"Хозяин Стаи" - читать интересную книгу автора (Сергеева Ольга)

Глава 5. Сила леса

Северный Махейн. Время действия — неизвестно.

Это был сон. Невозможно осознавать это и продолжать спать, но Заниле каким-то образом удавалось. Может быть, потому что она совсем не торопилась возвращаться в реальность.

Она снова была в лесу, до бесконечности простиравшемся за северной границей Махейна. Здесь снова была ночь. Только на этот раз, в первый раз из всех ее снов, она видела лес среди лета. Огромные деревья вздымались вверх, толстые ветви в паутине ярко-зеленой хвои закрывали небо, не позволяя ни одной, даже самой любопытной звезде, заглянуть под их своды. То, что сегодня должно было здесь произойти, предназначалось только ему и его детям, пришедшим разделить с ним силу летней ночи.

Оборотни шли по лесу. Их был десяток или около того. Все в человеческом обличье, но это не мешало им плавно, словно обтекая, скользить между необхватных стволов, стелиться по сухой хрусткой хвое, закрывавшей землю, не производя ни единого шороха, даже широкими темными плащами не цепляясь за растопыренные ветки колючего кустарника. Они шли молча. Среди леса не было видно никакой тропинки, но оборотни, казалось, чуяли нужное им направление! Хотя, наверное, это действительно было так.

Занила наблюдала за плавными сильными движениями их совершенных тел. Сегодня ее не было среди них. Она словно смотрела со стороны и, возможно, именно поэтому ей и удавалось осознавать, что все перед ее глазами — лишь сон. Еще бы он от этого знания стал менее реальным! Разве бывают сны, в которых твое зрение высвечивает каждую деталь каждую мельчайшую черточку окружающего пространства — до последней хвоинки на свесившейся к земле ветке, слух ловит далекое стрекотание ночных птиц, а обоняние — паутину ароматов, развешенных в воздухе. Человеческий нюх не способен уловить их. Но она больше и не была человеком! Кажется, пора перестать забывать об этом.

Деревья в лесу росли не слишком плотно, подлеска почти не было — толстый слой хвои на земле и на ветвях убивал практически любую растительность, но все же видно было лишь на несколько аммов вокруг. Поэтому, только когда до их цели осталось совсем немного, стало понятно, что они пришли. Деревья расступились, словно шагнув в стороны, и оборотни оказались на небольшой полянке на вершине пологого холма. Свет полной по-летнему бледно-золотой луны беспрепятственно проникал сюда, легкими мазками касаясь растопыренных ветвей с кисточками молодой более яркой хвои на концах. Выйдя из-за деревьев, оборотни остановились, образовав полукруг, и замерли, словно не решаясь шагнуть к тому, что ждало их посреди поляны. На вершине невысокого холма стоял храм. Можно было никогда не бывать здесь раньше, ничего не слышать об этом месте, совершенно не разбираться в пантеонах Богов, но усомниться в предназначении этого донельзя простого, даже примитивного сооружения было просто невозможно!

Несколько огромных каменных глыб, неизвестно каким образом оказавшихся посреди леса, во многих фарсахах от гор, образовывали идеально правильную окружность. Проходы между ними ничем не были закрыты и оставались совершенно свободными. Еще одна плоская глыба накрывала все сооружение сверху, образуя самую простую и самую надежную в мире крышу. Вот и все: только поляна, на которой не видно следов ни людей, ни животных, и каменные глыбы, настолько древние, что, казалось, помнят сотворение этого мира. Никаких знаков на стенах, символов никаких Богов. Только ровное, словно свет, исходящее изнутри круга, сияние силы, видное тем, кто умеет смотреть. Не пышные бесполезные храмы, выстроенные людьми в своих городах, — место истинного святилища.

Оборотни постояли еще какое-то время, без слов, без нелепых жестов, одним своим присутствием выражая бескрайнее уважение к этому месту. Потом один из них, тот, что был старшим, шагнул внутрь. За ним последовали и другие. В храме не было двери, поэтому оборотни просто прошли между каменных глыб.

А внутри все было совсем иначе. Если со стороны только ровный поток силы выдавал истинную суть этого места, то, оказавшись здесь, храм просто невозможно было спутать ни с чем иным! Внутри словно сам воздух был другим, более чистым, невероятно, до хрустальной ясности прозрачным. Будто лес и не подступал снаружи к стенам храма почти вплотную, на гладко отшлифованном каменном полу не было ни песка, ни одной сухой веточки или даже хвоинки! Каменные глыбы, ограничивающие круг, снаружи такие грубые и необработанные, изнутри были тщательно отшлифованы и выглядели как полукруглые колонны. А по ним от пола до самого верха змеился, нигде не прерываясь, невозможно сложный узор из тысяч и тысяч символов. Картинки, знаки, древние письмена, ни единого раза не повторяющиеся, — знание, вобравшее в себя суть целого мира и заключенное в круг этих каменных глыб!

Некоторые оборотни, наверное, те, кто был в святилище стаи в первый раз, с изумлением оглядывались по сторонам, осторожно прикасаясь пальцами к вязи вырезанных в стенах узоров. Но большинство, откинув на плечи капюшоны плащей, в след за Кай'е Лэ прошли в центр храма. Они остановились, лишь почти вплотную подойдя к круглому каменному алтарю, ждущему там. Темно-серый камень высотой немного больше двух аммов, гладко отшлифованный; по боковым поверхностям, так же как и по стенам, змеится бесконечный сложный узор. А сверху ничто не нарушает призрачной гладкости полировки, почти зеркальной, такой, что кажется — в ней способны отразиться даже звезды, если бы им позволили заглянуть под своды святилища. И лишь один рисунок в самом центре. Совсем не большой, но идеально прочерченный. Линии, создающие его, настолько ровные и гладкие, что создается впечатление, будто он был не вырезан, а вплавлен невиданной силой в толщу камня! Всего один знак — силуэт меча, а на нем отпечаток когтистой кошачьей лапы.

