"Марли и мы" - читать интересную книгу автора (Грогэн Джон)

ГЛАВА 6 Дела сердечные

Жители Южной Флориды скажут вам, что в этом регионе есть все четыре времени года. Похожие друг на друга, конечно, признаются они, но все же разные. Не верьте им. На самом деле времен года здесь только два: одно из них теплое и сухое, другое – жаркое и влажное, причем переходного периода между ними практически нет. Так вот, когда в очередной раз неожиданно началась тропическая жара, в один прекрасный день мы поняли: наш щенок больше не щенок. Так же стремительно, как зима перешла в лето, Марли превратился в неуклюжего молодого пса. Уже в пять месяцев он вырос настолько, что все мешковатые морщинки на его казавшейся слишком большой шкуре разгладились. Его несоразмерно большие лапы перестали быть столь комично непропорциональными. Его острые, как иголочки, детские зубки превратились в грозные клыки. Несколько движений челюстями – и Марли мог запросто уничтожить пластиковый диск фризби или новую кожаную туфлю. Тембр его лая стал глубже и напоминал устрашающий рокот. Когда он становился на задние лапы, переступая, словно танцующий медведь в русском цирке, что случалось часто, он мог спокойно положить передние лапы мне на плечи и посмотреть прямо в глаза.

Ветеринар, когда впервые увидел Марли, присвистнул и сказал: – Вы взяли отличного пса!

Так оно и было. Марли вырос, стал красивым представителем своей породы, и я чувствовал себя обязанным довести до сведения сомневающейся мисс Дженни, что наш пес оказался достойным официального имени, придуманного мною. Имя Великолепный Марли Черчилльский, собственность Грогэнов, проживающий на Черчилльроуд, прекрасно передавало все великолепие оригинала, по крайней мере, когда он прекращал играть с собственным хвостом. Временами, когда Марли удавалось потратить всю свою энергию до последней капли, он ложился на персидский ковер в гостиной, греясь в лучах солнца, проникавших сквозь жалюзи. В этот момент пес напоминал нам египетского сфинкса: поднятая голова, нос блестит, лапы скрещены.

Мы были не единственными, кто заметил происшедшие с Марли изменения. Видя, как незнакомцы уступают ему дорогу, как отскакивают, когда он бежит мимо, мы поняли, что люди перестали принимать его за безобидного щенка. Марли стал грозой чужаков.

В нашей парадной двери было маленькое вытянутое окно (10х20 см), расположенное на уровне глаз. Поскольку Марли обожал компании, то, как только раздавался звонок в дверь, он, как ураган, несся через весь дом в прихожую. Его заносило на деревянном полу, он сбивал ковер и скользил, не останавливаясь, пока не врезался с громким глухим стуком в дверь. Затем он вставал на задние лапы, начинал громко лаять и заполнял своей огромной головой все окошко, чтобы посмотреть в лицо тому, кто находился по другую сторону двери. Марли, видимо, считал себя членом организации Welcome Wagon, представители которой обычно приветствуют вновь прибывших и дарят им сувениры, и для него встречи с незнакомцами, без сомнения, были радостным событием. Но коммивояжерам, почтальонам, да и всем гостям, не знакомым с Марли лично, казалось, что это сенбернар Куджо спрыгнул со страниц одноименного романа Стивена Кинга, и теперь лишь входная деревянная дверь отделяла их от встречи с беспощадной тварью. Уже не один посетитель, позвонив в нашу дверь и неожиданно увидев перед собой огромную морду лаявшего Марли, в ужасе ретировался на середину подъездной дорожки, где и ожидал появления хозяев.

Однако, как говорится, нет худа без добра.

Как сказали бы градостроители, социальный состав нашего района постоянно менялся. Он был застроен в 1940-1950-х гг. Здесь поселились пенсионеры, а многие дома были куплены жителями северных штатов, приезжавшими на лето. По мере того как старые владельцы умирали, район заселялся неоднородной в социальном отношении группой арендаторов и семейных выходцев из рабочей среды. Когда мы переехали сюда, здесь опять шел процесс внутренней миграции. На этот раз сюда начали перебираться геи, художники, молодые специалисты. Их привлекали близость к побережью и красивая местная архитектура в стиле ар деко.

