"Честно и непристойно" - читать интересную книгу автора (Кляйн Стефани)

Глава 2 СЦЕНЫ ЛЮБВИ

Свадьба, — это прежде всего прекрасный повод смертельно оскорбиться и потом много лет об этом помнить.

— Как ты могла посадить меня рядом с этим типом?

— Ты бы еще в кухне меня посадила! И как можно было пригласить меня без спутника?

А лучше всего любимая фраза моей экс-свекрови, я ее за каждым обедом слышала:

— Ты прекрасно дала понять, что хочешь все сделать сама и моя помощь тебе не нужна.

Довольным не остается никто, даже новобрачные. Они целый день стараются запомнить имена всех присутствующих, так что к вечеру им уже не до секса. И кому от этого прок? Лучше сбежать вдвоем и пожениться тайком, а потом уже устраивать в честь этого большое празднество. Ага, как же. И родственники са-авсем не обидятся. Они вам это потом с удовольствием припомнят при удобном случае.

Приглашение от моей кузины Софи прибыло по почте. Она выходила замуж за «третьего». Не в том смысле, что за третьего мужа, а за Уильяма Тревора Рэнда-третьего. Я изучила плотный конверт с тиснением, а затем текст приглашения, где было написано черным по белому: со спутником. Я забарабанила пальцами по кофейному столику. Черт. Черт. Черт. Первая свадьба в семье после нашего с Гэйбом разрыва, и теперь нужно найти себе второго мужчину, чтобы отправиться на свадьбу с «третьим». Мало мне самой по себе этой любовной демонстрации, так теперь еще ищи достойного спутника. Такого, чтобы приносить ему мыло для рук или чего-нибудь холодненького выпить и чтобы не испугался и придержал мне волосы, когда меня после бурного веселья начнет рвать шампанским. Ну, вы понимаете. Это будет просто шикарно. Почти так же приятно, как предвкушение теста Папаниколау.

Итак, мне придется иметь дело с тем, что я обычно называю «разбитыми надеждами». Хождение на такие мероприятия со спутником подобно обоюдоострому оружию. Одной стороной оно нацелено на гостей, угрожая им ожиданиями. Приглашая вас со спутником, хозяева ожидают, что вы придете не одна. Нет бы написать в приглашении: «Вечерние костюмы и спутники — по желанию». Не так уж легко найти себе компанию на свадьбу. Потому что вторая сторона этого меча грозит моему сопровождающему: он ни в коем случае не должен обнадеживать гостей, безостановочно демонстрируя, как он меня любит. Неважно, каковы наши интимные отношения; беспрестанно твердить всем и каждому, насколько он мной «очарован» — лучший способ заставить окружающих пятиться прочь с напряженной улыбкой и прятаться в туалете.

— Она великолепна, не правда ли?

Сразу представляешь себе запыхавшегося пса с высунутым языком, который скачет вокруг хозяина. Это не свидание, а выгул какой-то — кому это надо?

Моему спутнику придется смириться с тем, что он останется один, когда я потребуюсь семье.

А потом я буду сотню раз извиняться, что бросила его, и это ему тоже придется терпеть. Танцевать весь вечер без передышки у него не получится, но и совсем не танцевать тоже. Ему пригодится умение показать мне, что я прекрасна и желанна, прикасаться к моей руке, украдкой смотреть на меня, а потом усмехаться, когда я это замечу. Мой спутник должен понимать все мои тревоги и уметь их прогнать, зная, что разведенке вроде меня от сочетания выпивки и свадебной церемонии хочется… ну, броситься под грузовик. На случай, если я вдруг напьюсь и захочу развлечься, он не имеет права дурно пахнуть или иметь маленький пенис. А я непременно напьюсь до такой степени, о какой пишут в медицинских пособиях рядом с фотографиями больной печени.

Ну да, мне не просто спутник на свадьбу нужен; я ищу любовь, прошедшую испытание временем, такую, когда он способен заметить по моему лицу, что я не помню имя человека, с которым мы разговариваем, и сообразить сам ему представиться. Когда-то я думала, что такая любовь у нас с Гэйбом.

В последний раз на свадьбу я ходила с Гэйбом. Мы опаздывали; вдвоем у нас это всегда замечательно получалось. Мы стояли в пробке на Лонг-Айлендском шоссе, опустив стекла и включив радио. Ему захотелось поучиться петь, и мы принялись подпевать песне группы «Беанейкед ледиз» «Что за славный парень». Дойдя до строк «О, пойми меня, пойми меня, останься со мной сегодня ночью», он взял меня за руку и долго смотрел мне в глаза, улыбаясь и заканчивая куплет. Я помню, что подумала тогда: «Бог мой, вот оно. Это взаправду. С этим мужчиной я проживу всю жизнь». Я чувствовала себя такой счастливой! Я пела и улыбалась и — для меня это вообще типично — даже чуть-чуть всплакнула.

— У тебя такой красивый голос, Стефани, — сказал он.

Я наслаждалась, слушая, как он произносит мое имя. В его устах оно звучало очень ласково.

Вечером, после приема, меня затошнило оттого, что я слишком много выпила. Гэйб сидел со мной полночи в полутемной ванной комнате, чтобы мне не было одиноко.

— Я всегда буду о тебе заботиться настолько, насколько возможно, — прошептал он. — Стефани, ты моя девочка, и я все в тебе люблю! Даже если мы опаздываем из-за тебя на свадьбу, хоть я тебя и предупреждал, что у нас мало времени.

Я подняла голову от туалетного бачка и мрачно покосилась на него.

— Ну да, ты нравишься мне, даже когда делаешь злое лицо. И мне нравится, как тебя захватывают твои увлечения, даже если я их не разделяю. — Как-то несмотря на жару, я заставила его обойти весь Музей естественной истории, потому что хотела нарисовать некоторых животных.

— Ой, как ты вообще можешь такое говорить, когда я сижу на полу и меня тошнит?

— Мы ведь одна семья, так что я готов видеть тебя и такой, и быть рядом с тобой, и, знаешь, я только сейчас понял, как рад этому, рад, что ты вся моя, что у тебя почта лежит кучей выше кухонного стола, а ты жалуешься, мол, я слишком редко выбрасываю свои журналы. Кстати, о почте — знаешь, что мне больше всего нравится?

Я покачала головой.

— Мне нравится — никому не говори, это секрет, — что у твоих е-мейлов заголовки всегда лучше моих.

Я рассмеялась, мы вечно старались обставить друг друга в области шуток.

— И ты, конечно, мне не поверишь, но ты такая красивая, даже когда сидишь тут на полу.

Но я ему поверила.

Мы смотрели «Мою прекрасную леди», пока комната не перестала ходить ходуном у меня перед глазами, а потом заснули — и на следующий день я не преминула сообщить об этом его друзьям. Я даже выдала, что он все утро повторял: «Того и жди, пойдут дожди» — он, конечно, все отрицал, а потом прижал меня к себе и шепотом пообещал, что мне не жить.

