"Честно и непристойно" - читать интересную книгу автора (Кляйн Стефани)

Глава 5 КРАСНОЕ ВИНО И РЫБА

Вот вам и независимость: я не иду на вечеринку. Ненавижу «Кабану», ненавижу тамошнюю светскую тусовку в нарядах, которые притворяются, будто они от кутюр, с их вечными коктейлями «Космополитен» и упоминаниями «Левого берега». В субботу подруги поделились-таки со мной нашими планами на вечер, помахивая пригласительными билетами на закрытую вечеринку канала Эйч-би-оу по поводу запуска сериала «Антураж». Вечер должен был начаться в «Звездном зале», потом мы переместимся в Саутхэмптон в «Кабану» — мотель, превратившийся в обязательную для посещения сиену: там больше знаменитостей, чем в колонке светской хроники. Там мы будем подпевать все тем же песням, которые слышали все лето. Да я лучше тухлым мясом поужинаю, чем пойду туда.

— Ты уверена, что не хочешь поехать с нами, милая? Чем ты займешься?

— Я прекрасно устроюсь. Идите, развлекайтесь.

Я вовсе не делала обиженный вид; я правда хотела, чтобы они развлеклись как следует, и именно поэтому мне не стоило с ними ездить. Еще один вечер танцев на бархатной тахте и дурацких разговоров на повышенных тонах с девицами, которые пытались сообразить, от «Лоншан» у меня сумочка или от Сен-Лорана, и я созрею для того, чтобы выбежать на середину шоссе и кинуться под машину. Должно же в Хэмптонах быть что-то поинтереснее вышедших в тираж знаменитостей с их печальными развлечениями. Кроме того, мои груди обгорели на солнце, и я не могла надеть открытый лифчик.

Когда девушки отбыли, я стала отважно обживать нашу Темницу отважных дев — взяла книгу и собралась устроиться с ней на кушетке поудобнее. Мне было необходимо отделиться от своей стаи, хотя бы на один вечер. Иначе я превратилась бы в одну из тех девиц, которые на любой вечеринке стоят сбоку и недовольно притопывают ногой, скрестив руки на груди. Мне нужно было отдохнуть, чтобы на следующий вечер как следует устроить барбекю в честь дня рождения Далей.

Только я устроилась поуютней, как у двери темницы голос произнес:

— Тук, тук!

— Кто там?

— Кен.

— Какой Кен?

— Кен из бара. Могу я войти?

Я только что вымылась в душе, намазалась увлажняющим кремом и надела дорогой топ (без лифчика) и черные бархатные брюки-капри, так что я ничего не имела против. Но когда я открыла дверь, Кен был при полном параде, в стильной рубашке и с ключами от машины в руках.

— Стеф, что это ты тут сидишь одна? Не хочешь куда-нибудь пойти?

— Если в «Звездный зал» или «Джет», то нет.

— А как насчет «Стивенс Токхауз» со мной?

Насколько я знала, «Стивенс Токхауз» — единственное место в Хэмптонах, где не собиралась тусовка. Там были стены, облицованные сосной, стол для бильярда и небольшая эстрада. То что надо!

— Тогда подожди пять минут.

В итоге я собралась за десять.

В «Токхауз» мы приехали в компании еще нескольких жильцов нашего дома; оркестр как раз наигрывал песню группы «Ю-Би-40» «Красное, красное вино». Отличная мысль, мне тоже налейте. Пока мы пробивались к узкому длинному бару, Кен, не оборачиваясь, поймал мою руку. Я люблю такие жесты. Они сразу отметают все шансы на платонические взаимоотношения. Сжав мою ладонь, Кен принялся неторопливо поглаживать ее подушечкой своего большого пальца, будто слепой, ощупывающий лицо нового знакомого.

— А классная песня, правда? — крикнул он легко, словно мой пульс и не бился у него под пальцами.

Когда мы добрались до бара, он притянул меня к себе.

— Ну как, Стеф, долго мы будем этим заниматься? — «Заниматься этим» в данном случае означало «не набрасываться друг на друга как безумные».

— А ты не хочешь спросить для начала, что я буду пить?

— Я задаю только те вопросы, на которые не знаю ответа. — Смех в его голосе звучал так отчетливо-осязаемо, что мне захотелось его потрогать.

— Да, ты явно принял ударную дозу витамина С.

— Витамина С?

— Ну да, ты переел Самодовольства, Светоч ты эдакий!

Кен улыбнулся и прикусил нижнюю губу.

— Я же тебе сказал, Стеф, из нас двоих я шутник. — Он постучал мне по кончику носа. — А ты, моя дорогая, — красотка. Что же ты путаешься, когда мы только начали знакомство?

