"Морская яшма" - читать интересную книгу автора (Уитни Филлис)

13.

Миссис Кроуфорд прислуживала нам с надутым видом, выражая явное неодобрение нашему уединению за столом. Мы прекрасно чувствовали ее настроение и, пока она находилась в комнате, разговаривали очень осторожно. Карты я показала Яну, только когда прислуга удалилась на кухню. Я показала ему странные печати — половинки китового силуэта и один полный. Прайотт внимательно изучил карты, но ему не удалось разгадать значение печатей.

— Возьмите их, пожалуйста, к себе и подумайте, что бы это значило, — попросила я. — В печатях должен быть какой-то скрытый смысл, но я не могу его расшифровать.

Ян обещал мне сделать все, что в его силах, и положил карты на соседний стул. Я начала рассказывать ему о том, что услышала сегодня от миссис Кроуфорд — как мою мать привезли в этот дом еще до моего рождения и как она здесь умерла. Но я успела произнести всего несколько фраз, когда дверь открылась и в столовую ступила Сибилла Маклин, прямая и гордая в своем черном шуршащем платье. Она все-таки соизволила присоединиться к ужину.

Моя свекровь приблизилась к столу, и я увидела, что лицо ее приобрело землистый оттенок, а под глазами залегли темные тени. Ян встал, чтобы предложить ей стул, но она даже не поблагодарила. Потом позвонила в серебряный колокольчик миссис Кроуфорд, чтобы та принесла ей прибор и еду, и на протяжении всего ужина не сказала нам ни слова. Лицо ее оставалось напряженным и мрачным, только глаза подозрительно бегали.

Я знала, зачем она здесь. Она слышала, как мы переговаривались в коридоре, и не желала, чтобы я оставалась наедине с Яном, потому что теперь я была женой ее сына. А ведь совсем недавно она мечтала, чтобы Прайотт увез меня из этого дома. Теперь же ей приходится охранять интересы семьи.

Наверное, в тот вечер в Яна вселился какой-то демон. Как он уже говорил мне, он не всегда был добр и дружелюбен, а миссис Маклин никогда не пользовалась его расположением, поскольку вечно шпыняла и колола служащего. И он принялся поддразнивать ее, что меня изрядно напугало: я не доверяла внешнему спокойствию этой женщины.

— Завтра, — преувеличенно весело сообщил Ян, — Миранда начнет мне позировать. Вы ведь знаете: я делаю дубликат знаменитой носовой скульптуры "Морской яшмы". Я давно искал модель для нее, и с приездом Миранды проблема разрешилась. Как дочь своей матери, она замечательно подходит для этой цели.

Землистый оттенок на щеках миссис Маклин уступил место грязно-багровому румянцу.

— Вы не посмеете этого сделать, — грубо возразила она. — Этой девушке неприлично позировать вам.

Озорной демон так и заплясал в глазах Яна, хотя я пыталась поймать его взгляд и сделать ему знак перестать дразнить мою свекровь. Но, может быть, он слишком долго страдал от тирании миссис Маклин, и потому не смог удержаться от того, чтобы поменяться ролями и хоть раз взять над ней верх.

— По-моему, вы забываете, — сказал он с обманчивой вкрадчивостью, — что девушка, как вы ее назвали, теперь вправе поступать как ей заблагорассудится. Ей, в частности, заблагорассудилось привести в Гавань Шотландца "Морскую яшму". Видите ли, до нее дошли слухи, что «Яшма» стоит на приколе в доках Салема.

Я тихо ахнула. Я действительно собиралась так поступить и говорила об этом. Но своими словами Ян как бы обязывал меня непременно выполнить этот план. А я как-то о нем забыла с тех пор, как Брок разбил стекло в рамке картины.

Миссис Маклин прижала руку к губам, словно желая унять дрожь, и бессвязно выкрикнула:

— Нет… нет! История не должна повториться! Я предупреждала Эндрю, что он наведет на корабль порчу, да и на всех нас, если сделает носовую статую с лицом Карри. А она все равно позировала ему, хотя я возражала. И собственным гениальным резцом создал чудовище… Если это повторится, я не вынесу!

Ее реакция меня встревожила, и я протянула к ней руку.

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Я не могу пригнать корабль без согласия и помощи Брока, а он уже отказал мне. Так что, может быть, все останется как есть. Вам не следует так волноваться. Яну просто захотелось вас поддразнить.

Она бросила мне взгляд, в котором не было и тени благодарности.

— Вы! — прошипела она. — Все вы! С той минуты, как вы родились в этом доме, еще когда были визгливым младенцем, вы приносили нам одни несчастья!

Брок запретил мне заговаривать с ней на эту тему, но раз уж она сама ее затронула, я не удержалась:

— Мне хотелось бы побольше узнать о том, что тогда случилось. Расскажите, пожалуйста.

Свекровь резко оттолкнула тарелку. К еде она едва притронулась.

— Кое о чем лучше всего забыть. Мне нездоровится. С вашего позволения, я пойду к себе…

Но она сама начала, и с какой стати я должна была великодушничать?

— Карри — моя мать. Я не собираюсь просто забыть ее. Я хочу узнать все, что можно, о ее жизни и о времени, когда она жила в этом доме.

Миссис Маклин поднялась из-за стола и секунду постояла, глядя на меня сверху вниз. Она действительно выглядела больной, но собралась с силами.

— Очень хорошо. Идите со мной и узнаете.

Я бросила на Яна быстрый взгляд. Насмешка в его глазах погасла. Мне показалось, что он устыдился своей издевки над беспомощным человеком. Он кивнул, давая понять, что мне следует пойти, и я встала из-за стола.

Поднимаясь по ступенькам, миссис Маклин тяжело опиралась на перила. В коридоре верхнего этажа она прошла к той самой комнатке, куда меня вначале поместили. Комната стояла такая же пустая, голая и холодная, как в тот день, когда я впервые переступила ее порог. Сибилла Маклин шагнула в эту пустоту и зажгла свечу на письменном столе. Дверь в комнату Лорел была закрыта; я услышала, как девочка что-то невнятно напевает себе под нос.

Сибилла Маклин остановилась посреди комнаты и немного помедлила, озираясь по сторонам со странно довольным видом, словно атмосфера помещения навевала какие-то приятные воспоминания. Они словно придавали сил.

— Ты родилась здесь, — объявила моя свекровь. — А твоя мать умерла на этой самой кровати.

