"3амужество Татьяны Беловой" - читать интересную книгу автора (Дементьев Николай Степанович)

18

Утром вышла из своей комнаты и очень удивилась, когда увидела маму, бледную от злости, услышала ее свистящий шепот:

— Иди-ка сюда!

Я остановилась, мама резким движением вдруг дернула полотенце, висевшее у меня на плече. Вслед за ней я вошла в их комнату. Отец сидел за столом, пил чай, не поднял головы.

— Что тебе? — спросила я маму, уже понимая, что происходит, и все же с удивлением глядя на ее осунувшееся за ночь лицо.

— Ах, ты еще не знаешь?! — Я не успела отшатнуться, мама влепила мне звонкую пощечину. — Теперь знаешь?

— Убедила! — насмешливо ответила я, потирая щеку, и подумала, что Олег сказал бы ей то же и так же вел бы себя; отец не шевельнулся.

— Тихо, бабы, три-четыре!.. — негромко сказал он, не вставая из-за стола, и приказал: — Сесть!

Мы с мамой сели у разных концов стола. Отец закурил, отодвинул стакан, поправил скатерть, поднял на меня тяжелый взгляд, медленно заговорил:

— Ну, Анатолий рассказал нам про этого… Олега.

— А уж он врать не будет! — быстро вставила мама.

Отец поморщился и, не глядя на нее, продолжал:

— Ну, Анатолий простит тебе все, это видно, три-четыре…

— Папа, я его не люблю, понимаешь? Я люблю Олега!

— Любишь — не любишь!.. — почти презрительно выговорил он. — Ты мне про любовь не толкуй; поумнеешь — сама поймешь, что к чему в жизни. Любовь дело пятое, простое: живут рядом два здоровых да еще молодых человека — вот между ними и любовь. Любовь эта самая и приходит, и уходит, и снова приходит. Будешь все время с одним человеком жить, так любовь зла, хочешь не хочешь, а полюбишь его! Дело обычное, три-четыре, житейские. Подожди, не встревай, ты меня слушай! Мы с матерью тоже не вечные… Ну, нам с ней этого, — он кивнул на дом и двор, — на нашу жизнь хватит. Да ведь и оно требует глаза и глаза. Попробуй, не подои корову хоть день… Подожди, мать! Ну, это ладно… А ведь Анатолий-то человек надежный! Надежный, вот ты что учти. Мы тебя вырастили, ничего не жалели, человеком сделали… Подожди, говорю! А ты чем нам с матерью платишь?! Мы все одна семья. Мы родные! Нам надо зубами друг за дружку держаться! Иначе проглотят, и оглянуться не успеешь! Вот она какая, жизнь, три-четыре…

— Я все понимаю, — тихонько сказала я. — Ты не думай. Я вас люблю. Я вам благодарна за все!

— Давно бы так! — сказала мама.

— Только у нас с Олегом… уже все было.

— Что-о-о?! — Мама привстала.

— У нас будет ребенок, — твердо ответила я.

Плечи у мамы затряслись, она закрыла лицо руками и зарыдала глухим, грубым голосом. Отец закуривал новую папиросу, спичка в его руке дрожала, он никак не мог попасть огоньком в папиросу. Мне было тяжело, больно смотреть на них, я никогда еще не видела их такими. Как во сне, цепляясь за пол ногами, я вышла из комнаты.

Пришла к себе, бесцельно потолкалась, вспомнила, что надо умыться. Делала это долго, неловко, измазалась зубной пастой. Наконец умылась, оделась, взяла сумку. Отец позвал меня. Я вошла. Он все еще сидел за столом, лицо у него было такое, будто он только-только вышел из больницы. Мама лежала на кровати, отвернувшись лицом к стене. Отец сказал мне:

— Ну, теперь уж ничего не воротишь, дело сделано, три-четыре… Сама себе судьбу выбрала, сама и расплачиваться будешь. Только уж давай все по-законному, с регистрацией и прочее. Как у людей. Пусть он к нам приходит, этот… Олег. Да и люди пусть к этому привыкнут, нам по-петушиному не надо! — Отвернулся к окну, горестно выдохнул: — Вот уж чего не ждал от тебя так не ждал! Ну, Светка, та такая… Вот, мать, дети-то, три-четыре…

Мама ничего не ответила.