Вот бы мне на свадьбу Софи такого спутника! Но со спутниками на такие мероприятия как с открытками на День святого Валентина: если тебе приходится их раздобывать, они незасчитываются. Платье напрокат для приема взять можно, а вот одолжить или даже купить мужчину — ужасная пошлость. И все равно эта идея остается в силе.

— Я видела в журнале объявление… — полушутя сказала мне сестра по телефону.

— Лучше не продолжай эту фразу.

— Ну, я решила, что лучше тебе сказать. И этот тип, кстати, специалист по шиатцу, — наверное, полезная штука, если на свадьбе гости слишком разойдутся.

— Ли, шиатцу — это массаж, а не боевое искусство.

— Да знаю я.

Врет ведь, она этого не могла знать.

— Зачем ты вообще читаешь эту фигню?

— Да ладно, эти журналы все читают, они ужасно смешные. Лучше всего объявления у любителей меняться супругами. В одном говорилось, что им нужен волосатый спец по поиску яиц.

— Ну и что это значит?

— Не знаю, но ужасно смешно! — фыркнула она.

Я уже итак почти достигла лимита на кредитке, когда успокаивала свои нервы покупками после всех этих неудачных свиданий. А поскольку заполучить себе спутника я могла разве что за деньги, то проявила благоразумие и ответила на приглашение, сообщив, что приду одна.

— Ты что, правда хочешь побыть холостячкой? — поинтересовалась Софи, когда позвонила мне через несколько дней. — Одиноких мужчин у нас не будет. Ну во всяком случае, взрослых мужчин, с которыми ты не в родстве.

— Да, это правда. Так хоть пообщаюсь с родней.

— О, отлично, тогда я посажу тебя с Фэй и Ией. Не представляю, с кем еще их можно было бы посадить.

Ия — моя пуэрториканская бабушка восьмидесяти шести лет от роду, а Фэй — ее старшая сестра. Они наверняка явятся в гавайских балахонах муу-муу и на ходунках и начнут беседовать со мной о сексе. Не были бы они моей родней, я бы наверняка решила, что это такая нервная болезнь, вроде синдрома Туретта, от которой начинаешь неудержимо выпаливать на ломаном спинглиш всякие непристойности.

— Ладно, как скажешь. — Я решила ей уступить; наверняка уже и так каждый второй гость пытается показать ей, что это он на свадьбе главный.

— Ой, спасибо тебе, — выдохнула она. — Ты представить себе не можешь, как все цепляются к каким-то глупостям.

Представить я как раз могла, у меня прекрасная память, и мне было что вспомнить.

Не успели наши приглашения со словами «Свадьба состоится 28 августа 1999 года» попасть в типографию, а Гэйб уже запаниковал. Он якобы не был готов. Мой ненадеванный свадебный наряд до сих пор висит в кладовке, упакованный в плотный полиэтилен. Самое подходящее место — где, как не в кладовке, хранить прошлое? Повезло моей кузине: она завербовала меня на важную должность подружки невесты, так что мне пришлось подобрать соответствующий наряд, и я не могла надеть свое белое платье как эхо «чего-то новенького», положенного для невесты. Не то чтобы я на такое решилась. Никто не может надеть подвенечный наряд дважды, пусть на свадьбе его поносить и не пришлось.

Так что повод сердиться был только у моей тети, матери Софи. Она потом нам заявила, что, мол, нам с Ли стоило перешить платья у ее портнихи. Но я не выбросила это из головы — с какой стати я потащусь на Лонг-Айленд к ее портнихе? Платья и на Манхэттене найдутся. Если вы не слышали, там и модный квартал есть, и куча знаменитых модельеров.

Я уговорила Ли приехать с ее платьем в город, обещав ей обед и шанс всласть потрепаться полночи и понежничать с моим псом. У Ли на него планы, противоречащие всем законам природы.

— Нет, серьезно, Стеф. Нам суждено быть вместе, я тебя предупреждаю, — заявила она в ателье, снимая свою пропотевшую одежду. — Я первая в очереди. Когда законы изменятся, этот лапочка станет моим в болезни, и в здравии и так далее.

— Ладно-ладно. Слушай, застегни на мне сверху этот кошмар, а? — Вдвоем мы еле влезали в душную раздевалку, отгороженную портьерой возле кирпичной стены.

— Думаешь, я шучу? Я уже планирую заказать для него по Интернету собачий галстук-бабочку и цилиндр. Эх, вот бы и вправду выйти за него замуж!

На мне были слишком тесные синие брюки; я рассчитывала их сейчас растянуть, чтобы потом можно было носить их на свидания. Трусы бы под них не влезли, даже стринги, так что я предупредила Ли:

— Я без трусов, так что берегись моего пылающего кустика!

— Да было бы чего бояться — он на собачий корм смахивает.

— Фу, уж лучше отвернись!

— Да ладно, ты же знаешь, у меня там внизу все тоже огненного цвета, как неопалимая купина. Любой парень имеет шанс услышать глас Божий! Не теряйся, загадывай желание! — сказала Ли и загоготала.

Мне совершенно не хотелось быть подружкой невесты. Не в том дело, что необходимо перешивать платье: меня тоже надо было перешивать. Я уже через все это прошла. Я была и подружкой невесты, и невестой тоже. Путь к алтарю будет подобен дороге в прошлое. Хватит уже себя жалеть. Ну и что, что я растолстела? Кто станет смотреть на жир, выпирающий из моего платья, когда я пойду к алтарю? Свадьба-то Софи, мало кого будут волновать размеры Стефани. С какой стати, спрашивается, я с ума схожу?

Я вам скажу с какой: если вы скверно выглядите, то кажется, что это всем видно. Подружки невесты — воплощенная благопристойность, и это не имеет отношения к пышности: дело тут не в блеске тафты, из которой сшиты их платья, а в скромности покроя. Платья подружек невесты могут быть заурядными, но они непременно должны быть благопристойными. Свадьба состоится в субботу вечером в конце июня. Все остальные будут демонстрировать голые ноги и декольте, а мне меньше всего на свете хотелось надевать желтое платье до пола и закрытое до самого горла. Я в нем вылитый яичный желток.

Мы с Ли встали бок о бок перед зеркалом, разглядывая свои отражения.

— О, Стеф, это ужасно!

Ли повернулась другим боком и выпятила живот.

— Совершенно ужасно! Я выгляжу как беременный молочный поросенок.

— Я тебе одно скажу, Ли: там выпивка неограниченная.

Встречая гостей, мать жениха называла их полными именами, словно много месяцев изучала список приглашенных. Она выглядела массивней, чем я ожидала от матери парня с титулом Третий. С другого конца церкви она выглядела коренастой хохотушкой из тех, что на телеигре обнимают ведущего, чуть не сбивая его с ног, и выигрывают главный приз, при этом все зрители за них болеют. Но когда я подошла поближе, оказалось, что она, скорее, смахивает на трансвестита, столкнувшегося с рождественской елкой. Похоже, у нее даже тени были с блеском.

