III

Светлана всегда любила ходить к своим ученикам. Это осталось еще со школьных времен, когда была от­рядной вожатой.

За каждой незнакомой дверью таится неожиданное. Она любила представлять себе, какие у ее пионеров ро­дители, какая квартира, обстановка, взаимоотношения в семье. Иногда выходило именно так или почти так, иногда совсем по-другому. Маленькие сюрпризы, при­ключения, игра в загадки и отгадки.

Вот большой светло-серый дом, новый, четырехэтаж­ный. Двери всех квартир одинаковы, и комнаты в квар­тирах расположены по одному образцу, но стоит войти в переднюю, и начинается неповторимое своеобразие. Оно начинается даже немножко раньше — ведь двери квартир, пускай одинаковые, все-таки имеют свою инди­видуальность. Одни заботливо обиты клеенкой и войло­ком, другие легкомысленно ничем не прикрыты.

А почтовые ящики с пояснениями, куда и какую газе­ту класть — упаси боже, перепутает почтальон, так и слы­шишь раздраженные голоса немирно живущих соседей.

А звонки — «Три длинных, один короткий», «Два ко­ротких, один длинный», и где-нибудь в стороне от общего списка новенькая кнопка с отдельной проволочкой и чет­кая, неулыбчивая надпись: «Только Зябликову».

Дверь, у которой остановилась Светлана, строгая, спокойная, без единой царапины, без следов нетерпели­вых мальчишеских ног внизу, без списка жильцов и звон­ков сбоку. Всю квартиру занимает одна семья.

Семья... Тоже со школьных времен осталось чувство, наивное, конечно,— ведь знаешь, что не всегда бывает так,— наивное ожидание, что если в доме живет семья, значит, в доме — счастье.

Здесь, за этой спокойной дверью, Светлана уже была в начале четверти. Отца Лены Некрасовой — он старший инженер на заводе — не застала тогда. Ее принимали три Елены: Елена Ивановна — бабушка, Елена Евгень­евна — мать и Лена-маленькая, Светланина ученица.

Очень приятный был вечер, очень приветливо прини­мали... Как только Светлана вошла в столовую, ей на­встречу, отложив книгу, поднялась Елена Евгеньевна, высокая, пышная, улыбающаяся. Протянула красивую белую руку, заговорила мягким грудным голосом, по­знакомила со своей матерью. И сейчас же Светлана уло­вила немой язык взглядов трех Елен, видимо очень лю­бящих друг друга и привыкших все понимать даже без слов. Взгляд Елены Евгеньевны в сторону Елены Ива­новны: «Ты нам поставишь чайник, мамочка?» В сторо­ну Лены-маленькой: «Посмотри-ка, дружок, осталось ли еще в буфете рассыпчатое бабушкино печенье».

Елена Ивановна сейчас же удалилась, именно не ушла, а удалилась, милая такая, внимательная, еще по-молодому стройная, хотя и седая.

А Лена-маленькая очень деликатно, как бы мельком, заглянула в буфет и успокоительно посмотрела на мать: рассыпчатого бабушкиного печенья еще предостаточно.

На редкость увлекательное было печенье! Светлана съела целых три штуки и с трудом удержалась, чтобы не потянуться за четвертым.

Хороший был вечер... Сегодня будет не так. Любопыт­но, как встретят сегодня?

Открыла на звонок Лена. Растерялась даже, не сразу пригласила войти.

Пока Светлана снимала боты, Лена бросилась в сто­ловую. Полуиспуганный, полунегодующий шепот:

— Мама, это Светлана Александровна!

Та же комната с отстоявшимся уютом, который ста­рательно поддерживают все три Елены. Но хотя трубы отопления работают вполне исправно, в комнате холодок.

Даже тугая отутюженная скатерть не зовет к себе, а отталкивает. Блестящий паркет будто предупреждает, чтобы не смели по нему ходить всякие нежеланные гости.

Елена Евгеньевна встает не спеша — гораздо медлен­нее, чем в первый раз.

Пожатие руки холодное, официальное. Бабушка у две­ри в спальню. Светлана кланяется издали: где-то прихо­дилось читать, что, если люди мало знакомы, желание подать руку должен показать старший.

Опять полетели взгляды, на этот раз от периферии к центру. Елена Ивановна — Елене Евгеньевне полуво­просительно: «Нужно ли ставить чайник?» Елена Евгень­евна без колебаний: «Не нужно». Леночка — матери: «Неужели ты будешь ее угощать рассыпчатым бабушки­ным печеньем?» Елена Евгеньевна — Леночке: «О нет!»

Светлана села, положила сумочку на неприветливую скатерть. И вдруг сказала, как о чем-то очень неожидан­ном и забавном:

— А ведь ваша Леночка, Елена Евгеньевна, на меня в большой обиде.

