"Игра без правил" - читать интересную книгу автора (Гальяно Энтони)

Глава 01

Полковник позвонил мне в конце августа. Был один из нескончаемых жарких и влажных дней, когда начинаешь подыскивать новое прилагательное для определения жары, но так ничего и не находишь, кроме соленого привкуса на губах. Я удивился. Для начала любой, кто может позволить себе нанять личного тренера, обычно тратится и на то, чтобы покинуть Майами на лето; это обстоятельство дает мне время немного порыбачить. Когда зазвонил телефон, я только что вернулся с причала в Холовере с уловом — парой желтохвостов. План был такой: поджарить их на оливковом масле, добавив несколько ломтиков лимона. Но после разговора с полковником Паттерсоном я положил рыбу в холодильник, быстро принял душ и поехал на Сансет-Бич. В конце концов, именно там водятся деньги.

Кому-то покажется странным, что про себя я называл жилище полковника «домом света», но дом действительно был пронизан светом насквозь — так, видимо, предполагалось по проекту. Особняк целиком состоял из зеркального стекла и светлой стали и, как подобает роскошным зданиям, имел дерзко-вызывающий вид. Отовсюду веяло точным математическим расчетом и большими деньгами. Ночью дом производил потрясающее впечатление, особенно при полной луне. Но в то же время что-то вызывало беспокойство. Трудно объяснить, скажу только, что птицы не стали бы вить тут гнезда, впрочем, постройка обошлась миллионов в десять, а с такими деньгами любых птиц можно купить. И еще одна забавная особенность: несмотря на такое количество стекла, было совершенно не видно, что происходит внутри.

Когда великолепный особняк был возведен только наполовину, цены на жилье в радиусе четверти мили выросли втрое и отовсюду начали появляться кинозвезды с широко распахнутыми глазами и кошельками. В общем, иметь клиента на Сансет-Бич было совсем неплохо, и сам полковник мне нравился. Если бы кто-то спросил, приходилось ли мне встречаться с настоящим гением, я обязательно упомянул бы полковника Эндрю Паттерсона. Он воевал во Вьетнаме в составе «зеленых беретов» задолго до того, как о них впервые стало известно, но это только частица его истории. Затем были годы ученой службы в военном ведомстве и совершенно секретные правительственные эксперименты. Затем появился профессор Паттерсон, выпускник Уэст-Пойнта, защитивший докторскую диссертацию по химии и основавший собственную фармацевтическую фирму. «Чистые лаборатории» — так она называлась, и благодаря ей он и сколотил свое состояние. Догадываетесь, что провести в обществе полковника час-другой было весьма интересно.

Заполучить богатого клиента с блестящим интеллектом, конечно, замечательно само по себе, но еще лучше, когда у него есть прелестница дочь — обеспеченная девица, которую я в конце концов стал тренировать бесплатно. (А почему бы и нет? Кто сказал, что богатые не нуждаются в благотворительности?) Короче, в тот жаркий августовский день, выезжая из дома, я не думал ни об уме полковника, ни о его деньгах. Если честно, когда дело касалось Вивиан Паттерсон, мне было не до размышлений, и я этого не стыжусь. Невозможно всю жизнь оставаться привязанным, как Одиссей, к мачте здравого смысла, а Вивиан — лучший в мире повод освободиться от пут. Нужно просто знать, как выживать в ее обществе. Ощущение при этом такое, будто оседлал предательскую волну возбуждения, постоянно едва держишься на ногах, но катишься с улыбкой на лице, хотя, возможно, улыбка выглядит и дурацкой.

Охранник у ворот, бросив на меня беглый взгляд, понял, что до уровня Сансет-Бич мне далеко, и вышел с блокнотом записать номер моей машины и время прибытия. Теперь, если пропадет, например, картина Пикассо, будет ясно, с кого начинать поиски. Я посмотрел на аллею, ведущую от будки охранника к дому, наклонная крыша которого как будто расплавилась от жары. Когда меня пропустили, я на самой медленной скорости проехался по дороге между высоченными калифорнийскими пальмами, обрамлявшими плотно утрамбованный белый гравий, и миновал вторые ворота. Из-под колес поднялось облачко пыли, повисело мгновение на фоне блиставшего чистотой особняка, но ветер тут же отнес облачко прочь.

Я поставил машину, прошел мимо пустого флагштока к двери, позвонил и стал ждать. Черный «бентли» стоял на траве под углом к дорожке, и хотя так хорошо знакомого мне красного «порше» нигде не было видно, сердце тревожно заколотилось. Стоя у двери и нажимая на кнопку второй раз, я ощущал, будто вторгаюсь в запретную зону и мне не следует здесь находиться. Такое ощущение, что я отказался от собственного слова, вернувшись сюда, нарушил некое священное, данное самому себе обещание. Я думал уйти, но было уже слишком поздно. Решение принято.

В этот момент из четырехместного гаража вышел Домингес, семейный шофер, и увидел меня у входной двери. Он помахал рукой, но не подошел, что показалось мне странным, поскольку одно время мы были довольно дружны. Он приехал из Сантьяго-де-Куба еще до революции и успел поработать на всех работах, какие только можно представить, пока в семидесятые годы не нанялся к полковнику. Разговоры о бейсболе заменяли нам эсперанто, и единственный, кого он ненавидел больше Кастро, был Джордж Стейнбреннер.[1] У него даже была теория, что они родственники. Мне так никто и не открыл дверь, и, выждав еще немного, я подошел поздороваться, подумав, что он действительно мог не узнать меня.

Домингес поднял капот «бентли» и уставился на самый ухоженный двигатель, какой я только видел за пределами автосалона. Шофер выглядел нездоровым. Карие глаза, утратившие блеск и окруженные болезненным желтым ореолом, походили на двух жуков, плавающих в лужицах слюны. Когда мы виделись в последний раз, он еще сохранял упругую жилистость боксера-легковеса и в свои семьдесят выглядел крепким, как кора дуба. Теперь он исхудал совершенно, если не считать небольшой шар живота, прячущийся под пиджаком. Мы пожали друг другу руки, но он тут же снова уткнулся в двигатель.

— Como estas?[2] — спросил я.

— Нормально.

— Симпатичный движок.

Ясно было, что он не расположен общаться, но я решил продолжать беседу. Может быть, он просто не в духе и шутка-другая поможет растопить лед.

— Не думал, что ты здесь еще появишься, — проговорил он, не глядя в мою сторону.

— Я тоже. Полковник позвонил.

Домингес захлопнул капот и повернулся ко мне. Он явно был болен, но на его лице я прочел что-то еще. Разочарование, как мне показалось. Он вынул из заднего кармана белую тряпку и вытер руки.

— Рад тебя видеть, Джек.

Он повернулся и зашагал обратно к гаражу. Думаю, на самом деле он был совсем не рад меня видеть.

Я вообще довольно толстокожий и, если меня унижают, бессонницей особо не мучаюсь. И все-таки впечатление было странное, мне даже пришла в голову мысль, не вселились ли в его тело инопланетяне.

Проводив Домингеса взглядом, я вернулся и снова нажал на кнопку звонка. Послышались шаги, дверь открыла горничная и молча провела меня через огромную гостиную. В доме стояла прохлада, как в холодильной камере, но он выглядел бы холодным при любой температуре. Абсолютно белые стены, выложенные гигантских размеров мраморными квадратами плитки, словно вырубленные из высокогорного льда. Вдоль стен стояли вазы, скульптуры, повсюду висели картины, частью мексиканские, но в основном азиатские. Над камином располагался портрет первой жены полковника, матери Вивиан, красивой полуфранцуженки-полувьетнамки, на которой он женился против воли начальства в те дни, когда мы еще держали в Сайгоне своих советников.

Портрет снова напомнил о Вивиан. У ее матери было такое же овальное лицо и высокие скулы, такие же блестящие черные волосы. Она погибла в автокатастрофе во время эвакуации из Сайгона. Полковник привез Вивиан в Штаты маленькой девочкой, а через несколько лет женился на даме, семья которой разбогатела на издательском деле. Она-то и обеспечила начальный капитал для «Чистых лабораторий», фармацевтической фирмы полковника. От этого брака родился Ник, сводный брат Вивиан, парень, к которому я долго пытался проникнуться симпатией, пока не забросил это дело в пользу менее трудных занятий.

Полковник Паттерсон мало говорил о своей второй жене. Я знал, что ее звали Мона, что ее семья владела Вермонтом и что она похоронена в графстве Палм-Бич. Если где-то в доме и висел ее портрет, я никогда его не видел. Возможно, полковник держал ее фотографию в бумажнике, но опять же вряд ли. Сентиментален он был не более, чем придорожный столб. Логично предположить, что женился он главным образом из-за денег.

Сам не знаю почему, я повернул голову и увидел Рудольфа Уильямса, который смотрел на меня со второго этажа. Уильямс был доверенным лицом полковника, служил вместе с ним и до, и после Вьетнама. Он спустился по винтовой лестнице с легкостью человека, хорошо знавшего этот путь. Все время, пока спускался, Уильямс не сводил с меня глаз. Могу припомнить лишь немногие наши встречи, когда он не пытался меня чем-нибудь припугнуть — в своей полуприятельской, преувеличенно развязной манере. Я был для него чужаком, бесконечно далеким от семьи, членом которой он имел полное право себя считать. Даже когда я встречался с Вивиан и все об этом знали, ничего не менялось.

Уильямс — никто, кроме полковника, не называл его Рудольфом — никак не мог понять, почему полковник нанял личного тренера, вместо того чтобы воспользоваться его услугами, ведь он выглядел так, словно родился и вырос в элитном тренажерном зале. В принципе, ответ был прост: оба они слишком хорошо друг друга знают, и полковник решил, что необходимо разнообразие и нужен человек, который сможет порадовать его чем-нибудь новеньким. Идея потренироваться с бывшим полицейским ему тоже понравилась. Конечно, он тщательно проверил меня, притом через очень серьезных людей. Ко времени нашего первого занятия у него уже было досье на меня начиная с детского сада, о чем он вполне однозначно дал мне понять. Еще он знал, почему я больше не служу в нью-йоркской полиции, но никогда не упоминал об этом, хотя все остальное мы обсуждали вполне свободно.

Уильямс выглядел лет на пятьдесят, и было известно, что он слишком жесток даже для «зеленых беретов», а это, если вдуматься, звучит жутковато. Армейское начальство в свое время назначило его в разведывательный патруль, от греха подальше. Он уходил в джунгли на несколько недель, отрезал у пойманных людей носы и уши и, когда возвращался на базу, использовал их вместо отчета. Чем больше ушей, тем больше он зарабатывал денег. Ростом он был 6 футов 8 дюймов и весил около 260 фунтов, хотя без стероидов вряд ли набрал бы больше 240. Голову Уильямс брил наголо, у него были ярко-голубые глаза, как у викинга, собравшегося в набег, и длинные, закрученные вверх рыжие усы, тронутые сединой. Представить его с ожерельем из человеческих ушей на шее не составляло труда. Созданный для войны, он был слишком крут для гражданской жизни.

Уильямс оглядел меня с головы до ног и ухмыльнулся.

— Ты что-то размяк, — произнес он. — Что случилось? Йогой, что ли, занялся?

— Оригами, — ответил я. — У меня уже черный пояс.

Мы обменялись рукопожатиями. Его рука оказалась такой грубой, что с закрытыми глазами можно было представить, будто держишь кусок отшлифованного песком плавника. Он сжал мою кисть сильнее, чем следовало, и в этом весь Уильямс — никогда не упустит возможности показать свое превосходство.

— А я и сейчас могу сломать пять досок любой рукой, — сообщил он, разглядывая свои ладони с таким видом, будто недавно обнаружил их под кроватью.

— Тебе надо было стать лесорубом, — сказал я. — Мог бы сэкономить кучу цепных пил.

— Это, типа, шутка?

— Где полковник, Рудольф? Я явился не для того, чтобы упражняться с тобой в остроумии.

Услышав свое имя, он нахмурился.

— На улице, у бассейна.

Я прошел вслед за ним вдоль сплошного ряда окон к большим стеклянным дверям, ведущим во внутренний двор. Снова оказавшись на августовской жаре после прохладного дома, я чувствовал себя так, словно пробирался сквозь невидимую вату.

Солнце ярко освещало поверхность бассейна, и она сверкала, как жидкая бирюза. В дальнем углу, за столиком, под желто-зеленым полосатым зонтом сидел полковник. Он смотрел в бинокль на океан. Я проследил направление его взгляда и увидел белую яхту, стоявшую на якоре ярдах в трехстах от берега. Море было таким же голубым и ровным, как вода в бассейне. Небо выглядело как мечта туриста о нескончаемом лете. В вышине летел одинокий маленький самолет, тянувший рекламное полотнище, надписи на котором не было видно из-за ярчайшего солнца. Когда я подошел, полковник встал и затянул пояс черного шелкового халата. Я знал, что он не любит рукопожатий, и не стал подавать руки.

Полковник был одного со мной роста, но поджарый, как лис, будто не набрал ни фунта со времени окончания колледжа. Надо лбом у него рос пучок прямых седых волос, зачесанных назад и смотревшихся на узкой голове, как ермолка или латексная шапочка, какие надевают иногда спринтеры. У полковника были проницательные светло-серые глаза, потрясающе загорелая кожа, гладкая, как пластик, и очень высокие скулы, словно у бывшей манекенщицы, — хотя, если бы ему сказали об этом, он бы не оценил шутки. Я знал, что ему семьдесят, но выглядел он по крайней мере на десять лет моложе. Мы кивнули друг другу и сели на жесткие тиковые стулья.