— О, Стефани Кляйн, волосы у вас прекрасные. — Говорила она до ужаса странно — будто проглотила какую-то южанку с тягучим выговором. — Потрясающие кудри. — Она схватила меня за локон, притянула его к носу и глубоко вдохнула. — Пре. Крас. Ные. — Рот у нее был как у марионетки, все лицо шевелилось, когда она говорила — как будто голова держалась на шарнире. — У Софи тоже чудесные кудри. У вас отличные гены, девочки. Жду не дождусь, когда эта парочка родит мне внуков. Мы с мужем просто обожаем Софи.

Я не знала, что ответить, но внезапно мне захотелось стиснуть ее в объятиях. Возможно, подействовал ее голос или обезоруживающе непринужденная манера речи, но свекровь Софи пришлась мне по душе.

— Правда-правда, дорогая. Пока наш Уильям не познакомился с Софи, мы были так от него далеки! Мне захотелось одолжить у нее тени. Мне захотелось получить все, что она могла мне дать.

— Она настоящее благословение, правда, благословение Божие. Ему так повезло, что он нашел ее. Нам всем, знаете ли, повезло.

Я не знала. Я не подозревала, что такие женщины бывают.

Мне казалось, все свекрови подобны персонажам этих ужасных анекдотов. Моя-то уж точно им соответствовала. Мать Гэйба, Ромина Розен, никому никогда не любила уступать, так что даже стереотипам она следовала с удвоенным рвением. Ни одна женщина не полюбит свою свекровь, если та стремится ее контролировать, осуждать и вмешиваться, а Ромина была на этот счет большая специалистка и не переставала совершенствоваться. Если она и умела что-то делать хорошо, так это ненавидеть.

Все звали Ромину Розен «Ром» — так она требовала:

— Зовите меня просто Ром.

Эту фразу она всегда произносила одинаково, чуть наклонив голову, сопровождая свои слова кивком. Потом она презрительно смеялась, разинув рот и даже не пытаясь прикрыть его рукой. Она смеялась по любому поводу, не вкладывая в это никаких эмоций.

— Ну да, Ром, — повторяла она громко, будто с иностранцем разговаривала. — Ром, как напиток. Ну, знаете, ямайский. — Можно подумать, кроме нее никто никогда про ром не слышал.

Да, она любила покрывать свои оскорбления сладенькой глазурью и надеяться, что я все это проглочу. Когда у нас с Гэйбом были проблемы, она советовала мне не торопиться замуж, а «поиграть в семью подольше».

— Куда спешить, Стефани?

Спешить? К тому времени мы с Гэйбом были обручены и прожили вместе уже полтора года.

— Знаешь, у жены врача одинокая жизнь. Он не сможет стать для тебя опорой в жизни.

Я всегда воспринимала это как независимость, а не как одиночество. А «в семью» я играла, когда мне было четыре года. Запомни это, ты, вонючка.

Вы спрашиваете, не тревожилась ли я о том, как смогу терпеть ее всю жизнь? Ну конечно, тревожилась. Но я любила Гэйба и поэтому стала актрисой, проглатывала оскорбления, прикусив язык, и улыбалась. Ради него!

«Я не за Ром выхожу замуж», — сказала я себе.

Когда она становилась особенно невыносимой, я с нежностью думала о Гэйбе, вызывала в памяти чудесные минуты и твердила про себя: мы любим друг друга, а любовь важнее всего, даже Ром.

А когда речь зашла о свадьбе, Ром, только услышав от Гэйба: «Я не готов», продемонстрировала стереотип ужасной свекрови на полную катушку. Она вывела ситуацию за пределы обычной предсвадебной нервотрепки, переключившись на «она тебе не подходит».

— Не беспокойся, что Стефани на это потратится, мы обо всем позаботимся. Ты не должен жениться, Гэйб, если чувствуешь себя не готовым к этому.

Таковы родители, они не хотят, чтобы их дети страдали и повторяли их ошибки. Отец Гэйба, Марвин, был солидарен с женой. Еще учась в медицинской школе, он женился и быстро развелся, и только потом посвятил свою жизнь Ром. Они с Ром хотели сыну только добра, как любые родители.

— Мы возместим Стефани все потери в деньгах, пусть финансовые проблемы ни в коей мере не влияют на твои решения.

Наверное, я бы своему ребенку сказала то же самое, только я бы и вправду вернула деньги.

Свадебная церемония цвела ароматными чайными розами и чуточку — стефанотисами, которые я планировала себе на свадьбу. Я занервничала, увидев их в церкви среди свадебных свечей и воздушных тканей. Все это должно было быть моим, но мне не досталось.

Гэйб решил, что можно обойтись без свадьбы, но остаться вместе. Мол, мы отложим дело, и он разберется в себе.

— Мы скоро поженимся, обещаю, но не сейчас. Я пока не готов к этому. Я хочу, чтобы мы…

— Если ты не готов к свадьбе, то зачем сделал мне предложение? И почему ты хочешь отменить свадьбу, но остаться со мной?

— Правда, Стефани, я хочу прожить бок о бок с тобой всю жизнь. Очень скоро это сбудется, я обещаю.

— «Скоро» меня не устраивает.

Я успела узнать, что «скоро» на самом деле значит «когда-нибудь». Для того, что важно, мы умудряемся находить время прямо сейчас. Мы не обещаем, а ставим фотографии над камином и расчищаем полки для нашего «сейчас». Все остальное — просто слова. Я не хотела жить с человеком, которому «когда-нибудь» требовалось не прямо сейчас.

Я поселилась у Вермишелли и начала искать себе квартиру.

А еще я поселилась в разделах полезных советов в книжных магазинах. Мне нужно было хоть какое-то утешение — книга, фраза, слова, которые бы меня поддержали. Я купила книгу о расставании, написанную для лесбиянок, и прочитала ее в такси по дороге на работу. Это было в то первое утро, когда я проснулась не в нашей постели. Отныне у нас Гэйбом не было ничего нашего, кроме нашей разорванной помолвки. Шел дождь. Мы ехали по Пятой авеню, и я подтянула колени к груди. Мы стали мною одной на заднем сиденье такси по дороге на работу. Мы остановились у светофора напротив театра «Метрополитэн». Для очередей за билетами было еще рано, только уборщики сновали в желтых дождевиках, да торговец рогаликами раскрывал красный зонтик над своей тележкой. Под скамейками устроились голуби. Мне хотелось послать к черту работу и пойти в отель «Стэнхоп», пить там чай и дремать, сидя за столиком кафе. Может, я встречу иностранца, который предложит мне платок, угостит чаем и сандвичем. Может, я встречу мать, которая сосватает мне своего сына. Я хотела прийти в себя; я была уверена, что, если бы на горизонте виднелись новые перспективы, я бы пришла в себя быстрее. Теперь я знаю, что это не так, и спасаюсь одним чаем.

Я купила ту книгу потому, что разрыв в отношениях у лесбиянок — это так же тяжело, как и крушение серьезного романа. Мы прожили вместе не один год, но не были женаты, и поэтому все считали наши отношения не слишком серьезными. Это неправильно. Когда вы женаты и разводитесь, это привлекает внимание, все знают, насколько это значимо. А вот геям и лесбиянкам сложнее: люди преуменьшают их переживания. Они не понимают, что роман может быть ничуть не менее серьезен, чем брак. Книга будто понимала, как мне трудно и больно.

