслушиваясь в мелодию, Руст взглядом ощупывал широкое лицо мужчины. Он узнал знакомую горбинку носа, шрам на лбу, оставшийся, на память о самой первой смене у мартеновской печи. Даже складочки в уголках рта и слегка насмешливая улыбка — все было таким знакомым, что сомнений не оставалось: это сталевар Эрнст Тельген, служивший в первую военную зиму номером в его орудийном расчете.

Руст еще раз внимательно присмотрелся к лицу знакомого.

«Но как Эрнст попал сюда? И зачем? — невольно подумалось ему. — Ведь его может кто-нибудь узнать?! Начальство только того и ждет, чтобы отдать Тельгена под трибунал за дезертирство, а уж тогда-то участь его будет решена: расстрел! И почему у Эрнста на плечах лейтенантские погоны? Что бы это могло значить?»

Руст прикусил губу. Он чувствовал, как в нем нарастает беспокойство. Ему казалось, что он снова слышит те самые вопросы, которые задавал ему Эрнст, когда пытался уговорить и его перебежать к русским. Однако Руст отказался тогда, и не столько из благоразумия, сколько из страха перед отцом, ради которого делал все: сначала подал рапорт с просьбой отправить его на Восточный фронт, а затем так ревностно выслуживался, что получал повышение за повышением, награду за наградой. Но отцу и это не помогло.

Руст украдкой окинул взглядом лица своих товарищей по лазарету. Ни один из них не догадывался, что мучило Руста в эту минуту. Все они с любопытством следили за тем, как разворачивалось на экране действие пустого, слащавого фильма.

Весенний луг. Последний снег лежит на опушке под елями, он тает, и серебристый ручеек, извиваясь, стекает с косогора. Безоблачное небо отражается в глазах девушки. Она смотрит на солдата, кладет ему на плечи свои покрытые светлым пушком руки. Поцелуй. Тихо вздыхает виолончель…

Но Руст не видел, что происходит на экране. Он только слышал печальный звук так хорошо знакомого ему инструмента. Ему даже казалось, что он дотрагивается правой рукой до гладкой деки, украшенной перламутром, ощущает пальцами дерево смычка. Отец Руперта долго не расставался с инструментом, но потом подарил сыну, чтобы Руперт учился играть.

Очнувшись от своих мыслей, Руст заметил, что Тельген немного приподнялся со стула. Со стороны коридора донесся какой-то грохот, и Эрнст смотрел туда. Нервозное поведение лейтенанта не обмануло Руста. Он догадался, что между присутствием в зале Тельгена и неожиданным появлением пропагандистских листовок, передававшихся из рук в руки солдатами, видимо, существует прямая связь. Беспокойство Руста росло. В коридоре снова послышались грохот и шум. Все обернулись, кое-где раздалась ругань. Кто-то резко, пронзительно рассмеялся. Слишком резко для смеха, скорее, это было похоже на крик. А затем случилось то невероятное, о чем позднее с возбуждением говорили в штабах дивизий, полков и в солдатских казармах на берегу Днепра. Музыка резко оборвалась, изображение исчезло с экрана. Все погрузилось в темноту. Кто-то крикнул, чтобы зажгли свет, кто-то зачиркал спичками, многие попытались пробиться к дверям. У входа замелькали фонарики полевых жандармов. Чей-то властный голос, перекрывая шум, громко прокричал:

— Всем оставаться на местах! Фильм сейчас будет продолжен!

Услышав этот голос, Руст насторожился. Это крикнул Эрнст! Суета, шарканье и ругань постепенно стихали. На экране заплясали обрывки кадров. Блики света замелькали на лицах замерзших солдат. Из громкоговорителя сначала раздался хриплый свист, а затем послышались отдельные слова. Возможно, диктор зачитывал приказ военного коменданта города? Фонарики погасли. Руст, в суматохе опустившийся на чье-то чужое место, огляделся вокруг, поднялся, затем сел снова.

— Эрнст! — позвал он вполголоса. — Эрнст!

В эту минуту из громкоговорителя внезапно раздались слова, которые здесь, в этом неприветливом городе, в тысячах километров от родного дома, произвели такое же впечатление, как если бы было объявлено, что война закончена и можно ехать домой.

Домой!

Солдаты напряженно слушали. Неизвестный диктор говорил о родных лесах, о лучах солнца, пробивающихся сквозь листья деревьев по утрам, когда идешь на работу, на завод или в поле. В кармане приятно шуршит бумага, в которую мать завернула завтрак, под ногами шелестят прошлогодние листья, среди ветвей деревьев поют ранние птицы…

Зал пришел в движение. Одни скептически пожимали плечами, другие нервно комкали в руках шапки, хватаясь за ставшие вдруг тесными воротнички. Многие сидели неподвижно, уставившись на экран.

