Филлис Уитни Морская яшма

1

Неспроста, я впервые увидела дом в Бэском-Пойнте сквозь струи дождя, под ослепительные вспышки молний и яростные удары грома.

Буря еще только собиралась, когда нью-йоркский поезд остановился на станции Гавань Шотландца. Кондуктор помог мне спуститься на платформу. Порывистый октябрьский ветер взметнул мои юбки и пелерину. Я подхватила дорожную сумку и огляделась вокруг — бесстрашно и с любопытством.

Отцовские предостережения меня совершенно не настораживали — голова полнилась романтическими мечтами, которым, как я была уверена, в скором времени предстояло воплотиться в жизнь. С тех пор как несколько месяцев назад умер мой отец, положение мое постепенно становилось все отчаяннее. Если не помогут друзья, то куда же мне деваться? А помочь мне теперь мог только Обадия Бэском. Он ответил на мое умоляющее письмо, и я примчалась сломя голову. Меня окрыляло предчувствие сказочных приключений, я с нетерпением ждала встречи с живым воплощением легенды моего детства.

Знаю, как я выглядела в тот день, когда впервые ступила на землю маленького городка в Новой Англии, где родились мои отец и мать, где увидела свет я сама. Поскольку я уже не та ранимая и обезоруживающе юная Миранда Хит, то могу вспомнить и описать себя словно кого-то постороннего. Миранда Хит той поры была тоненькой и изящной; длинные пряди светлых волос мягко и нежно кудрявились на лбу, выбиваясь из-под капора. Глаза у нее были светло-карие, брови вразлет, с изломом. Ветер, раздувая платье, усиливал ее сходство с крылатым существом из сказочного мира, где дети не знают ничего, кроме любви и нежной заботы. Существом, которое и вообразить не могло, что вступает в темный мир, и ничего не знало о нем из своего бедного опыта. Трудно представить себе человека, хуже подготовленного к встрече с семейством, обитавшим в Бэском-Пойнте.

Вот так я представляю себя тогдашнюю, и сердце слегка сжимается от жалости, потому что сейчас-то я знаю, чему суждено было произойти, какие страшные события не замедлили отметить печатью перемен мою безыскусную наивность, прежде чем она навеки исчезла.

В тот день я несколько минут простояла на платформе станции одна и решила, что никто меня не встречает. Я уже готова была обратиться за помощью к станционным служителям, когда увидела идущего ко мне высокого человека в кучерском непромокаемом плаще.

— Это вы мисс Миранда Хит, что к Бэскомам едет? — спросил он и, сразу же поняв, что это я и есть, не стал дожидаться ответа. — Вы идите к карете, мисс, а я отнесу вещи.

Хмурое небо явно советовало всем, кто задержался на улице, поспешить домой, но меня угрожающий свист ветра почему-то наполнял восторгом. Я показала кучеру на свой единственный чемодан, стоявший на платформе, а сама, словно маленькое суденышко под всеми парусами, поплыла по ветру к карете.

Меня не особенно встревожило, что за мной прислали одного кучера. В письме капитан сердечно приглашал меня приехать, и, по своему обычному легкомыслию, я представляла себе, что домочадцы Бэскома встретят меня столь же радушно. Отец очень мало сказал мне перед смертью. Я только знала, что он предпринял поездку в Гавань Шотландца за два месяца до того, как болезнь привела его к неизбежному концу, и там встретился со своим старым другом и партнером, капитаном Обадией Бэскомом. Отец всегда боялся, что я останусь одна, поэтому раньше часто говорил мне, что в случае крайней нужды я должна буду написать капитану Обадии. Но в тот раз вернулся в Нью-Йорк чем-то удрученный, и наказы его приобрели смысл прямо противоположный.

