"Фантастика 1990 год" - читать интересную книгу автора (Фалеев Владимир, Теплов Лев, Гай Артём,...)

ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ 

Лев ТЕПЛОВ. ЮМАЛА Документальная повесть

История Юмалы, золотой богини Югры, кому бы я ее ни рассказывал, вызывала оживленный интерес, хотя и сейчас не ясно почему именно. Записать ее оказалось очень трудно, и я позволю себе пояснить это маленьким математическим образом.

Когда мы изучаем любой процесс, результаты наблюдений откладываются на графике точками. По мере накопления точек становится ясно, что они принадлежат одной плавной кривой, но практически никогда не удается заполнить ее всю: остаются пробелы, а начало и конец линии повисают в пустоте. Математик прибегает к операциям, которые он называет интерполированием и экстраполированием, чтобы выявить “закон”, но достоверные точки при этом могут пропасть. Так и те точки в истории Юмалы, которые удалось добыть в книгах, архивах и путешествиях, оказались маловыразительными и требовали обширных скучных комментариев, а плавное повествование, вытекающее из них, казалось надуманным, неубедительным.

Поэтому пришлось отделить то, что безусловно верно и может быть доказано, от вещей, в которые я верю, но доказать не могу: если читатель захочет, он сам оценит вероятность сообщаемого.

Лет пятьсот назад в славном городе Риме жил некто Сабин, ученый-литератор, знаток античных рукописей. По примеру других гуманистов он придумал себе звучное латинское имя - Юлий Помпоний Лэт (1425-1498 гг. до н. э.). Среди комментариев Лэта к древним поэтам и историкам есть рассказ о взятии Рима племенами вестготов. Это случилось 24 августа 410 года, за тысячу лет до рождения Сабина.

Но дотошный старик видывал рукописи, которые теперь уже утеряны, и, зная его честность, мы можем верить таким подробностям исторических событий, которые дошли до нас только в его передаче.

В “Лекциях по Флору” Лэт сообщает, что среди буйного, разноязычного войска, собранного королем вестготов Аларихом, были люди из племени Югра. “На обратном пути часть иx осела в Паннонии и образовала там могущественное государство, часть вернулась на родину, к Ледовитому океану, и до сш пор имеет какие-то медные статуи, принесенные из Рима, которым поклоняется, как божествам”,- говорит Юлий Помпоний Лэт.

Засветло кучка рабов раскидала охрану и открыла готам Саларские ворота. Немало рабов, убежавших из Рима, стало воинами Алариха, и у них были товарищи в городе. Когда слух об этом дошел до дворцов Палатина и Квиринала, уютных домиков Эсквилина и Целия, римляне решили сделать вид, что ничего не случилось. Хотя Аларих был варвар, но он уже десять лет состоял на службе Империи - эти варвары давно уже захватили важные государственные должности, привели страну к позору и голоду, а что сделаешь? Трусливый император (неудачный сын великого Феодосия) отсиживался за мшистыми стенами Равенны, а в Риме был свой император - префект города Аттал. Правда, Аттал был назначен Аларихом и потом им же смещен, но бурная политическая история города знала и не такие повороты. В конце концов кто-то устраивался на Капитолии, рабов хватали и клеймили, а важные сенаторы сохраняли свои пурпурные тоги, и Рим оставался столицей мира.

Не испытав сопротивления, варвары-завоеватели вели себя весьма пристойно. Притихшие, как дети, они бродили кучками по мраморным лестницам, разглядывали статуи и памятники; нарушали древние и новые запреты, проходя сквозь общественные бани, языческие храмы и христианские базилики, но за это невежество их не осуждали, а тихонько презирали. Темноволосых готов презирали за мохнатые штаны и пестрые попоны на плечах, сумрачных иллирийцев - за грубое оружие, земляков-италиков - за бедность, белокурых славян - за робость, но больше всего презирали беглых рабов, скрывающих под грязными повязками багровые клейма с инициалами прежних хозяев. Легкомысленные женщины, не скрывая удовольствия, разглядывали мускулистые тела варваров и, кажется, сожалели, что нашествие оказалось таким добродетельным. Кое-где во внутренних двориках, правда, уже раздавались крики и визг.