«Германия…»

Неизвестный диктор у микрофона произнес это слово не так, как произносили его офицеры. Оно прозвучало сейчас как упрек.

«Германия, товарищи, ждет нас! Мы должны не умирать, а жить для Германии! Восстаньте против бессмысленного уничтожения миллионов людей!..» Слова, сначала размеренные, затем заторопились, как бы набегая друг на друга.

«Поверните ваше оружие на благо родины! Здесь, у берегов Днепра, вы проливаете кровь попусту, как год назад проливала ее 6-я армия…»

В громкоговорителе послышались свист и шум. Незримая сила, державшая до сего момента в подчинении двести солдат и офицеров, была мгновенно сломлена: все наперебой заговорили, загалдели, посыпались ругательства.

— Свет! Дайте же по крайней мере свет!

— Откройте двери!

— Мы хотим смотреть фильм!

— Заткнитесь!

— Отсюда никому не выходить!

Какой-то офицер кинулся вон из зала, пытаясь выскочить на улицу. Где-то по соседству защелкали выстрелы. Полевой жандарм лучом фонарика ощупал массу рвущихся к двери людей, словно разыскивая незваного гостя, как будто тот должен был находиться в зале и возвышаться над всеми остальными. Луч фонарика скользнул по темным волосам Раисы, стоявшей у самой двери. И тут на экране появились две короткие строчки, составленные из неровных, неуклюжих букв:

«Вперед, к свободной Германии!

Мы, приговоренные к смерти, взываем к вам!»

Унтер-офицер Руст уже давно вскочил со своего места. Расталкивая солдат, рвавшихся к выходу, он пробирался к мужчине в офицерской фуражке набекрень, стараясь не выпускать его из виду.

— Послушай, Эрнст! — тихо произнес он и тут же боязливо замолк, подумав: «А вдруг я его выдам? У него наверняка документы на другое имя, и я не должен называть его Эрнстом…»

Но приблизиться к мужчине в офицерской фуражке Руст никак не мог. В бешенстве он оттолкнул в сторону толстяка, жирный затылок которого заслонял ему свет, но освободившееся место тут же занял другой. Снова раздались выстрелы… Буквы воззвания исчезли с экрана, в зале снова стало темно. Фельдфебель высветил лучом фонарика из темноты какого-то офицера. Руст в отчаянии оперся о стену из серых спин. Неужели Тельгена обнаружили?

Прошло несколько секунд. Офицер заслонился рукой от света, проговорил что-то и отвернулся. Курносый профиль, немолодое лицо…

У выхода образовалась пробка. Многие солдаты, сдвинув в сторону шторы, выпрыгивали из окон. С улицы донесся шум мотора. В зале послышались команды. Прокладывая себе путь через опрокинутые стулья, шагая по забытым противогазам, оберткам от шоколада, колбасной кожуре и бумажным пакетам, Руст с трудом добрался до ближайшего окна и следом за другими выпрыгнул на скрипучий снег.

Через площадь к грузовику, стартер которого натужно завывал, но мотор никак не заводился, бежали полевые жандармы. К грузовику было прицеплено противотанковое орудие. В кузове Руст разглядел силуэты людей, прятавшихся за бортом. Они открыли огонь по солдатам, бежавшим к грузовику, и время от времени кричали:

— Не подходить!

Пули свистели над головами солдат. Вдребезги разлетались стекла, со стен летели куски штукатурки. Руст пригнулся. Один из жандармов, очевидно не расслышав предупреждения неизвестных, вдруг вскрикнул и упал в снег возле автомашины, которую пытался завести какой-то эсэсовец. Солдаты укрылись за автомашиной. Эсэсовец, унтершарфюрер, проклиная все на свете, отказался наконец от попытки завести ее и схватился за автомат.

И тут заработал мотор грузовика. Машина с грохотом пересекла площадь и уже свернула к главной улице, когда из подъезда ближайшего дома выбежал какой-то человек. Он кинулся вслед за грузовиком, размахивая руками и крича. Унтершарфюрер дал по нему очередь из автомата. Человек схватился за плечо, зашатался…

Руст испугался. А вдруг это Эрнст? С грузовика раненому протянули руки, но было уже поздно. Глухо взорвались две брошенные с грузовика гранаты. Взметнулся столб земли и снега, и унтершарфюрер со своего места, но увидел, как человек, по-прежнему держась за плечо, быстро перебежал на другую сторону улицы и исчез между домами. Руст заметил, где скрылся человек. Грузовик свернул за угол, оставив позади облачко выхлопного газа, которое быстро растворилось в темноте зимней ночи.