Теперь отец велел мне ни при каких обстоятельствах не обращаться за помощью к капитану Обадии. Капитан стареет и, должно быть, впадает в детство, поскольку пытался заключить с отцом какую-то немыслимую сделку (отец не сказал какую). От сделки отец наотрез отказался — не желал, чтобы я попала в заточение. Он так и сказал: «заточение», хотя я тогда не понимала почему. Собственно говоря, я так глубоко погрузилась в легенды о деяниях "Бэском и компании" и в повествования о море (в этом был виноват сам отец), что почти не обратила внимания на его предостережения. Он говорил, что дом на Бэском-Пойнте проклят и мне ни при каких обстоятельствах не следует даже близко к нему подходить. Он назвал тамошних обитателей, но толком ничего о них не рассказал. Вдова бывшего партнера и экономка капитана, Сибилла Маклин. Ее муж принял смерть в море. Осиротевший сын и внучка Маклина тоже жили в доме. Сам капитан женился довольно поздно, и детей у него не было, но, когда я засыпала отца вопросами про жену капитана, он печально покачал головой. Странная женщина, сказал он про нее, она не на своем месте, и в этом доме все ее притесняют. Казалось, отец очень ее жалел, но больше ничего не сказал. Как будто он мог своими туманными отговорками вычеркнуть Бэскомов из моей жизни. Отец не подумал, что сам же своими рассказами распалил мою юную фантазию так, как не распалила бы ни одна книга.

Может, я и послушалась бы его, если бы жизнь сразу же щелкнула меня по носу. Но при тогдашних обстоятельствах слова отца лишь разожгли мое любопытство и не проникли за радужную завесу романтических мечтаний. Всю жизнь я слушала рассказы про семейство Бэскомов, про их корабли и плавания, меня вскормили на героических повестях о чайных клиперах китайской линии — стройных парусниках, крылатых кораблях, при виде которых сердце сжимается от восторга.

Сейчас на дворе конец восьмидесятых годов девятнадцатого века; великая эпоха клиперов кончилась одновременно с войной Севера и Юга. Повелители морей — чайные клиперы низведены до вспомогательных суденышек, а ведь они правили океаном целое десятилетие. Пароходы вытесняют их, но легенды о царствовании отважных клиперов будут жить вечно.

Мой отец, капитан Натаниэль Хит, в свое время командовал одним из самых быстроходных кораблей, что ходили под парусами, огибая мыс Доброй Надежды и пересекая Индийский океан. Некогда он был полноправным партнером в "Бэском и компании". Я видела в нем человека острого ума, повидавшего свет, обладавшего широким кругозором и глубоким знанием жизни.

Хотя моя мать умерла вскоре после моего рождения, я выросла в любви и заботе: отец перевез меня, совсем еще крошку, из Гавани Шотландца в Нью-Йорк и передал с рук на руки своей овдовевшей сестре. Несомненно, мягкосердечная моя тетка меня баловала, а преданная любовь, с которой отец относился к своему единственному ребенку, только подкрепляла мои эгоцентричные мечты. Житейские бури миновали меня. Даже теткина смерть не разрушила тихую гавань моей жизни, потому что отец, который давным-давно осел на берегу, всегда был главной фигурой в доме, а я взяла на себя заботы по хозяйству. В те дни во мне не было нетерпения. Я все еще мечтала, все еще ждала тех замечательных событий, которые непременно должны были со мной произойти — просто потому, что все говорили мне, какая я хорошенькая, умненькая и всеми любимая. Мне оставалось только раскрыть объятия и подарить свою любовь и доверие, когда пробьет час и приведет ко мне — нет, не рыцаря в сверкающих латах — скорее бравого моряка.

И вдруг в двадцать один год я осталась одна и почти без гроша в кармане. Женщине трудно найти пристойную работу. Никому не хотелось нанимать в гувернантки девушку, выглядевшую ребенком. А когда я пробовала найти место служанки, любые переговоры заканчивались, стоило мне предстать пред очи хозяйки. Нанимательница непременно находила, что я слишком хрупкая и тоненькая, чтобы выполнять нужную работу. А одна даже заявила мне без обиняков, что я слишком смазливая.

Не подготовленная к такой действительности, я сделала то, что отец строго запретил, — написала капитану Обадии и рассказала ему о своей горькой участи. Тот немедленно ответил. Ничто, писал капитан, не может обрадовать его больше, чем возможность пригласить погостить у него дочь старого друга. И мы наверняка найдем решение моих проблем, стоит нам сесть рядышком и поговорить.

Мое отчаяние как рукой сняло. Ну конечно же, на свете всегда найдется кто-нибудь, кто с любовью позаботится обо мне. Как глупо, что я хоть на миг могла в этом усомниться! Отец преувеличивал. Капитан Обадия меня спасет, и все будет хорошо! Не говоря уже о том, что в Гавани Шотландца я смогу хоть что-то узнать о матери, которую никогда не видела.