— Ну разошлись, со всеми такое бывает, — сказала Вермишелли, пытаясь меня утешить. Одним взмахом руки мои чувства были отброшены в сторону. — Скоро ты еще кого-нибудь найдешь. — Как будто так все и должно быть.

Я невольно почувствовала себя лесбиянкой.

— Он идиот, — добавила Вермишелли. — Ему до тебя еще расти и расти.

О Боже, избавь меня от высказываний типа «ему же хуже, а ты только выиграла»! Дело же не в этом. Мы разошлись по разные стороны линии фронта, но я не знала, которая сторона моя. Мне хотелось его возненавидеть.

Все те годы, которые мы прожили бок о бок, он твердил шепотом по ночам: «Я тебя никогда не покину» и заканчивал письма словами «всегда» и «навсегда».

Я не перестаю удивляться тому, как легко разбиваются самые дорогие вещи. Достаточно телефонного звонка, эсэмэски, е-мейла, разговора в чате. Свадьбу, к которой готовились долгие месяцы, можно отменить. Помолвку — разорвать. Достаточно позвонить в компанию, занимающуюся перевозками, и агенту по продаже недвижимости — и вас уже здесь нет. Сложные взаимоотношения, складывавшиеся, как пазлы, из обещаний и признаний в темных театральных залах или на выходе из бара, когда его рука покоилась на ее плече, на заднем сиденье такси или в дождь под одним зонтом — все рушится в один момент. Печально наблюдать, как целая жизнь из обещаний, бывших для нас всем, разматывается, как клубок, с невероятной скоростью.

Мне хотелось на него разозлиться. Сознание того, что я стала жертвой, поглотило меня. Если бы я позволила себе по-настоящему разозлиться, то поняла бы, возможно, что злиться надо на себя. Я знала, что он не готов на мне жениться, но он опустился на одно колено и попросил, и я согласилась. Да. Мне хватило лишь его просьбы, а зря.

Предоставить ему время и свободу, уехать и посмотреть, что получится. Так все и шло. Я плакала перед агентами по недвижимости. Рыдала в метро. Всхлипывала в душе. Незнакомые люди протягивали мне носовые платки. Глядя на людей в метро, я гадала, как это они умудряются продолжать жить, как они не ломаются. Каково это, когда нет нужды ежедневно напоминать себе, что надо дышать и есть. Как я стала ценить мельчайшие знаки внимания! Женщину, которая помогла мне поднять сумку, я благодарила так, словно она спасла меня от внезапной смерти. Малейшее сочувствие на фоне моего отчаяния казалось настоящим даром. Я хотела снова стать такой, как все.

— Уильяма все еще нет, — послышался чей-то шепот возле комнаты жениха и невесты.

То ли его задержали, то ли он опоздал, но я услышала только: «Его нет». Я начала ходить взад-вперед, прижимая руки к животу. Знакомое чувство. Потом стала теребить заусенец. Надо защитить Софи! Я уже обкусывала лак с указательного пальца, как вдруг услышала голос Софи.

— Да ничего страшного, — ответила она на чей-то вопрос, — он приедет.

Без тени волнения она изучала в зеркале свои ресницы. Не представляю, как это ей удавалось.

— Как тебе удается быть такой спокойной? — спросила я, пытаясь найти на ее лице проблески тревоги.

— Очень просто.

— В этом весь твой ответ?

— Потому что я знаю: он меня любит, и все у нас будет хорошо. Я просто знаю это. Знаю, и все.

Меня охватил благоговейный трепет.

Если мы отсутствуем, люди начинают нас искать. Это истина, которая кроется за всем притворством. Когда кто-то отсутствует, мы воображаем, что у него-то все хорошо, а вот у нас — плохо.

— Могу поспорить, он нисколько по мне не скучает, — сказала я, когда съехала из нашей с Гэйбом квартиры. — Наверняка он играет в свой вонючий гольф, пока я сижу тут с компрессами на глазах.

Иногда плоды нашего воображения куда ужаснее, нежели реальность. Жалуясь друзьям, мы пересыпаем свою речь словами «я подавлен», «тоскую», и «о-о-о-чень сильно». А друзья откликаются фразами типа «чему быть, того не миновать», потому что им положено напоминать нам: страдаем мы или нет — жизнь продолжается.

— Чему быть, тому не миновать, Стефани, — подбадривала меня Вермишелли, пока я искала новую квартиру.

Мне захотелось выдрать ее светлые волосы и посмотреть, как ей понравится быть лысой. Слова «чему быть, того не миновать» навевают апатию. Идея предопределенности усмиряет тревогу; она нас успокаивает. Мы перестаем верить в то, что властны над своей судьбой и способны изменить создавшееся положение. От этого проще облениться, чем от той штуки, что выключает электроприборы, когда ты хлопаешь в ладоши.

Мы всю жизнь живем среди вопросов, которые не имеют ответа; вот и на вопрос «почему» не всегда есть ответ. Я получала от окружающих стандартные бездумные фразочки, приправленные «чему быть, того не миновать». Двери хлопают, внезапно распахиваются окна, и «не миновать» влетает и, прилипает к подоконнику вашей жизни хуже мухи. Людям хочется увидеть назидательный урок в любом событии, но снабдить его бантиком надежды. «Это сделает тебя сильнее». Мы уговариваем сами себя, пытаясь придать смысл бессмыслице. Нам легче, если есть какой-то конкретный ответ, за который можно ухватиться, пусть даже он неверный. Он наш, за него можно держаться, как за спасительный выступ на скале. Но проблема в том, что рано или поздно с него упадешь. Когда я прожила с Вермишелли три недели, именно так и вышло с Гэйбом: он упал на дно и решил вернуть меня любой ценой.

Я проявила твердость, не отвечала на его звонки, и все изменилось. Он пришел и сказал те слова, которые я хотела услышать.

— Договаривайся с раввином. Я немедленно женюсь на тебе. Мне без тебя плохо, Стефани. Пожалуйста, возвращайся домой. — Он боялся меня потерять, и этот страх должен был заставить его хранить мне верность, как говорится, «пока смерть не разлучит нас».

Или нет?