По площади со всех сторон к машинам бежали солдаты и офицеры, вскакивали в кабины. Они пытались завести моторы, но безуспешно. Прошло довольно много времени, прежде чем они сообразили, что все это подстроено беглецами: моторы не заводились.

— Где часовой? — закричал взбешенный унтершарфюрер. — Почему машины не охраняются? Безобразие! Грузовик… Ваше подразделение… — Ледяной ветер унес его слова в сторону.

Воспользовавшись общей суматохой, Руст нырнул между домами туда, где исчез неизвестный, перелез через забор и побежал через сады в том направлении, где шоссе по ту сторону реки делало петлю, удаляясь от города. Свежие следы на снегу и сломанные ветки деревьев подтвердили его догадку: человеку, опоздавшему на грузовик, будь то Эрнст или кто другой, оставалась только одна дорога — именно эта. Задыхаясь, Руст бежал по глубокому снегу. Он то и дело останавливался, чтобы хоть немного перевести дух. Желудочное заболевание, из-за которого он попал в лазарет, очень ослабило его. В стороне он неожиданно увидел грузовик, мчавшийся на большой скорости.

«Может быть, тот человек все-таки успел вскочить? Но тогда почему я не слышал скрипа тормозов?»

В сердцах Руст бросил шапку на снег, досадуя на себя за то, что прибежал слишком поздно. Ночной мороз щипал его непокрытую голову. Опомнившись, Руст мысленно спросил себя, что же он, собственно, намеревался делать и зачем расстегнул кобуру.

По следам неизвестного Руст пошел дальше, к мосту. Мысли его сильно путались. За мостом следы внезапно оборвались. Руст нагнулся. На снегу он явно рассмотрел вмятину: здесь человек, видимо, упал. Рядом темнело кровавое пятно.

Руст выпрямился и огляделся. Местность была холмистой и трудно просматривалась. Он внимательно пригляделся к стоявшим неподалеку крестьянским домикам. Нигде ни огонька. Тихо. Жутковато. Он уже собирался вернуться, но тут заметил, что на снегу возле темного пятна крови что-то лежит. Это оказался листок бумаги. Руст поднял его. За такими листовками последнее лето охотились офицеры. Раньше пропагандистские листовки выпускали русские, теперь же их писали сами немцы.

Зажав листовку в кулаке, Руст сунул руку в карман шинели. Из другого кармана достал сигарету. Вернувшись на площадь, Руст смешался с толпой солдат, которые собрались в группы по нескольку человек, обсуждая случившееся. Кроме жандарма, о котором, впрочем, никто не сожалел, раненых не было. Единственное, что беспокоило всех, так это то, что телефонные провода оказались перерезанными и не было возможности позвонить в соседние части, чтобы предупредить других.

— И как только они отважились заехать так далеко за линию фронта? — задумчиво пробормотал усатый солдат.

— Ха, как далеко! — возразил ему молоденький ефрейтор-санитар. — А ты вообще-то знаешь, где сейчас проходит линия фронта?

— Однако, что ни говори, люди они мужественные, в храбрости им не откажешь, — осторожно проговорил его сосед, боязливо оглядываясь по сторонам.

— Интересно, что они за люди? — спросил усатый, повернувшись к Русту. — Ты как думаешь?

— Что они за люди? — Руст недоуменно пожал плечами. Перед глазами у него снова возникли вмятины на снегу, кровавое пятно, листовка и темные, безмолвные дома вокруг. «Есть ли у них врач? — додумал он. — Обратиться за медицинской помощью сюда они не могли: наш враз выдал бы их из страха». — Понятия не имею, — уклончиво ответил Руст на вопрос усатого.

Руст отошел от группы, не спеша пересек правильный прямоугольник площади и отправился разыскивать своих друзей из лазарета.

«Мужества… — размышлял он про себя. — Достаточно ли его у меня? Наверное, нет. Думаю, что только из-за этого я и не перешел тогда с Эрнстом на сторону русских».

* * *

Никто да находившихся в лазарете не заметил отсутствия Руста: всех слишком захватило происшествие в кинозале. Раненые спорили о том, как далеко уйдут «бунтовщики» на своем грузовике. Однако никто не высказывал вслух своего беспокойства относительно того, что те могут попасть в окружение и будут схвачены. Некоторые смотрели на случившееся как на безумное гусарство. Кто-то вслух жалел, что не смог досмотреть фильм.

— Даже водки нет в этой казарме! — ворчали многие.