Елена Евгеньевна с деланным удивлением приподня­ла красивые брови.

— В обиде за то, что по моему настоянию ей вывели тройку по физкультуре.

Елена Евгеньевна пожала плечами:

— Леночка учится в школе четвертый год. Насколько помню, это первая тройка. Не только троек — четверок у нее никогда не было.

— И по физкультуре?

Елена Евгеньевна приоткрыла ящик письменного сто­ла и надменным жестом протянула Светлане все велико­лепные пятерки, полученные ее дочерью в третьем классе.

В этом движении Светлана почувствовала вызов: ко­нечно, Елена Евгеньевна была уверена, что учительница в присутствии девочки не станет осуждать других учи­телей.

— Вы правы, очень красивый табель. Но ведь это было в прошлом году. А как Лена этой осенью физкуль­турой занималась, я видела.

Лена сказала хмуро:

— Вы только один раз у нас на уроке были.

— Да, только один раз. Именно в этот раз вы себя почему-то лучше вели. Совпадение. А помнишь, Лена, два последних урока в конце четверти? Ни одного упраж­нения не могла сделать, да и другим мешала.

Лена спросила, чуточку покраснев:

— Вам Валентина Николаевна рассказывала?

— Нет. Мне никто не рассказывал. Я очень люблю все видеть своими глазами. Во время физкультуры у ме­ня свободный час. Из коридора все очень хорошо видно и слышно.

Теперь Лена краснела все гуще и гуще, как краснеют блондинки с нежной кожей. Кончики ушей, казалось, ста­ли у нее совсем горячие.

Светлана притянула ее к себе:

— Сама-то как ты считаешь, хорошо занимаешься на уроках физкультуры или плохо?

— Какой же это урок — физкультура? — прошептала девочка.— У нас ее и за урок никто не считает.

— За урок не считаешь, а пятерки получать хочется? На каком же основании ты ждала пятерки? Думала — учительница не станет портить красивый табель? Дума­ла — учительнице самой приятнее, когда у нее больше круглых отличников в классе?

В глазах мамы и бабушки — смятение и тревога. Пра­во же, они встретили классную руководительницу с та­ким видом, будто она очень провинилась перед всей их семьей, а теперь пришла извиняться и налаживать отно­шения!

Светлана встала:

— А мне хочется, чтобы вы все честными росли, а сколько у меня будет отличников и на первом или на втором месте будет наш класс, для меня это не так важ­но!.. Так вот, Лена,— теперь Светлана говорила совсем спокойно и даже доверительно,— я думала, что лучшие ученики помогут нам с Валентиной Николаевной сделать так, чтобы это действительно были уроки... Я и вас, Еле­на Евгеньевна, тоже об этом хотела просить как члена родительского комитета. А то... ведь что же получается?.. Засучи, Лена, рукав, согни руку... Ну посмотрите сюда — кисель, а не мускулы!

— Она вообще болезненная у нас,— вставила ба­бушка.

— А вот посмотри-ка теперь у меня, пощупай!

Высоко закатив рукав, Светлана согнула небольшую смуглую руку.

— А можешь ты вот так сделать? Смотри сюда!

Светлана подняла обе руки и стала медленно изги­баться, как будто падать назад. Три Елены смотрели на нее с удивлением, даже страхом — ох и стукнется сейчас головой о гладкий паркет! — и с облегчением вздохнули все три, когда пальцы Светланы коснулись пола. Постояв так несколько секунд, Светлана легко выпрямилась.

— Ведь я и колесом на руках умею пройтись... Была бы комната попросторнее... До сих пор добрым словом поминаю нашего физкультурника. А главное — никаких гриппов, никаких ангин... Ты, Лена, на коньках, на лы­жах умеешь?

— Да нет же,— совсем расстроенным голосом сказа­ла Елена Евгеньевна.— Где уж ей на коньках — чуть на­ступают холода, у нее сейчас же...

— ...грипп, ангина? — докончила Светлана.— Так по­этому ей и нужна физкультура! Не отметки хорошие по физкультуре, а сама, сама физкультура!..

Все три Елены провожали Светлану в переднюю.

— Что же вы так спешите? — говорила Елена Ива­новна.— Посидели бы еще, у меня сейчас чайник по­спеет!..

— Вы хоть попробуйте бабушкиного печенья.— Лена шагнула к буфету.— Ведь вам понравилось прошлый раз.

— Нет, нет, спасибо, мне пора.

Светлана вышла на лестницу, очень довольная собой.

«Интересно бы послушать, что они будут говорить сейчас, Елены мои Прекрасные».

С третьего этажа, бесшумно скользнув по перилам, съехал вниз и остановился перед Светланой круглоголо­вый мальчуган.