Ему следовало жениться на мне потому, что он хотел быть моим мужем, а не потому, что он боялся меня потерять. Но он позволил страху подчинить себя, а такие вещи плохо кончаются. Источник верных решений — радость; она диктует сценарии поступков, которые мы совершаем с охотой. Я осознала это, услышав, как безмятежен и ровен голос Софи. Она не оправдывалась фразой «чему быть, того не миновать». Ей это даже не пришло в голову. Она ощущала свою глубинную правоту как непоколебимый факт. И хотя Уильям опаздывал на бракосочетание, она не сомневалась в его чувствах. Она знала, что свадьба состоится, и в ее отношениях с Уильямом не было места опасениям. Теперь-то мне все понятно, но с Гэйбом я слишком старалась себя убедить, что им движет всего лишь детский страх перед непривычным. Мне казалось, что его «я еще не готов» было вызвано боязнью родителей. В глубине души он желал быть со мной, но опасался реакции окружающих. Мне не приходило в голову, что все было наоборот, что на самом деле он не хотел жениться, но боялся моей реакции, боялся меня потерять. Потому что после того, как он меня потерял, когда я переехала к Шелл, ему стало не по себе. Он явился ко мне со словами: «Я выбираю тебя. Мне нужна только ты!», и я взяла протянутую мне руку, надеясь, что мы будем вместе противостоять его страхам. Я стану его товарищем, по борьбе. Когда мы поженимся, он осознает: окружающие, в сущности, настроены благожелательно, и боязнь женитьбы будет забыта. Именно идея женитьбы пугала Гэйба. Ну да, только так, потому что иначе в чем причина? Мы будем жить в прежней квартире, встречаться с теми же друзьями, заниматься теми же делами. Просто когда мы поженимся, дело будет касаться уже не только нас двоих. Семья будет поддерживать наше стремление выполнить те клятвы, которые мы дали друг другу. Или нет?

Родственники заполнили всю церковь, и Уильям находился там, где ему и надлежало быть, — перед крыльцом, вместе с братьями Софи и остальными шаферами, ожидая, когда появится любовь всей его жизни. Ей оставалось до него совсем немного, только пройти через церковь, и пока я шла перед ней по проходу, по моему лицу струились слезы. Меня не волновало, как я выгляжу. Лицо Уильяма переполняли радость и нетерпение. Я не знала, сколько разных дат бракосочетания они перебрали, — главное, в конце концов все случилось вовремя. И все у них будет хорошо.

После несостоявшейся августовской свадьбы мы с Гэйбом попытались пожить по-старому: лакомились гамбургерами, смотрели, лежа в постели, фильмы. Наши отношения налаживались, а вот отношения с его родителями — нет.

— Как только она выедет из квартиры, мы возместим ей все финансовые потери.

Я ушам своим не поверила, но они и правда это сказали.

— Но мы собираемся назначить новую дату свадьбы, — возражал Гэйб.

— Ну хорошо, если вы действительно поженитесь, тогда она и получит деньги. Ты же сам отменил свадьбу, так что действуй.

Гэйб убеждал меня, что мы поженимся. «Как только отец разберется с распорядком своих дел, он обещал дать мне список подходящих дат. Не беспокойся о деньгах и о долгах родственникам. Милая, все будет в порядке, я обещаю».

Мы намеревались пожениться в декабре. Пурпурные лилии и каллы, розы «Черная красавица» и, кое-где бледно-розовые цветы тасманийского перца. Кружки с горячим какао и завернутая в пергамент пастила для гостей, отбывающих домой. Подружки невесты в атласных нарядах цвета темного шоколада. Гэйб сообщил родителям новую дату бракосочетания, и как это ни удивительно, они не возражали. Все снова пошло по расписанию. Подходящие залы оказались не занятыми, флористы были готовы работать. Дело закрутилось. Пока не рухнуло — в очередной раз.

Гэйб и не думал сообщать родителям новую дату свадьбы. Он мне солгал. Его родители позвонили нам, оставив на автоответчике сообщение, полное слов «слухи» и «разочарованы».

— Какого черта, Гэйб! Почему ты им не сказал? — Я металась по комнате, размахивая руками. — О чем ты только думал? — Меня мутило.

— Стефани, я правда собирался им сказать. Просто я не хотел все это выслушивать. Я знал, что они разозлятся, и решил, что если я выжду момент поудобнее… Ну, я не знаю. — «Ну, я не знаю» у Гэйба всегда получалось лучше всего.

— Чего ты так боишься? — уже спокойно спросила я.

— Я не боюсь. — Он взял мои руки в свои. — Просто мне еще учиться, и я не хочу выслушивать от них претензии. Ты же знаешь, какие они. Мои чувства к тебе тут ни при чем, милая.

Я отнюдь не была в этом уверена, хотя мне и хотелось верить, что Гэйб боится не нас с ним, а родителей, страшится того, что о нас подумают.

— Ты точно хочешь это сделать?

— Да, я все исправлю, детка.

— Нет, я про свадьбу. Ты по-прежнему намерен на мне жениться?

В ожидании ответа, я затаила дыхание. Гэйб отстранился.

— Может, хватит играть в психологические игры? Я не желаю говорить на эту тему.

— Вот как? Ты сказал, что хотел, а остальное не важно?

— Ты действительно хочешь знать, что я думаю? — Когда кто-нибудь начинает с такой фразы, я обычно ищу, за что бы ухватиться. — Прекрасно. Ты тормоз, вот что я думаю! Ты аутистка хуже героя «Человека дождя», Стефани! Ты вечно повторяешь одно и то же. Ты, видимо, работаешь с полными кретинами, раз вечно разговариваешь со мной как с идиотом!

— Прекрати кричать на меня!

— Ну да, конечно! А теперь ты еще поплачь, как тупая маленькая девочка. Уа! Уа! — Он орал на меня, приблизившись ко мне так близко, что я уж думала, мы вот-вот столкнемся носами. — Ты уверена, что у тебя есть время плакать? Тебе ведь надо все повторить сто раз и еще жестами показать! — Он передразнил мою манеру размашисто жестикулировать, и я заплакала еще сильнее. — Господи, меня от тебя тошнит. Не смей убегать! Я терпел твой скулеж, а теперь тебе придется меня выслушать.

— Я не желаю разговаривать в таком тоне! — умудрилась прокричать я, зная, что было бы куда больше толку, если бы я сказала это спокойно.

Бросившись в спальню, я заперла дверь, упала на нашу кровать и плакала до тех пор, пока горло не перехватило от рыдания. Я думала, что это обычная ссора. Я думала, все так ругаются. Вздрагивая, я писала в своем дневнике:

Второе по отвратительности признание в этой записи — «но я люблю его». Трудно вообразить более гадкую фразу! Он издевается надо мной, не стесняясь своих друзей, но я люблю его. Он орет мне в лицо, брызгая слюной, но я люблю его. Он говорит мне, что я вовсе не хорошенькая, и пусть это правда, ведь только вьющиеся рыжие волосы придают мне очарование, а без них я ничто, но я люблю его. Проклятье, с каких это пор любовь оправдывает самые ужасные вещи? Да, и это только вторая по отвратительности вещь. Самое гадкое в этой записи то, что идет на следующей странице, месяц спустя:

Хватило одной страницы, чтобы перейти от «из-за него я себя ненавижу» к «я его жена», и я помню, о чем тогда думала. «Любовь все преодолеет». «Пока есть любовь и мы хотим сберечь ее, все хорошо», — думала я. Но влюбиться совсем нетрудно; обычно это случается без предварительных размышлений. А вот для создания прочных взаимоотношений требуется нечто большее, чем влюбленность. Требуется признавать свою неправоту, идти на компромиссы, смирять гордыню.

А я думала, что требуются слезы. Я не знала, что любовь не должна делать нас несчастными. Истинная любовь не может быть источником боли.