Холод комнаты пронизал меня до самых костей. А я-то спокойно спала здесь в первую ночь и не знала, что на этой самой кровати страдала и умерла моя мать.

— Капитан приказал закрыть эту комнату, оставив в том виде, в каком она была, — продолжала Сибилла Маклин. — Мы и не открывали ее, пока ты не приехала.

Я не могла произнести ни слова. Мне хотелось, чтобы эта женщина не смотрела на меня таким пристальным, буравящим взглядом. Она словно упивалась страданием, которое мне доставляла. Словно шарила по закоулкам моей души и наслаждалась нанесенными ранами. Конечно, я сама напросилась, но не ожидала, что боль будет такой жгучей.

Я попыталась скрыть свою боль, заговорив о бытовых мелочах:

— А кто ухаживал за ней? Вы?

— Я?! — Миссис Маклин перевела взгляд на кровать, словно вновь увидела на ней умирающую. — Естественно, нет! Я бы и пальцем не дотронулась до этой… Капитан отлично это знал. Он привез акушерку из города, чтобы та за ней ходила.

— А потом? — настаивала я. — После смерти моей матери… кто ухаживал за мной?

Миссис Маклин соизволила улыбнуться, растянув в гримасе тонкие бескровные губы.

— За тобой ухаживала я — долгие месяцы, пока Хит не приехал и не увез тебя в Нью-Йорк. Ты была просто беспомощной малюткой, и тут уж я не возражала. Ведь у меня никогда не было своей малютки.

Но я, хоть убей, не могла себе представить, как она с нежностью и любовью ухаживает за ребенком Карри, Если в первые месяцы жизни я находилась на попечении будущей свекрови, то можно благодарить небеса за сохранность этой жизни. Я подумала о шраме у себя на плече, о том, что Брок запретил спрашивать о нем у матери, очень хотела все-таки спросить, но не смогла себя заставить. Во тьме прошлого меня поджидал ужас.

Может быть, она угадала направление моих мыслей, потому что совсем развеселилась.

— Пойдем, — сказала она, показывая на выход. — Раз ты сама постучала в эту дверь, я покажу тебе кое-что еще.

Она привела меня в большую спальню, которую когда-то занимала Роза Маклин, а теперь — я. Из связки ключей, что носила на поясе, миссис Маклин выбрала маленький ключик и открыла один из шкафов во всю стену. Небрежной рукой вытащила несколько платьев, которые там висели, и бросила на кровать.

— Вот, забирай! Это наряды твоей матери — она привезла их с собой. Капитан не позволил сжечь их, как мне того хотелось, и мы убрали платья сюда.

Я не хотела касаться лежащих на кровати платьев под злорадным взглядом миссис Маклин. Заметив мою нерешительность, свекровь наклонилась, взяла платье из мягкого кашемира шоколадного цвета и сунула мне в руки,

— Странное, верно, чувство: знать, что пальцы твоей матери касались этих застежек, что эта ткань облегала ее тело. Ну как, рада, что спросила? Счастлива покопаться в старой трагедии? Ты довольна?

Я постаралась твердо и спокойно ответить на ее взгляд.

— Я очень счастлива получить хоть что-то, принадлежавшее моей матери. Спасибо, что показали мне ее вещи.

Миссис Маклин швырнула платье на кровать и ушла, не добавив ни слова. Когда за ней закрылась дверь, я взяла платье и уселась в качалку, прижимая его к себе. От ткани исходил слабый запах старых духов. Впервые меня коснулась некая частица женщины, которая была моей матерью. Словно она стояла рядом — туманная зыбкая фигура, сумевшая протянуть руку сквозь годы глухого забвения. Я как будто слышала ее шепот, словно она пыталась от чего-то меня предостеречь, от чего-то защитить.

Качалка поскрипывала, от порывов ветра дребезжало стекло. Я глубоко вздохнула. Платья у меня в руках всего лишь навевали грезы. Они ничего не могли мне сказать. С мечтами надо было распроститься навсегда — или до тех пор, пока я не научусь воплощать их в жизнь. Не надо возвращаться к старым привычкам.

Действительность была такова, что моряк, рухнув с трапа, залил кровью камни балласта. Моряк никогда не поскользнулся бы на трапе, не мог упасть просто так, да еще и разбиться насмерть. И кто-то пробежал по настилу палубой выше, а я была единственной, кто об этом знал. Все это было, произошло на самом деле.

Я отчетливо сознавала грозящую мне опасность, придержала язык, и никто не узнал, что я слышала чей-то топот. Никто не узнал, о чем пытался сказать Хендерсон, умирая. Но что, если я заговорю? И кто-то, кому кажется, что на самом деле я знаю больше, чем рассказываю, этого боится?

От одной только этой мысли мне тоже стало страшно. Но я не собиралась и дальше бездействовать, дрожа и холодея от ужаса. Я встала, повесила мамины платья в шкаф и закрыла дверцу. Потом тихо постучала в дверь Лорел. По крайней мере, с девочкой мне будет не так одиноко.

Когда Лорел откликнулась, я вошла и, увидев, что она уже в постели, присела рядом. Почти час мы проговорили с ней, и она впервые не старалась прогнать меня или напугать. Лорел перед сном читала и уже начала клевать носом. Может быть, поэтому она вела себя покладистее, чем обычно.

Я намеренно заговорила с ней о планах на будущее, о том, как мы приведем обратно "Морскую яшму". Упомянула о том, как буду позировать Яну. И под конец о самой Лорел.

— Завтра ты должна будешь помочь мне починить твои платья, — сказала я. — Покажешь те, что надо зашить. Моя тетя всегда говорила, что я неплохо управляюсь с иголкой и нитками.

В глазах девочки зажегся слабый интерес. Она наконец-то стала получать удовольствие от моего внимания. Начало было положено. Прежде чем уйти, я пересказала Лорел одну из морских повестей моего отца о храбрых моряках, о сражении и, конечно, о победе над грозной стихией.

Лорел слушала меня сонно, да я и сама рассказывала не особенно увлеченно. Я все вспоминала Брока. Где он? Подозревает ли, что я что-то скрываю? И если да, то каким образом заручится моим молчанием? Вернувшись к себе, я долго прислушивалась, ожидая услышать его шаги, но так и не дождалась их. Наверное, я давно уже спала, когда этот смуглый, мстительный человек вернулся от своих дел в Бэском-Пойнт.

Следующие несколько дней прошли спокойно и без особых событий. Но все равно меня терзало беспокойство, я привыкла оглядываться через плечо и стала избегать пустынных мест.