Оборотни окружили алтарь. Они по-прежнему не разговаривали между собой, словно все, что происходило здесь, было им знакомо до каждой детали, выверено до каждого мельчайшего жеста и просто не требовало слов. Постепенно и те оборотни, что остановились рассмотреть узоры на стенах, присоединились к ним, хотя никто их не торопил. Им словно давали время привыкнуть к почти физически ощутимому напряжению силы внутри каменных стен. Но вот круг замкнулся — живая стена оборотней, стоящих почти касаясь друг друга, а за их спинами ряд полукруглых каменных колонн. И если смотреть от центра храма, то становится заметно, что древние строители подобрали глыбы такого размера, чтобы отсюда, изнутри, они казались продолжением леса — необхватными стволами вековых деревьев! А настоящие деревья дальше — за кругом стен. Целый лес, простирающийся до горизонта. А за ним целый мир… Простая и самая древняя в мире символика — круг внутри круга, а за ним еще один. А в самом центре — каменный алтарь и лишь единственный символ на нем. Как средоточие силы этого мира, выражение его истинной сути!

Кай'е Лэ что-то негромко произнес на странном гортанном наречии, казалось, как нельзя лучше подходящем его низкому чуть хрипловатому голосу. Его поняли. Несколько оборотней вместе с ним протянули руки к алтарю, немного нагнулись, чтобы положить ладони на гладкую прохладную поверхность. Кай'е Лэ провел пальцами по неровностям рисунка на боковой поверхности, словно пытаясь нащупать что-то, а в следующую секунду раздался тихий щелчок. Оборотни, чти руки лежали на алтаре, толкнули его в сторону. И верхняя плита, казавшаяся до этого неотделимой частью камня, с тихим шорохом отъехала в сторону. Оборотни не стали убирать ее совсем, отодвинули лишь настолько, чтобы можно было заглянуть внутрь. Под ней оказалась пустота — ниша, выдолбленная в твердом камне.

Внутри храма не горело никаких светильников, только бледно-золотые лучи луны, скользящие между каменных колонн. Здесь этой ночью собрались только высшие оборотни, чья вторая ипостась, никогда не покидающая их, позволяла им видеть в полной темноте. Но даже им ниша, открывшаяся под сдвинутой плитой, показалась огромной чашей, доверху наполненной клубящейся тьмой. И только Кай'е Лэ уверенно, казалось, твердо зная, что следует делать, опустил в нее руку. Тьма поглотила его кисть, водоворотом закрутилась вокруг рукава плотного шелкового плаща… Но это всего лишь он шарил по дну углубления, пытаясь нащупать что-то.

Кай'е Лэ выпрямился, держа в руке массивную и даже на вид очень древнюю книгу. Обложка — две деревянные доски, обтянутые тончайшей кожей и инкрустированные перламутром и самоцветами-кабошонами, уголки окованы серебром. Внутри страницы из самого лучшего пергамента. Кай'е Лэ бережно поднял книгу на вытянутых руках, словно самую великую драгоценность, чтобы все собравшиеся этой ночью в храме могли видеть ее. Несколько оборотней не сдержали восхищенного вздоха, шелестом эха подхваченного и самим храмом. Но никто не посмел так же, как Кай'е Лэ протянуть руки и прикоснуться к ней. Трое оборотней вернули на место верхнюю алтарную плиту, и Кай'е Лэ опустил на нее книгу так аккуратно, словно нес чашу, до краев полную драгоценным вином.

Книга легла в центр алтаря, закрыв собой вырезанный на нем рисунок. Лунный луч, проникший в храм между каменных колонн, скользнул по ее обложке, заставляя призрачно засиять кабошоны, вделанные в кожу, высвечивая рисунок — точную копию того, что был на алтаре.

Кай'е Лэ осторожно прикоснулся к книге и раскрыл ее. Тихо зашуршали медленно переворачиваемые страницы. В лунном свете призрачно светлел пергамент, чуть пожелтевший от времени, но прекрасно сохранившийся. Темной вязью по нему бежали строчки непонятных символов — букв древнего языка. Оборотни, собравшиеся вокруг алтаря, затаив дыхание, вглядывались в причудливую вязь. По тому, как блестели их глаза, было понятно, что многие из них не пожалели бы половины своей бесконечной жизни, лишь бы узнать все тайны, хранящиеся в книге, древней, как весь их род, а значит и как весь этот мир! Но по нерушимым законам стаи лишь Кай'е Лэ было разрешено прикасаться к ней, а он, не останавливаясь, одну за другой перелистывал страницы, пока уверенно не остановился на нужной.

Книга оказалась раскрытой практически на середине, и страница эта ничем особенным не выделялась среди других. Изящная буквица вверху — символ начала новой главы, а дальше текст — изящный темный узор на светлом пергаменте. Тонкие сильные пальцы Кай'е Лэ пробежались по странице, словно отыскивая нужное место, но читать он не стал. Убрал руки от книги и выпрямился, кончиками пальцев прикасаясь к гладкой поверхности алтаря. Вслед за ним, не дожидаясь указаний, до каменной плиты дотронулись и остальные оборотни, собравшиеся в храме. Кай'е Лэ поднял голову, не запрокинул ее к каменной плите, служившей потолком, а просто посмотрел поверх голов своих оборотней на то, что открывалось за стенами храма — на ночной темно-зеленый, полный жизни, трепещущий лес. Его волевое лицо с высокими, резко очерченными скулами казалось абсолютно спокойным и в то же время предельно сосредоточенным. Его серые, сейчас казавшиеся темными, глаза смотрели вперед на стены храма и на лес, но видели намного дальше — самую их суть.