Мне казалось, что ситуация яснее ясного. Если бы он рассказал своим родителям то же, что говорил мне: как сильно он меня любит, как я украсила его жизнь, как он хочет от меня детей, — они могли бы его поддержать. Вместо этого он чувствовал их неодобрение и молчал. Но только не со мной. Когда он был со мной, невысказанное раздражение превращало молчание в злобу. Так мне казалось. Больше я ничего не замечала. Я выходила замуж за подростка, не за мужчину, и знала об этом, но я уже потратила на наши отношения слишком много времени и любви. Ну и ладно, думала я, рано или поздно он вырастет. Мы вырастем вместе.

Терпеть не могу, когда меня спрашивают, не считаю ли я, что вышла замуж слишком рано. «Слишком рано» подразумевает наивность, но, по-моему, наивной я не была. Задавая подобный вопрос, в действительности люди хотят знать одно из двух: «Вам ведь хотелось выйти замуж, а за кого — не столь важно, правда?» Или: «Вы был и так молоды, вы хоть знали, что такое любовь?» Ненавижу этот вопрос, потому что на него нельзя ответить ни «да», ни «нет». Я любила Гэйба по-настоящему, без всяких условий, невзирая на неприятности. Но меня пленяла и перспектива заполучить мужа, объект заботы, и свой дом, где на холодильнике, прикрепленные магнитиками, красовались бы списки дел для мужа и для жены. Я хотела, чтобы мы стали друг для друга близкими людьми. И мне казалось, что я нашла все это в мужчине, которого любила. Поэтому я и терпела его срывы. «Он повзрослеет, — думала я. — Придет день, когда все сложится так, как я рассчитывала. А до тех пор будут слезы, но чаще слез будут смех и воспоминания». И так все и было. Пока не произошел сбой.

Итак, дело было не в том, что я вышла замуж слишком рано. Просто я вышла замуж не за того, за кого следовало. Да, были тревожные симптомы, на которые следовало обратить внимание, но я была влюблена и готова была бороться с трудностями бок о бок с Гэйбом. Я не сомневалась: если мы захотим, то преодолеем все на свете, даже кошмарные отношения со свекровью. Но сил и желаний одного человека не может хватить на двоих.

Я перечитываю сейчас страницы своей жизни, и мне стыдно. Именно стыдно. Не могу поверить, что и вправду терпела такое его отношение к себе. Я и подозревать не могла, что достойна мужчины, который женится на мне с восторгом, вроде стоящего подле алтаря Уильяма. Унизительно вспоминать о том, как Гэйб заставлял меня ненавидеть себя, как я унижалась. Это не мой брак потерпел крах. Я сама привела себя к краху. Мне самой надо было взглянуть в лицо своим страхам не меньше, чем Гэйбу. В известном смысле я согласилась на отношения, в которых надо мной издевались, потому что боялась, что без него я ничего из себя не представляю. Я верила, что раз он меня хочет, то я чего-то стою. Я позволила распоряжаться собой — это ужасно, но, увы, случается достаточно часто.

Слишком многие женщины ведут себя именно так. Умные женщины принимают глупые решения. Я-то знаю — я читала все положенные книги. Я знала, что нужно усердно трудиться, чтобы достичь успеха, и думала, что взаимоотношения устроены также. Чем больше я плакала и переживала из-за наших ссор, тем больше мне приходилось терпеть. Я боролась, пытаясь сохранить то, что мне дорого. В конце концов Гэйб обычно входил в спальню, гладил меня по спине и тихо говорил:

— Ты права. Прости меня. Это моя вина, и я должен научиться сдержанности. Спасибо тебе за то, что ты так терпелива со мной. Нас двое, Стефани, и мы все преодолеем. Я хочу этого и никогда не перестану хотеть.

Я тоже этого хотела и позволила убедить себя, что все склоки и примирения — только испытание. Оно закалит нас. Я принимала психоз за упорство. Я верила, что наши отношения наладятся, если Гэйб тоже будет стараться и научится высказывать свои желания — и со мной, и со своими родителями.

Ну вот он и высказался. В январе.

— Мы не сможем пожениться в январе или феврале. У меня будет очень сложная практика в больнице.

Я боялась новых отсрочек и боролась с нетерпением. Ну хорошо! Тогда первого марта! Великолепно!

— Нет.

Тогда мартовские иды! К черту суеверия!

— Нет.

Для отказа всегда находились причины. И когда Гэйб добрался до мая, так и не выбрав дня для свадьбы, я топнула ногой в кожаной туфельке. Отныне мне не было дела до выбора помещения и цветовой гаммы. И вместо вручения отъезжающим гостям свежей клубники и пирожных в деревянных корзиночках, чтобы полакомиться на следующее утро, — «как насчет того, чтобы вообще не приглашать гостей?» К черту гостей! К черту цветы, подходящие для этого времени года! От разговоров о скатертях и необходимом освещении, о распределении обязанностей и графиках, благодарственных письмах и напоминаниях я начинала забывать, что все это в общем-то имеет отношение к свадьбе.

Мы сошлись на том, чтобы устроить скромную церемонию, только для близкой родни, в мае, прежде чем Гэйб сдаст в июне экзамены за второй курс. После окончания экзаменов мы проведем медовый месяц в Италии, а потом устроим прием, чтобы отпраздновать нашу свадьбу в кругу прочих друзей и знакомых. Гэйб попросил отца выбрать подходящую дату в расписании своих конференций на май. И все было решено. Двадцать восьмое мая. Гэйб договорился с раввином Темпл Синай из синагоги в городке, который был неподалеку от наших родных мест. Таким образом он пытался убедить меня, будто тоже всего этого хочет. Потом мы начали оповещать знакомых. Я обязательно уточняла:

— Да, двадцать восьмое мая, но на всякий случай запишите дату карандашом — мало ли что.

Я удостоверилась, что первым делом Гэйб известил своих родителей. В этот раз я лично, стоя перед ним, слышала, как он с ними разговаривал. И они его несомненно услышали, ибо спустя два часа позвонила младшая сестра Гэйба, Кэт, ее визг записался на пленку автоответчика. Самое надежное доказательство. Дату бракосочетания ей сообщили «мамочка и папочка». Кэт кипела от негодования, и это тоже служило подтверждением.

— Конечно, — визжала она, — вам безразлично, приду ли я, а ведь я не смогу отпроситься с работы.

Ну да, и едва услышав новость, она позвонила нам, а не своему начальнику. Мы знали, что она вполне в состоянии придти; как и следовало ожидать, она ломала комедию. В августе она отказалась участвовать в церемонии бракосочетания. Когда мы подыскивали наряды для подружек невесты, ее мать Ром, призналась Вермишелли:

— Ох, Кэт слишком полная. Что бы она ни надела, вид будет ужасный. Надеюсь, когда она выйдет замуж, подружки невесты все будут худенькие, так лучше для фотографий.

Мы знали: в конце концов Кэт поступит так, как велят ей родители. Так уж было принято у них в семье.

