"3амужество Татьяны Беловой" - читать интересную книгу автора (Дементьев Николай Степанович)

2

Теперь-то я понимаю, что мы со Светкою просто не могли вырасти одинаковыми.

Светка на год моложе меня, черты лица нее как будто те же, что и у меня (она, в общем, тоже похожа на мать), и одновременно не те: что-то чуточку исказилось в них, и Светка даже в детстве была некрасива. У нее рано заболели глаза, и в первый класс она пошла уже в очках. Маленькой она вообще много болела. Отец относился к нам совершенно одинаково, хотя теперь он любит и уважает ее больше, чем меня. Он всегда был так занят работой, что времени на нас у него просто не оставалось. К тому же он считал, что воспитание детей — дело матери. А мама относилась к нам неодинаково. Это на первый взгляд трудно объяснить: казалось бы, она больше должна была любить Светку, младшенькую и болезненную. Но не такая наша мама. Сама человек очень здоровый физически, деятельный и сильный, она бессознательно презирала всякую слабость. Насмешливо говорила о мужчинах маленького роста:

— Мозгляк! Соплей перешибить!..

Я не видела, чтобы мама когда-нибудь плакала. А ведь Светку приходилось все время выхаживать, возиться с врачами и лекарствами. Я же росла здоровой, веселой и красивой девчушкой. И очень рано почувствовала, что мама относится ко мне более мягко и ласково, чем к Светке. Она словно бы гордилась мною, заставляла в детстве танцевать перед гостями, хвасталась мною перед дачниками. Светка, конечно, тоже чувствовала это. Она была немного замкнутой, тихой и послушной.

До четвертого, кажется, класса я водила ее в школу за руку, на переменах следила, чтобы она съела весь завтрак, настороженно защищала от мальчишек. И Светка до смешного слушалась меня во всем, точно маму.

В младших классах я очень дружила с Лешкой Лытневым, он теперь известный футболист. Мы сидели с ним на одной парте, и он был первым мальчишкой, которым меня дразнили. Лешка еще тогда решил стать спортсменом, купался всю зиму, в школу и из школы почти всегда мчался бегом, летом я почти всегда видела его с мячом, а зимой с лыжами или коньками. Ему, наверно, нравилось, что я такая же сильная и отчаянная, как он, стараюсь ни в чем не уступить ему.

И вот как-то в начале октября мы возвращались из школы — Лешка шел вместе со мной и Светкой. Не помню уже за что, но он сильно ударил Светку. Я отбросила в сторону сумку и сказала:

— Нашел с кем связываться. Ты вот меня ударь!..

Он растерянно заморгал. Светка жалобно плакала. Тогда я ударила его сама. И началось!.. Не знаю, чем бы это кончилось. Знаю только, что ни он, ни я не уступили бы. Нас разняли взрослые. А мама только засмеялась, увидев мое лицо.

На следующий день Лешка поджидал нас утром у нашего дома. Я снова приготовилась к драке, но он сказал:

— Я знаешь, что решил? Давай-ка воспитаем ее. — Он кивнул на Светку.

— Как это?..

— Ну чтобы здоровой была. Ну как ты. Или я.

Мне это понравилось. Посовещались и выработали план. Каждое утро почти до заморозков я купалась в озере вместе с Лешкой. Решили для начала, что и Светка будет купаться с нами. Она ревела и вырывалась, но мы раздели ее и на руках внесли в воду. На следующий день у нее были кашель и насморк, но маме она ничего не сказала. Мы с Лешкой переждали дня три и снова выкупали ее: ничего, обошлось. Потом мы решили вместе отправляться в школу и из школы бегом. Задыхавшуюся до синевы Светку тянули за руки. Из-за всех этих «тренировок» она стала хуже учиться и ходила сонная как муха. Зимой мы так же настойчиво заставляли ее кататься с нами на лыжах и на коньках, и примерно через год Светка преобразилась: перестала болеть, сделалась шумной, веселой, бойкой. Отец сказал свое обычное:

— Молодец, Танюшка, три-четыре…

И мама как-то по-новому начала поглядывать на Светку.

Тогда-то, видимо, и началось настоящее формирование характера Светки. Я давно уже не делаю по утрам зарядки, не играю в волейбол, редко хожу на лыжах. А у Светки, которая все начатое обязательно доводит до конца, привычка к спорту осталась до сих пор.

И я невольно задаю себе вопрос: почему я, имевшая в детстве куда больше данных, чем Светка, ничего не достигла, осталась простой чертежницей, а теперь домохозяйкой?

