Дмитрий Владимирович Щербинин  Пронзающие небо

Глава 1. Белая колдунья

– Алеша, просыпайся… – нежный голос матери эхом пронесся по бескрайним полям мира грёз, подхватил Алешу и стремительно понёс прочь.

Видения расплывались и шептали вслед юноше: «Прощай – увидимся следующей ночью!». Алеша хотел крикнуть что–нибудь в ответ, но не успел.

Он лежал на теплой печи и прислушивался как потрескивали в ней дрова; потом потянул носом – пахло яблочными пирогом. Алеша улыбнулся и спрыгнул босыми ногами на деревянный пол. Первым делом он нагнулся к пламени, разглядывая румянящийся пирог.

Через пару месяцев Алеше должно было исполниться шестнадцать, и этот худощавый, высокий юноша считал себя взрослым человеком и обижался, когда матушка обращалась к нему как к маленькому.

А теперь Алёша скучал – скучал уже не первую неделю – весь ноябрь стояла дождливая, сумрачная погода: на улице слякоть, холод. Потом повалил снег – и падал, и падал уже несколько дней, наметал большие сугробы. Во все эти дни Алёша либо помогал по хозяйству, либо ходил в соседский дом, где учился грамоте (была там единственная, и потому драгоценная книга). Учился, надо сказать с неохотой, не понимал ещё красоты изложенных в книгах мыслей, и верно бы совсем не ходил, не учился, если бы ни девушка Ольга, которая и была его учительницей. Оля говорила Алёше, чтобы он учился грамоте, что потом, когда вырастут, пойдут они вдвоём в стольный Белый град, где библиотека… При слове «библиотека» тёплые глаза Оли, мечтательно и загадочно вспыхивали, и Алёша забывал себя в такие минуты – любовался ею, слушал голос…

Ну а теперь Алеша протянул руку к пирогу, намереваясь отломить себе кусочек, и тут же отдернулся назад от жара.

– ..Сорванец! Немедленно умойся и обуйся!.. – крикнула за спиной мать.

Тут скрипнула дверь, и по натопленной избе пронесся, быстро тая в теплом воздухе, морозный порыв с улицы.

В горницу вошел Алёшин отец Николай–кузнец: молодой, высокий, крепко сложенный, с широкими плечами, с небольшой еще бородкой. На нем болтался расстёгнутый тулуп – совсем не заснеженный, отсюда Алеша с радостью понял, что наконец–то снегопад прекратился. Николай Тимофеевич был свеж и румян, он добродушно усмехнулся, глядя на Алёшину мать:

– Ну дождались – на улице благодать, небо синее–синее, ни облачка, солнышко светит, и мир весь белый–белый!

Алеша засмеялся и побежал было на улицу – да так бы и выбежал босиком если бы отец не остановил:

– Алексей, постой!.. Ты что ль обуйся, оденься, поешь, и я тебе поручение дам, с ним в лес пойдешь.

Юноша обрадовался – вот, значит доверяют как взрослому. Он вернулся, и все ж, прежде чем сесть за стол, подбежал к окошку – там, за изумительно тонким белым узором, угадывался сияющий солнечный день.

Алеша придвинулся к стеклу, подул – блеснула синева небес…

* * *

Спустя полчаса, дверь во двор распахнулась и из неё степенно вышел Алеша. Теперь он был одет в меховую шубу, шапку–ушанку из–под которой торчал непокорный русый чуб; на ногах – черные валенки; на руках – ярко–синие варежки.

Плотный, по весеннему тёплый поцелуй солнечных лучей так на него подействовал, что Алёша приглядел полутораметровый сугроб в двух шагах от крыльца и, вскрикнув что–то невразумительное, прыгнул в него – погрузился в мягкую, белую перину; набрал в рот снега и тут же со смехом выплюнул его.

Тут раздался голос отца:

– Ты, я вижу, совсем как маленький… Мешок то забыл. – он бросил Алеше небольшой мешочек с веревочной перевязью. – Не забудь, как я тебе сказал – осмотри все ловчие ямы, зайца увидишь – кидай в мешок, белку отпусти…

Алёша выбрался из сугроба, в смущении пробормотал что–то, а про себя поклялся, что уж теперь то будет вести себя так, как подобает взрослому человеку – без каких–либо ребячеств. Вот он стряхнул снег, и крикнул громко:

– Эй, Жар, выходи!

