"Эдгар По (биография)" - читать интересную книгу автора (По Эдгар Аллан)

Глава восемнадцатая

Переехав летом 1838 года в Филадельфию, По и его маленькое семейство поселились вместе с Джеймсом Педдером в пансионе на Двенадцатой улице, который содержали сестры Педдера.

Педдер имел обширные связи с выходившими в Филадельфии журналами, и не исключено, что именно по его совету, а быть может, и с его помощью По убедили перебраться на новое место. Пансион был, разумеется, лишь временным пристанищем, которое По собирался покинуть, как только удастся поступить на службу и подыскать более подходящее жилье. Полоса неудач в Нью-Йорке снова оставила его без гроша в кармане. Деньги на переезд были взяты в долг, и, надо думать, миссис Клемм стоило немалых трудов и унижений найти покладистых заимодавцев. На этот раз жертвой собственного мягкосердечия стал некий господин по имени Бэйард, которого сам По, должно быть, и не знал. Что до решения переехать в Филадельфию, то оно отнюдь не было скоропалительным или необдуманным, ибо город этот по праву считался главным центром американской журналистики, и По не без оснований надеялся, что здесь его таланты скорее найдут применение.

Спустя несколько недель по приезде в город, где ему предстояло провести шесть лет, семейство По переселилось в другой пансион, находившийся на Арч-стрит - чистенькое и ухоженное заведение с весьма добропорядочной репутацией. На втором этаже дома располагались светлые и просторные комнаты с белоснежными занавесками на окнах и зелеными обоями. Здесь По прожили до конца сентября 1838 года.

В конце 30-х годов прошлого века Филадельфия была вторым по количеству населения городом Соединенных Штатов, уступая в многолюдности лишь Нью-Йорку. Постройка канала, соединившего озеро Эри с рекой Гудзон, бурный приток населения, начавшийся вместе с первой большой волной иммиграции из Европы, стремительное развитие морских перевозок и усиление американского торгового флота - все это несколько десятилетий назад вывело Нью-Йорк на первое место; однако превосходство это пока что не было неоспоримым, и поскольку Филадельфия продолжала оставаться одним из крупнейших в стране морских портов, вокруг которого продолжала разрастаться сеть железных дорог и каналов, в ту пору мало кто решился бы утверждать, что Манхэттен сумеет в конечном итоге удержать свое преимущество.

В Филадельфии, где обосновался Эдгар По, издавалось немало журналов, среди которых наибольшей известностью пользовались "Гоудис лейдис бук", "Грэхэмс кэскет", "Бэртонс джентльменс магазин", "Александерс уикли мессенджер"; с ними соседствовало множество преуспевающих газет и целое семейство альманахов. В город отовсюду устремились опытные и сведущие редакторы, и в их числе первым следует упомянуть Луиса Гоуди, чей журнал для дам "Гоудис лейдис бук" был в ту пору самым читаемым из американских изданий подобного рода.

Распространение демократических идей всеобщего просвещения способствовало небывалому росту читательской аудитории, которую составляли теперь представители всех классов, и По одним из первых среди литераторов вполне осознал значение происходящих перемен. До сих пор писателям в большинстве случаев волей-неволей приходилось обращаться в своих произведениях к тем, кто мог их прочесть, - к замкнутому просвещенному меньшинству, чьи художественные вкусы складывались под влиянием классического образования и аристократических идеалов. Но уже к концу 30-х годов прошлого века на арену американской общественной жизни вступило первое поколение, прошедшее через систему обучения в бесплатных государственных школах, и положение в значительной степени изменилось. Понимая это, По всеми силами стремился завоевать известность среди этих хотя и необразованных, но читающих людей, однако при этом обращался к ним так, как если бы всем им была свойственна склонность к серьезной литературе, глубоким размышлениям, тонкому юмору и проницательной критике. В этом и состояло его главное заблуждение. Сама по себе идея создания большого и разностороннего журнала имела немалые шансы на коммерческий успех, однако его собственные чуждые компромиссов художественные устремления были пока явно недоступны читательскому пониманию. Вот почему деятельность По на журналистском поприще получала достаточно широкое признание современников лишь в тех случаях, когда направлялась хорошо знавшими вкусы публики владельцами или редакторами изданий, в которых он сотрудничал. Но именно с такой профанацией, с опошлением искусства он и не мог примирить свои независимые воззрения на литературное творчество.

В силу этих причин и кроющейся за ними логики По блестяще преуспел в умножении тиражей "Мессенджера" и других журналов, где ему довелось работать, и они же в сочетании с присущими ему человеческими несовершенствами объясняют тот факт, что все его попытки основать собственный журнал неизменно терпели неудачу. Однако для литературы и потомства последствия такого стечения обстоятельств были весьма благоприятны. Ни сам По, ни его многочисленные работодатели не отдавали себе отчета в том, что происходящее подчиняется некой пагубной закономерности. И По, сам того не подозревая, продолжал писать для горстки избранных ценителей, способных увидеть и понять лучшее, что было в его произведениях. Все остальное, написанное им в угоду требованиям тогдашней литературной конъюнктуры, не смогло противостоять неотвратимому и разрушительному действию времени. Поистине странный парадокс заключается в том, что как раз те свойства творчества По, которые принесли ему впоследствии мировую славу, роковым образом лишали его всякой надежды на сиюминутный успех и материальное благополучие. До конца дней своих он был обречен на изнурительную борьбу с безысходной и унизительной нищетой.

Большинству других писателей его времени удавалось тем или иным образом избегнуть бедности: Лонгфелло преподавал в университете, Эмерсон был священником, Готорна выручала какая-то мелкая чиновничья должность - такой же долго и тщетно добивался По, Лоуэлл спасался сразу несколькими путями. Из всего этого поколения литераторов лишь По был почти напрочь лишен житейского практицизма, всю жизнь оставаясь поэтом и мечтателем, чьим единственным и весьма ненадежным средством к существованию было его перо. Среди американских писателей той эпохи он являл собой яркий пример отрешенного от окружающей суеты художника, извечного голодающего поэта, на нищету которого не раз указывали презрительными перстами его более практичные соотечественники. И по сей еще день многие американские школьные учебники характеризуют По как гениального писателя, но ужасающе безнравственного человека. Так посредственность утверждается в своем недоверии ко всему необычному, а невежество тщится облагородить себя респектабельностью.