Мы двое? Мне нравилось, когда он так говорил. Нет, я, конечно, прекрасно его понимала, о нас двоих говорить пока еще было рано, но это хорошо, что он не боится говорить о таких вещах. Я бы на его месте уже извинилась, боясь его спугнуть. Потом он поцеловал меня в нос.

— Так вот, я спрашиваю: мы еще долго собираемся этим заниматься? Просто… — Он поцеловал меня в щеку. — Скажи. — В другую. — Когда? — Его губы коснулись моих, сначала легонько, но потом он притянул меня ближе и поцеловал всерьез.

Когда мы остановились подышать, я посмотрела на него с улыбкой и прошептала:

— Когда?

Кен склонил голову набок и посмотрел на меня так, будто пытался изучить знаменитую скульптуру со всех сторон. Такое лицо бывает у моего отца, когда он мною гордится. Такой взгляд бывает, когда любишь.

Потом Кен сказал:

— Давай попробуем еще раз, только сейчас наклони, пожалуйста, голову в другую сторону. — Я озадаченно нахмурилась. — Я левша, — добавил он, будто это что-то объясняло.

С каких это пор появились «правый» и «левый» способ целоваться? Я знаю только правильный способ: не душить партнера своим языком, не распускать слюни и не вести себя как голодающий, пытаясь проглотить его целиком. Поцелуи для левшей? Кто придумал такую ерунду?

Когда мы второй раз поцеловались, Кен провел костяшкой согнутого пальца по моему подбородку, приподнял завиток волос, упавший мне налицо, и убрал его за ухо. Это явно был его выигрышный ход. Это не то же самое, что распахивать перед дамой дверцу такси, привставать из-за стола при ее появлении или идти возле нее с левой стороны, ближе к краю тротуара. Это не выигрышные ходы, а хорошие манеры. Кен явно специально тренировался убирать растрепавшиеся пряди во время разговора. В него влюбляться не стоило. Увы, эта мысль запоздала.

Мы танцевали… Ладно, если честно, мы терлись друг о друга под песню Джонни Кэша, а потом под какую-то песенку о рыжих девчонках. Я едва не вылезла на эстраду, но решила, что объятия Кена куда приятней, чем всеобщее внимание. Если бы я танцевала с кем-то другим, то извинилась бы за струи пота, текущие из-под копны моих распушенных волос, и попыталась бы их вытереть. Но я схватила руку Кена и просунула ее между моей блузкой и липкой от пота кожей. Ощутив, как я вспотела, он с силой прижал меня к себе, обдав шею теплым дыханием. Он крепко поцеловал меня, и я почувствовала, как он меня хочет.

Когда стало совсем жарко, Кен вывел меня на улицу, где мы выпили по холодному коктейлю из пластиковых стаканчиков, чтобы остыть. Он принялся рассказывать о своей семье, о племяннике Заке.

— Это сын моей сестры от первого мужа.

Услышав словосочетание «первый муж», я поняла, что был и второй. Я почувствовала облегчение: значит, Кен не будет судить меня слишком строго.

— Я тоже разведена, — выговорила я, прежде чем сделать большой глоток мятного джулепа.

— Ой, мне очень жаль. — Ненавижу, когда так говорят, это же не означает, что кто-то умер.

— Да ладно, это давно было. — Прошло меньше года.

— Да, разводы паршивая штука, — сказал Кен.

Мы оба посмотрели вниз, на его туфли. Он переступил с ноги на ногу.

— Так что у тебя случилось? Почему вы разошлись?

Я никогда не знала, как лучше ответить на подобный вопрос, чтобы не сказать лишнего. Это вроде беседы с нанимателем, который выясняет, почему ты решила уволиться с предыдущей работы. Да потому что дерьмовая она! А вместо этого приходится говорить что-то вроде: «Я поняла, что пора что-то менять. В той компании я достигла пределов своего потенциала».

— Наверное, из-за моих чрезмерных амбиций. — Идеальный ответ.

Вроде фразочки на собеседовании для приема на работу: «Мой самый существенный недостаток — это перфекционизм». Ага, как же.

— Чрезмерные амбиции? Да ладно.

— Нет, правда, женщинам моего поколения всю жизнь внушали, что мы можем стать кем захотим — врачом, адвокатом, стажером в Белом доме для обслуживания президентских потребностей. В детстве я приправляла каждый день словами: «Я добьюсь всего, чего пожелаю, если буду упорно трудиться», как кашу медом. — Кен придвинулся ближе. — И знаешь, это сработало. Все сбылось. Я добилась всего, чего желала. Отличных оценок, поступления в университет, работы. Но мне никто никогда не говорил, что к личной жизни это не относится. Я сама загнала себя в угол.

— Не понимаю.