— Ну, Джек, как дела? — произнес полковник совершенно не свойственным ему оживленным тоном.

Он перевел взгляд на Уильямса.

— Мы поговорим, Руди.

Уильямс кивнул и пошел обратно вдоль бассейна, ступая уверенно, как тигр по знакомой тропе. Появилась горничная, наполнила стаканы апельсиновым соком из хрустального графина, поставила его на салфетку в середине стола и исчезла.

— Дела отлично, — солгал я. — Для этого времени года.

— Тренируешь сейчас каких-нибудь интересных людей? — спросил полковник.

— Только Элвиса, но он пропустил несколько последних занятий. Я начинаю беспокоиться.

Он улыбнулся и поставил стакан.

— Давно мы не виделись, Джек. Мне не хватало твоего юмора. Я продолжаю тренироваться, но без тебя удовольствие уже не то. Конечно, принимая во внимание обстоятельства, я не удивлен, почему ты решил не заниматься со мной. Это было бы неловко.

— А что с тренером, к которому я вас направил?

— Рауль? О, мы с ним вполне ладим, он неплохой парень. Но ты избаловал меня своим обществом. Рауль хороший человек и все такое, но к беседам не очень-то расположен — исключая тему увеличения нагрузок. Что, как ты понимаешь, представляет ограниченный интерес.

— Но не для Рауля, — заметил я.

— У нас ведь с тобой бывали довольно интересные беседы, правда, Джек?

Он что-то вспомнил.

— Кстати, ты так и не дочитал Гиббона?

Полковник говорил о трехтомнике «История упадка и разрушения Римской империи» в кожаном переплете ручной работы, который он преподнес мне в подарок через две или три недели тренировок, когда обнаружил, что я, оказывается, умею читать. Он купил его на аукционе в Лондоне. Несомненно, это была единственная ценная вещь, которой я обладал. Не было смысла говорить, что если дела пойдут наперекосяк, то через несколько недель придется ее заложить.

— Дочитал, — ответил я. — Думаю, надо снять по ней кино вроде «Звездных войн».

Но полковник не услышал меня. Его взор снова устремился к яхте. Он покачал головой и шумно вздохнул.

— Ничто в этой жизни не меняется, правда, Джек? Жадность, коррупция, самомнение надутых политиканов, у большинства из которых третьеразрядные умишки. Ты когда-нибудь замечал, как редко амбиции и способности пропорциональны друг другу? Взять, например, Калигулу: абсолютно сумасшедший тип, а ведь ничего с ним нельзя было поделать. Конечно, в конце концов его убили, но к тому времени Рим уже был разрушен — по крайней мере, с моральной точки зрения. Честолюбие в сочетании с безумием ведет к катастрофе.

— Конечно, это так, особенно если говорить об императорах, но амбиции амбициям рознь. Взять, к примеру, вас, полковник. Деньги вас по-настоящему не волнуют. Они как побочный продукт. Теперь вы богаты, и вам скучно. Есть два выхода: либо податься в политику, либо совершить самоубийство. Почему бы вам, к примеру, не баллотироваться на должность мэра? Участвовали бы тогда каждую неделю в веселых собраниях.

— Ты серьезно думаешь, что у меня хватит чувства такта? Слушать, как сборище кретинов целыми часами спорит о погоде или о том, надо или не надо строить еще один жуткий кооперативный дом на Коллинз-авеню? Или о том, как эффективнее выкачивать доллары из туристов зимой? Ты слишком хорошо меня знаешь.

— В этом-то все и дело, полковник, — сказал я. — У вас вообще нет чувства такта. Оно у вас так и не развилось. Как мышца, которой никогда не пользуешься.

— Мои дети часто говорят то же самое, особенно Ник. Считают, что мне не хватает теплоты. Возможно, они правы.

В это мгновение со стороны солнца, будто сам свет породил их, выскочили два мальчишки на водных мотоциклах и с ревом помчались к яхте. Их ярко-оранжевые жилеты вздымались как мантии. Полковник встал и навел на них бинокль. Гонщики обогнули яхту несколько раз, а затем умчались туда, откуда появились. Когда они исчезли, полковник, казалось, расслабился. Он сел, но продолжал хмуриться. Старик потер глаза большим и указательным пальцами. Он выглядел усталым, лицо осунулось.

— У меня никогда не получалось поддерживать с кем-то хорошие взаимоотношения, Джек, — сказал он, глядя на море. — Уверен, дочь рассказывала тебе. Армия плохо подготавливает к семейной жизни, и, честно говоря, бывают времена, когда даже собственные дети кажутся мне чужими. Я легко могу представить, что мы незнакомы. Ужасно слышать такое от отца? Но по крайней мере, я честен. У меня склад ума наемника, и это проклятие довлеет надо мной, Джек. Я склонен думать о людях с точки зрения их полезности, а мои дети, особенно Ник, похоже, ни черта ею не обладают.

— Ну, не ставьте на нем крест, — ответил я. — Может, он еще проявит себя.

— Не проявит, пока на его счету остался хоть один доллар.

Полковник снова взглянул на яхту и покачал головой.

— Жаль, что мы потеряли связь, Джек, — помолчав, продолжил он. — Я льщу себе мыслью, что мы были друзьями.

— Не переживайте. Я тоже рассылаю не так уж много рождественских открыток.

— И все же, если б мы продолжали общаться, мне было бы проще обратиться к тебе с просьбой, по крайней мере, так получилось бы вежливее.

— Знаете, так выражает сожаление наемник, — сказал я.

— Да. Верно. Полагаю, это ничего не меняет.

Несколько мгновений он изучающее смотрел на меня. Что он пытался разглядеть, было совершенно непонятно.

— Ну, Джек, что скажешь? Готов к небольшому приключению?

— Что вы задумали?

— Несмотря на то что ты сказал несколько минут назад, летом дела у тебя идут не очень, если я правильно понимаю.

Я промолчал. Отхлебнул апельсинового сока и поставил стакан на оранжевый кружок с изображением черного дракона.

— Я подумал, что как собрат-наемник ты был бы не прочь заработать очень много денег за очень короткое время.

Я отпил еще глоток. Апельсиновый сок был свежевыжатый, сверху плавал слой мякоти в два пальца толщиной, но на мой вкус напиток оказался сладковатым.

— Разумное предположение, — произнес я. — А могу я задать личный вопрос?

— Давай.

— Почему вы все время смотрите на яхту?

Полковник повернулся ко мне. В профиль его лицо выглядело непривычно осунувшимся.

— Что случилось у вас с Вивиан? — спросил полковник.

— Наши пути разошлись.

— Иными словами, это не мое дело.

— Я бы так не сказал. Просто нечего особенно рассказывать, только и всего.

— Ты решил, что она слишком богата? В этом дело?

— Отчасти да, но были и другие причины.

— Например, мистер Мэтсон.

— Среди прочих.

— Ты выглядишь немного раздраженным, Джек. Я ведь не оскорбил тебя?

— Да нет. Просто никогда не думал, что вас это интересует.

— Насколько я понимаю, ты сам познакомил ее с Мэтсоном?

— Да, вы правы.

— В ретроспективе выглядит как, возможно, не самый удачный ход.

— Это называется общением.

— Знаешь, она ведь вышла бы за тебя замуж.

— Похоже, мы говорим о двух разных людях. Кто вам такое сказал?

— Единственный, кто знает наверняка.

— У меня никогда не возникало такого впечатления.

— Она использовала Мэтсона как средство. Ты понимал, что происходит, и ничего не делал. Затем, когда процесс дошел до определенной стадии, ты вознегодовал и ушел.

— Я познакомил ее с моим клиентом на вечеринке, Энди. Она совершенно не обязана была с ним спать.

— Впервые ты называешь меня Энди, хотя я столько раз тебя просил. Всегда или «полковник», или «сэр». И вот теперь «Энди». Мы стали друзьями, Джек? Я должен быть польщен, ты, надменный, упрямый сукин сын?

— Почему польщены? По крайней мере, это лучше, чем если бы я называл вас папой.

Он засмеялся.

— Неужели все так плохо? Я всегда думал, что у нас довольно хорошие отношения.

— Почему бы не сказать наконец, зачем вы меня позвали? Боюсь показаться невежливым, но уже поздно, а мне бы не хотелось заставлять Элвиса ждать. Вдруг он сегодня появится.

— После того как ты ушел, Вивиан связалась со всяким сбродом.

— Она связалась со всяким сбродом намного раньше. Она тусовалась в Тату-Сити задолго до моего появления.

— Ты присовокупил ко всему этому Мэтсона, дешевого порнографа.

— Я познакомил ее со многими людьми: врачами, политиками, адвокатами, даже с антропологом. Она выбрала его из довольно большой толпы. Это был ее выбор, не мой и не ваш.

— Ты позволил ему забрать ее. Даже не подумал сопротивляться. У него были деньги, а у тебя нет, и ты просто отдал ему Вивиан. Я ожидал, что ты, по меньшей мере, надерешь ему задницу. Я тогда очень разочаровался в тебе, Джек.

— Полагаю, за этим вы меня и позвали. Чтобы посидеть и поразочаровываться вместе. Я прав?

Я поднялся.

— Полковник, обычно мое время оплачивается. Это единственное, что я могу продать. Но ничего. Сегодня я заплачу сам.

— Как насчет возможности заработать сто тысяч долларов?

Я поколебался, изучая глубокие складки у него на лбу. Потом снова сел.

— Я знаю, что тебя нельзя купить, — сказал полковник, — но я надеялся, что тебя можно нанять — по крайней мере на несколько часов.

— Какое отношение ваше предложение имеет к Вивиан?

— Думаю, я выложил эту карту слишком рано.

— Так или иначе, вы ее уже выложили. Это серьезный ход. Такую карту не убрать обратно в колоду.

— Видишь вон ту яхту? — спросил он.

— Вижу.

— Там на борту труп.

Сердце глухо ударилось о ребра и встало на место, готовое к новому прыжку. С минуту я глядел на полковника, затем приспустил темные очки и снова посмотрел на яхту.

— Труп, — повторил я, — И кто бы это мог быть?

— Мэтсон.

— Мэтсон?

Я сделал глубокий вдох, не сводя глаз с яхты.

— Давай пройдемся, Джек. У меня затекает спина, когда я сижу слишком долго.

Мы пошли по узкой дорожке вдоль кирпичной стены, свернули к застекленному балкону, где я, бывало, сиживал с Вивиан, и направились дальше, мимо заброшенных теннисных кортов с безжизненно обвисшими на полуденной жаре сетками. Позади нас остался японский сад, который полковник устроил за огромные деньги, когда купил землю с домом. Даже «Зеленый великан»[3] не смог бы добиться тут успеха. Климат слишком влажный, почва слишком соленая, солнце слишком безжалостное. Полковник импортировал садовников вместе с карликовыми деревьями, которые они высаживали, и заставлял использовать только японские сорта. Все, кроме одного, вернулись домой — сломленные, ожесточенные, но с неплохими гонорарами в карманах.

Полковник вдруг остановился и посмотрел на меня. Я думал о мертвом Мэтсоне на яхте. Я остановился, поднял камешек и рассеянно бросил его в пруд, где неистово плавал по кругу ярко-оранжевый японский карп. Наверное, искал выход.

— Ты никогда не говорил, почему ушел из полиции в Нью-Йорке, — ни с того ни с сего сказал полковник.

— Знал, что вы знаете, поэтому не говорил. Сейчас-то какая разница? Вернемся к Мэтсону.

— Видишь ли, — задумчиво произнес он, — есть один печальный факт — по меньшей мере пятьдесят процентов солдат в бою никогда не используют оружие, даже когда в них стреляют, даже когда их пытаются убить. Трудно поверить, пока не увидишь своими глазами.

— История показала, что я к ним не принадлежу.

— Думаю, да. Но иногда, если человек совершает ошибку — скажем, убивает не того, — это делает его нерешительным. В следующий раз он начинает сомневаться, и тут ему конец. Я видел. Я знаю.

— Если бы это был просто не тот человек, полковник, — усмехнулся я. — Он был полицейским. Таким же полицейским, как и я.

— В армии это называется «огонь по своим», Джек. От него никто не застрахован.

Я открыл было рот, но ничего не сказал и повернулся к морю. Как там говорит молодежь? Случилась фигня. Я вдруг понял, что слишком долго живу в Майами. Чересчур много людей знает, кто я такой. Я утратил священный дар анонимности, и вернуть его невозможно.

— У тебя шрам на щеке, — продолжал полковник. — Он тоже стрелял. Ты бы предпочел, чтобы тебя убили — или, того хуже, искалечили? Ты поэтому так упрямо перебиваешься заработками личного тренера, Джек? Так ты мыслишь покаяние? Растрачивать себя, обучая старых козлов вроде меня правильно отжиматься?

Теперь я обернулся к нему.

— Какое отношение это имеет к Мэтсону? — спросил я резко.

Полковник нагнулся, подобрал плоский камешек и запустил его в пруд.

— Зачем ты приехал сюда, Джек?

— Вы забыли, что пригласили меня? У вас старческий склероз?

— Надеялся увидеть мою дочь?

— Хватит играть со мной, полковник. Думаете, я не понимаю, что вы делаете?

Он улыбнулся. Мы продолжали идти.

Я дал ему насладиться осознанием того, насколько мне интересна судьба Мэтсона. Я был на крючке, как те две рыбы, лежавшие у меня в холодильнике, и полковник это понимал.