Целая плеяда уже упомянутых журналов и газет, выходивших в Филадельфии в 1838-1839 годах, не могла, разумеется, существовать без поддержки искусств и ремесел, и сюда отовсюду стекались более или менее одаренные художники и иллюстраторы, печатники, граверы, литографы, переплетчики и т. п. В городе на каждом шагу попадались их мастерские и увеселительные заведения, где они имели обыкновение собираться в часы досуга. В этих-то местах, среди разношерстной газетной братии, По и проводил теперь большую часть времени.

Город в ту пору был почти целиком застроен домами из красного кирпича с отделкой из белого камня и полированными мраморными ступенями. Улицы с проложенными посередине каменными сточными желобами мостили булыжником, сменявшимся на перекрестках плотно пригнанной брусчаткой. Для пешеходов во всех жилых и деловых районах были устроены сложенные из кирпича широкие и тенистые тротуары. Здесь было множество обнесенных оградами садов и церковных дворов, часто встречались открытые пространства, среди которых выделялась площадь Франклина со знаменитым фонтаном, - город чрезвычайно гордился своей системой водоснабжения, тогда одной из лучших в мире.

Весьма необычной для тех времен была планировка города, расчерченного на квадраты пересекающимися под прямым углом и последовательно пронумерованными улицами - к несчастью, этому во всех смыслах слова схематическому подходу к градоустройству впоследствии суждено было одержать верх по всей стране. Дома с их до странности правильной и точной нумерацией, казалось, всем своим гордым и строгим видом говорили о степенстве и добропорядочности их обитателей. Все это, вместе взятое, производило впечатление благоустроенности и достатка, что, однако, не лишало город бесспорной и своеобразной прелести.

Деловые интересы обычно приводили По в нижнюю часть города, куда он отправлялся, минуя по пути белую колоннаду Коммерческой биржи, по Док-стрит - длинной и широкой улице, чей размашистый S-образный извив заканчивался в районе, где были сосредоточены редакции газет и журналов, издательства, типографии и граверные мастерские, в которых По вскоре сделался частым гостем. У находившейся рядом речной пристани теснилось целое скопище судов всех родов и оснасток, чьи паруса и мачты высились над плоскими крышами выстроившихся вдоль набережной складов, отделенных друг от друга узкими, мощенными камнем проходами. Мимо них с оглушительным грохотом, сопровождаемым проклятьями кучеров и беспрерывным щелканьем длинных кнутов, катились по булыжной мостовой груженные тяжелыми тюками с товаром телеги и фуры, набитые пассажирами линейки, юркие кабриолеты и шарабаны.

Но в целом Филадельфия была все же царством пешеходов, и при тогдашних ее размерах этот способ передвижения не был особенно утомительным: пройдя с десяток кварталов в любом направлении, человек уже оказывался "за городом". С наступлением сумерек начинали свой обход ночные сторожа, останавливаясь на углах, чтобы зажечь заправленные ворванью уличные фонари, постучать колотушкой или зычным криком: "Все спокойно", возвестить о прошествии еще одного ночного часа.

На рассвете город просыпался от стука лошадиных подков и громыхания телег и фургонов, в которых восседали дебелые и краснощекие немецкие фермерши, прижимая к себе глиняные горшки со сливочным маслом и набитые буханками ржаного хлеба и кругами сыра корзины. Эти караваны направлялись к длинным, приземистым рыночным павильонам, протянувшимся на целые кварталы вдоль Верхней (Рыночной) улицы. Сюда, под их высокие, покоящиеся на сваях крыши, на перегороженные деревянными стенками прилавки, свозились поражавшие чужестранцев своим богатством плоды одной из изобильнейших земледельческих областей в Соединенных Штатах.

То был цветущий и щедрый мир, составлявший странный контраст с мрачными и причудливыми фантазиями нового его обитателя. Значительную часть читателей По составляли теперь люди, принадлежавшие к зажиточной прослойке местного общества, - те самые, что с таким упоением занимались куплей-продажей и поглощали за завтраком кукурузную кашу со свининой, заедая ее кровяной колбасой, - лишь с немногими из них он мог надеяться найти общий язык.

В узкий круг местной литературной элиты По так а не проник, однако сумел постепенно свести знакомство с владельцами многих журналов и редакторами газет. В их обществе он появлялся фигурой приметной и диковинной: всегда одетый в черное, с устремленным в пространство взглядом, созерцающим нездешний, пригрезившийся мир. Но и он, говорил По, был лишь сном во сне, ибо столь мало замечаемая им реальность казалась поэту еще более иллюзорной, чем мечты, и с населявшими ее людьми он общался, точно с бесплотными духами.

И все же именно в Филадельфии ему суждено было провести самые благополучные, если и не самые счастливые дни своей жизни. Единственной омрачавшей их тенью было постоянно ухудшавшееся здоровью Вирджинии, обреченной медленно угасать на протяжении следующих десяти лет. Вскоре наступил день, когда ей и ее обремененному долгами мужу пришлось расстаться с хотя и далеко не роскошным, но в высшей степени респектабельным пансионом на Арч-стрит и с гостеприимным семейством Педдеров.

В первых числах сентября 1838 года По переехал на новое место, в "маленький домик", как он называет его сам, на Шестнадцатой улице, о котором известно меньше, чем о любом другом жилище, давшем приют его семье в Филадельфии. Здание это впоследствии снесли, и сейчас даже трудно сказать, как долго там оставались По. Судя по всему, речь идет о том самом доме, который капитан Майн Рид, познакомившийся с По приблизительно в это время, описывает как "трехкомнатную пристройку из крашеных досок (должно быть, с чердаком и чуланом), примыкавшую к стене четырехэтажного кирпичного здания". Тем более что ни к каким другим местам в Филадельфии, где жила семья По, это описание не подходит. Большее из того, что По сделал для журнала Бэртона, было, очевидно, написано здесь осенью 1838-го и в начале зимы 1839 года.