— Я слишком привыкла думать, что добьюсь желаемого, если приложу достаточно усилий. И естественно, к личной жизни я подходила так же: если я и вправду чего-то хотела, то наверняка все должно было получиться. Понимаешь, я была замужем за очаровательным евреем врачом. На словах это звучит идеально, и я себя чувствовала… — Я заколебалась. — Я чувствовала себя успешным человеком. Значительным. Или что-то в этом роде. Мне казалось, что этот пункт в списке дел, которые необходимо совершить в жизни, я могу вычеркнуть. — Да заткнись уже, Кляйн. — А оказалось не так. В браке состоят двое, а за двоих я усердно трудиться не могла.

— А он трудиться не хотел?

Меня поразили зеленые искорки в его глазах, до сих пор я их не замечала.

— Он был ленив. Он даже малую нужду справлял сидя; я могла бы и раньше догадаться.

— Ого. Надо будет постараться при тебе не писать. — Он рассмеялся своей шутке, а потом обхватил меня за талию. Я передвинулась, высвобождаясь из его объятий. — Так легко ты от меня не отделаешься, Стеф. — Он поцеловал меня. — Такты что теперь, решила, что свадьбы не для тебя?

— Ну, так мне решать особо не с чего, у меня никогда не было свадьбы. Но если тебя интересует, дала ли я клятву не выходить замуж, то я тебе скажу… Если ты спросишь меня, опустившись на одно колено!

— У тебя не было свадьбы? Быть того не может.

Вот так каждый раз. Никто не верит, когда я говорю: «Мы сбежали вдвоем». Обычно я слышу в ответ: «Да ладно, скажешь тоже». Люди чувствуют, как пахнет мой шампунь, видят, какой у меня педикюр, и думают, что я дорогая штучка. Никто не верит, что мне в общем-то было уже наплевать на дурацкую свадьбу. Я никогда не принадлежала к числу девочек, которые мечтают о дне своего бракосочетания. Я мечтала стать певицей или писательницей, но отнюдь не невестой. В мечтах я неизменно пропускала этот эпизод и сразу переходила к роли жены и матери, воображая, как я вожу детей в школу и планирую пикники. Жалела я только о том, что не пришлось потанцевать с отцом, как положено на свадьбе.

Да, я никогда об этом не мечтала, но то, что случилось, я никогда не забуду. 2000 год, двадцатое мая. Тот день, когда мы с Гэйбом сбежали. Вообще-то «сбежали» — неверное слово. Оно подразумевает романтику: какой-нибудь песчаный остров и меня в бикини с надписью: «Молодая жена». Мы поженились тайком, и ощущение было такое, будто мы делаем что-то постыдное. Я нервничала, опасаясь, что наш брак так и не состоится. Я сказала Гэйбу, что должна знать, хочет ли он на мне жениться, или вынужденно идет на этот шаг — ради меня или под давлением обстоятельств. Он ласково ответил:

— Я не рад, что все вышло именно так, но я знаю, чего хочу. Я хочу жениться на тебе, Стефани.

День был мрачный. Серенький и мокрый, словно Бог только что чихнул. Когда мы ехали в такси, Гэйб расплакался. Я смотрела в окно и молилась. Я молила Бога дать мне силы перенести все, что бы ни произошло, хотя не была уверена, что вообще верю в Бога. То есть хоть в какое-нибудь высшее существо, пусть только оно даст мне сил! Подъехав к синагоге, мы вошли внутрь, держась за руки. Я нажала на кнопку лифта. Когда лифт прибыл, Гэйб спросил, нельзя ли немного обождать.

— Стеф, я не знаю, смогу ли я это сделать.

Он был весь белый.

— Да ты, никак, сейчас в обморок упадешь.

— Очень может быть. — Его трясло.

— Пойдем, нас ждут, — прошептала я.

Мы вышли из лифта и поднялись на второй этаж.

— Я не могу туда войти, — сказал он. — Я не готов. Может, если бы у меня был шанс созреть, ощутить, что я готов, но…

— Ну уж не надо, Гэйб. Пришла пора поговорить начистоту. Это решающий момент. Не можешь — не надо, но тогда ты отсюда уйдешь один, и я с тобой больше не буду встречаться и вообще разговаривать. Вот и все дела.

— Мне нужно побыть на свежем воздухе и подумать.

Я вошла внутрь одна, поговорить с раввином и кантором. Одна! Черт, это день нашей свадьбы, а ни он, ни я не знаем, что будет дальше. На раввине была золотая цепочка и голубой галстук, и он смахивал на усохшего боксера Рокки из фильма со Сталлоне, но глаза его лучились нежностью и пониманием. Кантора — подумать только — звали Роминой, но у нее был мягкий, успокаивающий голос. От нее пахло влажной шерстью и химчисткой. Я села перед ними и объяснила им, как нервничает Гэйб, как деспотичны его родители, как он разрывается на части.

