Иван ПОПОВ

4. ЧЕТВЕРГ

- Да разве так можно, Марков! - голос у профессора Дамгова был сегодня суров и неумолим, словно у ротного старшины, который поймал одного из своих подопечных, когда тот в пьяном виде перепрыгивал через забор казармы. - Что это еще за разговорчики у тебя вчера были с Геннадием Симеоновым? Кто вообще дал тебе право подрабатывать в других отделах? Да скажи ты мне, что где-то еще поработать хочешь, я бы устроил все как-нибудь! Но связываться с этими нечистыми математиками…

- А что тут такого? - Фома никак не мог понять, отчего шеф кипятится, будто у него мороженое отобрали.

- Марков, больше всего не люблю, когда передо мной дурачком прикидываются. Можно подумать, ты не знаешь, кто финансирует нечистую математику.

- Я правда не знаю, - совершенно искренне ответил Фома. - То есть, вообще-то, деньги им из фонда Димитра Общего выделяют, а это - наша фирма, то есть, ваша, то есть, ихняя - «Ятагана», - дружеская…

- Легко говорить - дружеская! Под шапкой Димитра Общего сейчас сидят кланы и группировки одна хлеще другой. Коли тебе не ясно, кто нам кто, так хоть спроси, прежде чем связываться.

- Так ведь я ж не знал, что так получится! Я и понятия не имел, что меня в список Геннадия Симеонова воткнули.

- А что ж ты тогда с ним да с профессором Згуревым о трансферах за границу разглагольствовал? Я кто - начальник тебе или капустная кочерыжка?

- Так ведь у меня же еще не подписан профессиональный договор, - тактично напомнил своему шефу Фома. Или хотя бы подумал, что тактично.

Профессор на другом конце провода на мгновение замолчал, словно пытаясь что-то припомнить, потом уже намного спокойнее проговорил:

- Ну, это - положение временное, ты же знаешь - пока не придет машина. В сущности, договор мы подпишем завтра - пора уже тебя и закрепостить. И больше никаких прыг-скоков по другим отделам, ясно?

- Ясно. - Фоме вдруг расхотелось подписывать договор. - Кесарю - кесарево, ятагану - ятаганово…

- Хватит ерунду молоть, - прервал его шеф, - в двенадцать похороны, тебе уже идти пора, а то опоздаешь.

- Какие похороны?

- Ты что, с груши упал? - повысил голос профессор. - Членкора Герасима Иванова не знаешь? Он - фигура мощная… то есть, был таковой. А моя милость будет говорить надгробное слово. Так что в двенадцать часов тебе надо быть на центральном кладбище. После как раз и пункты договора с тобой обсудим.

- А где именно на кладбище?

- Шестая аллея, участок 29. Давай, пора уже - через полчаса встретимся.

Фома положил трубку, замкнул кабинет и отправился к трамвайной остановке.

Настроение у него было препаршивое: не хватало трепки, заданной по телефону шефом, так теперь тащись еще на кладбище… А так как после трепки он был зол и раздражен, то симулировать скорбные физиономии и поклоны перед светлой памятью Герасима Иванова никакого желания у него не было. Даже погода, всю неделю хорошая и солнечная, сейчас нахмурилась точь-в-точь по-кладбищенски: дул резкий холодный ветер, причем словно со всех сторон сразу, и разгонял туда-сюда по небу низко висевшие над городом лохматые серые тучи.

…Перед входом на Центральное кладбище царил настоящий дурдом. Вдоль бульвара, неизвестно почему нареченного именем Мирослава Мирославова-Груши, было припарковано немыслимое количество мерседесов, БМВ и джипов. Они оккупировали весь тротуар - сто-двести метров вдоль ржавой железной ограды кладбища, - и постоянно подъезжали все новые и новые машины, останавливаясь прямо на дороге и загораживая тем самым движение. Из машин вылезали огромные «бугаи» в черных костюмах и направлялись к кладбищу, иногда даже не отнимая от щек сотовых телефонов и продолжая в них что-то бубнить. «И все вот эти Герасима Иванова пошли хоронить? - засомневался Фома. - Что-то не верится. Наверно, совпадение просто: кого-нибудь из боссов замочили и зарывают, - но кого?» Фома попытался припомнить, не читал ли он в последнее время в газете «Меридиан мач» о каком-нибудь высокопоставленном убийстве, но безуспешно.

Между тем в спонтанно образовавшемся вдоль шоссе автосалоне появилось и три полицейских джипа; несколько полицейских отправились к кладбищу, боязливо протискиваясь между мощными лимузинами и выходящими из них мордатыми личностями с цветами и венками в руках.

В конце концов Фома, стоявший у билетной будки на трамвайной остановке и безмолвно наблюдавший за происходящим, переборол свой страх и направился к оклеенным некрологами воротам кладбища, обходя как можно дальше машины и «бугаев». Но за несколько метров до ворот он увидел, что внутрь его ни за что не пропустят: несколько мускулистых личностей с красными повязками «ОХРАНА» на рукаве и белыми карточками с фотографиями на лацканах стояли шагах в двух-трех за воротами и все входящие показывали им различные персональные, служебные и всяческие другие приглашения. Снаружи у входа стояли полицейские и тоже заглядывали в приглашения. «На кой черт шеф меня сюда позвал, ведь наверняка знал, что никто меня не пропустит?» - подумал Фома, но в этот миг вдруг о чем-то вспомнил, сунул руку в карман куртки и вытащил оттуда визитку.

Красно-желтая картонка со стилизованной надписью «Ятаган», с фотографией и именем неведомого эксперта Луки Варфоломеева из неведомого ЛЯИ, - та самая, которую он нашел на полу после дружеского визита «бугаев» в кабинет профессора.

«Момент - самый подходящий, - решил Фома. - Сейчас на практике можно испытать, насколько велика волшебная сила этой картонки. В конце концов, благое слово «Ятаган» железные двери отворяет, причем не только в переносном смысле, - это и дети знают. Вообще, время волшебных словечек ни в коем случае не прошло: когда-то говорили «Сезам, откройся», потом - «Во имя Господа нашего», а теперь просто - «Я из "Ятагана"». Но ситуация тут такова, что у проверяющих пропуски тоже есть некая волшебная защита, по крайней мере против паролей со слабой магией. Если магия моей визитки достаточно сильна, меня пропустят, а если нет? Ведь это как-никак силовые группировки, а не банки с помидорами, шутки с ними плохи…» В этот момент Фома заметил, что слева от него встал какой-то тип в черном костюме и совершенно беспардонно заглядывает ему через плечо, пытаясь прочитать надпись на картонке. Он уже хотел спрятать ее в карман, но тип в это время посмотрел ему в лицо и спросил:

- Коллега, вы не программист профессора Дамгова?