За день до переезда с Арч-стрит По послал письмо своему старому балтиморскому другу Нэйтану Бруксу, сообщая о том, что, будучи занятым двумя важными делами, он не сможет написать критическую статью о Вашингтоне Ирвинге, о чем ранее просил его Брукс. Последний как раз в это время начал издавать собственный журнал, названный "Америкен мьюзиэм", в котором уже успел напечатать немало из того, что По сделал в Нью-Йорке. На какие именно "два важных дела" ссылается По как на причину своего отказа, сказать с определенностью трудно. Так или иначе, одним из них почти наверняка была подготовка материала для учебника конхиологии - науки о раковинах и моллюсках.

"Первая книга конхиолога или введение в малакологию черепокожных, специально предназначенная для использования в школах..." и т. п. была пятой книгой, которую По украсил своим именем. Ее выпустило в свет издательство "Хэсуэлл, Баррингтон энд Хэсуэлл". Тираж первого издания неизвестен. Для По это была чисто случайная работа, за которую он взялся в надежде кое-как перебиться на вырученные от продажи учебника деньги до тех пор, пока ему не удастся обзавестись литературными связями в Филадельфии.

Издательство помещалось в доме по Рыночной улице, и здесь По проводил большую часть времени осенью 1838 года и в первые месяцы 1839-го, работая над книгой о раковинах. В этом многотрудном занятии он опирался на помощь некоего гна Ли и жившего по соседству профессора Томаса Вайата, который, собственно, и был душой всего предприятия и главным поставщиком необходимых научных данных. Еще до описываемых событий издательство "Харперс" выпустило "Новое превосходное руководство по конхиологии" Вайата, однако книга получилась такой дорогой, что о повторном издании не могло быть и речи. Разъезжая по стране с лекциями, Вайат торговал своим учебником, и говорили, будто он заплатил По 50 долларов за право поместить его имя на титульном листе, полагая, что это оживит сбыт. План этот был явно рассчитан на то, чтобы избежать конфликта с фирмой "Харперс" по поводу авторских прав, и в результате По лишился "благорасположения" издательства, в чем он раскаялся шестью годами позже, когда попытался опубликовать с его помощью и при содействии профессора Энтона собрание своих сочинений.

"Первая книга конхиолога" была снабжена предисловием и введением, сделанными По и подписанными "Э.А.П.", в которых он объяснял построение учебника и выражал признательность Ли и Вайату за оказанное содействие. Далее следовала вводная глава с цитатами из Бергмана, де Бланвиля и Паркинсона, а за ней - двенадцать страниц прекрасно выполненных цветных гравюр с изображениями раковин и их частей, дерзостно извлеченных in toto [Целиком (лат.)] из опубликованного в Англии "Учебника конхиолога" некоего капитана Томаса Брауна, ссылок на который не делается. Что касается номенклатуры и описаний раковин, то они были просто пересказом соответствующих разделов из книги Вайата. На это у По, разумеется, имелось согласие самого автора. Описания моллюсков уже поднаторевший в новом деле По перевел из Кювье, сделав надлежащие ссылки на источник. Несчастный капитан Браун, однако, был предан полному забвению. Книга завершалась глоссарием и алфавитным указателем, составленными самим Вайатом. В 1840 году книга вышла под именем По вторым изданием с дополнениями на десяти страницах, в 1845-м она была выпущена той же фирмой в третий раз, но без указания автора. Ее также перепечатали в Англии, а всего насчитывается не менее девяти изданий.

Прошло совсем немного времени, и По был обвинен о том, что похитил весь труд у Брауна. На это он дал следующий исполненный возмущения ответ: "Мною были написаны предисловие и введение, а описания моллюсков и т. п. переведены из Кювье. Все школьные учебники делаются именно так". Далее он описывает обычные приемы этого "ремесла", утверждая, что не имел ни малейшего намерения выдать книгу за оригинальный труд. Приводимые им в свою защиту аргументы лишь частично подтверждаются фактами, и в самом лучшем случае книгу следует считать результатом весьма неудачной литературной сделки. Впоследствии она принесла ему больше поношений, чем доходов, хотя, без сомнения, вся эта история привлекла внимание По к вопиющему положению дел в области международного авторского права - предмета, который он позднее обсуждал с Диккенсом, заинтересовавшись настолько, что даже всерьез взялся за изучение юриспруденции.

Время, свободное от занятий конхиологией, По посвящал в начале 1839 года работе над критическими статьями для различных журналов, где его уже знали, и установлению контактов с местными газетчиками - среди них оказался и давний его приятель, Лэмберт Уилмер, который, будучи смещен с поста редактора "Визитэра", ушел из Балтимора пешком и, добравшись до Филадельфии, был теперь опять (в какой уже раз) на коне. Неудивительно поэтому, что в майском номере журнала "Сэтэрдей ивнинг кроникл", где теперь подвизался Уилмер, появился рассказ-гротеск По "Черт на колокольне", высмеивавший суеверия и предрассудки обывателей. Месяцем раньше журнал "Балтимор мьюзиэм" напечатал его стихотворение "Дворец призраков", которое он ввел в новеллу "Падение дома Ашеров".

То, что собственные его переживания, равно как и странные обстоятельства его брака, составляют отчасти сюжетную основу и новеллы и стихотворения, не вызывает ни малейшего сомнения; описание же Родерика Ашера представляет собой самый точный из известных словесных портретов По, который можно было бы назвать "Автопортрет художника в тридцать лет". Что до чахнущей на глазах леди Мэделайн, то в ней нетрудно узнать Вирджинию. "Недуг леди Мэделайн смущал и озадачивал самых искусных из врачей... Неизбывное равнодушие ко всему...", ее странные отношения с братом, неизъяснимая причина, внушающая Ашеру желание видеть ее погребенной заживо, - все это не что иное, как болезненные отголоски мук, испытанных По у постели своей медленно умирающей жены и двоюродной сестры.

К тому времени для завершения галереи его идеальных типов недоставало лишь одного образа. Юный и гордый байронический герой исчез вместе с Эльмирой Ройстер, принцессой из "Тамерлана". Тоскующая и оплакиваемая "Елена", слившая в себе черты г-жи Стенард и Фрэнсис Аллан, была многократно воспета в одах и элегиях; "Лигейя", странный духовный антипод Вирджинии, призрачным утешением явилась в холодную темницу его супружества. Всех этих таинственных героинь неизменно настигали недуги и ранняя смерть. В Балтиморе и Нью-Йорке центральной фигурой в произведениях По сделался неврастеник и ипохондрик, преследуемый кровосмесительными фантазиями мистик, жертва наркотического дурмана и суеверных страхов. То были многоликие ипостаси самого По и любимых им женщин, двойники, чей придуманный мир он наполнял страданием, пытаясь облегчить тем самым бремя печалей и разочарований, отягощавших его собственную жизнь. Дворцы, сады и покои, населенные этими призраками, блистают роскошным убранством, оно точно причудливая карикатура на нищенское убожество настоящих его жилищ и безотрадную обстановку тех мест, куда забрасывала его судьба.