— Спасибо вам за все! — сказала я, подождала — они молчали; повернулась и пошла…

В городе на остановке у вокзала меня ждал Олег. Мы втиснулись в автобус. Когда дверцы уже закрылись, мы увидели, что по панели к автобусу бежит Анатолий.

— Вот черт… — досадливо и огорченно проговорил Олег.

— Прямо с ума сошел! — сказала я. — Как ты теперь у него в лаборатории будешь работать? Он тебе не будет вредить?..

Олег удивленно посмотрел на меня и засмеялся.

— Он ведь сильный, ты не думай, — договорила я.

— Не та у него сила. — Олег еле вытащил руку, зажатую между чьих-то плеч и ласково поправил мне волосы.

И сразу исчезло все неприятное, даже о разговоре с отцом и матерью я не сказала Олегу. Тесно в автобусе, прямо не вздохнуть, но никогда еще мне не было так приятно ехать.

В чертежке все уже знали о случившемся. Лида-маленькая и Галя смотрели на меня во все глаза со страхом и восхищением, точно я на Луну слетала.

— Смотри, девушка! — по-старушечьи сказала мне Галя. — Не пробросайся!

— У нее же любовь, как ты не видишь? — перебила ее Лида-маленькая и доверительно шепнула мне: — А мы все знали, что с Локотовым ты только время провести хотела. Ух и здорово, девочки!

Клара-Вертолет завистливо вздохнула:

— Этой Беловой и мечтать не надо: что только задумает — сразу исполняется. Счастливая!..

Лидия Николаевна тихонько спросила меня:

— Анатолий сильно психовал?..

И я неожиданно для себя откровенно и подробно рассказала ей и о разговоре между нами троими, и о том, что Анатолий приезжал к нам домой, и как утром поговорила с родителями. У Лидии Николаевны все время было ласковое и тревожное лицо, точно она старшая сестра мне. А я рассказывала и все про себя удивлялась, как это раньше я не видела, что она такой хороший человек, даже боялась ее. И вдруг поняла, что у меня появился настоящий друг. Лидия Николаевна сказала:

— Лидка с Галкой еще несмышленыши, Клара живет, как птичка божья порхает, ты на них внимания не обращай и не слушай. А что родителям правду сказала — молодец! У меня в жизни тоже было… Один в блокаду… предлагал мне любую еду, да я Серегу ждала. Лучше было умереть, а не запачкать наши отношения. И всю жизнь вот так бобылкой прожила, ни вдова, ни кинутая. Я тебе вот что скажу, Танюшка… Каждый в жизни к чему-то стремится. И мужики и бабы. Послаще да покрасивее каждому пожить охота. Ну, а неумелые вроде нашего Вертолета в мечтах живут. Есть люди, у которых большие цели. Стать ученым или бороться за мир и счастье на всей земле. И я долго мучилась, пока все у меня внутри не перегорело и не выплавилась главная сердцевинка… Я ведь по характеру как раз такой человек, что дай мне способности, и я бы обязательно что-нибудь серьезное сделала бы. Честное слово! Я еще в детстве думала, что великим человеком буду, смешно, да?.. И много мне пережить пришлось, прежде чем поняла, Что нет у меня для большого дела настоящих способностей. Думаешь, сладко мне было понять все это? Другая бы с горя во все тяжкие кинулась или обманывала бы себя. А я подумала как следует и поняла, что мое большое дело — просто быть хорошим человеком, честным и порядочным. Принципиально хорошим во всем и до конца, ты понимаешь? Это, если подумать, тоже дело немаленькое, да-да! И вот я смотрела на тебя, и, прости, прямо-таки с души меня воротило. Красавица, вижу, умница, в руках дело горит — и все это за сладкую жизнь продать готова! Не говори, не говори, я же знала, что ты Анатолия не любишь, видела! А ты поступила в точности по моей программе, понимаешь? И Олега держись, у него в науке искра божья. Ты не смотри, что я простая чертежница, я людей вижу, жизнь научила. И трудно тебе с ним будет, может, и холода-голода ты с ним даже натерпишься, а все равно держись до последнего. Это и есть твоя главная цель в жизни — помогать ему! В старости еще помянешь меня и благодарить будешь…