- В некотором роде - да. - Фома не видел смысла скрываться. - А вы по какой линии приходитесь мне коллегой?

Тип вытащил из кармана свою визитку, - точно такую же, как у Фомы, но с другим именем и фотографией, - из которой явствовало, что зовут его Максим Лесидренский, ассоциированный профессор ИХСТБ. Строго говоря, по внешнему виду он походил на кого угодно, только не на профессора: крепкая фигура, длинные руки с грубыми костлявыми ладонями и крупные, словно топором рубленые черты лица придавали ему сильное криминальное излучение и делали похожим скорее на выпущенного по амнистии заключенного, чем на ученого. Да и Фома никогда не встречал его в институтских кафе.

- Вы на похороны? - спросил Максим Лесидренский.

Фома утвердительно кивнул:

- Мне нужно встретиться с профессором Дамговым, он должен читать там надгробное слово.

- Не будет он его читать. Совсем недавно его вызвали куда-то наверх.

Тут Лесидренский выразительно ткнул указательным пальцем в небо, где гонялись друг за другом рваные грязные облака.

- А, в фонд Димитра Общего? - вопросительным тоном ответил Фома, которого эта весть нисколько не удивила.

- Святого Димитра Общего, - уточнил собеседник. - Позавчера на заседании управляющего совета название подкорректировали. Так оно-де лучше отвечает требованиям Валютного совета… А и дойди сюда Владко Дамгов, вас все равно никто не пропустил бы. Мероприятие - экстра-класса, со сценарием и телевидением; профессорам-то и то не всем прийти разрешили - что уж о младших научных сотрудниках говорить? Но вообще, самое позднее через час Дамгов должен бы появиться в «Первой частной»… Вы знаете, где находится «Первая частная»?

Фома отрицательно помотал головой.

- Не знаете? Ну, мне самому туда, так что, если хотите, могу вас подвезти: я на машине.

Фома не воспротивился этому предложению.

Машиной Лесидренского оказалась белая лада-семерка, припаркованная на глухом перекрестке метрах в двухстах от кладбища - все места поближе были заняты мерседесами и БМВ. Вместо шоссе, по которому шла трамвайная линия, Лесидренский погонял ладу сначала по разным перекопанным улочкам, потом по узкой асфальтовой дороге, объезжавшей цыганский квартал. Один раз дорога нырнула сквозь узкий проезд под железной дорогой и Фома неожиданно сообразил, что они приближаются к институту, только с обратной стороны, и действительно, когда через минуту-две Лесидренский свернул в сторону и припарковал машину перед какой-то не очень большой белой церковью, он увидел возвышавшийся справа от них силуэт институтского здания. От церкви его отделяла лишь высокая железная ограда с разросшимися вокруг нее зарослями терновника, несколько построек неясного предназначения и широкий луг, на котором паслось стадо овец.

Они вылезли из лады, Лесидренский замкнул машину и лишь тогда Фома увидел знакомый синий силуэт носорога над огромной надписью «ООО «Первая частная церковь». Центральный офис», водруженной над оградой стоянки. Сама стоянка была забита дорогими лимузинами, точно такими же, как перед кладбищем, но людей видно не было.

- Начали уже, - сказал Лесидренский и отправился к церкви по аллее, выложенной красными каменными плитами; Фома последовал за ним.

Хотя архитектура церкви была чисто церковной - купола, колокольни, узкие и высокие окна с цветными стеклами, тяжелая деревянная дверь, - впечатление она производила скорее банкирской резиденции или же элитного загородного ресторана. Здесь не было серых облупленных стен, сгнивших бревен и неприличных надписей аэрозолем, какими были покрыты все церкви в городе; стены белели свежей штукатуркой, цветные окна были вставлены в современные алюминиевые рамы, а на колокольне торчала спутниковая антенна и что-то еще, весьма напоминающее устройство для лазерных эффектов в дискотеке. Рядом с резной дверью привалился к стене статный вахтер в красной ливрее и скучающим взглядом следил, как во дворе косит мотокосилкой траву на лугу садовник.

Когда в поле зрения вахтера попал Лесидренский, по пятам за которым шел Фома, он внушительно прокашлялся, мельком взглянул на пропуск Лесидренского. Фома полез было в карман за визиткой, но вахтер уже махнул им рукой входить, что они не мешкая и сделали.

Изнутри церковь походила на церковь, а не на офис или, к примеру, ресторан: узкий вестибюль, где сидело трое охранников, а за ним - широкая зала с высоким сводчатым потолком и стенами, сверху донизу покрытыми росписями. Но какими росписями! Во всю левую стену была нарисована Тайная вечеря: двенадцать апостолов, но не в белых рваных одеждах, как на картине Леонардо, а в вишнево-красных пиджаках и с массивными золотыми цепочками, проблескивающими под расстегнутыми шелковыми рубахами, и в лицах апостолов Фома вдруг узнал двенадцать верховных боссов совета директоров «Ятагана» - тех же, что и на фотографиях: Носорог, Крокодил, Трутень, Кабан, Дракон… А на центральном месте сидел сам М.М.-Г., устремив свой голодный взгляд на накрытый стол, а правой рукой одновременно придерживая у уха сотовый телефон. Сама трапеза была чем-то фундаментальным: зажаренный целиком поросенок с лимоном в зубах и маслинкой в попе, несколько тарелок с шопским салатом,57 с волчьим салатом,58 и огромное количество бутылок с массивными этикетками: «Паспорт», «Джонни Пешеход», «Белый конек», «Наполеон»… Между бокалами, бутылками и закусками валялись мобильники остальных апостолов. «Кто-нибудь из этих идиотов сто на сто зальет свой мобильник выпивкой, - подумал Фома, - но ведь гулякам - море по колено…»

