"Император вынимает меч" - читать интересную книгу автора (Колосов Дмитрий)

4.3

Царский посланник застал Арата в катагонионе. Знаменитый стратег сидел за обшарпанным деревянным столом на такой же обшарпанной скамье. Пред ним стояли глиняная миска с фасолью, в которой там и сям торчали скудные клочки мяса, а чаше — острые сколы бараньих костей, и киаф, наполовину уже пустой. Еда была самой дрянной — это гонец понял сразу же, оценив ее быстрым взором знатока, искушенного как в изысках царской кухни, так и в нехитрой стряпне харчевен; вино — тоже паршивое: хорошего в Этолии вообще не водилось.

Все это — плохая еда и дурное вино — настроило гонца на скептический лад. Арат, человек известный в Элладе не менее, чем покойный Антигон или царь Клеомен, как говорят, тоже уже покойный, питается такой дрянью? Да еще в полном одиночестве, без собутыльников и друзей! Гонец позволил себе усмехнуться. Но усмешка была короткой, мимолетной. Спустя мгновение она исчезла, сменившись почтительной миной.

— Достойный Арат! — Гонец поклонился.

Арат поднял голову, вопросительно уставившись на гостя блеклыми, словно у рака, глазами. Изборожденное морщинами лицо его было устало, в сивой щетине подле рта запуталась бобовая долька.

— Достойный Арат! — с чувством повторил гонец. — Царь ищет тебя. Он объявил пир по случаю взятия Ферма и хочет видеть тебя подле своей особы!

Взор Арата был пуст, словно тот не понимал, о чем идет речь. Бледные губы подрагивали.

«Как же он стар! — подумал гонец. — Не хотел бы я быть таким старым. Лучше уж сложить голову в какой-нибудь потасовке!»

Арат и впрямь был стар, хотя и не столь, как казалось юному, полному сил гонцу. Давно минуло полвека, как он появился на свет. Не так уж много, скажете вы. Но полвека в те давние времена были сроком громадным, почти недостижимым. Особенно для воина. Особенно, если эти полвека были насыщены событиями, словно мясная похлебка чечевицей. Минули годы бурной юности, героической зрелости, пришедшей следом славы. Минули годы битв и дерзких переворотов. Все минуло. Остались лишь шрамы от укусов вражьей стали да неслышно подкравшаяся старость.

— Арат! — воскликнул, напоминая о себе, посланец.

— Да! Да! — очнулся стратег. — Уже?

На этот раз гонец не сумел утаить усмешку, но быстро справился с нею. Царь Филипп подчеркивал уважение к Арату, а значит, царские слуги должны тем более почтительно относиться к старцу.

— Тебя ждут, достойный!

— А Ферм?

— Город пал. Царь зовет тебя отметить победу.

— Да, — равнодушно согласился Арат, поднялся. Тотчас из-за перегородки выскочил хозяин постоялого двора, с угодливой миной протягивая гостю чистый рушник. Арат принял его, тщательно отер и без того чистые руки и принялся шарить в кошеле в поисках мелкой монетки.

— Что ты! Что ты! — забормотал хозяин, кланяясь. — Такая честь!

Арат не стал спорить. Это действительно честь — принимать у себя столь известного человека. Кивнув на прощание, стратег вышел на двор. Вдали из-за холма виднелись городские стены, над которыми поднималась жирная, лениво ползущая вверх пелена дыма.

— Что это? — спросил Арат, задав самый нелепый вопрос, какой можно лишь вообразить.

— Ферм горит, — бесстрастно сообщил гонец.

— Но кто велел?

— Никто. Война!

— Война… — прошептал Арат. Он, как никто другой, мог рассказать о войне. Он, штурмовавший многие города и участвовавший во стольких сражениях и битвах, что даже трудно было назвать их точное число. Он, за кем вот уже добрую треть века шли ахейские города. Он знал, что подобные пожары редко рождаются по злому умыслу. Просто какой-нибудь воин в поисках добычи нечаянно опрокинул на пол жаровню. И огонь тут же взвился по стене, разросся в огненный столб, плюющий искрами в соседние крыши. И некому тушить. И никому нет дела. Никому.