И мы с ней работали рядышком и весь день потихоньку разговаривали. А уж перед концом работы мне позвонила вахтерша из проходной и сказала, что меня вызывает какая-то женщина. И я побежала вниз…

Софья Сергеевна, маленькая и строгая, стояла в сторонке, и я снова отметила ее двойственность: она будто чуждалась проходивших мимо работников КБ и вместе с тем на лице у нее было такое выражение, что и она здесь не посторонняя: ее сын — начальник лаборатории. И была она точно птичка, яркая, хрупкая и изящная, и странно было видеть ее в грубой обстановке проходной. Я остановилась на лестнице, глядя на нее и решая, идти мне к ней или нет. Анатолий, значит, всю семью мобилизовал. Но все равно, в том, что Софья Сергеевна пришла ко мне на поклон, ждет меня и хочет поговорить, было что-то некрасивое. Олег бы никогда не разрешил своей матери, если б она у него была, вот так прийти и уговаривать меня. И все-таки я решила пойти. Лучше уж здесь с ней поговорить, чем увидеть ее у нас дома, где она сблокировалась бы с мамой…

— Здравствуйте, Танечка! — своим звучным голосом, совсем как обычно, сказала она мне, только очень живые, светящиеся глаза ее смотрели на меня не то осуждающе, даже презрительно, не то с едва заметным удовлетворением. — Мне надо, если разрешите, поговорить с вами.

— Здравствуйте. Пожалуйста… — Пройдемте куда-нибудь?

Мы остановились на улице. Софья Сергеевна смотрела мне прямо в глаза. Спросила спокойно и чуточку свысока:

— Вы, конечно, знаете, зачем я пришла? — И договорила уже со злостью: — Если бы не Анатолий! Он ведь так любит вас!.. Отойдемте в сторонку.

Я молча пошла рядом с ней. Мне и всегда-то была неприятна Софья Сергеевна, а теперь я с облегчением подумала, что смогу не видеть ее больше, не чувствовать себя напряженно-подтянутой, искусственной, чужой в ее присутствии. Я думала, что мы сядем где-нибудь в скверике, но Софья Сергеевна резко остановилась, снова прямо посмотрела мне в глаза и спросила:

— Прежде всего, наша семья хотела бы знать: что случилось?

— Да ничего, — глупо и растерянно ответила я, покраснев, и договорила: — Просто я люблю его!

— Кого, простите?..

— А как вы думаете, кого?

Она сдержалась — воспитанный человек, — только слегка начала бледнеть; наверно, это фамильное у них — бледнеть от злости. И сказала:

— Надеюсь, вы понимаете, как наша семья, относится к вам? И то, что мы в своих планах на дальнейшее уже включили вас в нашу жизнь? Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Отлично понимаю.

— Но, может быть, вам все-таки что-то не нравится в нас или в Анатолии, что заставило вас… решиться на подобный шаг?

— Я уже сказала вам, что люблю Олега.

— Так. — Она все еще пристально смотрела на меня; сильный человек, ничего не скажешь! — Простите меня за… такую откровенность: вы знаете, что с нами прожили бы очень хорошую жизнь? Такую, которой любая девушка позавидовала бы.

— Все, что вы мне скажете об этом, уже сказали мне мои родители.

