"Ханна" - читать интересную книгу автора (Сулитцер Поль-Лу)

Первого встречного я бы не полюбила…

Перед Менделем стоит маленький итальянец с густыми, как у карбонария, усами. Он размахивает коротенькими ручонками и при этом что-то говорит с невероятной скоростью: явно предлагает некий товар или услугу.

— Я не понимаю ни единого слова из того, что ты там болтаешь, — произносит по-французски Мендель, изрядно привирая и с большой долей простодушия. Нет, этот милый ребенок, пожалуй, так и не даст пройти: он берет итальянца под мышки, отрывает почти на метр от земли и, перенеся в воздухе, опускает позади себя. А сам следует дальше. Его черные небольшие глаза, которые, где бы он ни появлялся, привлекали к нему заинтригованные взоры женщин, не выпускают из поля зрения "квартет", шествующий в 80—100 метрах впереди него по этой старой римской улочке в районе площади Навоне. Двое молодых людей и две девушки, последние — очень милы, они в ярких летних платьях, в соломенных шляпках, украшенных длинными лентами и с зонтиками в руках. С этими девушками Мендель не знаком. По их ногам можно было предположить, что они англичанки, если бы не эти крупные зубы. Тем не менее он слышал, как они говорили по-английски. С жутким акцентом. Он склоняется к мысли, что имеет дело с американками. Но одно он знает точно: онибогаты, по крайней мере одна из них. Палаццо, из которого они вышли два часа назад, с прямым видом на Пингио, не из тех, в каких селится беднота. Мендель даже заметил два этих чертовых безлошадных экипажа, железных, смердящих и не годящихся, по его мнению, бричкам даже в подметки. Он боялся, что девицы со своими кавалерами укатят на них. В этом случае у него был бы вид законченного идиота: он-то на своих двоих, а бежать за автомобилем…

Что касается молодых людей, то он их знает прекрасно. Вот уже двадцать три дня следит за ними, ни разу не выдав себя. И ни разу не прервав слежку: эти идиоты беспрестанно перемещаются, нигде не задерживаясь больше двух дней. Он спрашивает себя: не делают ли они это нарочно, из одного лишь желания поводить его за нос?

Он напал на след в начале месяца. Первым делом узнал, что они едут в Геную: один из швейцаров "Отель де Пари" в Монте-Карло понимал немецкую речь. Там, в Генуе, он чуть было не попался им в руки, когда они выходили от музыканта, похоже очень известного, некоего Джузеппе Верди. С этого времени он не отпускает их ни на шаг, вынужденный следовать за ними по пятам через всю Италию. Они таскали его за собой в Неаполь, на остров Капри и в другие залитые солнцем места {стоит адская жара, а Мендель предпочел бы сибирские морозы). Они останавливались во многих трактирах (счет им он уже потерял). Больших денег у них явно не было, но счета оплачивали исправно. А затем, с той же беспечностью праздных людей, въехали в Рим, где уже торчат целых три дня.

И тем не менее они уже предупредили хозяина "Трасте-вере", что проживут здесь не больше недели.

Один из молодых людей, без сомнения, Тадеуш Ненский. Он совсем не выглядит на свои двадцать семь лет. С виду он моложе своего спутника, которому, по сведениям, полученным Менделем, исполнилось ровно двадцать четыре.

Об этом спутнике Менделю известно всего ничего: он — немец, знает французский и в харчевнях постоянно указывает свой парижский адрес. Его имя ничего никому не скажет. Некий Райнер Мария Рильке. Ну и что?

Мендель, кончай выдумывать всякую всячину, признай: ты зря надеялся, что они спят вместе, эти двое. А так хотелось напугать Пигалицу, тебя бы так это устроило: Тадеуш стал педиком! Тебе стыдно? Увы, нет сомнения в том, что они оба предпочитают девиц, особенно Поляк. И он, что хуже всего, умеет галантно ухаживать за ними: в Сорренто в одно мгновение, едва обменявшись взглядами, подцепил на крючок эту прекрасную молодую женщину, живущую на не менее прекрасной вилле. Если бы не Рильке, который начал пухнуть от скуки, он давно был бы у нее в постели. То же и во Флоренции: Поляк напрасно уплатил за комнату в гостинице, в которой даже не жил: его увели две брюнетки. Мендель, признай же, что в его арсенале не меньше средств воздействия на женщин, чем у тебя самого. "Потому что он чертовски хорош, этот сукин сын!"