Мистер Осгуд сообщил, что юридические формальности займут несколько месяцев. Он выполнил обещание и приехал, чтобы просмотреть бумаги капитана Обадии, но не нашел упомянутого капитаном письма, которое должно было объяснить мотивы его поступка. Я сообщила адвокату о потайных ящиках письменного стола в каюте "Гордости Новой Англии". Но юридическому уму мистера Остуда показалось невероятным, чтобы важные бумаги хранились в таком месте. Он предложил, чтобы я поискала там сама и потом показала ему найденное, если сочту находку заслуживающей внимания. Однако «Гордость», такая чистенькая снаружи, казалась мне воплощением мрака и зла, местом, где вершатся темные дела. Мне не хотелось идти туда одной.

Что касается смерти Тома Хендерсона, слухи все еще не заглохли, и несколько раз, когда я спускалась в город, мне давали понять, что меня не хотят там видеть. Официально происшествие объявили несчастным случаем, поскольку не было доказательств противоположного. Но меня не покидало ощущение, будто в Бэском-Пойнте все уверены; это убийство. Домашние не говорили о гибели Тома Хендерсона, но поглядывали друг на друга с недоверием. На нас лежала тень — нам словно грозили еще худшие беды. Только Яна все это как-то не коснулось: приходил он редко и незаметно проскальзывал в библиотеку, избегая встреч с Броком и его матерью.

В те тревожные дни произошло всего три отступления от привычного, насколько я успела его узнать, распорядка. Во-первых, огромный пес как будто подрядился каждую ночь выть на луну и жутковатой этой музыкой просто истерзал мои нервы. Когда я, решившись заговорить на эту тему с Броком, спросила, нельзя ли научить животное вести себя по ночам потише, он только рассмеялся и ответил, что разрешает мне самой заняться воспитанием Люцифера. Он объяснил, что в полнолуние беспокойство ощущают и люди, и животные. В первой четверти собака перестанет выть. Остальные же обитатели дома не обращали внимания на вой — вероятно, привыкли. Я тоже пыталась привыкнуть и засыпать под него.

Кроме того, по утрам я позировала Яну Прайотту. На следующий же день после данного ему обещания я отправилась в мастерскую и уселась у помоста. Ян уже ждал меня, и работа закипела. Когда об этом узнали остальные, мои действия никто не одобрил, но осуждение ни разу не было высказано открыто. Миссис Маклин требовала, чтобы сын запретил эти сеансы, потому что это неприлично. Я случайно услышала, как он небрежно ответил матери, что если она не одобряет моего пребывания наедине с Яном, то может взять на себя роль дуэньи. Она, конечно, и слышать об этом не хотела.

Самому Броку, вероятно, тоже все это не нравилось, но он не вмешивался. А я уж и не знала, что лучше — может быть, чтобы он вмешался. Лучше что угодно, думала я, только не это его отстраненное безразличие ко всему, что касается меня.

Лиен я почти не видела, хотя Ян как-то упомянул, что она не простила ему выбор новой модели и что настроение у нее по-прежнему самое мрачное. Поскольку она ни с кем в доме не откровенничала, невозможно было себе представить, в каком направлении текут ее мысли и какие планы она строит на будущее.

По крайней мере, те часы, когда я позировала, а Ян работал, были для меня самыми спокойными посреди тревожного ожидания беды. Как я быстро убедилась, Ян был наделен незаурядным талантом резчика-портретиста. Лицо статуи все больше и больше походило на мое. Он был очень требовательным к себе скульптором и перед каждым движением резца придирчиво и недовольно рассматривал свое творение. Но с каждым днем его творение приближалось к совершенству и Ян работал все вдохновеннее. Недовольство его почти совсем пропало. В конце концов он убедился, что выходит неплохо, и это ободрило и воодушевило Прайотта.

По вечерам, в хорошую погоду, я гуляла по окрестностям Бэском-Пойнта, стараясь узнать их получше. Я все еще выжидала, не желая привыкать к жизни здесь и устанавливать какой-то определенный распорядок дня. В доме делать было почти нечего — миссис Кроуфорд не принимала мою помощь. Она все-таки последовала совету и убедила миссис Маклин, что в доме без хозяйской направляющей руки все придет в упадок. Обе снова исполняли прежние обязанности, словно меня и не существовало. Меня это совершенно не волновало, тем более что я по-прежнему занималась поисками ответа на нерешенные вопросы.

В-третьих, в Лорел произошла перемена. Она проявила больший, чем можно было ожидать, интерес к починке своего гардероба. Может быть, ее соблазнило дружеское участие, которого она раньше не знала, и она не смогла его отвергнуть. Хотя и постепенно, но девочка переставала вспоминать о барьере, воздвигнутом ею между нами. Она все еще вела себя настороженно, как лесной зверек, словно ожидала подвоха, но все меньше поддавалась враждебному ко мне отношению остальных.

Раз-другой я заметила, что Брок поглядывает на нее с изумлением и, хотя он не желал признавать, что я как-то влияю на его дочь, все же не мешал мне с нею возиться. Вот так, молча, мне было разрешено заниматься этим ребенком по своему усмотрению. О том, что это не мое дело, речь больше не заходила. А может, это было еще одним свидетельством полного мужнина безразличия ко мне и к тому, чем я занята.

В конце концов, все эти события просто отмечали течение времени. Под внешней безмятежностью в каждом обитателе дома кипели тревога и обида. Когда-нибудь, как это всегда случается, если люди долго подавляют недовольство и гнев, неизбежно должен был произойти взрыв, и грянет беда.

В тот день, когда дамоклов меч угрозы наконец обрушился, я вышла на прогулку и забрела на мыс, за маяк, а потом спустилась по широкому уступу скалы, где волны с оглушительным грохотом бились о камень. Серые сумерки обещали шторм, с моря дул свирепый ветер, волны высоко вздымались. Я была тепло одета, повязала на голову плотный шерстяной шарф, поэтому ветер меня не пугал.

Мне нравились такие дни, когда море отражало мрачное небо и накатывалось на берег крутыми пенистыми валами. Вал за валом с грохотом разбивался о скалы, и соленые брызги оседали у меня на губах и щеках. Морские птицы метались в воздухе, суматошно гоняясь друг за другом, то взмывая вверх, то падая к самым волнам. Иногда они опускались на прибрежные камни и совсем меня не боялись — я сидела тихо, словно сама окаменела.