И вот я приехала, и сердце мое забилось сильнее от радостного предвкушения. Разве не я вот-вот встречусь с живым героем бесчисленных морских рассказов отца — самим капитаном Обадией Бэскомом? Не могу сказать, правда, чтобы отец говорил о капитане Обадии как о человеке совершенно безупречном — тот превратился в героя в моем собственном воображении, несмотря на то, что отец рисовал далеко не лестный портрет. Я вдруг словно услышала слова, которыми он однажды охарактеризовал капитана: "Безжалостный, с железной волей, упрямый, порывистый, похотливый, беспринципный…". Естественно, ведь герой и должен быть наделен как раз такими крепкими качествами!

Но невзирая на собственное нетерпение поскорее встретиться с капитаном Обадией, я прекрасно понимала, что не могу значить для него так же много, как он для меня, поэтому не удивилась, что только кучер отважился поехать за мной в такую бурю. Капитан и его домочадцы полюбят меня, когда узнают поближе. Они мне помогут, ведь мне все должны помогать. Я никогда не сомневалась в этой простенькой истине.

Открыв дверцу кареты и ступив на подножку, я сунула дорожный саквояж в пахнущее кожей, затуманенное дождем нутро экипажа. Внезапно раздался взрыв жутковатого смеха и маленькая фигурка отползла подальше от меня в дальний угол сиденья.

— Тсс! — Девочка прижала худенький палец к губам. — Джозеф не знает, что я здесь. Мне пришлось приехать тайком, чтобы вас встретить. Вы ведь мисс Миранда Хит, правильно?

Дух конспирации мне понравился и к тому же усилил предвкушение приключения. Я влезла в карету и уселась рядом с девочкой, радуясь тому, что спаслась от нападения холодного ветра.

— Правильно, — подтвердила я. — А если и ты мне скажешь свое имя, то я смогу поблагодарить тебя как полагается, за то что ты приехала меня встретить.

— Меня зовут Лорел, — сообщила она. — Но я приехала вовсе не для того, чтобы вас встретить, а просто хотела посмотреть, какая вы из себя. После того как вчера ночью все из-за вас переругались, я должна была сама на вас посмотреть.

Ее слова ошеломили меня; только теперь я заметила, что на изжелта-смуглой в темноте кареты мордашке не было написано ничего, кроме враждебности. Но хотя слова и поведение девочки меня озадачили, я не особенно встревожилась. Я всегда любила детей, с ними мне было легко. Этой малышке, как мне показалось, было лет десять. С детьми в таком возрасте надо обращаться осторожно, не претендуя на быстрое сближение. Со временем они сами идут навстречу, и тогда можно узнать причину их диких выходок. Не удостоив девочку ответом, я откинулась на спинку сиденья и притворилась, что не обратила внимания на ее ядовитые слова. Беглого взгляда на собеседницу мне хватило, чтобы составить мнение о ее внешности. Девочка куталась в незастегнутое пальто, но не потрудилась прикрыть голову. Прямые нечесаные волосы падали ей на плечи. Глаза, почти такие же черные, как и волосы, не мигая таращились на меня.

Сообразив, что я не собираюсь развивать предложенную тему, она сквозь крохотное окошко кареты посмотрела опытным взглядом на сгустившиеся тучи.

— До грозы никак не успеем, — сообщила девочка. — Скорее всего, нас просто вместе с каретой и лошадьми сдует с мыса в море.

— Бедные наши лошади, как же им не повезло, — весело откликнулась я.

Девочка приблизила мрачное личико и пристально уставилась на меня сквозь сумрак.

— Вы не испугались, — отметила она почти с восхищением. — А почему это вы не боитесь?

В эту минуту Джозеф принес мой чемодан. Раздался глухой стук, и карета зашаталась — кучер водрузил чемодан под облучок, потом взгромоздился на козлы и хлестнул вожжами. Ветер задувал в щели между занавесками, карета дрожала под частыми ударами ветра. Но ровный стук лошадиных копыт успокаивал, обещая, что до места назначения мы доберемся, что бы там ни вытворяла стихия.

— Почему это вы не боитесь? — повторила Лорел тоном, в котором слышалось непонятное возбуждение.