Мы шли вдоль дорожки. Рядом журчал выложенный камнями ручеек. Прямо под ногами, будто заигрывая, юркали ящерицы, ветер доносил из-за дюн запах океана. Мы молчали. Как мне показалось, долгое время. Я думал о Мэтсоне. О Мэтсоне и Вивиан. Полковник шел рядом, сунув руки в карманы черного шелкового халата. Из-за потрепанных погодой кустов поднялся садовник, держа в руках тяпку и ведро с мертвыми растениями. Полковник обменялся с ним несколькими фразами по-японски. Ящерицы сновали между папоротниками, как маленькие преступницы-беглянки. Я пытался найти в себе сожаление по поводу смерти Мэтсона, но никак не мог настроиться на нужную частоту. Садовник бросил последний безнадежный взгляд на свою работу и покачал головой, как врач, посмотревший плохие рентгеновские снимки. Затем понуро удалился.

— Говорит, что все погибает, — сообщил мне полковник. — Слишком много соли.

— А чего вы ожидали рядом с океаном?

— Ожидал? Это скорее некий жест, некий поступок… Я чувствовал потребность совершить его… Я ничего не ожидал. Давай вернемся к бассейну.

Вскоре мы снова сидели за столиком.

— Могу я предположить, что Мэтсон умер не своей смертью? — спросил я.

— Его застрелили.

— Кто?

— Думаю, ты знаешь ответ на этот вопрос.

— Изложите краткую версию событий.

— Краткой версии нет.

— Ну, придумайте что-нибудь.

— После твоего отречения Мэтсон стал здесь частым гостем. Мне он никогда особенно не нравился. Невысокого полета птица, из достоинств только деньги. В Майами это довольно типичное явление, что, конечно, не повод относиться к нему снисходительно, особенно когда меня не вынуждает к тому деловая этика. Но я все равно оставался вежливым.

Полковник взглянул мне в глаза.

— Он был жалкой заменой тебе, Джек.

— Очень жаль, что Вивиан так не думала. Почему она его застрелила, а самое главное, зачем вы рассказываете это мне, а не полиции? Я работаю с живыми, а не с мертвыми.

— Она хотела защитить меня.

— От Мэтсона?

— От Мэтсона и людей, на которых он работал.

— Он снимал порнофильмы. Что общего у вас с режиссером «Сучек-автостопщиц» и «Лесбийской гимназии»?

— На первый взгляд, конечно, ничего. Но вещи не всегда таковы, какими кажутся. С Мэтсоном похожая история.

— Вы говорите загадками, полковник.

— Мэтсон был шантажистом. Ты знал это?

— У него были свои деньги. С какой стати ему зариться на ваши?

Он отмахнулся, словно вопрос не имел отношения к делу.

— Он сумел уговорить мою нерадивую дочь выкрасть из моего архива данные по очень важным исследованиям. Работу, которую я сделал много лет назад, тогда еще на правительство. Он собирался продать эти сведения.

Полковник сцепил пальцы и вывернул ладони наружу, щелкнув одновременно всеми костяшками. Затем хрустнул каждым суставом в отдельности.

— Возможно, тебя интересует, что он украл, — предположил полковник.

— Нет, меня по-прежнему интересует, зачем вы меня позвали.

— Мне нужна твоя помощь.

— Конкретнее?

— Я хочу, чтобы ты увел отсюда яхту этого гада и затопил ее.

Я немного подумал.

— И за работу я получу сто штук. Вы это предлагаете?

— Так что?

— Дайте подумать.

— Времени мало, Джек. Яхта стоит на якоре уже почти сутки. Скоро ее заметит береговая охрана, и будет слишком поздно. И дело не только в Мэтсоне. На яхте есть некоторые принадлежащие мне деликатные вещи. Чем скорее яхта исчезнет, тем меньше шансов, что их найдут. Так что времени на раздумья нет, Джек. Пора действовать.

— Что у Мэтсона было на вашу дочь?

Когда полковник взглянул на меня, на лице у него было жуткое выражение: смесь отвращения и долго сдерживаемой ярости.

— Похоже, она против воли снялась в одном из его фильмов, когда была под кайфом. Когда они вышли на яхте, он забрал выкуп — мои исследования, но отказался отдать фильм. Стал ее дразнить. Сказал, что сделал копии. Это оказалось ошибкой.

— Значит, она застрелила его из-за фильма?

— Определенную роль сыграла страсть. Она почувствовала себя преданной.

Он поднял со стола «Уолл-стрит джорнал». Под ним оказалась синяя видеокассета. Он взял ее и протянул мне. Затем сунул руку в карман халата, достал ключ и бросил в мою сторону. Ключ подпрыгнул на столе, но я поймал его, когда он отскочил от стекла.

— Это ключ от комнаты Вивиан. Полагаю, ты еще не забыл дорогу. Тебе стоило бы подняться туда, воспользоваться видеомагнитофоном и посмотреть фильм. Возможно, это подогреет твои амбиции.

— Нет у меня никаких амбиций. По отношению к вашей дочери точно.

— Когда-то были.

— «Когда-то» кончилось.

— Тогда подумай о деньгах.

Я посмотрел на кассету с фильмом и положил ее на стол. Затем подумал о Мэтсоне и взглянул на яхту, такую белую, словно это была статуэтка из слоновой кости. Она утратила свою невинность, как троянский конь поутру. Полковник не сводил с меня глаз. Несколько мгновений я размышлял, затем взял кассету и встал.

— Апельсиновый сок слишком сладкий, — сказал я.

Не дожидаясь ответа, я повернулся, прошел сквозь стеклянные двери и, прыгая через ступеньку, поднялся по винтовой лестнице, ведущей к спальням.

Даже на втором этаже дом больше походил на музей, чем на жилище. Ему недоставало человеческого тепла. Здесь не валялись раскиданные по коридору игрушки, не лежала, растянувшись на мраморных плитках, собака или кошка. Чистый дизайн и никакого комфорта. Как компьютерная программа — ни признака человечности. Здесь была картина Ботеро,[4] изображавшая семью беженцев из Уэйт-Уотчерс, еще одна, авторства Модильяни, с мальчиком на синем воздушном шаре, плывущем над разбомбленным городом. В углублении на пьедестале лежала в ленивой позе высеченная из оникса женщина. Были и другие, но будь их даже вдвое больше, пространство все равно казалось бы пустым. Слишком много света для коридора, ведущего в комнаты, где люди спят в пижамах и видят сны.

Я колебался, прежде чем войти, и на мгновение мне пришло в голову, что можно просто тихо спуститься по лестнице, покинуть дом и вернуться к машине, не прощаясь. Человек, которого я когда-то считал другом, лежал мертвым на яхте, в руке у меня был фильм о женщине, которую я не хотел видеть. Я пришел сюда, в душе надеясь, что снова столкнусь с Вивиан, хотя в каком-то странном, шизофреническом отрицании не позволял себе думать о том, что я скажу, если мы встретимся. Теперь мое желание должно было исполниться. Я держал его в правой руке.

Я открыл дверь и затворил ее за собой. Здесь ничего не изменилось, и все же назвать это комнатой Вивиан было бы не совсем верно. С тех пор как Вивиан бросила Смит-колледж, она уже несколько лет жила в собственной квартире на Саут-Бич. Но в доме с восемнадцатью спальнями, большинство из которых пустовало, не имело смысла что-либо менять, и теперь при необходимости она находила здесь убежище от новой жизни.

Это была комната девушки-подростка. В одном углу стоял бронзовый Будда, все в той же шапочке Санта-Клауса, которую она нахлобучила ему на голову, и с сигаретой, которую она сунула в угол металлических губ. Вокруг статуи она устроила миниатюрный храм из каменных плит, поднимавшихся лесенкой. Две ладанки по обеим сторонам Будды пустовали, последняя палочка догорела до основания.

Она давно не бывала здесь. Две дюжины высохших цветочных стеблей свисали из ваз, как костлявые пальцы, а по всему полу перед алтарем валялись сухие, как бумага, лепестки красных и желтых роз. Я стоял, оглядываясь, как вуайерист, застрявший в воспоминаниях.

Тут был огромный тикового дерева туалетный столик из Камбоджи. Чтобы поднять его, потребовалось бы четверо сильных мужчин. Вдоль зеркала стояли рядком старомодные пульверизаторы, некоторые до сих пор полные духов. На стенах висели фотографии ее семьи, сделанные во Вьетнаме: на одной была Вивиан с матерью, обе в белых платьях, и полковник, тогда еще капитан, совсем молодой, темноволосый, в форме. Они спокойно улыбались на фоне большого белого шале, по виду как из французского пригорода. Рядом стоял потрепанный армейский джип, вполне сочетавшийся с формой полковника, но не с домом позади. Две несовместимые картины, соединенные воспоминанием, случаем и войной.

Все это, конечно, совершенно не вязалось с плакатом группы «Аэросмит» на одной из зеленовато-голубых стен или курчавого Хендрикса с гитарой — на другой, так же как белый плюшевый мишка с красной лентой на шее не вязался у меня в голове с образом женщины, которую я знал. Только покойник или человек, которому недолго оставалось жить, мог не вспомнить сейчас тот первый раз, когда я увидел Мистера Банни. Почему этот первый раз должен был произойти именно здесь, когда ее отец спал, а не в квартире на Саут-Бич, я так и не понял, понял только, что впутался в историю, в хитросплетениях которой разбираться не намерен.

Я приехал ночью. Шел тропический ливень, мое сердце билось в такт со взмахами дворников, сметающих с лобового стекла потоки воды. Помню лицо охранника на воротах. Он высунулся из будки, словно призрак. Капюшон пончо закрывал все лицо, кроме белозубой ухмылки. Он махнул рукой, чтобы я проезжал, не записывая ни в тот, ни в последующие разы странный факт моего счастливого появления. «Повезло мерзавцу», — должно быть, сказал он самому себе. Я понял тогда, что принадлежу к избранным. Приятное чувство, пока не обнаруживаешь, для какой роли тебя избрали.

Следующее воспоминание этой ночи — я вхожу в комнату без стука, как она и велела. Вивиан сидит голая на кровати, небрежно куря сигарету, и, как младенца, баюкает между ног плюшевого мишку. Я закрываю дверь. На заднем плане тихо, проникновенно напевает Эдит Пиаф, словно грустное привидение, пытающееся изгнать свои воспоминания. Над головой Вивиан тягуче струится дым марихуаны. Это был наркопритон с голой девушкой и игрушечным медведем, и оба ждали именно меня. Короче, ночь историческая. Когда перед рассветом я проезжал мимо охранника, спящего на стуле в своей будке, все пространство между небом и землей заполнял плотный туман, но еще гуще был туман у меня в голове.

И вот я снова здесь и не до конца верю в происходящее. Воспоминания возвращались понемногу, как страницы дневника, брошенного в огонь и поднятого из пепла. Я подошел к полке, на которой стоял телевизор со стереосистемой, и вставил видеокассету.

Я понимал, что в моих действиях есть элемент самоистязания, понимал, что мной манипулируют, да еще как манипулируют, понимал, что там, под ярким солнцем, стоит яхта, белая и безмолвная, понимал, о каких деньгах идет речь, понимал, что делаю глупость. Я включил телевизор и видеомагнитофон и сел в желтое бесформенное кресло, поглотившее меня, как гигантская губка.

Несколько раз мне приходилось отворачиваться от экрана. Начинался фильм сразу, без всяких рекламных роликов или мультиков. На короткое время появились дерганые шумовые строки, перешедшие в изображение комнаты. Мэтсон и Вивиан сидели за столом в гостиничном номере, судя по характерной мебели. Они разговаривали, курили, на столе стояли бокалы и две бутылки красного вина. Я убавил громкость. По непонятной причине слышать ее голос было еще хуже, чем видеть лицо.

Затем в кадре образовался второй мужчина, и я вздрогнул, словно он бросился на меня. Его я не знал. Загорелый, ухоженный, темноволосый, такой типичный красавец. На вид около сорока лет, среднего роста, в бежевой спортивной куртке и черных слаксах. По-военному короткая стрижка ежиком. Он подошел к камере, наклонился, приблизил лицо вплотную к объективу и состроил гримасу. Затем прошел к столу, налил себе бокал вина и уселся напротив Вивиан и Мэтсона. Мэтсон продемонстрировал камере стодолларовую купюру и, дьявольски подмигнув, скатал ее в трубочку. Каждый по очереди втянул через нее полоску кокаина с зеркала, лежащего на столе.

Сидели они недолго. Вивиан сбросила лиловое шелковое платье, мужчины тоже начали раздеваться. Вивиан с Мэтсоном продолжали разговаривать, пока она снимала лифчик и трусики, но второй мужчина выглядел нервным и неуверенным. Оператор, кто бы он ни был, приблизил его лицо, чтобы можно было рассмотреть капли пота. Глаза Вивиан казались стеклянными, и я постарался успокоить себя мыслью, что она под кайфом.

Мэтсон начал первым. Высокий, поджарый, с ястребиным носом и длинными прямыми черными волосами, которые делали его похожим на рок-звезду. Я вспомнил, как тренировал его приемам тайцзи и пытался отучить от кокаина. У него были руки, которые сделал я, и выпирающий живот хронического пьяницы, который он сделал себе сам. Я смотрел на Мэтсона, свыкаясь с мыслью, что он мертв.

Он очень старался, и она тоже. Затем его сменил второй, он выглядел робким, но пытался спрятать неуверенность за фальшивой улыбкой человека, который предпочел бы находиться в другом месте. Мэтсон сидел за столом и прихлебывал вино, пока приятель был занят. Тот усердно изображал похоть, но, несмотря на все усилия, смотрелся грустным и жалким, будто впервые вышел за привычные границы и, оказавшись на новой территории, чувствовал себя неуютно. Мэтсон пил вино и наблюдал, так же как я сейчас наблюдал за ним. Но, насколько я могу судить, мазохистом из нас был только один.