Именно тут меня нашла Лорел и тоже уселась на уступ. Она родилась у моря, но ей никогда не надоедало смотреть, какое оно разное в разную погоду. Я улыбнулась, и мы долго молча сидели рядом. Мы с ней питали одни и те же чувства к морю, и, чтобы их выразить, нам не нужны были слова. Сегодня волосы девочки под зеленым капором были аккуратно причесаны, а из-под платья не выглядывала бахрома нижних юбок, Я с удовольствием смотрела на дело своих рук. Сегодня Лорел уже не казалась такой дикаркой — по крайней мере внешне. Я знала, что приложила к этому руку, и радовалась, пускай даже это было только началом. Пускай моя жизнь в остальном пока не блистала успехами, но тут я одержала победу.

Вскоре Лорел прискучило молчание, и она заговорила с озорным, лукавым видом:

— Я видела статую, когда вы сегодня утром оттуда ушли. Она стала такая красивая, вылитая вы, хоть и в китайской шапочке. А моя бабка страшно сердитая, и у нее все время голова от этого болит, она по ночам совсем не спит. Мучает папу за то, что он не запретил вам позировать, а Яну — работать,

— Мне очень жаль, что твоя бабушка так к этому относится, — сказала я. — Может быть, твой отец понимает, что ничего плохого в моем позировании нет.

— Лиен тоже злится, — продолжала Лорел. Она говорит, что злые духи выбрались из тела капитана на свободу, и они все сильнее с каждой минутой. Она говорит, что их теперь ничто не остановит, пока они не свершат свое черное дело. — Лорел поежилась от удовольствия. Юная Кассандра радовалась всякий раз, когда предсказывала беду.

— Не думаю, — ответила я, хотя мое утверждение не совсем соответствовало истине. — И Ян тоже ничего такого не думает. А я уверена, что он ощутил бы присутствие злых духов, если бы они появились.

Лорел пожала плечами.

— Яну иногда нравится, чтобы все чувствовали себя не в своей тарелке. Я его не виню. Но ему надо опасаться пуще прочих.

— Яну — опасаться? Почему?

Она вдруг стала прежней отвратительной девчонкой — повернулась и в упор уставилась на меня.

— А почему бы и нет? Если злые духи плоти с каждой минутой становятся все сильнее и злее? А вы боитесь, правда? Раньше вы не боялись, а теперь боитесь, потому что пес воет по ночам. И потому, что кто-то желает вам смерти.

Я успела схватить ее за руку, прежде чем она убежала.

— Немедленно прекрати! Ты же знаешь, меня болтовней не запугать. Если собираешься продолжать в том же духе, лучше не приходи. Мне тут и одной хорошо.

Лорел давно привыкла к тому, что взрослые то прогоняют ее, то отправляют в постель без ужина, то держат на хлебе и воде. Не привыкла она к тому, чтобы ее отвергали на равных, просто как человека, чье общество неприятно. Это не было наказанием — мои слова всего лишь выражали нежелание продолжать общаться с ней. Вместо того чтобы вырваться и убежать, девочка прижалась ко мне с покаянным видом.

— Простите, мисс Миранда. Я знаю, что вы не боитесь. Если позволите мне остаться, я вам скажу одну вещь, важную.

Я не ответила, глядя, как огромная волна разбивается внизу на мириады блестящих осколков-брызг. Раздался оглушительный грохот, а потом шипение воды, стекавшей по камням.

— Я знаю, почему Люцифер воет по ночам, — сообщила Лорел. Я по-прежнему молчала, но мое молчание только ее распалило. — Он воет, потому что в Бэском-Пойнт заявился призрак Тома Хендерсона. Люцифер пытается нас предупредить, что Том пришел отомстить, потому что его убили.

Точно так же, как в первую нашу встречу Лорел погасила всякую радость от приезда в Бэском-Пойнт, так и сейчас она сумела в клочья развеять мое спокойствие.

— Не смей болтать глупости! — воскликнула я. — Полиция знает, что он просто упал, и все тут!

Лорел была страшно довольна — она все-таки вывела меня из себя. Не беспокоясь больше о том, что я ее прогоню, девочка с важным видом кивнула.

— Нет-нет, я не верю, что это вы его спихнули, как в городке поговаривают. Но кто-то его точно толкнул. Мисс Миранда, а вы верите, что зло может носиться в воздухе, как морской туман? Его нельзя пощупать и прогнать прочь тоже нельзя, разве что сильный ветер подует, но все равно он тут и за ним не видно, куда идешь. Вы такого не чувствуете, мисс Миранда? А я чувствую, и Люцифер тоже. Самое плохое — когда не знаешь, с какой стороны зло подкрадывается.

Она почти убедила меня, юная пророчица, потому что я словно кожей ощущала в воздухе миазмы зла. На свой лад Лорел была не по годам мудра. А может быть, наоборот, это была мудрость ребенка — ребенка, росшего без любви и заменившего чувства рассудком. Возможно, я сама была еще достаточно молода, чтобы это понять, и потому не стала смеяться над девочкой.

— Послушай, — предложила я, — если ты узнаешь или услышишь что-нибудь действительно важное — не просто болтовню о привидениях, — сразу беги ко мне и расскажи. Обещаешь? Обещаешь, что скажешь мне раньше всех остальных? Наверное, неразумно было показывать ей, насколько всерьез я приняла ее слова. Девочка немедленно преисполнилась собственной значимости, напыжилась, словно чайка, чистящая перья, и принялась ломать комедию. Подтянув колени к подбородку и закрыв глаза, Лорел прошептала с подвыванием, словно в трансе:

— Я и сейчас его чувствую. Оно близко — очень близко. Языками тумана к нам подкрадывается зло. Если мы вдохнем его, то задохнемся и умрем. Оно так близко, что…

Рядом с нами о скалу щелкнул камешек, и мы обе вздрогнули от испуга. Камешек отскочил от уступа и полетел вниз, в ревущие волны. Я задрала голову — вверху на скале стоял и наблюдал за нами Брок Маклин. В его фигуре мне почудилось нечто зловещее, в особенности после завываний Лорел. Казалось, мой муж чем-то странно возбужден, глаза его горели удовлетворением и триумфом, смешанными с каким-то горьким, пока неведомым мне, ядом.