В Филадельфии появился на свет последний из придуманных По литературных персонажей. На этот раз, встревоженный первыми предвестиями умственного расстройства, По ищет спасения от нависшей опасности, перевоплощаясь в героя, который рисуется в его воображении как наделенный сверхъестественной силой ума логик, блестящий аналитик, легко распутывающий любые загадки и головоломки, удачливый кладоискатель и проницательный детектив, раскрывающий самые таинственные преступления. Новый персонаж оказался оригинальной литературной находкой, и из всех героев, созданных фантазией По, завоевал в конечном счете наибольшую популярность у читателя. Появление его было предзнаменовано лишь немногими намеками в более ранних произведениях. Однако известно, что весной 1839 года По всерьез заинтересовался методами составления и решения криптограмм, и одним из первых свидетельств этого увлечения можно, очевидно, считать таинственные иероглифы, фигурирующие в "Приключениях Артура Гордона Пима". В январе 1840 года он бросил со страниц "Александерс уикли", ничем не примечательного филадельфийского журнала, "вызов всему миру", объявив, что берется разгадать любую присланную ему криптограмму. Поскольку "мир", где был известен принадлежавший г-н Александеру скромный еженедельник, охватывал самое большее несколько сотен читателей, По вполне успешно справился с решением немногих пришедших в ответ на "вызов" головоломок. Как мы увидим дальше, тот же трюк, но с большим размахом, он проделал позднее в журнале Грэхэма, показав себя чрезвычайно искусным криптографом.

Сведений о том, какой образ жизни вели По и его семья в первые шесть месяцев пребывания в Филадельфии, почти не сохранилось. За материалы, время от времени публиковавшиеся им в газетах и журналах, он не получал почти ничего. Денег попрежнему отчаянно не хватало, и в домике на Шестнадцатой улице, где семья оставалась до начала осени 1839 года, прочно поселилась нужда. Г-жа Клемм и Варджиния вынуждены были снова взяться за шитье, чтобы хоть как-то свести концы с концами.

Ставшее уже привычным бедственное положение было облегчено поступлением По на службу в качестве редактора и корреспондента журнала "Бэртонс джентльменс мэгэзин". При каких обстоятельствах состоялось знакомство По с Бэртоном, трудно сказать с уверенностью; возможно, их свели друг с другом Брукс или Уилмер, которые в свое время сотрудничали с бэртоновским ежемесячником. В апреле того года Бэртон написал рецензию на "Артура Гордона Пима", отозвавшись о повести с изрядной долей сарказма. Невзирая на это, подвергнутый критике автор вскоре обратился к рецензенту и редактору с предложением своих услуг, на которое получил следующий ответ:

Бэртон был англичанином. В его приглашении "разделить доброго барашка" есть нечто чревоугодническое, однако в то время По едва ли мог устоять перед таким искушением. Право, он, должно быть, не раз уже со вздохом вспоминал обильные застолья Фрэнсис Аллан, украшенные всеми заморскими деликатесами, какие она только могла отыскать в кладовых Джона Аллана. Поэтому, вне всяких сомнений, в три часа пополудни 10 мая 1839 года он сидел за столом напротив здоровяка Билли Бэртона, как две капли воды похожего на Джона Булля, и, вне всяких сомнений, обсуждал с хозяином его журнал и баранину, и то и другое весьма пространно и с большим жаром.

Договор, заключенный По с Бэртоном, во многом походил на предыдущий его контракт с Уайтом и устанавливал для него такое же начальное жалованье. Была там, впрочем, одна важная оговорка, по крайней мере со стороны По, который уже тогда вынашивал замысел создания собственного журнала и не собирался продаваться в такую же кабалу, в какую попал в прошлый раз. Все, что он считал себя обязанным делать, - это писать для Бэртона, и когда последний поместил его имя рядом со своим на титульном листе июльского номера первого, в котором была напечатана статья По, - это, как передают, послужило поводом к их первой размолвке. Во всяком случае, По никогда не отождествлял себя с бэртоновским журналом в той же мере и таким же образом, как с "Мессенджером".

"Джентльменс мэгэзин", корреспондентом и волей-неволей редактором которого он оказался, был основан в 1837 году Уильямом Эвансом Бэртоном, английским комедиантом. Этого человека отличала величайшая деловая сметка и еще большее самомнение. Он утверждал, что окончил Кембриджский университет (!), и желал прославить свое имя не только как комедийный актер и антрепренер, в чем ему удалось до некоторой степени преуспеть, но также домогался быть увенчанным на своей новой родине литературными лаврами. По его собственным словам, журнал Бэртона должен был завоевать право лежать "на столике в гостиной каждого джентльмена в Соединенных Штатах". Воодушевленный этой высокой целью, он решился сыграть в рулетку с судьбой, основав свой журнал в самый разгар финансовой паники, и немалым комплиментом его деловому чутью является тот летописно подтвержденный факт, что ему удалось добиться полного успеха там, где гораздо раньше вступившие на это поприще люди потерпели фиаско. Знаменитый американский актер Джозеф Джефферсон оставил в своих мемуарах прекрасное описание этого человека: "Бэртон... был одним из забавнейших людей, когда-либо живших на свете. Как исполнитель фарсовых ролей он в свое время не знал себе равных... Наибольшими его удачами следует считать Микобера и Капитана Катля; лицо Бэртона напоминало большую географическую карту, на которую были нанесены все испытываемые им чувства..."

Некоторые из этих слишком уж плохо скрытых эмоций пришлись Эдгару По очень не по вкусу. Уже с первых дней знакомства он не мог не испытывать презрения к тому свойству Бэртоновой натуры, которое впоследствии весьма точно определил как "фиглярство".