Наш район располагался между прямой как стрела автострадой Саут-Дикси и шикарными поместьями на побережье. На самом деле, автострада Дикси – это часть самого длинного на востоке США шоссе US1. Дикси-хайвэй (пятиполосное шоссе с блестящим на солнце асфальтом) идет вдоль восточного побережья Флориды. До строительства федеральной автотрассы № 95 она служила главной дорогой на Майами. Вдоль трассы располагались заправки, прилавки с фруктами, сомнительного вида магазины оптовой торговли и просто убогие дешевые магазинчики, а также закусочные и старые семейные мотели.

На четырех перекрестках шоссе Саут-Дикси и Черчилль-роуд находились: винный магазин, удобный круглосуточный супермаркет, магазин импортных товаров (с тяжелыми решетками на окнах), прачечная-автомат под открытым небом, где всю ночь околачивались местные забулдыги, оставляя после себя пустые бутылки в пакетах для завтрака. Наш дом располагался в середине квартала, в восьми домах от центра.

Соседи казались нам порядочными людьми, но среди них, видимо, были перворазрядные подонки. Оставленные в саду инструменты иногда исчезали. Во время одного из редких в этих местах похолоданий кто-то стащил все поленья для растопки, которые я аккуратно сложил возле дома. А однажды в воскресенье мы завтракали в нашем любимом ресторанчике, сидя на своем обычном месте, возле окна на улицу, и вдруг Дженни, указав на пулевое отверстие в стекле прямо у нас над головами, сухо сказала:

– Когда мы здесь были последний раз, этого точно не было.

Как-то утром я выезжал из квартала на работу и вдруг заметил, что в придорожной канаве лежит человек с окровавленными руками и лицом. Я остановил автомобиль и бросился к нему: мне показалось, что его сбило машиной. Однако, когда я присел рядом, в ноздри мне ударил сильный запах перегара и мочи, а как только человек заговорил, стало ясно: это обычный пьяница. Я вызвал «скорую», подождал, пока она приехала, но «пострадавший» отказался от помощи. Нам с санитарами только и осталось смотреть, как он, пошатываясь, бредет к винному магазину.

Еще один случай. Однажды ночью в дверь позвонил человек с выражением отчаяния на лице и сказал, что он был в гостях в соседнем квартале и у него кончился бензин. Могу ли я одолжить ему пять долларов? Он непременно вернет их завтра утром. Конечно, ты вернешь их, дружище, подумал я и предложил вызвать полицию. Человек что-то промямлил и исчез.

Но больше всего нас тревожила история, связанная с маленьким домиком наискосок от нашего: за несколько месяцев до того как мы переехали, там произошло убийство, причем не обычная бытовуха, а жестокое преступление, о котором передавали во всех выпусках новостей. До переезда мы были наслышаны об этом, но не знали, где произошло убийство. Оказалось, мы поселились прямо напротив места преступления.

Жертвой стала вышедшая на пенсию школьная учительница по имени Рут Энн Недермайер, которая одной из первых обосновалась в квартале и жила одна. После операции на шейке бедра она наняла сиделку, чтобы та ухаживала за ней, и это решение стало роковым. Сиделка, как позже установила полиция, воровала чеки миссис Недермайер из чековой книжки и подделывала ее подпись.

Старая женщина была слаба физически, но сохранила ясный ум, поэтому она не замедлила поинтересоваться у сиделки судьбой пропавших чеков и непонятными отчислениями с ее банковского счета. Запаниковавшая преступница забила дубинкой бедную женщину до смерти, а потом позвонила приятелю, который привез бензопилу и помог расчленить тело жертвы в ванной. Вместе они упаковали останки в большой чемодан, смыли кровь и были таковы.

Как позже рассказывали нам соседи, несколько дней исчезновение миссис Недермайер оставалось загадкой. Тайна была раскрыта, когда некий гражданин сообщил полиции об ужасном зловонии в его гараже. Домовладелец признался, что его собственная дочь попросила там оставить чемодан с ужасным содержимым.