И тут выбежал, виляя пушистым хвостом, огненный пёс. Размерами он превосходил даже самого крупного волка. Нрав же у него был добрый.

Первым делом Жар подбежал к Алеше, облокотился ему лапами на грудь, и лизнул шершавым и теплым языком в нос. Алеша засмеялся и оттолкнул пса – тот принялся обнюхивать мешок для зайцев. Учуяв старый заячий дух, Жар радостно взвизгнул и завилял хвостом ещё быстрее…

Вышла матушка, и выдохнув белое облачко, крикнула вслед Алеше:

– Ты смотри не задерживайся – вот Жар домой станет поворачивать, так и ты за ним…

Но этих слов Алеша уже не слышал – он бежал по белой, сверкающей деревенской улице…

Вот осталась позади последняя калитка, а впереди распахнулась замёрзшая гладь круглого озера.

Озеро это, на дне которого били ключи, и в котором в изобилии водилась всякая рыба окружено было белейшими – ещё более белыми нежели недавно выпавший снег, берёзами. И хотя, некоторые из стволов выгибались над ледовой гладью – всё равно они были стройны, и казалось, что – это молодые, прекрасные девы склонились, и смотрят как в зеркало небесное, на свою красу.

И там, среди этих берёзок, ещё издали приметил Алёша Олю. Она стояла, прислонившись к одной из них, нежно обнимала своими лёгкими пальцами, и, кажется, что–то шептала.

Сначала Алёша хотел подкрасться к ней незаметно, чтобы услышать её шёпот, а потом и напугать неожиданно, и даже шепнул Жару, чтобы залёг пока – но, как стал подкрадываться, так вспомнил, что не подобает себя вести так, раз уж ему скоро семнадцать, и он намеренно громко прокашлялся…

Ольга сразу обернулась к нему. Она так тепло улыбнулась, что Алёша вдруг понял, что о нём она и думала, и тогда так хорошо ему стало, что позабыл он все слова, и смог проговорить только:

– Ну вот… Ну я вот в лес… Стало быть… Н–да… Вот…

Она заговорила, и голос у неё был такой нежный и тёплый, что, казалось, та девственная природа, которая их окружала, сбросила вуаль внешних своих форм, и всё самое прекрасное, что в ней было, обратила в эти слова:

– Здравствуй, Алёша… – она чуть склонила голову.

– Да я… – Алёша ещё больше смутился.

Она же говорила ему:

– Снег то какой хороший выпал, а ты знаешь – м снежки тоже нравятся. Такая хорошая игра… Ты, не против сыграть со мною? – она слепила один комок…

…Прошло несколько минут, и на берегу озера стояли два смеющихся снеговика. Настроение теперь было отличное! Окружающий мир представлялся прекраснейшим, светлым царствием, и хотелось свершить что–то такое небывалое, светлое, и взяться за руки, и бежать, лететь…

Но вот Алёша вспомнил о данном ему поручении, и так как вовсе не хотелось ему с Ольгой расставаться, он пробормотав что–то невразумительное, повернулся и зашагал прочь. Оля окликнула его:

– Что же ты – зайдёшь сегодня, грамоте учиться?..

– Да, конечно…

…Уже тогда где–то в глубине своей Алёша чувствовал, что сейчас в лесу что–то неладно. Когда юноша шел через поле, неожиданно ударил ледяной, пронизывающий до костей ветер. Алеша поёжился, поправил шарф и поднял воротник.

– Бр–рр, – застучал он зубами, – откуда такой мороз–то?..

Жар остановился, поджал хвост, подбежал к Алеше и предостерегающе взвыл. Мальчик потрепал его пышную огненно–рыжую шерсть, спросил:

– Что учуял? Неужто волки где поблизости?…

И тут увидел снежный вихрь, который кружил на месте, шагах в ста. И даже на таком расстоянии слышен был звон ветра. Звенел он как–то по особенному – словно и не ветер это вовсе был, а железки скреблись. Вот вихрь метнулся в лес. Задрожали деревья, с крон опадали снежные шапки…

Алеша стоял недвижимый:

– Отродясь о таком не слыхивал. Может вернуться и рассказать?.. – Жар одобрительно вильнул хвостом, но Алеша продолжал - …А так скажут – вот мол, испугался ветра. Все, решено – идем в лес! – и он зашагал в сторону темных стволов.