И именно признание этого факта (а оно пришло сразу же, как только он вычислил Тадеуша в Генуе: до этого никогда его не видел) больше всего выводило Менделя из себя. Он-то надеялся… Надеялся, что Ханна перебарщивает, восхваляя своего студента, идеализирует его, видит влюбленными глазами и что любовь, которая, как она думает, живет в ней, может быть поставлена под сомнение! Ханна просто-напросто привязалась к нему с тех самых семи своих лет, да так и не смогла избавиться от его колдовских чар и держится за этот мираж с упорством, которое вкладывает во все свои дела. Итак, "можно одновременно быть самой умной в мире женщиной, оставаясь глупой как пробка…"

Но нет. Он чертовски красив, этот сукин сын. Вот уже двадцать три дня, как у Менделя в мозгу звучит эта фраза, как он с яростью повторяет про себя эти слова. Тадеуш не только красив, но еще и элегантен. А если говорить откровенно, то в нем чувствуется порода. За три недели наблюдений Мендель смог охватить взором все его преимущества. Ему даже удалось разглядеть Поляка голым, когда тот купался в компании своего немецкого друга и двух достаточно симпатичных и не менее голых девиц на Капри у стен замка де Барберус. "У тебя был глупый вид: растянувшись на земле между двух скал, пялиться на эту компанию через подзорную трубу!"

Нет никаких сомнений, Поляк действительно прекрасно сложен.

Первые надежды рухнули, но Мендель цеплялся за другие. Если ты красив, как этот тип, и в высшей степени доволен собой, то ты — неисправимый кретин…

Но в этом вопросе у Менделя стали возникать сомнения. История с брошюрой, позволившей отыскать Тадеуша, была сама по себе поучительна. Прежде чем приступить к поискам, Мендель сначала встретился в Праге с Марьяном Каденом. Малыш заметно вырос, развился во всех отношениях, но дружба, сродни дружбе отца с сыном, возникшая между ними в ходе их большой варшавской прогулки в день смерти старого Клопа, Пельта Волка и других, эта дружба тут же пробудилась вновь. Он и Марьян сблизились или, скорее, как ни в чем не бывало, возобновили дружбу, прежние отношения. Возможно, по причине их обоюдной привязанности к Ханне. Но также из-за того, что они отдавали себе отчет в большой схожести между ними, как если бы они и впрямь были отцом и сыном и лишь ошибка природы не связала их кровными узами. Марьян подвел итог своих собственных поисков. Мендель принял у него эстафету. Он отправился в Варшаву, нащупал там один след, но слишком старый, чтобы сослужить хоть какую-то службу. Ничего в местечке, где родилась Ханна, и уж тем более ничего в соседней католической деревне. Идея Марьяна о поисках в книжной среде навела его на другую мысль. Ханна говорила, что Тадеуш намеревался стать писателем, — согласен, она сказала это, когда ей было семь лет, но если бы у тебя была голова, как у нее…

Итак, он перебрал одного за другим всех издателей. Возникла дополнительная трудность: Тадеуша могли издать на польском, русском, немецком или французском, поди узнай, на каком языке он пишет! Да и потом, он смог сменить фамилию либо из-за того, что боялся ненависти Доббы Клоц, напустившей на него царскую охранку, либо по иной причине: каждому известно, что писатели — люди не без странностей.

Три месяца спустя в Мюнхене Мендель нашел-таки нужного ему издателя. Да, он опубликовал брошюру молодого человека, похожего на того, о ком идет речь, — блондина, да, редкой красоты. Он назвался Теренсом Ньюменом. Оставил ли автор реквизиты банка, куда можно будет перечислить гонорар за книгу? Горькая ухмылка: изданные на немецком стихи Теренса Ньюмена продаются хуже, чем опусы других мечтателей, чьи произведения он имел глупость издать.