Какое дело македонянину или ахейцу до вражеского города! Он ценен лишь до тех пор, пока отдан на разграбление. Потом он просто превращается в скопище каменных коробок, а то и в груду развалин. И никому не придет в голову тушить огонь, рискуя жизнью и жертвуя мгновениями, какие можно употребить с немалой для себя пользой, набив походную суму серебром, а если повезет, и золотом. Монеты, сережки, колечки — сгодится все, даже столовая утварь. Бери все, что можешь унести. Все равно все сожрет огонь!

Гонец подвел к задумавшемуся Арату его коня, заботливо помешенного хозяином катагониона в стойло.

— Царь ждет! — напомнил он.

Арат молча кивнул. Опершись на плечо воина, он взобрался на спину коня, устроившись на чепраке — вытертой шкуре пардуса. Если ноги его были уже не столь крепки, как прежде, то в седле Арат смотрелся молодцевато, почти браво. Нужно было только пошире расправить плечи и распрямить спину. Арат тронул узду, посылая жеребца по дороге. Гонец пристроился чуть позади.

Кони бежали ровной рысью по вьющейся меж холмов — убегающей вниз, а затем лениво ползущей вверх — дороге. Поначалу она была пустынна, потом стали встречаться воины. То были самые прыткие, первыми набившие мешки награбленным. На раскрасневшихся лицах их читались возбуждение и радость. У наемника немного радостей в жизни, часто недолгой — пожрать, выпить, да еще пограбить. Сегодня был удачный день, но он еще не был закончен, и воины спешили к маркитанткам, дабы прогулять толику добычи. Они узнавали Арата и приветствовали его криками. Стратег не отвечал, мрачнея все больше и больше.

По мере того как всадники приближались к городу, пожар разрастался. Пламя уже охватило кварталы и слилось в гигантские языки, норовящие слизнуть крепостную стену. Стали встречаться вереницы рабов, связанных попарно и нанизанных на длинную цепь, подобно рыбе, выставленной вялиться на солнце. Одежда на многих была обожжена, лица — закопчены, кое у кого виднелись багровые отметины ожогов. Многие пленники узнавали Арата и кидали на него взоры, полные ненависти. Арат отводил глаза. Он хотел покарать этих людей, но не предполагал, что кара будет такой жестокой. Боги — свидетели, он не хотел этого.

«Сами виноваты! — жесточа сердце, подумал старик. — Разве не они разожгли войну, пламя которой сейчас поглотило и их?! Они! Это они, этолийцы, год из года ходили на наши города, зазывая с собой еще иллирийцев и спартиатов! Они — злобное, неистощимое, ненасытное в распрях племя!»

Справа показался частокол военного лагеря. Из-за увенчанного заостренными кольями вала, виднелись макушки крайних палаток да яркий, расшитый золотом царский стяг. Здесь, у лагеря, воинов было еще больше. Одни выходили из ворот, другие, напротив, спешили, обремененные добычей, в лагерь. Провожатый Арата подстегнул коня, заставляя того прибавить ход. Ахеец последовал примеру. Они проскакали мимо отряда воинов из Мегалополя, многие из которых были известны Арату в лицо. Мегалопольцы встретили своего предводителя победными криками. На этот раз Арат соизволил ответить, подняв руку наружу открытой ладонью.

Вот и ворота, по сторонам которых валялись части пересеченной надвое собаки: слева — передняя с мучительно оскаленной пастью, справа — зад с извалявшимся, перепачканным в крови и грязи хвостом.[4] Часовые отдали честь, качнув копьями. Ровные ряды палаток образовывали улицу, выводящую к золотому шатру. Арат остановил коня, подбежавший слуга подхватил брошенную ему узду. Из шатра показался могучий муж — Деметрий из Фар. При виде Арата лицо его расплылось в ухмылке.

— Ахеец!.. Мы заждались тебя! Филипп не желает начинать без тебя пир! Он не дает вина, а в моей глотке сухо, словно в заднице у некормленого осла! — Деметрий расхохотался своей шутке, найдя ее удачной. — Выпить хочется — страсть! А друг Филипп он все твердит: дождемся Арата, хочу разделить чашу и радость победы с Аратом…

Арат оправил плащ, подтянул на бок сбившийся к животу меч.