Вот и первые деревья – те стволы, которых коснулся снежный вихрь, стояли теперь совершенно белые, словно были вылеплены из снега…

Юноша обернулся: за белым полем сияли островерхие крыши родной деревеньки, к синему небу поднимались струйки белого дыма… вот на каком–то дворе, закукарекал петух, и опять мысль: «Может вернуться, рассказать.»

Постоял немного, представляя, как отец созовет мужиков, как пойдут они в лес смотреть на это чудо, как потом будут смеяться над его страхами…

Он зашагал дальше, но пройдя немного остановился, прислушиваясь к глухим ударам разносящимся по лесу:

– Это дядя Тимофей дрова рубит!.. Быть может, к нему пойти… хотя нет, не стоит терять времени, а то дома будут волноваться…

* * *

…Иногда Алеша подбегал к тонким стволам и тряс их, потом со смеялся под шумящим снегопадом. Пышные, уютно разлёгшиеся на ветвях снеговые шапки, кафтаны и платья, были такими чистыми, так златились в верхней части, так нежно синели в нижней, что уж казалось странном, а вскоре и вовсе позабылось то волнение, которое он испытывал, когда шёл через поле. На белых ветвях одного из растущих подле колеи кустов сидели, нахохлившись красными грудками, снегири. Алеша порылся в кармане, и достав оттуда хлебную корку, кинул ее пташкам – те заметно оживились и с весёлым щебетанием набросились на поживу.

Алеша остановился и наблюдал за птахами…

Вдруг, за его спиной что–то зашумело, затрещало. Снегири взмыли багровым облачком затерялись в выси. Жар придвинулся к Алеше. Юноша резко обернулся и увидел ель, которая покачивалась, словно стебелек в поле. Снеговая шуба с неё слетела, и теперь тысячи маленьких снежинок кружились в воздухе. За этим снежным хороводом не видно было то, что происходит под ветвями у самого ствола.

Алеша развернулся было, чтобы идти дальше, но услышал девичий голос – юноша вздрогнул от этих звуков – они были холодны и остры, словно ледяные иглы:

– Постой, Алёша, не уходи. У меня есть для тебя подарок.

Удивленный и испуганный, Алеша застыл, а Жар зашелся грозным лаем.

И тут из снежного облака повисшего под елью, вышла обладательница ледяного голоса. Была она бела. Белой была и длинная, до земли, шуба; и кожа ее лица, и длинная, словно метель, коса; и даже глаза сияли этой белизной! Никогда Алеша не видел такой красавицы, но красота ее пугала – глядя на нее Алеша подумал, вдруг, о том, о чем не думал никогда раньше – о смерти.

Жар зарычал на нее, но она усмехнулась, обнажив ослепительно белые зубы.

– Молчи, собачка! – повелела она Жару и большего его Алеша не слышал.

Белая красавица остановилась в нескольких шагах от Алеши. Она возвышалась над юношей и улыбалась – от одной этой улыбки его пробирал холод.

– В–вы кто?.

– Я, снежная колдунья. – ответила та, по–прежнему улыбаясь.

Алёша посмотрел ей в глаза и вздрогнул – в глазах не было никаких чувств, они были подобны двум ледышками из глубин которых исходило какое–то мертвенное сияние.

– А если хочешь, зови меня Снегурочкой.

– А где же Дед–Мороз? – пролепетал Алёша.

– Дед–Мороз… он, наверное, разговаривает с кем–нибудь иным. Ведь так много живёт на свете разных людей, которые ждут подарков…

– Так вы дарите подарки? – спросил Алеша без всякой радости.

– О да… – усмехнулась она, и впервые черты ее лица изменились – улыбка стала шире, а холодный пламень в глубинах ее глаз вспыхнул ярче…

– Волшебное что–то?.. – заинтересованно спросил Алёша.

Дело было в том, что он, как, впрочем, и большинство людей (а особенно в таком романтическом возрасте), тянулся, искал, всё этакое загадочное, волшебное. Самым прекрасным волшебством, которое ему довелось переживать, было то неизъяснимое, то волнующее, что чувствовал он, когда был рядом с Олей. Но знал он конечно и про иное волшебство: про домовых, про леших, про кикимор, про Бабу–ягу, наконец – про Кощея, который, изгнанный жил за тридевять земель, в подземном царстве.