Я посмотрел гораздо больше, чем следовало. Промотал до места, где Мэтсон вместе с другом оттащили диван от стены и перекинули Вивиан через спинку. И качество картинки, и освещение были очень хорошими, но я охотно заплатил бы за тень, которая скрыла бы очевидное удовольствие, написанное у нее на лице.

Все это было безобразно и унизительно, но оторваться я не мог. К тому времени, как я выключил видео и стоял у окна, глядя на яхту, мне казалось, что я поджарил сам себя на огне, самостоятельно поворачивая вертел. Снова вспомнился вечер, когда я вошел в бар после долгой обратной дороги из Гейнсвилля, куда ездил повидать умиравшего от рака старого друга. Это было глухое местечко, а я был в «глухом» настроении. Я зашел туда по понятной причине — хотелось выпить в одиночестве, чтобы не пришлось общаться ни с кем из знакомых. В тот вечер, как и в любой другой, вероятность повстречаться с кем-либо в этом баре представлялась ничтожно малой, но я почти сразу увидел, как они с Мэтсоном лизались в глубине зала на диванчиках. Я познакомил их месяц назад.

Не помню, как я оказался около Мэтсона. Возможно, перенесся по воздуху посредством левитации или, подобно привидению, просочился сквозь эфир. Зато хорошо помню, как меня оттаскивали вышибалы. Помню потрясенное лицо Вивиан, как она ударилась в краску, а через мгновение — в слезы. Вышибалы просто делали свою работу. Я не хотел с ними драться, но один из них хуком слева рассек мне кожу на голове, и с этого мгновения, как я решил, они приняли сторону Мэтсона.

Потом, как всегда, явились полицейские. Один из них треснул меня по затылку тяжелой дубинкой и отвез в участок. Пришлось звонить шейху, еще одному моему клиенту, чтобы тот вытащил меня из тюрьмы. Единственным хорошим итогом этой истории были общественные работы, которые мне пришлось выполнять. Большую часть месяца я провел в Еврейском культурном центре, показывая детям с задержкой в развитии, как бросать тарелочки. Дети оказались вполне нормальными, хотя родители поначалу относились ко мне не без подозрения. Когда начальство осознало, что я не законченный маньяк, то даже предложило поработать на полставки. И хоть ситуация на рынке моих услуг не позволила принять это предложение, я по-прежнему заглядывал туда пару раз в неделю или чаще, когда клиенты не докучали.

Я стоял у окна и глядел на яхту, вспоминая все те события, когда услышал позади звук открываемой двери. На пороге стоял Уильямс. Я бы узнал его, даже не оборачиваясь. Человека более напряженного я в жизни не встречал, и анаболики только усугубляли картину. Глаза его имели желтушный оттенок, а подкожная клетчатка была так обезвожена, что мышцы гигантских предплечий казались обтянутыми змеиной кожей — характерный признак, который я столько раз наблюдал на Саут-Бич.

— Вижу, посмотрел кино, — сказал он, бросив взгляд на телеэкран, заполненный подергивающимися горизонтальными полосами.

Я выключил телевизор и извлек кассету. Мы смотрели друг на друга. Мой рост шесть футов один дюйм, вес двести фунтов, но Уильямс на три дюйма выше и с такой мускулатурой, что разница очевидна, к тому же учился драться у самых лучших тренеров. Даже учитывая разницу в возрасте — мне тридцать четыре, — здравый смысл подсказывал, что я должен его бояться, но я не боялся. Сейчас, глядя в его ухмыляющееся лицо, единственное, чего я хотел, — это врезать ему посильнее. Уильямс улыбнулся, повернул корпус, поддернул штанины, согнул колени и принял боксерскую стойку. Наклонил голову в одну, затем в другую сторону. Раздался хруст, который услышишь разве что на приеме у хиропрактика.

— Есть настроение немножко потренироваться, Джек? — Он изобразил шотландский акцент.

— Когда будет, спрашивать тебе не придется.

«Интересно, — подумал я, — понимает ли Уильямс, какие мы оба придурки?»

Тут он выбросил руку вперед, остановив кулак в дюйме от моего носа. Хмыкнул, увидев, что я не вздрогнул. У него был оскорбленный, разочарованный вид, словно я отказался от подарка. Я покачал головой и направился к двери. Мне нечего было ему доказывать. Когда я проходил мимо него, Уильямс напрягся. Я начал спускаться по ступеням, Уильямс за мной, но не слишком близко. От нас обоих исходили недобрые флюиды.

Когда я вышел во двор, полковник плавал в бассейне. В нескольких шагах позади меня следовал Уильямс, по-прежнему не приближаясь, будто чувствуя мое настроение. Я казался себе уже не тем человеком, что недавно приехал сюда. На середине фильма я как бы переключился и не был уверен, что хочу вернуться обратно. И все же я видел в истории с шантажом какое-то слабое место — по крайней мере, в отношении фильма, который я только что посмотрел. Я подозревал, что это всего лишь уловка, чтобы меня отвлечь. И к сожалению, она сработала.

Полковник заметил меня краем глаза, доплыл до мелкого конца бассейна и быстро вышел из голубой воды. Я ждал его у бортика. Уильямс подал хозяину черный шелковый халат, в который старик сразу закутался и завязал пояс. Он сказал Уильямсу несколько слов, тот с ухмылкой бросил на меня взгляд, потом повернулся и направился к саду. Полковник подошел к столу и сел, я устроился напротив него. На столе появилась бутылка «Джонни Уокер блэк», он налил немного в стакан и выпил залпом.

— Кажется, Уильямс не очень-то тебя любит? — спросил полковник, глядя на пустой стакан.

— Да, — ответил я. — Вероятно, не любит.

— Интересно почему?

— Надо его спросить.

— Что ты думаешь о фильме?

— Глупый вопрос.

Он немного помолчал.

— Уже очень давно никто не называл меня глупцом.

— Привыкайте. Думаете, я поверю, будто ваша дочь застрелила кого-то из-за фильма, даже такого, как этот? Вы его посмотрели?

Он покачал головой.

— Я видел достаточно мерзости в жизни, Джек. Я поверил ей на слово, ей и Уильямсу. Я уже сказал. Она сделала это, чтобы защитить меня.

— Если она в самом деле застрелила Мэтсона, тогда история с защитой только часть правды. Даю голову на отсечение, что Вивиан просто сорвалась и пальнула в него. Я не верю в эту муть насчет любящей дочери.

— Он собирался послать копии своего маленького шедевра всем, кого я знаю, людям в Вашингтоне, важным людям. Она хотела это предотвратить и взяла дело в свои руки.

Он взглянул на меня.

— Ты хочешь, чтобы она отправилась в тюрьму за то, что убила этого урода?

— Ее вполне могут оправдать. Примеров немало, и у вас есть деньги, чтобы увеличить вероятность такого исхода.

— Я не хочу рисковать и не хочу огласки. Я просто хочу, чтобы все это исчезло как можно скорее. Сто тысяч долларов, Джек.

Его глаза блестели, голос звучал торжественно и фальшиво — как пролетарий, я должен был клюнуть.

— А почему не поручить такое деликатное дельце Уильямсу? — спросил я. — Его услуги обходятся дешевле.

— Существует возможность того, что в случае неосторожности тебя могут поймать. Если схватят Уильямса, я окажусь замешанным. Я не могу так рисковать.

Что-то было не так, и тут я наконец-то понял. Когда речь идет о бесшумной вылазке под покровом ночи, найдется мало людей, способных сделать это лучше, чем Уильямс. По сравнению с ним я просто дилетант. Полковник представлял это лучше, чем кто бы то ни было.

Я не собирался пока пить, но налил себе виски, чтобы выиграть время для размышлений. Я чувствовал, как старик пытается уловить мои мысли.

— Уильямс мог бы уже раз пять съездить туда и обратно, — сказал я, отхлебнув из стакана. — Мы оба это понимаем.

— Уильямс нужен мне здесь, — ответил полковник. — Рядом.

— Зачем? Конечно, он остроумный собеседник, но вы вполне смогли бы прожить без него несколько часов, разве нет?

— У Мэтсона есть друзья, а у меня есть основания полагать, что за домом наблюдают. У Уильямса чуть ли не паранойя начинается, когда речь заходит о таких делах. Он отказывается меня покидать.

— В таком случае друзья Мэтсона тоже должны были понять, что с яхтой не все в порядке. Она уже давно там стоит. Почему же они до сих пор не выяснили, в чем дело?

— Возможно, они уже были там ночью. Тогда они, вероятно, ждут моего следующего хода. Смотрят, вызову ли я полицию. Или ждут, что я отошлю Уильямса и останусь один.

— Вот что я вам скажу. Я останусь здесь с вами, а в это время большой злой Уильямс пойдет и сделает грязную работу. Как вам такой вариант?

— Джек, ты хорош, но ты не Уильямс.

— Забавно, но я расцениваю это как комплимент.

— Ты боишься?

— Пока нет.

— Уильямс останется здесь. Как я уже сказал, если Уильямса поймают, ниточка потянется ко мне, а я не могу себе такого позволить.

— А если меня поймают? Тогда подумают, что я убил Мэтсона.

— Алиби таково: я вызвал тебя сюда и спросил, не знаешь ли ты, где моя дочь. Я сказал, что она может быть на яхте. Ты отправился туда, нашел труп и решил затопить яхту, чтобы избавить старика от проблем с полицией. Они найдут пули, которые не совпадут ни с одним из твоих пистолетов. О фильме мы, конечно, умолчим. Для тебя это слишком явный мотив.

— Но кто тогда его убил? Полиция имеет тенденцию задавать подобные вопросы.

— Человек, занимающийся таким бизнесом, как Мэтсон, наживает множество врагов. Русские мафиози серьезно занялись порнухой. Мэтсон с ними схлестнулся. Я знаком со многими судьями и найду тебе хорошего адвоката-еврея. Ты никогда не привлекался, к тому же ты бывший полицейский. Помимо всего, я удвою плату.

— Откуда вы знаете, что я вообще могу управлять яхтой? — спросил я.

Полковник улыбнулся.

— Слушай, не будь таким бестолковым. Ты отлично знаешь, что я проверил тебя задолго до того, как ты здесь впервые появился. Ты ведь работал у капитана Тони. Он научил тебя всему, что сам знал о яхтах. У тебя есть капитанская лицензия — просроченная, но, принимая во внимание обстоятельства, я закрою на это глаза. По вам несколько раз стреляли. Однажды, в Веракрусе, вас даже посадили на несколько дней. Похоже, мексиканцы приняли вас за воров.

— Особенно тяжело было перенести такой упрек от них.

Он говорил о том случае, когда нас с капитаном Тони попросили вернуть тридцатифутовую яхту, принадлежавшую разорившемуся биржевому маклеру. Маклер, чтобы избавиться от проблем, решил уплыть в Акапулько, но уплыл недостаточно далеко. Теперь он сидел в тюрьме в Центральной Флориде, отбывая срок за незаконные операции с ценными бумагами. После того как ФБР его достало, мексиканцы решили забрать яхту себе. Банк с этим не согласился и вызвал капитана Тони. Деньги были хорошие, но нас чуть не перестреляли.

— Я так понимаю, у тебя есть байдарка, — вкрадчиво добавил полковник.

— Да, есть. И что?

— Она понадобится тебе для возвращения, когда яхта затонет.

— Яхту придется выводить в море по крайней мере на пять или шесть миль, в Гольфстрим. Далековато.

— Это все отговорки, Джек. Мы напрасно теряем время. Берешься ты за эту работу или нет?

— Мысли о тюрьме меня не вдохновляют, Эндрю.

— Не понимаю почему. Сможешь целыми днями тягать штангу. Ладно, послушай, Джек, — мы тут можем целый день херню молоть. Да или нет?

Я посмотрел на него и покачал головой. Затем встал. Полковник тоже поднялся на ноги. Он явно упал духом и выглядел так, словно его оставила последняя надежда. Мне хотелось поскорее уйти подальше от этого дома, но выражение на лице полковника поколебало мою решимость.

— Вы ведь не думаете, что я поверил в историю с шантажом? — спросил я. — Только не надо мне впаривать, что ваши друзья могут увидеть фильм. Во-первых, у вас нет друзей, а во-вторых, даже если б и были, вы совершенно спокойно наплевали бы на то, что они подумают. Кроме того, любой, кто знает Вивиан, не считает, что последние десять лет она вела жизнь монахини. Так почему бы вам не сказать, за что она действительно убила Мэтсона?

Полковник внимательно посмотрел на меня и одобрительно кивнул.

— Ты хороший парень, — сказал он. — Уверен, что если бы ты не грохнул того копа, то уже был бы следователем. Ты прав, эта грязь не единственная причина, но единственная, которую я могу предложить тебе сейчас, — ее и сто тысяч долларов.

— А где Вивиан? — поинтересовался я. — Может, хоть она скажет, что здесь происходит?

— Я не знаю, где она.

— Мне совсем не хочется оскорблять вас дважды за день и называть лжецом, полковник, но уже вырабатывается привычка. Поберегите деньги для адвокатов дочери. К тому времени, когда они все распутают, ста штук не хватит, даже чтобы оплатить их счета в баре.

Я поднялся. Полковник внимательно посмотрел на меня и медленно покачал головой. Затем встал и, против обыкновения, протянул руку. Это застало меня врасплох.

— Извини, что вытащил тебя, дружище. Никаких обид, — сказал он.

На лице у него была улыбка человека, который старается быть храбрым.

— Что будете делать теперь?

— Это уже не твоя забота.

На мгновение я задумался. Что-то из сказанного им раньше тревожило меня, а я чуть не забыл об этом.