Тогда варвары хватались за мечи, выдавая свою настороженность, а римляне отводили глаза: мало ли что случается в доме, где много рабов, рабы - дело семейное.

На вершине Виминала - одного из семи легендарных римских холмов - стоял дворец одного сенатора. Известно, что он принадлежал к древнему роду, но писатели того времени ни разу не называли его настоящим именем, опасаясь мести. Кассиодор, намекая на некоторые обстоятельства этой- истории, приводит вымышленное имя Валент Максим, и за неимением лучшего им можно пользоваться. Сенатор Валент Максим во времена нашествия был уже старик. Он давно отошел от политической жизни, почти никогда не выходил из дому, был сказочно богат и пользовался репутацией сумасшедшего, вернее - безобидного чудака.

Смолоду он был ослепительно красив, классически образован и тщеславен. Предметом его гордости была единственная в Риме коллекция девушек всех оттенков кожи, языков и наречий. В обширной вилле по дороге Апния пол. надзором евнухов у него жили во всевозможной роскоши разноцветные красавицы, число которых иногда достигало тридцати. Никто, в том числе и сам хозяин, не нарушал их невольной чистоты - этим коллекция отличалась от других, имевших более низменные цели и принадлежавших другим патрициям. Все девушки были обучены латинскому языку и грамоте. Валент Максим любил беседовать с ними и, кажется, желал, чтобы все они были безнадежно влюблены в него. Беседуя с пресвитерами, сенатор называл свою виллу женским Монастырем, и это был самый веселый монастырь на свете: каждая его обитательница молилась как хотела, а если не хотела, то и совсем не молилась. Сам сенатор считался христианином, но все были уверены, что он тайный поклонник прежних богов.

Странный статут монастыря на дороге в Аппия возбуждал в народе толки, нелестные для мужской чести сенатора, но тот же Кассиодор с негодованием отметает их, замечая, что во многих знатных семьях жены и дочери пали жертвой обаяния молодого сенатора: в этих щекотливых случаях он был жесток и неутомим. Суровый Император Грациан однажды присудил его к изгнанию за распутство, но вскоре императора убили преторианцы, и приговор был забыт.

Валент Максим пал жертвой собственной неосторожности: в погоне за редкостями он выменял у солдата из Норика девушку из гиперборейских краев, а она оказалась колдунья.

Звали ее Юмала. Это была девочка невысокого роста с широким лицом и немигающими черными глазами; она легко училась, но была молчалива и сторонилась подруг. На вилле для каждой из девушек шили национальные костюмы, но никто не знал, как одеваются в ледяной стране гипербореев, поэтому она ходила в широкой белой льняной рубахе безо всяких украшений. Евнухи-учителя впадали в отчаяние, читая ей лекции, так как не могли понять, запоминает ли она хоть что-нибудь из классической поэзии, истории и геометрии. Она помнила все и даже увлекалась естественной историей, но слишком презирала этих жирных, вялых несчастных людей, чтобы порадовать или подразнить их. Сенатор ей вначале, кажется, понравился, и она приняла участие в какой-то игре, но вскоре заскучала.

Валент Максим предложил ей выдумать другую. Тогда она сверкнула глазами и, схватив острый кривой нож для фруктов, метнула в сенатора; свистнув, нож пролетел около его уха и вонзился в панель из эбенового дерева, костяная рукоятка его задрожала. Валент Максим переменился в лице, побелел, а Юмала принялась грызть орехи и больше не глядела на него.

После этого случая девчонки дружно возненавидели гиперборейку, и только некрасивая пиктянка с севера Британии играла с ней в куклы, вдвоем пеленали и укачивали костяных младенцев. К этому времени относится конец коллекции: девушек куда-то разослали, и Юмала осталась одна.

Лукавый пересмешник Симмах говорит в одном из писем о некоем сенаторе, который пытался силой овладеть рабыней, но она унаследовала от строптивых бабок своей страны некий секретный прием, скорее позу, недоступную для домогательств, и этот сенатор катал свою жестокую возлюбленную по ложу, “как кот катает горячий пирожок”. Можно не сомневаться, что речь тут идет о том, кого мы называем Валент Максим, и о Юмале - это на нее похоже. Странно только думать, как низко мог пасть этот блистательный насмешник и небрежный покоритель сердец.