– …Вы, стало быть, подарите мне какую–то волшебную вещь… Вот уж будет чем похвастаться…

– Вещь я тебе подарю, только вот лучше уж не перед кем ею не хвастаться. В тайне держать. Потому что… а впрочем, ты скоро сам поймёшь…

Тут она запустила руку, в подол своего ледового платья, и в те несколько мгновений, пока меж ними тишина висела, Алёша пристально в её лицо вглядывался, и ведь видел, как холодно, как далеко от всех его чувств эта снежная колдунья пребывает. Был в его сердце порыв: сейчас же развернуться, да и броситься со всех сил прочь. Колдунья почувствовала это, улыбнулась, и словно зазвучал её голос, и снова ворожил:

– Что же ты, бежать собрался? – вопрос прозвучал с лёгким, материнским укором.

– Нет, нет… – Алёша очень смутился тем, что колдунья могла подумать, что он испугался, и он поспешно оправдывался. – …И вовсе я и не собирался никуда бежать; это, знаете ли, какой–нибудь мальчишка лет десяти испугался, потому что страшных сказок наслушался.

– Ну, вот и хорошо…

Снежная колдунья достала что–то из подола, однако пока её ладонь была сжата, и волшебный подарок оставался сокрытым.

– Знаешь, Алёша, пожалуй я не стану к тебе подходить; а то, видишь ли – живу я в таких студёных краях, что вся насквозь этим холодом пропиталась, и боюсь, что насквозь могу тебя проморозить. Ну ничего – это дело поправимое…

Колдунья оставалась на месте, шагах в десяти от Алёши, но рука её стала удлиняться, и вот уже распахнулась ладонь перед самыми глазами юноши. В первое мгновенье он отпрянул – прожгло лицо леденистое дыхание, и сразу вспомнился вихрь, который ворвался в лес; вспомнилась тревога, из–за которой он и Ольгу с собою не позвал – понял Алёша, что именно колдунья и была тому причиной, что нечего от неё добра ждать, и вновь был порыв – повернуться, бежать… но…

Он уже стоял заворожённый… На белой ладони лежал дивной красоты медальон – был он круглой формы, тёмный, с орнаментом, изображающем переплетшихся в борьбе чешуйчатых змиев. В центре красовался необычайных размеров драгоценный камень, подобный кристально чистой небесной воде, затвердевшей от холода.

– Нравиться?

Алеша молча кивнул.

– Тогда, надевай. …

Юноша начал медленно приближать руку – опять была неуверенность, опять чувствие, что что–то противоестественное происходит.

– Что же ты?..

Этот вопрос, в котором слышалась насмешка, словно подстегнул его. Голос, обжигая ледяным дыханием, прозвучал над самым ухом, и он боялся, что колдунья подошла, что сейчас вот рассмеётся, заморозит его – он не смел поднять голову, взглянуть на нёё, страшно ему было. Вот он резким движением взял медальон, сильно вздрогнул, и не смог сдержать вырвавшегося из груди вскрика – вскрикнул он потому, что в это краткое мгновенье пронеслось перед ним то, с чего начался этот день: пронеслись те расплывающиеся видения мира грёз, однако же теперь они не шептали, что следующей ночью придут вновь – теперь они вопили в ужасе, поглощались чем–то тёмным, бесформенным. И лишь краткое мгновенье это продолжалось, а потом вытиснилось, как вытесняются воспоминания о снах неким существенными событиями этого мира.

– Алёша, Алёша, надень цепочку на шею, повесь медальон у себя на груди…

Теперь голос колдуньи звучал разом со всех сторон – и со всех же сторон, леденя, били ветровые наплывы.

Юноша неотрывно глядел на камень в центре медальона, и видел, что теперь не такой уж он кристально прозрачный – что–то там помутнело; краем же глаза он замечал, что всё вокруг обратилось в снежную круговерть; понимал, что теперь тщетно пытаться куда–либо бежать. Шёпотом позвал: «Жар, Жар…», и только приметил, что под ногами его лежит что–то недвижимое, цвета затухающего костра.

Вот зазвенел девичий глас:

– Если ты мёрзнешь, так знай – это от того, что ты медлишь. Надевай же медальон!..

Ещё несколько мгновений в Алёшином сердце свершалась борьба. Однако потом как сладостная волна дурмана нахлынула такая мысль: «Вот сейчас надену, и всё будет хорошо!»