Через неделю позвонила тетя Гэйба, учительница начальной школы, у которой был очень заразительный смех, и поздравила нас с тем, что дата свадьбы определилась. Хоть кто-то за нас порадовался! Она пригласила нас к себе на барбекю в семейном кругу. В ее доме царили тепло и непринужденность. К счастью, родители Гэйба в тот уик-энд были у себя в Атертоне, так что я могла есть в свое удовольствие и наслаждаться жизнью. В обществе родителей Гэйба я испытывала тревогу и теряла аппетит. Когда они отсутствовали, я уничтожала жареных цыплят, дочиста обгладывая ребрышки.

Бабушка Гэйба — элегантная, модно одетая дама, которая при каждой встрече спрашивала: «Так мой внук не обижает тебя, Стефани?» — хотела знать, в каком наряде я буду в день свадьбы. Потом она крепко обняла меня и потрепала по щеке. Мне понравилось с ней общаться. Так где мы поженимся, и кто нас обвенчает?

— Я очень рада за вас обоих, — заявила она, сжимая в объятиях одновременно меня и Гэйба, такой вот тесный узелок из трех человек.

Мне было приятно знать, что семья Гэйба одобряет наше решение, что они понимают, как он со мной счастлив. Наконец-то все будет в порядке.

В тот вечер, когда мы возвратились домой, на автоответчике мигала лампочка. Я включила прослушивание, не подозревая, что на самом деле нажимаю кнопку вызова рвоты:

Я почувствовала, что меня вот-вот стошнит. Хорошо бы на Марвина. Я была уверена в том, что они знают дату свадьбы. Возможно, они считали ее не окончательной, но делать вид, будто они впервые о ней услышали, было по меньшей мере абсурдно. О Боже, ведь я снова увлеклась, листала свадебные журналы, сообщила семье, заказала маме билет на самолет — и на тебе!

— Я больше так не могу Гэйб. Хватит. Все время что-нибудь случается. Твоя семья, распорядок твоих занятий. Я не могу больше так мучиться. Ты только посмотри на это!

Я махнула рукой на кипы глянцевых журналов, собранных мною за годы нашей помолвки, на альбом вырезок, который я начала собирать, на снимки разных причесок, на мои собственные фотографии в разных ракурсах с пробных сессий макияжа.

— Я по горло сыта этим дерьмом! — вскрикнула я, и мой крик сорвался на всхлип. — Я больше не могу. Прости.

— Я сделаю все, что ты хочешь, Стефани.

Странная история.

— У меня нет больше сил. Они всегда находят отговорки.

У меня из носа текли сопли.

— Детка, я согласен с тобой. Я на твоей стороне.

Он протянул мне полотенце.

— Ты ведь им все рассказал, правильно? Ведь я это слышала.

— Да, Стефани.

— Хорошо, я пока еще не сошла с ума. А они утверждают, будто мы их не известили. Это же просто отговорка! Для них я никогда не стану достойной тебя. Но почему? Разве я так ужасна? Разве я не люблю тебя? Разве ты со мной не счастлив?

— Конечно, счастлив, детка.

Он вытер мои слезы и прижал меня к себе.

— Гэйб, я просто не понимаю. Я люблю тебя. Ты любишь меня. Почему они не могут за нас порадоваться?

Фраза «Я люблю тебя, ты любишь меня» звучала штампованно, но я была в отчаянии и ничего не соображала.

— Милая, а если мы просто-напросто поженимся, никому об этом не объявляя? Пусть тогда выбирают любую дату, это будет уже не важно, если мы и так уже муж и жена. Тогда прием и церемония будут в один день, и никто не сможет давить на нас.

— Хорошо, когда? — устало отозвалась я.

На самом деле я ему не верила.

— Следующие три недели для меня — сущий кошмар, но я не ищу отговорок — я знаю, что ты так думаешь. На выходных, двадцатого мая я свободен. Так мы сможем уехать на пару дней в какую-нибудь гостиницу, и у нас будет время, чтобы найти раввина. Годится, милая?

Он нежно приподнял мой подбородок и заглянул мне в глаза. Я кивнула и разрыдалась в его объятиях. Он гладил меня по спине и шептал, что все будет в порядке.

— Ты увидишь. Я обещаю. Я не допущу, чтобы тебя коснулась хоть какая-то неприятность, милая.

До сегодня, слыша обращение «милая», я оглядываюсь в поисках уборной. Мой организм чувствует дерьмо — сразу начинается рвота. Жаль, что в тот памятный день я не сбежала от Гэйба в ближайшую уборную.

— Обещаешь ли ты любить и беречь ее?

Как хорошо, что я пришла на свадьбу кузины одна. Я бы не выдержала всей этой романтики при свете свечей рядом со второсортным спутником. Я жаждала настоящих, неподдельных чувств, чувств с большой буквы. Слушая, как обмениваются клятвами София и Уильям, я ощущала значимость этих клятв, возможно, куда острее, чем те, кто никогда не состоял в браке, — я ведь знала цену произносимым словам. «В болезни и в здравии, в богатстве и в бедности, в горе и в радости…» Я едва сдерживала всхлип. Плач рвался наружу, перехватывая горло. Если я не сумею сдержаться, то совсем разрыдаюсь, и все это услышат. Я судорожно сглотнула. Мне не на кого опереться. А что, если и дальше вот так будет течь моя жизнь: я буду ходить на чужие свадьбы, слушать чужие клятвы и жалеть, что мне не с кем разделить жизнь? Куда, к черту, подевалась выпивка? Мне нужно было надеть зеленое платье, а не желтое. Зеленый — цвет ревности, а я ревновала. Радовалась счастью Софии — и все равно ревновала. Это как справлять День святого Валентина, когда у тебя никого нет: каждый раз, когда тебе на глаза попадается обернутый в целлофан букет роз, ты бросаешь беглый взгляд на прикрепленную к ним карточку — а вдруг букет предназначен для тебя? И каждый раз выясняется, что розы предназначены не тебе. Вот так я себя сейчас и чувствовала. «И хранить верность, покуда смерть не разлучит вас». Хоть я никогда и не произносила этих фраз слово в слово, на иврите эти чувства тоже можно высказать. Только мы с Гэйбом произносили свои клятвы в одиночестве, а не в кругу родных и друзей.

В конце церемонии Уильяма и Софии все родные и друзья принялись желать друг другу мира.

— Мира тебе, Стеф, — внезапно произнесла Ли, обнимая меня.

— И тебе, моя дорогая.

— Я знаю, как все это мучительно для тебя, но не тревожься. Скоро прием, и я тебя напою вусмерть коктейлем «Рыжая шлюха».

Только моя сестра могла знать о существовании такого коктейля. Лучшей компании на свадьбе нельзя и желать. Обнимая Ли, я вдруг пожалела, что ее не было на моей свадьбе. Мне хотелось разделить ее со всеми родными, даже с Ией и Фэй, с которыми мне придется сидеть на приеме у Софии. Да, меня же ждет испаноязычная инквизиция. К черту «Рыжую шлюху», тут потребуется текила.