Юмала умерла около 380 года; кажется, ее отравили слуги.

Валент Максим был неутешен. Он приказал отлить из чистого золота статую девушки, и четыре римских скульптора лепили ее, обнаженную, усадив на смертном одре. Золотые статуи не были редкостью в Риме, но их никогда не отливали: золотые листы накладывали на бронзу или мрамор. Даже среди безумной роскоши империи времен упадка статуя Юмалы поражала воображение, и слухи о ней распространились по городу.

Однако никто ее не увидел: сенатор заперся с ней во дворце на Виминале и, как говорят, боготворил ее, разговаривал и молился. Это показывало, что и после смерти Юмала сохраняла колдовскую силу.

Толпы варваров, бродивших по Риму в блаженном ощущении всевластия, проникли на Виминал, и раб из дома Валента Максима, рассказав им все о хозяине, предложил провести их тайными путями прямо к сокровищу. Они отказывались, так как Аларих дал им три дня на разграбление города, и в первый день они не хотели связывать себя тяжелыми ценностями: их более манили запахи харчевен и раскрашенные обитательницы дешевых лупанаров. Но один из варваров, веселый галл, вспомнил, что в их войске есть настоящие гипербореи, сбегал и привел их, оторвав от созерцания вертящегося фонтана во дворе ближайшей бани. Их было человек двести - все в потертых и рваных шкурах, рыжих, с коротким жестким волосом, с луками и короткими прямыми ножами. Цепочкой они потянулись за рабом, а впереди шел молодой вождь. Через узенькую дверцу они проникли во двор, пересекли его и пошли бесконечными лестницами в толще стен. Последние еще не вошли во дворец и беспокойно окликали передних сдавленными гортанными голосами, когда вождь и ближайшие к нему гипербореи вошли в высокий колонный зал, не имевший окон.

Освещенная снизу скрытыми плошками с маслом, золотая Юмала сидела на низком кубе, обитом пурпуром, на корточках, обхватив длинными тонкими пальцами ноги у колен, раздув ноздри короткого прямого носа и полуприкрыв большие, чуть раскосые глаза. Жирные желтые блики играли на ее худеньком теле. Она сидела, чуть подавшись вперед, крошечный рот ее был полуоткрыт. И вдруг она закричала низким, полным отчаяния всхлипом, как кричала живая Юмала перед смертью, когда пламя яда пожирало ее изнутри. Гипербореи шарахнулись назад, в узком туннеле началась давка. Сам вождь отступил на шаг, но стиснул зубы, по-звериному ощерилоя и пошел к статуе. Он взял статую за узкие плечи, попытался наклонить, но она не поддавалась. Побагровев, вождь продолжал нажимать, что-то хрустнуло, и кусок трубы, проходившей в статую из куба, отломился, и, словно от боли, Юмала крикнула в последний раз.

Когда вождь взвалил себе на грудь статую и, тяжело ступая, зашагал к выходу, старик словно тень отделившийся от одной из колонн, взмахнул рукой, и кривой нож полетел в спину уходящему. Удар был неверен, нож скользнул, прозвенел о мраморный пол, и вождь гипербореев даже не обернулся. Воины заслонили его, и он пошел по лестнице вниз, через парадный двор, ни на кого не глядя, и только за воротами передал тяжелую ношу товарищу. Уже стемнело. Косые тени пожара плясали на улицах, огонь, треща, пожирал дерево и ткани, гул ночного грабежа стоял над Римом. Юмала стонала в могучих руках земляков, а у Саларских ворот их ждали низенькие косматые лошади.

Народ, живший на севере Европы от Скандинавья до Урала, античные географы называли гипербореями. Отдельные племена назывались нервами, аримаспами, позже - биармийцами и югрой. После развала Римской империи была эпоха, называемая великим переселением народов. Южная Югра с предгорий Урала по дороге, проложенной Аларйхом, ушла за Дунай и положила начало Венгерскому государству. Германские племена - норманны вышли через Ютландию в серое, каменистое Скандинавье, тесня финнов и карелов к востоку.

Отсюда норманны - они же викинги и варяги - совершали разбойные набеги на все побережья Европы от Британии и Исландии до Белого моря и Константинополя.