Во враждебности этого ребенка, в самих ее нечесаных прядях, в темных, слишком больших для бледного овального личика глазах, в губах, не знающих улыбки, было даже нечто трогательное. Я улыбнулась.

— А я не боюсь бури. Я ее люблю. Ну, разве что грозы. Глупо, наверное, но я всегда боялась молний.

Девочка заморгала, потом снова уставилась на меня своим обескураживающим взглядом.

— Я не про то спрашиваю, не про грозу. Это я так, пошутила. Джозеф не позволит, чтобы нас сдуло в море. Я спрашиваю, почему вы не боитесь их, раз они вас так сильно ненавидят? Они же не хотят, чтобы вы тут были. Если бы их кто послушал, вас бы живо отправили обратно. А если останетесь, вам же хуже будет. Так моя бабка говорила, я сама слышала.

Ну как я могла принимать ее всерьез? Ребенок слишком дал волю фантазии. Это я могла понять, потому что природа и меня наделила богатым воображением. Хотя мое, к счастью, более оптимистичное и радостное.

— Значит, и ты меня ненавидишь? — с вызовом спросила я.

На сей раз девочка, чтобы не встречаться со мной взглядом, отвернулась и уставилась в окошко. На минуту в карете воцарилась тишина, потом моя попутчица отозвалась:

— Я вас ненавижу сильнее всех. Не хочу, чтобы вы тут жили! Я уже накидала камней вам в постель. Если не уедете, я на вас ведьмину порчу напущу! Змеиного яду в чай подолью!

Столь внезапный и безобразный для десятилетней девочки взрыв ненависти ужаснул меня.

Я сложила руки на коленях и ответила спокойно и тихо:

— Будь так любезна сказать мне, почему ты приготовилась меня ненавидеть, еще не узнав как следует.

— Мой отец вас ненавидит! — выкрикнула она. — Да я сама слышала, что он говорил после того, как капитан рассказал ему свой план и все собрались в библиотеке. Они думали, что я сплю, а я подслушивала в коридоре. Мой отец вас ненавидит, и бабка тоже!

— Но ведь ни твой отец, ни бабушка меня даже не знают! — возразила я.

Однако мой протест девочку не переубедил. Я решила сменить тему, чтобы отвлечь ребенка от навязчивой идеи ненависти.

— Ты сказала мне только свое имя. Что идет после Лорел?

— Маклин, — сообщила она. До некоторой степени мне удалось ее отвлечь, потому что в голосе девочки явственно прозвучала гордость. — Я — дочь Брока Маклина. Я — Лорел Маклин.

Почувствовав под ногами твердую почву, я снова улыбнулась.

— Ты, должно быть, внучка великого Эндрю Маклина. Я столько слышала о нем!

— Так и есть! — ответила Лорел. — Мой отец — сын одного из трех капитанов, так же, как вы — дочь одного из них.

Впервые ее слова затронули во мне какую-то струну. Сколько я слышала повестей о трех капитанах! Мой отец, как и два его друга, ходил в Кантон в те далекие годы, когда этот китайский порт был единственным, открытым для иностранцев.

"Капитанская троица" — так звали в те дни дружков из Гавани Шотландца — капитана Обадию Бэскома, капитана Натаниэля Хита и Эндрю Маклина. Все трое стали капитанами собственных кораблей в молодые годы и научились управлять американскими клиперами, начавшими бороздить океаны, когда Китай открыл торговлю с внешним миром. Эти трое были, кроме того, и партнерами по сделкам Бэскома. Капитана Обадию всегда называли первым из них, потому что великая некогда династия китобойных и торговых судов строилась на верфях Бэскомов, ходила под командованием Бэскомов и управлялась Бэскомами на родине и на чужбине. Уже и клиперы исчезли с морей, но имя продолжало жить.

— Мой дед, Эндрю Маклин, — гордо заявила Лорел, — был поважнее всяких Бэскомов, вместе взятых, ей-богу. Наша семья приехала из Абердина и поселилась в Гавани Шотландца, когда Бэскомами тут и не пахло.

— Знаю, — согласилась я. — Ведь это он спроектировал и построил почти все клиперы Бэскомов?

Девочка откинула свои спутанные, как у ведьмы, волосы, и в глазах у нее загорелся огонек.