— Вы упомянули, что Вивиан украла результаты каких-то исследований. Предположительно для Мэтсона. Он использовал фильм как инструмент давления, я так понял?

— Да, так.

— А что Мэтсон собирался делать с вашей работой? Лучшее его достижение в области химии сводилось к изготовлению коктейлей за стойкой бара у Монти.

— До свидания, Джек. Спасибо, что зашел, надеюсь, я потратил не слишком много твоего времени.

Во мне вдруг поднялся протест. Любопытство одолевало здравый смысл. Хотелось узнать больше, хотя я отлично понимал, что пора убираться. Фитиль скандала подожжен, теперь ситуация неизбежно взорвется, дай только срок. Я это понимал, и тем не менее было непросто заставить себя уйти.

— Счастливо, полковник, — выдавил я наконец. — Жаль, что не смог помочь.

— Глупо было надеяться.

Я открыл было рот, но он уже отвернулся и смотрел в сторону яхты. Несколько мгновений я просто стоял. Затем плюнул и пошел к дому, оставив его под солнцем с этой яхтой, бутылкой виски, кучей денег и осознанием того, что его дочь, вероятно, отправится в тюрьму. Я уходил, оставляя за спиной огромные проблемы, и хорошо это понимал. Можно только надеяться, что разобраться с ними будет проще, чем кажется.

Когда я вышел, Уильямс стоял у моей машины. Солнце светило в глаза, и я надел темные очки.

— Я говорил ему, что ты не возьмешься, — проговорил Уильямс.

Я молча подошел к водительской двери и открыл замок. Он сделал шаг вперед и придержал дверь, положив ладонь на стекло.

— Ты кусок дерьма, мистер. Не верь, если кто-то скажет иначе, — бросил он мне.

— Ты бы померил давление, Уильямс. А то смотри, лопнешь от злости. А теперь убери руку с моей машины.

Я открыл дверь, и он отступил в сторону, не сводя с меня взгляда. Я сел и завел двигатель. Было так жарко, что пришлось сразу же опустить стекла.

— Слушай, — сказал я в окно, — ты ведь знаешь, что я работал полицейским? Так вот, советую: пусть она идет в полицию. Скандал будет громкий, но в конце концов все уляжется. Это лучший выход, который я могу предложить.

— Тебе многое неизвестно. У старика проблемы.

— Не у него одного, — ответил я.

Салютовал ему и нажал на газ.

Уезжая, я видел в зеркало заднего вида Уильямса, он стоял посередине дорожки и смотрел мне вслед, уменьшаясь в размерах по мере того, как я приближался к воротам. Уверен, он чувствовал то же, что и я, — между нами осталось что-то незаконченное. Я только не мог понять что. В одном я был стопроцентно уверен: полковнику я ничего не должен. Равно как и Вивиан, и уж точно Уильямсу, но оставалось чувство незавершенности, не дававшее мне покоя. Я включил радио и стал гонять настройку взад-вперед по песням и голосам. Ничего не попадало под настроение.

Я остановился на густом баритоне баптистского священника, но его слова о природе греха и о спасении пролетали мимо ушей, как птицы, не нашедшие подходящей ветки. В левом краю шкалы какая-то женщина долго рассказывала о преимуществах тофу[5] и других продуктов из сои. На другой радиостанции Говард Стерн брал интервью у мужчины, который стал женщиной, и у женщины, которая стала мужчиной. Вскоре я выключил радио, и отсутствие звука понравилось мне куда больше. Меня одолела меланхолия, и единственное, что обладало смыслом, — это тишина.

Я направился на юг по Коллинз до дамбы Кеннеди у 79-й улицы, затем повернул к пляжу и дальше — по привычному маршруту мимо рыбного ресторана и заведения Майка Гордона с его огромными бифштексами и престарелыми официантками.

Уже два года живу на Майами-Бич, а все пялюсь на пеликанов, как турист. Крылья птеродактиля, сосредоточенный немигающий взгляд, ровный полет и длинный серый клюв, бьющий, как меч, в воды залива. Затем я выехал на главный мост, по обеим сторонам которого распростерся залив Бискейн с безмятежно качающимися на волнах парусниками.

В таком месте, как Майами, всегда ощущаешь контраст между райскими картинами прошлого и кошмарными видениями будущего. Как правило, трудно сказать, что преобладает, но сегодня мои окна были открыты, небо упиралось в бесконечность, и казалось, что рай, мой рай, должен просуществовать еще несколько лет. В Нью-Йорке осталась другая жизнь. Столько воспоминаний… Впрочем, это как прошедшая любовь — она была прекрасна, но вернуть ее нет желания, даже если бы это и было возможно.

«Годы в Майами» — именно так, с большой буквы, я мысленно именовал свою жизнь здесь, словно это глава в воспоминаниях, которые я, наверное, так никогда и не напишу. После того, что произошло в Нью-Йорке, я очутился в Майами благодаря Гасу Санторино, старому полицейскому, который устроил меня на службу. Он переехал на юг и открыл клуб на побережье как раз в то время, когда ночные гуляки стали вытеснять старшее поколение из «Приемной Бога» — так иногда называли пляж.

«Приезжай», — сказал Гас, и я приехал.

Начались «годы неопределенности». Гас назначил меня начальником охраны, хотя в действительности я был просто королем вышибал и дрался с «крутыми» в три часа ночи в галстуке-бабочке и белой рубашке, рукава которой к утру нередко оказывались окровавленными. Насилие было частью развлечения и периодически накатывало, как цунами. Кого-то выставляли за дверь, и танцы продолжались. Разбитое стекло выметалось, и бедра кубинок снова покачивались на танцплощадке. Я же постоянно получал бесплатную выпивку от барменов, которые страховали меня и крали у Гаса достаточно осторожно, чтобы не быть уволенными. Это тоже была иная жизнь.

Я избегал кокаина, который в то время был повсюду, но пил слишком много. Однажды ночью у клуба я погнался за воришкой и под конец гонки совершенно выдохся. Я стоял, согнувшись в три погибели и судорожно глотая воздух, — дошел, называется. Такого я уже стерпеть не мог. В нескольких кварталах от дома я обнаружил гимнастический зал, которым владел ветеран по имени Кэл, друг Гаса, и начал возвращать себе форму. Я поднимал тяжести и бегал. Брал уроки кикбоксинга и йоги. Все свободное время я проводил в спортзале. Тренировался один, друзей не заводил и однажды, когда занимался на беговой дорожке, заметил, что Кэл смотрит на меня из-за стойки, где он продавал членские билеты и протеиновые коктейли. Наши взгляды встретились, и старик кивнул.

В тот же день он предложил мне работу.

Так и завершился мой переход от полицейского к вышибале, а от вышибалы — к личному тренеру, и я стал инструктором в гимнастическом зале. Я сдал экзамен, получил удостоверение, и Кэл нашел мне клиентку. Самой большой трудностью была необходимость постоянного общения. Я в то время пребывал далеко не в болтливом настроении, но что поделаешь? Клиенты, особенно женщины, рассчитывают на разговоры, а я, будучи полицейским, гораздо лучше умел слушать. Получилось, что я стал кем-то вроде парикмахера или психоаналитика, будь они неладны. Из услышанных мной историй я мог бы составить книгу. Если хотите убедиться, что большинство людей в мире безумны, мой совет — станьте личным тренером. Всего за один час вы получите очередного чокнутого и пятьдесят баксов за вычетом доли Кэла.

Это был неожиданный поворот в моей судьбе, и мне не раз приходила в голову мысль, что такая работа не для меня. Не то чтобы мне плохо жилось, просто казалось, будто я упускаю нечто важное. Год превратился в два. Я неплохо заработал, однако ощущение того, что где-то меня ждет «настоящая» жизнь, не проходило. Разумеется, я ошибался. Не существует другой жизни, кроме той, что здесь и сейчас. Думать иначе — утонченный вариант жалости к себе. И помните: лежачие полицейские на вашем пути расставлены не просто так, а главное, совсем не затем, зачем вы думаете.

Не раз и не два я подумывал вернуться в полицию. Даже Гас с Кэлом одобряли такую мысль. Я стал хорошим тренером, очень хорошим. Я проводил много времени в библиотеке, изучая физиологию и здоровое питание. Было чему поучиться. Я даже подумывал всерьез заняться учебой и получить диплом, но сердце как-то не лежало. Наконец я не выдержал и сдал экзамен на работу в полиции Майами, но когда меня вызвали на собеседование, не пришел. По правде говоря, я просто не смог снова представить себя в служебной форме.

В один прекрасный день весной 1999 года Кэл вызвал меня в офис. Я зашел и увидел, что рядом с ним сидит, положив ногу на ногу, незнакомая красивая азиатка лет двадцати пяти. Взгляд у нее был смелый, это я сразу отметил. Она поднялась, и внезапно моему взору предстала пара очень длинных и очень обнаженных ног. На девушке были белые шорты, которые в Канзас-Сити произвели бы фурор. К счастью, дорогие мои братья и сестры, мы находились не в Канзас-Сити. Здесь эти белые шортики выглядели вполне уместно. Как тропический шлем на берегах Замбези. В них даже была капелька консервативности — правда, совсем крошечная.

— Вивиан Паттерсон, — представилась она. — А вы Джек Вонс. Кэл только что о вас рассказывал.

Флюиды, исходившие от нее, противоречили внешности. С красавицами так иногда случается. Ты так впечатлен, что не видишь ничего за потрясающей внешностью. Не замечаешь необычный блеск в глазах, огонь жизни и налет таинственности, которым обладают некоторые люди. У нее всего этого было в достатке.

Ноги на минуту ввели меня в заблуждение, но это вполне объяснимо, ведь безупречные манеры не то, чего я ожидал. Еще один сюрприз, спрятанный за вуалью красоты. Она могла бы сойти за богемную пустышку, если бы не едва заметный английский акцент с трудноуловимой примесью чего-то еще. Ее взгляд не был откровенно сексуальным, просто самоуверенным и немного оценивающим. И все же некоторая сексуальность в нем присутствовала, где-то там, в глубине. Нежилась, как кот на персидском ковре. Понимаете, о чем я? Это было органично, естественно, без фальши, ничего напускного.

Мы сели, Кэл отлучился на минуту. В воздухе повисло обычное в таких случаях неловкое молчание — по идее, его надо было разбить, как глиняный горшок с подарком. Но я решил — пускай повисит. Зачем говорить глупости, если в этом нет острой необходимости? Кроме того, молча можно почувствовать человека. Я многих так поймал, когда был полицейским.

— Кэл сказал, что вы раньше служили в полиции.

— Да, в Нью-Йорке.

Уже успел — вот старый засранец! В принципе, я понимал, почему он это сделал. Нам приходится иметь дело с богатыми, знаменитыми и нервными людьми. Они считают, что раз я бывший коп, то вряд ли угоню «хаммер» или разболтаю что-нибудь бульварной прессе. Может, они и правы, хотя я думаю иначе. Либо ты честен, либо нет. Я не вор и умею держать язык за зубами, но не благодаря академии. Мне вколотил это в голову отец при помощи ботинка и прочих подручных предметов. Кроме того, я читал правильные комиксы.

— Я подыскиваю тренера для моего отца, — продолжила девушка. — Вам надо будет приезжать к нам домой. На самом деле там довольно неплохо. Это не проблема?

Я обрадовался, что она заговорила, я мог разглядывать ее, не боясь показаться бестактным. У нее были блестящие черные волосы китаянки, но больше она смахивала на метиску, смесь европейской и азиатской расы. Все говорило о том, что она нездешняя.

— Не возражаете, если я задам вопрос? — спросил я.

— Пожалуйста.

— У вас почти настоящий английский акцент.

— Когда я была маленькой, то посещала школу в Англии. Полагаю, он еще остался, я имею в виду акцент. Ну, так что вы думаете?

— О чем?

— О том, чтобы тренировать отца. А вы о чем?

Кэл вернулся в офис, и я чувствовал, что он наблюдает за нами, сидя на вращающемся стуле.

Я рассмеялся.

— Я решил, что вы спрашиваете об акценте. То есть что я о нем думаю.

— И что же?

— Пусть останется, звучит приятно.

— Спасибо, — улыбнулась она.

— Слушайте, ребята, давайте о деле, — взмолился Кэл. — Я тут пытаюсь немного заработать на жизнь.

— Где он живет? — спросил я. — Я имею в виду, ваш отец. Придется накинуть за время дороги.

— Без проблем. Он живет на Сансет-Бич.

Она ждала, какое впечатление произведет на меня адрес. Я не удивился. Видно было, что она богата. Дорогая, но неброская одежда, часы «Картье», маленькие бриллианты. Перешло по наследству? Вряд ли. Недоставало специфического запаха старых книг.

— Сансет-Бич? Знаю. Меня, правда, всякий раз выставляют оттуда с наступлением ночи.

Несколько секунд она смотрела на меня, будто я сказал что-то чересчур откровенное. Затем рассмеялась.

— Думаю, вы понравитесь отцу.

— В самом деле? Почему?

— Вы носите маску. У вас есть тайны. Ему такое нравится. Люди смотрят на вас, но не видят истинного лица. Но отец увидит. И я вижу.

— Я тоже вас вижу.

Она оглянулась.

— Полагаю, курить здесь нельзя.

— Не думаю, что Кэлу это понравится. Он курит свои сигары на улице.

Она внимательно на меня посмотрела.

— Я вас видела раньше. Вы ходите в клубы?

— Ходил, когда работал в одном из них.

— В котором? Я знаю все.

Я назвал клуб.

— Дайте угадаю: вы были вышибалой. Не обижайтесь, но вы принадлежите к тому типу людей, которых обычно ставят у двери.