Кай'е Лэ заговорил. Он не смотрел в книгу — он и так прекрасно знал то, что в ней написано. Он проводил этот ритуал каждый год в одну единственную летнюю ночь, много лет подряд. И ему не нужно было находить нужное место в книге. Раскрыв ее, он лишь выполнил установленную часть древнего ритуала — призвал в свидетели заключенную в ней вековую мудрость. И скользя пальцами по странице, он не искал нужное место, с которого следует начать читать, он лишь проверял точность собственных воспоминаний. Все верно. Оборотням вообще не свойственно забывать то, что следует помнить вечно. Высшим оборотням особенно. А более всех Кай'е Лэ.

Оборотни, собравшиеся в святилище, слушали своего Хозяина. Слова, произносимые им, поднимались к сводам храма и падали на гладкий каменный пол. К одинокому голосу Кай'е Лэ присоединили свои голоса и другие старшие оборотни — те, что были ровесниками ему, что проводили вместе с ним этот ритуал и несколько лет, и несколько десятилетий назад, что знали текст, хранившийся в древней книге так же хорошо, как и он. Три, четыре, шесть голосов… Они звучали не громче, чем до этого один. Но звук словно стал полнее, он заполнил все помещение храма, поднялся до самого потолка, проник в самые темные углы. Один за другим к стройному хору голосов присоединились все оборотни, даже самые молодые, собравшиеся в эту ночь для проведения ритуала. В обыденной жизни внутри стаи они уже давно общались между собой на простом наречье, перенятом им у людей, но не знать древний язык для них было невозможно! Они могли не разговаривать на нем свободно, но они словно с кровью при инициации впитывали способность понимать его, а особенно здесь и сейчас, когда древняя сила леса заполнила все пространство внутри святилища, и каждый из оборотней словно купался в ней. Сегодня вообще не нужны были слова, чтобы понять суть происходящего.

Двенадцать голосов теперь звучали все вместе, словно один голос повторяли текст, написанный и выверенный до мельчайших деталей сотни лет назад. Слова, срывавшиеся с их губ одно за другим, сплетались в замысловатый узор, в кружево без конца и начала такое же сложное, как то, что испещрило стены храма. Оно поднималось в воздух и повисало в нем, заставляя его почти ощутимо густеть, звенеть от напряжения разбуженной и призванной силы. Звук наполнил святилище до предела и будто перелился через край — выплеснулся наружу, за пределы круга, ограниченного каменными глыбами. А потом устремился еще дальше. Стек по пологим склонам холма и, словно предрассветный туман, белыми сияющими клубящимися языками зазмеился между деревьев. Растекся по земле, скрывая под собой опавшую мертвую хвою, и начал подниматься вверх, словно карабкаясь по шершавым стволам деревьев. Не настоящий туман, ничего общего не имеющий с собравшимися в воздухе капельками влаги! Здесь и сейчас двенадцати оборотням, собравшимся вокруг алтаря в древнем святилище, удалось призвать и воплотить саму силу. И сейчас именно она сочилась меж колонн храма, растекалась по склонам холма, сияла ярче, чем далекая и слабая луна!

Лес открыл глаза. Кай'е Лэ, чьи руки по-прежнему касались алтаря, а губы, ни на секунду не останавливаясь, выплетали узор древней молитвы, вздрогнул и выше поднял голову. Он почувствовал; самой своей сутью, сплетенной его волей с силой, которую он отпускал растекаться вокруг, ощутил пробуждение Леса. Деревья качнулись, шевельнув в высоте своими мохнатыми лапами, словно подчиняясь ветру, которого здесь и сейчас по-прежнему не было! Птицы сорвались с ветвей, звери забились в свои норы или стремительно унеслись прочь. Этой ночью в Лес пришли его истинные Хозяева, и простым смертным, как животным, так и людям, было слишком опасно оставаться рядом с тем, что они разбудили.

А в храме голоса оборотней продолжали плести свой узор. Кай'е Лэ на секунду остановился, словно для того чтобы перевести дыхание, а на самом деле для того, чтобы вслушаться в Лес вокруг, убедиться, что он проснулся и внимает словам. Тонкие сильные пальцы переворачивают страницу книги, лежащей на алтаре, но оборотень даже не смотрит на нее. Даже если бы он и не помнил слова, сейчас уже невозможно их перепутать: сила, которую он призвал, ведет вперед. Она не даст ошибиться и свернуть, но она же не позволит и остановиться! Но ему не привыкать: оборотни выбирают свой путь лишь однажды, а дальше их свобода — лишь идти по нему!

Голос Кай'е Лэ зазвучал снова, на этот раз постепенно повышаясь. Вместе с ним и остальные оборотни произносили слова все громче. Не крик, тот же ровный узор слов, только теперь они говорили так, чтобы их мог слышать весь Лес вокруг. Сила, растекшаяся от храма и окутавшая Лес туманом, который были способны видеть лишь те, кто его призвал, колыхнулась, отзываясь на древние слова и голоса тех, кто имел право их произносить. Ей ответил Лес. Он уже проснулся и открыл глаза, а сейчас поднимал голову, расправлял плечи и протягивал руки свои детям, пришедшим к нему этой летней ночью.

Несколько самых молодых оборотней из тех, что собрались в храме, вздрогнули, почувствовав, как к их кружеву прикоснулось нечто огромное и древнее. Они сбились, перестав произносить слова, но голоса Кай'е Лэ и их старших братьев, по-прежнему уверенно взлетающие под своды храма, словно подхватили их, не позволив замолчать. И вот уже снова двенадцать голосов в едином ритме произносят одни и те же слова. И что-то огромное, окутавшее храм снаружи, подступившее вплотную к каменным стенам, отзывается, вторит им! Не словами, самой своей сутью сливаясь с их!