— Боже, а если он не вернется? Я бы тут ждала его в синагоге, вся в белом, а он не…

Ромина погладила меня по плечу и произнесла:

— Вот это и есть настоящее испытание. Самый важный момент. Момент истины, который прояснит все раз и навсегда. Исполнись веры и смелости. — Мне казалось, я сижу пред лицом Бога.

Я вышла, чтобы взглянуть на Гэйба, и он сказал, что не может, что он думал, что будет готов к этому моменту. Я попросила его «пойти и предупредить там всех о своем решении». Мне хотелось, чтобы он сказал те же слова еще кому-нибудь. Хотелось вновь услышать их при свидетелях. А надо было отдать ему свои туфли на высоких каблуках и улепетывать со всех ног в обратную сторону. Черт, я так его хотела, даже противно вспоминать.

Поднявшись наверх, Гэйб, откашлявшись, извинился за то, что заставил раввина ждать. Раввин движением руки пригласил нас сесть возле него. Гэйб сказал раввину о том, как он меня любит, и не успел он продолжить, как раввин отозвался:

— Это все, что я хотел от вас услышать! Так, значит, жениться будем? — Ну прямо Йода из «Звездных войн», до тех пор пока Лукас не переключился на использование технологий.

С таким раввином на моей стороне я чувствовала себя в безопасности. Гэйб попросил разрешения переговорить со мной наедине. Вот тогда-то он все и высказал:

— Я боюсь, что наши отношения могут не сложиться, и тогда, в случае развода, я до конца жизни буду обязан отдавать тебе четверть своих заработков. Половина браков заканчиваются разводом. Для врачей это особенно тяжело, и я не хочу, чтобы меня наказывали за то, о чем я беспокоюсь. Поэтому я хочу, чтобы ты подписала брачный контракт. — Я явственно слышала голос своего отца. — Отец передал мне много денег, чтобы я смог впоследствии начать самостоятельную практику, и…

— Да, пожалуйста. Господи, да не нужны мне твои деньги! — Так оно и было.

Когда мы разводились, я не пожелала получить ни доллара из того, что у него было до женитьбы. Мне от этой семьи ничего не было нужно, включая их сына. То, что Гэйб выжидал с брачным контрактом до самой свадьбы, было так же неприятно, как рыба, поданная с красным вином. Гэйб хотел иметь путь к отступлению, потому что боялся. Я тоже боялась, но не собиралась отказываться от всех своих прав. Я и так уже поддерживала его, вела дом, платила долги по его кредитной карте, и мне еще придется многим пожертвовать и терпеть его сверхурочную работу. Немного поколебавшись, я согласилась на его условия, потому что хотела за него замуж и считала, что он просто запутался. Услышав о моем согласии, Гэйб полностью переменился, сжал мою руку и повел меня к раввину.

— Теперь мы готовы, — сказал он твердо.

Раввин сотворил молитвы, мы поставили свои подписи, Гэйб вновь начал плакать, теперь уже от радости. Он не переставал улыбаться и смотрел на меня именно так, как мне хотелось, как на меня смотрел мой отец, когда гордился мною. Я знала, что отец любит меня потому, что я ему родная, что мне не нужно добиваться его любви. Можно просто быть собой.

Гэйб был в полном восторге, а я в смятении. От стресса, трепета и полуобморочного состояния он перешел к экстазу. Гэйб без конца спрашивал раввина, можно ли уже наконец меня поцеловать. Я все время плакала, и, как назло, ни один из нас не запасся в этот день носовыми платками. Позже, когда я упомянула брачный контракт, Гэйб сказал:

— Согласен, мы выше этого. Я просто перенервничал. Я так рад, что ты стала моей женой. Я никогда тебя не покину.

И я поверила ему.

Когда мы с Кеном собрались домой, то обошли бар, выискивая других жильцов нашего дома. В основном мы искали друга Кена, Шермана, который на вид напоминал мастифа, но голос при этом у него был как у таксы. Все лето я звала его за глаза Бараном. В любой компании есть парень, которому напрашивается кличка Баран, все равно как в каждом штате есть город Спрингфилд. «Как думаешь, Баран и Кен в эти выходные приедут?» «Интересно, Баран это нарочно?» К середине лета я перестала стесняться и начала открыто звать Шермана Бараном.

— Эй, Баран, она тебя уже три раза просила. Может, слезешь с капота ее машины? — Все равно как впервые пукнуть при новом бойфренде.

Он даже не обиделся, только глуповато улыбнулся, так что на щеках появились ямочки, и воскликнул:

— Шикарно! Наконец-то у меня есть прозвище!

Потом он слез с машины Селены (про себя я звала ее Слюной) и побрел к другим парням, стоявшим у гриля. Вид у него был неприкаянный, словно он не знал, куда себя деть, и ждал, что ему скажут, что делать. Баран всегда выглядел так, будто ему срочно надо по-маленькому.