— Он спроектировал "Морскую яшму"! Она была самой красивой из всех кораблей, самой быстрой!

Услышав это название — в доме отца его нельзя было даже упоминать, — я навострила уши. Но продолжения не последовало. Лорел бросила на меня быстрый взгляд и погрузилась в угрюмое молчание.

Ветер задул резче, дождь барабанил по крыше кареты, заглушая все прочие звуки. Карета зловеще раскачивалась из стороны в сторону, но мы упорно, хотя и медленно, продвигались вперед. Когда вдалеке заворчал гром и вспыхнула молния, я не удержалась от гримасы. Я обожала бури — чистый, сильный ветер с моря. Но только не предательские, коварные грозы!

Внезапно Лорел протянула руку и коснулась локона, который ветер сдул мне на лицо. Я вздрогнула от неожиданности.

— Как золотое кружево, — прошептала она. — Ну, на шпильке, что капитанова жена всегда втыкает себе в волосы.

Я тихонько рассмеялась, услышав в голосе девочки тоскливо-завистливые нотки. Мне показалось, что она немного оттаяла. Комплимент согрел мне душу, и я снова почувствовала себя окруженной всеобщей заботой и любовью. Нескрываемая враждебность спутницы меня тревожила, и я с облегчением вздохнула, увидев перемену в ее поведении.

— Если бы это вправду была золотая булавка, я бы тебе ее с радостью подарила, — улыбнулась я.

Пальцы Лорел немедленно сжались. Она вцепилась в мой локон, намотала его на палец и грубо дернула. Я охнула от боли и схватила девчонку за запястье. Потом освободила свои волосы и заправила под капор.

— Мне же больно! — потрясенно и обиженно сказала я.

В черных глазах девчонки пылал победный огонь.

— А как же! Еще и не так будет больно, если вы послушаетесь капитана Обадию и сделаете то, что он хочет!

— А что, собственно, он хочет? — раздраженно спросила я.

Девчонка испортила предвкушение приключения, мне уже не так хотелось поскорее добраться до Бэском-Пойнта и тем более стать ее подругой.

— Я-то знаю, чего он хочет, — ответила Лорел, и ее и без того толстые губы расползлись в дьявольски ехидной ухмылке. — Да только вам не скажу. Но мой отец не позволит вам сделать то, чего хочет капитан Обадия. А за моим отцом будет последнее слово. Тут некоторые его прозвали Черным Шотландцем и говорят, что у него упрямство шотландское. Мама моя тоже была шотландкой — ее звали Роза Маклеод, пока она замуж не вышла. Она-то всегда могла заставить папашу ее послушаться. Но мама отправилась к праотцам.

Последняя странная фраза показалась мне вполне в стиле маленькой негодяйки и совсем меня не удивила, пока позднее не выпал случай вспомнить об этих словах. Я ничего не ответила, сидела в своем углу кареты и мрачно молчала.

Гадкая девчонка разбила вдребезги все мои надежды и радостные упования, день потерял праздничные краски. В окно с подветренной стороны я едва могла разглядеть размытый дождем пейзаж, но очень старалась сосредоточиться на нем и не обращать внимания на противную спутницу. Однако девчонка не позволила надолго забыть о себе. Она наклонилась ко мне, показывая пальцем в окно.

— Вон там! Мы поворачиваем, отсюда виден мыс. Можно разглядеть дом, если хотите, только смотрите быстрее.

Я прижалась лицом к затуманенному стеклу. Я и сама узнала бы этот дом, ведь отец столько раз описывал его! На самом-то деле дом состоял из двух трехэтажных домов, соединенных вместе. В меньшей части помещался центральный дымоход. Богатые Бэскомы сделали большую пристройку, отчего основной дом, сооруженный за столетие до них капитаном китобойного судна, превратился в крыло. Белые доски обшивки придавали дому благородный и изящный вид. Старая часть не имела украшений, кроме аккуратных зеленых ставен, а пристройку с двух сторон опоясывала веранда со стройными колоннами. Веранду, очевидно, пристроили еще позже, потому что она не соприкасалась с парадным крыльцом, которое, впрочем, от этого ничуть не проиграло. Тонкие коринфские колонны обрамляли нишу двери, над которой располагался полукруглый стеклянный витраж в форме веера. К двери от дорожки вело несколько закругленных ступеней. Картина возникла у меня перед глазами, промелькнув сквозь дождь, потом мы свернули на дорогу к мысу.