— Серьезно? А я всегда считал, что это работа по связям с общественностью, ну, точнее, темная ее сторона.

— Вот видите! — торжествующе заявила Вивиан. — Еще одна ваша маска. Скажите, кто вы на самом деле, Джек Вонс?

— Не знаю, — честно ответил я. — Правда, понятия не имею.

— Господи Иисусе, — вздохнул Кэл. — Такие разговоры меня убивают.

Он вскочил со стула и демонстративно вышел из офиса. Я был рад, что мы остались наедине с Вивиан.

По-видимому, девушка мне поверила. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Я чувствовал, что нам обоим хочется продолжить разговор. С такой, как она, действительно интересно поговорить.

— Я вас понимаю, — сказала она, оглядывая комнату. — Это потому, что я слишком много путешествую. Через какое-то время все начинает казаться чужим, даже собственная личность.

Она серьезно посмотрела на меня, словно оценивая, как я отнесусь к ее словам.

— Кажется, и я вас понимаю, — ответил я.

— Думаю, да.

Потом вернулся Кэл. Мы разговаривали втроем, но не знаю, сказал ли я хоть что-нибудь в тему. Ей нужен был надежный человек, чтобы тренировать на дому ее отца, полковника Паттерсона. Все это не имело значения. Если бы она попросила, я бы закапывал столовой ложкой дохлых ослов у нее в саду. Мы были знакомы уже тысячу лет. Просто следовало познакомиться заново. Торопиться было некуда.

Когда она ушла, Кэл устремил на меня неодобрительный взгляд. Он повертел в шишковатых пальцах карандаш и покачал головой.

— И что это за бред? — спросил он хриплым голосом.

— Как что? Она же сказала — я буду тренировать ее отца.

— Я не про то, что слышал, говнюк, а про то, что видел.

— Не понимаю, о чем ты.

— Вот тормоз. Вы же так и приклеились друг к дружке. Когда она встала, я уж решил, что сейчас с нее трусики сами слетят.

— Ты чокнутый, — буркнул я.

— Я всегда был чокнутый и останусь чокнутым, но между вами просто искры проскакивали.

Он выглядел скорее озабоченным, чем довольным.

— Знаешь ведь пословицу о делах и потехе.

— Хочешь сказать, я должен держаться от нее подальше? Кэл, не лечи меня. Ты забываешь: я дипломированный личный тренер. Должно это хоть что-то значить в нашем безумном мире.

— Хрена лысого это значит. Слушай, умник, я не говорил, что ты должен держаться от нее подальше. Тут надо поступать правильно. В твоем случае — вообще никак не поступать. Улавливаешь, на хрен, тонкий смысл моих слов? Иногда приходится просто терпеть и улыбаться. Стоять, как Кэри Грант, засунув руки в карманы. Ты же соображаешь. И знаешь, о чем я говорю. И не гони мне херню про диплом.

— Понимаю. Я должен стоять, как Кэри Грант.

— Да ну? А если, умник хренов, она сидит у бассейна, кругом жара, а ты думаешь: какого черта? И тут она просит помазать ей спину лосьоном для загара. Что ты скажешь тогда, Чарли Чан? Что? «Кэл, я обосрался. Ее папаша едет сюда с огнеметом, спаси меня, Кэл!»

Я расхохотался.

— Из какого фильма ты это взял?

— Из жизни, блин. Я веду свое дело уже пятьдесят лет. С тех пор, как война кончилась. Я был тогда красавцем, гора мускулов. И без таблеток, не как Рауль. Он, кстати, снова химию жрет. Знаешь, сколько женщин пыталось меня убить? Давай угадай.

— Ладно, — сказал я. — Десять.

— На самом деле девять. Потом я состарился и перестал делать глупости. А ты по этой части пока еще на действительной службе. Я, правда, подумываю вернуться. У меня еще так стоит, что норковую шубу можно повесить. Ха! Пари держу, ты не знал эту шутку.

В том году я жил у самого побережья в Серфсайде, неподалеку от старого кинотеатра, который мои друзья арендовали и превратили в тренажерный зал. Там я работал с несколькими клиентами. Я переехал на волне общей миграции с юга на север после урагана 1998 года, когда квартплата на Саут-Бич поднялась настолько, что надо было или покупать кооперативное жилье, или всю жизнь помогать домовладельцу учить детей в Гарварде. В конце концов я перебрался на север.

Квартирный ажиотаж еще не достиг Серфсайда, и цены пока были вполне приемлемыми. Дом на Байрон-авеню, где я поселился, состоял из двухэтажных квартир и назывался «Герб Ланкастера». Неоновая вывеска на фасаде не работала, бело-голубые стены выцвели под беспощадным солнцем. Владел домом и следил за ним восьмидесятилетний старик по фамилии Стернфелд, почти такой же угрюмый, как Кэл. Он любил стоять на крыльце, опираясь на костыль, как старый адмирал на носу корабля, и ветер развевал его седые космы.

Когда я пришел посмотреть на квартиру, Стернфелд оглядел меня так, будто старался оценить, сколько проблем я ему доставлю. Узнав, что у меня есть работа, он пришел в такой восторг, словно это было невероятное достижение. Еще больше он обрадовался, когда я сказал, что не женат и у меня нет даже аквариумной рыбки. В конце концов он пообещал снизить квартплату на сто долларов, если я три раза в неделю буду гулять с ним по вечерам.

Так, за четыреста долларов в месяц, я получил квартиру с одной спальней и двумя входами. Если в жаркий день распахнуть настежь обе двери, начинался приятный сквозняк. Впрочем, следовало быть осторожным. Район оказался не таким уж тихим и безопасным. Однажды, выйдя из душа, я поймал какого-то обгоревшего на солнце психа со стеклянным глазом, который пытался вынести через заднюю дверь мой ноутбук. Короче, цена за квартиру была разумной, а вот местное население могло таковым и не быть. С тех пор я стал более бдительным.

Спокойный человек, который не сует нос в чужие дела и не владеет стереосистемой с огромными колонками, обычно уживается с соседями. Ужился и я. Слева от меня обитала семья из Эквадора. У них был двадцатилетний сын, за которым однажды вечером явилась полиция: он решил, что парковать чужие машины не так выгодно, как продавать их. Родители знали, что я был полицейским, и попросили его проконсультировать. Я сделал все возможное. После этого он стал разводить питбулей для собачьих боев в Хайалиа, но полиции такая идея тоже не очень понравилась, так что парень вернулся в местный колледж, где искал теперь альтернативный путь к благосостоянию.

В однокомнатной квартире справа жил трансвестит Билли Шустер, который работал почтальоном. Звучит избито, но он действительно любил мелодии из бродвейских спектаклей, особенно «Никакой бизнес не сравнится с шоу-бизнесом» в исполнении Этель Мерман, которую он по неизвестным причинам никогда не дослушивал до конца. Я страшно злился, поскольку так и не мог узнать, как завершается песня. Дошло до того, что я с точностью до секунды предсказывал, когда он снимет иглу с пластинки, чтобы опять поставить ее на начало.

Иногда, когда Билли оставлял дверь открытой, я видел его у гладильной доски в лифчике и трусиках, отутюживающим свой вечерний наряд. Песочного цвета лохматый парик лежал на краю доски, как унылый кот. Билли однажды сказал, что я нравлюсь ему, потому что принес в дом стабильность. На мой взгляд, это Билли был здесь символом постоянства. Он снимал квартиру уже пятнадцать лет. Иногда по вечерам во дворике, в тени живой изгороди, он играл со Стернфелдом в шахматы. Старику, похоже, было безразлично, одет Билли как мужчина или как женщина, хотя он старался не материться, когда партнер был в женском платье. Ему не нравилось другое — то, что Билли обычно выигрывал.

Когда я подъехал к дому, красный «порше» Вивиан стоял у бордюра, там, где кончались фиолетовые бугенвиллеи, из которых в основном и состояла живая изгородь. Стернфелд сидел в шезлонге под навесом, алюминиевый костыль лежал рядом. Когда я поднялся на крыльцо, он прикрыл глаза от солнца. Я взглянул на закрытую дверь моей квартиры.

— Где она? — спросил я.

— Угадай с двух раз, — ответил Стернфелд. — Говорю сразу, она не у меня.

— Вы впустили ее?

— У нее был ключ, придурок.

— Вы правы. Я забыл.

— Ты сказал, она в прошлом.

— Так и есть.

— Выходит, прошлое вернулось?

— Посмотрим.

— Когда снова пойдем в «Раскал-хаус»? Я там задолжал.

— Скоро.

— Ты говорил то же самое на прошлой неделе.

Когда я перешагнул порог, Вивиан сидела за столиком в нише у кухни. Она встала, подошла и обняла меня, и я прижал ее к себе. Она дрожала от страха и облегчения, словно после долгих страданий обрела надежду на спасение. Я понял, что давно ждал этой минуты, когда и разлуку, и измену можно будет вычеркнуть из жизни одним простым объятием — по крайней мере, на время.

Я взял Вивиан за подбородок и повернул лицом к себе. В темных глазах стояли слезы. Я был рад ее видеть и ничего не мог с собой поделать.

— Волосы подстригла, — сказал я.

— Ненавижу эту прическу, — капризно ответила она. — Слишком много убрали.

— Нет. Тебе идет.

Я спросил, не хочет ли она выпить, достал из холодильника две банки диетической колы и одну вылил в чистый стакан — для Вивиан. Когда я вернулся, она курила «Мальборо». Я нашел на кухне крышку от майонеза и поставил перед ней в качестве пепельницы.

— Я думал, ты бросила.

— Сегодня утром снова начала.

— После убийства неудивительно.

Вивиан побледнела, и на мгновение мне вспомнились испуганные лица несчастных, сидящих в «обезьяннике» в полицейском участке.

— Это кошмар какой-то, — прошептала она.

Она смотрела вдаль мимо меня.

— Самый настоящий кошмар, — подтвердил я. — Что ты собираешься делать?

— Не знаю. Отец сказал, что ты заезжал к нему утром.

— Он просил меня избавиться от яхты твоего парня, но я отказался.

— Знаю.

— Тогда зачем ты здесь?

— Ума не приложу. Наверное, потому, что ты мой ДРУГ.

— Странно, что ты вспомнила об этом именно сегодня. Я тебя больше года не видел.

— Ты не хотел меня видеть.

— А почему ты считаешь, что я передумал?

— Мне уйти?

— Итак, ты застрелила Мэтсона. Полагаю, у вас что-то не заладилось.

Я вложил в эти слова всю горечь, которую испытывал к ним обоим, и теперь бесстрастно наблюдал, как Вивиан плачет. Слезы служили аккомпанементом моему угрюмо-благочестивому настроению. Сомнительная радость быть хозяином положения в такой поганой ситуации.

Сигарета дотлевала, и столбик пепла клонился к изрезанной столешнице. Я взял ее и погасил, затем бросил окурок в раковину.

— У тебя есть платок? — спросила Вивиан.

— Нет. Надо было предупреждать заранее.

— Значит, ты мне не поможешь?

— Я помогу тебе вызвать полицию. Я даже пойду с тобой, но это все, что я могу сделать.

Вивиан посмотрела на меня так, словно засомневалась, тот ли я человек, которого она знала. Я был не тот. Я не испытывал к ней теплых чувств. Челюсти я стиснул так, что они начали болеть, и я, желая расслабиться, отпил колы. Но холод, сковавший меня, никуда не делся.

— Я знаю, что причинила тебе боль, — тихо произнесла Вивиан.

— Обо мне не беспокойся. Подумай лучше, что скажешь в полиции.

— Не знаю, стоит ли туда идти, — замялась она. — Как думаешь, а если просто оставить яхту там, где она стоит?

Я улыбнулся.

— Прямо напротив папиного особняка? Очень удобно. Ну, будет примерно так. Они снимут отпечатки пальцев, найдут твои, потому что ты их не стерла, а даже если стерла, где-нибудь они все равно остались. Ты раньше не привлекалась, поэтому какое-то время они будут устанавливать твою личность. Потом зададут несколько вопросов. Всплывет твое имя, затем имя твоего отца. Возможно, они потянут за несколько неверных ниточек, но в конце концов выйдут на тебя. Думаю, это займет примерно неделю. Что такое?

— Меня однажды арестовывали. За вождение в нетрезвом виде, после вечеринки. Мне было семнадцать.

— Ну вот. Приехали. Значит, отпечатки идентифицируют сразу. Тебе стоило бы уехать из страны, чтобы избавиться от этого дерьма. Деньги у тебя есть. Поезжай в Швейцарию. Ты ведь жила там раньше. Я даже смогу время от времени навещать тебя. А все-таки сходи в полицию. Просто покажи им фильм, который снял Мэтсон. Кто знает, может, и оправдают.

— Я просила отца, чтобы он его не показывал!

— Понимала же, что покажет.

— Почему ты так говоришь?

— Я знаю тебя и знаю его. Вы оба любите манипулировать людьми. Даже сейчас ты не можешь удержаться. Наверное, он хотел подстегнуть меня, хотя напрасно он так поступил. Неужели он решил, что я приду в ярость и прогрызу в борту яхты дыру, как акула? В любом случае, что бы ты ни делала, делай скорее. Я даже довезу тебя до аэропорта — разумеется, бесплатно.

Она с размаху запустила в меня банкой из-под колы. Оценив траекторию полета, я слегка наклонился. Промелькнув у меня над головой, банка ударилась о стену и упала. Я взял свою банку и подвинул к Вивиан.

— Вот, — предложил я. — Попробуй еще раз.

Она потянулась, но я схватил банку раньше и бросил поверх ее головы. Как и первая, она стукнулась о стену пониже часов, упала и покатилась. Кола вылилась на коричневый кафель.