Я решила, что, если она попросит всех незамужних собраться вместе, я уйду. Когда София танцевала с отцом, я наконец разревелась и высморкалась в носовой платок Фэй, не блиставший свежестью. Я вынесла церемонию разрезания торта. А вот бросание чертова букета невесты (мол, та девушка, что его поймает, следующая выйдет замуж) мне уже не пережить. Все будут ждать, что я подойду, а я не незамужняя! Я разведена! Да, я хочу опять замуж, но я не намерена стоять в кругу, отставив левую ногу, чтобы какой-нибудь гость натягивал мне на бедро невестину подвязку. Оставьте меня в покое, черт побери!

— Я, пожалуй, сейчас уйду, — сказала я, заметив, что возле танцпола начали собираться одинокие мужчины.

— Ой, подожди! Бросание букета — очаровательная традиция!

Я удивилась, что бабушка про это слышала. Судя по ее историям о своем детстве, я предполагала, что у них на свадьбах если что и бросали, то внутренности убитых животных.

— Вот ты и иди туда, Ия. Если меня не будет, тебе скорее достанется букет.

— Ты шутишь? — вмешалась Фэй. — Если мы будем участвовать и поймаем букет, нам придется оставить ходунки.

— Ну да, Фэзи! — откликнулась Ия. — Но зато мужчине, который поймает подвязку невесты, придется надевать ее нам на ногу!

Мгновение сестры молча смотрели друг на друга, а потом загоготали.

— Ух ты! Вот это свадьба так свадьба, Фэзи!

— Ну хоть потанцуй с каким-нибудь парнем, Стефани. — Никакого подходящего парня рядом не было, и я уже устала после твиста с Ли. — Знаешь, в мои годы на танцы нас обязательно сопровождали пожилые дамы. Они следили за тем, чтобы парень с девушкой держались друг от друга в танце на приличном расстоянии. Впрочем, я тогда была такой неискушенной!

— Что значит «тогда», Фэзи? На прошлой неделе ты решила, что у того мужика в кармане зажигалка, а не кой-чего торчит!

— Ох, ну тебя! — Фэй, смеясь, отмахнулась от моей бабушки. — Знаешь, Стефани, я ведь как-то решила, что забеременела, потому что мужчина поцеловал меня по-французски. Зато сегодня я бы любому парню тут не пожалела французский поцелуй!

— Ну так чего же ты ждешь, Фэй?

— Знаешь, Стефи, жизнь коротка. Наслаждайся ею, пока можешь. Заведи любовника. — О Боже, и куда только подевалась Ли! — Впрочем, это, может быть, не самая лучшая идея. Любовники ревнивы. У меня был один такой, он гонялся за мной с пистолетом, когда я его бросила.

На слове «пистолет» Фэй сложила пальцы пистолетиком и проговорила:

— Бум! Бум!

— Да нет, в общем, игра стоит свеч, так что целуйся с парнями сейчас, Стефи, дорогуша, потому что с возрастом, что бы там ни говорили, начинаешь жаждать веселья!

Я жаждала оказаться в собственной кровати. И мне было наплевать на то, что я буду в ней в одиночестве.

— Пожалуй, я пойду, — произнесла я и улыбнулась в надежде, что меня погладят по плечу и пожелают доброй ночи.

— Отведай по крайней мере торта. Одно дело — просто уйти домой в одиночестве, Стефи, а другое — уйти домой и в одиночестве, и без торта. Это куда хуже, чем иссякший родник наслаждений.

Нет, куда хуже, когда женщина именует свое влагалище «родником», подумала я, изображая улыбку.

Я ушла, не дожидаясь ни торта, ни бросания букета. Я справилась со слезами во время бракосочетания и перенесла их первый танец. С меня хватит! После того как моя бабушка и ее сестра посоветовали мне наслаждаться жизнью, потому что она коротка, мне хотелось не букеты ловить, а истерики устраивать. Мне хотелось завизжать и устроить пьяную сцену, но повсюду были видеокамеры, и надо было думать о женихе. Поэтому я ушла одна, ускользнула, ни с кем не прощаясь и никому не желая удачи.

В постели Линус принялся слизывать мои слезы. Слова Фэй о том, что время течет быстро, меня ужасно расстроили. Когда я страдала, время останавливалось. А сейчас, когда я одинока и хожу на свидания, оно, значит, должно стремительно мчаться вперед? Если такова лучшая пора моей жизни, то плохи мои дела. Лучшая пора такой не бывает. Лучшая пора — это когда вы скачете по дивану, пока не расхохочетесь, целуетесь, распеваете в машине и, закатывая глаза, поддразниваете любимого человека. Лучшая пора — когда вы неприлично фыркаете, и вам плевать, как это смотрится. Вы не беспокоитесь, что все делаете не так, потому что в глубине души знаете, что все происходящее — чудесно и правильно. Вы просто в этом уверены. И вы любите бескорыстно… мужчину, женщину, детей, собаку, даже тесноту. Вы любите все на свете. Это и есть лучшая пора вашей жизни. Мне казалось, будто я пережила это с Гэйбом. Когда я поняла, что ошибалась, что у меня второсортный брак, я начала сомневаться во всем. А раз старухи советуют мне радоваться жизни, потому что она проходит так быстро, как мне найти счастье в текущем моменте?

Конечно, мне хотелось создавать с кем-нибудь общие воспоминания. Мне хотелось начать совместную жизнь с человеком, с которым у нас будет общее прошлое, чтобы он помнил все мои глупости и говорил, закатывая глаза, что все было не так, а потом целовал меня в лоб и все равно бы меня любил. Мы все этого хотим. Но может быть, не там ищем?

Не так уж одинока я была на свадьбе Софии. У меня была собственная «тройка» — трое родственников, составивших мне компанию. Моя бабушка состарилась вместе со своей сестрой, а моя сестра меня смешила и заставляла забыть о том, что у меня руки толстые и нет спутника. Может быть, именно с ними мы и стареем — с братьями, сестрами, старыми друзьями, которые связывают нас с прошлым и напоминают нам о том, кто мы такие.

Одно я знаю точно: у меня на этой свадьбе была своя версия полагающихся невесте «старого, нового, одолженного и синего». Моя привычка заботиться о чужом мнении устарела, и если бы я привела нового мужчину, наверняка это все бы заметили. Пора мне одолжить у кого-нибудь уважения к себе и не уходить со свадьбы посиневшей от переживаний. Ну да, я спала этой ночью одна, но, во-первых, это не так ужасно, а во-вторых — зачем притворяться, особенно перед своей семьей? Да и кому какое дело?

Так что вместо того, чтобы переживать о чужом мнении, я задумалась над своим холостяцким положением: даже в наше время таким образом жить непросто, особенно женщине. Не зря люди так пугаются одиночества и усиленно «изображают любовь»! Я потратила слишком много времени, гадая, что обо мне подумают, как будет ко мне относиться семья Гэйба. Я пока была не готова прийти на свадьбу кузины с мужчиной, пусть даже родственники бухтят, мол, время быстро уходит. И Бог с ним, со спутником на свадьбу; я не уверена, что вообще буду с кем-то встречаться! Слишком я боюсь, что этот «кто-то» поведет себя как Гэйб. Не хочу любви, лишенной доброты и терпения, мелочной и злопамятной. Уж лучше быть одной!