— Но вы хорошо обдумали?

— Я не хочу думать об этом!

Она внимательно вглядывалась в меня.

— Вы, надеюсь, понимаете, что… переиграть, как это у вас принято говорить, вам в этом случае не удастся?

Я не сдержалась и злорадно выговорила ей прямо в глаза:

— Тут вы ошибаетесь, Софья Сергеевна: я могу сделать с Анатолием все, что захочу! И вы знаете это!

— Да, приблизительно так я и представляла вас себе!

Стояли мы теперь нос к носу, как сегодня утром с мамой. И я вспомнила, как отец сказал: «бабы…» Она все-таки опять справилась с собой, заговорила уже спокойнее:

— Но вы хоть знаете, что с… Алексеевым вам может быть очень трудно?

— Спасибо за предупреждение.

Больше она вынести этого не могла, уже через плечо бросила мне:

— Прошу вас учесть, что я сделала все возможное, чтобы помочь вам.

Я поняла, к чему это говорится, засмеялась:

— Вот если я снова буду невестой Анатолия, обязательно скажу ему об этом. Вы не бойтесь, Софья Сергеевна, спите спокойно!

И она пошла, мелко подрагивая на каждом шагу кудряшками, этакая птичка в пятьдесят лет!.. Вот теперь уже с Локотовыми кончено все. Ну и пусть, пусть, пусть!

Как только я увиделась после работы с Олегом, сразу же позабыла об этом неприятном разговоре с Софьей Сергеевной. И опять ничего не сказала ему. Мы долго бродили по улицам, вдруг он остановился и завопил:

— Есть о-хо-та-а!.. Я засмеялась:

— И мне!

Он пошарил по карманам, выгреб какую-то мелочь:

— Вот черт, только на пирожки и кофе хватит.

А я из-за всяких волнений тоже забыла сегодня взять денег. Да и привыкла в последнее время к тому, что у Анатолия они всегда были. Олег заулыбался:

— Пойдем к нам: тетка, наверно, что-нибудь сляпала!

У меня уже ко всем родственникам было по меньшей мере настороженное отношение. Вот только к Светке с Костей можно было бы пойти. Даже очень хорошо было бы к ним пойти! Они бы, конечно, сразу все поняли, не приставали бы с расспросами и поучениями, и Олег им понравился бы; вот только неизвестно, вернулись ли они уже с практики. И к Лидии Николаевне можно, она даже рада будет. Вообще-то и кофе с пирожками хватит, да ведь с его теткой рано или поздно знакомиться надо? И я сказала:

— Пошли, посмотрим, что твоя тетка сляпала!

И мы пошли.

Дом у них был как дом, с двором-колодцем и обшарпанной лестницей. И там на подоконнике раскрытого окна сидели, конечно, мальчишки. Вихрастые и отчаянные. И Олег, наверно, таким же в детстве был. Один из них со светлыми бойкими глазами сказал Олегу, равному:

— Ну-ка, у нас тут не получается! Из шести спичек надо четыре треугольника сложить. Вон Мишка говорит, что это нельзя. А?

И тут они — их было трое — увидели меня. Разглядывали долго и откровенно. И Олег не мешал им, смотрел с улыбкой и ждал. Вроде как дружит он с ними, что ли?.. Наконец тот, со светлыми глазами, — заводила, конечно, — одобрительно сказал:

— Ничего, красивая…

И все трое, покосившись на наши руки, — мы не разнимали их — презрительно скривили рты.

— Ладно, — ответил Олег. — Ну-ка. — Он отпустил мою руку, сложил на подоконнике три спички, а к вершинам треугольника приставил три остальные, получилась пирамида.

— Говорил тебе! — насмешливо прокричал заводила веснушчатому и толстому, как булка, мальчишке.

Толстый долго моргал белесыми ресницами, наконец понял, надулся и сказал, стараясь хоть что-то спасти:

— Я думал, надо класть, а не ставить…

— Индюк тоже думал! — ответил светлоглазый.