Вот Алёша расстегнул шубу, перекинул через шею цепочку, отпустил медальон, и тот тут же впился в его грудь, прямо над сердцем…

Когда то в детстве Алёша провалился в осиное гнездо, и выбрался с криками, распухший – по крайней мере узнал, что такое жала. От медальона тоже исходили жала – они медленно, но верно проникали всё глубже в его плоть. Он бы закричал, и побежал, однако не мог и пошевелиться, и стона издать; он видел, как из медальона в его грудь проникают шипы цвета северной метели, видел, как сам медальон обрастает его плотью, погружается в него… глаза Алёши вылезли из орбит, мысли, как и всегда бывает при панике, лихорадочно неслись, и никак не хотели одна с другою связаться.

И тут вновь раздался голос колдуньи. Как же теперь этот голос изменился! Не молодая, прелестная женщина с ним говорила, но древняя, страшная, злая старуха. Голос скрежетал без всякой жалости:

– О нет – жизнь я у тебя забирать не стану. Живи, расти, старей. Ведь если ты умрёшь, то уйдёт от меня и то, что сейчас взяла – твои сны. Да – Мир Твоих Снов Теперь Принадлежит Мне!!!..

Тут Алёша смог вскинуть голову, и опять вскрикнул: перед ним вихрились плотные стены метели, а в них, медленно плыл жуткий, искажённый ледяной вековечной злобой–судорогой лик старухи–ведьмы. У нёё был раскрыт рот, и во рту этот клокотала чёрная, вечная ночь северной зимы, оттуда вырывался леденящий ветер, беспрерывным потоком неслась снежная кисея, вплеталась в кружащие стены, всё более плотными их делала; и уже не было видно внешнего мира. Колдунья продолжала:

– Не вздумай отправляться на мои поиски. Многие муки ждут тебя в пути, и не в силах тебе, юнец их преодолеть. Ну а если даже дойдёшь – что сможешь сделать против меня?.. Я повелеваю северными ветрами, я повелеваю снежными бурями. Запомни – не тебе тягаться со мною, человеческий ребёнок. Со временем ты привыкнешь к тому, что заменит твои сны – ты будешь удачлив в торговых делах, и к старости наживёшь большое состояние. Это ли не дар, а?..

Алёша не успел ничего ответить, потому что в следующее мгновенье снежные стены ринулись на него, и нахлынул мрак…

* * *

Алёша стоял на чёрном каменном берегу, который плавно спускался к ровной поверхности – воды? Юноша видел перед собой недвижимую черную гладь, которая раскинулась до самого горизонта. В нескольких десятков метров над этой ровной, словно стеклянной поверхностью сгущалась тьма.

Алеша поежился: на сердце давил холод; на душу – мёртвая тишина.

Постояв недолго, он осторожно, чтобы не поскользнуться на гладком берегу, стал спускаться к «водной» кромке. Вот он встал на колени и склонился над гладкой поверхностью. Некоторое время он вглядывался, потом провел рукой над самой гладью. Склонил голову, но своего отражения так и не увидел.

И в этот миг за его спиной раздался предостерегающий возглас:

– Назад! Отойди назад, немедля!

Алеша вздрогнул, резко обернулся и увидел тонкого юношу, который стоял на берегу в нескольких десятков шагов от него.

Алеша встал на ноги, но не на юношу смотрел, а на скопление каменных наростов, которое возвышалось за его спиною. Эти наросты, извивались и переплетались, словно когти и щупальца окаменевших исполинов. Некоторые были невелики, некоторые вздымались на десятки метров…

Все было погружено в сумрак, напоминающий серый зимний вечер, когда низкие тучи висят над самой землей и лучи солнца не в силах сквозь них пробиться. Самые высокие глыбы терялись в завесившей небо мгле.

Вновь его внимание привлек голос юноши:

– Отойди от Моря Смерти! Не смей касаться его!

Юноша сделал несколько шагов к Алеше и протянул правую руку; Алеша невольно вскрикнул – нескольких пальцев не хватало! Казалось, они были отрублены только что, виден был ровный срез белых костей и темная кровь, которая, однако, не вытекала из раны.

– Видишь, – говорил юноша, – я тоже решил дотронуться до этого…

– Как? – изумленно проговорил Алеша, – ты что же, опустил туда руку и…

– Я не почувствовал боли, – рассказывал юноша, – но когда вытащил руку из тьмы увидел вот это… мои пальцы стерлись…

Алеша с жалостью посмотрел на него.