Несмотря на то что ужасное убийство миссис Недермайер являлось самым обсуждаемым событием в истории нашего квартала, никто даже не обмолвился о нем, когда мы готовились купить дом. Ни риелтор, ни домовладельцы, ни инспектор, ни оценщик. А на первой же неделе после нашего переезда к нам в гости пришли соседи с печеньем и запеканкой и все рассказали. Ночью мы лежали в кровати и представляли себе, что всего в трехстах метрах от окна нашей спальни беззащитная вдова была разрезана на кусочки. Мы твердили себе: это всего лишь внутрисемейный конфликт и подобное никогда не случится с нами, но тем не менее не могли не думать о происшедшем, когда проходили мимо того дома или когда глядели на него из окна.

Так или иначе, но, имея в своем распоряжении Марли и наблюдая, с какой опаской незнакомцы оглядывали его, мы обрели душевное равновесие, какое в ином случае могли бы и не найти. Он был большим, любящим, туповатым псом, защитной стратегией которого, без сомнения, было зализывание незваных гостей до смерти. Но бродяги и грабители об этом не догадывались. Для них Марли был огромным, мощным, непредсказуемым, сумасшедшим. И нас это вполне устраивало.

Беременность пошла Дженни на пользу. Она начала рано вставать, чтобы сделать зарядку и выгулять Марли. Она готовила полезные, здоровые блюда из свежих фруктов и овощей. Она дала зарок не употреблять кофеин и диетическую содовую, а также, конечно, алкоголь в любом виде и даже не разрешала мне добавить столовую ложку шерри в кофейник.

Мы пообещали друг другу держать беременность в тайне, пока не убедимся в том, что зародыш жизнеспособен и риска выкидыша нет, но никому из нас не удалось хранить молчание. Мы были так взволнованы, что сообщали новость одному доверенному лицу за другим, заклиная каждого молчать, пока наш секрет не перестал быть секретом. Сначала мы сказали родителям, потом братьям и сестрам, потом самым близким друзьям, потом коллегам, потом соседям. На одиннадцатой неделе животик Дженни стал понемногу округляться. Мечта принимала реальные очертания, так почему же было не поделиться нашей радостью с миром? К тому времени, когда подошел срок пройти обследование и сделать УЗИ, мы, если бы представилась такая возможность, были готовы вывесить объявление: Джон и Дженни ждут ребенка.

В то утро, когда нам нужно было ехать к врачу, я отпросился с работы и, как проинструктировал нас доктор, захватил чистую кассету, чтобы мы могли сделать для истории первые, пусть и нечеткие снимки нашего ребенка. Прием имел целью не только осмотр, но и консультацию. Акушерка должна была ответить на все вопросы, обмерить живот Дженни, послушать, как бьется сердце ребенка, и, конечно, показать нам крошечное существо, что жило внутри моей жены.

Мы приехали в девять утра, все в предвкушении. Акушерка, спокойная женщина средних лет с британским акцентом, провела нас в маленькую смотровую и сразу же спросила:

– Хотите услышать, как бьется сердце вашего ребенка?

Как же иначе, ответили мы. Мы внимательно прислушивались, пока она водила по животу Дженни чем-то вроде микрофона, подсоединенного к динамикам. Мы сидели с застывшими на лицах улыбками, напряженно пытаясь услышать сердцебиение малыша, но в динамиках раздавался лишь непонятный шум.

Акушерка сказала, что в этом нет ничего необычного.

– Все зависит от положения плода. Иногда вообще нельзя ничего услышать. А возможно, еще слишком рано. – Она предложила сразу перейти к аппарату УЗИ. – Давайте посмотрим на вашего малыша, – бодро предложила она.

– Наш первый взгляд на младенца Гроги, – подхватила сияющая Дженни, поворачиваясь ко мне.

Акушерка провела нас в кабинет УЗИ и велела Дженни лечь на кушетку, рядом с которой был расположен монитор.

– Я принес пленку, – сказал я, помахав кассетой.

– Пусть пока она побудет у вас, – ответила акушерка, подняла блузку Дженни и начала исследовать ее живот инструментом, по форме и размеру напоминающим хоккейную шайбу. Мы уставились на экран компьютера с непонятным бесцветным изображением.

– Хмм, этот, кажется, ничего не улавливает, – сказала акушерка абсолютно бесстрастным голосом. – Попробуем вагинальное УЗИ, так вы узнаете гораздо больше подробностей.