Взгляд его медленно скользнул вверх, к высокому потолку, по которому реяли нарисованные ангелы - странные создания с белыми крыльями за спиной и бритыми головами, повязанными разноцветными косынками, в спортивных костюмах, высоких кроссовках и с неизменной бейсбольной битой в правой руке и мобильником в левой. На противоположной стене был, судя по всему, изображен Божий град: лабиринт улочек с расставленными по витринам светящимися рекламами охранных фирм, пунктов обмена валюты и ресторанов с эротическими шоу, по улочкам сновали маленькие фигурки праведников, склоняясь в низких поклонах перед лимузинами местных святых или архангелов… Весь этот новый иконописный канон настолько завладел умом Фомы, что несколько минут он лишь ошалело таращился на стенные росписи, прежде чем заметил, что в церкви есть еще люди, кучкой стоявшие в глубине зала перед чем-то вроде алтаря, если только длинный заседательский стол с красной скатертью можно назвать алтарем. Лесидренский куда-то пропал, и Фома медленно зашагал вперед по разноцветному кафелю к этой группе людей. К его удивлению, это оказались не «бугаи» и не какие-нибудь другие боссы; большей частью это были женщины, некоторые из них держали в руках маленькие репортерские диктофончики, а у нескольких мужчин на плече были видеокамеры.

За возвышавшимся как алтарь столом для заседаний сидело несколько человек в таких же вишнево-красных пиджаках и золотых цепочках, как у апостолов на стенных росписях, но с намного более интеллигентными физиономиями; сидящий в центре говорил что-то в нагроможденные перед ним микрофоны. Толпа внизу постоянно напирала вперед к алтарю, но трое охранников сдерживали ее на расстоянии нескольких шагов. Фома вдруг заметил и Максима Лесидренского - тот стоял немного в стороне от толпы, докуривая сигарету; поймав его взгляд, Лесидренский махнул ему рукой подойти поближе, потом внимательно огляделся вокруг и погасил окурок о полированный до блеска деревянный карниз, опоясывающий стену на высоте около метра от земли.

- Это, что, пресс-конференция? - спросил его тихо Фома.

- Презентация, - ответил Лесидренский и повернул взгляд к мужчинам за красным столом. Фома тоже посмотрел туда, и вдруг щекастое румяное лицо молодого мужчины, сидевшего в центре и говорившего в микрофоны, показалось ему знакомым; он всмотрелся повнимательнее и с огромным удивлением узнал в нем своего бывшего однокурсника Костадина Выжарова. Коста подстриг свои длинные волосы, сбрил бакенбарды и сейчас, в модном шерстяном пиджаке и белой рубашке вместо барахолочной джинсовой куртки, какую носил одно время, выглядел совсем другим человеком, но все же вне всяких сомнений, это был он. «Как это он ухитрился так продвинуться?» - удивился Фома; во-первых, некогда его однокурсник слыл полным идиотом, во-вторых, на экзаменах оценку выше тройки не получал, и в-третьих, у него не было абсолютно никаких связей среди сильных мира сего (родители его были простыми безвестными селянами откуда-то из-под Бургаса59).

Но все же каким-то непостижимым образом Коста Выжаров вскарабкался по житейской лестнице до самого алтаря «Первой частной», тогда как Фома - и диплом и знания у которого были намного лучше - протирал задницу по стульям институтских кафе.

В этот момент Коста замолчал и протянул руку налить себе в высокий стеклянный стакан кока-колы; Фома пробрался вперед к толпе и навострил уши, чтобы услышать, о чем говорят сверху от алтаря.

- Термин «Божья защита», - разъяснял Коста Выжаров, - естественно, предполагает фигуру господа Бога, либо непосредственно держащую все в своих руках, либо, по крайней мере, стоящую где-то позади, в засаде, в «бэкграунде»,60 или может быть, в «андерграунде»…61 Тогда вопрос можно поставить так: «А какова связь между «Первой частной» и господом Богом», причем в глубине души все же затаится сомнение: «А есть ли Бог?» На этот последний вопрос пытались ответить величайшие мыслители человечества, начиная с Тертуллиана и Фомы Аквинского, Декарта, Канта, Ньютона и кончая Эдуардом Фредкином,62 Уильямом Гибсоном63 и Виктором Пелевиным - но до сего дня удовлетворительного ответа нет. Потому что вопрос этот - философский, а философские вопросы - самые живучие, самые неразрешимые и глубоко укоренившиеся. И в этом аспекте наивные утверждения в духе Остапа Бендера: «Бога нет, это медицинский факт», - или не менее наивные религиозные догматы в противоположном смысле ответами не являются…

- Но не можете же вы продавать Божью защиту, не гарантируя своим клиентам существование Бога, - возразили из толпы.

- А когда та, другая, церковь созывает свою паству на службу, гарантирует она им что-нибудь? Шиш она им с маслом гарантирует. «Для того, чтобы принять Бога, - говорят теологи, - нужна не гарантия, а вера», а согласно христианству, вера - вопрос личный. То есть, не существует технологии, которая бы сходу сказала, верующий кто-то там или нет - он единственный может решать это сам за себя… В данной - религиозной - отрасли гарантии быть по определению не может. Наверно, поэтому разные невежды-чиновники настаивали на нашем запрете. Мы же им отвечаем: по той же причине вы должны запретить и церковь православную, и мусульман, и все остальные религии. Тут мы имеем дело не с фактами, а с психологической установкой: раз клиенты нам верят, раз у них есть установка рассчитывать на Божью защиту, и раз эта защита вдобавок ко всему действует, причем вполне эффективно, как показывают эксперименты…

- А как действует, по каким механизмам? - продолжали сыпаться из толпы настырные вопросы. - До сих пор мы ничего о них не слышали.

- Хммм… - лукаво прищурился Коста Выжаров. - Вы, наверно, знаете, что говорят христианские теологи: «Бог есть, но пути его неисповедимы». Тут мы, разумеется, не такие невежды, не совсем с груши упали, так что термин «неисповедимы» оказывается более или менее относителен. Мы, например, поддерживаем с этим самым Богом прямую связь через частный коммуникационный спутник «Ятагана», и даже предлагаем связь с всевышним по Интернету - на что остальные церкви в настоящее время все еще смотрят через кривой макарон, - и по этому показателю Бог - гораздо более наш человек, чем их… Тс-с-с! Не кричите, и до вашего вопроса очередь дойдет, добавлю только предварительно, что поскольку небесными серверами протокол TCP/IP64 не поддерживается, то, чтобы соединиться с тем светом, нам пришлось создать специальные драйверы, но это интересно лишь специалистам. А про Божью защиту скажем вот что: мы заключаем договор с клиентом, посылаем через спутник копию договора, и как только Бог его получит, - тут уже его забота обеспечить защиту, он ведь располагает нужными силами… что я имею в виду? А то, что у Господа есть для этих целей целый контингент… назовем их ангелами. Ангелы-охранители, не слышали о такой должности? Видите, как я точно выразился, сам того не желая. И ангелы уже позаботятся насчет защиты…

- А почему у вас на росписях ангелы нарисованы с такими толстыми шеями и с бейсбольными битами? - спросил кто-то, показывая рукой на свод церкви.