— Меня она не радует! — бросил он.

— Почему? — удивился бывший пират.

— Зачем надо было жечь город?

— А что с ним прикажешь делать? Оставить разбойникам-этолянам?! Чтоб они снова взялись за оружие? Наши парни взяли, что смогли, а остальное сложили в кучи и запалили. Слегка перестарались. День-то сухой, вот пламя и перекинулось на дома. А разве не ты призывал расправиться с этолянами?!

— Я, — согласился Арат. — Но понести кару должны были лишь виноватые. Почему страдают безвинные люди?

Слова Арата неожиданно обозлили иллирийца.

— Какой праведник! Подумать только! А где ты был, когда твои наемники насиловали девок в Элиде или вырезали мантинейцев?! Ты поощрял их, призывая карать предателей. А теперь, видите ли, ему жалко! Не может слышать стоны матерей и видеть слезы их чад!

Арат кашлянул, раздумывая, что бы ответить, но в этот самый миг из шатра вышел Филипп, царь македонян. Его появление прервало готовившуюся вспыхнуть перепалку.

— А, Арат! — Юное лицо царя сияло. — Сегодня наш день! Большая победа!

Ахеец не мог серчать на царя, неизменно приветливого к нему. Растянув блеклые губы в гримасе, должной означать радость, Арат шагнул навстречу Филиппу.

— Да, и это твоя победа, царь! Только твоя! Ты вновь подтвердил, что достоин великой славы отца и отважного Досона!

Филиппу были приятны эти слова, но он великодушно решил разделить сладость победы.

— Всё это мои воины! Да и вы сделали немало! Я ж — меньше всех. Просто устроен мир так, что слава достается тем, кому отмеченным властью.

«Как и позор!» — подумал Арат, с прежней натянутостью улыбаясь.

— Но куда ты пропал?! — спохватился Филипп. — Мои слуги тебя обыскались! Я уже начал беспокоиться, не попал ли ты в лапы этолийских разбойников!

— Нет. Просто я не последовал за своими воинами, когда те ворвались в город. Стар я носиться, словно угорелый, по кривым улочкам. Еще шею свернешь! Когда стало ясно, что победа — за нами, я попросту свернул к ближайшему катагониону и начал праздновать эту победу.

— Ай да Арат! Старик, а проворнее нас, молодых, стоит только зайти речи о выпивке или о девках! — Филипп захохотал и посмотрел на Деметрия. Тот с готовностью поддержал царя, хотя по годам своим был ближе к Арату, нежели к юному македонянину. — Ну да ладно, пойдем! А не то мои ахиллесы уже истомились в ожидании килика несмешанного вина! Пойдем, Арат, отметим победу!

С этими словами Филипп ухватил ахейца под локоть и повлек его за собой.

Праздновать успех решили прямо за царским шатром — на свежем воздухе, благо ночь обещала быть теплой. Слуги положили на траву ковры, между ними — скатерти, заставив те драгоценной посудой. Виночерпий священнодействовал над огромным кратером, мешая вино в нем с ключевой водой, привезенной из лучшего в округе источника. Слуги зажигали и расставляли на медных треножниках трещащие факелы.

Расселись по пятеро на ковре. Филипп занял наибольший, тот, что был разложен подле шатра, усадив рядом с собою Арата, Деметрия, а также первейших министров — Апеллеса и Мегалея. Арат оказался между царем и Мегалеем, поприветствовавшим ахейца кривоватой гримасой. Не секрет — Мегалей терпеть не мог Арата. Как не мог терпеть предводителя ахеян и Апеллес. Даже Деметрий, несмотря него вздорный нрав, относился к старику куда дружелюбней.

Пир открыл сам царь. Дождавшись, когда слуги обнесут присутствующих кубками с вином, Филипп поднялся. Стоявший чуть позади великан-телохранитель поднял факел, заключив повелителя силуэтом в искрящийся нимб. Зыбкий свет ломал мельтешащими бликами безусое лицо Филиппа. Царская диадема в разверзнутом зыбким огнем полумраке походила на погребальную ленту, злобно комкавшую шевелюру повелителя македонян.