— Я отпечатал 300 экземпляров, а к сегодняшнему дню продал всего 9.

— Я возьму десять, — утешил его Мендель, — таким образом, одним ударом вы, удвоите объем ваших продаж. Он говорил вам что-нибудь о себе, этот Теренс Ньюмен, который подписывается Томас Немо?

— Немногое. Теренс-Томас-Тадеуш Ньюмен-Немо-Ненский дал понять, что живет в Америке и иногда наезжает в Европу…

— Где в Америке?

— В Нью-Йорке, если не ошибаюсь.

— Да, Теренс Ньюмен был одет очень элегантно и имел вид человека независимого в финансовом плане; в Мюнхене он останавливался в одном из лучших отелей…

— Когда он был у вас?

— В августе 96-го.

— Он выглядел как женатый человек?

— Поди разберись.

— А чего стоят его стихи?

Издатель принялся рассматривать Менделя с видом оскорбленного достоинства: он издает только то, что ему нравится, чему, впрочем, обязан и тем, что он на грани банкротства. А за стихи Ньюмена он горд.

— У этого мальчугана есть свой стиль и индивидуальность. Клянусь, что у него как у писателя большое будущее…

"Пигалица, как всегда, оказалась права, — подумал почти что убитый Мендель. — Ну и черт с ним!"

Банк Ниццы принял от Теренса Ньюмена всего 10 франков в качестве первичного взноса для открытия счета. И все же оттуда Менделя отправили в "Отель де Пари" в Монте-Карло: "Господин Ньюмен о нем говорил".

Мендель едет в Монте-Карло: Ньюмен Теренс никогда там не останавливался. Равно как и Немо, и тем более Ненский.

Шел апрель, его середина. Мендель начинает объезд всех отелей Монте-Карло, затем всего Лазурного Берега, отели которого в большинстве своем закрыты. Он стучится в двери всех особняков, проданных или сданных в аренду американцам. Тоже напрасно: в этот период года они безлюдны. За некоторое время до этого, в Каннах, его пути пересеклись с молодой женщиной поразительной красоты, разодетой в меха и восседающей в безлошадном экипаже, управляемом шофером в ливрее. Это вскользь увиденное лицо кого-то ему напоминает. Ему понадобится три дня, чтобы вспомнить имя: Ребекка Аньелович, Ребекка, которая вместе с Ханной работала у Доббы Клоц. Наконец он добрался до роскошного особняка, раскинувшегося на мысе Ферра. Госпожа Зингер, живущая на Парк-авеню в Нью-Йорке, только что на яхте своего мужа отправилась в круиз, в Грецию. С друзьями. Здесь она была проездом. Среди ее друзей нет никакого красавца блондина…

За неимением выбора Мендель возвращается в "Отель де Пари". Служащий банка в Ницце клянется ему, что "господин Ньюмен часто заходил туда, когда бывал в Европе". Мендель еще раз, одного за другим, опросил всех служащих гостиницы. На это у него ушло два дня: из-за сменного режима работы. И именно тогда замаячил след: один из официантов оказался юным швейцарцем из Лугано. Он хорошо знает этого Ньюмена, судя по описанию Менделя: "Но его имя не Теренс…" Томас? Тадеуш? Да, именно Тадеуш Ньюмен. Он не жил в отеле, а лишь посещал бар. Он приходит всякий раз, как бывает в Монте-Карло. Часто в сопровождении женщин, но (швейцарец вежливо улыбается) редко с одной и той же, хотя всегда с красавицами.

И еще: Ньюмен бывает в Монте-Карло всякий раз, когда его патрон поселяется на своей вилле "Босолей". Кто этот патрон? Некий американец, по имени Джон Маркхэм, очень богатый, который, кажется, был послом Соединенных Штатов в России. Вот уже в течение многих лет Ньюмен работает у него секретарем.

— А где Тадеуш Ньюмен сейчас?