- А вы видали когда-нибудь ангелов без бейсбольных бит? - самодовольно ухмыльнулся Коста Выжаров. - Вообще видали вы когда-нибудь ангелов - только не в кино и не на иконе, а живьем? Нет. Ну а что ж тогда?!? Некоторые видели, говорите? И где? В реанимации? Не очень-то верьте таким россказням - о душе, которая после клинической смерти из рая вернулась. Вознеслась, это, значит, душа к небу, и увидала там высокие фигуры в белых одеждах и с крыльями за спиной, и повели эти фигуры в белом душу в рай, значит. Только вот кто бы объяснил человеку, что фигуры эти в белом - никакие не ангелы, а доктора с медсестрами, которые в реанимации у постели больного торчат да пари держат, перескочит ли он яму, а если нет, то через какое время его вперед ногами вынесут. Так что один совет вам от меня: не путайте рай с реанимацией! А ангелов - с медицинскими сестрами, хе-хе-хе… А теперь соображение насчет бейсбольных бит. Представьте себе, значит, невооруженного ангела, которого поставили защищать, к примеру, бюро обмена валюты, или там - платную автостоянку. Да этому ангелу на второй же день службы голову проломят… Кто? Злые силы, разумеется. Те самые, от которых он объект защищал, куда его поставили. Если злые силы наткнутся на ангела из тех, что на иконах рисуют - хилого да одним луком небывалым вооруженного, - о том ангеле считайте, что уже некролог его прочитали. Другое дело, если он здоровяк по меньшей мере кило на сто, с битой, да и с сотовым телефоном, чтобы подкрепление вызвать в щекотливый момент. Так что, сами видите - времена меняются, и ангелы тоже…

- А вы не боитесь, что вашу церковь могут закрыть по закону о борьбе с сектами?

- Так ведь мы не секта. «Первая частная», строго говоря, даже и не церковь, потому что мы зарегистрированы как торговая фирма, а не как религиозное объединение. Мы попросту продаем религиозные услуги, как, скажем, попы, окропляющие святой водой открытие банковских офисов, только эти попы не зарегистрированы по закону о торговле и потому не платят налоги - а мы, хотя бы по идее, платим. Цели у нас - как у любой торговой фирмы: расширять рынок, предлагать новые услуги, в общем - стремиться к наживе, а не к религиозной пропаганде…

- А почему же вы тогда издаете религиозные материалы? - спросил кто-то снизу и помахал над головами толпы несколькими книжечками в пестрых обложках.

- А почему бы и нет? В конце концов, это ведь тоже вид услуг, тем более, что в наших толкованиях и писаниях вы нигде не найдете разжигания религиозной, расовой или какой бы то ни было вражды. Вы посмотрите только: на книжном рынке предлагают «Майн кампф», «Протоколы сионских мудрецов», интернет наводнен пропагандой воинствующих исламских сект, а кто-то вдруг станет призывать к запрету издания «Евангелий от братков» или там «Послания Эмиля Кириллова-Крокодила брокерам по недвижимости»… Вы не знаете этого послания? Там рассказывается, как Магомет послал горе факс: «Явитесь, пожалуйста, такого-то числа такого-то месяца во столько-то часов в такое-то место ДЛЯ ВЫЯСНЕНИЯ НЕКОТОРЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ДЕЛА». И поскольку гора, ясное дело, к Магомету не пошла, то пришлось ему самому оторвать от стула свой толстый зад. Между прочим, сейчас самое время сказать, что сегодня в шесть часов вечера начнется проповедь; будет читаться нравственное послание под заголовком «Убьем страхователя в себе самом»… Что вы расшумелись: тема вам не нравится или что-то другое? Если не нравится, то скажите прямо, а не вносите смуту среди остальных… Так… значит, вы все-таки не против темы, - это хорошо. В двух словах, идея проста: в душе всякого человека сидит по одному маленькому страхователю, который постоянно прет наружу, на волю, чтобы развить там бурную деятельность, какую ему хочется, а потому нужно вовремя осадить этого внутреннего страхователя, подавить его поползновения еще в зародыше, так сказать… Подробностей я не знаю, я ведь как-никак не духовный пастырь, а всего лишь ответственный за связи с общественностью. Приходите вечером и услышите всю проповедь. А субботнее послание будет на тему «Стикеры65 - народные защитники». Тема, сами понимаете, - интересная, богатая нюансами и толкованиями…

В этот момент кто-то дернул Фому за рукав; он обернулся и увидел Максима Лесидренского.

- Выйдем на улицу - выкурим по сигаретке, - предложил он тихо, чтобы не мешать презентации. Фома ответил, что не курит, но тут Лесидренский снизил голос еще больше и прошептал, что ему нужно кое о чем поговорить в связи с профессором Дамговым. Фома кивнул и стал выбираться из толпы, бросив последний взгляд на своего бывшего однокурсника, извергающего мутные словесные потоки с красного заседательского алтаря. «Ты смотри, как обтесался! - думал он. - Когда-то я и сам мог ему двумя-тремя хитрыми прибаутками рот заткнуть, а теперь целая толпа журналистов никак с ним сладить не может…» В это время взгляд Фомы скользнул по стене над алтарем и остановился на одной детали росписи, которую он до сих пор не замечал. Высоко слева, между толстошеими фигурами святых, стояла стройная Фемида - богиня правосудия, - в классической римской тоге и с завязанными глазами; в левой руке она держала весы, а в правой размахивала бейсбольной битой.

- И когда же должен появиться профессор Дамгов? - спросил Фома. Лесидренский пожал плечами, зажигая сигарету, потом сделал рукой с зажигалкой неопределенный жест.

- Видимо, вообще не появится. По сценарию он должен был сидеть там за столом, слева от ответственного за связи с общественностью, да кто его поймет? В последнее время Владко Дамгов совсем во все тяжкие ударился, извиняюсь. Лично я думаю… - При этих словах Лесидренский понизил голос и приблизился к Фоме. - …что он скрывается. Причем не от кого иного, как от собственных спонсоров из фонда Святого Димитра Общего.