Она вышла из кабинета и вернулась через несколько минут с другой медсестрой, высокой крашеной блондинкой с монограммами на ногтях. Медсестру звали Эсси. Она попросила Дженни снять трусики и ввела датчик с надетым на него презервативом в ее влагалище. Акушерка оказалась права: изображение было куда более четким. Она навела фокус на то, что напоминало крошечный темный мешочек на бесцветном фоне, и одним щелчком мыши увеличила его, потом еще раз и еще. Однако, несмотря на все старания, мешочек казался нам пустым и бесформенным. Где маленькие ручки и ножки, которые должны быть к десятой неделе, по утверждениям авторов книг для беременных? Где крошечная головка? Где бьющееся сердце? Дженни изо всех сил вытягивала шею, чтобы увидеть изображение на экране. Она все еще надеялась и спрашивала, изнывая от нетерпения и изредка нервно посмеиваясь:

– Ну, что там?

Мне хватило одного взгляда на лицо Эсси, чтобы понять, что ответ был не тем, который мы хотели услышать. Внезапно я понял, почему она ничего не говорила, пока увеличивала изображение. Она ответила Дженни ровным голосом:

– Не совсем то, что вы ожидали увидеть к десяти неделям.

Я положил руку на колено Дженни. Мы оба продолжали всматриваться в комочек на экране, будто могли вернуть его к жизни.

– Дженни, я думаю, есть проблема, – продолжала Эсси. – Сейчас я позову доктора Шермана.

Пока мы сидели в тишине, я понял, что имеют в виду люди, когда рассказывают о том, как у них перед обмороком в глазах начинают плыть черные точки. Я чувствовал, как кровь отливает от щек и как звенит в ушах. Если я не сяду, подумалось мне, я упаду. Насколько ужасно это будет выглядеть? Моя сильная жена, стоически перенесшая неприятное известие, и ее муж, лежащий без сознания на полу, в то время как медсестры пытаются вернуть его к жизни с помощью нашатыря? Я присел на край кушетки, одной рукой взяв Дженни за руку, а другой гладя ее по шее. Глаза жены были полны слез, но она не плакала.

Доктор Шерман, высокий мужчина с запоминающейся внешностью, несколько резковатый, но в то же время приветливый, подтвердил, что зародыш мертв.

– Сомнений быть не может, мы бы обязательно услышали сердцебиение. – Он тактично пересказал нам то, что мы уже знали из прочитанных книг. Что одна из шести беременностей оканчивается выкидышем. Что таким образом природа отсеивает слабых, отсталых, с серьезными нарушениями. Видимо, помня, как сильно беспокоилась Дженни относительно спреев от блох, он добавил, что мы ни в чем не виноваты. Он дотронулся рукой до щеки Дженни, наклонился, будто хотел поцеловать ее, и сказал:

– Мне очень жаль. Вы сможете повторить попытку через пару месяцев.

Мы с Дженни молчали. Чистая кассета вдруг оказалась совершенно ненужной. Было очень больно смотреть на нее и вспоминать о нашем слепом наивном оптимизме. Я спросил у врача:

– Что нам теперь делать?

– Нужно удалить плаценту, – сказал он. – Сто лет назад вы бы и не узнали, что у вас выкидыш, пока не началось бы кровотечение.

Он предложил нам переждать выходные и вернуться в понедельник на операцию, во многом напоминающую аборт, при которой зародыш и плацента удаляются из матки. Но Дженни хотела поскорее забыть обо всем этом, как о кошмарном сне, да и я тоже.

– Чем скорее, тем лучше, – сказала она.

– Хорошо, – согласился доктор Шерман, ввел Дженни специальный препарат и скрылся. Мы услышали, как он, пройдя по коридору, зашел в соседнюю смотровую и принялся шумно поздравлять будущую маму, добродушно подшучивая над ней.

Оставшись одни, мы с Дженни крепко обняли друг друга и сидели так, пока не раздался легкий стук в дверь. Вошла пожилая женщина с пачкой бумаг.

– Мне очень жаль, дорогая, – посочувствовала она Дженни. – Мне так жаль. – Она показала документ, который нужно было подписать: расписку, что клиент ознакомлен с рисками, с которыми сопряжена операция.

Когда доктор Шерман вернулся, он развил бурную деятельность. Он ввел Дженни сначала валиум, потом промедол, и операция прошла быстро, хотя, может, и не совсем безболезненно. По крайней мере, у меня было такое впечатление, что лекарства начали действовать уже после окончания операции. Все было позади, а Дженни лежала почти без сознания.