Кай'е Лэ вдруг поднял руки, до этого спокойно лежавшие на алтаре, шагнул назад, освобождая себе место, и раскинул их в стороны. Его голос, достигнув самой верхней точки, резко оборвался. И в наступившей вдруг мгновенной и полной тишине, потому что остальные оборотни замолчали вместе с ним, снаружи донесся тихий, но все усиливающийся шум. Словно там поднималась буря. Но луна по-прежнему светила с безупречно ясного без единой тучки неба, и ветра тоже не было, только деревья, повинуясь гораздо более древней, чем даже сам ветер, силе склонялись в низких поклонах, осыпая зеленую хвою с ветвей. Долю секунды больше ничего не происходило, а потом сила взметнулась вверх. Огромная, мощная, древняя, горячая, как кровь, сладкая, как жаркий ветер, горькая, как вкус победы, свободная, как сам Лес… Она поднялась и накрыла и деревья, и храм на вершине пологого холма, и собравшихся в нем оборотней. Несколько самых молодых невольно вскрикнули. Не от боли, оттого, что в долю секунды перестали существовать, растворившись в этой силе. Им даже не нужно было раскрывать свое кружево навстречу ей. Та сила, что текла в нем внутри них, сама ответила на зов и приняла приглашение, сливаясь с силой вокруг. Руки более старших и опытных братьев подхватили их, не дав упасть, но этого было слишком мало: если твое сознание миллионом кусочков разлетается по пространству, разливается по нитям силы вокруг, тело перестает что-либо значить!

А на алтаре вдруг вспыхнул нестерпимо яркий призрачно-белый свет — загорелись контуры рисунка в его центре. Свет, казалось, проник сквозь лежавшую книгу, высветил каждый пергаментный листок. И рисунок, выложенный из самоцветов на ее обложке, загорелся следом. Свет озарил лица оборотней, разошедшихся немного в стороны, но по-прежнему не размыкавших круг, заполнил изнутри все помещение храма. И откликаясь на его зов, каменные колонны тоже вспыхнули, а точнее загорелись рисунки, вырезанные на них, но не все, а лишь некоторые линии, снова и снова бесконечное количество раз образуя один и тот же рисунок — силуэт меча и отпечаток когтистой кошачьей лапы на нем! Бесконечные знаки, запечатленные на стенах, вековая мудрость, вложенная в них, и всего один символ, отражающий суть.

Лес за стенами храма вздохнул, словно только и ждал, пока зажжется этот свет, и сила поднялась до небес. Больше не было кругов — символов, так тщательно выстраиваемых вначале ритуала. Остались только Лес и его Хозяева. И сила, объединившая их в единое целое на один год — до следующей летней ночи и на целую вечность вперед, потому что от своей сути еще никому не удавалось отказаться!

Окраина Годрума, побережье залива Скоба. Лето 1278 года от Сотворения мира.

Рассвет в поместье боярина Родослава на побережье залива Скоба — это время, когда весь мир, воплощенный в этом огороженном участке земли, особенно четко делится на две части: на восточную — светлую, уже освещенную только что взошедшим солнцем, и на западную — темную не только потому, что под сводами вековых деревьев всегда стоит полумрак, но еще и потому, что первые золотистые лучи просто не могут проникнуть туда: их останавливает громада главного дома. Хотя, строение не настолько велико, чтобы делить на две практически равные части все поместье. К югу от него солнцу все же удается пробраться в лес, правда, только на самую его опушку. Лучи дотянулись до дорожки, ведущей к дому от главных ворот. А дальше проникнуть не смогли — заплутались между одинаковых ровных древесных стволов, попались в сеть густых ветвей. А на дорожку, выложенную плитами песчаника, легли светлые и темные пятна, словно солнце, проснувшись этим утром, решило замостить ее снова.

Мужчина, идущий в этот ранний час по дорожке в сторону дома, вряд ли обращает внимание на игру своевольного солнца. И уж точно он не видит, что оно красит пятнами не только плиты песчаника под его ногами, но и его собственные волосы, собранные на затылке в короткий хвостик, заставляя их вспыхивать серо-серебристыми искрами. Только изредка, когда особенно проворному лучу удается пробраться между ветвей деревьев и, подкравшись, заглянуть ему в лицо, он недовольно щурит глаза. И тогда в их уголках четче проступают лучики морщин — не признак старости. Просто время, когда его прожито так много, неизбежно накладывает свой отпечаток, если не на тело, то уж на душу обязательно.

Мужчина идет прямо к дому, нигде не задерживаясь и не оглядываясь. Поместье совсем не кажется ему пустынным — на воротах он встретил часового, находившегося там, где ему и было положено. Теперь он уверен, что поместье его Хозяина надежно охраняется, а о его приходе в доме уже знают.

Ему не пришлось даже входить через вновь починенную дверь: по ступеням крыльца навстречу ему уже спускается другой оборотень. Ледь останавливается, не дойдя до низа пары ступеней, и раскрывает объятья старому оборотню — своему бывшему наставнику, а теперь просто хорошему другу и капитану гвардейцев его отца. Мужчины обнимаются, хлопая друг друга по плечам, и Ледь делает приглашающий жест в сторону двери, предлагая Зуру войти внутрь, но тот лишь качает головой:

— Я ненадолго: мне нужно возвращаться в город. Я пришел только передать тебе слова твоего отца.

Ледь кивает: разговаривать на ступенях, освещенных первыми лучами ярко-оранжевого солнца, не самый плохой вариант из возможных, особенно, когда вокруг стоит такая невозможно звонкая рассветная тишина. Он не задает вопросов: старый наставник лучше многих знает, когда и что нужно говорить.

— Твой отец на пару дней отплывает из Годрума, — Зуру не заставляет себя ждать. — Большая часть флота Тайко-Сида у нас под контролем, но нескольким кораблям удалось уйти в открытое море. Они скрылись где-то в районе островов: надеются там отсидеться. Но твой отец твердо намерен их отыскать.

— Не думал, что он решит стать моряком! — темная бровь Ледя недоуменно изгибается, но старый наставник прекрасно знает своего бывшего ученика: мимика его лица и тела лишь составная часть его слов. Никогда он не позволит отразиться на своем лице тому, что не собирается высказывать вслух.