- А почему скрывается? Денег им задолжал?

- Деньги - чушь. Обманул их просто с монополией на языковую инженерию, а этого они ему ни за что не простят. Ведь из-за одной только этой монополии ему дали денег на суперкомпьютер, а после того, как выяснилось, что нелегально где-то уже работает вторая лаборатория по языковой инженерии, он повис на волоске. Спасает его на данный момент лишь то, что еще неизвестно, у кого в руках вторая лаборатория… А вы как думаете? Спасет Дамгов свою шкуру?

- Не знаю, - ответил удивленный вопросом Фома. - Я, похоже, вообще не в курсе, что за игры вокруг нашего отдела играются.

- Да, верно - такие вещи по идее распространяются только в форме слухов. До какой вообще степени профессор ввел вас в курс дела?

- А почему вы спрашиваете? - осведомился в свою очередь Фома, которому этот поворот разговора совсем не понравился.

- Я - внештатный консультант «Ятагана», - сказал Лесидренский и достал из кармана служебное удостоверение объединения. Фома не успел хорошенько его разглядеть, так как собеседник быстро убрал его обратно, но все же убедился, что дело - нешуточное. - Наверху хотят, чтобы я ориентировался в должках Дамгова, потому что он уже совсем вышел из доверия…

- Не знаю, в какой степени могу вам помочь, - прервал его Фома. - Я сам в полном неведении. Вот, например, вы - из нашего института. А сколько раз за последний год вы видели профессора Дамгова?

Лесидренский собрался было ответить, но вдруг задумался и так и остался стоять с открытым ртом.

- Да, понимаю, - сказал он наконец, - понимаю, о чем вы. Мой вопрос метил на другое, но выходит, что о языковой инженерии вы, скорей всего, не знаете вообще ничего…

- Вы совершенно правы.

- И вам наверняка хотелось бы узнать о ней побольше?

- Я не против, - сказал Фома. - Если только это, конечно, не страховая тайна какая-нибудь, а то кто его знает…

Лесидренский бросил окурок и зажег новую сигарету.

- В принципе, это не тайна, только вот - как бы вам все объяснить? Если сказать прямо - вы, наверняка, станете надо мной смеяться, для вас это прозвучит до того несерьезно, тем более, что вы - человек здравомыслящий, с математическим образованием, да еще компьютерным… Поэтому я начну немного издалека. К примеру, вы видели сегодня росписи на стенах «Первой частной». Вы, наверно, думаете, что боссы уже совсем оборзели, раз их иконописуют апостолами, а их «бугаих» - святыми девами, и что все это, пусть и хорошо выглядит, все-таки - полный идиотизм: в конце концов, из бандитов трудно сделать святых. Однако тут возникает такой вопрос: а с чего мы так уверены, что наша - христианская - церковь сама не произошла от какой-нибудь подобной силовой группировки? Не верите? Между прочим, в истории имеются достоверные документы, что появление христианства совпадает по времени с запретом, наложенным римскими властями на иудейских разбойников с большой дороги в связи с регистрацией ими охранных фирм… Не смейтесь, я серьезно! Лично меня никто не сможет убедить, что первые христианские церкви не были просто офисами, где люди платили, чтобы им отпускали что-то вроде нашей «Божьей защиты». В этом контексте обратите внимание, в каком качестве рекламировали Иисуса Христа: в качестве спасителя! И от чего же спасал их Иисус? Или от кого? Братья Стругацкие прямо утверждают: апостолы Иоанн и Иаков были разбойниками.66 Ну, и что же это тогда, как не силовая группировка? А есть и еще кое-что: торговцы в храме! Да!!! - Тут Лесидренский совсем вошел в раж, глаза у него выпучились, как в экстазе, а жесты стали такими энергичными, что он чуть не залезал Фоме в рот. - Да, торговцы! Во всех храмах на свете, во все времена и эпохи, были и торговцы. Без исключения. Возьмите хотя бы наш Дворец культуры: если принять, что это храм культуры - сейчас в нем лишь лотки да киоски, и рождественские базары, пасхальные, и так далее… Почему тогда Иисус и его люди пошли разбивать лотки в Иерусалимском храме? И самое главное - разбили их! И согласно уголовным досье римских властей, никто и слова не сказал! А куда смотрели стражники, спрашиваю я, там ведь, наверняка, и стражники были? А в сторону смотрели, вот в чем дело! Все началось с того, что торговцы не захотели платить Иисусовой группировке рэкет, а потому пришли молодцы, поразмахивали палками, поувещевали немного, переломали инвентарь и ушли восвояси. Стражники тоже были в игре, потому и прикинулись, будто ничего не видят… Да, но вышел прокол, в группировку внедрился агент римских служб, некто Иуда Искариотский, он заложил босса и того взяли за жабры. На самом деле Пилат, как и всякий прокурор, наверняка, был «схвачен» апостолами при помощи нехилой суммы денег, и вовсю старался вытащить Иисуса сухим из воды, да евреи сказали: «йок, бей ага эфенди,»67 упаси нас от него, распните его, чтобы и мы успокоились! И предпочли отпустить другого разбойника, не из той группировки…

В это время разволновавшийся Лесидренский нечаянно куснул сигарету не с того конца, обжег язык и разразился длинным и витиеватым трынским68 ругательством. Потом отбросил остаток сигареты и продолжал уже спокойнее:

- А возьмите страховую компанию «Ллойд». Согласно документам, ее основала через подставных лиц группа видных английских пиратов. Одним словом, не только на ограбленных кораблях решили заработать, но и на неограбленных… Но проблема в другом. Как вообще иудейские разбойники с большой дороги смогли так прочно замаскироваться под церковь, что основанная ими группировка непоколебимо стоит уже целых два тысячелетия? Как так: одна ничем-ничто гангстерская банда превратилась в основу всей нашей цивилизации?.. Тут мы можем пойти и дальше. Ведь в чисто физическом плане роль сегодняшнего государства практически неотличима от роли - назовем его так - авторизованного рэкетира. То есть, страхователя. Что говорит государство шантажируемому им налогоплательщику? «Отстегни-ка мне столько-то налогов, а не то худо будет!» Совсем как наши спонсоры из «Ятагана», - но почему тогда государство считают чем-то по идее хорошим, а «страхователей», по крайней мере, до недавнего времени - обобщенным образом зла? Различие лишь в том, что одни размахивают битами, а другие - налоговыми законами, но столь ли это важно? Где проходит тонкое различие между рэкетиром и хранителем порядка? Скажите?