— Вам не повезло, месье. Только вчера он отправился в путешествие по Италии. Я слышал, что они намереваются нанести визит знаменитому маэстро Верди в Генуе. "Они" — потому что господина Ньюмена сопровождает его друг, некий господин Рильке, который сам является секретарем великого скульптора Родена…

В Риме квартет только что вошел в антикварный магазин на виа де Коронари. Мендель прислоняется к фасаду святой Марии де ля Пэ. В который раз он раскрывает сборничек стихов, изданный в Мюнхене под фамилией Томаса Немо. Всего 32 страницы, 26 стихотворений. Много раз с растущим недоумением он их читал и перечитывал. Не потому что не понимал слов. Но что это за стихи, в которых одна строка длиннее другой и которые — как это сказать — которые не рифмуются? "Свободный стих, — объяснил ему все тот же издатель тоном человека, сообщающего кулинарный рецепт каннибалу. — Вы знаете Жюля Лафоржа? Нет? А Ведекинда? Тем более. А читать вы хоть умеете? Разумеется, это не Дюма или Поль Феваль. Но это — литература. И великолепная. Мальчик, если хотите, принадлежит к школе импрессионизма. Первородный крик вы понимаете? Нет, вы не понимаете, это заметно…"

Мендель чуть не убил его.

Все четверо выходят из антикварного магазина. В следующие два часа они пройдут по Риму много километров. "Я останавливаюсь и вновь иду, вновь иду и опять останавливаюсь, восторгаясь новой витриной". Он, Мендель, между прочим, терпеть не может ходить по городу. Наконец они возвращаются на Пинчио. И остаются там на всю ночь. Очевидно, ночные бабочки зазвали Тадеуша, и Рильке. Вот это мораль. Пигалица будет довольна.

Мендель проведет ночь в постели одной случайно встреченной римлянки, а назавтра опять примется мерить шагами Вечный город, следуя за квартетом (иногда в коляске). Два или три раза он замечает (с удивительным для него самого раздражением) ласки, которыми обмениваются Поляк и та из ночных бабочек, что покрасивее. Он знает ее имя. Она американка и зовется Мэри-Джейн Галлахер; она — дочка богача (разумеется!), промышленника из Чикаго. Со всей очевидностью можно сказать, что назревает свадьба; они ведут себя как официально объявленные жених и невеста.

Тем не менее три дня спустя пары распадаются. Тадеуш и его немецкий друг сядут наконец в поезд, идущий во Францию, поскольку их секретарский отпуск окончен. В Ницце молодые люди расстанутся. Мендель последует за Поляком до самого Монте-Карло. И обнаружит жительницу Монте-Карло, которая уже предоставляла ему свою постель во время его предыдущего посещения. Он обучит ее ласкам по-балийски, пополнит свои знания о Джоне Д. Маркхэме и его жизни, а заодно выяснит кое-что о патроне Тадеуша. Похоже, что, находясь на пенсии, посол пишет мемуары о своем пребывании при императорском дворе России и не скоро прибудет в Европу. Тадеуш вынужден его ждать.

Теперь Мендель мог бы вернуться в Вену. Но он хочет выяснить все. Ждет еще почти неделю, подстерегая подходящую возможность. Наконец она предоставляется, когда, сидя в безлошадном экипаже, которым управляет сам — "этот мерзавец все умеет делать!"— Тадеуш едет в Ниццу, предупредив о своем намерении горничных виллы "Босолей", одной из которых Мендель пришелся по вкусу.

В Ницце Поляк часами сидит в библиотеке, спит в тихой портовой гостинице и назавтра, все такой же беспечный, едет на осмотр рынка цветов. Именно там Мендель заговаривает с ним, оказавшись рядом в роли человека, который хочет купить букет васильков, но может изъясняться только на русском.

Они вступают в разговор.

А пять дней спустя Мендель уже в Вене.

— Не понимаю, что происходит, — говорит ему Марьян. — Она стала…

— Сумасшедшей? Но она всегда такой была. В чем же разница?