Известно, что характер человека складывается из преодоления разных препятствий. Светка непрерывно боролась с собственной слабостью, воспитала в себе силу, твердость и даже мужество. Она росла, а я в какой-то степени угасала. Учеба давалась мне в общем-то легко, хотя ни один из предметов не нравился особенно. Может быть, я ошибаюсь, но, видимо, уже с детства у меня возникло такое ощущение, будто мне уже все дано и сама я ни к чему не должна стремиться. Это ощущение подкреплялось и отношением ко мне матери, все время читавшей наставления Светке и ставившей меня ей в пример. Мама так и говорила:

— Вот за Светку боюсь: что с ней в жизни будет? А Танюшке нашей бог все дал, она танцуя по жизни пройдет!..

Если бы я тогда понимала все, что понимаю сейчас, после всего, что со мной случилось!

Помню одно странное событие. Я была в пятом классе, а Светка — в четвертом. И все эти задачи на бассейны и краны никак не получались у меня. Уроки мы готовили вместе со Светкой, за одним столом. И вдруг она так это нерешительно говорит мне:

— Смотри, как твою задачу надо решать… — И протянула листочек с ответом.

Я сверила его с ответом в конце учебника и очень удивилась: правильно! Стала просить Светку объяснить. Она что-то говорила мне, но я ничего не поняла и просто переписала ее решение. Рассказала об этом родителям. Мама тоже пристала к Светке: как, мол, она это сделала? А Светка, недоуменно моргая, удивленно говорила:

— Да я же вам объясняю как… Так надо, и все.

Отец, что с ним очень редко бывало, улыбнулся и сказал:

— Молодец, Светун, три-четыре…

Он тогда впервые назвал ее так — Светун…

А я, перестав наконец удивляться, предоставила Светке возиться с моими задачками, что она и делала с удовольствием. В старших классах такое же повторялось у нас с ней по физике и химии. Все это привело к тому, что к экзаменам по этим предметам я готовилась кое-как и едва не провалилась.

Одно лето у нас на даче жил странный мальчик с бабушкой. Сейчас этот мальчик кандидат наук и муж Светки. Был он года на четыре постарше нас, смешной и рассеянный. Бегал как девчонка, закидывая в стороны голенастые ноги. А чаще всего тихонечко целыми днями сидел с книжкой на крылечке. Раз я спросила его, что это за книга такая интересная, что он не может оторваться от нее. Он вздохнул и внимательно посмотрел на меня светлыми серыми глазами. Провел задумчиво тонкой рукой по вихрастым волосам, дернул себя за ухо, сжал подбородок. Эта манера у него осталась и до сих пор, а тогда она показалась мне очень взрослой и поэтому смешной. Я фыркнула, а он, ничуть не рассердившись, сказал, что в книге написано, как устроена Земля. И было что-то очень обидное в том, что он, такой неловкий и смешной, объясняет это мне, как маленькой. Я выдернула у него из рук книгу и побежала по двору, ожидая, что он захочет отнять ее и, конечно, не сможет меня догнать. Но он по-взрослому спокойно сказал:

— Ну зачем ты глупишь?

И слово это было странное — «глупишь»… Я забросила книгу в огород и ушла. И с тех пор по-детски безжалостно смеялась над ним. Он никогда не сердился, беззлобно улыбался и объявлял:

— Дите ты еще, Танька-Встанька.

И бабушка его тоже не ругала меня за это. Низенькая, толстая, как шар, с седыми волосами над губой и на скулах, она говорила ему:

— Ты бы, Костя, побегал лучше с Танюшкой, чем сиднем сидеть над книжкой. Засохнешь, старичок!..

А он лукаво поглядывал на нее и тоже шутливо отвечал:

— А по тебе, бабушка Шура, не видно, чтобы к старости люди сохли!

И она, вынув изо рта вечную папиросу, колыхалась всем телом, весело и негромко смеялась.

В середине лета появились его отец с матерью, загорелые, шумные, с рюкзаками за спинами: вернулись из какой-то экспедиции. И на неделю в нашем доме установился праздник. Родители Кости пели, плясали, шумели на весь дом. Покупали вино, закуски, угощали всех. И веселье их было таким непосредственным и здоровым, что мои мама и отец, другие дачники ни в чем не перечили им. Получилось даже как-то так, что они заняли на это время лучшую комнату в доме.

А в один из вечеров мой отец позвал Светку, и они вместе с Костиным отцом и Костей долго разговаривали с ней. Мне было обидно, что позвали не меня, и я слушала у раскрытого окна. Их вопросов я не понимала, они, наверно, заставляли Светку решать какие-то задачи. То есть заставлял отец Кости да иногда что-то негромко говорил Костя, а мой отец молчал. И лицо у него было радостно-взволнованное и почтительное, точно у младшего. Потом отец Кости сказал:

— Ну-ка, ребята, выйдите.