Раздраженные, недовольные и продрогшие, они стояли на продуваемой ветрами площади, пытаясь понять, какие звуки доносятся с востока, откуда наступали советские войска. Но ветер дул с запада, и шум сражения не был слышен.

Руст механически прислушивался к разговорам, хотя все его мысли были заняты лейтенантом из кинозала.

Эрнст Тельген… Как часто на отдыхе, марше или огневой позиции, отойдя чуть в сторону от орудий, они разговаривали друг с другом. Так схожи были их судьбы, но шли они разными путями.

Эрнст задумчиво слушал рассказы Руперта о юности, о тетке из Берлина, на воспитание к которой на какое-то время отдал его отец. Мать была довольна: она всегда мечтала о том, чтобы Руперт жил спокойно, подальше от опасности, учился бы в реальной школе, а потом занялся бы изучением химии, которой очень увлекался. В то время Руперт два года занимался музыкой: еще дома отец учил его играть на виолончели. Но в 1936 году всему этому пришел конец. Леопольд Руст был брошен в тюрьму. Руперт, которому шел тогда семнадцатый год, был вынужден оставить школу и отказаться от занятий музыкой. Кровельщик Шюслер «из милости» взял к себе учеником сына социал-демократа; жена кровельщика была школьной подругой тетки Руперта и замолвила за него словечко. Чтобы хоть как-то поддержать мать, оставшуюся без средств и вынужденную работать белошвейкой, сын нанялся разносить по утрам газеты.

Леопольд Руст знал с самого начала, что будет как бельмо на глазу новым властителям города, бургомистром которого он когда-то был. Арест не был для него неожиданностью. Как только боль от разлуки с отцом несколько поутихла, появилась и крепко засела в голове мысль о том, что отец находится не где-нибудь, а в концлагере. К кровельщику Шюслеру часто заходили приятели, они-то и постарались дать Руперту несколько «полезных» советов.

— Если хочешь помочь своему отцу, ты должен прийти к нам и на деле доказать, что можешь выполнить свой национальный долг, — говорили они ему. И год спустя командир роты, в которую попал Руперт, заявил:

— Если окажешься верным солдатом фюрера, сможешь увидеться с отцом!

Руперт поверил этим словам, очень старался, заслужил сначала Железный крест второго класса, затем унтер-офицерские погоны, а потом и Железный крест первого класса. Не успеет растаять снег, обещали ему, как он получит звание фельдфебеля. Но сколько еще повышений и наград должен он заслужить, чтобы наконец исполнилась его заветная мечта? Да и верил ли он еще в ее исполнение? Серьезно, кажется, не верил никогда. Сейчас он даже удивился своей прежней наивности: «Можно ли доверять правительству, которое заключило в тюрьму отца?..»

Руст сильно затопал ногами, стряхивая с сапог тающий снег, будто хотел этим стряхнуть и тяжелые мысли, навеянные воспоминаниями.

Было холодно. Ветер нес колючие снежинки, и они больно вонзались в лицо.

Руст посмотрел туда, где скрылся раненый неизвестный. «Не слишком ли долго я колебался? — мысленно спросил он себя. — Или мне действительно не хватает мужества?»

Гомон голосов на площади внезапно смолк. Услышав рокот моторов, все подняли лица к небу, ставшему необычно светлым. Что это, воздушный налет?

К городу на небольшой высоте приближался тяжелый двухмоторный самолет в сопровождении двух истребителей. Такой самолет солдаты видели впервые, и потому он произвел на них впечатление чего-то бесформенного и жуткого. Площадь быстро опустела, Руст тоже бросился искать укрытие. Чужой самолет, как страшная птица, распластал над крышами свои темные крылья. Непривычно глухой звук моторов усилился, перерос в надрывающий душу вой. Людей с площади как ветром сдуло. Руст все еще находился под влиянием страха и возбуждения последнего часа, когда увидел приближавшуюся к нему когтистую тень самолета. Он инстинктивно откинулся назад, ощутив спиной каменную стену. Его охватил ужас.

В подворотне дома напротив кто-то грубо выругался из-за того, что зажгли спичку. Из подвижной радиостанции доносились звуки бравурного марша: в Нюрнберге продолжался парад. Самолет противника и марш…

Руст отвернулся. В голове тяжело билась кровь. «Не слишком ли долго я колебался? — подумал он. — Мое укрытие так ненадежно». Он видел согнувшихся в три погибели людей, притаившихся за каждым углом, видел страшную тень самолета, надвигавшуюся на них, видел своих друзей, уничтоженных, придавленных грохотом моторов. Руст вытер тыльной стороной ладони лоб. «Смертоносная птица! — горько усмехнулся он. — Если бы была хоть маленькая пушка!»