— …стала странной. Прежде всего, не отпускает меня ни на шаг. Обычно она давала мне спокойно работать, доверяла мне. А теперь, с тех пор как мы прибыли в Вену, не только не хочет, чтобы я уезжал, но и сама не двигается с места. Если и бывает в отъезде, то два-три дня, не больше, и всякий раз по очень срочному делу. И тут же возвращается. И при каждом возвращении походит на пикирующего орла. Пикирующего на меня.

Мендель смеется.

— Разумеется, никому, кроме вас, я бы об этом не рассказал, — продолжает Марьян. — Все это действительноменя беспокоит, я спрашиваю себя, что с ней происходит. У нее возникли сложности с одним голландцем, но это не главная причина. Впрочем, вопрос уже почти решен. Нет, она стала странной от чего-то другого. Она перенесла дату открытия института, которое могло прекрасно состояться. Все готово. Из Парижа прибыла бригада косметологов, обучила девушек здесь, на месте, и теперь они прекрасно подготовлены. Мы никогда не делали так много, и я не понимаю почему: Вена ведь не важнее, чем Берлин. А в Берлине она предоставила мне свободу действий и приезжала лишь для того, чтобы просто окинуть все взглядом.

Взор Менделя скользит по лицу юноши. Внезапно вспыхивает: "Я же говорил, что в ней что-то изменилось!" Он спрашивает:

— Марьян, как ее зовут?

— Ханну?

— Не строй из себя идиота.

Он переступает с ноги на ногу и наконец произносит:

— Гризельда.

…И Марьян принялся рассказывать, как он случайно соблазнил австралийскую секретаршу Ханны, очень мягкую и застенчивую блондинку. Теперь он укоряет себя тем, что лишил ее невинности… "Это невозможно! — думает Мендель. — Она дошла до того, что лишила его невинности! Эта Пигалица просто невыносима!"

Марьян говорит и говорит: о Гринцинге и его ресторанчике, о танцах…

Мендель подсказывает:

— Что делает Ханна?

— Она учится танцевать. По рекомендации известного музыканта Иоганна Штрауса ей дает уроки церемониймейстер из Хофбурга. А Хофбург — это дворец императора.

В рабочем кабинете Ханны, в самом центре квартиры, собрались трое банкиров и столько же бизнесменов. По старой привычке она попросила мужчин сесть сама же, единственная, стоит, прохаживается, а иногда замирает на долгое время у них за спинами, изучая своими большими глазами их затылки. Она улыбнулась Менделю и сказала, что он может войти, остаться и поприсутствовать на заседании. Он садится и в течение последующих двух часов слушает, как она то по-английски, то по-французски, то по-немецки диктует указания, требует объяснений, журит за недостатки и даже — единожды за все это время — улыбается застывшими глазами и произносит:

— Мне кажется, вам следовало бы лучше подумать… — что на ее языке означает примерно следующее: "Если не будете делать то, что я прошу, или будете действовать мне на нервы, я вопьюсь зубами вам в горло и высосу всю кровь до последней капли…"

В это время ее капитал тянет уже на 120–130 тысяч фунтов и, судя по тому, как идут дела, должен утроиться или учетвериться в ближайшие пять лет.

Мужчины уходят.

Взгляд серых глаз впивается в Менделя. Не произнеся ни слова, она внезапно отводит эти широко раскрытые глаза и чуть было не хватается за шнур для задергивания штор.

— Где он, Мендель?

— В Монте-Карло. Он пробудет там до конца августа.

— У него все хорошо?

— Да

— Он женат?

— Нет.

Но, разумеется, она почувствовала легкое колебание в его голосе.

— Он намерен жениться?

— Если ты это допустишь. На американке по имени Мэри-Джейн Галлахер.

— Богатой?

— Очень богатой.