Лесидренский сделал паузу, словно ожидая от Фомы ответа, но поскольку тот не знал, что сказать, профессор продолжал:

- В словах. Да, именно так, только в словах! Одни их называют так, а другие иначе, и ничего более. Весь вопрос - в легитимации, в ценностях, в психической установке… Идея проста: «Я, - говорит авторизованный рэкетир, - не просто беру у вас деньги, а делаю это во имя справедливости». Видите, как мала разница, но в то же время - как решающа и труднопреодолима: за два тысячелетия разбоя ни одной другой банде не удалось заставить полмира читать молитвы у себя в офисах! Были успехи и помельче в том же направлении, - например, у рыцарского ордена госпитальеров-иоаннитов. Карьеру они начинали охранниками дорог к Святым землям, но постепенно увлеклись и стали рэкетировать все, что рэкетировалось, и делали это целых два века; лишь когда они затребовали страховку с самого папы римского, то их взяли на мушку и отлучили от церкви… А теперь возникает вопрос: как может, например, одна группировка, вводя в обращение необходимые для ее целей слова, сменить идеи и установки людей так, чтобы из простого вымогателя превратиться в столп общества? Создавая новый комплекс ценностей и ожиданий, то есть, новый язык, может ли она легитимироваться, превращаясь из ситуации в культуру?..

В этот момент откуда-то из дебрей пиджака Лесидренского раздалось мелодичное попискивание, слегка приглушаемое шерстяной тканью; он сунул руку в карман и достал радиотелефон неизвестной Фоме системы, явно сберегаемой только для служебного пользования в рамках страховой индустрии.

- Алло! - крикнул в микрофон Лесидренский; в ответ долетела длинная тирада, искаженная до неузнаваемости помехами и плохой связью, так что Фома вообще не смог различить с треском вылетающие из трубки слова и улавливал только ответы Лесидренского. - По идее объект должен был быть на объекте… нет, нет… да, я был на объекте, но видел там все, кроме объекта… да… да, сейчас же отправляюсь… разумеется… перед самой спевкой!

Как только разговор завершился, Лесидренский убрал радиотелефон и обернулся к Фоме:

- Коллега, мне нужно явиться в институт, так что… Вам туда же?

Фома пожал плечами в знак согласия и последовал за Лесидренским, направившимся к тропинке, шедшей с краю луга.

- Вы же на машине были? - вспомнил он вдруг.

- Пусть стоит тут, на стоянке «Первой частной». Она хорошо охраняется - под «Божьей защитой» да тому подобное, - а то угонят еще. - И Лесидренский повел Фому по тропинке мимо мирно пасущегося стада овец.

- Итак, на чем я остановился?.. - попытался он восстановить свою прерванную телефонным разговором мысль. - Ага! И вот, значит, два тысячелетия назад иудейские соратники наших спонсоров сделали решающий шаг: взяли и написали евангелия. То есть, не сами, конечно, написали: страхователи-то, как правило, не бог весть какие грамотеи, - наняли, скорей всего, двух-трех бедных студентов по еврейской филологии из Иерусалимского свободного университета и те им свершили всю работу. Между прочим, «евангелие» означает благую весть. «Радуйся, дочь, ты родишь сына божьего», - сказал ангел и стал расстегивать штаны… А теперь серьезно. «Вначале было слово» - так начинается одно из евангелий, - от Фомы, если не ошибаюсь… Да-да, вы правы, от Луки.69 Как это растолковать? Большинство людей склонны видеть здесь связь с кабалистикой, оккультизмом и вообще магическими практиками, где используются так называемые волшебные словечки, - скажем, пресловутый тетраграмматон, представляющий собой имя Божье, но записанное определенным образом. Видите, как устойчива вера в то, что слова сами по себе могут изменить реальный мир. Но как обстоят дела в действительности? Один из пионеров языковой инженерии Виктор Пелевин говорит: «Мы живем среди слов и того, что можно ими выразить. Словарь любого языка одновременно является полным каталогом доступных восприятию этой культуры феноменов; когда изменяется лексика, изменяется и наш мир, и наоборот.»70 Заметьте - И НАОБОРОТ! В этом идея языковой и ценностной инженерии: целенаправленно манипулируя языком, достичь перемены всего общественного сознания, а значит - и жизни. В сущности, языковая инженерия очень похожа на генную, ведь язык, кроме всего прочего, - это своеобразная генетическая память общества - наследственный материал, которым манипулирует языковой, или социальный, инженер. Например, десятого ноября… Стоп! Что, по-вашему, тогда произошло?

- 10 ноября? - переспросил Фома. - Мирослав Мирославов-Груша родился - столп болгарского духа в мире и в стране… А, нет, вру - это другого числа было. А 10 ноября… А-а, припоминаю, кажется. Что-то случилось, но никто так и не понял - что. По телевидению и в газетах вдруг ни с того ни с сего бая нашего Тошо хаять начали…