У норманнов долго не было писаной истории, но их поэты и певцы - скальды - в своих сагах сохранили воспоминание о самых успешных походах. По крайней мере три саги из дошедших до нас рассказывают о походах в Биармию за сокровищами богини Юмалы. Две из них - Бос-сага и Орвар-Одд-сага - полны угрюмой фантастики, заимствованной из других саг. Третья - рассказ Снорри о походе Торирасобаки - почти документальна, так что можно определить даже дату похода -1023 год. Обстоятельный разбор саг сделал К. Тиандер в книге “Поездки скандинавов в Белое море” (Записки историко-филологического факультета имп. Санкт-Петербургского университета, вып. 79, СПБ, 1906).

В длинном, похожем на сарай доме, сложенном из исполинских дубов, под закопченным потолком в земляной пол был врыт стол для дружины, а близ очага другой, поменьше - для ярла Торира и его гостей. По правую руку Торира сидел Карли, по левую - Гунстейн, напротив на низенькой скамеечке - скальд Снорри, слепой и полупьяный, весь изрубленный в былых походах.

– Какой ты ярл?-ворчал скальд.- Собакой тебя зовут, собака ты и есть. Ярлы раньше были, когда все народы под луной дрожали, как щенки зимой, завидев наши красные щиты по бортам лодок и наши косые паруса. Нынче король Олаф не велит называть вас ярлами.

– Плохо шутишь, старик,- беззлобно сказал Торир.Убью.

– Столько раз меня убивали,- жалобно отвечал скальд, - что я уже привык. Бритты стрелами, франки мечами, славяне дубиной били, а я, слава Одину, жив. Слышали: датский король Канут пошел на Рим. Ах, много добычи в славном городе Риме, золото, женщины, богатые ткани. А король Канут пошел за попами. Попы любят тепло, в наших фиордах жить не смогут, померзнут. А король Олаф пошел грабить Данию. Ему, жирному, далеко ходить тяжко. Вернется Канут - плохо будет толстяку, ой плохо! Налей мне франкского вина, Торир, я тебе расскажу о богине Юмале. Возьмешь золотую богиню, станешь богаче толстяка, и Канут отдаст тебе норвежскую корону…

И запел, заунывно причитая:

– Пять веков правит в Биармии богиня Юмала, пять веков несут ей люди золото, лучшие меха, всякую добычу, которую не едят. Живет Юмала в горе, которая поднялась до неба, до чертогов Одина, сторожит ее старуха колдунья, седая, одноглазая, один зуб, и тот ядовитый. Варит сонное зелье из жаб, мышей и змей, поит прекрасную дочь короля Годмунда Лейлу, а красавица привязана белокурыми волосами за крюк, вбитый в каменную стену пещеры.

Грузный Карли засопел, глаза налились кровью. Гунстейн хлопал белесыми ресницами, глядел в потолок..

– Все это - вранье, бабьи сказки, не мне бы петь, не вам, воины, слушать,- сказал вдруг Снорри обычным голосом и хрипло захохотал.- Говорили мне старые друиды, которые умеют чертить на шкурах значки, и шкура помнит прошлые дела, что золотую богиню взяли в Риме парни из Биармии с реки Юг, имя племени Югра, и везли они в лодках по Дунаю до моря и по Днепру через пороги до нашего волока, а потом к себе на Юг. И еще везли деньги для богини, гуся бронзового какого-то. Было это пять веков назад. А вам бы, воины, не задирать тут стариков, не смеяться над убожеством, а пойти в Белое море к Холмграду, поискать дороги в Югру и Юмалу пограбить.

– Хорошо бы, - сказал Гунстейн, оскалив редкие зубы. - Наш Торир - сам колдун, он югорских колдунов перехитрит. Карли все боятся: он берсеркьер, от вида вражьей крови в исступление приходит. Да и я в бою не плох, пошли бы вместе. Ты, Снорри, пойдешь с нами?- спросил он, заметив, что викинги одобрительно качают головами.

Снорри согласился, но к отплытию не пришел, и три дубовых лодки без него вышли из фиорда в туманное море и повернули на полночь. Торир понял, что старик действительно сохранил ум, и впервые поверил в удачу предсказанного им похода.