Он принялся докладывать почти все подробно. Она не перебивает его, оставаясь неподвижной и невозмутимой. Сидит за письменным столом, без малейшей дрожи положив свои тонкие белые руки на поднос. Мендель говорит, что ему удалось восстановить весь маршрут Тадеуша начиная с того дня, когда, выгнанный Доббой Клоц из Варшавы, он приехал в Париж. Во французской столице нашел работу в ресторане в квартале Оперы, сначала в роли посудомойщика, а затем, в силу своей ловкости, официанта. Работал много месяцев, пока не скопил достаточно денег, чтобы вернуться в Польшу…

— В Варшаву?

— Да.

— Это глупо: его искала полиция.

— Видно, это его не смутило.

— Когда он приезжал?

— В июне. Тебя там уже не было. Ты уже села в Данциге на пароход.

— Что означает это возвращение?

— Понятия не имею.

— Мендель!

Но Мендель повторяет еще раз: ни малейшего понятия, Ханна. Она качает головой:

— Пожалуйста, продолжайте.

— Тадеуш недолго оставался в Варшаве. Может быть, действительно из-за полиции. Он вернулся в Париж, на прежнюю работу. Однажды за столом, который он обслуживал, услышал, как мужчина говорил о том, что ищет секретаря, знающего по меньшей мере русский и французский и способного писать на этих двух языках. Не очень обычно предприимчивый, Тадеуш собрался с духом и…

— Откуда вы это узнали?

— Только, пожалуйста, без дурацких подозрений: просто я был в том ресторане. Я пошел туда, потому что, будучи в Варшаве, твой Поляк упомянул его название в разговоре с одним из своих университетских друзей.

— Логично.

— Вполне с тобой согласен, Пигалица. Я могу продолжать?

— Да, дорогой Мендель.

— …Собрался с духом и представился. Несколько дней спустя его нанял Джон Д. Маркхэм, миллиардер и личный друг президента Кливленда. Он дважды избирался в Белый дом и был послом в Санкт-Петербурге. Вместе с ним Тадеуш выехал в Штаты, чтобы осесть там под именем Ньюмена. Разумеется, из-за русской полиции…

— Теперь, Ханна, он американец.

— Плевать, — отвечает она.

— Три года при царском дворе. В марте 96-го возвращение в Америку. Маркхэм становится помощником госсекретаря…

— Там это что-то вроде премьер-министра.

— Но, смещенный неким Мак-Кинли, Кливленд покидает Белый дом, и старый Маркхэм, которому уже больше семидесяти, решает уйти в отставку и взяться за мемуары. Проводит все больше и больше времени в Европе. С тех пор Тадеуш остается со своим работодателем. У Огюста Ренуара, у которого Маркхэм купил одну из работ, он встретился с Райнером Марией Рильке…

— Отсюда и поездка в Италию. Ты знаешь все, Ханна. Марьян рассказывал мне о голландце, с которым у тебя возникли сложности.

— Не будем об этом, все уже улажено. У вас с собой стихи Тадеуша?

— Десять экземпляров.

— Вы могли бы купить все.

— Ты сделаешь это сама, Ханна. Маркхэм и Галлахеры очень дружны. Эта Мэри-Джейн провела прошлое лето на вилле "Босолей".

— Красивая?

— Да, недурна.

— Брюнетка?

— Блондинка. Пепельная блондинка с глазами цвета ореха.

— Высокая?

— Достаточно высокая.

В глазах Ханны он читает следующий вопрос и предвосхищает его:

— Ханна, вы совсем разные! Она выше тебя почти на голову, она криками выражает свое восхищение памятниками и цветами, она нуждается в помощи, чтобы выйти из кареты или подняться по лестнице. Она не знает, сколько стоит хлеб: пенни или пять фунтов.

— Умеет играть на чем-нибудь?

— На пианино.

— Я пыталась, — спокойно отвечает Ханна, — Дебюсси мне показывал, как это делается. Затем я наняла учителя. Результат нулевой. Она, как и Тадеуш, умеет управлять безлошадным экипажем?

— Да.

Наконец Ханна приходит в движение: опускает голову, вновь подымает ее.

— Я куплю себе пианино и буду учиться. Что еще она знает из того, чего не знаю я?