— У него что, проблемы с вниманием? — прошептал кто-то.

— Незачем шептать. Баран не умеет стесняться. — Я чувствовала себя его матерью.

Ему явно нужны были новые игрушки, чтобы поточить зубки.

Барана, похоже, подвезла домой Слюна; может, они друг другу понравятся и перейдут к обмену этой самой слюной? Взявшись за руки, мы с Кеном направились к машине. Чисто подметенная улица была на удивление тихой и красивой. Прежде чем открыть для меня дверцу машины, Кен прижал меня к ней и обнял за талию. Поцеловав меня, он сказал:

— Я так рад, что это произошло.

«Это» значило «нас», то есть то, что мы превратились в парочку. Мне хотелось завизжать от радости и сказать ему, что я чувствую себя самой счастливой в мире девушкой, что мы такая прекрасная пара. Вместо этого я тоже поцеловала его и улыбнулась, зная, что если б я сказала такое вслух, он бы попятился в тревоге, вместо того чтобы обнять меня.

Тут мой сотовый телефон завибрировал.

— Три часа утра, кто, черт побери, может мне звонить? — Но, взглянув на дисплей телефона, я улыбнулась:

— Это девочки. Алло, леди?

— Ой, Стефани, ты не спишь! Ты нас не подберешь? Мы на дороге напротив «Звездного зала». — Это была Далей; судя по голосу, ей срочно требовалось облегчиться.

— Понимаешь, я не то чтобы дома… — Я прикрыла микрофон трубки и повернулась к Кену: — Мы можем подъехать к «Звездному залу» за Алекс и Далей?

Он улыбнулся, кивнул и церемонно распахнул передо мной дверцу:

— Колесница ждет, и твои выпившие подружки тоже! Кен спешит на помощь!

— Я с Кеном, мы выезжаем из «Токхауза». Скоро будем.

Когда мы подъехали к дому и стали выбираться из машины, Кен не предложил мне руку. Я подумала, что он стесняется демонстрировать окружающим свои чувства, и забеспокоилась. Это было похоже на летний лагерь, и я вдруг почувствовала себя двенадцатилетней.

— Интересно, дома ли Шерман, — в конце концов проговорил Кен и двинулся к дому широкими шагами.

Он принялся осматривать дом, а я тем временем налила себе бокал красного вина. Ладно, чего уж там. Я вышла через заднюю дверь и устроилась в гамаке. Мне хотелось спрятаться. Спустя некоторое время Кен выглянул через раздвижную дверь на крыльцо:

— Эй, Стеф! Я тебя обыскался! — Он направился ко мне с неуверенным видом, словно мальчишка, который промазал, играя в бейсбол, и заходит на второй удар. — Составить тебе компанию?

— Давай, но это вино мое, наливай себе сам, — насмешливо сказала я.

Кен устроился рядом со мной в гамаке и вдруг без видимой причины сказал:

— Стеф, ты мне правда нравишься. — Я знала, что дальше последует «но». В таких разговорах на самом деле важно только то, что идет после «но». Ну вот. И мне даже не на что было опереться. — Но я только что разошелся со своей девушкой. Вообще-то, это она меня бросила, и поэтому я здесь. Пытаюсь прийти в себя. — Я возненавидела себя за то, что позволила ему почувствовать мой пот, за то, что он знал, как я целуюсь. Мне хотелось забрать у него все свои вещи, но я пока не успела оставить ему ничего, кроме минут своего времени. — Нет, ты правда мне нравишься. Слушай, я мог повести себя как последний поганец и просто использовать тебя, но я тебя уважаю.

— Ты ведь совсем меня не знаешь. Как ты можешь меня уважать?

Теперь я и вправду разозлилась. Я отпила еще вина, чувствуя, как одна туфля почти соскользнула у меня с ноги, и стала думать, о чем теперь лучше промолчать.

— Ты мне напоминаешь Говарда Рорка.

— Чего?

— Ну, ты читала «Источник» Эйн Рэнд?

— Нет.

— А теперь придется. — Конечно, придется. Нужно же мне знать, за кого он меня принимает. — Ты очень похожа на главного героя. Так же плюешь на мнение окружающих. Делаешь свое дело и видишь мир по-своему. — Он указал на один из дубов, к которым был привешен гамак. — Видишь это дерево? Мне оно кажется обычным дубом, но под взглядом человека вроде тебя дуб становится древесиной, дающей огонь и свет. Тебе дано видеть потенциал предметов и явлений.

— У тебя, скорее, получается, что я разрушитель.

Я не знала, уместно ли тут сказать «спасибо за комплимент».

— И все-таки в тебе это есть. Ты видишь потенциал обыденных вещей. Это видно по фотографиям, которые ты сделала во время уик-энда. Ты замечаешь то, чего я никогда бы не заметил.