– Смотрите только, чтобы она не переставала дышать, – сказал доктор, выходя из кабинета. Я не поверил своим ушам. Разве следить за тем, чтобы она не переставала дышать, не его работа?

В документе не говорилось: «Пациент в любой момент может перестать дышать из-за передозировки барбитуратов». Но я делал то, что мне велели. Я громко разговаривал, растирал жене руки, слегка похлопывал ее по щекам, твердил что-то вроде: «Эй, Дженни! Как меня зовут?» Но она умерла для мира.

Через несколько минут к нам заглянула Эсси. Бросив мимолетный взгляд на бледное лицо Дженни, она исчезла, но буквально через несколько секунд вбежала с мокрым полотенцем и нашатырем, который сунула Дженни под нос, и держала там, казалось, целую вечность, прежде чем та слабо шевельнулась. Я продолжал громко разговаривать с женой, приказывая дышать глубоко, чтобы воздух долетал до моей ладони. Ее кожа была мертвенно-бледного цвета. Я пощупал пульс: 60 ударов в минуту. Я лихорадочно прикладывал мокрое полотенце к ее лбу, щекам, шее. Наконец Дженни пришла в себя, но было видно, что она очень слаба.

– Ты заставила меня поволноваться, – выдохнул я. Она безучастно посмотрела на меня, будто пытаясь понять, почему это я из-за нее волновался, и снова отключилась.

Через полчаса медсестра помогла ей одеться, и мы поехали домой, получив следующие рекомендации: в течение двух недель Дженни нельзя принимать ванну, плавать, пользоваться тампонами, заниматься сексом.

В машине Дженни прислонилась к стеклу и уставилась в окно, храня безразличное молчание. Глаза у нее были красные, но она не плакала. Я напрасно искал слова утешения. Действительно, что я мог сказать? Мы потеряли нашего ребенка. Да, я мог убедить ее, что мы попытаемся еще раз. Я мог напомнить, что многие пары проходят через подобное. Но она не хотела ничего слышать, а я не хотел ей ничего говорить. Когда-нибудь мы сможем спокойно обсуждать происшедшее. Но не сегодня.

Я ехал домой по Флэглер-драйв, живописной дороге, которая идет вдоль побережья Вест-Палм-Бич с северной части города, где мы только что были у врача, к южной, где находился наш дом. Вода блестела на солнце, легкий ветерок покачивал листья пальм, синее небо было безоблачным. Это был прекрасный день, но не для нас. Мы оба хранили молчание.

Когда мы подъехали к дому, я помог Дженни выйти и уложил ее на диван. Затем я пошел в гараж, где Марли, как обычно, затаив дыхание, ждал нашего возвращения. Едва завидев меня, он быстро схватил свою игрушечную замшевую кость и гордо пронес ее через комнату, отстукивая хвостом ритм по стиральной машине, как палочкой по ксилофону. Он умолял меня попробовать отнять ее.

– Не сегодня, приятель, – сказал я, выпустив его через заднюю дверь во двор. Он долго мочился под мушмулой, а потом вбежал обратно, сделал глубокий глоток из своей миски, разбрызгал воду и буквально полетел по коридору в поисках Дженни. Я закрыл заднюю дверь, вытер шваброй воду, разлитую Марли, и последовал за ним в гостиную.

Войдя в комнату, я замер в изумлении. Я бы мог поставить свой недельный доход на то, что сцена, которую я наблюдал, невозможна. Наш несдержанный, всегда возбужденный пес стоял у ног Дженни, а его огромная голова лежала у нее на коленях. Хвост Марли неподвижно висел, и это было первый раз на моей памяти, когда он не вилял, если кто-то из нас его гладил. Собака смотрела на Дженни и тихонько скулила. Жена погладила Марли по голове несколько раз, а затем спрятала лицо в собачьей шерсти и горько, безудержно зарыдала.

Так они стояли долго: Марли, застывший, как изваяние, и Дженни, прижимающая его к себе, будто огромную игрушку. Я стоял в сторонке, чувствуя себя вуайеристом, подглядевшим в замочную скважину интимный момент чужой жизни, и не знал, что мне делать. И тут Дженни, не поднимая лица, протянула мне руку. Я сел рядом с женой на диван и обнял ее. Общее горе объединило нас троих.