— Добрый вечер, Светлана Александровна!

— Добрый вечер, Толя.

— Светлана Александровна, а вы к нам зайдете?

— Нет, Толя, сегодня не успею. Ведь я была у вас недавно. А вот у Володи Шибаева тогда никого не заста­ла, мне нужно сейчас к ним.

На лице Толи — горькое разочарование.

— Вы хоть на минуточку к нам зайдите.

— Мама твоя дома?

— Нет, еще не приходила с работы, скоро придет... Светлана Александровна, вы на одну минуточку!

Светлана заколебалась, взглянув на часы. Она поня­ла, почему Толя так зазывает ее именно сегодня. Должно быть, увидел из окна или тут, на лестнице, что учительница ходит по квартирам, и успел прибрать комнату, по­ка она сидела у Некрасовых.

В прошлый раз Толя и его мама, такая же веселая и подвижная, как сын, были очень смущены, принимая Светлану. В комнате был такой вид, будто жильцы куда-то собираются уезжать или, наоборот, только что переехали. Или можно было подумать, что несколько ми­нут тому назад произошел подземный толчок, небольшое землетрясение, после которого штукатурка не обвалилась с потолка и стены не треснули, но все вещи сдвинулись с места да так и остались в расшатанном состоянии. Раз­говаривая со Светланой, и мать и сын суетливо пере­двигались по комнате, прикрывая дверцы шкафов, вы­прямляя стопку книг, лежавших почему-то на валике дивана, подпихивая куда-то в угол полотенце, брошенное на письменный стол.

Ничего не поделаешь, придется зайти.

Да, так и есть. В комнате — следы торопливой уборки. На письменном столе порядок идеальный, учебники разложены, как на выставке. Кажется, даже Толя успел немножко натереть пол в самых проходных и более осве­щенных местах.

— Сам прибираешь комнату?

— Сам! — гордо ответил Толя.

— Молодец! И маме приятно будет с работы прийти. Не знаешь, у Шибаевых есть кто-нибудь дома?

— Отец, кажется, уже пришел с работы, а Володи нет, он у бабушки.

Уже в дверях Светлана пообещала зайти как-нибудь еще.

Толя тревожно спросил:

— Когда?

Светлана не уточнила.

Как будет удивлена Толина мама, вернувшись домой! Отца у Толи нет — этот мальчик из поколения осиротев­ших. Нелегко воспитывать одной такого сорванца.

Шибаевых, отца и мать, Светлана застала за ужином. На клеенке мрачноватых серых тонов — две тарелки, две вилки, рюмка, и на длинном узеньком блюде — симмет­рично распластанная селедка со взглядом, устремленным в потолок.

Володина мать предложила поужинать вместе с ними. Светлана отказалась.

Шибаева унесла свою тарелку в кухню, ступая пря­мыми, как будто деревянными ногами по чисто вымыто­му, ненатертому паркету. Ничего мягкого, закругленного в ее фигуре. В особенности это стало заметно, когда она повернулась спиной и лопатки задвигались под вязаной кофтой, как части какого-то деревянного механизма.

Володин отец продолжал жевать, положив по обе сто­роны тарелки выступающие из рукавов пиджака тяже­лые руки, узкие в запястье, широкие в кисти.

— Я даже рада, что Володи нет дома,— начала Свет­лана.— Мне хотелось поговорить с вами о мальчике. К со­жалению, вы не были на родительском собрании, но вы, конечно, видели Володин табель и знаете, что у него чет­верка по поведению.

Шибаев кивнул головой, продолжая медленно дви­гать челюстями.

— Не беспокойтесь. В тот же день, как Владимир табель принес, я его поучил. Теперь будет умный.

— Вы сами с ним занимаетесь? — не поняла Светла­на.— Помогаете учить уроки?

Володин отец усмехнулся:

— Ученье мое короткое — снял ремень да и отодрал как сидорову козу.

Светлана, задохнувшись от ужаса, все еще не совсем понимая, молча смотрела на огромные руки, на медлен­но жующие челюсти.

С тринадцати лет она жила в детском доме, где са­мым тяжелым наказанием был разговор в кабинете ди­ректора и сознание того, что Наталья Николаевна тобой недовольна. Еще раньше, бесконечно давно, еще до вой­ны, мама говорила иногда: «Посиди и подумай». Конеч­но, в особенности когда жила в деревне, приходилось видеть, как под горячую руку шлепала измученная до­машними заботами мать озорного малыша по мягким частям...

Но ведь это же совсем другое!

Она смотрела на руки Шибаева... Он это сделал в тот день, когда Володя принес табель. Как раз перед празд­никами и потом, в начале четверти, Володя был какой-то подавленно тихий, и Светлана самодовольно решила: до­шло, задумался... О, как это отвратительно!