Лодки плыли вдоль пустынных гранитных берегов, все время убегавших к восходу, солнце вставало все ниже, навстречу плыли редкие льдины. К концу третьей недели, когда стало кончаться продовольствие и пресная вода, Торир велел идти у самого берега: начались туманы, и можно было потерять знак, указывающий горло Белого моря.

Косой крест из двух горелых лесин открылся к вечеру.

Лодки решительно повернули и, пересекая горло, поплыли в надвигающуюся ночь. Голодные гребцы выбивались из сил, звезд не было видно. Солнце встало прямо перед ними, осветив низкий серый берег. Викинги повернули вправо и так шли еще три дня до устья Двины. Тут на отлогом холме стоял обнесенный бревенчатым забором варяжский поселок ХолмграД; на кольях белели оленьи и лошадиные черепа.

Местные варяги без радости встретили гостей: пищи сами набрали мало. Мясо и муку Торир чуть не зубами вырвал у местного ярла, цена его была огромная. Биармийцы ушли далеко в леса, к Перми и Вятке, торг не поддерживали.

Карли подрался с одним из своих гребцов, пленным мадьяром, а потом принялся бить остальных, пока его не связали. Он ворочался на дне лодки, бормоча проклятия. Никто из местных дороги на Юг-реку не знал, а про Юмалу Торир не спрашивал.

Через два дня лодки, на носах которых находились золоченые драконы, уже бороздили серебристую Двину. Бежали назад берега в сумрачных лесах, ни дымка, ни следа жизни не было видно. Гунстейн не раз на ночлегах заводил разговор о возвращении, но Торир, поколдовав наспех, говорил коротко:

– Нет.

Как-то посреди реки они увидели крошечную лодочку-долбленку. Две лодки викингов отрезали ее от берегов, а Торир пошел прямо и увидел древнего широколицего старика, который тянул рваные сети. Он лопотал Непонятно, и тогда гребец-мадьяр сказал, что этот язык похож на его собственный, как говорят в Венгерском королевстве, основанном выходцами из Югры. Гребец потолковал с рыбаком и сообщил, что Юг-река недалеко, а на ней живет большая и уважаемая семья Манси. Все обрадовались, особенно Гунстейн, который щедро одарил старика. Впрочем, когда рыбак отплыл, Торир нагнал его, отобрал подарки, сети и рыбу, а самого на всякий случай утопил. Потом Торир велел всем ждать у берега, а сам с мадьяром пошел искать дом семьи Манси.

О дальнейшем сага Снорри умалчивает, но в Бое-саге сохранились некоторые подробности. Торир, когда хотел, умел быть обворожительным, и викингов хорошо приняли в доме Манси, а мадьяр заменял ему язык. Они назвали себя большими шаманами из-за моря, хранителями солнца и луны; хозяин сам был шаман и говорил с ними почтительно, а внучку его Торир соблазнил в первый вечер, и потом ходил к ней три ночи, когда в большом доме все укладывались спать. Девушка, впервые познавшая любовь, была благодарна ему и умоляла остаться навсегда. Но Торир объяснил ей знаками и через мадьяра, что он по своему шаманскому обету несет дары богине Юмале, и если девушка хочет, чтобы он поскорее вернулся к свадьбе, то она должна показать ему самый короткий путь к богине. Девушка советовала ему от устья Юга идти все время на восход до большой реки Сысолы и еще два дня до священного бора, откуда кричит богиня.

– Все, что вы принесете, вешайте на ветки, а в бор не ходите, иначе вас убьют. Потом придут наши, которые живут отдельно, носят красные одежды и сторожат Юмалу, они отнесут ей ваши подарки. И скажи ему, пусть возвращается быстро,- добавила она, прижимаясь к Торйру, хотя с ним был мадьяр.

В ту же ночь мадьяр ушел за Карли и Гунстейном, а Торир еще два восхода солнца встречал вместе с доверчивой биармийкой. Та все время толковала ему, чтобы он не ходил к богине, все равно он ее не увидит, видеть ее нельзя, и даже хранители ее не видят - остального он не понял и отвечал поцелуями. И еще он узнал, что в Биармии никто не целует женщин, хотя это так приятно.