И когда Костя со Светкой вышли, по-свойски положил руку на колено отца, говоря:

— Ты, Петр, учи эту девочку, понял? Это одна из главных задач твоей жизни, так себя и настраивай. Я, брат, в таких делах не ошибаюсь. Вот на днях привезу ребятам кое-что из города, пусть руками приучаются работать.

И отец согласно кивал. Я еще не видела, чтобы он так быстро сходился с кем-нибудь.

И до своего отъезда на юг — после отпуска родители Кости должны были снова уезжать куда-то на Дальний Восток — отец его привез на машине несколько ящиков с инструментом и деталями. Принялись в сарае устраивать мастерскую, для чего надо было потеснить верстак отца. Мама сунулась было возражать, но отец только глянул на нее, и она замолчала. И он ездил в город провожать родителей Кости на юг.

Теперь Светка перестала ходить со мной на озеро и в лес, играть в волейбол. Только освободится от хозяйства — и бегом в сарай. Она бы вообще перестала помогать нам с матерью по хозяйству, если бы мама строго не сказала ей:

— Что там еще из тебя будет, вилами на воде писано, а дома работы по горло!

Отец слышал этот разговор, но не вмешался, не остановил мать.

Вначале я заходила в сарай к Светке и Kосте. Они молча делали что-то, иногда он негромко объяснял ей какие-то чертежи. Светка слушала его внимательно и так напряженно, что даже очки у нее потели. Мне было смешно и странно видеть все это, я ничего не понимала и перестала ходить к ним.

А когда в конце лета Костя и бабушка Шура уезжали, у нас оказались самодельные телевизор и проигрыватель. Костя не взял их, как не взял и свой инструмент, сказав отцу:

— Мне, Петр Гаврилович, в городе некогда этим заниматься, а Светке я оставил план, что она должна делать. Да я буду к вам приезжать.

Эти вещественные доказательства — телевизор и проигрыватель — подействовали даже на маму. Она удивленно сказала:

— Смотри ты, играючись какие дорогие вещи можно сделать…

— Не это главное, — по-костиному, как взрослая, сказала Светка.

Отец улыбнулся, а мама пристально, как на незнакомую, посмотрела на Светку.

В старших классах я и Светка все больше отдалялись друг от друга. Училась я средне, дома уроки отнимали у меня мало времени, ведь часть их я по-прежнему готовила с помощью Светки. Все это стало каким-то второстепенным для меня. Я плохо спала и много мечтала. В общем, со мной было, наверно, все то же, что бывает с каждой девушкой в это время.

У меня оказался хороший слух и несильный, но приятный голос, как у мамы. Я стала выступать на школьных вечерах, ездила с нашей самодеятельностью в подшефный совхоз. Мне нравилось выходить на сцену, видеть сотни глаз в зале, сознавать, что я красива, хорошо одета.,

Лешка Лытнев — он уже играл в молодежной сборной города — вечерами торчал теперь около нашего дома. И мне нравилось заставлять его ждать и мучатся, я кричала через забор:

— А, сегодня ты дежуришь?.. Ну, ну! — И закрывала окно.

Мне нравилось кокетничать с ребятами, дразнить их, заставлять табуном ходить за собой, назначать свидания и не являться.

И с удовлетворением и гордостью слышала, как девочки шептались за моей спиной:

— Танька у нас красавица и такая отчаянная: никому не спустит!

Похвалы взрослых, успех среди мальчишек, восторг девчонок, бурные аплодисменты во время выступлений на школьной сцене — все это кружило голову, создавало вокруг меня какой-то ореол. Я поверила в собственную исключительность, держалась в школе вызывающе, часто дерзила учителям. И стала ждать какого-то особого, только для меня предназначенного счастья, которое где-то здесь, рядом, ждет меня и непременно сбудется.

Я много работала по хозяйству, радуясь, что на новые деньги можно будет купить еще то-то и то-то. И все сильнее, уже совершенно серьезно, уверялась: жить надо так, как мои родители.

А Светка жила совсем иначе. На танцы не ходила, никто из мальчиков за ней не ухаживал, одевалась довольно просто, а чаще донашивала мои платья и точно не замечала этого, не обижалась. Сидела над книгами, ходила на занятия радиокружка, ковырялась потихоньку в сарае. И как-то незаметно за лето сдала за девятый класс, догнала меня. Она даже ничего не сказала дома, будто совершенно не готовилась, просто принесла табель и показала. И это было действительно просто для нее, потому что еще в восьмом классе она осилила математику, физику и химию десятого. Отец развел руками:

— Светун, милая, три-четыре, как же это ты?..