Я не понимала, к чему это все. Мне невольно польстило, что Кен считал, будто за такое короткое время сумел понять меня. Он судил обо мне по тому, что я делаю, и поэтому стал для меня еще более желанным — недоступным, но желанным. Какая банальность!

— Послушай, Стеф. Я ведь рассказал тебе о том, что у меня только что закончился роман, вовсе не потому, что мне кажется, будто мы не сможем поладить. Я просто хотел, чтобы ты знала о моем прошлом. Я не хочу торопиться, потому что пока еще люблю ее.

«Люблю ее». Я прямо видела эти слова перед собой, но до сих пор не была уверена, что он и правда сказал это вслух.

— Ну хорошо, ты мне рассказал. Теперь я все знаю. — Я чувствовала себя как на приеме у врача в двенадцать лет, когда у тебя только начинают расти волосы на теле и появляется грудь, а тебя просят раздеться и пройтись по-утиному по холодному кафельному полу, дабы выяснить, нет ли у тебя сколиоза.

Всего минуту назад он сказал: «Я так рад, что это случилось». А что теперь? К черту это все. Я оттолкнулась и попыталась встать, но так спешила, что пролила красное вино на его клетчатую рубашку.

Кен даже не дернулся, просто лежал в гамаке с поверженным видом.

— Ты промахнулась, — спокойно заявил он, словно я пыталась драматично плеснуть ему в лицо вином.

— Нет, бэби, это ты промахнулся! — О Господи.

Я выражаюсь, как в мыльных операх. Иногда меня тошнит от собственной болтовни.

Далей без чувств валялась на диване в гостиной; на ней все еще был тот кошмарный наряд. Открыв дверь в нашу комнату, я услышала, как женский голос громко ахнул. Шерман высунул лохматую светловолосую голову из-под одеяла Александры. Ну, если тут пошло такое веселье, лучше мне чем-нибудь заткнуть уши.

— Извините, извините. Я на вас не смотрю. Я сейчас плейер возьму, а вы развлекайтесь.

Алекс расхохоталась.

— Стефани, мы ничего такого не делаем! Шерман рассказывает мне о брачных ритуалах гиппопотамов.

— Носорогов, — поправил Шерман.

— И вообще, милая, почему ты не с Кеном?

Я принялась рассказывать, а Алекс тем временем села в постели и отхлебнула минеральной воды.

— Лучше не говори мне про Кена. Он зациклен на экс-подружке. Это утомляет.

— Прекрати изъясняться пунктиром и объясни, что ты имеешь в виду.

— Я имею в виду, что мы отлично провели вечер, мы целовались, он мне ужасно нравится.

— И в чем тут проблема?

— Обычно проблемы начинаются, когда я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь. Ох, Алекс, я этого не переживу! Он действительно мне нравится…

— И что именно тебе в нем нравится?

Это, конечно же, тест. Надо хорошенько подумать. Что мне в нем понравилось? То, что я ему нравлюсь, и меня тянет к нему. Я прямо не знаю.

— Мне нравится его остроумие и то, как он ко мне прикасается и заставляет смеяться.

— Тогда в чем проблема?

— Да вот он мне сообщает, что, мол, очень рад, что мы встретились и тому подобное, а потом мы возвращаемся сюда, и он начинает про то, что его подружка его бросила и так далее. Какого черта? Я не собираюсь связываться с типом, который не готов к роману! — Я начала возбужденно махать руками. — Ни под каким видом!

— Солнышко, ты должна дать ему шанс. Ты делаешь глупость.

— Ну да, и вообще он ведь с азиаткой встречался. Кен не стал бы жениться на какой-нибудь узкоглазой девке с накладными грудями. — Кто бы заткнул Барана? — Вернись и скажи ему, что ты лучше ее.

— Ну да, Шерман, гениальная идея! Алекс, или ты заставишь его заткнуться, или я…

— Шерман, тихо! — Алекс погрозила ему пальцем и улыбнулась тому, что только я могла это видеть.

— Нет, правда, когда тебя бросают, это и без того паршиво, но когда это азиатка делает, это уже совсем погано, — бубнил свое Баран, но я уже его не слушала.

— Печенюшечка, не стоит заканчивать роман, едва он успел начаться. Я понимаю, ты боишься уязвимости, но если ты от страха будешь препятствовать развитию событий, ты никогда не узнаешь, чем все могло бы закончиться. — И я никогда не познаю радости.

Черт, а ведь она, может быть, права. Что, если я слишком быстро переключилась на подход к жизни в стиле «А пошел ты, тебе же хуже»? Как взять обратно фразу «Нет, это ты промахнулся?» Моя любовь к театральным сценам загоняла меня же в угол.

— Тук-тук! — Теперь была моя очередь.

— Кто там?

— Стеф.

— Кто-кто?