- Верно, хаяли его! Но это была не обычная грызня и оплевывание кого-то или чего-то. Тогда сбросившие твоего бая Тошо стартовали операцию по смене языка. Просто одну определенную категорию слов перестали употреблять - а на их место пришли новые слова, которыми их заменили! Это было нужно, чтобы сменить политическую систему, перепрограммировать избирателей так, чтобы они безусловно и безальтернативно пожелали политической перемены… Ага! Я сказал «перепрограммирование избирателей» и вспомнил одну важную вещь. Языковая инженерия по сути своей - самая радикальная из технологий промывания мозгов, или, - пользуясь более красивым, безболезненным и наукообразным термином, - «гуманитарных технологий». Такие классические технологии работают с языком как статично заданным, пассивно изпользуя его смысловые коды, модели, понятия, установки. А языковая инженерия активно манипулирует этими понятиями, кодами и даже логикой языка - будь то почти полностью, как 10 ноября, или же лишь отчасти… Словесные сотрясения более мелкого масштаба организуют довольно часто и по любому поводу. Вот, к примеру, выражение «Валютный совет». Вы знаете, что его взяли на вооружение совсем недавно, чтобы заменить предыдущие волшебные термины - «Приватизация» и «Структурная Реформа», - поскольку они не справились с тяжестью задач, которые должны были вынести на своем горбу, и капитулировали. Каких задач? Самая простая из них: убедить людей, будто их политические избранники не просто едят и пьют за народный счет и крадут все, что плохо лежит, а вершат это во имя чего-то другого, чего-то высшего… Сейчас этим «высшим», во имя чего едят, крадут и пьют в верхах, объявлен Валютный совет, до этого была Реформа, Светлое Будущее… Это - слова-носители. Истинная опора власти. Их сила, разумеется, постепенно истощается и в конце концов их снимают с вооружения, но заменяют новыми… В наше время замена происходит очень легко: достаточно сунуть в лапу шефам СМИ, или там припугнуть, и слова-носители начинают извергаться по всем станциям и каналам в эфире, во всех газетах, стотысячными тиражами, и так каждый божий день. А вы наверняка знаете, что есть одно утверждение, которое приписывают партайгеноссе Геббельсу, и утверждение это имеет строгое доказательство в теории нейронных сетей… Да, да, нейронных сетей! Ведь именно их установила в головах у людей природа. Итак, что же сказал Геббельс? «Любая ложь, повторенная N раз, при достаточно большом N становится достаточно неотличимой от истины.» И отсюда еще одно утверждение на уровне теоремы, на этот раз из законов Мерфи: «Истина эластична.» Вы изучали когда-нибудь нейронные сети? Только на компьютерах, а не на людях? Ничего, принцип тот же. Но вы наверняка не знаете, что новые слова-носители сочиняют при помощи компьютера. Да, и это-то и было целью нашего с вами здесь разговора! Во всем мире операции по языковой инженерии планируются с помощью суперкомпьютеров - точно таких же, как тот, что вы ожидаете у себя в отделе. Основная идея, с какой вам дали на него деньги от «Ятагана», состояла именно в том, что они хотели иметь как можно более полную лингвосетевую модель, чтобы выдавить из нее как можно более эффективные слова-носители, а построение такой лингвистической модели - операция трудоемкая и поглощает адски много машинных ресурсов. И все, наверно, шло бы хорошо, да только завертели вот вашу машину в каком-то бюрократическом водовороте, а в это время где-то в другом месте заработала нелегальная лаборатория по языковой инженерии, хотя слово «нелегальная» здесь вряд ли уместно, ведь это не запрещенная деятельность…

В этот момент они достигли фибролитовых построек на краю луга, обошли их сквозь разросшиеся вдоль тропинки кусты и вышли на узкое пространство между ними и оградой. И там, словно явившись прямо из слов Лесидренского, стояли, громоздясь одно на другое, старые полотнища с лозунгами, оставшимися с самых различных времен и Этапов Большого Пути: «Вперед к светлому будущему», «Дела, дела и только дела»,71 «…за быструю смену системы» (начало лозунга терялось под остальными полотнищами), «Демократия с малого, но навсегда!», «А ты что сделал для дела структурной реформы?», «Налоговые инспектора - ум, честь и совесть нашей эпохи»… А на самом верхнем полотнище свеженамалеванными огромными буквами краснело новое заклинание: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВАЛЮТНЫЙ СОВЕТ - СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА!»

- Здесь - мастерская лозунгов, - пояснил Лесидренский, поймав взгляд Фомы, пока они пробирались по тропинке к дыре в ограде. Дыра была по сути дела небольшим парадным входом: из ограды была выломана целая секция, а за ней, на территории института, была установлена небольшая, переделанная из автомобильного прицепа будка, в которой дремал какой-то старик - наверно, вахтер или сторож дыры. Фома и его коллега прошмыгнули мимо старика, прошли еще несколько метров по каменным плитам, уложенным дорожкой между деревьями, и вдруг оказались у восточного края длинного институтского здания, совсем недалеко от главного входа.

Фома заметил, что как только они вышли на асфальтовую стоянку перед институтом, Лесидренский стал вести себя как-то странно. Разговорчивость его улетучилась, словно дым, он замолчал, съежился и начал осторожно поглядывать вверх на окна здания. И тут Фома вспомнил два предыдущих разговора о суперкомпьютере - с профессором Якимом Рангеловым и членкором Герасимом Ивановым (да будет земля ему пухом): как они приглашали его к себе в кабинет, несли таинственным тоном всякую ахинею, а потом вдруг выставляли вон и замыкались изнутри. И самое интересное, дали ему красную папку, затем желтую… И в голове у него затеплилось что-то вроде догадки.

- Коллега, - обернулся он к Лесидренскому, - когда я смогу взять у вас зеленую папку? - Цвет он выбрал совершенно случайно, думая, скорее всего, о смене цветов светофора. - Ту, что лежит в сейфе у вас в кабинете…

Тут Фома смущенно замолчал, потому что Лесидренский внезапно стал как вкопанный, лицо у него резко побледнело, а глаза остекленели и приняли выражение безнадежности.

- Во-первых, кабинета у меня нет, - ответил он неуверенным голосом, - да-да, именно так, кабинета у меня нет - месяц назад его по договору с «Ятаганом» переоборудовали под кафе… И к тому же, зеленую папку вы должны были по идее получить не у меня, а у другого. Я в иерархии стою слишком низко. Надо было…

В это мгновение откуда-то сверху раздался молодецкий свист; Фома поднял голову и увидел выбритую до блеска макушку на мощной шее и крепких плечах, свесившихся из открытого окна последнего этажа. Шестого, пересчитал он машинально для верности.

- Жми сюда! - выкрикнула голова прямо в лицо ему и Лесидренскому. Фома ничего не понял, но коллега его вмиг запрыгал, радостно замахал руками и, не попрощавшись, вприпрыжку бросился по ступенькам в институт и исчез в темном прямоугольнике двери.

Странное поведение Лесидренского немало озадачило Фому, но не настолько, чтобы навести на какую-либо определенную мысль. Тем более, что после всех этих побасенок о церковной карьере иудейских разбойников он чувствовал себя так, словно мозг у него был полностью промыт и совершенно непригоден для рассуждений, и ему, пожалуй, не оставалось ничего иного, как дотащиться до какого-нибудь бара и провести там остаток дня в разговорах о матчах. Или еще лучше - поиграть в бридж в «подполье» в компании наверняка пившей там сейчас свой джин Марии и хищного фикуса-мутанта. И Фома уже направился было к подвалу, но мимоходом бросил взгляд на прилепленные к стеклянной входной двери некрологи: хотел посмотреть, что там написали по адресу Герасима Иванова.