— Он решил занять место Тайко-Сида и стать хозяином Годрума. А Годрум — город пиратский.

— Я думал: он был пиратским городом!

Зуру молчит в ответ. Зачем произносить лишние слова, если молчанием иногда можно сказать намного больше. И уж точно в молчании гораздо больше удается услышать. Ледь отворачивается от него и смотрит в сторону залива, словно действительно собирается разглядеть корабли Тайко-Сида, как раз сейчас, очевидно, отплывающие от причала в Годруме и берущие курс на прибрежные острова… Нет, уже корабли его отца!

— Не подумай только, что я не рад тебя видеть, — Ледь вновь поворачивается к старому оборотню, — но то, что ты сообщил мне, мог рассказать и любой из гвардейцев. Зачем моему отцу понадобилось посылать тебя, ведь именно сейчас, в его отсутствие, ты как никогда нужен в городе?

Зуру позволил легкой улыбке прикоснуться к губам и не стал ее скрывать: пусть его бывший ученик видит, что наставник доволен его проницательностью!

— Он послал меня узнать о Зан.

— С ней все в порядке, — Ледь не удивлен этим вопросом: нет ничего странного в том, что и его отец, и Зуру интересуются этим. Но почему же ему лишь усилием воли удается заставить себя рассказывать о ней?

— Твой отец просил передать, что он понимает, как тяжело с оборотнем, только что прошедшим инициацию.

Ледь кивает в ответ. Если Зуру захочет, он может увидеть в этом кивке благодарность отцу за понимание и поддержку и передать ему. А может увидеть просто кивок.

— Я на время переселил ее в главный дом. Мне приходится быть рядом с ней практически постоянно.

— Она знает, зачем это нужно?

— Нет.

— Ты не рассказал ей?

— Я отвечаю только на те вопросы, которые она мне задает!

Взгляд глаза в глаза. И разница в росте не мешает. И даже разница в возрасте, кажется, перестала существовать! Зуру вспомнил, как несколько дней назад в разговоре с его отцом он назвал Ледя мальчиком. Хозяин тогда вслух ничего не сказал, только искривил губы в своей обычной холодной усмешке. Сейчас Зуру понял, что больше он не будет так его звать. Он никогда не был дураком, а это глупо называть мальчиком того, кто достаточно взрослый и достаточно сильный, чтобы собирать собственную стаю.

Шестой день после инициации.

Проводив старого оборотня, Ледь вернулся в спальню. Но сначала он завернул в одну из малых гостиных. Поэтому в комнату он вошел уже не с пустыми руками и даже не с подносом с завтраком, как делал это довольно часто. Он принес с собой кифару — четыхструнную красавицу с изящно изогнутой декой — единственный музыкальный инструмент, на котором он умел играть. Кстати, учился он именно на этой. А уехав в Махейн, оставил ее здесь. Она послушно ждала его все это время, и сегодня утром, когда его пальцы вновь прикоснулись к ней, ему показалось, она узнала его. Деревянный лакированный корпус был удивительно теплым, а струны отозвались едва слышным звоном, когда он взял ее в руки. Еще вчера вечером он не помнил о ней, и Ледь не знал, почему именно после разговора со старым оборотнем ему вновь захотелось услышать, как она запоет под его пальцами.

А Занила уже не спала, когда он вошел в спальню. Она лежала на животе посреди кровати, завернувшись в смятое покрывало, разбросав вокруг себя подушки и положив голову на скрещенные руки. Ее глаза были открыты, но взгляд не двигался. Она, не моргая, смотрела в одну точку прямо перед собой. И Ледь, кажется, знал, что видит она совсем другое место, а точнее — другое время.

Оборотень присел на кровать, осторожно положив кифару на пушистый ковер у ног. На этот раз ему показалось, что она звякнула обиженно. А Занила и вовсе никак не отреагировала на его появление. Ледь забрался дальше на кровать и наклонился над ней. Осторожно отодвинул с ее спины покрывало и, едва касаясь, самыми кончиками пальцев провел вдоль линии позвоночника. Она вздохнула и слегка пошевелилась, отзываясь на его прикосновение, длинные серебристо-светлые ресницы моргнули, разрушая хрустальную сосредоточенность взгляда. Непослушные немного спутанные волосы окончательно сползли на бок, открывая совершенные линии ее спины, словно приглашая коснуться. Или, может быть, это Ледь не мог устоять? Опершись руками с обеих сторон от ее плеч, он медленно опустился, прикоснувшись губами к ее шее, прижавшись грудью к ее спине. Занила глубоко вздохнула и потянулась. Ледь почувствовал, как двигаются ее сильные мышцы.

— Тебе не тяжело? — спросил он совсем тихо, скорее просто выдохнул, заставив пошевелиться волосы на ее затылке. Рука Занилы, изогнувшись, скользнула по его руке, снизу вверх, сминая тонкий темный шелк рубашки, добралась до его шеи, крепче прижала его к себе, зарылась ему в волосы, спутывая пряди, которые он так тщательно собирал в хвост.

— Мне хочется завернуться в тебя как в теплое одеяло…

— Что тебе такого приснилось на этот раз? — по тому, как замерли пальцы, перебиравшие его волосы, Ледь понял, что угадал с вопросом.

— Все то же самое: лес и оборотни, — она ответила, но перед тем, как снова зазвучал ее голос, была пауза. Совсем короткая. Но все же слишком длинная, если действительно приснилось «то же самое». Ледь не стал спрашивать: когда она решит рассказать, она сделает это. Вот только ее рука скользнула прочь от его волос, пальцы смяли плотный шелк покрывала, заставляя жалеть и о том заданном вопросе… — Я, кажется, начинаю понимать, зачем вообще нужны эти сны: ко второй неделе я действительно научусь бегать на четырех лапах!

— Интересно! — Ледь скатился вбок и улегся рядом с Занилой.