На третью ночь, когда девушка, утомленная, уснула, Торир услышал крики ворона, тихо оделся, взял оружие и встретил спутников. Они пошли, как было указано, на бревнах переплыли Сысолу и увидели бор. Деревья на опушке его были украшены красными тряпочками.

Викинги сложили оружие и устроили небольшой совет. Набег они решили перенести на ночь, благо было полнолуние, а пока пошарить опушку, нет ли на ней неубранных даров.

Гунстейн считал, что дары оправдают их при случайной встрече с хранителями. Он первый поднялся - и замер: над вековыми соснами издали донесся печальный тихий крик.

Тут Торир и Гунстейн решили, что первым должен идти Карли, тот вошел в тень деревьев - и огромная оперенная стрела, словно выпущенная из лука великаном, свистнув, пролетела мимо него и вонзилась в сосну неподалеку. Выдрав стрелу, Карли принес ее и сообщил товарищам, что стража их обнаружила. Они стали спинами друг к другу, как это обычно делают норманны, но в лесу было тихо. Еще раз взвыла богиня за лесом - глухо и томительно, но никто не кидался, не пускал стрел, не окликал их. Торир предположил, что Карли напоролся на самострел. Не размыкая круга, они начали пятиться к опушке, и за ближайшим деревом действительно нашли огромный почерневший от времени лук, от которого через еле заметную тропинку тянулась струна из высушенных жил.

Теперь мы снова сможем следовать рассказу Снорри, другие саги испорчены безудержным фантазированием.

Дождавшись ночи и луны, три викинга осторожно углубились в лес, избегая протоптанных дорожек, останавливаясь при каждом шорохе. Было поразительно тихо, безветренно, огромная белая луна сияла над черными вершинами сосен. Лес начал редеть и оборвался на круче, под которой текла блестящая вьющаяся речушка.

– Вот она!- прошептал Гунстейн.

Совсем близко, над обрывом, пониже того места, где стояли викинги, была круглая изгородь из заостренных кольев, а в середине ее - что-то черное, узловатое, страшное, как ночной кошмар. Когда викинги спускались к изгороди, потянуло ветром, и все вокруг закричало, завыло, застонало. И хотя вокруг по-прежнему никого не было, они встали спиной к спине, чувствуя локти друг друга, и так дошли до изгороди. Торир сказал, что он должен поколдовать, и обошел изгородь: на самом деле он искал ворота, но изгородь была сплошная. Обходя ее вторично, он стучал тихонько по кольям, бормоча заклятия и вслушиваясь - не отзовется ли дребезжанием непрочно укрепленный выдвижной кол. Третий раз он обошел ограду просто так - всякое гадание должно исполняться трижды, а не дважды. Хода внутрь не было. Тогда Карли подставил спину, а Торир и Гунстейн с его помощью перебрались через ограду.

Снорри говорит, что Карли тоже залез внутрь, но я думаю, что он остался снаружи, так было бы, конечно, более верно.

Спрыгнув, викинги попали на что-то мягкое и сыпучее.

Они огляделись и поняли, что стоят на россыпях монет, похожих на чешую рыбы. Ни один из них даже во сне не видел столько золота и серебра, столько блестящих кружочков, которые значили для них все - счастье, славу, власть, смысл жизни.

Гунстейн дрожащими руками вытащил из-за пазухи мешок и принялся ссыпать туда деньги, а Торир пошел к центру, и монеты осыпались под его ногами, как речная галька.

Когда-то здесь стояла могучая сосна. Югорцы обрубили ей верх и тщательно изогнули сучья в сторону реки, соорудив подобие буйно сплетенных волос, а две самые большие ветви отогнули вниз, к корням, так что получились две узловатые руки. На соединенных пальцах-ветках было пристроено сияющее серебряное блюдо. На высоте в два человеческих роста дерево было оголено от коры и грубыми ударами топора превращено в подобие лица с огромным оскаленным ртом - все это было осмолено и отливало в лунном свете черным лаком. Торир потянул блюдо, и в этот момент дохнул ветер и изнутри дерева донесся раздирающий душу стон. Сам Торир-собака, который никогда и ничего не боялся, дрогнул и выронил блюдо. Он мысленно обругал себя самым грязным словом, подхватил блюдо, но заметил, что ветви-руки обвешаны ожерельями из нанизанных монет. Он стал обрывать их и сваливать в свой мешок.