— Друзья мои! — голос царя был ломок, подобно теням, игравшим на его лице. — Мы отмечаем победу! Большую победу! Все мы, каждый… И мы, и каждый воин… — Филипп вновь сбился, но тут же нашел другие слова. — Каждый отдал все, что мог для этой победы. И наши стремления, собранные воедино, повергли врага, позволив нам насладиться плодами успеха. Тысячи рабов, груды золота и серебра — все это досталось нам в награду за доблесть. Враг трепещет при одном имени — македонянин! — тут Филипп вспомнил, что в его войске, помимо македонян, сражались еще и ахейцы, и иллирийцы, и наемники, собранные со всех Эллады. — И при имени ахеец! — прибавил он, возвышая голос. — И другие имена! Все они грозны ворам-этолянам. Так выпьем за то, чтобы мощь нашего оружия всегда была с нами и чтобы оружие не ржавело в ножнах и год из года плескалось в крови врагов!

— Да здравствует царь! — воскликнул Апеллес негромко, но так, чтобы расслышал Филипп и сидящие подле.

— Да здравствует! — подхватили все прочие.

Этики крики долетели до воинов, также праздновавших подле костров победу, и вернулись разноголосым эхом.

— Филипп!.. Царь!.. Македония!..

— Да здравствуем все мы! — великодушно не согласился царь. Филипп первым осушил кубок, побуждая прочих последовать его примеру. Жадные руки похватали с блюд куски пищи — простой и сытной — жареной оленины, баранины, говядины и зайчатины. Апеллес, натура сколь утонченная, столь и коварная, изящным жестом поднял с серебряного подноса небольшую, облитую винным соусом рыбку. Забегали слуги, вновь наполняя кубки.

— Теперь скажи ты, достойный Арат! — велел Филипп.

Арат поднялся. Свет факелов едва вырывал лица присутствующих, но Арат хорошо знал их — почти всех, ибо все они делали одно дело уже не первый год — с тех пор, как вознесся царь Клеомен, дерзкий и неуемный. Тогда Антигон ответил на жалобный призыв ахеян и привел на подмогу свое войско, положив конец притязаниям Клеомена, а заодно независимой воле всех греков. Ибо теперь этолийцы и спартанцы жестоко мстили обитателям Ахайи за их измену, и ахейцы были вынуждены повиноваться желаниям македонских владык, чтобы не быть перебитыми многочисленными и воинственными врагами.

Год из года ахейские полки ходили в бой под знаменами Антигона, а потом и Филиппа, поэтому-то Арат знал всех, кто собрались на пир подле царского шатра. С десяток македонских генералов, несколько ахейцев, в их числе и сын Арата, также Арат, муж известный покуда более славой отца, Деметрий из Фар… Здесь были друзья, здесь были враги, ненавидевшие старика Арата за то влияние, какое он оказывал на юного Филиппа, влияние, подрывавшее власть тех, кто желали направлять волю царя. Апеллес, Леонтий, Мегалей — всем им мешал Арат, все они жаждали занять место, какое нечаянно досталось ахейскому стратегу. Все…

Арат кашлянул.

— Я поднимаю этот кубок за тебя, царь Филипп, за наших воинов, за нашу победу и… За наше милосердие!

Пирующие насторожились.

— Милосердие — что ты хочешь этим сказать? — вкрадчиво спросил Апеллес.

— Лишь то, что мы должны быть милосердны к врагу, взывающему о милосердии. Не дело солдата — жечь города и обращать в рабство людей, близких нам по крови. Я всегда был первым врагом ахеян, но сегодня я подумал над тем, не пора ли нам объединить свои силы противу тех, кто угрожают самому существованию эллинов.

— Ты имеешь в виду римлян? — звонко спросил Филипп, уязвленный словами Арата. Ликующее настроение царя было подпорчено.

— Да! — ответил Арат.

— Не стоит беспокоиться по поводу высокомерных латинян! — встрял Ксенофан, друг Филиппа, исполнявший щекотливые поручения. — Римляне заняты Ганнибалом.