Некрологов было два. Один, как и положено, был с фотографией и длинным перечнем званий: «чл.-корр., проф., д-р к.т.н. Герасим Иванов», шло краткое славословие, а в конце - подписи руководства всей академии. А другой… Фома взглянул на него и не поверил глазам. Потому что в нем было написано:

«Второго числа сего месяца, в среду, внезапно скончался профессор Яким Рангелов - основатель и многолетний руководитель отдела комплексных систем… Поклонимся его светлой памяти.»

Фома ощутил, как по спине у него снова поползли мурашки.

«Тучи сгущаются, - мысленно повторял он. - Сгущаются у меня над головой, то есть, вернее, над суперкомпьютером, но это то же самое… Нужно что-то делать. Пора уже разогнать в конце концов эти тучи, прояснить ситуацию, а если потребуется - войти для этой цели и в самый центр циклона, в самую гущу событий; ведь в центре циклона, кажется, туч никогда не бывает?» Окончательно уяснив серьезность положения, он тряхнул головой и решительными шагами направился к кабинету шефа.

Кабинет признаков жизни не подавал - в том смысле, что все внутри было так, как Фома оставил утром: не было профессорских окурков в пепельнице, не было и брошенной на стол газеты «Бессмысленный труд». Фома включил компьютер, набрал адрес страницы, куда поместил статью «Общая теория Института», и устремил взгляд на монитор.

Статья все еще была там; он прочел ее наспех по диагонали, чтобы припомнить ход рассуждений. Ощущение было довольно странным - Фома сам удивлялся тому, что писал полгода назад, хотя и без сомнения распознавал и тогдашний ход своих мыслей, и всю логику текста. Он словно возвращался в какое-то давно прошедшее, но не совсем забытое состояние, когда мир выглядел простым и ясным, и казалось, что еще чуть-чуть - и все тайны будут раскрыты… И вдруг Фома обнаружил, что последняя часть ему абсолютно незнакома. Ни заглавие - «Институт как вычислительная система», - ни содержание не будили в нем никаких воспоминаний. Походило на то, будто их добавил к статье совершенно иной человек.

«Кто это в файлах моих ковырялся? - спрашивал себя озадаченный Фома. - Может, из органов, или, не дай Бог, страхователи? Но их-то что в моей тупоумной статье заинтересует?»

Все было настолько неясно, что он отбросил догадки и принялся читать текст.

«От всех мыслимых вычислительных систем, когда-либо реализованных в мире, Институт отличают две черты.

Во-первых, это - почти абсолютная оторванность кратковременной памяти от долговременной. Если принять за долговременную память ИХСТБ диссертации и протоколы научных советов, а за кратковременную - пустую трепотню в барах и кафе, то это выглядит совершенно очевидным. Информационные кванты кратковременной памяти почти никоим образом не отпечатываются в долговременной. Из-за этого последняя превращается в совершенно не связанную с настоящим моментом каноническую историю, а первая абсолютно лишается каких-либо корней, теряет какую бы то ни было инертность и консервативность и начинает бешено колебаться при любой сколь угодно малой перемене внешнего информационного поля…»

«Уж не Ивайло ли это написал? - пришло в голову Фоме. - Про бары и научные советы это его, вроде, идея была…»

Фома поднял телефон и набрал номер своего коллеги, но там никто не отвечал, и он вернулся назад к статье на экране.

«…Во-вторых, огромная часть информационных рецепторов Института обращена не к внешнему миру, а к самому себе, непосредственно к инфопотокам его внутренних переживаний. ИХСТБ - это бесконечно интровертный, углубленный в себя сверхразум. Любой попавший в него из внешнего информационного поля квант претерпевает немыслимое число внутренних отражений и трансформаций, проходит через неисчислимые положительные и отрицательные и обратные связи, давая начало в конечном счете целой лавине дочерних информационных квантов, мутируя иногда до полной неузнаваемости. Результат этих «мыслительных» процессов ни с чем из внешнего мира не соотносится - потому что информации ИХСТБ не излучает, если не считать поток отчетов, обещаний и лозунгов, а также услуг, оказываемых по страховой линии «Ятагану», за которые однако отвечают лишь отдельные звенья, крайне автономные и оперирующие по чисто формальным показателям. Огромная часть ресурсов Института занята поддержанием именно информационных потоков в его скрытых слоях, в основном, - в его неформально-кафешной компоненте, или, другими словами, - его «внутренней жизнью», сверхбогатой, сверхзакрытой, полностью автономной и, вместе с тем, бесконечно неустойчивой, не связанной ни с какой историей и лишенной всякой инертности и чувства цели и направления.

Внешняя информация обрабатывается сверхразумом ИХСТБ исключительно в цепях кратковременной памяти, причем обрабатывается параллельно и, что самое важное, - бесструктурно. Не существует вычислительных цепей и обратных связей, общих для всех инфоквантов, не существует даже и общей логики. Каждый квант рассеивается по всему вычислительному пространству (т.е. по всем служащим, которые являются информационными клетками Института); в различных точках этого пространства он резонирует и проявляет себя, главным образом, в виде дочерних инфопотоков - и так создает все множество локальных окружений и логических систем, которые, однако, готовы самоликвидироваться при первом же повороте генеральной линии внешнего инфопотока. Превратить какое-либо из этих окружений в устойчивую вычислительную структуру невозможно из-за блокировки долговременной памяти. Последней, лишенной связи с мыслительными процессами, остается лишь быть манипулируемой извне, по страховой линии, что в сущности и делается, но это не оказывает никакого осязаемого влияния на «внутреннюю жизнь» Института.

Но такая система незаменима для целей информационного моделирования. В самом деле, в ней реализуются всевозможные ассоциативные ряды, всевозможные локальные конфигурации инфоквантов - ведь отсутствуют ограничения со стороны долговременной памяти в виде самоцензуры и канонических рефлекторных цепей.

Институт - идеальная опытная система, с которой нужно экспериментировать - как отдельным ученым, так и Институту в целом, то есть, Институту экспериментировать с самим собой…»

На этом месте текст неожиданно обрывался. Внизу большими буквами было написано:

ОЖИДАЙТЕ СЛЕДУЮЩУЮ ЧАСТЬ:

«ИНСТИТУТ КАК ИНФОРМАЦИОННЫЙ ПОЛИГОН»