— Что? — она повернулась, заглядывая ему в лицо, но по-прежнему не поднимая головы с вновь скрещенных рук.

— Я заметил, — объяснил Ледь, — что ты сказала «неделя». На севере Махейна говорят «седмица»!

Глаза Занилы, сейчас казавшиеся темно-серыми, внимательно изучали его лицо, словно она пыталась понять, что на самом деле скрывается за его словами. Потом она все же ответила. Может быть, потому, что его замечание было абсолютно искренним.

— Я привыкла, пока жила в Догате. Я провела там пять лет, — она вдруг усмехнулась своим собственным словам. — Измеряя года, я теперь говорю «лет», а не «зим».

— А чем ты занималась в Догате?

В ответ еще одна усмешка и недоуменно изогнутая бровь:

— Была рабыней! — Занила приподнялась на локтях и села. В другой раз она, наверное, вовсе не стала бы отвечать на такие вопросы, даже задаваемые Ледем. Но сегодня уж лучше рассказывать о собственной жизни, чем об очередном сне, так отличавшемся от всех предыдущих! Она вообще не знает, сможет ли когда-нибудь описать словами то, к чему прикоснулась. Решится ли она произнести вслух то, что ей позволили почувствовать?

— А как тебе удалось попасть в годрумский цирк? — «удалось» Ледь произнес с иронией: однозначно, годрумский цирк — это не то место, куда рабы попасть стремятся!

— Не захотела выполнить то, что приказал очередной господин.

— Не расскажешь об этом?

— Уже рассказала! — пожатие плечами, полное искреннего недоумения. И Ледь сдается и задает уже совсем другой вопрос:

— Ну, а о том, как стала рабыней?

Занила замерла. Ледь заметил, как напряглись мышцы под ее тонкой, почти прозрачной кожей. Паутина серебристо-светлых ресниц скрыла глаза, когда она опустила их. И проследив за направлением ее взгляда, он заметил, как судорожно сжались ее пальцы, комкая шелк покрывала.

— А если бы я сказала, что родилась рабыней, ты бы не поверил мне? — не просьба, и не вопрос, и даже не констатация факта! Эмоции словно жидкий металл перетекают из одной формы в другую. Ей даже не нужно подымать глаз: сейчас, кажется, можно утонуть в серебре ее голоса!

— Даже среди людей вряд ли найдется тот, кто, увидев тебя хоть раз, поверил бы в эту историю! — Ледь хотел усмехнуться, но получилась лишь улыбка, мягкая и совсем немного грустная.

— Моих родителей убили, — по тому, как напряженно замолчал Ледь при звуках ее голоса, Занила догадалась: он не слишком-то верил, что она все же расскажет. Что ж многого она и не собирается говорить. В любом случае ей нужно придумать историю, в которую верили бы. Хотя бы люди. Но пробовать лучше на высшем оборотне. — И не только родителей, но и всю семью. Вообще вырезали всю деревню. А я выжила. Только стала рабыней, — голос звучит ровно, и эмоции точно отмеренными каплями просачиваются сквозь него. Не больше — лишь столько, сколько сможешь вынести сама. И не врать! Все, что она сказала, чистая правда. Может быть, поэтому рассказ получился таким коротким? А что еще она могла произнести вслух?! Что ее родных убил его отец со своей стаей, устроив в деревне кровавую охоту? Что она так и не знает, почему она сама жива? Что последние восемь лет у нее только одна цель — найти и убить того, кто сотворил такое с ее жизнью? Еще месяц назад она верила, что сделает все, чтобы ни одного Хозяина Леса не осталось в этом мире!.. Теперь она уже в этом не столь уверенна. Смерти одного оборотня она уж точно не хочет… Нет, это она не о себе.

Ледь, не отрываясь, смотрит на нее, словно ждет, что она продолжит рассказ. Что ж, кое-что еще можно сказать.

— Я решила, что найду и убью того, кто уничтожил мою семью, — она говорит об этом, как о чем-то само собой разумеющемся. Даже не говорит — упоминает в дополнение к своему рассказу!

— И как, нашла? — Ледю удается задать вопрос таким же ровным и спокойным голосом.

— Почти! — легкая усмешка, на секунду тронувшая изящно очерченные губы, прекрасно сочетающаяся с тоном, которым произносились предыдущие слова. А вот с самими словами…

— Эта твоя цель помогла тебе выжить, когда ты попала в рабство, — в голосе Ледя звучит неуверенность. Или, может быть, это он задал вопрос? — Я представляю, как тебе было тяжело. Но у тебя ведь действительно не было выбора!

— Ничего ты не понимаешь! — серые глаза, впившиеся в его лицо, цветом больше не напоминают холодную воду, скорее расплавленный металл. — Выбор есть всегда! Хотя бы всего из двух вариантов: жить или умереть! Я выбрала жизнь. И рабство.

«И Хозяина для себя тоже выбрала сама…»

— А тяжело было только в самом начале.

«Пока невозможно темные насмешливые глаза на залитой кровью кошачьей морде я видела ярче, чем все окружающее…»

— А потом жить — превратилось в привычку, — последнее она произнесла, снова не глядя на него. А Ледю вдруг нестерпимо захотелось протянуть руку и прикоснуться к ней, накрыть своей ладонью ее пальцы, бездумно разглаживающие складки покрывала. Только он уже знал вопрос, который вернет ее к реальности ничуть не хуже, чем его прикосновения. Определенно, старый наставник мог бы гордиться своим учеником!

— А когда ты стала магом? Ну, в какой момент ты заметила свои способности?