Она встала, резко отодвинув стул:

— Послушайте! Вы знаете, что сказал один раз Че­хов в минуту откровенности? Что он никогда, слышите — никогда не мог простить своему отцу, что тот порол его в детстве!

Шибаев смотрел на нее удивленно.

— Вы только подумайте... вырастет ваш мальчик... может быть, вас уже в живых не будет, а он будет по­мнить... и не простит. Все можно простить... насилие и унижение простить нельзя!

Она сама чувствовала себя униженной. Ей казалось, что ее заставили принять участие в этом насилии. Неуже­ли права была Ирина Петровна, когда говорила: «Пого­дите, не торопитесь снижать отметку по дисциплине!» Знала она что-нибудь про эту семью?

Светлана метнулась в переднюю.

Володина мать вышла вслед за ней.

— Вы напрасно так волнуетесь,— сказала она. — Тон­ким ремнем...

Светлана закрыла руками лицо и, не застегнув шубы, не попрощавшись, выбежала на площадку лестницы. Быстро спустилась на первый этаж... Нет, так нельзя. В этом доме в каждой квартире могут быть ученики из ее школы. Приостановившись, она запахнула шубу.

До двери оставалось всего несколько ступенек, и, ко­гда Светлана шагнула на первую из них, кто-то вошел в парадную дверь.

В полумраке Светлана увидела худого, узкоплечего мальчика. Он шел сутулясь, и слишком длинные руки торчали из рукавов слишком короткого пальто. Володя Шибаев не торопился возвращаться домой. Сделав два шага по лестнице, он вдруг поднял голову и встретился глазами со Светланой. Ей показалось, что их взгляды зацепились друг за друга.

Бывает вот так. В дверях дома или на улице идет че­ловек навстречу, и вдруг мелькнет что-то в глазах... Шаг­нешь вправо, уступая ему дорогу,— и он туда же шаг­нул. Шагнешь влево — и опять столкнулись... А потом уже оба знают: куда бы ни двинуться, все будет невпо­пад — не разойтись!

Володя прижался к стене, пропуская учительницу, и Светлана отступила туда же. Потом обоих, как привя­занных к гигантскому маятнику, качнуло в другую сто­рону... и еще раз...

Наконец Светлана заставила себя, не двигаясь, стоять на месте. Володя прошмыгнул вверх... Светлана броси­лась к двери.

И все это молча... ни одного слова друг другу не ска­зали... А что можно было сказать?.. «Добрый вечер, Во­лодя, я была сейчас у твоего папы...» Он и сам это по­нял. Что он мог подумать? Учительница приходила жаловаться на него отцу?..

Морозный ветер дул в лицо. Хорошо плакать на ули­це вечером, зимой, когда можно половину лица закрыть меховым воротником — и никто ничего не заметит!

Поскрипывал снег под ногами. Почему-то все под горку, под горку идет улица... Откуда здесь такая гора?

Светлана свернула в узкий переулок — и вдруг очу­тилась на пустыре. Здесь даже тропинки никакой не бы­ло. Белым горбом поднимался невысокий холм с торча­щими из-под снега жесткими голыми ветками. А за хол­мом — крутой обрыв и река внизу.

Почему река? Светлана не сразу сообразила, что, выйдя из дома, повернула не назад, в сторону площади, а пошла по улице дальше — и вот дошла до самого конца.

Очень не хотелось возвращаться той же дорогой... Может быть, удастся пройти дворами, вдоль реки?

Слева — высокие дома с ярко освещенными окнами. Справа — непонятное нагромождение сараев, унылых се­рых заборов, какие-то складские помещения...

Зачерпывая ботами колючий, холодный снег, Светла­на прошла мимо толстостенной кирпичной коробки с ши­рокой дверью, над которой сохранилась полустертая надпись, всего несколько букв. Две буквы совсем какие-то странные...

Ах да, ведь это же ять и твердый знак!

Далекое прошлое подкралось сзади к новым светлым домам, вросло в землю и не хочет отступать...

Темная арка ворот. Маленький пустой двор. Еще во­рота...

И вот опять знакомая улица. Ярко горят фонари... И люди идут навстречу.

Пониже надвинуть на глаза меховую шапочку, повы­ше поднять воротник... Домой, скорей бы добраться до дома!..

Сунув ключ в замочную скважину, Светлана сейчас же услышала шаги в передней.

Дверь открылась ей навстречу. Костя тревожно спросил:

— Ты что так поздно?.. Светланка, да что случилось, что с тобой?

Он обнял Светлану и торопливо увел в комнату, что­бы не увидел кто-нибудь ее заплаканное лицо.

И так приятно было опереться на сильную, твердую руку, прижаться щекой к твердому плечу.