— А вот и маяк! — крикнула Лорел мне в самое ухо.

И снова я только мельком увидела приземистое здание из серого гранита, над которым поднималась башня. Разумеется, я все знала про маяк. Он стоял на этом мысе, предупреждая об опасности и приветствуя китобойные и рыболовные суда, когда те приходили в порт. В детстве и юности отец часто забирался на башню и смотрел в море. В наши дни, как он мне рассказывал, маяком давно уже не пользуются, и он стоит заброшенный, а на другом берегу гавани построили новый.

Карета остановилась, и по счастливому стечению обстоятельств ливень ненадолго прекратился. Джозеф соскочил на землю, капли брызнули с его дождевика во все стороны. При виде Лорел кучер издал досадливое восклицание, бесцеремонно стащил ее вниз и шлепком направил к дому. Мне он помог спуститься более пристойным образом, потом вернулся к карете за сумкой и чемоданом. Я поскорее юркнула в белую калитку в белой же дощатой ограде и побежала по вымощенной кирпичом вязовой аллее к крыльцу. Мокрые деревья осыпали меня дождем. Где-то за домом свирепо залаяла собака. От этого лая, если бы я тогда обратила на него внимание, волосы встали бы дыбом. Но Лорел уже распахнула дверь в холл, где не было света, и жестом пригласила меня войти. Я подобрала юбки и поскорее взбежала по мокрым ступенькам в долгожданное сухое и теплое прибежище от непогоды.

Именно тогда мне дано было впервые испытать один из странных уколов острого предчувствия. Может быть, меня подготовила к нему эта девочка и ее враждебность. Веселое настроение улетучилось, во мне нарастали подавленность и тревога. Я рассчитывала на теплую встречу, на то, что на новом месте все будут относиться ко мне как к своей, а тут вдруг нерешительно замерла на темном, негостеприимном пороге.

Сперва мне показалось, что сумрачный холл пуст, но это было не так. Во мраке позади маленькой фигурки Лорел стояли трое. Пока я колебалась, испуганная молчанием этой троицы, и выжидала, кто же из них заговорит первым и поздоровается со мной, они не мигая смотрели на меня. Болезненно холодная вспышка молнии с ослепительной яркостью озарила сцену, навеки запечатлев ее детали в моей памяти. Следом раздался такой раскат грома, что дом затрясся.

На лестнице стояла женщина в пышном темно-красном платье с турнюром. В руках она держала незажженную лампу в виде стеклянного цилиндра. Женщина наклонилась, чтобы рассмотреть меня, и взгляд ее был просто злобным. За всю мою жизнь еще никто не смотрел на меня с такой ненавистью. Я была потрясена, почти физически ощутив поток этой злобной ненависти. Потом снова воцарилась тьма, еще более непроглядная после яркой вспышки. Резким порывом пронесся ветер — это распахнулась дверь черного хода, и снова я услышала безумный лай снаружи. Грянул гром, задребезжали стекла, где-то недалеко в землю ударила молния.

Во время второй вспышки я разглядела, что остальные двое — мужчины. Первый из них, в желтой зюйдвестке, наверное, как раз собирался уходить, когда появилась я. Он так и замер на пороге. Я заметила его поразительное сходство с Лорел. Ошибки быть не могло — это ее отец. Мерцающими в неверном свете, темными глазами он рассматривал меня почти с такой же неприязнью, что и женщина на лестнице.

Второй стоял ближе ко мне на фоне открытой внутренней двери. За его спиной виднелись полки с книгами. Вспышки призрачного зеленоватого света сверкали все чаще, и я увидела красивое насмешливое лицо. Человек с вызовом посмотрел мне в глаза.

Я опустила веки, чтобы не видеть яростных вспышек. Меня одолели старые страхи. Ужас, который я испытывала перед резкой сменой света и тьмы, был необъясним, но страшно мне становилось всегда. Наверное, я негромко охнула, и мой невольный стон стронул замершую картину.

— Она приехала! — крикнула девочка. — Мисс Миранда! А я поехала ей навстречу! Я уже сказала ей, что она нам не нужна.