Занила пожала плечами. На секунду ей захотелось так и оставить этот жест единственным ответом на слишком сложный вопрос, оставить молчание белым дымом таять в воздухе… Она так и не знала, почему вдруг произнесла:

— В тот самый день, когда погибли все мои родные, — может быть потому, что каким-то из чувств, не доступных людям, она ощущала сияние силы, исходящее от Ледя и прикасающееся к ее собственному кружеву. Как обещание ласки, перед которой невозможно устоять. А разговор — лишь повод, чтобы быть рядом, и слова не имеют значения. Она согласна говорить и дальше. Она, кажется, вообще на многое готова, лишь бы не разрывать прикосновение кружев и рук, потому что он все-таки накрыл ее ладонь своею. — Я тоже была тяжело ранена в тот день. И когда потеряла сознание, я вдруг увидела серебристо-серый огонек, из которого постепенно сформировалось мое кружево. Через какое-то время я пришла в себя, а ран на моем теле уже не было, — она замолчала, внимательно следя за выражением глаз Ледя. Она ждала, что он скажет что-нибудь о ее истории, задаст какие-нибудь уточняющие вопросы, но он лишь задумчиво покачал головой:

— Я с детства собирал все, что мне удавалось разыскать о древних магах. Но я нигде не встречал никаких упоминаний об их инициации. Это одна из самых больших тайн — существовал ли у них какой-либо ритуал пробуждения их силы, аналогичный нашему?

— Я вряд ли чем-то смогу тебе помочь, — на этот раз усмешка Занилы была полна горечи. — Истекая кровью на заснеженной лесной поляне, я, знаешь ли, не воспринимала все происходящее как инициацию!

Ледь крепче сжал ее пальцы и потянулся прикоснуться и ко второй руке, но она по-прежнему не смотрела на него, словно перестала ощущать его прикосновения. Ему довольно часто по утрам бывало трудно вернуть ее из чересчур реальных снов, а теперь еще и ее собственные воспоминания… И ее руки казались очень холодными, словно она была всего лишь человеком или будто снова оказалась в зимнем махейнском лесу.

— Что для тебя счастье? — ему все-таки удалось заставить ее посмотреть на себя. В ее глазах цвета зимней воды плескалось недоумение, словно она сомневалась, правильно ли расслышала его.

— О чем ты говоришь?

— Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне. И чтобы подумала о чем-нибудь более приятном! Расскажи мне, что для тебя счастье?

Она усмехнулась. А Ледь вдруг почувствовал, как у него перехватило дыхание: он только сейчас понял — она почти никогда не улыбалась! Но зато практически любую из известных эмоций она могла выразить усмешкой. Даже счастье, о котором он ее спрашивал.

Она усмехнулась, потому что они теперь, кажется, уже вдвоем готовы были говорить о чем угодно, лишь бы не было повода выходить из этой комнаты, заменившей собой целый мир. Они оборотни, и время не властно над ними. А они и вовсе заставили его остановиться!

— Счастье — это день. Это свет солнца, слишком яркий для глаз, — она не отрывала взгляда от его лица, позволив в призрачной, изменчиво-серой глубине отразиться всему тому, о чем она говорила, и позволив ему это увидеть. — Это тепло, которое ощущаешь всей кожей. Это берег моря и песок под ногами. Счастье — это блики солнца на воде.

Ледь выпустил ее руки и, спустившись с кровати, сел на пол, подняв оставленную там кифару. Он пристроил ее на коленях, пальцы привычно пробежались по струнам. Он слегка наклонил голову, прислушиваясь к таким знакомым ощущениям и к первым, полившимся из-под пальцев звукам.

— Теперь ты расскажи мне, — голос Занилы заставил его вновь посмотреть на нее, но пальцы продолжали перебирать струны, извлекая тихую мелодию.

— Что для меня счастье?

— Нет, — она покачала головой, словно чтобы придать больше значимости собственным словам. — Расскажи, как высшие оборотни переносят через обращение оружие и одежду.

Ледь замер. Кифара в очередной раз обиженно замолчала. Занила спокойно встретила взгляд его глаз и вопрос в них. Если он задаст его вслух, она ответит. Только вряд ли она скажет всю правду: о том, что, возможно, в этом мире и есть люди, которые способны отказаться от предлагаемой им силы, только она сама не из таких! И сны, в которые она уходит ночь за ночью, не позволяют ей перестать думать об этом, вновь и вновь маня ее обещанием того, перед чем она не способна устоять.

— Хорошо, — Ледь кивает головой, не выпуская кифару из рук. И Заниле кажется, что он ни о чем не спрашивает ее, потому что и сам нашел ответ. — Я попробую объяснить, и ты сможешь потренироваться, — он провел пальцами по изогнутой деке, подбирая слова. — Высшие оборотни могут управлять той силой, что находится повсеместно в окружающем пространстве. Берется один энергетический слой и сворачивается, словно карман. Внутрь него помещается одежда, или оружие, или что угодно. Потом этот карман запечатывается. Но перед этим нужно отделить от энергетического слоя его небольшую часть. Скажем так, ниточку. По ней, по ее сути, потом можно будет вновь карман раскрыть. А пока он замкнут, вещей, которые в нем, на физическом уровне просто не существует — только на энергетическом! — в ответ Занила слегка кивнула головой: знак того, что она выслушала, а отнюдь не того, что все поняла! — Во время обращения в окружающее пространство почти всегда выплескивается некоторое количество энергии. Поэтому молодых высших оборотней учат создавать энергетические карманы именно в такие моменты. Но ты пробуй так — у тебя ведь хорошо получается управлять силовыми потоками! — он усмехнулся, заметив выражение ее глаз, и прикоснулся пальцами к струнам, заставив их усмехнуться вместе с собой. Потом поднял руки к голове и, развязал черную шелковую ленту, которой были собраны его волосы, и протянул ее Заниле. — Ну же, попробуй!

Она взяла полоску гладкой, чуть блестящей ткани у него из рук и с сомнением посмотрела на нее. Когда Ледь начал объяснять, она честно пыталась представить себе все, что следует сделать. Но где-то на словах «свернуть энергетический слой» ее воображение ей просто отказало! А пальцы Ледя вновь касались струн кифары, словно он решил, что тихая мелодия поможет ей сосредоточиться. А музыкальный инструмент смотрелся в его руках так же уместно, как и меч… или как тонкая шелковая лента. Человеку никогда не достичь такого, а оборотням, похоже, не приходится и стараться. Они часть мира. И этого не изменить ни им, ни самому миру. Ни тем более людям.