Она пожала плечами и по-костиному спокойно — я еще тогда не понимала, как крепко в душу ей запал Костя, — пояснила:

— Бессмысленно было время терять. Я бы и за десятый сдала, да всякие формалисты из роно не разрешают.

И мать впервые тогда сказала:

— Смотрите-ка, Светка-то наша в самом деле в ученые выйдет. Ну и дела-а!..

На нее по-другому теперь смотрели и в школе, она стала, так сказать, надеждой и гордостью всех учителей. А это сводило меня с пьедестала. И я долго не могла простить Светке.

И все же, охваченная горячим и туманным предчувствием близкого счастья, я пробовала и Светку увлечь своими радостями. Советовала ей ходить на свидания вместо меня, красиво одеваться, несколько раз пыталась вытащить на танцы. Но Светка насмешливо и будто свысока, как младшей, улыбалась мне, говорила коротко:

— Ты уж одна невестись. — И брала книгу.

А если я приставала снова, она уже серьезно объясняла:

— Да не надо мне этого, понимаешь? Не обижайся, в тебе очень сильно животное начало… Ну а мне жалко на это время терять. Знала бы ты, сколько по-настоящему интересного в жизни!

Да, это была уже не та Светка, которую мы с Лешкой когда-то купали в озере. Я перестала быть старшей сестрой, а это, наверное, всегда очень болезненно ощущать.

И — больше того. Я вдруг почувствовала, что в чем-то даже младше Светки, чего-то, очень важного для нее, просто не понимаю. И не могу так, по-взрослому, разговаривать с родителями, как это делает она. Это еще сильнее отдалило меня от нее, вызвав даже чуть враждебное отношение к ней. Тут были и обида, и зависть, и ущемленное самолюбие.

Отец, скажем, ставит движок насоса для поливки грядок, мать и я помогаем ему. А Светка, прищурившись, стоит и думает. Вдруг объявляет, как это лучше сделать, отец соглашается с ней, и нам приходится все начинать сначала.

Светка все меньше и неохотнее работала по дому. А после сдачи за девятый класс почти совсем перестала заниматься хозяйством. И отец не поддерживал нас с мамой, когда мы жаловались ему на Светку. Но это бы еще ничего: мы справлялись и втроем, хотя мне и обидно было, что Светка у нас вроде белоручки-госпожи. Главное, что она явно отрицательно относилась ко всему, что мы делали, и я никак не могла понять, на что же тогда она рассчитывает в жизни, откуда будет брать деньги. Хорошо быть, конечно, инженером, но Строгов с Киселевым живут хуже нас. И ведь надо еще поступить в институт, проучиться в нем чуть ли не шесть лет. После окончания могут отправить куда-нибудь в Сибирь. А чтобы стать ученым, надо учиться всю жизнь. Учеба же была для меня тяжкой обязанностью, скучным, трудным этапом в жизни. В то время я считала так: если всю жизнь учиться — когда же по-настоящему жить?

Но Светка — я бы никогда не посмела так разговаривать с родителями — однажды спокойно, выложила им что-то похожее на слова Киселева:

— Вы работаете много и умело. Я не против этого. Но ведь дом и хозяйство отнимают у вас столько времени! Я хочу, чтобы вы поняли: если бы все люди жили, как живет наша семья, человек до сих пор бегал бы голый с каменным топором в руках.

— Погоди, три-четыре, но чего же ты хочешь?..

— Я ведь не отказываюсь помогать маме. И всегда буду помогать, если время свободное: я даром хлеб есть не хочу.

— Ты давай яснее.

Светка поправила очки, посмотрела нам прямо в глаза и решилась:

— Мелко это все… Ненастоящее это.

— Да ты что? Поили-кормили!..

— Погоди, мать, три-четыре… А что же тогда настоящее?

Светка взяла со стола какой-то учебник по радиотехнике, ничуть не испугавшись, протянула его отцу:

— А вот, например, такие книги писать… Или придумать что-нибудь вроде электродвигателя.

— Его уж до тебя придумали!

— Погоди, мать. А если… не придумаешь?

— Ты дом строил — не боялся, что при пожаре он сгореть может?

— Так, три-четыре…

И когда мы учились в последних классах школы, не было уже такого, чтобы мы со Светкой забирались друг к другу в кровать и шептались чуть не до рассвета…