Олег снова взял меня за руку, и мы пошли вверх по лестнице.

Дверь в их квартиру была приоткрыта. Вошли. Коридор длинный и темный, справа — большая кухня, соответствующие запахи и голоса многих женщин, гремящее на полную мощь радио. Да, это вам не локотовское гнездо!

Олег открыл дверь в комнату, с порога крикнул:

— Тетка, смотри, кого я привел!

На стуле у раскрытого окна с книгой в руках сидела толстая старуха, вылитая Костина бабушка; широкое одутловатое лицо, седые волосы над губой и на скулах, широко поставленные темные глаза под мохнатыми бровями, большой рот. Из него с этакой заправской лихостью торчала длиннющая, толстенная папироса.

— Алексеев явился!.. — сказала она, вынув изо рта папиросу и относя ее по-женски далеко в сторону, повернулась всем своим круглым телом на стуле и посмотрела на меня спокойно, внимательно, без всякого удивления, хотя Олег наверняка ничего заранее не говорил ей; глазки у нее такие, что не соврешь! — Из дома моделей манекенщицу увел? — Она улыбнулась мне, приглашая вместе посмеяться над Олегом; кем она, интересно, работала до ухода на пенсию?

— Если бы увёл! — сказал Олег. — Украсть пришлось!

Мы с ним посмотрели друг другу в глаза и не выдержали, засмеялись. А она продолжала:

— Смотри, выкуп потребуют!

— Все, что есть, продам! — отчаянным голосом сказал Олег. Эта игра, наверно, была привычна для них. — Тебя заложу!

— Ну, за меня много не дадут. Разве что по весу принимать будут… — И она, не вставая, протянула мне руку: — Ксения Захаровна.

Я назвалась, пожала ее мягкую теплую руку и все не могла понять, понравилась ей или нет.

— Тетка, мы перекусить забежали!

— Там в холодильнике суп оставался, погрей. А второго уж не успела приготовить, простите, — сказала она мне и снова посмотрела на него: — Зачиталась. Колбасы, правда, купила, да вот хлеб забыла, вы уж не обессудьте. — Она покосилась на меня.

— Ничего, — сказала я, — мы сейчас и гвозди съедим! — И тотчас наткнулась на ее глаза, уже одобрительно улыбавшиеся, двинулась к холодильнику: — Давай я разогрею?

Олег остановился со старенькой кастрюлькой в руках, но тетка сказала мне:

— Ничего, ничего, он у меня и жнец и на дуде игрец.

Олег вышел. Я села и не выдержала, жадно обежала глазами их комнату. Что-то похожее на обстановку Лидии Николаевны: обеденный стол, книжный шкаф, кушетка и стулья. А на чем же Олег спит?.. Весь письменный стол завален книгами, этого у Лидии Николаевны нет. Они даже стопками лежат на полу. А вообще такая же строгая скромность во всем. И хоть Ксения Захаровна внешне совсем не похожа на Лидию Николаевну, а есть в них что-то общее. Как у всех женщин, что ли, у которых никогда своей семьи не было?.. Обернулась к Ксении Захаровне и смутилась: она смотрела на меня насмешливо, понимающе, будто спрашивала: «Ну как наши покои?» Я не знала, что сказать, но понимала: веду себя глупо и, наверно, уже растеряла то хорошее, что нашла было во мне Ксения Захаровна. И почувствовала, что и при ней у меня не пропадает напряженная настороженность, которая была в первое время у Локотовых, особенно при Софье Сергеевне. Только тут дело было не в манерах, не в умении есть по правилам и вести «интересный» разговор, а в чем-то гораздо более важном и значительном, а скорее всего — главном, что есть у меня в душе. И с огорчением подумала, что и здесь мне будет трудно, еще труднее, чем у Локотовых: ведь Ксения Захаровна, наверно, так же непримирима, как и Лидия Николаевна…