— Убирайся, — сказал я. — Напитки закончились.

Вивиан поднялась. На ней был желтый облегающий сарафан, и, когда она вставала, ткань попала между бедрами. Я успел заметить, что нижнего белья на ней нет. Каким бы холодным я ни хотел казаться, я понимал, что мне будет не хватать возможности смотреть на нее, поэтому, не скрываясь, проводил ее долгим взглядом. Больше я никогда ее не увижу, это был последний глоток перед уходом в пустыню, так что хотелось наполнить чашу до краев.

Я распахнул перед ней дверь. Вивиан выглядела потрясенной.

— Значит, хочешь, чтобы я ушла? Я знаю, ты не станешь топить яхту. У тебя есть… как это, моральные устои? Ладно, но мне-то как быть? Неужели у тебя ничего ко мне не осталось?

— Осталось очень много, только тебе это ничем не поможет.

— Вот как. Значит, это был только секс?

— Ты поверхностная, не очень умная, к тому же врешь как дышишь. Чего ты ожидала, кроме секса?

Это ее ошеломило, и я испытал странное удовольствие, видя, как боль исказила утонченные черты ее лица. Что же я делаю? Убиваю себя, говоря то, во что сам не верю. И только тогда я осознал, как долго воображал себе именно эту минуту. Это была моя центральная сцена, и я сыграл ее так, как мечтал. Я воткнул нож и эффектно провернул, вот только почему я чувствую себя так, словно нож вонзили в меня?

Вивиан двинулась мимо Стернфелда к машине. По всей улице раздавались птичьи трели. Она шла медленно, немного склонив голову набок, словно к чему-то прислушивалась. Я вспомнил, что так она держит голову, когда расстроена. У меня из груди рвалось что-то невысказанное, но я не мог выразить его словами ни на одном известном языке, поэтому оно так и осталось внутри, как тромб, пока «порше» не издал характерный рык и не уехал.

На сегодня у меня было запланировано два клиента, шейх и певица из Германии по имени Тамара, живущая на юге Майами. Заниматься с ними настроения не осталось никакого, но отменять было уже поздно. Около полудня я заехал за шейхом в его дом на Сосновой улице и отвез на пляж, где мы в самую жару бегали по деревянным мосткам. Жара, по крайней мере для него, являлась частью испытания. Когда мостки кончались, мы с грохотом скатывались по деревянным ступеням на утрамбованный песок и неслись на юг к Правительственному каналу, из которого выходили в океан круизные суда.

После пробежки мы вернулись к нему домой и еще около часа занимались кендо, в котором он был экспертом, а я нет. Это далеко не первый случай, когда я оказывался в роли ученика, а не учителя. Порой я задаюсь вопросом, не научился ли я у своих клиентов большему, чем они у меня.

Его звали Анвар, он был принцем крови из страны, которую я называть не стану, но почти всю жизнь провел в американских университетах, в том числе в Университете Джона Хопкинса, где получил степень по пластической хирургии. Когда мы познакомились, ему было тридцать пять и он успел поработать в Сомали и Камбодже под покровительством «Врачей без границ». Насколько могу судить, он справлялся с проблемой почти неисчислимого богатства лучше, чем кто бы то ни было.

Закончив, мы, по уже сложившемуся обычаю, забрались в джакузи и неторопливо потягивали виски тысячелетней выдержки. Его жены Ронды сегодня не было, поэтому скрыть мое меланхоличное настроение оказалось не так легко, особенно когда сошел пот и пузырьки хлорированной воды щекотали ноги.

— С тобой сегодня что-то не так, — сказал шейх.

— Я встречался с Вивиан.

— По всей видимости, ты опять ненадолго сойдешь с ума. Жаль, я не смогу понаблюдать за твоим безумием.

— Куда направляешься? — спросил я.

— Будет вечеринка в нашем отеле на Багамах, можно сказать, сбор всей семьи. Не желаешь поехать?

— Я не член семьи.

— Формально — нет. Но отец хотел тебя увидеть. Почему бы тебе не присоединиться к нам? Знаешь, отец не больно-то здоров в последнее время.

— Есть одно дело.

— С этой женщиной?

— Скорее, с ее отцом. Он сделал мне предложение, от которого я отказался. А теперь сомневаюсь, правильно ли поступил. После встречи с ней вижу ситуацию в немного ином свете.

— С ее отцом? Ты имеешь в виду того ученого?

— Да.

Шейх помолчал, задумчиво глядя на пузырящуюся воду.

— Знаешь, — произнес он, — я однажды встречался с ним на вечеринке в Билтморе. Кажется, я рассказывал. Что-то связанное с благотворительностью, точно не помню. Он мне не понравился. Но не могу понять почему.

— Я догадываюсь, о чем ты.

— Тебе никогда не приходилось испытывать ощущение, будто играешь в шахматы, даже если на самом деле мило болтаешь с кем-то о погоде?

— Так было на каждой нашей тренировке. Постоянно складывалось впечатление, что он ищет слабое место, прощупывает тебя. У него привычка такая.

— Думаешь, он нашел твою слабость? — улыбнулся шейх.

— Возможно.

— А как насчет моего предложения, ничего не надумал?

— Пока нет.

Предложение заключалось в том, чтобы избавиться от всех клиентов и стать его ассистентом, в обязанности которого входит и личная охрана, и работа тренера, и все, что потребуется.

Я так и не согласился. Не нравится мне фигура большого богатого начальника. Сумма, которую предложил шейх, может потрясти воображение, так что о ней я лучше умолчу, пока читатель не подумал, что я сумасшедший — отказываться от таких денег. Но посмотрим с другой стороны: когда у тебя много клиентов, всегда есть возможность выбора. Всегда можно сказать тому, кто действует на нервы, чтобы он поцеловал твой зад, и при этом не обанкротиться. В любом случае в жизни есть нечто большее, чем возможность оплатить услуги дантиста и регулярные отчисления в пенсионный фонд, — по крайней мере, пока не состарился и не начали выпадать зубы.

Спустя какое-то время я, уже одетый, шел вместе с Анваром к машине. Мы лишь обменивались отдельными фразами, но я чувствовал его озабоченность. Сила его присутствия больше всего проявлялась во время молчания. Подобное ощущение испытываешь в пустой церкви. Он был одного со мной возраста и в то же время производил впечатление человека намного старше. Порой мне казалось, что мы знакомы целую вечность.

У машины мы пожали друг другу руки. Темные глаза шейха смотрели серьезно. Я хлопнул его по плечу, желая разрядить атмосферу, но безуспешно.

— Увидимся, когда вернешься, — сказал я, — Отцу привет.

Мы обнялись, и я сел в машину в скверном расположении духа. Мне хотелось выглядеть беззаботным и раскованным, но Анвар был по-прежнему сосредоточен и строг. Он отступил на шаг. Мотор «форда», чихнув несколько раз, заработал.

— Надо уметь ставить точку, Джек, — проговорил шейх. — Иногда опасно возвращаться, когда танец уже закончился. Даже если прошло всего пять минут, это уже другой танец.

— Да, понимаю, — ответил я. — А что, если музыка все еще играет?

— Значит, это уже иная музыка, не та, что ты слышал раньше.

Уезжая, я видел в зеркало заднего вида, как он смотрит мне вслед, точно так же, как недавно Уильямс.

Дальше все пошло наперекосяк. Когда я ехал на юг по улице Дон-Шула, «форд» заглох, и мне пришлось толкать его на обочину под проливным дождем. Вымокнув до нитки, я позвонил по мобильному немецкой певице Тамаре и сообщил, что не смогу сегодня приехать. Затем, когда я стал вызывать эвакуатор, села батарея. Запасная, которую я держал в машине, тоже не работала. На мое счастье, кончился дождь, потому что до ближайшей телефонной будки оказалось полмили.

К тому времени, как эвакуатор высадил меня в Овертауне у автосервиса моего приятеля, рабочий день почти закончился, а с ним ушла и надежда на выручку. Вскоре, когда пробки на дорогах уже потянулись в сторону спальных районов, я пил кофе в офисе мастерской и разговаривал с Полом Марчем, хозяином, который сидел напротив и чистил один из своих пистолетов.

Марч любил чистить пистолеты, сидя за столом, — так клиенты быстро понимали, что имеют дело с серьезным человеком. В прошлом у него уже бывали проблемы с людьми, которые хотели забрать машины, но оказывались не в состоянии заплатить за ремонт. По мнению Пола, своевременная демонстрация оружия в подобных переговорах значила куда больше, чем плакат на стене с надписью: «Кредит не предоставляется».

— Твоему «форду» надо менять коробку передач, — сказал он. — Его бывший хозяин просто обдурил тебя.

— Кажется, его звали Марч.

— Впервые слышу.

Он закончил собирать пистолет и перезарядил его.

— Пойдем. У меня есть для тебя кое-что, может, понравится.

Мы вышли на участок за мастерской и направились к стоявшим у забора старым, потрепанным машинам. Из-под белого фургона выскочила пара доберманов и, оскалив зубы, бросилась на меня с явно нехорошими намерениями. Тут псы узнали Пола и запрыгали вокруг него, словно на прогулке.

Пол, который обращался с животными так же, как с людьми, улыбнулся и пнул кобеля под ребра. Сука присела на задние лапы с озадаченным видом. Пол взмахнул рукой, и церберы убрались обратно под фургон, наблюдая за нами из тени, как два снайпера.

— Как насчет этой?

Пол похлопал по капоту черный «тандерберд» 1977 года с прикрученным к крыше велосипедным багажником.

— Всего сто тысяч на счетчике пробега.

— Это до или после того, как ты его скрутил?

— Конечно, после. Слушай, чувак, по крайней мере, ты знаешь, что я не вру.

— Симпатичный велосипедный багажник, — похвалил я. — С такой тачкой не хватает только самого велосипеда.

Вдруг прямо перед нами промчалась крыса и забежала за кучу покрышек, лежавших перед ржавым железным сараем. Мы заметили ее одновременно. Пол нахмурился и приложил палец к губам.

— Начинается сафари, — прошептал он. — Сейчас вернусь.

Держа пистолет около уха дулом кверху, Пол прокрался за полуразвалившимися машинами и исчез за сараем. Я уже стал подумывать, не поискать ли другого автомеханика, когда грохнул выстрел. Три мужика около бокса, склонившиеся над открытым капотом, выпрямились и огляделись. Потом не спеша вернулись к работе. Своего начальника они знали хорошо.

Минуту спустя вернулся Пол. Пистолет торчал за поясом голубого комбинезона. Судя по выражению его лица, сафари успехом не увенчалось.

— Попал? — спросил я.

— Да откуда я знаю? — огрызнулся он. — Мне, по-твоему, делать больше нечего, как дохлую крысу искать?

Когда я выехал на своем «новом» черном «тандерберде» за ворота мастерской, было шесть часов. Я быстро понял, что эта машина долго не протянет — как и предыдущая, которую Пол мне продал. Ее почистили и покрасили, но это не более чем камуфляж. На каждом светофоре двигатель начинал чихать, и я почти не сомневался, что с карбюратором не все в порядке. Когда я добрался домой, то уже был рад, что просто доехал. Я выключил зажигание, и машина еще с полминуты издавала такие звуки, словно кто-то перемешивал гвозди в стальном ведре.

Я принял душ, выпил пива, затем включил новости, уселся в шезлонг, положив ноги на подставку, и стал слушать о катастрофах и скандалах, но если бы через десять минут меня спросили, о чем шла речь, я не смог бы припомнить ни единого факта. Вскоре мне наскучило красивое, самоуверенное лицо ведущего, и я выключил телевизор. Я пребывал в непонятном состоянии, которое трудно описать. Такое ощущение, словно у меня в душе, как над дверью гостиницы, мерцала неоновая вывеска «Свободно», назойливая, как вопрос без ответа. Наверное, я слишком долго прожил в одиночестве. Не пора ли завести кошку?

Я подумал, не позвонить ли Барбаре, моей бывшей жене, но она живет в Нью-Йорке, а междугородние звонки для меня дороговаты. Я любил говорить, что мы в хороших отношениях. Мне только казалось иногда, будто нас связывало деловое партнерство, а не любовь, завядшая, как цветок, которому не хватило заботы. Она работала биржевым маклером, я — полицейским, и мы никогда не были по-настоящему близки. Даже теперь, спустя пять лет, я не мог понять, как так вышло: чем дольше мы жили вместе, тем сильнее отдалялись друг от друга.

Я не стал ей звонить, и дело не в деньгах. Мы давно чужие друг другу, а у меня совершенно не было настроения выслушивать рассказы об индексе Доу-Джонса или ее новом мужике, кем бы он ни оказался на этот раз. Иногда она намекала, что хочет ребенка, а я — один из возможных кандидатов на сдачу спермы. Похоже, в ее воспаленном прогрессивном мозгу затикали часы материнства. Полагаю, тот факт, что она по-прежнему считает мои гены подходящими, надо воспринимать как комплимент.

При этом она однозначно дала понять, что не стоит даже надеяться на возможное воссоединение. У меня сложилось впечатление, что, по ее задумке, я должен прилететь, внести свой вклад, а затем исчезнуть, как Одинокий Рейнджер, выпустивший серебряную пулю. Это не самое худшее предложение из тех, что я когда-либо получат, и все равно мне было немного не по себе, хотя, может быть, я просто старомоден.