Вначале Бэртон был не только владельцем, но и редактором, и журнал поэтому грешил той же тяжеловесной банальностью, что и его создатель. Стихи были тягучими и пресными, как недопеченные пироги, рассказы же, напротив, поражали воздушной легкостью, ибо не были отягощены никаким смыслом. Неожиданное появление на этих страницах произведений По можно сравнить с золотоносной жилой, внезапно сверкнувшей на тусклом фоне пустой породы. В августовском номере был напечатан "Человек, которого изрубили в куски", в сентябрьском - "Падение дома Ашеров"; в октябре - ноябре появились "Вильям Вильсон" и "Морелла", а в самом конце года - "Разговор Эйрос и Хармионы". Помимо этого, было еще несколько наспех написанных книжных обозрений и, наконец, ряд перепечаток - как всегда, с исправлениями - уже увидевших свет стихотворений. К ним По добавил и два новых - "К Ианте на небесах" и "Духи усопших".

Редакция "Бэртонс джентльменс мэгэзин", который По непочтительно называл "Джентс. мэг.", находилась на углу улиц Бэнк-элли и Док-стрит. Как раз в этом месте Док-стрит делает один из ее широких изгибов и, пересекаясь с Бэнк-элли, образует скругленный угол, в те дни укрытый полотняным навесом какого-то магазина. Под этим навесом По не раз видели прогуливающимся и беседующим с друзьями. Выстроенное в классическом стиле здание биржи возвышалось прямо напротив, по другую сторону Док-стрит, по которой сновали тяжелые подводы, возившие грузы к расположенной ниже пристани; в этом же районе, вдоль Фрэнт-стрит и в соседних переулках находились печатные цехи, граверные и переплетные мастерские. Сюда время от времени захаживал по делам По, нередко в обществе некоего англичанина по фамилии Александер, типографа, или еще с кем-нибудь из приятелей. Поблизости были также редакции нескольких газет.

Прохаживаясь по аркаде, соединявшей улицы Честнат-стрит и Лафайет, и имея несколько минут досуга, можно было осмотреть собрание древностей г-на Пила, находившееся в длинной галерее на втором этаже, где часто устраивались танцевальные вечера. Главной достопримечательностью коллекции был частично реставрированный с помощью гипса огромный скелет мамонта. Не исключено, что именно он вдохновил Хирста на создание замечательной поэмы "Пришествие Мамонта", рецензируя которую По воскликнет "однако же!" по поводу одного станса, в котором автор, отдавшись полету разыгравшейся поэтической фантазии и забыв о всякой осторожности, заставляет Мамонта одним прыжком перемахнуть через могучую Миссисипи.

Работа у Бэртона позволила По завязать немало полезных и длительных знакомств. Однажды в конце 1839 года он повстречался в редакции с неким весьма чудаковатым господином, которого звали Томас Данн Инглиш, - последний отмечает в своем описании По его хорошо вычищенный костюм и очень чистое белье - в те времена, очевидно, нечто совершенно необычное для редактора. Они прошлись вместе по Честнат-стрит до Третьей улицы, где Инглиш открыл позднее редакцию своего журнала для детей "Джон Донки", для которого он написал немало всякой сентиментальной ерунды. В тот раз они расстались, чрезвычайно довольные друг другом. В дальнейшем сближение продолжалось, приведя их к компаньонству в НьюЙорке, закончившемуся столь нашумевшим судебным процессом. В Филадельфии. Инглиш был частым гостем в семье По. Г-жу По он описывает как изящную женщину с прекрасными манерами, а говоря о г-же Клемм, подмечает, что для Эдгара она была скорее матерью, чем тещей. Сам Инглиш тоже питал слабость к поэтической музе. Он написал бывшую какое-то время весьма популярной балладу "Бен Болт", вещь довольно жалобную и слезливую, а позднее представил По другому молодому поэту и светскому человеку, который занимался изучением права. Это был Генри Беч Хирст, о нем еще пойдет речь ниже.

Все это время, впрочем, По ни на минуту не забывал о своем замысле основать собственный журнал, и план этот быстро приобретал все большую и большую определенность. Бэртон тоже не сидел сложа руки, решив употребить свою энергию на дальнейшие завоевания в царстве Мельпомены, но теперь уже в качестве владельца театра. Новое предприятие часто требовало его присутствия в Нью-Йорке, и большая часть журнальной рутины легла на плечи По - это обстоятельство, пожалуй, вполне оправдывало его мнение о том, что условия контракта нарушаются. Временами он выполнял свои обязанности без особого рвения, чем приводил Бэртона в крайнее раздражение; былая теплота и добросердечие стали быстро исчезать из их отношений, к концу года они уже не испытывали друг к другу ни малейшей симпатии.

Конец сентября 1839 года ознаменовал для По начало очень хлопотной поры, последовавшей за менее плодотворным, чем обычно, периодом творческих трудов. Сейчас он готовил к выпуску в свет двухтомный сборник своих рассказов, окончательное соглашении об издании которого было достигнуто в конце месяца. Публикация предпринималась издательством "Ли энд Бланшар" на свой страх и риск, и в случае неуспеха книги автор отказывался от любых претензий на вознаграждение.

По крайней мере нуждался в благоприятных критических отзывах на свои рассказы - ими он собирался украсить объявления о выходе из печати нового сборника. Чтобы получить такие отзывы, он завязал широкую переписку со своими друзьями из числа литераторов и публицистов. Среди тех, к кому он обратился за помощью, были Вашингтон Ирвинг, редактор "Сазерн литерери мессенджер" Джеймс Хит, довольно известный писатель из Виргинии Пендлтон Кук и д-р Дж. Снодграсс из Балтимора, какое-то время участвовавший вместе с Бруксом в издании "Мьюзиэма" - убежденный аболиционист и весьма заметная в обществе фигура.

Ирвингу По послал два номера бэртоновского журнала с опубликованными в них рассказами "Падение дома Ашеров" и "Вильям Вильсон". Ирвинг откликнулся на них двумя письмами, в последнем из которых писал:

"Я могу повторить то, что уже сказал в отношении предыдущего произведения ("Падение дома Ашеров"), которое Вы мне любезно направили, а именно, что, на мой взгляд, сборник вещей, написанных в том же стиле и с таким же мастерством, был бы в высшей степени благосклонно воспринят публикой. Вам одному могу сказать по секрету, что последний рассказ ("Вильям Вильсон") представляется мне много более удачным с точки зрения стиля. Он проще. В первом Вы слишком уж хотели нарисовать происходящее как можно ярче и зримее, либо были не слишком уверены в произведенном впечатлении и потому переложили красок. Вещь эта грешит недостатком лучшего рода - избытком живописности. Поверьте, нет никакой опасности, что изобразительный эффект ее исчезнет, ибо он очень велик".