Унтер-офицер Руперт Руст был не единственным человеком, кого беспокоило собственное положение. С той ночи, когда началось очередное наступление Советской Армии, в лазарете и тыловых подразделениях, расположенных в Корсунь-Шевченковском, усилился страх перед окружением.

Находящийся в излучине Днепра и выступающий вперед в районе Черкассы, Канев участок Восточного фронта группы армий «Юг», возглавляемой генерал-фельдмаршалом фон Манштейном, солдаты образно назвали «днепропетровским балконом». Выступ этот был очень удобен для наступления Советской Армии. Однако, несмотря на это, позиции, потерявшие свое значение как в оперативном, так и тактическом отношении, немцы продолжали удерживать. И генерал Маттенклот, командующий 42-м армейским корпусом, напрасно протестовал против удержания этого участка на берегу Днепра. Генерала Маттенклота сместили, а на его место назначили генерала Нернича. Так как Нернич еще не прибыл, командование 42-м армейским корпусом временно принял генерал-майор Либ, командир 112-й пехотной дивизии.

В ночь на 25 января одновременно силами 1-го Украинского фронта в северо-западном направлении от днепровской дуги и 2-го Украинского фронта в юго-западном направлении началось совместное наступление. В ходе наступления войска обоих фронтов соединились в районе города Звенигородка, а 47-й корпус 1-й танковой армии и 11-й корпус 8-й армии немцев оказались в кольце окружения.

Немецкое командование делало все возможное, чтобы предотвратить панику в обоих корпусах. И унтер-офицер Руст тоже прислушивался к уверенным заявлениям командиров, что речь идет лишь о временном незначительном отрыве от основного фронта и что эта перемычка, разумеется, очень скоро будет уничтожена. Ведь в районе днепровской дуги находятся девять пехотных, одна танковая дивизии и бригада — всего 80 тысяч человек, специально подготовленных и соответственно вооруженных верховным главнокомандованием вермахта для проведения наступления на широком фронте. К тому же отрыв окруженных войск от основных сил составляет не сто километров, как это было под Сталинградом, а всего лишь двадцать. Так что оказавшиеся в окружении войска вполне могут снабжаться всем необходимым с воздуха.

И все-таки, несмотря ни на что, тревога не проходила.

Выступ немецкого фронта, в центре которого находился город Корсунь-Шевченковский, составлял с запада на восток сто два, а с севера на юг девяносто километров. Унтер-офицер Руст, разумеется, не знал этих данных, как не знал сил ни советских войск, ни собственных войск, оказавшихся на этом выступе. Но даже если бы он все это знал, то и тогда был бы не в состоянии, с точки зрения простого солдата, правильно оценить соотношение сил и предопределить шансы на успех той или другой стороны. Сделать это было трудно даже командующему окруженными частями генералу артиллерии Вильгельму Штеммерману.

Генерал Штеммерман верил в успех деблокирования, провести которое безотлагательно предлагал генерал-фельдмаршал фон Манштейн. План этой операции предусматривал разрыв кольца окружения силами 3-го танкового корпуса, 16-й и 17-й танковых дивизий и полка тяжелых танков 1-й танковой армии, а также трех танковых дивизий 47-го танкового корпуса 8-й армии. Эти ударные группы обеих армий должны были сначала перерезать тыловые коммуникации кольца советского окружения, а затем уничтожить это кольцо.

Операция осуществлялась, и многие солдаты были готовы поверить в ее успех. Ведь на участок, за который шла борьба, была стянута треть всех расположенных на Восточном фронте немецких войск.

Однако, несмотря на это, советские войска, осуществляя наступление, еще в конце января освободили более трехсот населенных пунктов, и среди них города Богуслав, Канев, Шпола, Смела, Звенигородка, а также узлы дорог Бобринская и Мариновка. Наступление советских войск поддерживали 2-я и 5-я воздушные армии. С первого дня войны эти армии сильно досаждали немецким люфтваффе. Эскадрильи Ю-52, созданные специально для снабжения окруженных войск, как и прикрывающие их истребители, каждый день несли крупные потери. Советская авиация со своими «яками» и Ил-2, называемыми «летающими танками», завоевывала все больший перевес в воздухе.

Руст сидел, прижавшись спиной к выщербленным камням своего ненадежного укрытия. Он впервые видел «летающий танк». Самолет был не один. За ним следовала целая группа бомбардировщиков, которых он ранее никогда не видел. Когтистые тени одна за другой скользили над заснеженной площадью.

В этот момент в районе вокзала послышался интенсивный ружейный огонь.