"Дом в наем" - читать интересную книгу автора (Коруджиев Димитр)

21

Чудесная погода, несколько дней ни облачка на небе.

С тех пор, как земля вобрала в себя его недобрые мысли, мост между тишиной и остальным видимым миром снова пролег через сердце Матея. И когда однажды, возвращаясь с прогулки, увидал хозяина, испытал безграничное дружелюбие.

– О!.. – Стефан почему-то удивился, – у тебя хороший вид…На пользу тебе жизнь в моем доме.

– Это верно. Чувствую себя превосходно.

(Взял это обобщающее, широкое слово из романов, чтобы вытащить Стефана из кошмара поисков извести и кирпича.)

– Хорошо тебе, правда? Ты будешь жить сто лет. Не то что мы, все хлопочем о стройматериалах, о мастерах, о деньгах… Наверх даже не поднимешься, чтобы комнату посмотреть, не интересуешься. Хоть из уважения ко мне заглянул бы, ведь я строил… И к деньгам, что даешь мне. Дай бог, не обманываешь нас. А то, может, прикидываешься беззаботным, чтобы подразнить нас?

– Нет, хозяин, я, и в правду, беззаботный, – сказал режиссер, несколько заупрямившись.

– Откуда мне знать? У вас, артистов, кажись, все наоборот… Другие прикидываются, что денег нет, а забот много, чтобы люди жалели и не завидовали, а ты и твои всегда хвалитесь. Вызов бросаете… Я с тобой совсем запутался, но, что верно, то верно, выглядишь неплохо: цвет лица изменился, глаза – как у героя с памятника…

– Нервы у меня здесь окрепли – вот и все. Дело не в лице и глазах, вокруг меня биополе – оно прояснилось и воздействует на тебя.

– Ну воот… Опять начал болтать…

– Аура, не слышал, что это такое? Ее даже сфотографировали русские, семья Кирлиан. Человек в гневе – аура красная, заболеет – черная. Если тебе хорошо – она светло-зеленая. Я не все запомнил… Почему человек с первого взгляда привлекает или отталкивает? Благодаря ауре, в ней он отражен весь-весь…

Матей наклонился, улыбаясь. Собачка вернулась. (Входя в дом, не закрыл наружную дверь.) Стефан поморщился, но промолчал, бог знает, чего это ему стоило… лишь потряс торбой с только что собранными грушами: перенес свой гнев с животного на фрукты.

– Груши… – сказал он презрительно, и тон его отбросил несчастные деревья вместе с их плодами в сферу наиничтожного. – И как мы только их посадили в свое время – так много… Люба при одном слове „груши" аж задыхается от ненависти! А ты что! Опять голову мне морочишь? За несуществующие вещи меня агитируешь!

– Да ничего я не морочу!

– Да уж… С самого начала наплел с три короба… Вроде бы денег у тебя нет, а плату за свою квартиру не берешь, на детей даешь по двести-триста левов… А те сто двадцать, что мне платишь? Они откуда? Может, взаймы взял?

– Именно так. Взял взаймы из кинофонда две тысячи. Часть – жене, остальное тебе – за жилье и на питание. Получаю и зарплату, так что смогу еще протянуть без гонораров.

– Две тысячи на питание и плату за дом? Да такие большие суммы на вклад надо. У тебя что, нет сберкнижки?

– Да, нет, все не заведу.

Стефан посмотрел на него с ненавистью: какое-то темное беспокойство охватило сердце Матея, впервые… (Не понял сразу, с чем ассоциируются для него эти бешеные глаза, совок, только что принесенный на кухню без всякой надобности, бесцветные рваные брюки, ненависть к грушам, это было… эхо средневековья, страх перед вселением дьявола в человеческую душу… Нервное движение Стефана – пощипывание подбородка тремя пальцами, словно там росла козлиная борода, – навело его на эту мысль.)

– Я тебя окончательно раскусил, – сказал хозяин, – мы с Любой не ошиблись. Обсудили ночью твое пребывание здесь и решили: ты должен съехать. На сборы – неделя, ни дня больше.

Гром прогремел (любимая женщина в объятиях другого, тревожный голос военной сирены); множество оборванных фигур, выскочивших из романов Толстога и Достоевского, упали на колени перед Стефаном. Они просили его спасти свою душу. И одновременно – горькая сладость в сердце Матея; покинутое страхом, оно стучало свободно – не осталось ничего неизвестного! „Наконец-то расстался с группой избранных, перешел к низвергнутым, обреченным на несчастье… Уже ничего не хранишь, нечего, просто дышишь…" Однако на поверхности, в его глазах, кипело возмущение, которое скрывало правду глубин; несущественное, как морская пена или пушистый верхний слой облаков.

– Ты с ума сошел, – тихо сказал режиссер. – Я, можно сказать, только вчера приехал… Здесь нет ни логики, ни смысла, одна жестокость. Издеваешься над моей наивностью – мне и в голову не приходило, а надо было составить договор…

– И с тобой жизнь должна быть иногда грубой, не только с нами! Ты слишком привык, чтобы тебя по головке гладили, пора научиться кое-чему… А не только болтать об… аурах и этим кормиться!

– Не поздновато ли меня воспитывать? Да и зачем вы, вообще, занимаетесь мною? Я вам плачу, живу тихо. Может, забыли, что мне некуда деться?

– Я что ли виноват, что ты отдал свою квартиру? Подай объявление в „Вечерние новости", самое большее через три дня выйдет. За неделю найдешь другую квартиру.

– Но мне нужен дом, как этот!

– Бабушка твоя только в таких домах жила… Среди при-ро-ды… С со-ба-ка-ми…

– Ты меня вынуждаешь сказать тебе все! Хотите мне сделать зло любой ценой! Больше ничего, нет других причин! Чтобы кому-то подле вас было хорошо – этого вы не выносите… Готовы и от денег отказаться, просто поразительно! Пренебречь интересом ради ненависти! Дом далеко от города, трудно найти квартиранта, ты сам говорил…

– Ну и дела, докатились, ты мне теперь характеристику начнешь делать! Собственным домом, что ли, не могу распоряжаться? Ты, кажется, так привык: кто тебе угождает – достоин похвалы, а на других плюешь! Да, но мы решили пожить здесь, отдохнуть – подальше от сына и нервотрепки… И у нас есть право, не только у тебя… Или ты думаешь, что мы не равны, а?

– Однако, – Матей запнулся и замолчал; последнее рассуждение Стефана было настолько абсурдным, что он осознал: все слова напрасны. „Отдохнуть" – ведь он именно этого хотел для них! Он ли одобрял их теперешний образ жизни, беспрерывный труд? Он ли желал им зла? Матей испытывал… жалость к Стефану. „Пока я здесь, ему есть с кем словом перекинуться, когда приходит сюда." А что потом – снова пустота, одиночество, раз он не любит ни природу, ни животных, ни…

Последствие их ссоры выглядело логично – белая собачка исчезла. Да, она ушла и больше не вернулась. Неужели она обладала таким интеллектом, что крики предупредили ее: защитника прогнали и ей самой угрожают? Действительно ли она почувствовала смертельную угрозу? (Полотно, разорванное рукой безумца, – в зияющей дыре исчезает навсегда одна из святых душ, изображенных на картине.)