Лорел наклонилась ко мне и быстро зашептала:

— Мисс Миранда, я все это выдумала. — Я увидела, что она дрожит. — Ничего такого я не чувствовала. Зло исходит не от моего отца! Мой отец…

Она оборвала фразу, вскочила на ноги и быстро вскарабкалась по скале. Я осталась сидеть, меня била сильная дрожь. Чего она испугалась, что за паника? Посмотрев вниз, на острые иззубренные скалы, я подумала, каково это будет — упасть туда, удариться и, как камень, уйти в воду.

Я резко тряхнула головой, отгоняя наваждение и заставив себя спокойно посмотреть на стоявшего надо мной мужчину. Ни в коем случае не убегу, если он начнет спускаться, не доставлю ему такой радости.

И он спустился к валуну, на котором я сидела, и остановился возле меня. Я молча смотрела на волны, бившиеся о камни внизу. Мне не хотелось встречаться взглядом со злобным Броком. Правда, наваждение от слов Лорел стало потихоньку гаснуть.

Когда он заговорил, в голосе его было так мало неприязни, а слова так напоминали похвалу, что я была приятно удивлена и легко обезоружена.

— А Лорел здорово переменилась, — заметил он. — Я знаю, тут сказалось ваше облагораживающее влияние, очень вам благодарен.

Мне удалось ответить холодным тоном, скрыв глупый восторг, охвативший меня после его слов.

— Увы, я не могу сказать, что перемена свершилась благодаря вашей отцовской любви.

— Да, это, к сожалению, верно, — кивнул он с неожиданной кротостью. — Я слишком погрузился в собственные печали и обращал на дочь внимание, только когда нужно было наказать или отругать ее. Она утратила всякую привязанность ко мне.

На это я сразу же возразила;

— Нет, дочь глубоко любит вас. Она восхищается вами, хотя вам никогда не признается, и мечтает, чтобы вы тоже восхищались ею. Но вы никогда не хвалите девочку, никогда не показываете, что цените ее. Что же ей остается, как не прятать свои чувства под маской враждебности?

Благодушие Брока, конечно же, не выдержало испытания. Я понимала, что моя критика серьезно его задела. Он не привык выслушивать нелицеприятную правду, да еще от женщины. Брок промолчал, а я снова загляделась на море. Сердце мое билось в такт ритму волн.

Наконец Брок нарушил молчание:

— Вам нравится море?

— А почему бы и нет? — ответила я. — Оно завораживает и никогда не надоедает. Будь я мужчиной, я стала бы моряком. Плавала бы в далекие страны и привозила шелка, драгоценную яшму и чай.

— Это, знаете ли, романтическая сторона дела, — усмехнулся Брок, опускаясь на камень со мной рядом. Локтем он коснулся моего плеча. — В море предательства ничуть не меньше, чем романтики. Оно безжалостно швыряет на скалы и топит корабли. Я видел море, которое как щепки ломало форт-мачты и раздирало надвое паруса. Я видел, как море обрушивало на палубу такие волны, что смывало не одного бедолагу, если руки слишком онемели и не оставалось сил держаться за обледенелый такелаж. Видели бы вы такое море — не были бы так сентиментальны.

— И все-таки оно кажется мне волшебным, — стояла я на своем. — Вы его знаете, но все же не испытываете к нему ненависти. — Я искоса посмотрела на дочерна загорелое лицо мужа. Брок был так близко, что я чувствовала его дыхание на своей щеке, и мое собственное дыхание участилось. Я с жаром продолжала: — Вам не скрыть своей любви к морю. Ваши глаза полны ею, когда вы глядите вдаль, она звучит в вашем голосе, когда вы о нем говорите. Может быть, вы несчастны потому, что пытаетесь это отрицать и обмануть самого себя.

Брок посмотрел на меня глазами, полными ярости.

— Это я-то пытаюсь себя обмануть? Да я люблю море больше жизни и не любил так ни одну женщину!

— Тогда ваша жена должна была его ненавидеть, — заметила я.

— Роза? — Голос Брока потеплел. — Она не умела ненавидеть. Но, кажется, была рада, что я вернулся навсегда. У нее была нежная душа — слишком нежная для этого грубого мира.

Он говорил о ней как о глубоко любимом, но давно утраченном человеке, и я поняла, что он уже не скорбит о ее смерти так, как внушала мне его мать.

Чувствуя, что он смягчился, я снова попробовала уговорить его выполнить тот план, который Брок отверг с самого начала.

— Если вы отправитесь в Салем и приведете домой "Морскую яшму", то сможете переоснастить ее и снова уйти в Плавание.

В ответ он только невежливо хмыкнул.

— Но почему нет? — настаивала я. — Этот корабль не заслуживает своей позорной участи. Он — воплощение мечты вашего отца. Ничто не мешает снова пустить его по морям, если вам захочется.

Он бросил на меня хмурый взгляд исподлобья.

— Да вы помешались на этой мысли.

Я и сама не знала, почему она засела у меня в мозгу, просто мне казалось, что это единственно правильное решение.

— "Яшма" убила моего отца и погубила вашего, — продолжал Брок. — Зачем кликать новую беду? Кто знает, не проснется ли опять в старой посудине страсть к коварным фокусам. Кто знает, какие злые силы мы разбудим, если приведем ее назад, в Гавань?

Эти слова из уст Брока Маклина переполнили чашу моего терпения. Я рассмеялась мужу в лицо:

— Ну, теперь я знаю, откуда у Лорел талант к странным фантазиям. Это что, и есть хваленое шотландское ясновидение?

Он глянул мне в глаза, и на лице его не отразилось и тени улыбки.

— И в небе и в земле сокрыто столько, что вам и не снилось. Может, не стоит навлекать грозу, не то с крыш начнут валиться трубы?[5]*

— Или мы сами — с трапов? — спросила я и сразу же ощутила вспыхнувший в нем гнев. Но и настороженность тоже — Брок словно весь подобрался. — Вы боитесь ходить под парусами? — поддразнила я его, не дождавшись ответа.

— Я не гожусь больше ходить под парусами, — свирепо ответил он. — Нет на море задачи труднее, чем выжать из клипера всю возможную скорость. У команды должен быть капитан, которого они буду уважать. А не полкапитана.

Впервые мой муж прозрачно намекнул на свое увечье. Я была потрясена, но осталась беспощадна:

— Зачем так унижать себя? Почему вы не верите в свои силы? Отчего не ответите на вызов судьбы и не докажете себе, что вы такой же, как были прежде? Почему вы так боитесь неудачи?!

В то же мгновение я подумала, что Брок в ярости способен меня ударить, и приготовилась к достойному отпору, но вместо этого он тихо рассмеялся, словно я сказала что-то необыкновенно забавное.