— Поднимись и открой, пока я не передумала.

Вот так я обычно извиняюсь.

Дальше пошла сплошная кинетика. Это как с катанием на велосипеде или заучиванием какого-нибудь ритма — чтобы учиться, нужно практиковаться. Наше тело наделено памятью, в которой запечатлено даже то, что мы заставили себя забыть: травмы, боль, поцелуи. Мой рассудок старается по мере сил уберечь меня от боли, держать все под контролем, приглушить уязвимость, пока она не станет еле заметной. Но мое тело решает по-своему. Оно принимает любовь и дарит ее.

Мы целовались; потом он стал осторожно водить подушечкой большого пальца мне по животу, время от времени проникая под трусики. В этот момент я решила притвориться, что у меня сейчас нет менструации. Перечитайте это предложение. Ну да, вы наверняка первым делом подумаете о беременности, вообразите женщину, которая морочит мужчине голову, чтобы заставить его подумать, что она может быть беременна. Чтобы он ощутил тяжесть вины и все такое. Так вот, я такими вещами не занимаюсь, и дело тут не в этом.

Я не собиралась притворяться, что у меня месячные, в стиле «не сегодня, милый, у меня болит голова». Они у меня и вправду были, но я не хотела, чтобы он об этом знал. А как можно скрыть такую вещь? Только избавившись от улик.

— Я на минутку! — прошептала я, ускользая в ванную комнату.

Обнаружив пятно на своих трусиках, я стащила их, скрутила и засунула в дорожную сумку, которую пристроила под раковиной. Выбросила аппликатор и обертку. Убрала шнурок, чтобы не болтался. Ну и где эти улики? Будь я кошкой, съевшей канарейку, я бы, пожалуй, могла подавиться перышком, но он бы все равно ничего не заметил. Он не в рот мне смотрел.

В одних спортивных шортах я забралась обратно в постель; вряд ли он смог что-то заподозрить. Вы спросите, зачем такие усилия? Я вполне могла сознаться в том, что у меня месячные, но тогда я бы потеряла шанс продемонстрировать, что я — приличная девушка, а этот шанс нужно было использовать. Если бы не месячные, я бы, наверное, не оттолкнула его руку, но мужчинам необходимо внушать мысль о вашей ценности и недоступности. Им нравится добиваться вас, им не по душе женщины, которые слишком легко сдают свои позиции. Так что я промолчала и позволила ему верить, что я приличная девушка, просто люблю обниматься.

— Спокойной ночи, Кен.

Я попыталась уснуть, лежа в его постели, пока мы слушали в плейере песню «Роллинг Стоунз» «Дикие лошади» — один наушнику него, другой — у меня. В темноте я перевернулась на живот и принялась перебирать события дня, тасуя их, как карты, разложенные на журнальном столике. Как я могу кого-то себе найти, если с самого начала все разрушаю? А это было начало, всего лишь начало. И почему я воспринимаю каждого нового знакомого как потенциального кандидата на великую любовь? Я его почти не знаю. Это идея любви мне так нравится, а не он.

Я заявляю о том, что «ненавижу игру в ухаживания», и тем самым оправдываю свое нетерпение. Если не играть, то события мчатся вперед быстро и без тревог. Мы пушечными ядрами плюхаемся с высоты в море взаимоотношений, не потрудившись узнать хоть немного о партнере, не думая о том, отвечают ли нам взаимностью. А потом приходится дрейфовать на обломке дерева, надеясь остаться на плаву. Черт, уж я-то должна была научиться осторожности! Не объявлять его потрясающим, пока не узнаю, как он справляется с гневом, стрессами и собственной матерью. Не влюбляться, пока не выясню, каков он в пьяном виде, соблюдает ли он сроки, передает ли сообщения по телефону и как реагирует, если я ночью ускользну в ванную. Ладно, этот пункт можно вычеркнуть.

А если говорить о независимости, то я рада, что оторвалась от стаи на вечер, но все равно предвкушала нечто необыкновенное, настоящий фейерверк. Пусть даже мне самой придется создавать свет и шум. Уж в этом-то я мастер.

Вдали от Монтаука, стоя обеими ногами на Манхэттенской почве, я произвела некоторые подсчеты. Выяснилось, что два е-мейла и сообщение в чате не равняются телефонному звонку. Кен не звонил целую неделю, в его е-мейлах никакие конкретные планы не упоминались. Он пытался помириться с прежней подружкой; тут и гадать нечего. Конечно, можно попросить Алекс узнать у Барана, как обстоят дела. Нет. Не годится. Меняем девиз. Вместо «Я буду стараться изо всех сил ради нас обоих» будет глубокий вздох и «Пусть. Все. Идет. Как. Идет». Пусть.

Ничего не получалось. Вместо этого я обновила содержимое почтового ящика. Ну же, ну. О да. В папке «Входящие» первым номером появилось письмо, которое все перевернуло.