Занила на секунду прикрыла глаза, ныряя на другой уровень зрения. А пальцы Ледя прикасались к струнам все увереннее, меняя темп. Мелодия больше не была тихой и спокойной. Теперь в ней звенел ритм, четкий и простой, как удары сердца, в такт с которым он звучал. Или наоборот это ее сердце начало биться вместе со струнами? На долю секунды пальцы замирают, оторвавшись от инструмента, в воздухе повисает напряженная тишина, заставляющая задержать дыхание. Но уже в следующее мгновение мелодия вспыхивает вновь, а с ней сплетается голос Ледя и песня, существовавшая за много веков до его рождения, разбуженная здесь и сейчас его пальцами и звоном струн…

И как тонкий, едва уловимый аромат, повисший в воздухе, воспоминание о недавно произнесенных словах.

Нырнуть на другой уровень зрения. Воздух привычно расцвечивается перламутром силовых потоков. И Занила с удивлением и удовольствием замечает, что теперь они уже не кажутся ей такими чуждыми, как раньше. Она знает, какова эта сила на вкус, и она уверенна, что ей достаточно просто ее позвать! Но сейчас она здесь не для этого. Взять энергетический слой и свернуть его, словно карман… Слова, казалось бы, совершенно бессмысленные. А значит не остается ничего другого — только дословно следовать инструкции. Предположим, что энергетический слой — это один из этих перламутровых сгустков. Нужно потянуться к нему, раскрыв кружево. Не пытаться вобрать его в себя, а просто слегка прикоснуться, чтобы можно было им управлять.

Точно уловить момент, когда кружево соединилось с пластом силы. Новое ощущение возникло внезапно и словно сразу же во всем теле. Как будто свежесть и прохладу воздуха она могла теперь ощущать не только кожей, но и внутри себя! Не останавливаясь на этом ощущении, Занила продолжила действовать. Теперь нужно отделить этот энергетический слой от остальных. Вообще-то раньше ей всегда казалось, что перламутр в воздухе повсюду, просто где-то он более густой, а где-то менее. И только теперь, когда она начала всматриваться в него с вполне определенной целью, она смогла заметить, что он действительно состоит из отдельных слоев. А они, хоть и соприкасаются между собой, но совсем не плотно.

Она потянулась своим сознанием дальше, вдоль потока перламутра, притягивая его к себе и одновременно отделяя от его соседей. Откуда-то она точно знала, что стоит ей отпустить его, и он снова займет положенное ему место в окружающем пространстве, вновь соединившись с остальными. Но пока она удерживает его, он послушно замер в ее «руках». Или точнее, в сознании!.. Она усмехнулась.

Пора начинать сворачивать энергетический слой, раз уж ей удалось его выделить. У нее действительно уже хорошо получается управлять силовыми потоками. Особенно если они подчиняются с такой охотой, однозначно признавая своего хозяина! Занила заставила сгусток перламутра растечься подобно плоской ленте, а потом два его противоположных края потянуться друг к другу… Только вот сила — это не ткань: как только слои соприкоснуться между собой, они сольются, вновь превратившись в единое целое!

Занила заставила себя всплыть по уровням зрения так, чтобы четко увидеть реальный мир, схватила черную ленточку, лежащую на коленях, и подбросила ее в воздух. Точнее, это только на этом уровне — в воздух. Но она могла видеть и по-другому! И там ленточка попала точно в энергетический карман за долю мгновения до того, как он закрылся.

На первом уровне зрения лента просто тает в воздухе в самой верхней точке своего полета, но здесь Занила видела, как слои перламутра сомкнулись вокруг нее. А в следующее мгновение она поняла, что просто не сможет вновь его раскрыть. Часть от энергетического потока, «ниточку», отпечаток его сути, нужно было отделять до того, как карман закроется! Но даже если не помнить этих наставлений, все становится понятно и так. Энергетический слой, который она использовала, просто растекся в окружающем пространстве, утратив какую-либо форму, хоть и медленно, но неотвратимо сливаясь и перемешиваясь с остальным перламутром. И Занила, кажется, даже поняла, что именно она сделала не так. Она доверилась силе, подчинившейся ей так легко, и отпустила ее, перестав контролировать. Именно тогда все и пошло не так: и края кармана начали смыкаться слишком быстро, и закрылся он сам собой, без ее разрешения… И ленточку назад, похоже уже не вернуть…

Занила всплыла на первый уровень зрения. Песня кончилась, и играть Ледь тоже перестал, оборвав мелодию на самой звонкой ноте, и теперь просто держал кифару в руках, обнимая ее.

— Это очень старая песня оборотней, — вдруг проговорил он. — Ее можно было бы назвать нашим гимном, если бы он у нас был. А официально она называется маршевой или походной, — он рассказывал, не отрываясь глядя на Занилу, хоть она и не задавала вопросов. Он словно точно знал, что она уже закончила свой эксперимент и теперь внимательно слушает его. — Она о самом главном в этом мире — о свободе. В жизни и в смерти. Как своей, так и врагов! Потому что в этом наша суть! Мы оборотни и нам не отказаться от себя! — его голос, вначале такой спокойный, теперь вновь набирал силу. Совсем как песня недавно. — И ты можешь саму себя убеждать в чем угодно, но однажды тебе придется взглянуть правде в глаза: ты именно поэтому стала одной из нас. Свобода — это и твоя суть тоже!

— Не хотелось бы тебя расстраивать, Ледь, — пальцы Занилы зарылись в складки шелкового покрывала, скользя в них точно так же, как совсем недавно ее сознание скользило в паутине силовых потоков, — но, похоже, дальше тебе придется обходиться без твоей ленточки!