— Ну и язвочка вы, мисс Миранда! Теперь я понимаю, как вам удается обвести Лорел вокруг пальца. Всаживаете иглу в самое больное место противника, а потом даете понять, что колючка меньше колется, если ей не сопротивляться. Отработали метод и испытываете на мне. И все ради того, чтобы привести домой "Морскую яшму"?

На самом деле я не знала, чего хочу, говорила и действовала по мимолетным, интуитивным соображениям. Меня как будто вела таинственная звезда. На разум я уже не полагалась.

— Носовая скульптура почти закончена, — сообщила я. — Мы сможем установить ее взамен старой, потрепанной.

Минутное веселье Брока разом испарилось. Произошла какая-то неуловимая и странная перемена.

— Эта скульптура никогда не отправится в море, — отчеканил он.

Я не могла с этим примириться.

— Но почему? Что в ней плохого? Сходите взгляните на нее, и вся ваша враждебность пропадет. Она не имеет отношения к моей матери, не связана с прошлым. Ян Прайотт придал ей мои черты лица.

— Нечего мне на нее смотреть, — отрезал Брок и резко встал на ноги, что наверняка причинило ему сильную боль.

Я испугалась, что он сейчас уйдет, так и не пообещав привести домой "Морскую яшму". Я встала и положила руку ему на рукав. Он уставился на нее так, что я покраснела и убрала ее. И снова между нами словно пробежал электрический ток, мое сердце забилось от неведомого и, я подозревала, губительного чувства. Почувствовал Брок то же самое или нет — не знаю, но я быстро подавила в себе смятение и мрачно спросила:

— Неужели так трудно пойти вместе со мной и посмотреть?

Он вздохнул, словно снимая с себя всякую ответственность, и махнул рукой.

— Ладно, будь по-вашему. Идемте, покажете мне этот шедевр.

Брок не помогал мне подниматься по скалам следом за ним. Наверху я услышала вой. Не такой, как обычно на луну. Он шел из древних глубин собачьего сердца — горестный, волчий вой одиночества.

— Люцифер тоскует по хозяину, — сказала я, поравнявшись с Броком. — Вы мало бываете с ним в последнее время?

— Если вы меня подождете, я его захвачу с собой, — ответил он.

Мне совсем этого не хотелось, но Брок, не дожидаясь возражений, направился в обход дома к конуре.

Сколько же в этом человеке противоречий! Эта мысль посетила меня уже в сотый раз. Мне стало досадно. Всякий раз в его присутствии помимо моей воли рушился барьер антипатии. Я не стану, я не должна хорошо относиться к человеку, которого мне по всему следует ненавидеть и презирать! Мне следует отвергать любую его просьбу… Вот почему я не стала ждать его и пошла к маяку. А возможно, Брок и знал, что я так поступлю.

Дверь в мастерскую Прайотта была закрыта. Я постучала, но ответа не последовало. Дверь оказалась не заперта, а комната пуста. Статуя, как всегда, стояла на помосте с легким наклоном вперед, от двери, поскольку вырезана была с учетом изгиба бушприта, к которому ее предстояло крепить. Инструменты Яна были разложены по местам, рабочее место безукоризненно прибрано, каким он всегда и оставлял его после работы. Только пол остался почему-то усыпанным стружками и не выметенными кусочками дерева.

Я обошла помост, чтобы взглянуть в лицо китаянке в узорчатой одежде… и остолбенела.

Лицо — мой портрет — было изуродовано, изрублено, искромсано страшными ударами. Оно потеряло сходство не только со мной — оно вообще больше не походило на лицо. Нос был рассечен надвое, лоб изрыт выбоинами, губы и щеки покрыты поперечными и продольными трещинами. Больше нигде повреждений не было — ни развевающиеся одежды, ни скрещенные руки не пострадали — только лицо. Ужас тошнотворными волнами накатывал на меня, а безликое чудовище, недавно лучшая работа Яна Прайотта, смотрело на меня изрезанными, ослепшими глазами.

Вдалеке надрывно выл черный пес. Значит, Брок вовсе не собирался за ним; не пришел он и сюда. Может быть, слишком хорошо знал, что я застану в мастерской, и не хотел присутствовать?

Я вспомнила, каким увидела его на скале — лицо, искаженное мрачным, хотя и загоняемым внутрь, торжеством. Может быть, пламя нашло выход?

По коже у меня поползли мурашки: я вдруг подумала, что стою совсем одна в комнате, где какой-то безумец яростно мстил моему изображению. Сперва деревянная скульптура, а потом?.. Живое лицо? Слова Лорел с удвоенной силой зазвучали у меня в ушах: "Кто-то желает вам смерти".

Я не удосужилась определить, каким орудием кромсали дерево, потому что мечтала в ту минуту лишь о том, чтобы убежать из страшной комнаты куда-нибудь, где будет не так жутко. Хотя о какой безопасности могла идти речь, если дверь между моей комнатой и комнатой Брока даже не запиралась? Но по меньшей мере мне не следовало оставаться здесь, дожидаясь, пока он придет, — вдруг он именно на это и рассчитывает?

Стряхнув оцепенение, я выбежала из мастерской. Но прежде чем успела добежать до выхода с маяка, в него, насвистывая, вошел Ян Прайотт. Я остановилась как вкопанная, воззрившись на Прайотта со смешанным чувством горечи и облегчения. Он пришел как раз тогда, когда больше всего был мне нужен. Но до этой минуты меня ужасали лишь собственные несчастья и лютая злоба, которая заставила неведомого злодея изуродовать скульптуру. Я была слишком взволнована, чтобы подумать о художнике, творение которого уничтожили.

Ян улыбнулся мне, потом, поглядев на меня повнимательнее, озабоченно спросил:

— Что такое, Миранда? Что случилось?

Я смогла только беспомощно показать рукой на открытую дверь мастерской. Он больше не расспрашивал и бегом бросился туда. Я вошла следом; мое сердце обливалось кровью.

Как и я, он сначала заметил на полу щепки, потом повернулся, чтобы посмотреть на статую. Я видела его лицо, когда он во все глаза смотрел на шедевр, которому отдал столько сил и вдохновения. Я увидела, как глаза Прайотта наполнились немыслимой болью и отчаяние вытеснило все остальные чувства. Руки Яна бессильно упали; он стоял, не в силах оторвать взгляда от скульптуры. Лицо художника исказила страшная душевная мука.