Я сразу открыла глаза. Первый мужчина, что был в зюйдвестке, отец Лорел, издал гневное восклицание и пропал за дверью черного хода в порывах бури. Второй несколько издевательски мне поклонился и, повернувшись, удалился в комнату, заставленную книжными полками. Женщина быстро спустилась по ступенькам, поставила лампу на столик и принялась сосредоточенно ее зажигать. Фитиль загорелся, женщина повернулась ко мне, но не произнесла ни слова, не подала руки, а просто уставилась на меня немигающим взглядом.

Я вздрогнула, узнав этот взгляд. Именно так глядела на меня девчонка в карете, и я поняла, кому подражала Лорел Маклин. Но если взгляд девочки был живым и диковатым, то незнакомка смотрела совершенно по-другому. Ее глубоко посаженные выпуклые глаза казались просто огромными. Под каштановыми волосами с сильной проседью, которые она убирала по давней моде, сурово зачесывая назад, должны были сверкать темные, страстные очи, а глаза незнакомки были почти бесцветными, как вода на мели, но мутноватыми. Глаза эти смотрели, но вместе с тем казались слепыми. Она словно заранее знала, что увидит, а потом ничто увиденное не могло изменить ее мнения.

Прикованная к месту этим странным взглядом — уже приговоренная им, — я могла только беспомощно уставиться на нее в ответ и ждать.

Когда она наконец заговорила, голос ее оказался таким же бесцветным, как и глаза, но странно пронзительным. Такой голос всегда слышен, даже если его не повышают.

— Значит, приехали, — констатировала женщина без тени радушия. — При сложившихся обстоятельствах незачем притворяться, что мы вам рады, хотя Лорел никто не давал права говорить вам об этом.

— Ничего я ей не говорила, бабушка Сибилла! — запальчиво выкрикнула Лорел. — Я ей только сказала, что нам она тут ни к чему!

Значит, это экономка, миссис Маклин.

— Ступай в свою комнату, — приказала Сибилла Маклин. — Нечего было шляться в грозу. Ты снова наказана.

Девочка бросила мне свирепый взгляд, словно я была повинна в ее наказании, и умчалась вверх по лестнице.

— Будьте любезны пройти со мной, мисс Хит, — позвала экономка. — Я покажу вашу комнату. Капитан Бэском поговорит с вами, как только сможет. Он очень болен, вот в чем дело. Сердце. Надеюсь, вы не станете его волновать.

В письме капитан не упоминал о своей болезни. Но я никого и не собиралась волновать. Мне хотелось только решить вопрос, как жить дальше, и снова обрести какую-то опору в жизни. Всего, что случилось со мной за последнее время, просто не должно было происходить. Это было немыслимо!

На верхней площадке лестницы появилась другая женщина — тощая, как жердь, в черном платье и белом фартуке. Она зажгла вторую лампу. Темнота отступала по мере того, как я шла вверх по изящно закругленной лестнице, глядя в гордо выпрямленную спину и на темно-красные юбки миссис Маклин. Экономка провела меня к комнате в задней части дома и жестом пригласила войти. Но первой вошла тощая женщина в фартуке и зажгла еще две лампы.

— Это миссис Кроуфорд, — представила ее Сибилла Маклин.

Тощая миссис Кроуфорд пробурчала что-то себе под нос. Она казалась настроенной не менее враждебно, чем остальные. Многозначительно посмотрев на миссис Маклин, словно соглашаясь с чем-то невысказанным, миссис Кроуфорд вышла из комнаты. Только потом я поняла, что означал этот взгляд.

В комнате не топили, видимо, уже очень давно; воздух из-за грозы был холодным и влажным. Вспышки молний сверкали за мокрыми оконными стеклами. Я быстро повернулась лицом к лампам. Джозеф внес мою сумку и чемодан. Сибилла Маклин молчала, пока кучер не ушел. Потом снова обратила на меня свой странный холодный взгляд.

— Я дам знать капитану, что вы приехали, — процедила она. — Несомненно, он захочет увидеть вас еще до ужина, поскольку ест на своей половине и не присоединяется к нам внизу. Ему готовит та, на ком он женился.