Юноша был одного с ним роста и, кажется, одного возраста, но лицо его было удивительно! Никогда раньше не видел Алеша такого лица – сильно вытянутое, глаза большие, нос длинный орлиный, а цвет кожи красный, длинные волосы его отливали ослепительной чернотой и были завязаны в черную косу. Единственной одеждой на его худом, мускулистом теле была набедренная повязка. На груди у сердца, возвышался небольшой синий нарост, и даже с расстояния Алёша почувствовал исходящий от него холод. Подумал о себе – и тут же ледышка, которая теперь должно быть была у него вместо сердца, резанула грудь – он знал, что такой же нарост и у него.

– Как тебя зовут? – вопрос вырвался разом у обеих.

Краснокожий мальчик назвался Чунгом.

– Какое странное имя! – удивился Алеша.

– Ничуть не странное. – ответил Чунг. – А вот тебя, действительно, странно назвали – Агеча.

– Алеша, – поправил его Алеша.

– Агеша.

– Алеша!

– Алеча.

– Ну ладно, – махнул рукой Алеша, – называй меня Алечей, только объясни, что это за место? Как я сюда попал и как мне вернуться домой?

Говоря это, он поспешил отойти от Мертвого моря.

Чунг не отвечал, зато он подошел к Алеше, и дотронулся до его груди, где леденил медальон.

– Тебе ведь тоже повстречалась снежная колдунья?

– Ну, да. – проговорил Алеша.

– И ты здесь в первый раз?

– Ну да. А ты?

– Второй…. Вижу, ты ничего еще не понимаешь… Слушай – прошлый ночью, не успел я сомкнуть глаз, как оказался на этом берегу. Одет я был в ту же одежду в какой лег спать, то есть, в одну только повязку и от холода к утру совсем продрог…

– Так здесь бывает рассвет? – перебил рассказчика Алеша.

– Нет, здесь ничего не бывает… я не знаю, что это за место – быть может, преисподняя, но здесь все мертво и недвижимо, и вот уже вторую ночь, вместо того чтобы спать, я оказываюсь здесь.

– А ты видел, как я здесь появился? – спросил Алеша.

– Да, – отвечал Чунг. – я бегал по этому берегу, хотел согреться, и увидел, как появилось белое облачко. Потом оно рассеялось и появился ты… сначала я испугался, решил, что ты чародей…

Стало холоднее и Чунг завертелся на месте, подпрыгивал, приседал – пытался согреться, но тщетно.

– Так вот, – не прекращая движения, стремительно носясь вокруг Алёши, продолжал Чунг. – мы теперь вдвоем, а вдвоем всегда легче, нежели одному. И вдвоем мы начнем свой путь.

– Что? Куда идти то? – недоумевал Алеша.

– Ты, значит, еще ничего не понял. – печально улыбнулся Чунг.

– А что я должен был понимать?.

– А то, что каждую ночь отныне ты будешь переноситься в этот мир. Ведь взамен своих снов ты получил вот это… – Чунг на мгновенье остановился, обвёл беспальцей ладонью окружающую местность, и тут же продолжил носиться. – Вчера, Алеча, я тоже надеялся, что никогда больше не вернусь сюда, но вот я вновь здесь… И так будет продолжаться каждую ночь, до тех пор пока мы не найдем Белую колдунью. Сегодня я решил, что в том мире оставлю свой дом, отправлюсь на север и там найду ее! И здесь, в этом мире я тоже не намерен замерзать в бездействии – мне кажется надо идти вон туда. – он кивнул в сторону каменных глыб.

– Ты думаешь… – Алеша с тоской посмотрел на острые клыки. – Быть может, все еще обойдется…

– Нет, не обойдется.

– И ты, значит, оставляешь свой дом там… где сейчас спишь?

– Да, и иду на север, и тебя зову с собой. В этом мире мы пойдем к нашей цели вместе, ну а в том придется идти порознь.

– Оставить свой дом?! – ужаснулся Алеша. – У нас зима, холод, куда же я пойду? Ну надо, хотя бы, весны подождать.

Чунг ничего не ответил – он направился в сторону каменного лабиринта.

Алеша хотел было пойти за ним, но тут почувствовал, как что–то коснулось его плеча. Он развернулся и увидел прямо за спиной туманное облачко из которого тянулась и дотрагивалась до него рука. Это была рука его матери!

Алеша схватился за руку, и тут же облачко налетело на него, согрело теплым дыханием и… Алеша обнаружил себя лежащим на печке – он сжимал руку матери и весь трясся от холода.

Мать была смертельно бледна, по её щекам катились слёзы:

– Алёшенька, очнулся… Жив! Жив!!!

Алёша не выдержал и тоже заплакал.