— Но рано или поздно они справятся с ним, и тогда настанет наш черед.

— Ну это еще посмотрим, кто с кем справится! — закричал захмелевший Филипп. За минувшие годы Филипп повзрослел, оперился, уверовал в свою исключительность. Он возомнил себя богом, приказал сравнивать с Дионисом. Кузнецы выковали шлем с внушительными рогами, теперь Филипп являлся на поле брани быкоподобным Дионисом. — Особенно, если я подам руку Ганнибалу-Пунийцу. Рим слишком дерзок, он посягает на земли, лежащие у пределов Македонии. Я подам ему руку, и она не будет милосердной. Не будет, Арат!

— Тогда выпьем за эту руку, царь, наследник александровой славы!

— За царя! За царя!

Осушив до дна. Арат перевернул кубок, плеснув остатнюю каплю прямиком на ковер. Потом он сел. Заключительные слова сгладили неловкое впечатление от речи Арата, но соседи, в их числе и царь, нет-нет да искоса поглядывали на ахейца. Друзья недоумевали, к чему Арату взбрело в голову в столь торжественную минуту заводить подобные речи, враги злорадствовали, полагая, что стратег накликал на себя скорую немилость. Мегалей, красавчик с коротко обрезанной бородкой и тонкими усиками, пошел еще дальше — он потянулся за куском мяса к блюду, стоявшему подле Арата, и, не донеся, оборонил этот кусок прямо на плащ ахеянина.

— Извини… Друг! — ухмыльнулся стратег. — Что-то мы сегодня одинаково небрежны: я — в жестах, ты — в речах.

Арат не ответил, не желая бранчливой ссоры. Но Мегалей искал ее, этой ссоры, но так, чтобы подлое желание не приметил царь. Поднимая кубок во время третьего тоста, который произносил Деметрий из Фар, Мегалей плеснул вином на одежду Арата. Но она была и без того нечиста, так что ахеец оставил без внимания и новую дерзость.

Придворные склоки, они начались с тех пор, как Филипп пришел к власти. Если Досон держал свое окружение твердой рукой, не приближая в опасную близость ни одного, дабы не вызвать зависть у прочих, Филипп был слишком юн и неопытен для разумного умерения дружеских чувств. Он быстро подпал под влияние искушенных в интриге вельмож, бывших для Досона лишь слугами. Для юного царя ж они стали наставниками и учителями. Пятеро вельмож, враждовавших друг с другом. Шестым был Арат, к советам которого Филипп прислушивался скорей в подражание дяде, а отнюдь не из-за той славы, какой чтили многомудрого ахеянина — даже враги. Ведь Арат был овеян славой великих свершений, какими не могли похвалиться ни Апеллес, первый министр Филиппа, ни Леонтий, стратег пельтастов, ни Мегалей, крючкотвор-архиграмматик. Царь прислушивался к словам Арата еще и оттого, что тот не был замешан в придворных интригах. Он не вынашивал корыстных помыслов, не мечтал о власти, большей, чем его наделили сограждане, был равнодушен к богатству, а слава-Арат имел славу, о какой только можно было мечтать. И потому он был подчеркнуто выделяем царем, и потому был ненавистен вельможам, мечтавшим о таком же почете…

Мегалей надуманно неловким движением толкнул Арата в бок.

— Поосторожней! — пробурчал старик.

— Ах, прости, славный Арат! — насмешливо воскликнул министр.

Уже было выпито немало, но пирующие без устали опрокидывали все новые и новые чаши, изредка отходя от стола, чтоб облегчиться. Царь увлеченно беседовал о чем-то с Деметрием из Фар, когда Мегалей, воспользовавшись увлеченностью Филиппа, выбил кус мяса из пальцев Арата.

— Ой, прости меня… Друг! Я так неловок.

— Пьян, как скотина! — подтвердил Арат.

— Что?! — угрожающе протянул македонянин.

— Что слышал!

Мегалей не стал связываться, ибо был храбр скорей на словах и владел мечом хуже Арата, испытавшего крепость клинка во многих сражениях.