Тем временем Гунстейн перебросил свой мешок через ограду, и Карли подал ему другой. Торопясь, Гунстейн напихал в него монеты, смешанные с трухой сгнивших мехов и землей, когда подошел Торир с блюдом и полным мешком. Все это они передали Карли. Торир вскарабкался на изгородь первым, на руках подтянул Гунстейна, они мягко спрыгнули и, забрав добычу, побежали через священный лес, забыв о капканах и самострелах. Луну затянуло облаками, поднялся ветер, ограбленная богиня выла им вслед, но охваченные алчностью, они бежали, бросив щиты, а ветки били их по лицам, монеты мелко звенели в мешках.

На берегу Сысолы, уже днем, Гунстейн предложил делиться, и Торир великодушно отдал товарищам почти все деньги, оставив себе только блюдо, украшенное тончайшей восточной резьбой. Он пошел впереди, держа блюдо, как щит, а за ним тащились двое, нагруженные мешками. Ноги их кровоточили, плечи ныли, как от побоев. Дом Манси они обошли стороной, и Торир подумал, что зимой тут родится его сын, которого могли бы звать Гаральд Торирссон, но ему дадут какое-нибудь югорское имя, и он станет вонючим рыбаком. После этого Торир напрочь забыл о доме Манси.

К своим лодкам они вышли на рассвете, когда гребцы спали, Гунстейн едва шел, он хотел крикнуть помощь, но Торир зажал ему рот: не следовало показывать гребцам добычу. Он оставил Карли с мешком и блюдом, а сам помог Гунстейну стащить мешок в лодку, потом вернулся и убил Карли. Он ударил его, подкравшись сзади, мечом по шее, и кровь хлынула широкой струей. Взвалив на плечи мешок и блюдо, Торир вышел к обрыву и увидел, что лодка Гунстейна уже отплыла, и понял, что парень не так глуп, как кажется.

Сага Снорри говорит, что Торир-собака догнал лодку Гунстейна и захватил его добычу, но сам Гунстейн успел убежать. Можно предполагать, что он погиб от голода в двинских лесах. Торир вернулся в Норвегию как раз тогда, когда король Олаф II Гаральдссон со своей дружиной встретил вернувшегося из Рима Канута Датского и был наголову разбит в бою. Торир-собака тотчас поклялся в верности Кануту, и никто не посмел спросить его о судьбе Карли и Гунстейна, сторонников презренного Олафа Толстого, который сбежал в Киев ко двору Ярослава Мудрого. Через пять лет Олаф с дружиной, набранной среди русских варягов, вернулся за своей короной, был бой, и Торир-собака убил Олафа. Со своим богатством и влиянием Торир-собака легко мог бы стать королем, раскидав двух мальчишек - сына Канута Свенда и сына Олафа Магнуса. Но, поняв это, сторонники предали его и посадили на престол Магнуса Олафссона, которому тогда было десять лет, и он воспитывался при дворе Ярослава в Киеве.

Далее источники молчат о Торире-собаке: тут его, видимо, наконец убили..

Место, где викинги в лунную ночь 1023 года стояли рядом с золотой богиней Юмалой, спрятанной в дупле священного дерева, кажется, можно уточнить. Я думаю, что это было так называемое Гляденовское городище на реке Нижней Мулянке, левом притоке Камы. Археолог Н. Новокрещенных вел тут в 1896 году раскопки и обнаружил среднеазиатские монеты, бусы, наконечники стрел, литые фигурки и другие дары, о чем он сообщает в “Трудах Пермской ученой архивной комиссии” (1914, вып. 4, 5 и 7).

И еще четыре века прошло, когда в памятниках письменности снова появилось сведение о золотой богине. Оно связано с жизнью одного деятельного монаха по имени Стефан, который жил и умер “посреди неверных людей, ни бога знающих, ни закона ведящих, молящихся идолам, огню и воде, и камню, и Золотой бабе, и волхвам, и деревью”, как сообщает под 1398 годом Софийская первая летопись.