Наконец он заговорил. Я едва расслышала его голос.

— Никогда еще я не добивался такого совершенства. И никогда не добьюсь, наверное.

Я забыла, что безжалостной рукой двигала ненависть ко мне, и попыталась хоть как-то утешить человека, к которому все больше привязывалась.

— Ян! Но вы можете взять новую заготовку, — сказала я. — Я буду позировать вам столько, сколько понадобится. Вы можете прикрепить к статуе новую голову, ведь все остальное не тронуто. И вдруг новая получится даже лучше?

Хотя он постарался ответить мне мягко, в голосе звучала безнадежность:

— Она была из цельного куска дерева, Миранда. Такую непросто воссоздать. Я далеко не всегда работаю с таким чувством, как над этой статуей; все получалось в точности как я себе представлял. Навряд ли это повторится.

Я подошла к Яну, горячо желая облегчить его горькие муки; я страдала вместе с ним.

— Не говорите так! Вы не должны себя в этом убеждать! Многие художники не раз переделывали свою работу! И художники, и скульпторы!

— Только потому, что у них не получалось с первого раза. Когда вещь сразу получается такой, какой мечтаешь ее сделать… какой тогда прок в повторении? Кроме того, Миранда… это был ваш портрет… — Он осекся и хотел отвернуться.

Сердце мое готово было разорваться от горя и сострадания, и я мягко положила руки ему на плечи. Он тут же заключил меня в объятия, прижал к груди, словно хотел защитить от ужаса происшедшего, защитить и себя, и меня. На мгновение я тоже прижалась к нему. В голове пронеслось, что мы могли бы поддерживать и оберегать друг друга, утешаясь сознанием этой поддержки. Но тут объятия Яна стали крепче, и он наклонил голову, собираясь поцеловать меня. Как можно тактичнее я высвободилась. Нет, я не могла прятаться от опасности в его объятиях, пусть даже он мечтал удержать меня в них. Какими бы жестокими и страшными ни были последние события — гибель Тома Хендерсона, а теперь еще и уничтожение скульптуры, — я не хотела возвращаться в уютный кокон детства. Я стала взрослой и теперь должна была сама справляться, преодолевать невзгоды и ни от кого не зависеть.

— Для нас это невозможно, — сказала я.

Не поняв, о чем я, он сразу опустил руки.

— Простите, я забыл, кто вы. Я забыл, чье имя вы носите.

Но я имела в виду другое. Я и сама забыла, что живу в доме пленницей после того, как стала женой Брока Маклина. Я сердито покачала головой, гадая, как все объяснить и не показаться жестокой. Ян увидел только то, что я рассердилась.

— Не стоит попусту тратить душевные силы на гнев, Миранда, — посоветовал он. — Если только существует способ решить эту проблему, мы найдем его. Если выход из положения не будет найден, гнев и ярость уже не помогут. Я давно это понял.

Он совершенно не понял, что я отпрянула от него не потому, что звалась женой другого, а потому, что хотела быть взрослой и самостоятельной и принимать мир как он есть, не перекладывая свои тяготы на чьи-то плечи. Я обязана сама отвечать за себя. Но сформулировать это так и не сумела.

Он отвернулся от изуродованной скульптуры и обвел взглядом мастерскую, которую знал как свои пять пальцев.

— Интересно, каким инструментом она воспользовалась? — пробормотал он.

Я восприняла только местоимение и бессмысленно повторила его:

— Она?

— Конечно. А что это, по-вашему, как не акт женской мести? Все мои инструменты на местах, да я и сомневаюсь, что такие удары можно нанести резцами, даже в бешенстве.

— Но… но я думала… — Я запнулась. — То есть… я подумала, что Брок знает, что случилось, и…

Ян резко повернулся ко мне от полки с инструментами;

— Брок? О чем вы?

— Брок что-то знал, — объяснила я. — И он чему-то радовался, но какой-то темной, нехорошей радостью. А когда я позвала его взглянуть на статую, он ушел, отпустил меня сюда одну. И потом не вернулся.

Ян покачал головой.

— Трудно поверить, что Брок способен на такое. От него можно ожидать жестокости, да. Но в открытую. Месть исподтишка, удар в спину — не для него.

Я в этом не была уверена. Я не знала, на что способен Брок.

— Кого же вы имели в виду? — спросила я.

— Вдову капитана, конечно. Лиен.

Да. Китаянка была способна на такой поступок. Она хотела, чтобы на корабле капитана Обадии была статуя с ее лицом. Она не любила меня. Именно я отняла у нее богатство. По крайней мере, она должна так считать. Только мне казалось, что вряд ли она стала бы причинять Яну такую боль.

— Но вы же всегда были так добры к ней, — заметила я. — Не считая капитана, вы были ее единственным другом в доме Бэскомов. Она бы не решилась отплатить такой неблагодарностью.

Ян ничего не отрицал и продолжал обыскивать мастерскую. Он нашел то, что искал, в углу за рулоном брезента и вытащил находку на свет. Я узнала мерзкий малайский клинок. Ян повернулся ко мне, держа клинок в руках, осторожно провел пальцем по затупившемуся стальному лезвию, к которому прилипли щепки и опилки.

— Она привезла его с собой из Китая, — сказал Ян. — И конечно, это первое, чем ей было удобно воспользоваться.

Я смотрела на пиратскую саблю с отвращением. Мне почудилось, будто холодная сталь касается моего лица, будто за деревянной статуей наступила моя очередь.

Прайотт двинулся к выходу с клинком в руках, и я, видя ожесточение, исказившее черты лица Яна, в ужасе его окликнула:

— Куда вы? Что собираетесь делать?

— Верну даме ее собственность, — ответил он и вышел из комнаты, оставив меня наедине с изуродованной фигурой.

Я ничего не могла поделать, не могла вмешаться. Ян должен действовать сам. Невзирая на варварскую выходку Лиен, я не верила, что он причинит ей вред. Но все-таки мне было не по себе.

Выйдя на улицу, я увидела, как Ян быстро шагает по двору, и медленно двинулась сквозь сгущавшиеся сумерки ему вслед. Тут из-за угла показались наконец хозяин с собакой. Я уже забыла, что Брок обещал вернуться к маяку и присоединиться ко мне. Они подошли. Люцифер попытался прыгнуть на меня, но Брок удержал его сильной уверенной рукой.

— Стоять, разбойник! Леди не нравятся твои знаки внимания.

Люцифер послушно замер возле своего хозяина, подрагивая и сверля меня горящим взглядом.