Совсем стемнело. Факелы с трудом разрывали полночную тьму, зажигая зыбким мерцанием драгоценные кубки в руках пирующих и блюда, почти освобожденные от яств. Гости начали разбредаться, бережно подхватываемые своими слугами. К Арату приблизился сын. Наклонившись, он негромко шепнул:

— Идем, отец?

— Да. — Арат встал и поклонился Филиппу. — Благодарю за угощение, царь.

— А, уже уходишь? — равнодушно спросил Филипп: обличительные слова, брошенные Аратом, задели его. — Побудь еще!

— Нет, пора. Стар я уже для долгих застолий.

— Тогда ступай и хорошенько выспись. И прими в подарок вот это!

Филипп протянул Арату свой кубок, сплошь усыпанный сверкающими камнями. Лицо завистливого Мегалея — различимо даже во тьме — почернело от злобы.

Арат взял и, еще раз поклонившись, шагнул от костра. Сын последовал за ним, но тут его окликнул Апеллес.

— Друг мой, объясни мне вот что…

Министр стал что-то негромко втолковывать Арату-младшему, а старик неторопливо пошествовал дальше…

Что случилось дальше, засвидетельствовано Полибием. Покуда Апеллес отвлекал аратова сына, тоже Арата, Леотий и Мегалей, пьяные и оттого еще более озлобленные, набросились на Арата. Сначала они поносили его, именуя старикашкой и вором, потом принялись швырять комьями земли, а довершение принялись и избивать, вырывая дареную чашу.

— Отдай кубок, nec! — кричали они.

Арат закричал. На крик прибежали пировавшие неподалеку ахейцы. Разобравшись в происходящем, они бросились на подмогу Арату и хорошенько намяли бока Леонтию с Мегалеем. Тогда Леонтий, муж здоровенный, кликнул на помощь своих пельтастов. Те выхватили мечи, ахейцы последовали дурному примеру. Пролилась кровь…

Филиппу лично пришлось разнимать дерущихся. Поутру он разобрался в происшедшем и жестоко ругал Леонтия с Мегалеем, а заодно и Апеллеса, виновного не менее прочих. Те злобно и порой дерзко огрызались царю. Филипп стерпел эту к себе непочтительность. Потом он призвал Арата, с царственной щедростью наградил и просил позабыть про обиду.

— Все кончено! — успокаивал царь старика. — Больше они не посмеют тебя оскорбить. Покуда я жив, никто не посмеет! Все кончено…

— Да, — согласился Арат.

Но случилось иначе. История с кубком имела свое продолжение. Царь не забыл обиды, нанесенной — не Арату, ему! Слуги осмелились дерзить царю, претендуя на равенство с порфироносцем. Государь — если он и впрямь государь — не волен прощать такой дерзости. Если Филипп терпел едва скрываемое пренебрежение своих советчиков год иль два назад, лишь приняв скипетр из холодеющих рук дяди, со временем (простите, за тавтологию!) времена изменились. Он вырос и возмужал, и сделался искушен в делах государственных и бранных. Он не желал более терпеть над собою опеки, как и подобает вести себя царю, претендующему быть великим. И Филипп не простил.

Первым царь избавился от Леонтия, любимого солдатами и оттого во много опасного. Отправив пельтастов Леонтия в поход, царь приказал арестовать стратега по обвинению в пособничестве Мегалею, за коего Леонтий поручился залогом и словом, и который, опасаясь расправы, бежал. Пельтасты в своем обожании предложили залог за беспутную голову генерала. Царь воспринял желание, как свидетельство верной измены.

— Вам надлежит любить государя, а не его слугу! — сказал он, отвергая просьбу пельтастов.

Леонтий был казнен. Мегалей укрылся в Фивах, подбивая оттуда этолян к войне против Филиппа. Царь потребовал от фиванцев выдать предателя, и тот, не дожидаясь, когда его схватят, отравился. Так же поступил и Апеллес, прихвативший с собой в царство Аида сына и любовника.

Три смерти, произведшие настоящий переворот в Македонском царстве. Три смерти…

Три смерти, проистекающие из одного кубка…