Ну вот, теперь все ясно. Да уж, пусть все идет, как идет. Обычно девушки обожают, когда мужчина говорит о будущем, планирует, демонстрирует уверенность в устойчивости взаимоотношений. Однако тут был совсем не такой случай. Типичное письмо для Скиппер. Ну знаете, из той же серии, что Кен и Барби. Ладно, сейчас объясню. Некоторые девочки собирали ушастых кроликов с розовыми носами и бакенбардами, пушистых белых котят с блестящими бантиками или набивных медвежат с глазами-пуговками. В их комнатах-равнинах на шкафах росли горы мягких друзей, пух которых напоминал снежные вершины. А в долинах, между подушками, разбросанными на простынях в цветочек, были раскиданы набивные куклы для объятий и впитывания детских слез. Меня это никогда не интересовало.

У кроликов, кошек и белок нет грудей. В этих игрушках нет ничего сексуального, и поэтому ни одна из них меня не привлекала. Зато у меня были Барби. Мои Барби всегда целовались на первом свидании.

У Барби были душистые, чудесно пахнущие волосы, сияющие и струящиеся, будто река, а вот ее сестренка Скиппер не пахла ничем, и ей приходилось носить комбинезон и челку. У Барби были невероятные пропорции, тоненькая талия и стройные лепные икры, сужавшиеся к всегда вытянутым носочкам. Барби, похоже, всегда была в разгаре оргазма: ягодицы ее сжимались от удовольствия, руки чуть приподняты, словно она не знала, куда их девать, а под юбкой пряталось широкое плоское влагалище. В оргазмах явно следовало винить Кена. Скиппер приходилось сидеть дома и мастурбировать.

Скиппер, по контрасту с чувственной Барби, была плоская как доска. Прямоугольная, твердая, везде одинаковая, как экран электронных часов (песочными тут и не пахло). Она считала минуты до встречи с Кеном и проводила ночи в четырех стенах, строя бесполезные планы, а Кен и Барби тем временем расслаблялись в Малибу, играя на пляже в мяч. Скиппер никогда не станет для Кена такой, как Барби. Она всегда будет доброй приятельницей, для которой предназначено заднее сиденье джипа Барби. И когда Кен подвозил ее домой, то кричал: «Мир тебе», а не помышлял о следующей встрече.

Я не Скиппер. Я недобрая приятельница. Не желаю, чтобы мужчины трепали меня по волосам и называли другом. У меня нет пениса. У меня есть правильно устроенное, нормально функционирующее влагалище, и я хочу, чтобы ко мне относились с учетом этого факта. Наверняка Скиппер чувствовала то же самое, но у нее не было книги с главами об оральном сексе.

Если бы я ответила на письмо Кена чем-то вроде «ладно, звучит заманчиво», то поощрила бы его поведение. Я словно показала бы ему, что я Скиппер, а не Стефани. Вместо этого я позвонила ему по телефону.

— Слушай, я не хочу быть тебе другом. Я понимаю, что ты пытаешься помириться со старой любовью.

Я знала, что из этого ничего не получится. «Возвращаться к прошлой любви» обычно означает всего лишь «идти назад». Так поступают из-за лени, одиночества, похотливости. Один из них произносит слово «любовь». И они мирятся, и снова начинают обедать и проводить время вместе, и смотреть вместе передачи, которые оба любят; они слишком апатичны и не хотят всерьез разобраться в том, что же было не так. А потом это «не так» возвращается и приводит к печали, заставляя жалеть о вечерах, когда вы заказывали себе обед на дом и смотрели то, что любите сами.

Да нет, все равно не стоит убеждать Кена, что он делает ошибку. Даже если я не ограничусь словами, накрашусь самой соблазнительной помадой, попрыскаюсь его любимыми духами, заплачу семьдесят пять долларов за укладку в салоне «Бамбл энд Бамбл» и приду поговорить с ним лично. От этого он не станет хотеть меня больше. Ему надо разобраться самому. Пусть все идет, как идет.

— Так что я просто звоню пожелать тебе удачи. Я вовсе не захлопываю перед тобой дверь, я объясняю, как она открывается.

— Ну что ж, Стеф, это честно. — Да, фразочка для прогулки в Малибу.

Нет, девочку-попрыгунью вроде Скиппер я изображать не собираюсь, разве что пропрыгаю мимо Кена из Малибу. Слишком часто в прошлом я вела себя как Скиппер, но теперь я больше похожа на Барби. И вообще на красотку, а не на паиньку. Я — Кот, а не сапоги, чаще прячусь, чем ищу, и, разумеется, скорее Леди, чем Бродяга, хоть и хватаю мужчин за член. И — да, пусть все идет, как идет. Следующий номер, пожалуйста!