Время не поддержало Ирвинга в его суждении. Именно в живописной экспрессии, пронизывающей "Падение дома Ашеров", заключается секрет художественного воздействия этого произведения, оттеснившего "Вильяма Вильсон" на второй план.

Где-то в конце 1839-го или начале 1840 года - более точно время установить не удается - По с семьей переехал с Шестнадцатой улицы в дом на Коутс-стрит, выходящий окнами прямо на реку Шуйкиль. Находился он в противоположном от редакции "Бэртонс мэгэзин" конце города, и, чтобы добраться туда, По приходилось проделывать пешком путь длиной почти в три мили или ехать дилижансом, которые начиная с 1829 года ходили от кофеен на Фрэнт-стрит до набережной Шуйкиля. Дорога, которой обычно шел По, лежала вдоль длинной мрачной стены Центральной тюрьмы штата Восточная Пенсильвания, "огромной и внушительной, как крепость". Мимо этой каменной твердыни, всем видом своим напоминавшей о человеческих страданиях - "узники содержатся в одиночных камерах, своды которых многократно отражают и усиливают каждый звук", - поэт проходил дважды почти каждый день.

Дом представлял собой трехэтажное кирпичное здание с крыльцом из белого мрамора, стоявшее на небольшом, треугольной формы участке, образованном пересечением улиц Коутс-стрит и Фэрмаунт-драйв с каким-то безымянным переулком. Это было, наверное, самое удобное жилище из всех, где им доводилось останавливаться с тех пор, как они покинули Ричмонд. Местность вокруг была тогда открытая, если не считать нескольких разбросанных там и сям домов; правда, совсем близко находился железнодорожный парк, где вагоны перегонялись в ту пору конной тягой, но зато из окон открывался прекрасный вид на реку и окрестности.

На берегу реки, прямо у подножия небольшой возвышенности, на которой стоял дом, одиноко маячила диковинная постройка, известная в городе под названием "Пагоды"; создателем ее был знаменитый своими эксцентричными вкусами архитектор Браун. Это китайского вида сооружение было частью построенного по его же проекту ипподрома, к тому времени уже заброшенного. Впрочем, здесь все еще можно было порою видеть не чуждых спортивного духа филадельфийских джентльменов, которые выезжали своих чистокровных скакунов, запряженных в легкие беговые колесницы. Прямо за домом высилась дроболитейная башня - одна из тех, что долго оставались характерной приметой филадельфийского пейзажа. Новое жилище По состояло из располагавшихся на первом этаже столовой и гостиной (она же его рабочий кабинет), и нескольких просторных спален, помещавшихся на втором. Кухня находилась в полуподвале. По-видимому, именно в доме на Коутс-стрит было написано большинство статей и рассказов, появившихся в журнале Грэхэма, и, вероятно, здесь же По впервые почудился шорох крыльев "Ворона". В одной из спален наверху он иногда проводил целые недели, прикованный к постели болезнью.

Близость реки позволяла По заниматься плаванием - единственным видом физических упражнении, к которому он имел привычку и склонность. С переездом на Коутс-стрит следует также связывать пробуждение у него интереса к природе близлежащих окрестностей. Теперь он часто отправлялся на пикники и лодочные прогулки вверх по рекам Шуйкиль и Виссахикон, а иногда и в охотничьи экспедиции. В семье Детвайлеров, жившей по соседству с По, около Лемон-хилл, вспоминали поездку на лодке в плавни за камышовой дичью, совершенную По вместе с одним из молодых Детвайлеров. Любопытно, что на веслах сидел последний, а стрелял знавший толк в охоте По, который вернулся из похода с богатой добычей.

Хотя в новом "особняке" По суждено было провести самые безоблачные дни в своей жизни, относящиеся к периоду его редакторской деятельности в "Грэхэмс мэгэзин", когда семье удалось хоть на время высвободиться из тисков нужды, и руки Вирджинии, оставив иголки и нитки, вновь запорхали по клавишам ее маленького пианино, первые месяцы пребывания на Коутс-стрит были нерадостными. То было скудное время, и жить помогали лишь надежды на скорый выход в свет первого номера "великого журнала". Порою денег на оплату почтового сбора за рассылку проспектов нового журнала не хватало, и По отправляли их друзьям целыми пачками для распространения. Однако не было на свете силы, способной лишить их жилище безупречной чистоты и спокойного уюта, созданных неустанными трудами любящей миссис Клемм, которая была заботливой матерью обоим своим "детям". И хотя стены его и не украшал "расшитый золотом пурпур", они все же служили надежной защитой от внешнего мира. По не держали служанку, и Вирджинию часто видели работающей в маленьком садике перед домом, где она выращивала цветы и ухаживала за несколькими фруктовыми деревьями, в то время как мать хлопотала по дому. Вирджинии хватало самого крошечного клочка земля, чтобы порадовать своего Эдди цветами. Привязанность По к этой хрупкой женщине-ребенку была сейчас сильнее, чем когда-либо раньше; он боготворил ее, и образ Вирджинии слился для него с владевшей его мечтами "Лпгейей". Это не было всепоглощающее чувственное влечение, какое испытывает мужчина к любимой и любящей его женщине, но трепетная нежность, обостренная усиливающимся страхом утраты, щемящая жалость, стремящаяся уберечь ту, на кого она обращена, от всех забот и печалей. Нередко такое чувство бывает глубже и долговечнее страсти.