— Ну? — спросил Брок. — Видели?

— Так вы знали! — возмутилась я. — И вы знали, что я не стану вас дожидаться, пойду и сама все увижу. То-то мне показалось, вы были чем-то довольны. Вам и в голову не пришло, сколько труда и душевных сил вложил Ян в эту работу. Наверное, вам даже не понять, какая прекрасная и тонкая это была работа.

Он рассмеялся мне в лицо, а собака, услышав издевательский смех, зарычала.

— Прекрасно понимаю. Я следил, как она продвигается. Ее совершенство было от дьявола.

— Вы все знали и все же отпустили меня одну. А вы не подумали, что подобное зрелище может напугать до смерти?

Уже произнося эти слова, я сообразила, что этого человека ничем не проймешь. Не ждать же мне, в самом деле, доброго отношения Брока Маклина!

— Я хотел поговорить с матерью, — сказал он. — Не думаю, чтобы и вы могли пострадать. Но мать снова заперлась в комнате, жалуется на головную боль, Я ничем не мог ей помочь и вернулся.

— Прайотт уже все знает, — сообщила я, никак не выразив сочувствия свекрови. — Мы нашли, чем орудовал негодяй — тем самым малайским крисом капитана. Ян отправился к Лиен.

— К Лиен? — В голосе мужа прозвучала странная нотка, словно Броку трудно было осознать, что вандализм учинила китаянка.

— Наверное, это сделала Лиен, — сказала я. — Она очень хотела позировать, и у нее множество других причин меня не любить.

Воцарилась долгая неловкая пауза. Невзирая на приведенные доводы и улику, Брок, видимо, сомневался в виновности Лиен. И тут я поняла, почему он поспешил домой к матери. Сибилла Маклин обладала достаточно сильным характером, чтобы сотворить что-нибудь подобное. И симпатизировала мне не больше, чем Лиен. Может быть, у нее было куда больше причин уничтожить копию носовой фигуры с "Морской яшмы". В Сибилле Маклин старая ненависть кошмарным образом сочеталась с новой.

Мы повернули и медленно шли к дому. Черный пес приноравливал свой шаг к походке хозяина. По крайней мере выяснилось, что мои страшные подозрения насчет Брока безосновательны. Правда, я не знала, успокоило это меня или разочаровало. Мне доставило бы удовольствие думать о нем плохо. Словно тем самым я могла как-то защитить себя… от себя же. Я взглянула на мужа и опять увидела резкий чеканный профиль и сильные мышцы шеи.

— Когда вы побывали на маяке? — спросила я.

— Как раз перед тем, как вышел на скалу и увидел вас с Лорел. Сперва я был потрясен, хотя вы и считаете меня бесчувственным. Хотел уйти оттуда и проветрить мозги, прежде чем что-нибудь предпринимать.

— Но вы были довольны, — напомнила я. — Я сразу почувствовала.

Он не стал отрицать:

— Мне эта скульптура Яна с самого начала не нравилась. Мне казалось оскорблением, что ее делают в доме Бэскомов — словно заталкивают нам в глотку наши же старые обиды. Могу только посочувствовать несчастному безумцу, что задумал отомстить кому-то столь варварским способом.

— Думаю, вы и сами могли это сделать, — дерзко бросила я.

Брок глянул на меня с таким презрением, что мне стало стыдно, отвернулся и, дернув собаку за поводок, зашагал к скалам. Хозяин с собакой, видимо, всегда спускались к морю, когда хозяина терзали мрачные мысли.

Я прошла в белые ворота дома Бэскомов и, гадая, чем кончился разговор Яна с Лиен, отправилась наверх. Погрузившись в печальные мысли, я даже не заметила, как открылась дверь комнаты Сибиллы Маклин. Только поднявшись по лестнице и оказавшись в коридоре, ведущем к нашим комнатам, я поняла, что свекровь стоит передо мной. Наверное, я вздрогнула, и ее тонкие губы растянулись в злорадной улыбке. Волосы Сибиллы растрепались, на ней был небрежно запахнутый халат неприятного горчичного цвета. Она ничего не говорила, только стояла и смотрела, как я иду по коридору. Ее запавшие бесцветные глаза даже не моргали, а молчание было исполнено невыразимого торжества.

Наверное, я очень быстро проскочила коридор, но мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем я добралась до убежища — собственной комнаты. Я почти бежала, чем дополнительно порадовала миссис Маклин, которой только того и нужно было, что испугать меня.

И я была испугана. Я боялась рук, которые еще недавно размахивали саблей. А если свекрови вздумается схватить меня за горло? Она ведь сильнее…

Я бросилась в комнату и захлопнула за собой дверь. Но у меня не было ключа. И не было на двери задвижки. Зачем, подумала я, в той маленькой комнатке, где умерла моя мать, была прочная задвижка? Может быть, капитан велел поставить ее, чтобы оградить мою мать от ненависти этой женщины?

По ту сторону коридора все было тихо. Я не услышала скрипа закрываемой двери, не услышала и звука шагов, который свидетельствовал бы, что кто-то подходит к моей комнате. Просто глухая тишина. Мне даже захотелось выглянуть в щелку и посмотреть, что делает миссис Маклин. Но я и так отлично это знала. Она стояла там же, где я ее встретила, с той же ужасной улыбкой на губах, с тем же пустым взглядом. Просто стояла, не моргая, и сквозь дверь буравила меня взглядом, зная, как я дрожу от страха.

Я нашла стул с крепкой спинкой и, чтобы хоть как-то обезопаситься, подперла им дверную ручку. Дверь в комнату Брока была, как всегда, прикрыта, но у меня не было второго крепкого стула, чтобы надежно закрыть и ее. А если миссис Маклин решит войти сюда через комнату сына?.. Я бросилась к окну, чтобы в крайнем случае открыть его и позвать на помощь, и увидела Брока — он возвращался домой. Я вновь отпрянула и упала на кровать. Сердце колотилось, мысли путались от страха.

Из коридора донесся скрип, а затем шаги в спальне свекрови. Слава богу, миссис Маклин покинула свой пост. Я лежала, прижавшись щекой к подушке, сердце колотилось, и мне казалось, вот-вот разразится какая-то беда.

Но ничего не произошло. Совсем ничего.

Пора еще не настала. Изуродованное лицо статуи было лишь отголоском далекого грома. Буря надвигалась, ветер страха уже свистел вовсю, но гроза еще не разразилась.

Время еще не пришло.