— Есть сотни вещей, которые знаешь ты и о которых она даже понятия не имеет. И…

"Закрой-ка рот, Мендель Визокер. Поскольку ты хорошо знаешь, и Ханна так же хорошо знает это, что весь вопрос именно в этом: в огромном количестве вещей, которые Ханна знает и может делать, ее потрясающая индивидуальность, ее манера руководить людьми… Мир, вселенная, бездна между нею и этой Мэри-Джейн Галлахер, богатой, но обычной девушкой, одной из тех, на которых мужчина может спокойно жениться без боязни быть сожранным заживо…"

— О черт! — воскликнул Мендель, охваченный внезапной грустью. — Ханна, ты вызовешь своего Поляка в Вену или сделаешь вид, будто случайно встретила его в "Отель де Пари" в Монте-Карло, заказав при этом особый лунный свет?

— Это произойдет в Вене.

— Ты все приготовила, да?

— Все.

— А если бы я его не нашел?

Вместо ответа она ему улыбается. И Кучер узнает это выражение лица, которое было у нее пятнадцатью (или семнадцатью) годами раньше, когда он задавал семилетней Пигалице слишком уж наивный вопрос.

Она останавливает на нем свой непроницаемый взгляд и спрашивает:

— А что вы рассказали ему о себе?

— Откуда ты взяла, что я с ним говорил?

Она раздраженно качает головой с видом человека, страдающего при виде такой примитивной лжи.

— Вы, разумеется, говорили с ним, Мендель. Вы следили за ним целый месяц и даже больше. А в конце вы с нимговорили. Потому что хотели знать, что у него в голове.

Молчание.

— Думаю, завтра я уеду в Америку, — холодно произносит Мендель. — Я достаточно наслушался.

— Простите меня, Мендель.

— Иди к черту.

— 30 декабря этого года я выйду за него замуж. Здесь, в Вене. Назавтра, в день Нового года и начала нового века, мы будем с ним танцевать. Затем отправимся в свадебное путешествие. В Италию. Я там сняла дом, пока была, как считается, в Швейцарии. Все улажено.

— Примите мои поздравления, — говорит Мендель. Ему хочется заплакать, чего от него не могли добиться даже в Сибири.

— Мендель, я обязана вам больше, чем любому из мужчин или женщин. Не покидайте меня в таком сердитом настроении, пожалуйста.

Она не кокетничает, не строит из себя паиньку: она говорит с ним спокойно и — как бы это выразиться? — по-мужски. Так что он наконец решается взглянуть ей в лицо. Она сидит за письменным столом, такая маленькая со своими совиными глазами. "Это не ее вина, Мендель, что ты ее любишь, не ее вина, что из всех женщин, которых ты знал, она одна смогла подложить мину под твое одиночество скитальца. Так уйми же свою сварливость и ревнивую злобу, а также ярость, оттого что она раскусила тебя, догадавшись обо всех чувствах, которые ты испытывал, стоя перед Поляком. Она такова, и ее уже не изменишь: одновременно ненавистная из-за своей невероятной проницательности и мании управлять и руководить всеми и в то же время восхитительная. Лучшее доказательство того, увы, — ты ее обожаешь, и ты в этом не одинок. Разумеется, тебя пугают ее планы относительно Тадеуша. Особенно теперь, когда ты знаешь, что у него, Тадеуша, в голове, после стольких часов разговора на цветочном рынке Ниццы… Предчувствие катастрофы? Но ты можешь и ошибаться, ты ведь не безгрешен. Тем более что она отлично знает, какому огромному риску подвергает себя, действуя так, как она действует. Она права: не уходи с обидой на нее…

Он подходит к Ханне и заключает ее в объятия. Она первой целует его — в губы, в раскрытый рот. Он отвечает на ее поцелуй. Отпускает ее и произносит:

— Он очень хорош собой, Ханна. Ей-богу, очень хорош и даже лучше. Я никогда бы не смог найти тебе подобного, даже если бы объехал весь свет. И он чертовски умен. Может быть, в каком-то смысле даже больше, чем ты.

Она закрывает глаза и победно улыбается.

— Я знаю, Мендель, я бы не полюбила первого встречного.