Вечерами она пела ему, сидя у камина, а миссис Клемм занималась рукоделием; иногда он читал им глуховатым голосом, способным потревожить даже призраков, свои стихи или какой-нибудь жуткий рассказ, держа в руках испещренную красивым и четким почерком рукопись, свернутую в свиток, точно древний манускрипт (он имел привычку писать на листках нотной бумаги, склеенных краями в длинную ленту). Выпадали, однако, и мрачные дни, когда Вирджинию одолевала слабость и недомогание, а Эдгар вдруг впадал в глубочайшую меланхолию и исчезал из дома бог весть куда, чтобы быть приведенным обратно в беспамятстве и изнеможении обеспокоенными и любопытствующими соседями или самой г-жой Клемм, действовавшей просьбами и увещаниями. Силы совершенно покидали его; беспомощный и павший духом, он по нескольку дней не вставал с постели, полубезумный от боли и раскаяния. В последние месяцы 1839 года приступы эти вконец расшатали его здоровье, вызвав тяжелое нервное расстройство. Осаждаемый сонмом все тех же демонов, он не выдержал натиска и бросился искать спасения в вине.

Продолжительные периоды, в которые он пренебрегал делами журнала, и резкость некоторых его критических статей были, надо полагать, главными причинами, приведшими к ухудшению его отношений с Бэртоном, ибо именно в это время По предпринял попытку порвать с "Джентльменс мэгэзин". Быстро раскаявшись, он послал Бэртону отчаянное просительное письмо, и мир был на время восстановлен. Между тем в последний месяц уходящего 1839 года наконец увидел свет сборник его рассказов.

"Гротески и арабески" были опубликованы в Филадельфии издательством "Ли и Бланшар" в декабре 1839 года, однако на титульном листе годом выпуска указан 1840й. Двухтомник, изданный тиражом 750 экземпляров, был посвящен полковнику Уильяму Дрейтону. Первый том, насчитывавший 243 страницы, открывался предисловием, в котором По старался отвести обвинение в копировании немецких образцов и особо отмечал тот факт, что все рассказы связаны своего рода идейной общностью, ибо с самого начала предназначались для публикации в виде сборника с тем, чтобы "сохранить присущее им до определенной степени единство замысла". Далее следовали четырнадцать новелл. Во второй том были включены десять рассказов и приложение. Название сборника подсказала статья сэра Вальтера Скотта, появившаяся в июльском номере журнала "Форин куортерли ревю". В него вошли все опубликованные к тому времени рассказы По с добавлением еще одного - "Почему у французика рука на перевязи". В них предстают в завершенном виде все литературные типы, когда-либо созданные По, исключая лишь "Непогрешимого логика", которому предстояло появиться в недалеком будущем вместе с серией рассказов, основанных на методе дедуктивных рассуждений.

По прожил в Филадельфии уже полтора года.

У него появилось немало полезных друзей и знакомых, известность его выросла. В 1839-м под его именем вышли в свет две книги и были напечатаны некоторые из его лучших рассказов. Однако денег ему это почти не принесло, и он снова впал в уныние. Отношения с Бэртоном обострялись, и окончательный разрыв был неминуем.

В начале 1840 года По энергично занимался сразу несколькими делами. Он все еще писал кое-какие мелочи для Бэртона, но мысли его были поглощены планами создания журнала, единственным владельцем и редактором которого должен был стать он сам. Поскольку собственным капиталом По не располагал, подготовку к выпуску журнала, который предполагалось назвать "Пенн мэгэзин", он вел, и весьма деятельно, по трем разным направлениям: публиковал объявления о предстоящем появлении нового журнала в различных периодических изданиях, старался привлечь к сотрудничеству известных литераторов и, наконец, делал все возможное, чтобы заранее набрать достаточное количество подписчиков и таким образом обеспечить своему предприятию необходимую финансовую поддержку на начальном этапе.

В этих усилиях По мог опираться лишь на помощь и содействие своих друзей и литературных единомышленников. Все его письма того периода посвящены почти исключительно делам "Пенна" и адресованы родственникам, в Балтиморе, старым ричмондским друзьям, коллегам из западных штатов и тем редакторам журналов, которые, как он совершенно точно знал, либо благоволили к нему, либо его боялись.

Идея издания собственного журнала зиждилась на уверенности По в том, что, избавившись от одиозного влияния таких редакторов, как Уайт и Бэртон, и полностью взяв бразды правления в свои руки, он сможет завоевать симпатии более многочисленной и в то же время более изысканной аудитории смелостью критических суждений и высокими достоинствами литературных материалов.

Проспект "Пенна" (игра слов в названии, должно быть, приводила его в восторг) дает полное представление о том, на чем основывались его надежды.

[Англ. "pen" - перо и "Penn" - Пенн Уильям (1644-1718), американский колонист, в честь которого получил свое название штат Пенсильвания, где находится город Филадельфия.]

Разумеется, литературные теории автора не могли быть всеобъемлюще изложены в сочинении такого сугубо практического назначения, как

"ПРОСПЕКТ

Ежемесячного Литературного Журнала

"ПЕНН"

Издатель и Редактор Эдгар А. По

Филадельфия

К читающей публике.

С тех пор как я сложил с себя обязанности редактора журнала "Сазерн литерери мессенджер" в начале третьего года пребывания на этом посту, меня не покидала мысль основать новый журнал, сохранив некоторые из главных особенностей упомянутого ежемесячника и полностью либо в значительной мере изменив остальное. Однако в силу множества разнообразных причин исполнение этого намерения приходилось откладывать, и лишь теперь я получил возможность попытаться его осуществить.

Тем, кто помнит первые дни существования ричмондского журнала, о котором идет речь, едва ли нужно говорить, что характерной его чертой была излишняя резкость критических заметок в рубрике, посвященной новым книгам. "Пенн" сохранит эту суровость в суждениях лишь настолько, насколько того требует справедливость в строжайшем смысле слова. Будем надеяться, что прошедшие годы умерили воинственность критика, не отняв, однако, от него творческой энергии. Впрочем, они, конечно же, не научили его читать книги глазами их издателей, равно как и не убедили в том, что интересы литературы не связаны с интересами истины. Первая и главная цель будущего журнала приобрести известность в качестве издания, имеющего всегда и по всем предметам суждение честное и смелое. Ведущим его назначением станет утверждение словом и подкрепление делом неотъемлемых прав совершенно независимой критической мысли, чьи преимущества он будет доказывать собственным своим существованием...

Что касается других качеств "Пенна", то здесь достаточно ограничиться лишь несколькими словами.