Из того, что мне рассказывал отец, с очевидностью следовало, что в доме капитана Обадии миссис Маклин — не просто экономка. У нее был властный вид человека, уверенного в том, что он выше окружающих. В ее тоне, когда она упомянула жену хозяина, проскользнуло наглое пренебрежение, и потому я немедленно прониклась сочувствием к женщине, о которой так говорили. Я сразу вспомнила слова отца о том, что все в этом доме презирают миссис Бэском. Может быть, мы с ней подружимся, подумала я.

Я заверила миссис Маклин, что готова в любую минуту отправиться к капитану. Когда экономка удалилась, я подошла к большому двойному окну возле кровати и попыталась разглядеть, что же творится на улице. Хотя гроза и заканчивалась, небо оставалось темным, темный дождь барабанил по стенам и ничего нельзя было разглядеть. По крайней мере собака прекратила свой сумасшедший лай. Может быть, тот смуглый человек в зюйдвестке забрал пса с собой. Мне больше не хотелось смотреть на непроницаемый мир дождя, и я, чтобы понадежнее отгородиться от него, задернула занавески.

Мне не принесли теплой воды, но я налила себе холодной из большого фарфорового кувшина, расписанного желтыми веточками, и вымыла лицо и руки в таком же фарфоровом тазике. Потом я с удовольствием освободилась от капора и подошла к зеркалу над высоким туалетным столиком черного дерева. Мне хотелось привести себя в порядок перед тем, как предстать перед капитаном.

Меня поразило собственное мрачное отражение. Казалось, передо мной стоял кто-то чужой в моем обличье и платье. Усилием воли я разгладила непривычно нахмуренный лоб и растянула губы в улыбке. Расчесав кудри на затылке и пригладив светлые пушистые пряди надо лбом, я сбросила измятый дорожный костюм и оделась в любимое зеленое платье из тафты.

Ко мне постепенно возвращался природный оптимизм. Наверняка обитатели дома меня с кем-то путают, произошла какая-то чудовищная ошибка! Это же просто смешно — так враждебно относиться ко мне, человеку столь незначительному и безвредному! Молнии и болтовня девчонки вывели меня из равновесия, а это никуда не годится!

Вспомнив о Лорел, я подошла к кровати и откинула яркое лоскутное одеяло. Так оно и оказалось: посреди постели лежала пригоршня камней, облепленных песком. Зрелище было настолько смешным, что я не удержалась и прыснула, собирая камешки и стряхивая песок. Бросив камешки на туалетный столик, я вновь мысленно подивилась, что же пробудило в ребенке такую сильную ненависть. Разумного ответа на этот вопрос я придумать не смогла.

Подготовившись должным образом, я уселась в качалку со спинкой из деревянных реек — ждать, когда меня позовет капитан. Как странно было сознавать, что я вернулась в город, где началась моя жизнь. Невзирая на обескураживающую неприветливость, с которой меня встретили в этом доме, во мне сохранялось радостное стремление найти свои неведомые корни, узнать побольше о людях, давших мне жизнь. Особенно о Карри Коркоран — моей матери.

Отец вспоминал ее часто и охотно. Скорбь о смерти жены не покидала его до конца. Он часто рассказывал об ирландской красоте матери, о ее живом уме и о горячем любящем сердце. Но хотя он неизменно говорил о ней с теплотой настоящей любви, мне всегда казалось, будто он что-то утаивает, чего-то недоговаривает. Словно скрывал от меня что-то, невзирая на мои горячие просьбы рассказать побольше.

В поведении отца иногда бывали странности. Он погружался в долгое молчание, словно отгораживался от меня стеной, и тогда в глубине моего счастливого в общем-то мирка рождалось чувство одиночества. Я знала, что отец расстался с морем в расцвете лет, и понимала, что временами он жалел об этом. Его не удовлетворяла жалкая должность на берегу, которую он занимал в какой-то торговой компании. Смерть жены усугубила его печаль, и, когда на него нападала хандра, я словно переставала существовать. Казалось, он мысленно уходил в другое время, когда меня еще не было, когда я не могла играть никакой роли в его жизни, и пребывал там.

У меня было ощущение, что, узнав побольше о своей матери, я бы не только заполнила неизвестные мне главы ее жизни, но и получше поняла горячо любимого отца. Капитан наверняка поможет мне, думала я, и потому еще не терпеливее  ждала встречи с ним.

Когда миссис Маклин постучала в дверь, я была более чем готова к первой встрече с капитаном Обадией Бэскомом.