Я снял рубашку, прилег на кровать и какое-то время смотрел на вентилятор под потолком, но настроение не улучшилось. В голове зрела какая-то мысль, но нужно было помочь ей появиться на свет, поэтому я встал, подошел к письменному столу, открыл нижний ящик и достал последнее письмо Вивиан. Я откупорил еще одну бутылку пива, сел на один из низеньких стульев перед столом и стал, наверное, уже в сотый раз перечитывать письмо. Я знал его наизусть — вплоть до неправильных переносов, но все равно читал. Ощущение, словно пьешь из пустого стакана.

Письмо было написано просто и ясно, но, как обычно, я читал медленно, возвращаясь назад, задерживаясь на каждом слове, как археолог, на палящем солнце пытающийся расшифровать непонятные иероглифы. Она была права. Я отступил или, скорее, отступился, и не потому, что Вивиан не стоила моего упорства. Я боролся за сущую ерунду с куда большим рвением. Просто тогда я рассматривал вторжение Мэтсона как испытание на верность, и, когда она это испытание провалила, я в порыве гордости отделался от обоих, и от подруги, и от клиента.

«Да пошли они оба к черту!» — подумал я тогда.

Денежный фактор тоже сыграл свою роль, хотя я предпочитал не думать об этом. Америка, может, и бесклассовое общество, но существует иерархия по благосостоянию, и ты можешь не замечать ее лишь до тех пор, пока официант не подал винную карту. Финансовый аспект нашего романа начал проясняться уже после первых свиданий, когда я понял, что мне придется тренировать половину населения Корал-Гейблз, чтобы достичь ее уровня. Я честно заявил ей об этом, она засмеялась и сказала, что деньги не имеют значения. Она ошиблась. И в то время как ее отец общался со мной на равных, большинство ее друзей считало, что она снизошла до меня из любопытства и все закончится в тот миг, когда развеются мои чары.

Лично мое чувство собственного достоинства никогда не зависело от количества долларов в кошельке, но Фицджеральд был прав: богачи просто живут другой жизнью. Они соприкасаются с грубой реальностью, только когда захотят, а я нахожусь в ней постоянно. В плане денег я считал себя явным аутсайдером с минимальными шансами на изменение статуса. Какое-то время все шло неплохо, но не верилось, что это может продолжаться долго. Я просто не хотел жить, как небогатые мужья Элизабет Тейлор.

Пока длился наш роман, я постепенно уговаривал себя, что не должен любить Вивиан. Я словно пытался избавиться от мной же самим созданного культа. Я считал, что смотрю на вещи трезво, поступаю благородно, оказываю ей услугу, хотя я не мог не видеть боль в глазах Вивиан, когда решил оставить ее. Я проделал путь от состояния, когда был слишком доступен, до состояния, когда стал неуловим, а если она настаивала, классически отговаривался, что занят. Я действовал совершенно сознательно, и, когда появился Мэтсон, он стал частью стратегии отступления. Хотя, если вспомнить мою реакцию той ночью в баре, сработал такой план куда лучше, чем я рассчитывал.

И вот Мэтсон мертв, а история не закончилась. Все еще запутаннее, чем до его смерти. Стоило прикрыть глаза, и я видел белую яхту со страшным грузом на борту, тихо покачивающуюся на воде под темнеющим небом на фоне медленно опускающегося за горизонт солнечного диска… Тут наконец меня осенила та самая мысль, которая столько времени не могла оформиться, и ситуация резко утратила всякий смысл. Мэтсон был не бедным человеком, но такая яхта стоила не меньше трех миллионов, а подобных денег у него никогда не водилось. Некоторые люди в смерти загадочнее, чем в жизни, и Мэтсон, похоже, из их числа.

Я стал думать о сумме, которую предложил полковник: единица и пять нулей без всяких ненужных запятых. Потом мои мысли вернулись к яхте с мертвецом, неподвижно стоящей у берега. Любое незаконченное дело требует завершения. Мной овладело странное напряжение, словно меня что-то не пускало, и тут я понял, что сделаю это. Я почувствовал, что с яхтой у меня назначена встреча, которую нельзя пропустить, чем бы она мне ни грозила. Только тогда у меня упал камень с души, и я расслабился.

Когда я снял трубку и набрал номер полковника, было семь часов. Подсознательно я надеялся, что уже поздно. Ответила горничная, а спустя мгновение трубку взял полковник. Я с досадой понял, что он ничуть не удивлен.

— Звонишь сказать, что передумал? — спросил он.

— Нет, хочу узнать, какой у вас знак зодиака.

— Доллар, — рассмеялся он от души собственной шутке.

Теперь мы снова были добрыми друзьями.

— Я знал, что в душе ты наемник, Джек. А то я уже начал беспокоиться.

— Пришлите дочь с половиной денег, и поскорее.

Тут он стал серьезен.

— По-твоему, я держу дома столько наличности?

— Меня не волнует, где вы ее держите. Остальную половину я получу, когда вернусь.

Я прислушался к собственному голосу, и он мне совсем не понравился.

По всей видимости, полковнику мой тон тоже был неприятен. Несколько секунд я слышал в трубке только дыхание.

— Когда? — спросил он. — Когда она должна приехать?

Я подумал секунду.

— Давайте в полночь.

— Она приедет.

— Классно.

— Я бы хотел задать один вопрос.

— Валяйте.

— Ты делаешь это ради Вивиан или ради денег?

— А вы как думаете?

— Наемники зачастую бессердечные люди, Джек. Но любовь и деньги не взаимоисключающие вещи.

— До встречи, полковник, — сказал я. — Скоро увидимся.

Тут я вспомнил:

— Да, еще одно, пока вы не повесили трубку.

— Да?

— Как Вивиан попала на яхту и как вернулась? Только не говорите, что вплавь.

Пауза длилась недолго.

— Она была на водном мотоцикле.

Он снова замолчал. Не было оснований подозревать его во лжи, хотя по телефону о таких вещах судить сложно. Впрочем, в случае с полковником я бы ничего не понял, даже если бы смотрел ему прямо в глаза.

— Что-нибудь еще, Джек?

— В любом случае не сейчас.

Я повесил трубку и какое-то время пялился на телефон, как на хрустальный шар. Затем поднялся и осмотрел комнату. Что-то в ней вдруг показалось мне чужим, словно я находился в доме случайного знакомого — встретил раз на вечеринке и больше не видел. Побродив по квартире и не найдя себе места, я пошел в кубинский ресторан и выпил две чашечки эспрессо.

Вернувшись, я первым делом подготовил снаряжение. Достал из кладовки байдарку и натер воском, чтобы она скользила в воде, как барракуда. Потом набил ее отсеки вещами, которые мне понадобятся. Путешествие не обещало быть долгим, но я запасся двумя бутылками воды, фонарем, четырьмя ракетницами, подводным ножом, запасным мобильником и двумя протеиновыми брикетами. Достал из шкафа спасательный жилет, стер с него пыль и бросил на байдарку сверху.

Тут меня вдруг пронзило неожиданное предчувствие, которое нельзя игнорировать. Я подошел к письменному столу и извлек из ящика девятимиллиметровый «глок». Почему-то смотреть на него было неприятно, такое ощущение, будто встретил старого друга, которому, в сущности, абсолютно не рад. Я вставил полную обойму, до щелчка. На мгновение мне стало страшно. Я положил пистолет в пластиковый мешок, запечатал его и сунул в карман внутри байдарки. Я облегченно вздохнул, когда он перестал мозолить мне глаза.

Я смотрел передачу «Сегодня вечером», когда услышал звук мотора «порше». Раздвинув пластинки жалюзи, я увидел, как Вивиан переходит улицу. Я подошел к двери и начал слушать шаги и, когда они стали громче, открыл, не дожидаясь звонка. Не хотелось, чтобы Стернфелд проснулся. Для заплыва на байдарке было уже поздновато, а лишние вопросы мне ни к чему.

Вивиан вошла, и я закрыл дверь.

На ней было черное кожаное платье без рукавов, слишком короткое для этого квартала, а для меня и подавно. Она прошла в комнату и взглянула на байдарку. Темная кожа Вивиан имела глянцевый отлив, как кожура засахаренного яблока, и я почувствовал ее запах, когда она случайно коснулась плечом моей груди. Вивиан склонилась над байдаркой и погладила сверкающую поверхность стеклопластика, словно бок скаковой лошади.

Платье и байдарка блестели одинаково, как спелые фрукты в лучах солнца.

— Привезла деньги? — поинтересовался я.

— Ник везет. Он будет здесь с минуты на минуту.

Она уселась на плетеный стул и закурила.

— Тебе не лень было приезжать, если деньги у брата?

— Как ты считаешь, зачем я приехала?

— Наверное, пожелать мне счастливого пути.

Вивиан покачала головой.

— Ты ведь рискуешь ради меня. Я решила, что должна присутствовать.

— Ты забываешь, что в деле фигурирует крупная сумма.

Раздался звонок, и я впустил Ника. Мне сразу бросилось в глаза, что он выкрасил свои коротко стриженные волосы в серебристый цвет, но у самой кожи уже виднелись темные корни. На нем была черная футболка и такие же джинсы «Ливайз», подпоясанные черным ремнем с серебряными заклепками, как у ковбоя из вестерна. Он был высокий и худой, как дистрофик, с осунувшимся лицом загнанной лисицы. На спине рюкзачок «Луи Bуитон». Он, по обыкновению, снисходительно улыбнулся мне как лоху, который ничего не понимает в настоящей жизни. Учитывая специфику ночных развлечений, он наверняка явился под кайфом.

Когда мы только познакомились, я очень старался подружиться с ним, но он никогда не упускал возможности продемонстрировать, что превосходит меня во всем, кроме физической силы. Он учился в Колумбийском и Чикагском университетах, в Сорбонне и умудрился покинуть все эти почтенные заведения без диплома. Не от недостатка ума. Напротив, он говорил по-испански, по-французски, немного по-итальянски, был чрезвычайно начитан и хорошо разбирался в искусстве. Просто он считал, что весь мир, включая профессоров, несказанно глуп и туп — разумеется, кроме него самого и нескольких его друзей.

Ник сорвал со спины рюкзачок, словно тот неожиданно загорелся, и швырнул его на пол к ногам Вивиан.

— Ты вообще представляешь, каково ночью найти пятьдесят тысяч наличными? — яростно прошипел он, повернувшись ко мне, а потом к Вивиан.

— Расслабься, Ник, — сказал я. — Это же для пользы дела. Пива хочешь?

Он взглянул на меня так, будто я предложил ему попробовать дерьмо.

— Кретин, я не пью пиво. Не думаю, что у тебя есть белое вино. Даже не рассчитываю.

Ник оглядел комнату.

— Как ты здесь живешь? — спросил он.

— Глаза закрываю, — ответил я.

Я открыл ранец. Он был набит деньгами. Я застегнул его и приподнял. Тяжелый.

— По весу похоже. Ты молодец, Ник, — похвалил я. — Серьезно, я тобой горжусь.

Я отнес рюкзачок на кухню, убрал в шкафчик под раковиной и прикрыл полиэтиленовыми мешками. Затем достал из холодильника початую бутылку белого вина. С трудом, но отыскал два разных бокала, покрытых слоем пыли. Ради Ника я даже сполоснул их. Вернувшись в комнату, я налил гостям вина, а сам предпочел воздержаться. Ник с подозрением пригубил напиток и отвел руку с бокалом в сторону.

— Надеюсь, понравилось, — сказал я. — Три бакса стоит.

Ник осторожно глотнул еще.

— Ты переплатил.

Вивиан выпила вино залпом.

— Ник, — замялась она. — Может, ты пойдешь? Дома увидимся.

— Пойдем вместе, — возразил ее сводный брат. — Я не собираюсь оставлять тебя здесь. Ты только оглянись кругом!

— Я хочу поговорить с Джеком.

— Зачем? Поговоришь, когда вернется.

— Допивай вино, ты, мистер, — не выдержал я. — Твои капризы меня утомили. Передай папе, что я с ним свяжусь.

— Ты кто такой, чтобы мне приказывать?

— Ты знаешь, кто я, Ники. Я тот, кто собирается вытащить вашу семейную задницу из огня, не забыл? Конечно, ты и сам мог бы все сделать, но ведь это ниже твоего достоинства. Вдруг ты запачкаешь ручки, мы же не в силах допустить такое. А теперь вставай и выметайся.

Ник злобно сверкнул на меня глазами, но его огненный взгляд не подействовал. Он перевел его на сестру.

— Дома увидимся, — повторила она.

Ник встал и огляделся.

— Все беды от твоих мужиков, — бросил он. — Ты нас погубишь раньше, чем закончится эта дерьмовая история.

Уходя, он задел журнальный столик. Его бокал закачался и опрокинулся. Я не шелохнулся. Бокал упал на пол, но не разбился. Спустя мгновение дверь захлопнулась. Я поднялся и накинул на дверь цепочку. Вивиан молча смотрела на меня. Я пошел на кухню, принес бумажные полотенца и вытер пролитое Ником вино. Когда я закончил уборку, Вивиан встала.

— Сколько у нас времени? — спросила она.

— Не много, — ответил я.

Я уже догадался, к чему все это.

Она повернулась спиной. Не помню, чтобы я делал шаг, просто обнаружил себя стоящим к ней вплотную.

— Расстегни молнию, — велела она.

— Прощальный подарок?

— Как тебе угодно.

Я медленно потянул молнию вниз, и кожаное платье распалось на две половинки. Вивиан повела плечами, и платье плавно соскользнуло на пол, обнажив загорелую спину. Я коснулся указательным пальцем ее шеи и стал спускаться вниз по позвоночнику, задерживаясь на выпуклости каждого позвонка. Ее тело было горячим, как в лихорадке, словно кожа платья удерживала пламя, теперь вырвавшееся на волю. Она изогнулась. Тогда я провел языком там, где только что провел пальцем.