Он направит свои усилия на содействие всеобщим интересам словесности безотносительно к отдельным географическим областям, рассматривая в качестве истинной аудитории писателя весь мир. За пределами литературы, в собственном смысле слова, он представит заботам лучших наставников задачи общественного просвещения в предметах наисерьезнейшей важности. Главная цель его заключается в том, чтобы доставлять удовольствие - посредством разнообразия, оригинальности и остроумия. Здесь, однако, уместно заметить, что сказанное в этом проспекте ни в коем случае не следует толковать как намерение осквернить чистоту журнала хотя бы самой малой примесью фиглярства, непристойности или пошлости - пороков, каковыми страдают некоторые из лучших европейских изданий. Во всех областях и жанрах литературы он будет черпать из высочайших и прозрачнейших источников..."

В проспекте сжато и в упрощенном для предполагаемого читателя виде изложены основные идеи По о принципах литературной критики и издательского дела - идеи довольно здравые, хотя и неизвестно, удалось ли бы такому человеку, каким был "редактор и издатель", окажись у него даже необходимые финансовые средства, в полной мере претворить в жизнь свои намерения - в особенности там, где речь идет о критике.

Отклики, которые По получал на свои обращения, в целом весьма обнадеживали. Ободряющих обещаний поддержки со стороны подписчиков и собратьев по перу становилось все больше, и в какой-то момент могло показаться, что первый номер "Пенна" и в самом деле увидит свет в январе 1841 года, как утверждало объявление, появившееся в газете "Филадельфия сэтэрдей кроникл" от 13 июня 1840 года. Однако целый ряд непредвиденных событий и вынужденные перемены в планах По на будущее неожиданно заставили его отсрочить дату выхода журнала. Этими событиями были новый нервный кризис, окончательный разрыв с Бэртоном и увлечение По работой в качестве редактора другого крупного периодического издания.

Во второй половине зимы и начале весны 1840 года По продолжал, хотя и без особой охоты, работать с Бэртоном. Однако последнего театральные дела стали интересовать теперь больше, чем издательские, и он без лишнего шума начал переговоры о продаже своего журнала, ничего не сказав По. Со своей стороны, По вел в это время переговоры по поводу своего "Пенна", не ставя в известность Бэртона. Именно и тот момент до каждого из них дошли сведения о частных предприятиях, которыми был занят другой. Само собой, пренебрежение По своими обязанностями и его частые отсутствия вызывали у Бэртона раздражение, впрочем, надо учитывать, что По был болен. Как обычно в таких случаях, обоим было в чем упрекнуть друг друга, когда дошло до объяснений. Постоянные ссоры Бэртона с театральными антрепренерами привели его к решению купить собственный театр, а журнал без ведома По был объявлен к продаже. Узнав об этом, По, как утверждал Бэртон, попытался воспользоваться списками подписчиков "Бэртонс мэгэзин" для своего "Пенна". По заявил, что считает Бэртона "низким и бесчестным человеком". Вдобавок ко всему Бэртон подолгу не появлялся в редакции, занятый театральными прожектами. В феврале он уехал в Нью-Йорк. По вынужден был нести двойное бремя и, устав от всего этого, ясно дал понять, как относится к подобному разделению обязанностей, тоже перестав ходить на службу. Это ускорило развязку. Вернувшись, Бэртон нашел пустую редакцию и заваленный письмами и рукописями стол, не обнаружив никаких признаков подготовки к выпуску очередного номера журнала. Благодаря невероятным стараниям владельца он все же появился в срок, однако По нерадивость стоила места.

В мае 1840 года По познакомился и вскоре подружился с Ф. У. Томасом, который задержался в Филадельфии, возвращаясь к себе в Сент-Луис из Балтимора, где он принимал участие в съезде партии вигов. По с семьей все еще жил на Коутсстрит, и Томас побывал у них а гостях. Между ними тотчас возникла живейшая симпатия. Особенно очаровали Томаса Вирджиния и миссис Клемм. Нашел он дорогу и к сердцу По, который вспоминал позднее, что их беседа часто обращалась к "одному любимому имени" - речь шла о Фрэнсис, приемной матери По.

Этих двух людей объединяло многое; оба были писателями, поэтами и редакторами, оба выросли на Юге и давно знали друг о друге через общих знакомых. Как и По, Томас страдал расстроенным здоровьем. Навсегда оставшись калекой - видимо, вследствие туберкулеза костей, - он долго и с большим трудом добивался литературного признания. В Балтиморе, в ту пору, когда По служил в армии, Томас хорошо знал его брата Генри, и однажды они даже оказались соперниками в любви. Как раз тогда он впервые услышал о По и его творчестве. По, со своей стороны, очень интересовался романом Томаса "Клинтон Брэдшоу", ибо в нем описывались люди, которых По знал, когда жил в Балтиморе. В Филадельфии они сошлись очень близко и подолгу беседовали о поэзии и других литературных предметах. По дал Томасу немало дельных советов о том, как сочинять романы. Вечера, которые они проводили вместе на Коутс-стрит, оживляла Вирджиния, любившая петь своим нежным звонким голосом одну из песен Томаса, "Говорят, разлука - враг любви".

Средства По, и без того очень скудные, быстро иссякли вскоре после того, как он покинул бэртоновский журнал. Последний его материал, помещенный там, датируется июнем 1840 года. С этого времени и до января 1841 года, когда он начал сотрудничать с "Грэхэмс мэгэзин", публикации его были немногочисленны, носили в основном случайный характер и проходили незамеченными.

Большую часть времени занимали переписка относительно "Пенна" и наблюдение за печатанием и рассылкой цитировавшегося выше проспекта. Творческий застой в этот период можно приписать и постепенно одолевавшей его осенью 1840 года болезни, из-за которой он слег в декабре, оправившись лишь к середине января следующего года. Достоверно известно, что после скандала с Бэртоном По снова впал в нервное расстройство. Что явилось причиной, а что следствием, сказать трудно. Переплетения их были слишком сложны.

В октябре 1840 года Бэртону удалось продать "Джентльменс мэгэзин" за 3500 долларов Джорджу Грэхэму, владельцу бесцветного и малоинтересного ежемесячника "Эткинсонс кэскет", издававшегося в Филадельфии в течение десяти месяцев. На деньги, вырученные от этой сделки, положившей конец его литературным амбициям, Бэртон купил известный в Филадельфии цирк "Кукс олимпик", где снова смог посвятить себя настоящему своему призванию антрепренера и паяца.